Глава шестнадцатая
Наши разведданные подтвердились. В конце декабря немецкое командование начало генеральное наступление на партизан.
Симферополь и его окрестности были забиты немецкими, румынскими войсками и техникой. Здесь же сосредоточивались карательные отряды, состоявшие преимущественно из татар.
В ночь на 27 декабря войска, поддержанные танками, артиллерией и минометами, двинулись из города на окружение и прочес Зуйских лесов, где находилось Северное партизанское соединение, выросшее из бригады Лугового.
Войска получили продовольствие на четыре дня с расчетом быстро покончить с партизанами и новый, 1944 год встретить в спокойной обстановке, с богатыми трофеями и наградами.
Насколько серьезно немецко-румынское командование было занято подготовкой к этой операции, видно из информационного сообщения, появившегося в газете «Голос Крыма».
«За несколько дней перед Новым годом, — говорилось в этом сообщении, — германские и румынские войска начали решительную крупную операцию по уничтожению бандитских отрядов, прячущихся в лесах и горах Крыма. По тщательно разработанному плану были созданы необходимые силы по окружению банд в лесах Крыма. Эта операция должна была кончиться окончательным разгромом бандитских отрядов в наиболее крупных местах их сосредоточения возле Яманташ — «Злого камня». Со стороны германских и румынских войск приняли участие бомбардировочная [257] и разведывательная авиация, танки, артиллерия и минометы».
Что же заставило немцев после долгого молчания открыто заговорить о партизанах в Крыму и бросить против них свои отборные части, оттянув их с фронта?
В середине марта 1944 года я снова попал в штаб партизан и собрал подробные сведения об этом наступлении немцев, получившем название «Большой прочес». Вот они.
Когда Красная Армия вступила на крымскую землю, немцы начали принудительную эвакуацию населения, в первую очередь из прифронтовых и прилесных районов.
Спасаясь от немцев, жители стали перекочевывать в леса под защиту партизан. Первый почин сделала деревня Перевальная.
29 октября немецкий комендант на общинном собрании объявил о срочной эвакуации. «В шесть часов утра все жители должны явиться на базарную площадь», гласил приказ. Народ молча разошелся по домам. Колхозники стали спешно готовиться к уходу к партизанам. Прятали и закапывали в землю зерно и вещи. У кого сохранились лошади, налаживали дроги, резали птицу и скот. Откапывали припрятанное оружие и приводили его в порядок.
В деревне Перевальная существовала подпольная патриотическая группа, возглавляемая колхозницей Екатериной Ивановной Халилеенко. Группа имела связь с партизанами и получила указание от штаба — в критический момент уходить в лес. Подпольщики назначили время и место сбора всех желающих уйти в лес. Передали об этом в окрестные села. Забрали с немецкого склада и закопали общинное зерно.
Когда стемнело, из домов начали выходить люди с детьми, с мешками, выводили лошадей, коров. Окольными переулками, обходя румынские заставы, колхозники подошли к лесу и остановились на опушке.
Туда же прибыли жители деревень Чавке, Барановка, Кзыл-Коба и других, где немцы тоже объявили об эвакуации. Шли сотни людей всех возрастов, скрипели подводы, за подводами на привязи шли коровы.
Когда народ подтянулся, тронулись дальше. Погода [258] была сырая, с гор текли ручьи, дети зябли, плакали. Но люди шли всю ночь и, наконец, добрались до партизанской заставы.
Скрывать такую массу людей в лесу было трудно, а маневрировать с ними совершенно невозможно. Но что поделаешь! Поскольку люди пришли под защиту партизан, не отправлять же их обратно! Командование устроило беженцам радушную встречу.
Из боеспособных был создан семнадцатый партизанский отряд под командованием старого партизана, старшего лейтенанта Октября Козина. Для женщин, детей и стариков организовали гражданский лагерь, поместив его недалеко от отряда в более безопасное место. Построили шалаши, землянки. Колхозники избрали сельский совет, председателем которого стала руководительница подпольной группы Екатерина Ивановна Халилеенко. Сельсовет следил за порядком в гражданском лагере, организовал быт, женщины стирали и шили белье и одежду для партизан и готовили им пищу.
Обеспечение лагеря продуктами и охрана его от врага возлагались на отряд, сформированный из жителей данного села.
Вскоре за Перевальной в лес пришли жители деревень Заречное, Эффендикой, Фриденталь, Барановка, совхоза «Красная Роза» со скотом и скарбом. Потом появились колхозники степных районов — из деревень Ударнее, Конгал Зуйского района, Чонглав Биюк-Онларского района. От этих деревень до леса было около пятидесяти километров. Люди двигались по ночам проселочными степными дорогами. Никогда еще не было такого массового переселения людей в крымские леса.
Бригада Лугового до ноября 1943 года насчитывала около двухсот бойцов. Потом она превратилась в Северное соединение в составе трех бригад численностью более двух тысяч человек. Командиром соединения был назначен Павел Романович, а начальником политотдела — Луговой. Федор Иванович Федоренко командовал уже бригадой в составе четырех отрядов.
Организовались Восточное и Южное соединения из такого же примерно количества бойцов, как и Северное соединение. Всего в лесах Крыма в то время оказалось [259] около шести тысяч партизан и более десяти тысяч гражданского населения.
Немцы пытались помешать уходу населения в лес. 13 ноября в деревни Барановка и Петрово прибыл карательный отряд на десяти автомашинах, с тремя танками. Тогда на помощь населению двинулись партизаны.
Второй отряд под командованием лейтенанта Сороки неожиданно напал на карателей и разгромил их. Партизаны подбили один танк, а второй, исправный, захватили вместе с двумя пулеметами Шкода и большим количеством патронов. С партизанами ушло в лес все население этих деревень.
Федор Иванович Федоренко напал на немцев в деревне Толбуш. После короткого боя противник бежал, оставив много трупов солдат и офицеров. Партизаны захватили тридцать винтовок, два пулемета, двадцать повозок, тридцать девять лошадей и без потерь вернулись в лагерь.
8 ноября в честь двадцать шестой годовщины Октябрьской революции семнадцатый и двадцатый отряды под командованием Козина совершили ночной налет на румынский гарнизон в деревне Чавке. У некоторых бойцов еще не было оружия. Не желая отставать от товарищей, они шли в бой с кольями, ножами. После двухчасового боя партизаны уничтожили семьдесят румын и семерых захватили в плен, взорвали крупный склад с боеприпасами, склад с взрывчатыми веществами, предназначенными для подрыва Аянского водохранилища, захватили восемнадцать винтовок, один пулемет, десять тысяч патронов, восемьдесят гранат и тридцать лошадей.
Теперь все были вооружены. Через два дня семнадцатый отряд под командованием командира шестой бригады Свиридова ночью напал на гарнизон румын в деревне Перевальная. Противник бежал, оставив на поле боя пятьдесят восемь трупов. Молодые партизаны захватили в плен тринадцать румын, взяли три пулемета, двадцать три винтовки, два автомата, восемь подвод с продовольствием и другим военным имуществом.
В течение ноября первая, пятая и шестая бригады Северного соединения провели тридцать шесть боевых операций и налетов на гарнизоны и коммуникации противника. [260]
Партизаны разгромили все немецкие гарнизоны от Карасубазара до Симферополя и полностью закрыли движение по шоссе Алушта — Симферополь.
Немцы были вынуждены подтянуть к прилесным селам крупные части регулярных войск. В селениях, расположенных по Алуштинскому шоссе, были выставлены гарнизоны первой горно-стрелковой дивизии под командованием генерала Рамкану, в деревнях по Феодосийскому шоссе — части второй горно-стрелковой дивизии под командованием генерала Димитриу. Основная задача этих дивизий заключалась в охране шоссейных дорог и блокировке леса.
Но партизаны не прекращали активной борьбы.
В ночь на 9 декабря отряды под командованием Федоренко истребили в Зуе двести солдат и офицеров врага. Партизаны разбили и сожгли девятнадцать автомашин, взорвали склад горючего и склад оружия, разгромили районную комендатуру и штаб. Захватили трофеи: три станковых пулемета, шесть ручных пулеметов, тринадцать винтовок, сто сорок пять пар обуви, обмундирование, штабные печати и документы.
Готовясь к «решительному наступлению на партизан», немцы начали сжигать все деревни прилесных районов. В середине декабря запылали деревни Перевальная, Чавке, Лесноселье, Бура, Ново-Ивановка, Джафар-Берды, Усеин-Аджи, Нижне-Ивановка, Кзыл-Коба, Барановка, Улу-Узень, Фриденталь, Красногорское, Верхние Фундуклы, Розенталь, Эффендикой, Советское, Александровка, Аргин, Чардавлы, Ени-Сарай, Конрад, Кайнауд, Межгорье, Кара-Коба и другие.
Уничтожение деревень сопровождалось грабежами и дикой расправой с оставшимся в них населением. Деревню Межгорье немцы подвергли ожесточенной бомбардировке с самолетов. Оставшиеся в селе три семьи были заживо сожжены в своих домах. В деревне Фриденталь из шестидесяти пяти дворов не уцелел ни один. Рассвирепевшие каратели заживо сожгли там тридцать четыре человека — женщин, детей и больных. Чудом спаслись семнадцатилетняя девушка Нина Скопина и семидесятипятилетний старик Федор Григорьевич Калмыков, которых потом выручили партизаны. [261]
Третий отряд Северного соединения, располагавшийся около посадочной площадки транспортных самолетов, охранял и обслуживал аэродром.
К 27 декабря в отряде скопилось до ста человек раненых, больных и женщин с детьми, ожидавших отправки на Большую землю.
Погода стояла холодная, сырая. Падал снег. Грязная талая вода заливала подстилки тяжело раненых.
Многие из них мерзли уже по нескольку дней. С наступлением темноты они при помощи бойцов перебирались на аэродром и под открытым небом до утра ждали самолетов. Заслышав знакомый гул, партизаны разводили большие костры, но из-за плохой видимости летчики не замечали опознавательных знаков. Сделав несколько кругов над лесом, самолеты улетали.
Под утро раненых и больных снова переносили в лагерь до следующей ночи.
Пятнадцатые сутки ждала отправки симферопольская подпольщица Екатерина Лазоркина с четырнадцатилетним сыном Виктором.
В октябре 1943 года, в связи с угрозой ареста, она вместе с мужем Алексеем и сыном Виктором была переправлена из Симферополя в лес. Алексей стал бойцом, Екатерина — кухаркой, а Виктор — связным штаба отряда.
Алексей Лазоркин — родной брат Марии Лазоркиной, которая связывала меня с «Серго».
В начале декабря Екатерина заболела и получила разрешение эвакуироваться с сыном на Большую землю.
За весь декабрь на партизанский аэродром смогли приземлиться только два «Дугласа». С первым самолетом отправили лишь тяжело раненых. Второй «Дуглас» из-за плохой видимости налетел на скалу, разбился и требовал серьезного ремонта.
27 декабря, утром, когда раненые и больные еще не успели отдохнуть и обогреться после ночного путешествия на аэродром, недалеко от них вдруг затрещали автоматы и пулеметы, загремели орудийные выстрелы, над лесом появились вражеские самолеты.
Командир отряда приказал всем, кто должен был быть отправлен на Большую землю, спуститься вниз. Раненые, больные, женщины с детьми перебрались в ближайшую балку и спрятались под деревьями. [262]
Стрельба усиливалась. Завязался бой. Противнику кое-где удалось сбить партизанские заставы и углубиться в лес по направлению к аэродрому. Командир отряда дал второй приказ: раненым и больным немедленно уходить на Яманташ.
Надо было пройти пять километров под разрывами снарядов по грязи и снегу, по крутым горным тропам. Способные передвигаться шли сами, других вели под руки, некоторых несли на плащ-палатках.
На горе Яманташ находился штаб Северного соединения. В пещерах и под скалами размещался гражданский лагерь. Там же приютились и люди, прибывшие с аэродрома, замерзшие, измученные тяжелой дорогой. Вместе с ранеными устроилась под скалой и Екатерина с сыном.
Бой затих. На следующий день на партизанских заставах было спокойно. В гражданском лагере разрешили со всеми предосторожностями развести костры. Народ обогрелся и повеселел.
«Значит, враг откатился», слышались уверенные голоса.
Давно облетели листья — друзья партизан. Оголенный лес давал возможность теперь врагу с самолетов легко обнаруживать партизанские стоянки и в особенности гражданские лагери и скот. Но люди, пришедшие сюда под защиту партизан, знали, что в отрядах их мужья, отцы и братья заботятся о них, оберегают от врага, и это успокаивало и ободряло их. Шалаши замаскированы листьями. Под скалами, в углублениях, горят костры. Вокруг огня на корточках сидят женщины, дети, раненые, греются, просушивают одежду, обувь, пекут картошку, лепешки, в котелках варят кашу, галушки, кипятят воду в ведрах и завтракают.
Появление партизан из отрядов, пришедших повидаться с родными и перекусить, приковывает внимание всех. Их засыпают вопросами: «Ну как? Что там? Кого ранило? Кто убит? Где находится враг?»
Люди серьезны, насторожены. В любой момент над лагерем может появиться вражеский самолет, сбросить бомбы и застрочить из пулемета. Нужно быть наготове, чтобы успеть во-время затушить костры и укрыться.
В лагере много детишек, но не слышно звонкого детского [263] смеха. Дети не по возрасту серьезны и молчаливы. Перед глазами этих малышей мелькают ужасные картины расправы карателей в селах, бомбежки, пожары.
У одного из костров Екатерина увидела девочку лет четырех и спросила, где ее мама.
— Нету. Немцы убили, — серьезно ответила девочка.
— А папа?
— Не знаю, на войне.
— С кем же ты тут?
Девочка посмотрела на нее недоумевающе:
— Со своими. Наши все тут.
Сутки прошли спокойно, но чуть забрезжил рассвет, прогремели артиллерийские залпы. Снаряды рвались уже на самой горе Яманташ.
Сосредоточив на опушках леса большие силы, немцы начали непрерывный артиллерийский и минометный обстрел леса со всех сторон. Одновременно до сорока штурмовых и бомбардировочных самолетов закружились над головами партизан. Сотни бомб и снарядов обрушились на оборонительные рубежи отрядов, на гражданские лагери и скот. От разрывов снарядов, мин и авиабомб в лесу стоял непрекращавшийся вой и шум. Расщеплялись на куски и валились с грохотом вековые деревья.
Героически дрались партизаны, отражая одну за другой атаки врага.
Автоматы накалялись от непрерывной стрельбы и замолкали только со смертью бойца.
Временами немцам удавалось выбивать отряды с занимаемой позиции, но решительными контратаками партизаны снова восстанавливали положение.
Не раз отдельные группы партизан оказывались в полном окружении врага, но, действуя смело, презирая смерть, бойцы выходили из мертвого кольца.
Но силы были слишком неравные. Отряды понесли большие потери. Много партизан пало смертью храбрых, много было раненых. Пополнения ждать было неоткуда, потому что все отряды соединения в это время вели бои с противником на других участках. [264]
На горе Яманташ, куда рвались враги, находилось командование соединения. Сюда сошлись люди из всех гражданских лагерей — около четырех тысяч человек. Здесь же было и более трехсот человек раненых. Противнику удалось занять все леса Зуйского района, кольцо окружения Яманташа суживалось.
В ночь со 2 на 3 января началась эвакуация гражданского населения и раненых с горы Яманташ в Васильковскую балку, за восемь километров. Необходимо было в течение одной ночи переправить и укрыть на новом месте тысячи беспомощных людей.
Среди раненых были и члены молодежного комитета — Женя Семняков и Лида Трофименко, отправленные нами в лес после провала Бориса Хохлова.
Раненный в ногу разрывной пулей, Женя Семняков не мог передвигаться без посторонней помощи. Лида была ранена легко. На подъемах она вела его под руку; вниз по склону, превозмогая страшную боль, он сползал на четвереньках. Продвигались они очень медленно.
Боясь, что они не успеют добраться до рассвета, Семняков попросил Лиду достать лошадь. Лида нашла ее только к утру, когда снова начался обстрел. Женю с большим трудом посадили верхом. Лошадь попалась буйная, спуск был крутой. Лошадь вырвала повод из рук Лиды и сбросила Женю. Он свалился на раненую ногу и потерял сознание от боли.
Придя в себя, Женя сказал Лиде:
— Я уморил тебя, но ничего не поделаешь. На лошади я больше не поеду. Я пойду. Мне нужны костыли. Сруби две рогатины.
— Чем же я срублю? У меня ничего нет.
Лида бралась то за одно, то за другое деревцо, но у нее нехватало сил их сломить.
Орудийная канонада усилилась и приближалась. Снаряды рвались уже совсем близко. Опять налетели самолеты. К счастью, показался отряд пятой бригады, прикрывавший отход с горы Яманташ.
Лида бросилась к партизанам. Один из бойцов передал товарищу лошадь с грузом и подошел к Жене.
Но Женя уже не мог двигаться. Они положили его на плащ-палатку и поволокли по грязи. [265]
Спустились к реке Бурульча, остановились отдохнуть. Все были в грязи.
— Ну и намучили вы мне ногу! — сказал Женя. — Помогите встать. Нужно хорошенько помыться.
Лиде показалось диким его желание.
— Ничего! — приподнимаясь, усмехнулся Женя. — Если нам придется умирать, по крайней мере умрем чистыми. А если попадем в лапы гадов, пусть увидят, что партизаны при любых условиях остаются людьми.
Они. помогли Жене подняться, подвели к реке. Лида тоже сняла ватник, почистилась, умылась и причесалась. Женя поглядел на Лиду:
— Вот видишь, как хорошо. Теперь мы можем двинуться дальше. Но мы им живыми не сдадимся. — Он осмотрел свой пистолет. — Две пули осталось... Хватит.
И они медленно продолжали свой путь под огнем врага.
В Васильковской балке собралось все гражданское население, раненые, скот.
Около пятидесяти тяжело раненых поместили в старой казарме. Дом был ветхий, кругом светилось, но люди, лежа на полу, были довольны уже и тем, что защищены от дождя и снега.
Остальные расположились под кустами и деревьями, но листья давно облетели, маскировка была плохой. Зажгли костры, чтобы кое-как обогреться и обсушиться. С Яманташа в балку пришла Катя Камардина, работник политотдела по комсомолу. Она принесла полученное по радио новогоднее поздравление от Крымского обкома партии и обкома комсомола.
— Вот обком партии и комсомол поздравляют вас с Новым годом, — сказала она людям, сидевшим у костра.
— Спасибо, что не забывают, живыми бы только остаться.
— Останемся! — ободрила их Камардина.
С самого начала прочеса она все время была среди гражданского населения, читала им «Вести с Родины» и успокаивала встревоженных женщин. И сейчас она казалась веселой, бодрой, но на сердце у нее было нелегко:
Она зашла в казарму, передала поздравление тяжело раненым, а потом прилегла у костра и заснула. [266]
Здесь уже находился Андрей Подскребов. Когда он пришел из Симферополя в лес, его хотели эвакуировать на Большую землю, но Подскребов предпочел остаться с партизанами. Сейчас он работал помощником начальника гражданских лагерей.
В первое же утро над балкой появились семь немецких самолетов и начали бомбить гражданский лагерь. Люди бросились кто куда. Екатерина Лазорхина побежала с сыном в канаву. На ее глазах Подскребову оторвало обе ноги. Кричали раненые. Кричал Виктор, наблюдая за самолетами:
— Мама, прячься, три штуки отцепили!
И после каждого разрыва спрашивал:
— Мама, у тебя крови еще нигде нет? Ну, ничего, лежи, лежи...
Где-то недалеко заработали пулеметы. Появилась пехота. Партизаны начали бой. Лазоркина с сыном вскарабкались на гору. Один из самолетов спикировал прямо на них. Самолет пролетел так низко, что они ясно видели смеющееся лицо летчика, строчившего по ним из пулемета.
Самолет улетел, они поднялись и побежали куда глаза глядят.
Когда гражданское население и раненые двинулись с Яманташа в Васильковскую балку, муж Екатерины, Алексей Лазоркин, получил от Подскребова приказ: уводить скот в этом же направлении. Вместе с двумя партизанами он погнал стадо. Уже рассвело, вражеские самолеты начали бомбить балку. Несколько бомб попало в стадо. Алексей спрятался под скалой. Он слышал доносящиеся из балки крики, видел, как разбегались люди. Лазоркин всюду искал и не находил свою семью.
К вечеру стрельба стихла. Алексей поднялся на гору и встретил знакомого бойца.
— Иду в балку собирать людей, — сказал боец. — Будем выходить из окружения.
Алексей пошел с ним.
В балке они встретили командира двадцать третьего отряда Соловья с пятнадцатью бойцами. Все были верхом. Соскочив с коня, Соловей прилег на землю. Накрывшись [267] плащом, он зажег фонарик и прочитал переданный бойцом приказ командования о выходе из окружения.
— Пострелять лошадей! — мрачно приказал он, поднимаясь. Но тут же спохватился. — Нельзя стрелять. Немец близко. Порезать лошадей!
Ни у кого из партизан не поднялась рука.
— Привяжите их к деревьям — и пошли! — махнул рукой Соловей.
Наспех привязав лошадей, партизаны поднялись на сопку. Пройдя с полкилометра, Соловей остановил и построил партизан.
— Вот что, товарищи, — сказал он. — Положение у нас безвыходное. Мы окружены. Мы должны выходить из кольца с боем. Надо вывести и гражданское население. Или пробьемся, или умрем. Кто себя плохо чувствует, может остаться здесь. Не возражаю. Кто хочет выходить из окружения — за мной.
Вокруг него собралось уже около сорока бойцов из разных отрядов. Все молчали.
— Нет желающих остаться? Будем выходить. У кого есть лишние вещи — выбросить. Стрелять только по мрей команде.
Соловей, старый боевой партизан, хорошо знал леса. Люди шли всю ночь. Они натыкались на немецкие заставы, прорывались с боем. Немецкие патрули простреливали каждые сто метров. Соловей останавливался, прислушивался, как ложатся пули, и ползком проводил отряд под огнем противника. За ночь партизаны прошли через несколько заградительных линий.
День пролежали в кустарнике. Вечером они направились к горе Яманташ. Алексей видел, как внизу, по Джеляве, румыны гнали женщин с детьми и стариков, захваченных ими в плен. Двигались и немецкие войска. Считая, видимо, что партизаны разгромлены, немцы выводили свои части из леса.
Вечером Соловей дал Алексею задание: пробраться с четырьмя бойцами в Васильковскую балку и проверить, в каком состоянии находятся оставленные там раненые.
Ночь была тихая, лунная. Оставив бойцов на горе, Алексей один спустился в балку. Кругом валялись обезображенные трупы. Недалеко от казармы Алексей остановился, прижавшись к дереву, прислушивался. Вдруг [268] что-то капнуло ему на руку. Он поднял голову. Над его головой висело полтуловища ребенка, кровь сочилась на землю.
Алексей вошел в казарму. Раненые были живы. Увидев Алексея, люди обрадовались, начали просить пить. Бойцы Алексея спустились в балку, напоили раненых, принесли им кукурузы.
Алексей спросил, были ли у них немцы.
— Румыны заходили. Посмотрели, о чем-то поговорили и ушли.
Партизаны принесли еще воды, собрали в балке кое-что из разбросанных вещей и уложили раненых поудобней.
Алексей доложил Соловью о раненых.
— Отдохните и идите обратно, — приказал Соловей. — Раненых вынесите из казармы и забазируйте по кустам. На милость врага надеяться нечего.
На рассвете Алексей с бойцами опять пришел в Васильковскую балку. Раненые наотрез отказались перебираться из казармы в кустарник, боясь замерзнуть. Многие говорили, что если румыны вчера не тронули, значит вообще не тронут.
— Нечего нас базировать, — сказал раненый командир. — Лучше переправляйте нас скорее на Яманташ.
Вдруг послышались автоматные выстрелы. Бойцы попрятались в кусты. Один из раненых, знавший Алексея еще по подполью, сказал:
— Дядя Алеша, ложитесь рядом со мной! Они раненых не трогают.
Алексей решил было последовать совету, но в последний момент раздумал, выскочил из казармы и спрятался на горе.
Появились конные и пешие румыны. Подъехал румынский офицер и вместе с солдатами вошел в казарму.
Партизаны услышали короткие автоматные очереди.
Через несколько минут все стихло, румыны вышли из казармы, поднялись на сопку и скрылись.
Алексей вбежал в казарму. Все раненые были убиты. Пол залит кровью.
— Есть кто живой? — несколько раз крикнул Алексей. [269]
Вдруг он услышал в углу тихий вздох. Переворачивая теплые трупы, Алексей повторял: «Кто живой?»
Живым оказался старик. У него была прострелена грудь. Потом рядом со стариком застонала женщина. Нашелся третий живой, с перебитыми ногами.
Отряд Соловья доставил всех троих на Яманташ. Там уже располагался штаб соединения, несколько партизанских отрядов, туда же сходились разбежавшиеся по лесу гражданские.
Большинство шалашей было разрушено. Немцы, видимо, думали, что лагерь заминирован, и, боясь входить в шалаши, издали забрасывали их гранатами.
Партизаны принялись восстанавливать свое хозяйство. Они отыскивали сохранившиеся продбазы, подготовляли новый аэродром, обходили окрестные леса, подбирали раненых, хоронили убитых. Алексей получил разрешение отправиться на поиски семьи.
Он пошел с партизаном, хорошо знающим Баксанские леса, где находилась Васильковская балка. Ходили они тринадцать суток. В лесу видели убитых и женщин и детей. Под скалами в укрытиях нашли много спасшихся от врага людей, переправили их на Яманташ. Но свою семью Алексей не нашел ни среди живых, ни среди мертвых.
Голодный и измученный вернулся он в лагерь. Убитый горем, залез он в шалаш. «Лежат мои где-нибудь, занесенные глубоким снегом, или попали в плен к врагу», думал он. Живо вспомнилось ему прощание с сыном на аэродроме, откуда тот должен был вместе с матерью отправиться на Большую землю. Мальчик не хотел улетать. «Остались бы мы с тобой, папа, в лесу. Умирать, так умирать вместе», сказал ему сын. Вспоминая это, Алексей прилег на сырые листья. Задремал. Вдруг слышит сквозь сон:
— Алексей, поднимайся, бабу корми.
Алексей не удивился. К ним много заходило женщин, голодных, замученных и больных. Они кормили их чем могли. Но теперь у Алексея ничего не было.
— Чем кормить? — отозвался он. — Я сам голодный.
А потом поинтересовался, что за баба, и поднял тряпку, заменявшую в шалаше дверь.
Перед ним стояла его жена, вся в грязи, босая, с почерневшими, опухшими ногами. Не помня себя от радости, [270] Алексей выскочил из шалаша и обнял Екатерину.
— А Витя где?
— Не знаю.
Екатерина, шатаясь, вошла в шалаш, присела у костра.
Немного отдохнув, она рассказала партизанам, что было с нею в лесу.
Когда немцы начали бомбить Васильковскую балку, Екатерина с Витей побежали на гору, в кусты. Потом вместе с другими женщинами и детьми они стали пробираться дальше и наткнулись на румын, которые начали по ним стрелять.
Она с сыном целые сутки пролежала в кустарнике. На них набрела знакомая женщина с маленьким мальчиком. У женщины сохранилась баночка меду и килограмма два муки. Детям дали немного поесть — надо было экономить.
Ночь прошла спокойно. Утром началась бомбежка, а когда самолеты отбомбились, по лесу опять пошли румыны и татары из карательных отрядов. Только на четвертые сутки солдаты ушли, и Екатерина решила, что прочес кончился.
Три дня у них не было ни капли воды. Последняя ложка муки была съедена. Дети плакали от голода.
Пошли искать партизан, а обувь у всех разбита, ноги натерты до крови. Екатерина сняла с какой-то убитой женщины теплый платок, у убитого румына взяла карманный ножичек и зажигалку. После долгих поисков они нашли немного мерзлой картошки и поленицу дров.
Екатерина сделала из дров пристройку к пещере в виде балаганчика, развела костер.
Но картошки хватило на два дня. Начались морозы, выпал снег. Примерно в километре от их жилья Екатерина нашла убитых лошадей. Она настругала перочинным ножичком конского мяса и принесла своим. Из конской шкуры они смастерили чувяки.
Дров было много, непрерывно горел костер, но есть нечего: лошадей сковало морозом, и у Екатерины сломался ножик. Она сварила детям последнее наструганное мясо и пошла разыскивать партизан. Ни мальчики, ни женщина итти не могли: у них были обморожены ноги. Начало темнеть, повалил снег и засыпал все следы. Екатерина [271] потеряла дорогу и уже не могла вернуться к сыну. Она бродила по лесу целую ночь. В темноте споткнулась и упала на что-то твердое — труп женщины. Рядом с ней лежал убитый мальчик.
Раньше Екатерина боялась покойников. Теперь ее уже ничто не пугало. Она села на снег около трупов и подумала, что хорошо бы уснуть и замерзнуть: говорят, это легкая смерть.
Но вспомнила сына и решила, что ей умирать нельзя, во что бы то ни стало она должна найти партизан.
На рассвете Екатерина увидела знакомые шалаши. Ее обогрели, накормили и привели к мужу.
Партизаны молча слушали рассказ женщины. Алексей плакал.
— Где же искать Витю? — спросил он.
— Ничего не знаю. Балка глухая, не похоже, чтобы там когда-нибудь люди ходили. Единственная примета — с километр от нее много убитых лошадей. Там, видно, был наш отряд — я ведро нашла.
Только на третьи сутки поисков Алексей с партизанами нашел деревянный балаганчик. Женщина и дети лежали без сознания около потухшего костра.
Партизаны развели огонь, привели в чувство ребят и женщину, обогрели, накормили и на другой день на лошадях доставили в отряд.