Глава пятнадцатая

Перед принятием клятвы от подпольщиков мы провели тщательную проверку всех членов организации. Я установил, что есть люди неустойчивые и трусливые. Нашлись такие даже среди руководителей групп.

В деревне Кичкине, например, патриотической группой руководил некий Вахрушев, по кличке «Журавлев». В ноябре он сообщил нам, что наладил связь с Севастополем и может организовать взрыв в севастопольских доках. Через Васю-сапожника мы передали ему две мины. Однако оказалось, что надежной связи с Севастополем у Вахрушева не было. Мины долгое время валялись у него. Потом, с неизвестными нам колхозниками, Вахрушев отослал их в Сарабуз «Савве». Не предупрежденный, «Савва» принял колхозников за провокаторов и заявил, что если они немедленно не уберутся, он донесет о них в полицию. Напуганные колхозники поспешили скрыться. Мины пропали.

Выяснились и другие факты. В пьяном виде в компании случайных людей Вахрушев хвастался, что связан с партизанским штабом. Кроме того, он начал собирать среди патриотов пожертвования для партизан и собранные деньги присвоил.

Пришлось исключить Вахрушева из подпольной организации. Но исключать в условиях подполья — сложно и опасно. Я объяснил Васе-сапожнику и Филиппычу, которые были связаны с Вахрушевым, как нужно от него законспирироваться. Они сказали Вахрушеву, что связь с партизанами утеряли и больше в подполье работать не хотят: боятся рисковать. Вахрушев долго ходил к ним, [244] называл обоих трусами, но товарищи свою роль выдержали и связи с ним не возобновили.

Другой случай произошел в деревне Азат, где у нас тоже имелась подпольная группа. Руководил этой группой член партии, бывший инструктор Симферопольского горкома ВКП(б) Сергей Ованесьян, работавший под кличкой «Сергей Азатский».

У одного из членов группы жандарм обнаружил бежавшего из лагеря военнопленного. Начались аресты. Жандармы пришли и за Ованесьяном. Его в это время не было дома. Они сказали жене, чтобы Ованесьян явился в полицию.

Группа Ованесьяна работала под непосредственным руководством «Саввы», который сейчас же сообщил мне с случившемся. Я дал указание, чтобы Ованесьян немедленно перебрался в Симферополь, а отсюда мы переправим его в лес.

Однако Ованесьян моих указаний не выполнил. Он явился в полицию и был арестован. Через некоторое время его освободили. Из организации он был исключен. Подпольщики законспирировались от него так же, как и от Вахрушева.

Были у нас люди, напуганные немецким террором, иногда проявлявшие малодушие. Таких людей мы не могли сразу отталкивать от себя. С ними приходилось работать. Часовщик «Валя», например, активно проявил себя в подпольной организации еще до моего прихода в Симферополь. У него бывали Гриша Гузий и Женя Островская. Для штаба партизан он собрал пишущую машинку, сообщал разведданные и выполнял много других заданий.

Но однажды, вызванный к Филиппычу за получением литературы, он почему-то струсил и на глазах Филиппыча начал бросать в горящую печь листовки и газеты, приговаривая: «Это гроб, пусть горит!» Филиппыч насилу успокоил его, но все же «Валя» в тот раз с собой литературы не взял, и она осталась у Филиппыча.

С «Валей» я был связан непосредственно. Жена и сын его были тоже членами подпольной организации. Мне пришлось основательно с ним поговорить, и в дальнейшем ничего подобного с ним не случалось.

Газет и листовок на русском, немецком, румынском, татарском языках подпольный центр присылал достаточно [245] и наши патриотические группы успешно распространяли их среди населения и в воинских частях. Но диверсанты были недовольны: нехватало взрывчатых веществ. Однажды «Муся» пришла ко мне очень огорченная:

— «Хрен» меня опять выругал: «Давайте больше мин!» Он прямо бесится от досады. Вот, прочитайте его письмо подпольному центру. Нет, я вам сама прочту. Может быть, и мне немножко легче станет, если вас поругает.

Из потайного кармана палью она вытащила свернутый вчетверо тонкий листок бумаги, исписанный мелкими печатными буквами, надела пенсне и начала с выражением читать:

«Здравствуйте, дорогие товарищи!

В сегодняшней моей записке я хочу немножко быть серьезным и буду ругаться.

Нашему коллективу для выполнения заданий, которые связаны с жизнью человека, абсолютно не нравится ваша работа. Люди желают наносить врагу удар такой, чтобы он был действительно ощутителен. Этого вы не даете делать. А вы обязаны при всех обстоятельствах сделать это. И я не хочу слушать, что вы не можете прислать мне достаточное количество мин, и таких, какие нам нужны. Я несколько раз просил взрыватели с трехчасовой дистанцией, но получил их всего два, и этот капсюль дал огромный успех, о котором я вам уже сообщил...»

— Это взрыв на станции Кара-Кият? — спросил я. Муся кивнула.

«...Последнюю партию из четырех мин я получил с взрывателями шестичасовой дистанции. Я такой работой крайне недоволен. Нам нужны капсюли трехчасовые. С малой дистанцией капсюль делает свое дело в нашем районе, и мы сможем дать точные сведения, что сделано. А с большой дистанцией капсюля эшелоны уходят далеко, и узнать что-нибудь очень трудно. У всех капсюлей время их действия указано неправильно.

Трехчасовые часто приходят в действие только через шесть. О шести — и двенадцатичасовых и говорить нечего. [246]

Вот, дорогие мои товарищи, прошу обратить внимание на вышеизложенное. Если не будут удовлетворены наши требования, буду еще больше ругаться».

— Видите, как он пишет! — сердито сказала «Муся», передавая мне письмо. — Пошлите его в лес. Напишите сами Павлу Романовичу и посерьезней. Без мин я прямо боюсь показываться «Хрену» на глаза.

Мне было очень тяжело это слышать, но что я мог сделать, если из леса опять прислали только десять мин.

— Ну, все? — спросил я «Мусю». — Или еще от себя будете ругаться?

— Пока все. Послушаю, что вы мне скажете.

— Давайте оборудуем здесь свои минный завод.

— Мне не до шуток. Я придумала кое-что. Я пробочником просверлила отверстие вдоль шашки, вставила в него детонатор с запальником и эту шашку вместе с простой толовой запаковала в консервную коробку. Испытала мину на тридцати бочках бензина на нашей улице. Взрыв произошел. Все бочки сгорели и стенку двора основательно разрушило.

— Ну вот, видите, как хорошо!

— Тол-то у меня есть, нет только запальников. Но «Хрен» не хочет мин моего изобретения и требует магниток.

— Ну, ладно. Сегодня у вас день удачный. Получите пять мин.

— Мало, дайте хоть десять. Ну, хоть восемь.

Я засмеялся, — только «Муся» умела так торговаться.

— Вы хотите, чтобы другие диверсанты меня побили?

— Зажимаете вы нас, — улыбаясь, вздохнула «Муся».

— А у меня для вас сюрприз, Александра Андреевна. Подпольным горкомом вы приняты в партию и утверждены ответственным организатором горкома.

— Вот это действительно радость! — Она встрепенулась и крепко пожала мне руку. — Передайте спасибо нашей партии за доверие.

— Передам обязательно. И «Хрену» скажите, что есть указание подпольного центра считать его членом партия с момента его работы в подполье.

— Как он будет рад! [247]

Я ознакомил «Мусю» с решением горкома, принял от нее клятву. Александра Андреевна произнесла ее торжественно, дрожащим от волнения голосом.

— Это вы замечательно придумали, — говорила ежа, подписывая клятву. — Она поднимет дух у ребят на новые боевые дела.

* * *

На другой день рано утром «Нина», обложив себя литературой и клятвами, крепко обвязалась полотенцем, надела платье, пальто и стала похожа на беременную. В кошолку она положила мины, сверху закрыла их кукурузными кочанами и благополучно перенесла все это к «Мусе».

Иван Михайлович передал «Нине» несколько удостоверений и один паспорт, сделанные по моему заказу. Она спрятала их под кофту и тут же ушла.

А «Муся» собралась итти к «Хрену». Она потом подробно рассказывала мне свои приключения в этот день.

«Муся» поручила мужу раздать газеты и листовки руководителям групп, — сама она торопилась, чтобы застать «Хрена» дома, до ухода на работу.

Мины и клятвы для его группы она завернула в тряпку и уложила в «авоську» между картошкой и луком. Иван Михайлович, ежась и потирая руки от холода, внимательно следил за приготовлениями жены.

— Не опасно ли в сетке? — сказал он. — Может, в кошолке лучше?

— На «авоську» они меньше обращают внимания.

«Муся» подкрасила губы, расправила локоны и пошла.

Мокрый снег на тротуарах подмерз, было холодно и скользко. В туфлях на высоких каблуках, без калош, «Муся» шла тихо, боясь поскользнуться.

Чтобы лишний раз не встречаться с немцами, она свернула в переулок к Салгиру и пошла вдоль реки, но на Архивном мосту стоял жандарм в плаще и каско, с большой свастикой на груди.

Заметив жандарма, «Муся» выпрямилась и не спеша пошла к нему навстречу.

— Хальт! — жандарм поднял руку. — Документ.

«Муся» спокойно достала из сумочки паспорт и подала жандарму, прямо глядя в его холодные бесцветные глаза. [248]

Тот перелистал паспорт, внимательно осмотрел печати, прописку, посмотрел на фотокарточку, на «Мусю» и нехотя вернул ей документ.

Она уже хотела итти, как вдруг жандарм неожиданно сорвал с ее головы шляпу и заглянул в нее — немцы почему-то считали, что русские женщины должны прятать листовки на голове. Не найдя ничего в шляпе, он заставил «Мусю» расстегнуть пальто и начал грубо обшаривать ее толстыми пальцами.

«Муся» не растерялась. Кокетливо улыбаясь, она широко расставила руки и, подняв их кверху вместе с «авоськой», поворачивалась перед жандармом, как бы желая облегчить ему обыск.

Видя такое безмятежное отношение женщины к обыску, жандарм успокоился. На крутившуюся около его лица «авоську» с минами он не обратил внимания, козырнул «Мусе» и отпустил ее.

«Муся» не спеша пошла дальше. Голова кружилась. Ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание и упадет.

У дома «Хрена» она осторожно осмотрелась по сторонам, быстро вошла в подъезд, поднялась на второй этаж и постучала.

Открыла ей Люда, жена «Хрена». Александра Андреевна прошла мимо нее и в изнеможении опустилась на стул.

— Что с вами? — в один голос спросили «Хрен» и Люда, бросаясь к ней, а она сильно побледнела и на лбу выступили крупные, капли пота.

— Ничего, друзья мои, не волнуйтесь. Имела маленькую неприятность по дороге.

Немного успокоившись, она рассказала им о встрече с жандармом и передала «Хрену» сверток с минами и клятвами.

— Знаете, Александра Андреевна, — сказал «Хрен», проверяя мины и запальники, — откровенно говоря, у меня и у моих ребят тоже бывают такие моменты, когда нервы раскисают. Только пять штук? Мало, мало. Значит, не дошла до них моя ругань. А это что? — он взял клятвы.

«Муся» сказала, что есть указание горкома, чтобы все подпольщики дали клятвы. Нужно сделать это не откладывая. «Хрен» взял один листок с текстом клятвы, [249] встал перед «Мусей» по-военному и четко произнес каждое слово.

— Ну как? — «Муся» заглянула «Хрену» в глаза.

— Сильно. Как раз то, что нужно. Подписать свою фамилию?

— Нет, подпишите своей кличкой и запомните номер — сорок восемь. А теперь давайте я вас поцелую — мы с вами приняты в партию.

— Вот здорово! А когда же дадут партбилет?

— Партбилеты мы с вами получим, когда выйдем из подполья.

— Ну, пусть они мне хоть номер сообщат! Обязательно пусть сообщат номер партбилета! — настаивал «Хрен». — А то я скоро отец семейства буду, а все комсомольцем считаюсь.

— Александра Андреевна, — сказала Люда, — разрешите и мне дать клятву.

Лицо Люды было в пятнах от волнения. Александра Андреевна испугалась. За короткое время их знакомства она полюбила Люду.

— Ты, Люда, успокойся. Тебе вредно так волноваться. — Александра Андреевна обняла ее.

— Ничего, ничего! — ласково сказал «Хрен». — Пусть поклянется за обоих — за себя и за будущего сына.

Люда тоже дала клятву, подписав ее кличкой «Катя».

— Как советуете организовать принятие клятвы от моих ребят? — спросил «Хрен».

— Сделайте так, чтобы они почувствовали всю ответственность этого акта. Трусов и колеблющихся нам не нужно. Клятву от них не принимайте.

Поговорив с «Хреном» и Людой о работе и о том, каким будет их сын, «Муся» ушла. «Хрен» спрятал две мины в портфель, а остальные отдал Люде, чтобы она отнесла их к своей матери.

Люда подвязала мины под живот и надела пальто.

— Здорово! — с восторгом воскликнул «Хрен», глядя на жену. — Сын еще не родился, а знает, что такое мины.

Они вместе вышли из дома.

— Будь осторожна, — сказал «Хрен», заботливо оглядывая Люду.

До нападения ребят на водокачку служащие проходили [250] на станцию свободно, теперь же, после диверсии, при входе на территорию станции немцы проверяли удостоверения и пропуска. Для рабочих сделали специальную проходную, там их обыскивали.

В этих условиях стало очень опасно проносить мины. Кроме того, немцы теперь формировали воинские эшелоны секретно и сами быстро отправляли их. Поэтому мины нужно было всегда иметь под рукой.

«Хрен» решил, что кладовая станции, куда он в свое время устроил на работу старика Брайера, — самое подходящее место для хранения мин.

Кладовая стояла в стороне от здания станции, около путей, и немцы редко туда заглядывали.

«Хрен» зашел в маленькое помещение, заставленное карбидными фонарями, метелками, деревянными башмаками. Брайер был один и выписывал наряды.

— Ты, Андрей Андреевич, член партии? — обратился к нему «Хрен».

Тот молча поглаживал большую лысину.

— Я знаю, что ты коммунист. — «Хрен» достал из портфеля мины. — Поэтому ты должен спрятать вот эти штучки. Знаешь, что делается на станции и на перегонах?

Брайер кивнул.

— Так вот, все происходит от этих самых вещей. Ты должен их беречь и выдавать только по моему указанию.

Старик сунул мины под полку в разный хлам.

«Хрен» дал ему листок с текстом клятвы:

— Прочитай. Кличка твоя будет «Голубь». Подпиши клятву своей кличкой, запомни номер.

Старик прочитал, подписал и вернул клятву «Хрену».

— Держи все в строжайшей тайне, — предупредил «Хрен». — Если что случится. — ответишь. Меня не будет, останутся другие люди. Понял?

— Все понял.

«Хрен» сказал ему пароль, с которым будут приходить за минами, и пошел на станцию, насвистывая веселую песенку.

Вечером он пригласил к себе домой «Кошку», «Мотю» и Николая Соколова. Последний работал составителем [251] поездов и давал ценные сведения о движении эшелонов.

Люда по-праздничному накрыла стол. Достала бутылку коньяку, закуску, пироги.

«Хрен» не сразу сказал друзьям, зачем позвал их.

Он прочитал им военный обзор газеты «Правда», показал портрет товарища Сталина в маршальской форме, рассказал, что в Красной Армии введены офицерские звания, погоны, объяснил, почему это сделано. Поговорили и о своей работе и о партизанах.

— Мы партизаны в городе. Пожалуй, нам труднее действовать, чем партизанам в лесу. Их там много, они среди своих, а мы тут работаем среди врагов. Кругом опасность. Все это вы знаете. Чтобы считаться настоящими подпольщиками, вы должны дать клятву.

— Разве ты нам не веришь? — удивился «Мотя».

— Я вам верю, иначе вы не были бы в моем доме. Но клятва подпольщика — все равно что присяга красноармейца. Она еще больше скрепит нас всех, сил прибавит. — «Хрен» дал каждому по листку. — Вот, прочитайте, подумайте и подпишите.

— Прочитай сам, — попросил «Кошка».

— Хорошо, слушайте. — И «Хрен» с воодушевлением, медленно, четко прочитал им клятву, особенно подчеркнув слова: «Если же по злому умыслу или трусости нарушу данную мною клятву, то пусть наказанием мне будет всеобщее презрение и смерть от руки моих товарищей». — Вы понимаете, что это значит?

— Понимаем.

— Ну, вот и хорошо. Скоро мы вместе встретим Красную Армию.

«Мотя» вздохнул:

— Уж скорее бы! Иной раз кажется, что и не дождемся такого дня.

— Дождемся! — уверенно сказал «Хрен».

Все трое подписали клятву, расцеловались.

На другой день «Кошка» и «Мотя» заложили две мины в эшелон с боеприпасами. Взрыв произошел на станции Ислам-Терек, и состав из пятнадцати вагонов был уничтожен. Две мины они заложили в цистерны с бензином, но состав ушел далеко, и о результатах ничего не удалось узнать. [252]

В эти же дни партизаны сожгли станцию Альма (около Симферополя), взорвали пути и устроили большое крушение.

Другая группа партизан напала на станцию Шакул. Станцию сожгли и немецкого начальника станции убили.

Диверсии на железной дороге вызвали среди немцев большой переполох. В симферопольском депо немцы сами отремонтировали бронеплощадку с двумя вращающимися пушками и несколькими пулеметами. Эта бронеплощадка стала курсировать в составе поездов между Альмой и Симферополем. Контроль за рабочими и служащими усилился. На вокзале расставили часовых, установили проверку документов во время работы, при каждом русском машинисте поставили немца-наблюдателя.

Все это значительно осложнило работу «Хрена». Мы получили сведения, что и за ним началась слежка. Это обстоятельство заставило его временно притихнуть.

— «Хрен» временно прекратил работу, — сказала мне «Муся», — но вы не волнуйтесь. Они уже готовятся к новому делу, давайте только мины. Прошу вас, напишите «Хрену» небольшое письмо, похвалите его осторожность в деле, но напомните, что каждый пропущенный на фронт эшелон с боеприпасами — преступление. Осторожность необходима, но... мы не можем не действовать. Правда?

Опасения «Муси» за своего помощника оказались напрасными. «Хрен» тут же откликнулся на наше письмо.

«Решил ждать до тех пор, пока немного успокоится. Но если будет момент, когда удастся нанести большой урон немецкой армии, я не пожалею своей жизни. Сообщите, приняты ли в ряды ВКП(б) мои помощники? Если да, то сообщите номера партбилетов, у кого какой номер, поставьте первую букву фамилии и номер, а здесь я сам разберу и сообщу своим товарищам. Если меня арестуют, то вы, дорогие товарищи, можете быть спокойны — я буду большевиком до самой смерти».

— В случае опасности помогите их перебросить к партизанам, — сказала «Муся», прочитав мне письмо.

— Сделаем немедленно. Если нужно будет, и вас отправим в лес. [253]

— Обо мне не беспокойтесь. Я не уйду отсюда. Знакомых у меня много, укроют.

Заботясь о товарищах и всячески оберегая их, «Муся» и слушать не хотела о мерах предосторожности по отношению к себе и всегда весело отшучивалась. Несмотря на опасный случай при встрече с жандармом, самые опасные задания она старалась выполнять сама, ссылаясь на то, что все ее люди якобы перегружены, а она уже имеет хороший практический опыт. Мины она тоже продолжала переносить сама в «авоське».

* * *

Раньше немцы избегали открыто говорить о партизанах, скрывали их подрывную работу и старались убедить население, что партизаны уничтожены. Но с ноябри 1943 года они развернули широкую агитацию в печати за активную борьбу против партизан, обещая предателям высокую награду. Немцы стали даже проводить собрания населения, стремясь восстановить его против партизан.

Одно из таких собраний было созвано 12 декабря в симферопольском театре, где с докладом на тему «Современное положение» выступил немецкий доктор Маурах.

По городу за несколько дней были развешаны афиши. На предприятиях, в учреждениях и школах за неявку на собрание угрожали наказанием.

Народу набралось немало. Первые ряды занимали руководители немецких учреждений, члены управы, работники полиции.

Остальные места были заполнены «слушателями поневоле», согнанными с разных предприятий и домов. Среди них были и наши разведчики.

Когда Маурах говорил о партизанах, кто-то не выдержал и крикнул:

— Это ложь!

Полицейские поспешно убрали этого человека из театра.

Говоря об успехах немцев, докладчик сказал:

— Доблестная германская армия потеряла на полях сражения четыреста тысяч своих солдат и офицеров...

Слова эти были встречены взрывом аплодисментов. Растерянный председатель зазвонил в колокольчик. Аплодисменты [254] усилились, и председателе возмущенно замахал руками, крича:

— Тише! Не в этом месте нужно аплодировать!

Вдруг в театре потух свет. Докладчик крикнул:

— Господа! По старому русскому обычаю дадим клятву верности Германии.

В зале раздались недовольные возгласы:

— Что это за старый русский обычай?!

Маурах продолжал кричать:

— Повторяйте за мной: «Клянусь в верности германской армии...»

В тон ему кто-то ответил:

— Клянусь в верности Красной Армии...

Поднялась невообразимая суматоха. Замелькали карманные фонарики полицейских. Немцы окружили здание театра. Когда появился свет, началась проверка присутствующих. Она продолжалась до утра. Несколько человек было арестовано и отправлено в гестапо.

Позорный провал этого собрания не помешал фашистской газете «Голос Крыма» поместить восторженный отчет о докладе доктора Маураха.

* * *

23 декабря рано утром ко мне пришла Ольга. По ее мрачному лицу я понял: что-то случилось.

— Неприятная новость, — сказала она. — На станцию прибыл большой эшелон с войсками. При выгрузке один румынский солдат сказал железнодорожнику, что их перебрасывают сюда с фронта против партизан. Румын просил предупредить об этом партизан, чтобы они подготовились.

Я усомнился:

— Это болтовня. Не так много у них войск, чтобы перебрасывать их в тыл.

— Не знаю. Этот румын сказал, что был в плену у партизан. Его угостили вином и отпустили.

— Вот это уже интересно. Такой случай был. Сейчас же иди к «Нине» и скажи, чтобы она и «Муся» проверили сообщение этого румына. Если немцы действительно задумали серьезный прочес, нужно немедленно предупредить штаб.

— Еще «Савва» просил передать вам, что за последнюю неделю прибыло на транспортных самолетах около [255] восьми тысяч румын. Немцы им говорят, что Крым будет румынской колонией, поэтому румыны должны навести здесь порядок, и в первую очередь надо уничтожить партизан.

Мы поставили на ноги всех подпольщиков. Полученные от них сведения подтвердили сообщение румына. Немцы действительно готовились к большому прочесу лесов.

Наиболее полные данные прислала мне «Муся».

«В течение 23 и 24 и в ночь на 25 декабря непрерывно шли войска в Симферополь и его пригородные районы, — писала она, — Состав следующий: пехота, вооруженная винтовками, автоматами, артиллерия, малокалиберные горные пушки, зенитные орудия. Прибыли автомехчасти: двести машин, конный обоз — четыреста подвод. Части переброшены с Керченского направления и с Перекопа. Остановка на отдых — пять дней. Расквартированы в городе и окрестностях — Бахчи-Эли, совхоз «Красный» и др. Через пять дней солдаты будут направлены в лес. Их задача — окружить, в случае необходимости поджечь лес и полностью уничтожить партизан.

Часть румынских солдат готова сдаться в план и перейти к партизанам. Но есть довольно много гадов, которые будут беспощадны. Один говорит: «Мы обещали, что каждый из нас уничтожит не менее пяти партизан. Кто уничтожит до двадцати, немедленно получит отпуск и денежную награду».

О партизанах немцы говорят как о разбойниках, у которых скрыты в лесу большие богатства; если румынские солдаты хотят разбогатеть, пусть уничтожат партизан и возьмут их добро.

С румынами мы говорили мало. Но и сейчас ясно, что нападение готовится жестокое.

Немцы будут помогать наземным частям с воздуха бомбежкой и разбрызгиванием зажигательных веществ.

Войска хорошо снабжены боеприпасами и продовольствием. На вокзал и в городские склады поступило много продуктов, особенно сливочного масла».

«Нина» тоже получила сведения, что германское [256] командование направляет против партизан около трех дивизий. Немцы собираются применить газы.

Я составил подробное донесение подпольному центру и в тот же вечер отправил его в лес, вместе с донесениями «Муси» и других подпольщиков.

На другой день «Павлик» вернулся в город и доложил, что нашу почту благополучно передал Грише Гузию.