2. Кавказ сражается

Придерживаясь нижней кромки густых осенних облаков, болтаясь вверх и вниз, из стороны в сторону, Як-6 через несколько часов приземлился на центральном аэродроме.

Прямо с самолета — на Путинковский, в Радиокомитет. И конечно, к себе в редакцию «Последних известий».

Моментально окружают друзья, товарищи. Тысячи вопросов. Всем хочется знать, как идут дела на фронте, как ведут себя наши люди в тылу врага. Не успеваю отвечать. Ребята по ходу беседы дают откровенные отзывы на мои корреспонденции, смеются над первыми посланиями, в которых конкретные факты тонули в «ярких закатах солнца», «нежном запахе полевых цветов» и прочих красотах природы, и утешают, что за последние месяцы я уже вполне созрел как военный корреспондент.

Такая оценка меня успокоила.

Вхожу к главному редактору Евгению Склезневу. Густо прокопченная табачным дымом маленькая комната, на столе ворох бумаг: тут и сводки Информбюро, и телеграммы с фронтов, и папки очередных радиопередач, и номера всех сегодняшних газет, и рулоны телетайпной ленты, и пепельница с ворохом окурков.

— А, Павел появился. Здорово! Подожди немного, через пять минут передача, но как всегда, черт побери, [68] идут поправки. Таня, пулей в дикторскую, отнесите вот этот материал.

Резкий телефонный звонок. Евгений берет трубку. Оправдывается перед кем-то и машет рукой кареглазой Тане, которая моментально исчезает. Знакомая картина.

Знают ли радиослушатели, что скрывается за спокойным задушевным голосом диктора. Сколько надо иметь выдержки, чтобы не показать чуткому слушателю то нервное напряжение, от которого бросает и в жар и в дрожь, когда текст приносят по страничке. Читается последний абзац, а дальше нет... Ну, кажется, несут. Интуитивно чувствует диктор шаги гонца, ощущает доли секунды. Диктор — воплощение хладнокровия. Потерять минуту — катастрофа. Да еще в такое время, когда миллионы людей в напряжении слушают голос Москвы. Не знает слушатель, что в эти минуты в редакциях может бушевать ураган по поводу правки, задержки в машбюро, идти горячие споры по поводу того или иного материала. Сегодня, кажется, именно такой день. Но он будет таким и завтра.

— Давненько тебя не видел, — улыбаясь, говорит Евгений, вскидывает со лба непослушные космы густых белокурых волос и тянется за папиросой. Лицо бледное, нездорового оттенка. Видимо, мало спит, да и курит, не переводя дыхание.

— Слушай, Евгений, когда ты кончишь жрать это зелье? Ведь кашляешь, как Холстомер! Кончай! Пожалей хоть нас. Кто будет тогда давать разносы нашему брату!

— Брось свои институтские разговоры, неужели тебя этому учили на фронте? Сам небось хочешь закурить, да, видимо, в кармане нет цигарки. Закуривай мои. Был у Дмитрия?

— Нет.

— Он тебя ждет.

— Зачем вызвали?

— Не знаю.

Но по лукавой улыбке и выражению серых глаз собеседника догадываюсь, что ему все хорошо известно.

Дмитрий Алексеевич Поликарпов встретил, по обычаю своему, с некоторой иронией, за которой он всегда старался скрыть дружелюбие.

— Э, да от тебя, кажется, по-настоящему порохом пахнет! Ты и входить к начальству научился как положено! Откуда у тебя, штафирки, такая бравая выправка?! [69]

Ну, что, теперь твоя душа успокоилась, повоевал! Небось думаешь про нас, что здесь мы груши околачиваем! Ладно, не сердись. Откровенно говоря, очень рад, что ты приехал. О твоих делах на Калининском Склезнев докладывал. Зачем только ты так часто лазишь по передовой?! Хочешь свою храбрость показать? Никто в этом не сомневается. Если диктует обстановка, действуй. Ты — фронтовой корреспондент, и взгляд у тебя должен быть широким. За частными фактами можно проглядеть те события, которые определяют жизнь, действия всего фронта. Важно рассказать о героизме отдельного солдата, о его тяжелом ратном труде, рассказать правдиво, и это может быть достигнуто, когда посидишь с ним в окопе. Все так. Но сейчас необходимо показывать народу, как наши полки, дивизии, армии овладевают наукой побеждать, как выбивают душу из фашистов, как у них горит земля под ногами, и на фронте и в тылу. Нет, нет, это так, между прочим. Не поучать тебя я вызвал. Прежде всего объясню обстановку, тогда тебе яснее будет остальное.

Положение опять серьезное. Правда, не такое, как в прошлом году. После того как набили морду фашистам под Москвой и отбросили их на сотни километров, они сменили пластинку. Уже не лают о блицпобеде. Теперь Геббельс тявкает по-иному: Москва-де не главная цель, надо большевиков задушить экономически — лишить их хлеба, нефти, и тогда советский колосс сам рухнет. Ну, что у этого болтуна на языке, у гитлеровского вермахта на уме.

Сейчас коричневая саранча двинулась уже в другом, южном направлении. Стратегия их ясна. Все силы бросили на Сталинград, чтобы здесь перейти Волгу. Хотят окружить Москву большой удавкой. Другой удар направляют на Кавказ. Им нужна во что бы то ни стало кавказская нефть. Посмотри на карту. Страшные бои идут под Сталинградом, под Новороссийском, под Орджоникидзе, на подступах к Грозному. Сейчас враг везде остановлен. Но силы у него еще не иссякли. Нет, он бросает на карту все, кидает в мясорубку дивизию за дивизией. Но силенки уже не те, хотя на Гитлера работает вся Европа. Приходится фашистам тащить танки от Роммеля, из Африки. Разведчики доносят, что на Кавказе появились танки, окрашенные в желтый цвет, в цвет песка пустыни. Чуешь, чем пахнет?! Перебрасывают танковые [70] армии то под Сталинград с Кавказа, то — обратно. Дмитрий не очень-то любил выбирать выражения. Говорил, что думал, порой даже слишком резко, обнаженно. Он хорошо знал литературу, отлично владел народной речью. Яркая образность, остроумие всегда привлекали слушателей. Обладая цепкой памятью, мог цитировать целые страницы. Как полемист, нередко одной репликой разбивал своего противника. Его прямота, задиристость не всем, конечно, нравились.

— А как со вторым фронтом? Ведь сейчас самая благоприятная ситуация его открывать, почти вся гитлеровская армия на нашем фронте!

— Ты, я вижу, братец, карась-идеалист. Не думаешь ли, что Черчилль стал борцом за коммунизм и уже не смотрит на нас как на злейших своих врагов?! Нет. Второй фронт ему и ему подобным нужен как рыбке зонтик. Черчиллям пока приятней смотреть на эту великую битву со стороны, ждать удобного момента, чтобы первыми, свеженькими прийти к дележу пирога. Но мы их хорошо поняли. Надежда только на свои силы. Фашизму будет конец, но для этого надо время и большие жертвы. Очень, очень большие. Вот так-то, брат.

Дмитрий встал, прошелся по комнате. Внимательно на меня посмотрел и потом сказал:

— Тебе надо немедленно выехать в Тбилиси. Туда послана группа, которая ведет радиопропаганду на страны южной Европы — Италию, Югославию, Венгрию, Грецию, Румынию, Болгарию. Вместе с группой находится Василий Степанов, ты его знаешь, зампред Радиокомитета. Его мы отзываем в Москву. Александр Сергеевич Щербаков посоветовал послать в Тбилиси человека, который знаком с обстановкой на фронте и сможет помочь товарищам правильно вести пропагандистскую работу. Ну, а если потребуется — хотя вряд ли, — то и обеспечить любыми средствами сохранность этих людей. Среди них — видные деятели международного коммунистического движения. На это, подчеркиваю, нелегкое дело мы рекомендовали тебя. Ты — уже стреляный воробей. Учти, группа работает без особой гласности. Чем меньше о ней знают, тем лучше. Едешь как корреспондент Закавказского фронта. Полностью отвечаешь за все.

— Полагаю, что я там пробуду не до конца войны?

— Как начнут гнать фашистов с Кавказа, так можешь уезжать назад, на свой любезный Калининский [71] фронт, хотя ты и сейчас едешь на горячий участок,

— Разреши выехать через два дня. Я должен отдать редакции свои долги по Калининскому фронту. Потом... семья.

— Даю сутки. О семье не беспокойся, постараемся помочь. Они в Москве?

— Да. Жена работает в заводском детском саду. Старший сынишка пошел на завод молотобойцем.

— Л сколько ему?

— Четырнадцатый.

— Не так уж много. Ясно... Дмитрий набирает номер телефона.

— Поликарпов, — говорит он в трубку. — У меня Кованов. Готов выехать в Тбилиси немедля... Хорошо... Я ему об этом скажу... Передам... Спасибо, Александр Сергеевич.

Дмитрий некоторое время молчит, машинально теребит копчик носа; у него такая привычка — помогает думать.

— Щербаков просил поподробнее тебя проинформировать о сути нашей пропаганды на оккупированные страны и гитлеровских сателлитов. Тебе он желает успеха. Походи сегодня по редакциям международного радиовещания, а вечером — ко мне.

— Прошу передать Александру Сергеевичу, что постараюсь оправдать доверие Центрального Комитета партии.

Перед войной мне пришлось неоднократно встречаться с А. С. Щербаковым, докладывать ему по вопросам народного образования. Внешне суровым, требовательный, он не выносил многословия, требовал всегда четкого лаконичного изложения, но никогда не подавлял своим авторитетом, умел выслушать человека, работал он в большом темпе, казалось, что каждая секунда его времени была полностью использована.

Из приемной звоню домой. К телефону подходит жена. Она только что пришла с работы, никак не может понять, почему это я разговариваю с ней по телефону.

— Нет. Это правда, что ты со мной говоришь? Ты откуда? Ранен? Из госпиталя?

— Да нет же. Говорю с Путинковского. Только что приехал.

— Так приезжай же скорей! Сейчас ребята придут. Жду. Ты надолго?! [72]

— Гм... Нет. Я проездом через Москву. Завтра еду на другой участок. Скоро буду.

— !!!

Поднимаюсь в редакцию «Последних известий». Неугомонный ответственный секретарь Борис Скориков уже пустил в работу мои корреспонденции. Смело, ой как смело стал стричь словесные кудри, резать по живому мясу, да еще на глазах автора выстраданных строк. Но нельзя не признать, что от этой операции заметки становятся стройнее, выразительнее. Небольшой очерк посоветовал прочитать по радио самому.

— Ты, Павел, конечно, не отнимешь хлеб у Левитана, по надеюсь, что слушатели кое-что разберут из твоих уст. Во всяком случае, своим баритоном доставишь удовольствие ближайшим родственникам и знакомым, — заключил он, смеясь.

— Безусловно, мне прежде всего придется рассказать всему миру о том, какой у нас остроумный ответственный секретарь, как он рыдает, когда ему приходится против своей воли кромсать в клочья наши пропитанные солдатским потом заметки.

— Обязательно расскажи. А потом — дуй в штрафную роту за «инициативу».

— Ладно, Борис, подумаю: стоит ли так быстро расстаться с тобой.

У Бориса темные круги под глазами, набухшие воспаленные веки. Видно, что он чертовски устал. Но ни тени уныния. С ним легко работать. Журналисты — народ обидчивый. Поэтому Борис считается с самолюбием товарищей, всегда ищет способ убедить переделать материал. Он хорошо понимает, как порой тяжело достаются скупые строчки корреспонденту, и прилагает весь свой редакторский опыт к тому, чтобы они дошли до микрофона.

С ним было всегда легко. Его запас знаний, жизненных фактов казался неистощимым. Для меня особенно дороги были советы Скорикова. Еще до поездки на фронт, когда мне пришлось организовывать специальные радиопередачи для партизан, помощь Бориса была бесценной как партийного работника, старого фронтовика, литературного редактора.

Интересен его жизненный путь. В 1917 году он возглавлял Елецкий горком партии. Всю гражданскую войну на фронте, прошел путь от красноармейца до военкома [73] полка. Армия и определила его дальнейшую судьбу: на фронте пришлось ему редактировать армейские газеты. Демобилизовавшись, пошел учиться в Коммунистический институт журналистики.

В период острой классовой борьбы на селе, когда началось революционное преобразование деревни на социалистический лад, Борису поручают редактировать журналы «Деревенский коммунист», «Тракторист», «Сельскохозяйственный рабочий», партия посылает его потом Б Сибирь редактором газеты «Восточно-Сибирская правда», а затем — редактором бурят-монгольской газеты. Необходимость лечения заставила Бориса приехать в Москву. Вот уже несколько лет он в редакции «Последних известий». Здесь ему импонирует и стиль, и темя всей редакционной жизни, когда отсчет времени ведется строго по минутам.

В комнату с шумом врывается Вадим Синявский. На нем флотский черный китель с блестящими медными пуговицами. Глаз закрывает черная повязка. Вадим недавно из госпиталя.

Будучи под Севастополем, на самой передовой, попал под жестокую бомбежку. Уцелел, но потерял глаз. Вадим — зол как черт, что его не пускают на передовую. Увидел меня, обнял и засыпал вопросами.

Говорит он громко. Его холерический характер не позволяет высказываться тихо. Вадим спрашивает и, не дожидаясь ответа, начинает сам рассказывать...

Лицо его непрерывно меняет выражение, руки быстро жестикулируют. По каждому поводу у него десятки примеров, ярких фактов. Вадим отличается исключительной наблюдательностью. Он говорит о боях под Севастополем, а я вижу и командира, и моряков, одним, двумя словами Синявский выделит характерное для каждого, не забывает обрисовать обстановку, где происходят события. Рассказывает Вадим артистически.

— Вадим, ну что ты не пишешь, ведь тебя слушаешь — словно кино смотришь.

— Павел, одно дело говорить, другое — писать. Как возьму ручку — все слова улетают. Конечно, заставлю себя и напишу, но чаще всего мое рукоделие и самому не нравится. [74]

Мы явно мешаем Борису, он не выдерживает и посылает нас к чертям. Уходим в пустую комнату.

— Павел, как я рад, что вижу человека с фронта. Проклятый осколок вышиб меня из дела. Сейчас мне надо было быть под Сталинградом. Прошусь — не пускают. Посиди, говорят, немного, еще навоюешься. Но разве здесь усидишь?

В его хрипловатом, просоленном морем голосе такая тоска, что перед ним становится стыдно за возможность уехать на фронт.

— Ладно, Павел, брюзжать не стану. Хотел тебя расспросить, а говорю сам. Расскажи, как дела на Калининском. Что-то вы долго топчетесь под Ржевом. Кто-то из газетчиков недавно был у нас и пустил слушок, что ты какого-то командира задавил в окопе. Правда? Ты это можешь, в тебе центнер, — весело смеется Вадим.

— Какой брехун это рассказал? Треп один. Но вот однажды действительно на передовой произошла удивительная встреча. Идем мы под Ржевом втроем к передовой — Борис Полевой, Сергей Крушинский и я. После затяжных дождей, которые, как ты знаешь, попортили наступление, начались настоящие августовские деньки. Мы уже прошли километров пятнадцать. Сергей плетется далеко сзади. Вид у него, как у Швейка: пилотка поперек головы, на животе большая фляга — он ей гордится, трофейная, — стоптанные кирзовые сапоги. Борис за мной пыхтит. От жары и усталости молчим. Начинаем подниматься в горку. Безлесные холмы, как гребни, постепенно снижаются к Ржеву. Тихо, будто и войны нет. Только впереди видим остатки проволочных заграждений да стоит поперек дороги подбитый немецкий танк. Еще двести-триста метров — и деревня Космарпха, куда мы направляемся. Деревня стерта с земли. Только издалека виднеются две искореженные ветлы. Как поднялись на гребень холма... и началось. Внезапно тоскливо завыли снаряды, мины, сбоку, сзади, впереди стала взлетать земля. Конечно, не мы вызвали огонь. У гитлеровцев закон — бить по определенному квадрату в свое время. Есть ли что там или нет — все равно. И угораздило пас попасть под их расписание.

— Ну и что вы стали делать?

— Сразу — наземь. Голову руками укрываешь, как будто этим спасаешь. Пауза. Поднялся и вперед к танку. Слышу, сзади кричит Борис: «Куда ты, такой-сякой...» Ты [75] понимаешь, какой это был художественный язык. Подбегаю к танку, а в гусеницах его уже несколько человек нашли укрытие. Теперь можно и оглядеться. Вижу сбоку, шагов через полсотню, траншеи. Выждал немного и туда. Бегу, как заяц, по полю. Не добежал. Опять начался обстрел. Пришлось в воронку вскочить. Даже убитого серого мышонка на краю воронки запомнил. Смешно стало. Вот, думаю, многотонная бомба и трахнула в мышь. И сам себе показался мышью напуганной, и, представь, страх прошел. По траншее добираюсь до передовых окопов. Вижу, солдаты сидят, прижавшись к стенкам. Подсел к ребятам, закурили, а тут и налет прекратился. Можно подняться. Вдруг команда: «Ложись!» Ну, я и лег, навалился на кого-то в плащ-палатке. Действительно, сбил его, чтобы он не торчал. Не помню, сколько минут прошло, кругом свист, разрывы и землей посыпает.

Наконец все затихло. Чувствую, возится подо мною человек и чертыхается. Я поднялся, он тоже. Встает, стряхивает с себя землю и смотрит на меня со злостью, а потом удивленно, как на призрак.

— Слушай, Павел, неужели это ты меня подмял? Какие черти тебя сюда принесли? Вот не ожидал!

— Костя, а ты как сюда угодил? Не думал, что ты можешь быть хорошим матрацем.

— Я-то здесь по делу. А ты?

— Тоже.

Дружески тузим друг друга кулаками, обнимаемся. Костя Иванов, мой друг по Наркомпросу. Ушел на фронт в первые дни войны. Оказывается, он комиссар 379-й стрелковой дивизии, которая занимает этот участок под Ржевом. Пришел на передовую. И надо было нам встретиться под музыку снарядов!

— Это невероятно, но бывает. Я сам часто встречал друзей на передовой, — говорит Вадим.

Вадим внезапно переключается на другую тему:

— Работаем мы, радиокорреспонденты, неправильно, как газетчики. Одно дело писать в газету, другое — радио. Ведь это газета живого слова. Значит, главное — разговор со слушателем. До сих пор нет портативных звукозаписывающих аппаратов. Возим в полуторке несколько пудов. Разве можно с этакой бандурой появиться на передовой? Силой и хитростью приходится затаскивать людей, чтобы записать их голос. И их мучаешь и себя. То ли дело кинорепортер. Куда угодно может забраться. Вот [76] о чем я мечтаю. Была бы у меня в кармане машинка, раз, два — записал, что видишь и кого хочешь, и — в Москву. И Левитана с Высоцкой не надо. Вот было бы здорово! Эх, отстала наша радиотехника!

— Ты прав, Вадим. Займись-ка этим делом. И тебе и нам будет польза.

— Нет, это для других. Просто немного размечтался. Пойду-ка к Склезневу. Стрельну у него пару папирос. У тебя, я вижу, пусто.

Вадим Синявский неотделим от истории советского радио. Сбылись его мечты о портативной звукозаписывающей репортерской аппаратуре, появилась и телевизионная. Репортаж с места событий стал основной формой радиотелевизионной информации.

Вадим был непревзойденным мастером спортивного репортажа. Он создал оригинальный динамичный стиль радиорепортажа, обладал редким талантом журналиста-импровизатора. Он не мог спокойно сообщать факты, регистрировать равнодушно события, как, к сожалению, ныне это делают многие спортивные радио — и телевизионные комментаторы.

За тысячи километров от футбольного поля слушатель становился участником спортивного сражения, комментатор заставлял его остро переживать поражения или радоваться выигрышу «своей» команды. Тот, кому довелось слушать Вадима Синявского, не забудет его страстных: «Удар, еще удар! Гооол!»

Спускаюсь к дикторам. У них уютнее, чем где-либо. Живут они дружной семьей, всегда друг друга поддержат, выручат, поправят. Мы, корреспонденты, питаем к ним особое чувство, ведь они, в сущности, наши главные судьи, наши критики и наши уста.

Дикторская — на первом этаже, первая комната налево по коридору. Окна плотно зашторены; создается впечатление, как будто попал в подвальное помещение. Обстановка более чем скромная: вдоль задней стены протянулся широкий, видавший виды диван, несколько скрипучих стульев, круглый стол посреди комнаты для дикторов и около самой двери маленький столик диспетчера.

Сегодня дежурит Лиза Соловьева. Она ведет всю партитуру дня. У ней все расписано по минутам, по студиям. Ей известно: кто, когда и откуда должен читать. У диспетчера, как в фокусе линзы, собирается энергия, творческая [77] мысль огромного коллектива людей. Диспетчер всем нужен: непрерывно раздаются телефонные звонки, приходят курьеры, врываются взволнованные редакторы, чтобы успеть на ходу внести какую-то поправку, идут сигналы из аппаратной и т. д. Но Лиза Соловьева спокойно, деловито несет свою вахту: успевает ответить на звонки, предупредить дикторов, чтобы не опоздали к микрофону, принять и проверить материалы радиопередач, поторопить редакции и в то же время слушает через репродуктор голос диктора. В ее руках ритмичный пульс радиовещания.

Сейчас здесь затишье, перерыв перед вечерними передачами. Имеется возможность подготовиться к очередной работе, поделиться с товарищами впечатлениями дня или даже немного отдохнуть. Появляюсь в дикторской в самую веселую минуту. На диване — Ольга Сергеевна Высоцкая и Елизавета Яковлевна Отьясова, прислонившись к столу, стоит Юрий Левитан, в проеме окна — Владимир Герцик. Все дружно хохочут, слушая Олю Высоцкую. Она виртуозный мастер художественной импровизации. Но в данный момент, как я понял, шли рассказы из жизни: «события у микрофона». После теплых приветствий, которые мои друзья выразили мне как фронтовику, прошу Олю продолжить свои интересные воспоминания.

— К сожалению, не все можно рассказывать в присутствии Лизы, — с лукавой улыбкой начала Оля. — Она запишет в кондуит, и тогда места не найдешь от грома небесного.

Лиза Соловьева, отрываясь от журнала передач, смеется и вторит Высоцкой: «Как будто можно подумать, что вы и в самом деле меня боитесь».

Все смеются, так как хорошо знают, что Лиза не выдаст.

— Ну, ладно, только, Лиза, умоляю, молчок. На днях веду передачу вместе с Тобиашем. Я — смешливая, да и он тоже такой. Тобиаш читает важный текст, а я отдыхаю. А у меня выработалась дурная привычка, сидя за столом, раскачиваться на стуле, как в качалке. Он читает, а я покачиваюсь, да на грех ноги под столом как-то перекрутила. И вдруг не удержала равновесие и полетела вверх тормашками с оглушительным грохотом. Лежу на полу, мертвая от страха, ноги распутать не могу. Владимир оглянулся и зафыркал от удовольствия, а читать-то надо. Наконец я вся в поту воссела на свой стул. Открывается [78] дверь, Володя выключает микрофон, входит диспетчер и, подозрительно посматривая на нас, говорит: «Что это у вас здесь так загремело?» Володя быстро буркнул: «Карандаш упал». С тех пор я сижу спокойно.

Оля не успела закончить, как все мы поджали животы, представив себе, как летел наземь «карандаш», который к тому же запутался в собственных ногах, да еще в студии, во время передачи, когда и дышать как следует не всегда можно.

Вытирая слезы платком, Елизавета Яковлевна стала упрашивать Олю рассказать еще что-нибудь.

— Оля, а помнишь, как ты вела трансляцию «Горячего сердца» из МХАТа? Вот это был номер!

— Лучше не вспоминать, такой скандал получился.

— Ну, а все-таки?

— Вы знаете, что начала я с уроков гимнастики и детских передач. Наконец стала настоящим диктором и даже театральные трансляции освоила. И все шло хорошо до поры до времени. Однажды поручили мне трансляцию «Горячего сердца». Пришла, как обычно, пораньше. Внимательно просмотрела свой текст, мысленно представила себе, как пойдет спектакль. Забралась в директорскую ложу, где был установлен микрофон. Все пошло нормально. Публика реагирует, я передаю, что происходит на сцене и в зале, но, конечно, так, чтобы своими репликами не нарушить то впечатление, которое создают слушателю артисты своей игрой. И вот началась «сцена под древом». Играли ее Иван Москвин, Виктор Станицын и Фаина Шевченко. Настолько была изумительная игра, так она захватила зрителей, что просто трудно передать всю обстановку, зал грохотал от смеха. Смеялись басами — гхо, гхо, гхо, раскатывались трелями по партеру и ярусам, а кто-то внизу смеялся с каким-то повизгиванием. И вся эта атмосфера гомерического смеха захватила меня, и я, забыв все на свете, сама стала смеяться. Но как! Холодею от ужаса, что передо мною микрофон, а хохочу, наверное, тоже с повизгиванием и катаюсь от хохота по дивану. Идут минуты, а диктор слово не может вымолвить. Сколько, наверное, сильных слов было сказано слушателями в это время в мой адрес.

Оля так образно представила нам эту сценку, что мы как бы стали зрителями спектакля и начали хохотать без удержу. А Оля своим видом еще больше подливала масла и беззаботно смеялась с нами. [79]

Прошу Ольгу Сергеевну Высоцкую проверить, как читаю текст передачи. Мне казалось, что хорошо владею русским языком. Но как я ошибался! Добрая Оля терпеливо стала отрабатывать каждую фразу, обучать правильному произношению с детства знакомых слов. Какой это тяжелый труд — заново учиться родной речи, выделять голосом именно те логические ударения, которые соответствуют смыслу текста. Трудная профессия диктора. Они — хранители и борцы за чистоту языка, люди большой культуры. Перед выступлением у микрофона Диктору приходится скрупулезно взвешивать каждую фразу, каждое слово, настойчиво рыться в справочниках, словарях. И порой оп должен сам решить, кто же прав — Даль, Ушаков или Ожегов.

За полчаса до передачи прихожу в дикторскую. Тихо. Дежурные дикторы готовятся: внимательно прочитывают текст, что-то отмечают своими значками. Волнуюсь, по вида не подаю.

Минут за пять до передачи иду в студию. В безлюдном коридоре на полу мягкий ковер, с потолка спускается светящееся табло — «Идет передача».

В маленькой студии глухо слышишь свой голос, он пропадает в обивке степ, потолка, пола. У столика два стула для дикторов. В центре стола сетчатые головки микрофонов. Спокойный свет лампы падает только на текст. На противоположной стене — большое окно с толстым стеклом. За ним — аппаратная. Хорошо видно, как операторы следят за приборами, нажимают на какие-то кнопки, рычажки. Ты их только видишь, но они тебя и видят и слышат.

Рядом со мной села Оля Высоцкая. С ней спокойнее. У пас есть еще минута. Она ободренно улыбается, предупреждает, чтобы говорил обычным голосом, не близко в микрофон, не шелестел страницами, чуткий микрофон все уловит, даже вздох.

Сейчас Оля откроет передачу, расскажет о последней сводке Совинформбюро. Новости хорошие. Враг остановлен на всех направлениях. Наши войска ведут активные оборонительные бои. Она сообщит, сколько за сутки уничтожено гитлеровцев, сколько взято в плен, какие потери понес противник в танках, самолетах, орудиях. Расскажет о героических подвигах партизан Украины, Белоруссии, Смоленщины. Передаст информации с места боев. О героях-моряках прислал заметку Савва Морозов, [80] о партизанах Брянщины — Павел Мануйлов.

Оператор знаками предупреждает, чтобы мы были готовы.

Оля преображается, становится строгой, собранной, как будто вышла на трибуну многолюдного митинга. Смотрит на часы и включает микрофон. Своим чистым, редкостного звучания голосом провозглашает: «Говорит Москва... Говорит Москва...»

Слушаю и как-то по-иному, более глубоко, воспринимаю сводку Информбюро.

Да, сейчас говорит Москва, и ее, столицу первого в мире социалистического государства, в эту минуту слушает весь мир. Зримо ощущаю картину гигантской битвы от седого Кавказа до заполярного Мурманска, вижу горящие танки, летящие под откос эшелоны, сбитые самолеты. Кажется, что диктор стоит на переднем крае сражений и рассказывает слушателям, что сам видит.

Читается последний абзац. Сейчас мне надо выходить на эту ответственную трибуну. А вдруг пропадет голос? Спокойнее, спокойнее... Оля предупреждает слушателей о моем выступлении.

И я начал рассказ о простой русской женщине, для которой любовь к Родине стала выше личных чувств к человеку, ставшему предателем.

Это произошло на Смоленщине. Мы с товарищем возвращались из партизанского края той же дорогой, где несколько дней назад переходили линию фронта. Нас радушно встретил знакомый командир. Рассказали ему, что видели, как живет и борется советский народ на оккупированной территории, как с нетерпением ждут наши люди дня освобождения.

Он в свою очередь поведал нам о случае, происшедшем на его участке за время нашего отсутствия.

— Между нами и гитлеровскими частями, — говорит он, — лежит широкая ничейная полоса земли. На этой полосе находится маленькая деревушка. Жителей в ней оставалось немного — старые да малые. А не так давно в ней появилась еще одна семья, которая проживала где-то на оккупированной территории и вернулась к себе на родину. Их было трое: муж, жена и мальчишка лет двенадцати. Почему мужик не был взят в армию — неизвестно. Потом мы узнали, что Мария, его жена, непрестанно уговаривала идти к нам. [81]

— Иван, что ты хочешь отсидеться здесь, ты посмотри на людей, все, кто может, воюют с фашистами: один на фронте, другие — партизанят, братья твои сражаются, отец с колхозным стадом ушел в Ивановскую область. На улицу выйти нельзя, бабы проходу не дают, тобой укоряют.

Он отмалчивался или бормотал: «Ладно, еще навоююсь досыта». Наконец как-то сказал жене, чтобы она собирала вещи, он решил перейти фронт и вступить в Красную Армию. Иван простился и ночью ушел. Но, оказывается, в другую сторону, пошел в полицаи. А на днях партизаны разгромили полицаев и доставили к нам тяжело раненного Ивана. Это был здоровый мужик лет тридцати двух-трех. Лежал здесь у окна на иолу. Ранение было в живот. Врач сделал, что мог, но сказал, что долго не протянет. Спрашиваю, что тебя заставило идти в полицаи? Он закрыл глаза, помолчал и затем прохрипел: «Думал, что конец пришел России, не одолеем его. Ошибся, будь я проклят». Попросил, чтобы пришла жена с сынишкой из соседней деревни.

Хотя и изменник, но решил послать за женой.

Вскоре к дому подъехала телега. С нее соскочили красивая высокая женщина и парнишка. Она уже все знала. Быстрыми шагами вошла в избу, мельком взглянув на меня, остановилась у ног мужа. Лицо ее было сурово, ни тени жалости, сострадания к умирающему. Долго молча смотрела на него. Трудно сказать, о чем она думала в эти минуты. Может быть, перед ней прошла вся жизнь, может быть, она судила себя за человека, с которым связала свою судьбу и в ком обманулась. Иван приоткрыл глаза, вздрогнул, хотел приподняться, но не мог, из груди его шли отрывистые хрипы, наконец он прошептал: «Маша, Машенька... прости... виноват... ошибся...»

Мария, как бы очнувшись, вскинула голову и сказала тихо:

— Эх, и сволочь ты, Иван. Отец колхозное добро спасает, братья твои в окопах, на моего брата похоронка пришла, а ты... своих стал вешать.

Повернулась и вышла.

Мальчонка стоял у двери, мял в руках шапку и, насупившись, смотрел на отца.

— Мишутка... подойди... сынок...

Мишутка нахлобучил на лоб ушанку и скороговоркой сказал: [82]

— Нет у тебя Мишутки. — Хлопнул дверью и выбежал на улицу.

От дома быстро тронулась телега, в ней, выпрямившись, сидели женщина и худенький паренек. Не оглянувшись, они скрылись за холмом.

Оля выключила микрофон, освободив эфир для другой студии. В ушах еще отдавался стук колес телеги, и передо мною стоял непреклонный образ простой русской женщины.

Рано утром грузовой Ли-2 поднялся с подмосковного аэродрома. На продольных металлических сиденьях сидеть холодно и неуютно. В потолке сделано большое круглое отверстие, закрытое прозрачным колпаком, в него выведен ствол пулемета. Через час полета из рубки вышел паренек в меховой куртке, улыбнулся нам и, как бы извиняясь, сказал, что будем проходить не очень далеко от линии фронта. Сюда нередко прорываются немецкие асы, «охотники» за нашими транспортными самолетами; затем он влез по стремянке под колпак к пулемету и стал внимательно следить за небом.

Путь в Тбилиси лежал через Куйбышев, Гурьев, Красноводск, Баку. К вечеру приземлились на степном аэродроме в Гурьеве. Пришлось заночевать. Разместили нас в землянках, которые служили и бомбоубежищами. При тусклом свете коптилки перекусили из своих тощих дорожных запасов и расположились на нарах. Но вскоре из-за агрессивных вылазок несметных полчищ клопов пришлось выбраться наружу. Примерно через час завыла сирена воздушной тревоги. По черному небу забегали широкие лучи прожекторов. Недалеко затарахтели зенитки. Сна уже не было.

Утром летели над желто-коричневой безводной пустыней, мимо окаймленного белой лентой мирабелита Кара-Бугаза и его черной пасти, которая безвозвратно глотает воды Каспия. Делаем разворот над прижатым к морю Красноводском и садимся на летное поле. Странно, куда исчез город. Он, оказывается, внизу, за горой. [83]

На следующее утро в Баку пришлось пересаживаться на Р-5. Летчики отказались брать с собой в рейс пассажира, так как везли какой-то опасный груз, но после убедительных уговоров и довода, что лечу с фронта и опасный «груз» испытал в действии, они согласились. Это был памятный полет. Мне отвели место в крыле между баками с горючим, где я мог расположиться только горизонтально. Цельнометаллический самолет, склепанный из гофрированных листов алюминия, видимо, уже давно отработал свои часы. Через многочисленные, еле заметные щели свистел пронизывающий ветер. Зловеще скрипели обшивка, стойки, как будто кто-то грыз и жевал металл.

Этот невероятный скрип и скрежет, сливаясь с монотонным гулом моторов, звенел в ушах. Казалось, что в любой миг все сооружение разлетится на куски.

Ужасно болтало. Долина Куры была похожа на гигантскую аэродинамическую трубу. Самолет кидало, словно щепку в морском прибое. Мутило так, что выворачивались внутренности и голова ходила кругом. Я был согласен на все, лишь бы был конец этим адовым мукам. Нет, в крыле я больше не ездок и другим не советую!

В Тбилиси вышел из самолета в таком состоянии, что забыл взять свой вещевой мешок. Потом очень об этом жалел, ведь в нем были хромовые сапоги, в них можно было с шиком пройти по проспекту Руставели.

Василия Павловича Степанова нашел в гостинице «Тбилиси». Сухощавый, чуть выше среднего роста, похож на Горького: резко выступающие скулы, высокий лоб, но не было характерных усов. Запомнилась манера говорить. Первую фразу Степанов начинал произносить с усилием, особенно если фраза начиналась с твердой согласной. В таких случаях он как бы выстреливал слова.

— Ттттоварищ Кованов, ты вовремя приехал. Занимай этот номер, учти — он исторический, в нем жил Хосе Диас. Пойдем перекусим, затем я советую сходить в баню. Ты, конечно, не знаешь знаменитых тбилисских бань, описанных еще Пушкиным.

По дороге в баню смотрю на уличную жизнь города. Как все не похоже на Москву.

Идем узкими безлюдными переулками. Плотно закрыты ставни. По проезжей части улицы бежит с бидоном продавец мацони и резким голосом выкрикивает; «Мацони! Холодное мацони! Кому надо мацони!» [84]

Пробежал, и все стихло. Только наши сапоги гулко стучат по базальтовым плитам.

Из-за угла с дребезжанием выползает двуколка с ярко окрашенной бочкой. Тощая лошаденка еле-еле тянет тележку по булыжнику. Рядом идет возница, он непрерывно ударяет в большой медный колокол и монотонно бубнит: «Красин! Хароший Красин!» К нему выходят с посудой несколько женщин.

Ключом бьет жизнь на проспекте Руставели. Широкие его тротуары — всегородской открытый клуб. Кажется, что сюда вышли все жители Тбилиси. Здесь все новости дня, встречи знакомых, друзей.

Медленно движется людской поток. У магазинов, подъездов учреждений, театров стоят группы пожилых людей. Они оживленно обсуждают события.

Всматриваюсь. Молодежи мало. Гляжу на эту спокойную толпу и не верю, что фронт в ста — ста пятидесяти километрах от города. И все же близость фронта чувствуется по частым патрульным группам, проверяющим документы, большому числу военных и непрерывно снующим штабным машинам.

Мы вышли на набережную Куры. С огромной скоростью мчались мутные воды, разбивались на подводных порогах и крутящимися воронками устремлялись вниз. У Метехского моста река проносилась мимо огромной скалы, на ней над самой бездной высился Метехский замок, бывшая тюрьма, где в заточении когда-то находились Цулукидзе, Кецховели, Сталин, Горький. Удивленно смотрел я на эту неприступную цитадель, из которой смог убежать лишь легендарный Камо{3}. Спуститься по отвесной скале и затем броситься в бурную Куру — невероятный подвиг, превосходящий по своему бесстрашию романтический побег Монте-Кристо из замка Иф. Фантазия Дюма бледнеет перед реальным побегом, который совершил коммунист.

За крепостью и соседствующим с ней храмом, как ласточкины гнезда, прилепились над пропастью десятки домиков. По открытым балконам ребятишки с криком гоняются друг за другом, не обращая внимания на бешеный поток Куры, бушующий внизу.

Вот и знаменитые бани. Несколько низких помещений сгрудилось на небольшой площадке у подножия горы. [85]

Здесь выходят из земли горячие сернистые источники. От них и получил название город: тбили — теплый по-грузински.

Нам отводят номер. Приглашаем банщика. Входит огромный человек в набедренной повязке. Ну, думаю, пропал!

— Ложись на живот, сейчас работать будэм.

Минут пятнадцать, если не больше, продолжалась эта «работа». Он мял все суставы, обдавал облаком мыльной пены, взобравшись на спицу и ухватившись руками за плечи, быстрыми движениями ног прошелся по всем мышцам и в завершение вылил на меня несколько шаек горячей сернистой воды. Да, наверное, сейчас придется идти в госпиталь. Но ничего, все обошлось благополучно.

— Ты жив?! — спросил Степанов, когда мы вышли на улицу.

— Жив-то жив, но вроде меня протащили через волочильный стан. Правда, легче стало, наверное, потерял пуда два.

— Зайдем-ка по пути на базар. Ты ничего подобного не видел.

Базар было легко найти: все ближайшие к нему переулки плотно заставлены повозками, арбами, у стен стояли, понурив головы, ишаки; навстречу друг другу текли непрерывные потоки людей — одни спешили на рынок, другие торопились домой с покупками. Необычно было видеть, как несли вниз головой живых кур, индюшек, поросят. На подступах к базару шла бойкая торговля. Продавали одежду, обувь, ковры, мебель, гончарные изделия, посуду. Каких только товаров не было! Мы с трудом протискивались через толпу. Навстречу нам, смело раздвигая всех, шел высокий горец в черной бурке и мохнатой пастушьей шапке. Он уже что-то купил и, видимо, спешил к своим отарам. Оживленно жестикулируя, группами стояли курдские женщины в ярких национальных костюмах, с крупными серьгами и браслетами. За спиной у многих в цветных шалях грудные дети, равнодушно смотрящие на окружающий мир из своих пестрых гамаков.

Прошли вдоль мясных рядов. На крючьях висели бараньи и свиные туши; дальше стояли громадные бочки с соленьями, корзины с ярко-красными помидорами, капустой, фиолетовыми баклажанами, на прилавках кучками лежала различная и по цвету и по форме зелень, которую [86] я видел впервые. Потом пошли бесконечные ряды фруктов. Слева и справа шла продажа персиков, груш, яблок, слив, винограда, орехов, сушеного инжира, меда и прочих даров щедрой земли. У забора — горы дынь и арбузов. Все это дразнило видом и ароматом. Но цены... явно не совпадали с возможностями моего кошелька, да и спутник мой, как я убедился, не был Ротшильдом.

— Эх, Василий, хорошо бы этот базар перетащить в Москву! Вот было бы чудо!

— С ишаками вместе?

— Нет. Ишаков придется оставить здесь. Уж слишком они упрямы и кричат противно.

Обратили внимание на одну сценку. К прилавку, где пирамидами возвышались сочные бархатные персики, подошел молодой солдат. Он, вероятно, недавно вышел из госпиталя. Его левая рука была на черной перевязи. Фрукты продавал старый седоусый грузин. Солдат спросил цену, затем постоял, подумал, перебрал в кармане свои капиталы и попросил взвесить один маленький персик.

Грузин спокойно смотрел на покупателя. Затем его лицо озарила улыбка, он выскочил из-за прилавка, подбежал к солдату и стал быстро класть ему в карманы персики.

. — Зачем, генацвале, тебе покупать! Бэри сколько душа желает! Бэри, не стесняйся, бэри. Угости друзей. Ведь мой Вано сейчас тоже где-то дерется. Скажи, что старый Магалашвили угощает. Запомни, дарагой. Магалашвили. Встретишь моего Вано, скажи ему, что домой ждем, невеста ждет. Не забудь, пожалуйста.

Паренек сконфуженно отнекивался: «Ну зачем мне, отец, столько. Я только попробовать хотел. Ну зачем! Спасибо! Не надо!»

Но старик, под ободряющие возгласы окружающих, продолжал класть ему фрукты. И в ту же минуту со всех сторон к солдату потянулись руки с янтарными грушами, багровыми гранатами, горячими початками кукурузы, кто-то протягивал связку инжира, а кто-то уже нес кувшин с вином. Здесь, в толпе самых различных людей, этот раненый задел каждого, в нем они увидели своих сыновей и хотели через пего передать свое душевное чувство всем, кого оторвала от дома война.

— Павел, можно подумать, что война далеко в стороне от Грузии. Нет. Она вошла в каждый дом и русского, [87] и грузина, и азербайджанца, и армянина, и узбека — всех советских людей. Посмотри, сколько женщин в трауре. Поживешь здесь и сам почувствуешь, что вся Грузия, все Закавказье живет интересами фронта. Все озабочены одной мыслью — не пропустить врага через горы. Сейчас пойдем к товарищам, они нас ждут. А вечером зайдем в ЦК партии. Я договорился с первым секретарем товарищем Чарквиапн о встрече.

Мы быстро пошли с базара.

Напротив гостиницы «Тбилиси» — Дом связи. На последнем этаже в небольшой комнате расположились редакции радиовещания на зарубежные страны. Здесь уже собрались все. Встретили с некоторым удивлением.

Степанов представил меня и познакомил с присутствующими. Через несколько минут меня считали вполне своим, тем более что почти все получили из моих рук письма от родных или друзей из Москвы.

— Итак, товарищи, с сегодняшнего дня с вами будет работать батальонный комиссар Павел Кованов, — закончил беседу Василий Павлович. — Он несет полную ответственность за вашу деятельность, будет вам помогать, вы ему. Он человек военный. Будет вас знакомить с фронтовой обстановкой, и вы вместе будете определять содержание радиопередач. Пишите письма в Москву, можете послать небольшие посылки, постараюсь доставить.

Вечером со Степановым идем в Центральный Комитет Компартии Грузии. Он размещался в центре города, в узком переулке, круто поднимающемся в гору, в небольшом сером здании. Пропуска были уже готовы. Личное оружие пришлось сдать коменданту под расписку. Зашли к секретарю по пропаганде И. К. Тавадзе и вместе с ним поднялись на третий этаж к К. П. Чарквиани.

Из-за большого стола навстречу нам поднялся высокий, широкоплечий, круглолицый грузин. Через толстые стекла очков, которые носят очень близорукие люди, на нас внимательно смотрели карие глаза. Василий Павлович поздоровался, как хорошо знакомый, я же представился по-военному. К полированным столам, кожаным креслам явно не шли мои кирзовые сапоги и застиранная, выгоревшая гимнастерка. Чарквиани вызвал секретаря и попросил подать чай.

Степанов сообщил, что он уезжает, руководство группой возлагается на меня. Попросил рассказать о положении в республике. [88]

Чарквиани открыл на стене карту и показал линию фронта.

Два тонких шнура, красный и черный, зигзагами протянулись от Новороссийска на Майкоп, острыми зубцами пролегли по темно-коричневой краске, на главном хребте кое-где пересекли ледники, клиньями вдались почти в самое море в районе Гагр и Сухуми, отсюда резко повернули на северо-восток к Орджоникидзе, Грозному и Кизляру.

Крупномасштабная карта Кавказа красноречиво говорила о тяжелой фронтовой обстановке. Наши войска удерживали узкую полоску суши вдоль Черного моря.

— Посмотрите, линия фронта в ряде мест проходит по перевалам хребта. А вот здесь перевалы уже в руках врага. Откровенно говоря, мы не ожидали, что противник так быстро подойдет к Грузии. Конечно, все основные силы гитлеровцев сосредоточены на новороссийском, орджоникидзевском, моздокском направлениях. Именно здесь они и пытались пробиться в Закавказье, но не удалось. Тогда вспомогательным, вернее, авантюрным ударом враг делает попытку через перевалы выйти в район Сочи, Сухуми, Кутаиси.

Когда выяснился этот замысел, были брошены все имеющиеся силы, чтобы закрыть фашистам здесь дорогу. Ведь они дошли почти до Сухуми. Были вот здесь. — Чарквиани показывает точку. — Ну, а если бы враг сюда пробрался, то здесь, на равнине, его труднее было бы сдерживать. Наши воины — полк НКВД, истребительные батальоны, пришедшие дивизии 46-й армии — выбили гитлеровцев отсюда. И теперь мы твердо уверены, что враг здесь не пройдет.

Партийная организация республики подняла весь парод на защиту Родины. Вся промышленность Грузни, Армении, Азербайджана работает на фронт. Организован выпуск снарядов, автоматов, минометов, начали давать самолеты. Взяты на самый строгий учет все ресурсы, каждый лист стекла, килограмм гвоздей.

Не удивляйтесь, на бюро выносим решение: сколько килограммов стали отпустить тому или иному заводу.

Сейчас Закавказские республики снабжают войска нашего фронта b продуктами питания, и одеждой, и обувью. Хлеб, мясо, овощи идут госпиталям и рабочим заводов. Люди работают не жалея сил. Впереди коммунисты и комсомольцы. [89]

Первая беседа в ЦК дала мне хорошую ориентировку. Чувствовалось, что штаб партийной организации работает спокойно, уверенно.

Спускаясь по широкой лестнице, я, конечно, не мог представить себе, что через пятнадцать лет мне придется трудиться не один год в этом доме в качестве секретаря Центрального Комитета партии.

Наутро тепло простился с В. П. Степановым. Позавидовал, что он летит в Москву. Как-то теперь мои боевые друзья на Калининском? Сергей Крушинский, поди, опять летит в партизанский край. Лев Толкунов где-нибудь у Ржева под аккомпанемент артиллерии строчит очередную корреспонденцию. А вездесущий Борис Полевой перебрался под Сталинград. Везет ему. Редакция посылает его на самые горячие участки. Хотя у пего и натура такая. Храбрец отчаянный, но не безрассуден. С ним на фронте спокойно, как со старым обстрелянным солдатом...

Смотрю вслед улетевшему самолету, и страшно хочется на фронт, в гущу боевых событий. Но приказ есть приказ.

Итак, начались дни, полные забот и тревог.

Утром надо было бежать в штаб фронта, получить информацию, успеть прочитать сообщения ТАСС, созвать утреннюю летучку, договориться о содержании передач на ту или иную страну, а затем редактировать материалы. Каждая редакция должна была найти время, чтобы прослушать внутреннее радиовещание своих стран, незамедлительно прокомментировать, разъяснить народу лживость профашистской пропаганды, разоблачить предательскую политику гитлеровских прислужников.

Первое впечатление всегда самое запоминающееся. Старшим в группе был Георгий Кудряц. Невысокого роста, худенький, с курчавой головой, лет сорока. Когда он говорил, то застенчиво улыбался. Кудряц возглавлял редакцию на Италию. С ним в паре работала Мария Подано. Она была родом из Сардинии. Ее характер не соответствовал моим представлениям об итальянцах. Мария была внешне совершенно спокойная женщина, ее можно было принять за украинку, только темно-карие глаза да небольшой акцент выдавали ее происхождение. Позднее я узнал, что Мария профессиональная революционерка, [90] многие годы провела в фашистском подполье со своим мужем Луиджи Подано, известным итальянским революционером, соратником Тольятти. Мария воевала в Испании в составе интернациональной бригады против фашистов Франко, работала переводчиком, оказывала помощь раненым на поле боя и когда было необходимо, то бесстрашно строчила из пулемета. Видимо, все это и выработало в ней умение сдерживать свой итальянский темперамент.

На Болгарию вели пропаганду Дора Калпикова и Дмитрий Николаев. Дора — молодая, стройная болгарка, активная участница революционного подполья производила впечатление очень собранного человека. Ее смуглое приятное лицо всегда сохраняло спокойное выражение, и только по вздрагивающим черным ресницам можно было догадаться, что она чем-то взволнована. Полной противоположностью ей был Николаев. С первого взгляда можно было безошибочно определить, что он — эпикуреец, любит хорошо, со вкусом одеться и покушать. Держался Дмитрий обособленно, всегда стремился подчеркнуть собственное мнение по спорному вопросу. Его скептицизм вызывал горячую реакцию всех сотрудников. Но он подчинялся жесткой дисциплине и работал буквально круглые сутки.

В венгерской редакции тоже двое — Володя Ковач и Маргарита Бокар. Володя — грузный, малоподвижный. В гражданскую войну воевал в венгерском интернациональном полку. Маргарита — худенькая, высокая женщина, всегда была чем-то занята. На ее плечи легла большая доля редакционных и бытовых забот. Своей энергией она компенсировала флегматизм старшего редактора Володи Ковача.

В греческой редакции только Ольга Иванова. Как и у многих других товарищей, ее фамилия была вымышленной. Несколько лет назад она бежала из греческой тюрьмы, где испытала ужасы фашистского застенка, потеряла мужа, расстрелянного в крепости. С помощью друзей ей удалось попасть в Советский Союз. Ольга до фанатизма ненавидела фашизм. Я не знал греческого языка, но всегда старался послушать ее передачи. Она была страстным трибуном. Так увлекала, завораживала слушателей, что становился понятен смысл ее речи.

На Югославию вел радиопередачи Юрий Збарович. [91]

Это был стройный темноглазый юноша с копной густых волос и нежным румянцем на щеках.

Мы знали, что его родители сражаются на родине в партизанах. А ему было приказано здесь выполнять свой боевой долг. И он это хорошо понимал, но каждый свободный час Юра сидел у радиоприемника и жадно слушал вести с родины. Он владел немецким и английским языками, поэтому информировал нас обо всех новостях, в особенности тех, которые касались его страны. На стене за его стулом висела большая карта Югославии. Юра ежедневно аккуратными значками отмечал районы, где шли сражения с фашистами.

Молодой организм Юры требовал и сна и обильной пищи. Того и другого ему явно не хватало. Мужчины настойчиво его будили рано утром и не успокаивались, пока Юра не уйдет в дикторскую, женщины заботились, чтобы чем-нибудь его подкормить. Недельный паек Юра съедал за два дня. Товарищи знали его слабость и по очереди приглашали Юру позавтракать или поужинать.

В румынской редакции работала Изабелла Спиру. Казалось, она пришла к нам прямо со сцены театра «Ромэн»: заиграй гитара, и Изабелла забудет все на свете. Но нет. Она не знала ни минуты покоя. Ей нужно было подготовить материал к передаче, успеть перевести и передать в эфир. Через каждые два часа звучал ее грудной голос: «Атентьоне... Атентьоне... (Внимание... Внимание...)»

Вот и весь состав маленькой интернациональной бригады, с которым мне пришлось работать несколько месяцев. Вести борьбу против фашистской пропаганды, разоблачать ложь и преступные действия гитлеризма. В первый момент меня беспокоило, смогу ли завоевать необходимый авторитет среди этих разных людей и что нужно будет делать, если обстановка на фронте осложнится.

Пора представиться своему военному начальству. Политуправление фронта находилось в огромном старинном здании. Дежурный офицер сообщил, что начальник отдела пропаганды полковой комиссар Кретов свободен и может принять.

Вхожу в маленькую комнату, меня приветливо встречает коренастый полковник. Лицо его весьма знакомо. [92]

Где я его встречал? На меня тоже изучающе смотрят темно-серые глаза.

— Товарищ майор, я вас где-то видел?

— Так точно, Дмитрий Федорович. Встречались мы в Москве и многократно. Ведь до войны я работал в Наркомпросе.

— До чего же война нас всех изменила. Ведь я приезжал в Наркомпрос вместе с Михаилом Ивановичем Калининым. Вы же, товарищ Кованов, меня снабжали материалами по народному образованию. Чего же стоите, садитесь. Очень, очень рад с вами вновь встретиться. Какими судьбами к нам?

Дмитрия Федоровича я знал как помощника М. И. Калинина. И конечно, не ожидал его здесь встретить. Рассказываю ему подробно о поручении, которое имею, о Москве. Прошу его обеспечить меня необходимой информацией.

Товарищ Кретов дал указание поставить меня на продовольственное и вещевое довольствие, познакомил с работниками отдела, позвонил в оперативный отдел, чтобы мне давали информацию как военному корреспонденту, и порекомендовал зайти в редакцию фронтовой газеты.

Если К. Н. Чарквиани более подробно рассказывал о деятельности партийной организации республики, иначе говоря, о политическом положении, то Д. Ф. Кретов дал четкую и краткую характеристику состояния дел на фронте. После захвата Таманского полуострова враг, не считаясь с огромными потерями, обеспечив численное и материальное превосходство над нашими обороняющимися частями, захватил Анапу и вышел на Черноморское побережье. Ожесточенные бои начались за Новороссийск, который стал опорным пунктом всей нашей обороны на этом участке фронта.

Убедившись, что здесь нельзя прорваться в Закавказье, немецкое командование решило пробить себе дорогу через Кавказский хребет. От Невинномысской и Черкесска по ущельям рек Теберды, Зеленчука, Маруха, Лабы, Белой специальный 49-й горнострелковый немецкий корпус вкупе с румынскими дивизиями повели наступление на горные перевалы. Это были отборные части, которые прошли специальную подготовку для действий в горных условиях. Первая горнострелковая дивизия «Эдельвейс» состояла целиком из альпинистов. [93] Им удалось овладеть Марухский, Клухорский и Санчарским перевалами. Выход гитлеровских дивизий на перевалы открывал им дорогу на Сухуми, Кутаиси, в Закавказье, разрезал наш фронт на две части, ставил в тяжелое положение наши черноморские армии. Вот почему надо было во что бы то ни стало закрыть образовавшуюся брешь.

Я был очень благодарен Дмитрию Федоровичу за внимание. И позднее часто заходил к нему за советом. Он обладал большим жизненным и политическим опытом, глубокой научной эрудицией. Определенный отпечаток на него наложила многолетняя работа под руководством Михаила Ивановича Калинина. Дмитрий Федорович мог просто и убедительно объяснить сложный вопрос, подсказать необходимое решение.

От политуправления до Дома связи недалеко. Октябрь. Но на деревьях ни одного желтого листочка, как будто лето и не собирается уходить. Жарко. Гимнастерка прилипает к спине. Шагаю по проспекту и внимательно смотрю по сторонам, чтобы вовремя отдать приветствие. Узнал, что в городе на этот счет строгий порядок. Неудобно будет, если с первых же дней придется заниматься строевой подготовкой в комендатуре.

Захожу к председателю грузинского радиокомитета Эсакия. Хотя наша работа и автономна, но за материальное обеспечение группы несет ответственность он. Через него осуществляется связь с местными организациями. С ним и министром связи Мониавой надо решать вопросы использования радиотехнических средств.

Эсакия хорошо понимает наши задачи и, как удалось выяснить, лично знает каждого члена редакции радиовещания на зарубежные страны. Эсакия по профессии кинорежиссер и сценарист. Поставил ряд удачных картин. Влюблен в кино и считает радиовещание своим временным занятием.

С Эсакия договорились сразу по всем вопросам. Закончил он просто: «Приходи, все сразу решать будем».

Перед дневным перерывом собираю первую летучку. Чувствую, что все внимательно и несколько настороженно меня рассматривают, изучают. Знаю, что присутствующие хорошо осведомлены о положении дел. Ведь они обязаны слушать радиопередачи иностранных радиостанций: союзнических, вражеских и нейтральных стран. Но изо всей этой противоречивой, субъективной и часто [94] нарочито искаженной информации выяснить истинное положение нелегко.

Понимаю, насколько важно с первых часов совместной работы создать обстановку доверия.

— Товарищи, буду с вами говорить откровенно, — начал я. — Вчера мы беседовали с товарищем Чарквиани, сегодня был в Политуправлении Закавказского фронта. Хочу вас познакомить с обстановкой. Положение на пашем фронте весьма и весьма напряженное. Враг медленно и упорно продвигается вперед. Правда, на основных направлениях гитлеровские войска остановлены. Вы знаете, что более двух недель идут ожесточенные бои в районе Малгобека, на грозненском и орджоникидзевском направлениях. Здесь танковые дивизии Клейста остановлены, и гитлеровцы вынуждены перейти к обороне. Хвастливое заявление Геббельса, что кавказская нефть идет потоком в Германию, — вранье. Действительно, идут эшелоны, по только с битыми гитлеровцами. На западном участке происходят горячие бои под Новороссийском. Враг завладел большей частью города, но восточная часть в наших руках. Район цементного завода превращен в неприступную крепость. Здесь враг вынужден перейти к обороне.

Говорю и всматриваюсь в лица: одни слушают спокойно, другие — с явной тревогой.

— Если фашисты не имеют успеха на основных направлениях, то они хотят добиться его на второстепенных. Решили пробиться через кавказские перевалы, куда брошены отборные альпийские части. Их план — прорваться к Туапсе, к Сухуми, Кутаиси. В настоящее время идут тяжелые бои за Марухский, Санчарский и Клухорский перевалы. Гитлеровцы оседлали их, но выйти в Закавказье наши части им не дают.

— Ну, а если здесь прорвут, то!.. — замечает Николаев.

— Что? Фашисты не пройдут. Посмотрите, как дерутся наши. Идет борьба за каждый камень, за каждую пядь земли. Силы у нас нарастают с каждым днем. — Подробно рассказываю о беседе в Центральном Комитете партии. — Фронт рядом, а парод спокойно трудится, никаких эвакуационных настроений.

— А куда отсюда эвакуироваться прикажете? В Иран, в Турцию?

— Никуда. Этого не случится. [95]

— И вы уверены? — спрашивает Володя Ковач.

— Вполне уверен. Так же, как в этом уверены народ и армия.

Никто не стал дальше развивать эту тему, но я почувствовал, что сегодняшняя беседа, ее откровенный характер очень много дали для установления доверительных отношений. Для всех это было крайне необходимо.

Молча приступили к своей работе. Застучали машинки, пошли в ход ножницы, клей, словари. Говорить никому не хотелось.

Напряженное молчание прервал веселый голос Юры:

— Хорошо, что у меня даже второй пары белья нет. Легко.

Эта беззаботная фраза вызвала гомерический хохот. Даже замкнутая Дора громко смеялась.

— Юра, а как же ты в баню ходишь? — спросил его удивленно Кудряц.

— Никак.

— Вот это да!..

— Есть предложение: отправить Юру в баню. Белье я ему дам, — сказал Дмитрий.

Глубокой ночью стучится в дверь Кудряц.

— Что случилось?

— Переданы по радио ответы товарища Сталина на вопросы американского корреспондента о втором фронте.

— Открыт второй фронт? — Сон как рукой сняло.

— Нет. Не открыт. Но союзникам придется крепко подумать.

Георгий скороговоркой передает мне суть этого сообщения.

Утром 5 октября 1942 года читаем в газетах «Ответы товарища И. В. Сталина на вопросы корреспондента американского агентства «Ассошиэйтед пресс». Ответы Сталина предельно кратки и дают исчерпывающую характеристику политики союзников в отношении второго фронта. В то время это был один из самых злободневных вопросов, поэтому хочется привести целиком этот материал.

Вопрос. 1. Какое место в советской оценке текущего положения занимает возможность второго фронта? [96]

Ответ. Очень важное, — можно сказать, — первостепенное место.

Вопрос. 2. Насколько эффективна помощь союзников Советскому Союзу и что можно было бы сделать, чтобы расширить и улучшить эту помощь?

Ответ. В сравнении с той помощью, которую оказывает союзникам Советский Союз, оттягивая на себя главные силы немецко-фашистских войск, — помощь союзников Советскому Союзу пока еще мало эффективна. Для расширения и улучшения этой помощи требуется лишь одно: полное и своевременное выполнение союзниками своих обязательств.

Вопрос. 3. Какова еще советская способность к сопротивлению?

Ответ. Я думаю, советская способность к сопротивлению немецким разбойникам по своей силе ничуть не ниже, — если не выше, — способности фашистской Германии или какой-либо другой агрессивной державы обеспечить себе мировое господство.

Срочно переводим этот важный документ на все языки и договариваемся передавать ежечасно.

Все мы понимаем значение точных, лаконичных, полных достоинства и уверенности ответов, нетрудно представить, какое они произведут впечатление в среде союзников, в стане врагов.

Ответы И. В Сталина всколыхнули мировую общественность. Черчиллю и Рузвельту пришлось выступить с заявлениями, что их правительства усилят помощь Советскому Союзу, по в своих заявлениях они уходили от прямого ответа об открытии второго фронта. Ждали, какая чаша весов воины перетянет.

Сталинград, Орджоникидзе, Моздок и Новороссийск — к этим географическим точкам в те дни было приковано внимание всей страны, за их судьбой следил весь мир. Только захватив их, враг мог рассчитывать на успех наступательных действий, на осуществление своих замыслов. Но эти города встали непреодолимой преградой для всей гитлеровской машины. Веру советского народа в победу выразила в те дни «Правда», которая писала о боях под Сталинградом: «Немцы бросили на подступы к городу десятки моторизованных и пехотных дивизий, более 1000 самолетов... Обозленные героическим сопротивлением советских воинов, гитлеровцы с яростью вандалов [97] обрушились на прекрасный город. Его просторные площади изрыты воронками от бомб и снарядов, его театры, дворцы культуры, школы, больницы, дома разрушены и сожжены... Немцы бешено рвутся к Сталинграду, надеясь, что им удастся, овладев Сталинградом, направить войска на Москву, на Баку. Героические защитники Сталинграда своей стойкостью срывают эти планы гитлеровских разбойников... С вами миллионы людей, миллионы верных сердец во всех странах мира. Так еще упорнее водите, товарищи, бой за Сталинград, чтобы обессилить, а затем отбросить и разгромить врага!»

Наш маленький коллектив горячо обсуждал ответы И. В. Сталина. Николаев делает вывод, что такой резкий упрек по адресу союзников, вероятно, показывает, что и на сей раз они обманули нас.

— Да что говорить, когда мы и сами видим, что из Ирана почти не идут машины, — срывается он на крик. — Видно, ждут, когда фашисты возьмут Сталинград и прорвутся в Закавказье. Хотя бакинская нефть и англичанам покоя не дает. Черчилль каким был, таким и останется, — зло заключил он.

— Дмитрий, у тебя всегда крайние оценки, — заметил Кудряц.

— Не крайние, а верные. Не так уж хороши дела, если Сталин требует эффективной помощи, обрати внимание — эффективной!

— Ну, ты еще не все понял вгорячах. Прочитай третий ответ. Там ясно сказано, если и не будете помогать, то и без вас справимся. Но тогда разговор будет другой. Послушай, как заюлил Черчилль. Английские рабочие прямо ставят вопрос о втором фронте, а он туман напускает.

— Ладно, поживем — увидим.

Многократно в течение суток на все страны передаем утренние и вечерние сообщения Совинформбюро об упорных боях под Сталинградом и Моздоком. Рассказываем слушателям эпизоды о героических подвигах защитников. И, как правило, даем политические комментарии о положении в оккупированных странах.

Так, сегодня в передаче на Румынию идет интересный материал о росте антигитлеровских настроений среди солдат. Румыны не хотят быть пушечным мясом. Антонеску вынужден усиливать террористические акции, ввести смертную казнь за саботаж, за дезертирство [98] и неявку на призыв, а также за уклонение от работы на военных предприятиях. Введена смертная казнь для крестьян, отказывающихся сдавать продовольствие.

Аналогичный материал идет и на Венгрию.

На все страны передаем показание немецкого солдата, сдавшегося в плен. Он рассказывает: «Я прожил месяц в Первомайске на Украине. В этом городе немецкие власти устроили массовую резню мирного населения. По приказу коменданта, солдаты погнали несколько тысяч жителей за город, к противотанковым рвам и расстреляли их. Командир отряда штурмовиков Гельмут Бенцет хвастал, что лично расстрелял семь мирных жителей».

Каждый день октября приносил все новые тревожные известия о положении дел на фронтах. Немцы упорно наступают в районе Моздока и Орджоникидзе, чтобы прорваться к Грозному, вдоль Каспия подойти к Баку или к Тбилиси по Военно-Грузинской дороге. На западе десятки отборных дивизий стремятся выйти к Черному морю.

Оборону в районе горных перевалов держали войска 46-й армии, которой в это время командовал генерал К. Н. Леселидзе. На эти жизненно важные участки бросали все имеющиеся резервы, спешно возводили оборонительные сооружения, битва шла на высоте 3000 метров, в условиях начавшихся морозов и ураганных ветров.

Я чувствовал, что должен побывать на этом участке среди тех, кто сдерживает своей грудью натиск врага. Говорю Кудряцу, что по поручению редакции на несколько дней выеду в западные районы Грузии. Он останется за старшего.

К вечеру одномоторный самолет К-5 доставил меня на сухумский аэродром. Сухуми на военном положении. Строгая ночная светомаскировка, на каждом перекрестке проверка документов, ночью разрешается ходить только по специальным пропускам, зная пароль и отзыв.

Устроился в какой-то школе. В классе поставлены [99] десятки кроватей. Нашел своих коллег из армейской газеты. Мне повезло: завтра рано утром едет в стрелковую бригаду к Санчару инструктор политотдела, который берет меня в свою компанию.

Сидим на ящиках с продовольствием в кузове военторговского ЗИСа, и мой спутник рассказывает о последних событиях на фронте. Многое мне известно, поэтому прерываю его:

— Михаил, скажи, почему так быстро гитлеровцы подошли к перевалам и даже оседлали их?

— Проще всего можно объяснить одним словом — беспечность. Почти до сентября ничего не делали на перевалах. Считали, что Кавказский хребет сам по себе непреодолимая стена. Только когда обнаружили, что враг двинулся, стали принимать меры к строительству оборонительных сооружений. Но укрепить перевалы на высоте более 3000 метров не так просто. Леса пет, дорог нет, транспорта нет и связи нет. Ясно? Да, признаться, и сил не было. Все побережье от турецкой границы и сотни километров по хребту держала одна 46-я армия, и то не полного состава. Фашисты по Зеленчуку подошли к Марухскому перевалу и сейчас сидят на нем. Вот уже больше месяца идут бои, но гитлеровцев никак не можем сбросить. Хуже дело было на Санчаре. Враг овладел перевалом и стал уже спускаться вниз к Сухуми, захватил абхазское село Псху. Они, сволочи, даже воздушный десант в этот район сбросили. Надо отдать должное Леселидзе: он сразу навел порядок. Затем перешел в контрнаступление, зажал всю группировку, которая просочилась через перевал, и дал такого жару, что больше полка гитлеровцев уложили, многих взяли в плен. Надо рассчитывать, что с перевалов их выбьют, по лучше бы их не допускать. Дорого нам это обходится.

Мы проезжаем старый арочный мост. Михаил сказал, что это древнейший мост, его построили греки, когда у них были колонии на Черноморском побережье. Прошли десятки веков, а мост верно служит. Не предвидели греки, что по этой арке будут проходить грузовики, тапки, пушки, походные кухни.

Обгоняем обозы с разной кладью. Высоко в горах, где кончаются дороги и начинаются тропы, петляющие над пропастями, только лошади и ишаки могут доставить защитникам Кавказа боеприпасы, топливо, продукты, теплую одежду. Несколько тысяч лошадей, ишаков [100] абхазцы выделили для снабжения фронта. В качестве проводников добровольно пошли в горы опытные горцы, пастухи, охотники, которые хорошо знают все тропы.

— Почему так часто проверяют людей, которые спускаются с гор?

— Фашисты посылают разведчиков и диверсантов. Теперь навели порядок. Там, где надо, стоят саперы. Они свое дело сделают, если потребуется. Но гитлеровцам не пройти. Наверху начинается зима. Зима — немцам мачеха, но и нам не родная матушка. Кстати, должен заметить, что гитлеровцы заблаговременно готовились к войне на Кавказе. Пленные показывают, что многие из них раньше еще туристами побывали в этих местах, изучали географию Кавказа.

— Слушаю тебя, Михаил, и получается, что гитлеровские дивизии свободно могли здесь выйти к Черному морю к ворваться в Закавказье. Что же им помешало?

— Ты не совсем правильно меня понял. Я говорю о том, что можно было бы не допустить так близко врага. Если бы заранее построили оборонительные сооружения, то с меньшими силами и потерями отстояли бы этот район. А о том, что фашисты могли бы выйти на побережье, и речи не может быть. Как только выяснилось, что к перевалам двинулись гитлеровские отборные части, местные партийные организации быстро провели мобилизацию коммунистов, организовали истребительные батальоны и до подхода дивизий бросили на перевалы имеющиеся части войск НКВД. Этими силами поставили заслон. Вскоре подошли дивизии 40-й армии, и противник был остановлен.

Сражаются наши здорово. Непрерывно идут рукопашные схватки. Вот скоро приедем в часть, там сам увидишь. Сколько за один месяц сделали — трудно выразить. Наверное, только одной взрывчатки на ишаках в горы доставили тысячи тонн. Мины начали делать даже в швейных мастерских Сухуми.

Пересекли несколько ущелий, дорога круто поднималась вверх, проходила через редкие буковые леса, появилась горная пихта. Едем по самому хребту. Внизу где-то глубоко бьется горная речка, ее шум не слышен. Машина сворачивает на вновь пробитую дорогу, и через несколько сот метров приезжаем в распоряжение воинской части. Дальше дороги нет. Начинается подъем на [101] перевал Лчавчар. За ним глубокое ущелье верховьев Бзыби, а дальше белеет Саычар, на котором сейчас гитлеровцы. По узкой дороге, обгоняя повозки, вьючных лошадей и ишаков, карабкаемся все выше и выше.

Через два-три километра организованы питательные и обогревательные пункты. Сегодня нет дождя, но под ногами чавкает грязь, скользко, идти все труднее, серый влажный туман ползет по горе, то редкий, и тогда видишь силуэты фигур, то густой, как вата, тогда идешь вслепую, теряя представление о пространстве, часто спотыкаясь и падая. Мокрые от пота и туманной сырости, взбираемся наконец на перевал, который совсем недавно был последним горным рубежом к Сухуми. На его северных склонах уже побывали отряды немецких егерей, но их отсюда выбили. Туман редеет. Страшно усталые, спускаемся к разбитому поселку Псху.

Псху — единственный крупный поселок в этих горных складках перед Главным Кавказским хребтом. Маленький аэродром связывает с внешним миром этот уголок большую часть года. Труженики По-2 снуют от темна до темна весь день, снабжая фронт. Вот только силенок у них мало. Пушки, тяжелые минометы приходится доставлять сюда машинами, лошадьми и на руках. Поселок основательно разбит. Стены домов изрешечены пулями, минометными осколками. Ни одного целого стекла. По дороге, круто падающей к реке, движутся непрерывным потоком повозки, все спешат к переправе. Пока темно и нет бомбежки, надо перейти на северную сторону Бзыби. Навстречу — вереница раненых. Забинтованы головы, руки; кто может идти — идет, поддерживаемый товарищем. У аэродрома эвакопункт для тяжелораненых. Их увезут виртуозы-летчики на своих легких и устойчивых самолетиках. На опушке леса вырыты землянки, они хорошо замаскированы. В одной из них недавно был КП полка НКВД, который принял на себя главный удар прорвавшихся через перевал гитлеровских альпийских стрелков. Решили остановиться здесь.

Землянка была сделана добротно, даже печку успели смастерить и сколотить стол, по стенам нары из жердей, покрытые ветками. Здесь на отдых расположился командир роты минометчиков. Сегодня утром рота пришла с липни огня на отдых и пополнение. Высокий, гибкий, чрезвычайно подвижный командир роты Вано Сепиашвили гостеприимно приютил нас. Он распорядился [102] разжечь печку. Вскоре, обсушившись, сидели за кружками горячего чая. Каша из брикетов была съедена с таким аппетитом, что котелки мыть не пришлось. В землянку набилось полно. Рота состояла из грузин. Всем хотелось знать, как дела в Тбилиси, на других фронтах и, конечно, как со вторым фронтом.

Рассказал, как живут столица и города Грузии. Народ спокойно работает — собирает чай, табак, виноград. В каждом доме шьют одежду солдатам, идет сбор теплых вещей, посылок. Увеличивается изготовление боеприпасов.

— Да, мы и сами это видим, теперь нам легче с минами. В ящиках находим записки от земляков и даже родных. Андро Палавандашвили получил в ящике письмо от невесты. Ему повезло. В этот день стрелял, как снайпер.

— Ну, вы нас порастрясли, мы вам все рассказали, теперь расскажите, как вы воюете?

— Как? Ничего особенного, как все. Но фашистов бьем крепко. Вначале нам было трудно. Они уже на Ачавчар подымались, когда мы подошли. В первых боях наших полегло много, особенно из истребительного батальона, люди не имели опыта драться в горах. Хотели на «ура» их вышибить. Но когда подошли кадровики, то на хитрость врага стали отвечать своей. В горах важна разведка. Сражаться надо не скопом, а мелкими группами. Кто-кто, а мы, минометчики, этому научились. Потом, здесь определять расстояние трудно. Наш ротный до войны в заповеднике работал, все здесь знает.

Вано что-то сказал по-грузински, и все дружно рассмеялись.

— Ну все же, расскажите о своих боевых делах.

— Рассказывать нечего. Потеряли много ребят. Воевали почти на этом месте, а теперь деремся за Санчар. Там врагу не быть. Скажите дома, что через перевалы не пропустим. Это наша клятва.

— Ладно, тогда расскажите, как их из Псху вышибли.

— Об этом — можно. Дело прошлое. Наши не ожидали, что фашисты так быстро захватят Санчар и ворвутся в Псху. Но пограничники, прибывшие части НКВД, наши минометчики сумели занять крепкую оборону. Фрицам пришлось лезть на кинжальный огонь. Шли они пьяные, но упорно лезли. Подошла наша артиллерия, [103] стала их бить прямой наводкой, приходилось вступать врукопашную. Хотя и многих потеряли, но на Ачавчар не пропустили. Тогда они окопались. Видимо, решили подтянуть силы. Приехал сам Леселидзе, а может быть, он и не уезжал отсюда. Был приказ: во что бы то ни стало удержать позиции. Незаметно наши прошли по другому берегу Бзыби в тыл к немцам и стали их обхватывать с двух сторон. Проводники провели бойцов по тропам, где, наверное, и тур не мог пройти. А потом внезапно с трех сторон ударили по немцам и пулеметчики, и автоматчики, и мы из минометов. Фашисты завертелись, как на горячей сковородке. Куда ни бросятся — везде огонь их косит. Стали обратно через Бзыбь перебираться, а кто не успел — руки вверх поднял. Сколько их уложили — не сосчитать. Это урок и для нас. Все теперь поняли, что можно бить самых отборных гитлеровцев. Наверное, завтра Санчар будет очищен. Слышите, как там им жизни дают?

Действительно, слышалась непрерывная канонада и пулеметные очереди. В горах эхо далеко разносило неумолкаемый шум сражения.

Нельзя забыть встречу с замечательными сынами Грузин из дивизии Леселидзе, которые вместе с русскими, азербайджанцами, армянами, осетинами, представителями всех народов стояли насмерть и не пропустили врага. Здесь как бы вновь обрели жизнь замечательные слова М. И. Кутузова, обращенные к воинам русской армии: «Железная грудь наша не страшится пи суровости погод, ни злости врагов: она есть надежная стена отечества, о которую все сокрушается...» О себе они не говорили. С жаром рассказывали о тех, кто уже никогда не вернется домой. Полк минометчиков потерял убитыми и ранеными больше половины своего состава.

По отвесным скалам, в заоблачную высь поднимались смельчаки, под ураганным ветром на веревках втягивали орудия, поднимали снаряды, чтобы затем внезапно обрушить огонь на головы прорвавшихся захватчиков. Подвиг этих людей бессмертен.

Политрук роты показывает маленькую брошюру «Мать и сын» — поэма И. Чавчавадзе. И с воодушевлением читает стихи поэта-патриота. Казалось, что написаны они сегодня. Слова были созвучны с настроением воинов. Мать посылает сына защищать Родину и говорит: [104]

И дальше звучат слова, как клятва:

Матерям-грузинкам не придется краснеть за своих сыновей. Они сражаются как львы. Так сражался до последней минуты жизни танкист Борис Стуруа, который на своем танке врезался в танковую колонну врага, уничтожил много фашистских танков и погиб смертью героя. Так же бесстрашно сражались и погибли, но не отступили ни на шаг капитан Бухаидзе, политруки Шубитидзе, Канкава и многие, многие другие сыны солнечной Грузии.

Перед рассветом в землянку вбежал молоденький связист и громко прокричал: «Санчар наш, ура!» Оказывается, немцев с перевала вышибли вечером. Вот почему была яростная канонада. Выхожу из землянки. Ночь темная, ярко светят звезды. С перевала дует холодный ветер, он разогнал облака. На востоке черный небосвод переходит в светло-серый. Через час стало светло. Вырисовывались неприступные и величавые белоснежные вершины хребта, они четко высились впереди, ниже их, в ущельях, где бурно неслись необузданные реки, еще держался ночной мрак.

Стратегически важный участок обороны Закавказья теперь в наших руках. Здесь за десять дней непрерывных, ожесточеннейших боев нанесен сокрушительный удар хорошо вооруженным, натренированным егерским гитлеровским частям. В подзорные трубы с Санчара фашисты видели синее море и мечтали о золотистых пляжах, но священная ярость защитников развеяла в прах эти мечты. В этом месте проход для них уже закрыт накрепко. Подходят все новые и новые части. Родина позаботилась о своих защитниках: все одеты тепло, никакой мороз не страшен. У каждого — белый маскировочный халат, темные очки от яркого солнца. [105]

Полный впечатлениями от того, что сам видел и испытал за эти дни, вернулся в Тбилиси.

Жадно слушали товарищи рассказ о поездке на фронт. Радостью блестели глаза, когда приводил примеры бесстрашия, находчивости, военного превосходства советских воинов над гитлеровцами, говорил о взаимной выручке бойцов, когда русский, жертвуя собой, выносит из-под огня азербайджанца, грузин закрывает своим телом командира-украинца, когда люди самых различных национальностей сражаются одной семьей.

Юрий не выдерживает:

— Вот это как раз то, что надо сейчас передавать на Югославию. Фашисты пытаются натравить друг на друга все нации нашей страны: хорватов на сербов, македонцев на черногорцев, но им это не удастся. На днях была хорошая статья в «Правде» о дружбе народов. Я несколько раз ее передал на мою страну. Сегодня же передам ваши впечатления. Замечательно пишет «Правда»! Мне очень понравилось вот это место, послушайте: «Где бы ни находился советский человек, он самоотверженно сражается с врагом, зная, что дело идет о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти всех народов СССР. Где бы ни сражался украинец, он бьется и за Ржев, и за разрушенный немцами красавец Киев, и за научные институты Тбилиси. Где бы ни воевал азербайджанец, он сражается за недра Урала, за гордые вышки Баку, за хлопок полей Туркменистана. Где бы ни дрался с врагом узбек, он бьет немцев за прекрасные улицы Ленинграда, за семьи белорусов, попавших в фашистскую неволю, за турбины Чирчикгэс». Вот как надо писать, чтобы доходило слово до сознания, до сердца слушателя, — заключил Юрий.

Георгий Кудряц проинформировал о радиопередачах, которые прошли за это время. Широкие отклики во всем мире вызвало заявление Советского правительства «Об ответственности гитлеровских захватчиков и их сообщников за злодеяния, совершаемые ими в оккупированных странах Европы». [106]

— Англичане опять хвостом крутят, — подал реплику Дмитрий.

— А в чем их крутеж?

— Они не согласны с ясной и точной позицией Советского правительства. В нашей ноте твердо говорится, что за все преступления на оккупированных территориях будет нести ответственность перед международным трибуналом правительство Германии. В заявлении перечислены даже те, кто должен быть судим и наказан в первую очередь — Гитлер, Геринг, Геббельс, Гиммлер, Риббентроп, Розенберг и прочая сволочь.

— Что же англичане?

— Как всегда, ведут двойную игру. В лондонских газетах открыто выступают с защитой Гесса. Он якобы военнопленный и суду не подлежит. Подумайте, палач в роли невинного агнца. Эта защита Гесса не случайна. Берегут на будущее. Боятся английские лорды победы Красной Армии. Взяли бы сейчас и организовали суд над Гессом, чтобы другие гитлеровские заправилы знали, что их ждет, осудили бы и повесили. Кое-кто из гитлеровских палачей призадумался бы.

— Но в этом вопросе у них пет согласия с американскими деятелями. Рузвельт заявил, что главари Германии, Италии и Японии будут судимы по всей строгости человеческих законов. Рузвельт также считает необходимым назвать всех участников этой бандитской клики по имени, арестовать и судить.

— Это верно, — заметил Георгий, — Рузвельт так сказал. Но прежде чем судить, надо поймать. Пока лишь паша армия ведет по-настоящему с фашистами борьбу.

После обеда Дора сказала мне, загадочно улыбнувшись, что один товарищ хочет со мной встретиться, но назвать его отказалась.

Вечером после передач, когда сотрудники уходят на два-три часа отдохнуть, Дора попросила, чтобы я пошел с ней. Мы шли длинным коридором мимо аппаратных, миновали чердачное помещение и оказались перед закрытой дверью. Трудно было предположить, что здесь под самой крышей находится жилая комната. Дора постучала. Дверь открыл невысокий худощавый мужчина, которому было уже за пятьдесят. Он с радушной улыбкой пригласил войти в комнату.

— Марек, — представился оп. крепко пожав руку. — Зовут [107] меня Степан Дмитриевич, но вы называйте меня просто Марек, так будет проще.

— А меня, товарищ Марек, зовите Павел, как зовут меня мои друзья.

— Садитесь на стул. Правда, у меня немного тесновато, а вы такой огромный, но ничего, как-нибудь разместимся.

Комнатка действительно была очень маленькой. Вдоль стены стояла узкая железная кровать с тощим матрацем, покрытая серым шерстяным одеялом; к ней примыкала тумбочка; на стене шкафчик для посуды и продуктов; небольшой стол, покрытый газетой, и два венских стула завершали спартанскую обстановку.

— Итак, Павел, давайте познакомимся поближе. Я знаю, с каким поручением вы приехали. Не удивляйтесь, мне об этом сообщили те, кто вас сюда посылал. В Москве вам говорили, что придется встретиться с работниками Коминтерна. Так вот, один из них перед вами. Вас мы знаем. Многое и Дора рассказывала.

— Ну что же, я в вашем распоряжении. Всем, чем могу, буду помогать. Только скажите, товарищ Марек, почему я вас не видел эти недели?

— Ответить на ваш вопрос очень легко. Во-первых, работа такая, что нельзя сидеть на одном месте; во-вторых, сегодня вернулся с фронта. Вы в горах были, а я гостил у морячков, к друзьям ездил. Поделимся впечатлениями. Но прежде всего, разрешите угостить вас чашечкой кофе по-болгарски. Сварю его сам, пусть Дора не обижается. Варить кофе у нас в Болгарии — мужское дело.

Марек достал из шкафчика цилиндрическую латунную мельницу, насыпал в нее горстку коричневых зерен и смолол, заварил крутым кипятком и разлил в чашки. Приятный аромат пошел по комнате. Впервые мне пришлось наслаждаться таким чудесным напитком. Откровенно говоря, до войны приходилось пить только ячменный или желудевый кофе. Мы пили кофе и говорили о фронтовых делах.

Марек сам рассказывал мало, но непрерывно задавал вопросы. Его интересовали конкретные боевые подвиги солдат, бои в горных условиях, расспрашивал он о настроениях солдат, о том, как питаются, как одеты и т. д.

— Павел, для нас все это очень важно, — сказал он, — ведь Болгария горная страна и там сейчас развертывается [108] партизанская война против фашистов — своих и немецких. Как ни старается болгарское правительство втянуть страну в войну против советского народа, наши люди не поднимут оружие против своих братьев, которые спасли болгарский народ от туретчины. Болгары верят, что гитлеровцы найдут могилу в России, что Советская Армия спасет Болгарию от фашистского рабства.

С этого вечера мы с ним крепко подружились. Я тогда еще не знал, что Марек, человек легендарной революционной биографии, один из виднейших сынов Болгарии, ближайший соратник Г. Димитрова и В. Коларова. О его замечательной жизни, исключительном мужестве и бесстрашии я узнал позднее. Сейчас он сражался в эфире против болгарской фашистской клики по неуловимой радиостанции «Народный глас». Ее трудно было запеленговать, ведь она работала на тех же волнах, что и правительственные станции Болгарии. Сегодня уже можно сказать, что в то время советские радиоинженеры создали такие технические средства, что узнать местонахождение подобных радиостанций противник при всем старании не мог. Спокойный, мужественный голос Марека мог включаться в речь болгарского диктора и полемизировать с ним. Марек был блестящим полемистом, непревзойденным страстным пропагандистом, убивающим острым словом противников. Народ Болгарии жадно слушал правдивые передачи, разоблачающие предательскую антинародную политику правительства.

Изо дня в день в течение почти месяца мы передаем в эфир сводки о положении под Сталинградом, Орджоникидзе, Моздоком и Новороссийском. Наступление фашистских полчищ захлебнулось, идут бои за каждую пядь земли. Появилась уверенность, что танковые армии врага уже не в состоянии протаранить стойкую оборону наших войск.

Но положение остается весьма напряженным. Уж очень скупы, лаконичны сводки Совинформбюро. Сегодня — 24 октября. Вчера Совинформбюро сообщило, что в течение дня «в районе Сталинграда наши войска отбивали атаки противника и удерживали занимаемые позиции. В районе Моздока наши части обороняли занимаемые позиции и отбивали атаки противника. Юго-восточнее Новороссийска советские войска веля упорные бои [109] с крупными силами противника. На других фронтах никаких изменений не произошло».

Ободряющей была статья М. И. Калинина «Битва за Кавказ», опубликованная во всех газетах.

Всесоюзный староста разоблачает захватнические планы гитлеровцев, которые стремятся осуществить то, что не удалось свершить Вильгельму. В первую мировую войну немцы строили планы: через Украину, Кавказ, Турцию и Иран пробить себе дорогу в Индию. Эту идею они вбивали десятки лет в головы немецких обывателей, но горький урок истории не пошел впрок. М. И. Калинин писал: «...фашисты с чудовищной жестокостью осуществляют планы гитлеровских заправил, планы полного истребления всех свободолюбивых народов; они несут опустошение, террор, применяют методы запугивания, уничтожают все, что дорого человеку, попирают национальное достоинство и превращают людей в рабов».

Не скрывая, что над народами Кавказа нависла смертельная опасность, М. И. Калинин страстно призывал все народы Кавказа встать на его защиту: «У нас есть все возможности нанести смертельный удар врагу. Сделаем Кавказ могилой для немецких оккупантов».

Изложение этой статьи передаем на все страны. Рассказываем о героических подвигах воинов. За проявленное мужество и героизм в боях с фашистами Звездой Героя награжден капитан Аркадий Гегешидзе, командир батальона морской пехоты. В одном из боев воины капитана Гегешидзе отбили у немцев высоту, на которой враг оставил 150 трупов эсэсовцев. Захвачено 14 пулеметов, 2 орудия, 5 минометов и много другого оружия.

Глубоко в тыл врага проник отряд под командованием пулеметчика артиллерийского полка С. В. Суворова. После ряда успешных операций отряд столкнулся с батальоном гитлеровцев и вынужден был отойти. Суворов, видя явный перевес противника, с пулеметом остался прикрывать отход. Он сражался до тех пор, пока вражеская пуля не остановила сердце героя. С. В. Суворову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Как-то вечером захожу к Мареку. Он сидит за столом и готовит свое очередное выступление, свой артналет. Густые, коротко остриженные волосы падают на лоб.

Из-под темных бровей пытливо смотрят карие глаза. [110]

— Павел, почему ты такой недовольный? Может, тебя сегодня начальник гарнизона сцапал? Махоньков? Он вашего брата часто на губу таскает, — засмеялся Марек.

— Откуда вы знаете Махонькова? — удивился я. — Ведь вы сугубо штатский.

— Это еще как сказать! А Махонькова весь Тбилиси знает. Все парикмахеры рассказывают, что многие офицеры не любят с ним встречаться на улице.

— Откровенно говоря, вы правы. Не сегодня, а на днях я ему попался на глаза.

— И потом сержант гонял вас во дворе до седьмого пота?!

— Нет. Обошлось легким испугом, — засмеялся я. — Мне нужно было срочно забежать в редакцию фронтовой газеты. Выскочил из гостиницы в шинели, но забыл ремень, не снял его с гимнастерки. Иду тихой улицей, никого нет, и вдруг из-за угла сам полковник Махоньков с двумя сопровождающими. Конечно, за три шага беру под козырек и мимо, как говорится, ем глазами начальство. Он меня пропускает, а потом слышу: «Товарищ майор, вернитесь». Ну, думаю, влип. Заметил, что иду без ремня. Подхожу, как полагается.

— Покажите ваши документы, товарищ майор, — вежливо обращается он ко мне.

— Слушаюсь, товарищ полковник. — Расстегиваю шинель, достаю из кармана удостоверение, подаю ему и тут же снимаю с гимнастерки ремень. Пока он смотрел мое удостоверение, я уже был одет по всей форме.

— Так. Значит, вы газетный работник и, конечно, пишете о важности соблюдения воинской дисциплины, не так ли?!

— Пишу, товарищ полковник, — признаюсь я.

— Когда же вы успели надеть ремень?! Вы же шли без ремня?

— Своевременно, товарищ полковник, — и беру под козырек.

— Шустрый народ — журналисты! А то хотел вас пригласить в комендатуру. Хотя с вами не стоит связываться, еще напишете в газету.

— Нет, — говорю, — писать не буду, разрешите к вам явиться по делу.

— Если по делу, то приходите сегодня в 20 часов. Так состоялось мое знакомство с Махоньковым. Беседа с ним была интересной. Он рассказал, как пришлось [111] в городе наводить порядок, бороться с паникерами, вылавливать дезертиров, вести борьбу со спекулянтами и жуликами. Город-то прифронтовой.

На меня Махоньков произвел очень хорошее впечатление. Волевой человек. Город во многом ему обязан образцовым порядком. Хорошо, что требует и с солдата и с офицера соблюдения строгой дисциплины. Это и на гражданское население ободряюще действует.

— Товарищ Марек, если у вас есть свободная минута, расскажите, пожалуйста, что за политику ведет царское правительство Болгарии. Не втянут ли Болгарию в войну против нас?

— Хорошо, расскажу. Но все-таки, почему ты сегодня такой хмурый?

— Начальство сердится. Один хвалит, другой ругает. Получил телеграмму. Послушайте, как написано: «Отмечаем своевременность содержательность материалов героической обороны перевалов выделяем корреспонденцию политруке Иване Коршия ждем информации героике тыла =Склезнев Недопустимы впредь самовольные поездки фронт ущерб основному важному поручению желаем успеха = Поликарпов».

— Ты же, Павел, только что хвалил начальника гарнизона за крепкую дисциплину. Показывай и сам пример. Сиди там, где приказано, и делай то, что поручено. Мне ведь тоже очень хочется уехать к себе. Там сейчас разгорается большой пожар, а мне сказано быть здесь. Не тужи, мы еще с тобой повоюем.

Марек помолчал. Потом глубоко вздохнул и, как бы продолжая свои мысли, промолвил:

— Эх, Болгария, Болгария, какая ты красивая и многострадальная! Хотя родной край всегда красив для человека, который его любит. Ты спрашиваешь, какую политику ведет болгарское правительство? Весьма определенную — фашистскую, прогитлеровскую. Царь Борис, премьер Филов и их министры — гитлеровские марионетки, предатели народа. Формально они не объявили войну Советскому Союзу, занимают якобы позицию нейтралитета, а на самом же деле ведут войну с нами. Не посылают на восточный фронт солдат, потому что знают, что болгары воевать не будут, но зато вся экономика поставлена на службу Гитлеру. Фашисты вывозят все до последней нитки — хлеб, мясо, шерсть, табак, вино, одежду, обувь и т. д. Болгария разорена, введена карточная [112] система, деньги не имеют цены. Всю территорию болгарские правители отдали гитлеровцам, как плацдарм для захвата балканских стран. Из Болгарии немцы ворвались в Югославию и в Грецию, ведь болгарские порты на Черном море переданы Гитлеру для нападения на СССР. Лакеи всегда подлее своих хозяев. Недавно по распоряжению правительства в Софии была организована антисоветская выставка, на которую собрали самые грязные, самые клеветнические материалы. Таким путем хотят натравить болгарский народ на советских людей. Но из всех этих антисоветских провокаций ничего не получается. Болгарский народ не обманешь. Он умный. Горькая жизнь его научила отличать врага от друга. А с этой выставкой вышел конфуз. Господа устроители решили показать, как плохо живет и питается советский народ. Выставили буханки черного хлеба и написали: «В СССР люди едят хлеб темнее земли». Простой народ поднял на смех этих горе-пропагандистов. Крестьяне и рабочие знают, какой вкусный и питательный ржаной хлеб. Во многих районах Болгарии, в горах и на севере сеют рожь. Люди ходят и говорят: «Мы мечтаем о таком хлебе, у нас и другого-то нет». После такого позора пришлось выставку прикрыть.

Марек говорил с большой страстью, вкладывая в свои слова и ненависть к фашизму и боль за судьбу своего народа, за положение родной Болгарии.

— Народ не допускал мысли, что Гитлер посмеет напасть на Советский Союз. Когда по стране разнеслась весть о войне гитлеровской Германии с Советским Союзом, то везде прошли митинги протеста. Народ открыто требовал разрыва с немцами. Полиции пришлось пустить в ход оружие для разгона антифашистских демонстраций, активистов арестовали. С первого дня войны болгарские коммунисты подняли национально-освободительную борьбу против фашистских прохвостов, которые сидели у власти и хотели вовлечь народ в братоубийственную войну с Советской Россией. По инициативе товарища Георгия Димитрова 22 июня 1941 года ЦК Болгарской рабочей партии обратился к народу с воззванием, в котором объяснялся характер этой войны. Народ призывали не допустить вовлечения Болгарии в войну на стороне фашистской Германии. Это воззвание было отпечатано и распространено в тысячах экземпляров. Павел, я тебе сейчас его покажу. [113]

Марек открыл чемодан и достал листовку, отпечатанную на грубой пожелтевшей бумаге. Он ее хранил как реликвию. Бережно развернул и показал мне. Листовка на болгарском языке, крупным шрифтом выделялось заглавное слово: «ПОЗИВ».

— Я тебе немного переведу, если ты плохо понимаешь по-болгарски. Слушай. «История еще не знала более разбойничьей, более империалистической и контрреволюционной войны, чем эта война гитлеровской Германии против Советского Союза. И в такое время нет более справедливой и прогрессивной войны, чем та, которую ведет советский парод против фашистского нашествия, от исхода которой зависит судьба всех народов», и слушай дальше... «Перед болгарским народом... стоит колоссальная задача — ни в коем случае не допустить использования своей земли и своей армии для разбойничьих целей германского фашизма... Болгары, будьте бдительны и всячески сопротивляйтесь правительственным мерам по вовлечению нашей страны в эту преступную войну. Ни зерна болгарской пшеницы, ни кусочка болгарского хлеба немецким фашистам и грабителям! Ни одного болгарина к их услугам!»

Это я тебе прочитал, чтобы ты знал, какую оценку болгарским правителям дали коммунисты, как они поднимают болгарский народ на защиту первого в мире социалистического Отечества. С первых дней войны болгарские коммунисты ведут огромную работу в массах и имеют большие успехи. Занимаются пропагандой против войны в армии, наносят серьезные экономические удары в тылу нашего общего врага, развертывают в широком масштабе диверсионную, военную борьбу с фашистами. В каждой околии действуют партизанские отряды. Они хорошо используют опыт советских партизан.

Марек приводил много фактов успешных действий болгарских партизан, коммунистов-подпольщиков. Попросил снабжать его материалами о действиях и тактике советских партизан.

Он глубоко разбирался в международных вопросах. Для меня общение с ним было хорошей партийной школой. Когда говорил, то его четкая логика покоряла, держала в напряжении. Ему свойствен был народный юмор. От Марека я впервые услышал веселые шутки габровцев.

«У скупого мужа тяжело заболела жена. Она попросила [114] сходить за доктором. Муж пошел, а затем с полпути вернулся и сказал умирающей жене: «Когда будешь кончаться, то не забудь погасить керосиновую лампу».

Или:

«Пришел в гости сосед. Хозяин предложил погасить свет: мол, мы друг друга и так знаем, зачем понапрасну тратить керосин. Поговорили часика два-три, а затем стали прощаться. Хозяин хочет зажечь лампу, а гость кричит: «Подожди, друг, должен штаны надеть. Когда сидели в темноте, я решил сберечь брюки, чтобы они зря не протирались».

Марек рассказывал народные шутки так выразительно, с такой добродушной иронией, что нельзя было удержаться от смеха.

Раньше всех на работу приходят «итальянцы». Георгий и Мария должны первыми заговорить в эфире. Мария бойко печатает очередной материал, Георгий просматривает ночные сводки Информбюро, хмурится, трет лоб и обращается ко мне:

— Что-то немцы новое задумали на нашем фронте. Сегодня уже сообщают о боях в районе Туапсе. Как это надо понимать?

— Не получается под Новороссийском, Моздоком, выбили их с перевалов, теперь таранят в этом направлении. Участок фронта опасный, видимо, хотят разрезать нашу оборону на Черноморском побережье. Судя по сводке, здесь идут ожесточенные бон. Сегодня я узнаю более подробно и расскажу.

Конечно, мы, военные корреспонденты, довольно хорошо знали обстановку на фронте. Каждый день кто-то приезжал с передовых позиций, рассказывал о положении дел на том или ином участке, делился впечатлениями. Постоянная связь была с Политуправлением фронта, с политработниками воинских частей. Политуправление фронта всегда обеспечивало информацией и не выпускало журналистов из своего поля зрения. Надо отдать должное всему составу военных журналистов: они остро высмеивали любителей сенсаций.

В оперативном отделе фронта полковник подробно рассказал нам о положении дел на туапсинском направлении.

— Сегодня я вам могу говорить более подробно потому, [115] что сейчас там все изменилось коренным образом и инициатива в наших руках А .совсем недавно положение было довольно-таки кислое. Посмотрите на карту. Видите, как расположены силы гитлеровцев. Более двух третей своих дивизий на Северном Кавказе они бросили против Черноморской группы. Почему? Ответ ясен. Здесь они думали сломать нашу оборону и быстро выйти на побережье, а затем в Закавказье. Надеются, глядишь и турки тронутся на подмогу. Под Новороссийском противник поломал зубы. Здесь он натолкнулся на решительный отпор. Тогда решил обойти и ринулся на Туапсе.

Гитлеровцы сосредоточили в этом направлении большое количество горнострелковых дивизий, своих и посланных Антонеску, придали им сотни танков и сильную авиацию, им удалось захватить Майкоп. А затем бронированным тараном враг обрушился на наши 18-ю и 56-ю армии. Противник хотел быстрым маневром окружить 18-ю армию и захватить Туапсе. Под давлением превосходящих сил врага нам пришлось отступить. После упорных боев мы оставили Шаумян, и немцы вышли к Перевальному, захватили Гойтх. В этой критической обстановке пришлось укрепить руководство 18-й армией. Послали молодого, талантливого, волевого командира генерал-майора А. А. Гречко. Новый командующий сумел быстро поправить дело. Безусловно, имел значение и личный пример. Свой КП командующий расположил в районе решающих боев. Буквально в зоне огня сколотил ударный кулак и остановил врага. Больше того, армия провела ряд удачных наступательных операций.

Хорошо понимая характер боевых действий в условиях горной местности, командующий разработал смелый план. Он сумел незаметно обойти врезавшийся клин противника и взять его в клещи, гитлеровцам пришлось в панике бежать. ОНИ явно не ожидали такого мощного удара. На реке Туапсинке враг потерял за несколько дней боев более десяти тысяч человек убитыми. Угроза падения Туапсе миновала. И на этом участке фронта противник вынужден перейти к обороне, но наши части беспощадно колотят и выкуривают гитлеровцев из насиженных мест.

Мы благодарим за информацию и просим дать несколько конкретных фактов о боях на этом направлении.

— К началу фашистского наступления гитлеровцы имели [116] превосходство в живой силе примерно раза в три-четыре, в танках полное, авиации раза в три. Иначе говоря, против одного нашего — три-четыре гитлеровца, вооруженных до зубов. Все это обрушилось, как я уже говорил, на 18-ю армию. Несмотря на такой значительный перевес, наши войска упорно сдерживали натиск, дрались за каждую пядь. Десять суток шли непрерывные бои за Ходыженскую. На этом участке сражались гвардейцы 32-й стрелковой дивизии. Стояли насмерть. Героизм был массовым. Здесь, наверное, один дрался против десятерых. И если пришлось сдать Ходыженскую, то это была Пиррова победа. Немцы здесь положили несколько тысяч солдат.

Мы еще не знаем всех героев, но приведу лишь несколько примеров. Бессмертный подвиг совершил гвардии сержант Н. М. Новицкий, который своим телом закрыл вражеский пулемет и открыл дорогу батальону. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Командир взвода Ш. Барашвили увидел, что выведен из строя расчет миномета, сам встал к миномету и бил по врагу до последней мины, затем незаметно подполз к дзоту, расстрелял гитлеровцев, захватил вражеский пулемет и стал косить немцев. Таких примеров много. Особенно ожесточенные бои шли в последнее время, когда надо было не только остановить врага, но и вышибить его с занятых позиций. Несколько раз переходила гора Кочканова из рук в руки. Там прославился 144-й батальон морской пехоты. Недаром гитлеровцы называют наших моряков «черной смертью». Для них они действительно черная смерть. Когда кончались патроны, моряки шли врукопашную, но не отступали и не сдавались в плен, последней гранатой взрывали себя вместе с кучей гитлеровцев. Девятнадцатилетний Кафур Мамедов — сын азербайджанского народа, в одном бою уничтожил 13 автоматчиков, захватил в плен вражеский расчет с минометом. Во время боя он увидел, что фашист целится в командира. Кафур успел подскочить и грудью своей прикрыл командира роты. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

На подступах к одной высоте дорогу нашим бойцам преграждал вражеский дзот. Никак нельзя было выкурить фашистов. Тогда к дзоту пополз старшина Кондратьев. Приблизившись почти вплотную, он стал бросать гранаты в амбразуру. Но как только наши солдаты поднимались [117] в атаку, вражеские пулеметы начинали опять строчить. Тогда Леонтий Кондратьев бросился на амбразуру и закрыл ее своим телом. Враг был выбит с высоты. Тяжело раненный герой доставлен в госпиталь.

Мужество наших воинов вынужден признать и противник. Вот запись перехваченных по радио переговоров гитлеровцев в районе Шаумяна: «До темноты мы 16 раз ходили в атаку... кто знает этих русских, откуда они берут силы? Мне не удалось подавить сопротивление русских. Нуждаюсь в поддержке авиации. Нужны боеприпасы, несу большие потери».

«Гору взять во что бы то ни стало. Результаты доложить!»

«Уже три дня лезу в гору, но все сползаю вниз».

Теперь, товарищи корреспонденты, можете больше писать о боях на этом участке. Должен особо выделить храбрость и отвагу коммунистов и комсомольцев. Отлично поставлена политико-воспитательная работа. И в том, что 18-я армия выдержала такие бои с сильнейшими силами врага, выстояла и перешла в наступление, сказалась огромная организаторская работа командования, политотдела армии и коммунистов. Могу вам в заключение сообщить, что фашисты были почти у Черноморского побережья.

Делясь впечатлениями, покидаем вечно занятых офицеров оперотдела. Сегодня нам повезло: была большая и важная беседа. Кто-то из веселых журналистов сочинил частушку:

Провожу беседу со своим маленьким отрядом. Все старательно записывают. Интересный материал о боях за Кавказ сегодня же будет звучать в эфире на десяти языках. Каждый хорошо понимает, что и без второго фронта советские войска забирают инициативу в свои руки. Чаши весов истории начинают медленно клониться в нашу сторону. Уверенность советского народа в своих силах, веру в победу над фашистской Германией в эти дни хорошо выразил блестящий публицист, страстный пропагандист партии Ем. Ярославский в статье, опубликованной в газете «Правда», «СССР выдержал испытание войны». [118]

По нескольку раз в день мы передавали изложение этой статьи на все страны. Она была своевременна, оптимистична но своему духу. Не могу удержаться, чтобы не привести заключительные слова:

«На всех фронтах Отечественной войны идут кровопролитные бои. Еще много надо положить труда, усилий, чтобы очистить нашу землю от гитлеровской сволочи, чтобы освободить народы нашей страны от угрожающего им рабства, чтобы стереть с лица земли гитлеровцев. Но уже то, что сделано в этой второй Отечественной войне советского народа против его врагов, вселяет в нас глубокую уверенность, что враг будет разбит, победа будет за нами».

По всей Грузии развернулось социалистическое соревнование за достойную встречу 25-й годовщины Октябрьской революции. Не считаясь со временем, трудятся рабочие на заводах и колхозники на полях. С патриотическим подъемом идет сбор подарков фронтовикам. Воинам отправляют сотни тони фруктов, табак, овечий сыр, тысячи литров молодого вина. На фронт идут эшелоны с подарками, почтовики с утра до ночи принимают индивидуальные посылки, в каждую вложено трогательное ободряющее письмо.

Посылаю информацию в Москву о славных делах тыла. Сообщаю, что колхозники только Горийского района отправили воинам два вагона различных подарков, в том числе 5650 литров молодого вина, 350 литров виноградной водки, 2700 кг сухих фруктов, 100 кг меду, 70 кг варенья, 3000 штук чурчхел, 700 кг орехов, 250 кг сыра, 250 кг табаку, 230 кг домашнего печенья и несколько тысяч индивидуальных посылок.

И так все колхозы, все колхозники Грузии. От щедрого сердца они хотят доставить радость славным фронтовикам.

Но война каждый день напоминает о себе. С фронта приходят траурные письма. Все больше и больше появляется женщин, оплакивающих сына, мужа, брата.

Сегодня Тбилиси взволнован гибелью в районе Орджоникидзе при исполнении служебных обязанностей первого [119] заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров Грузии Л. Саджая, наркома внутренних дел Северо-Осетинской АССР А. Заделавы, начальника штаба фронта генерал-лейтенанта П. Бодина. Они погибли во время налета вражеской авиации.

Захожу вечером к Степану Дмитриевичу Мареку. Он явно расстроен.

— Что случилось, товарищ Марек?

— И радостные и печальные вести приходят из Болгарии. Фашистские правители напуганы размахом движения Отечественного фронта. Не говоря уже о рабочих, крестьянах, интеллигенции, на сторону Отечественного фронта переходят воинские части и с оружием идут на пополнение партизанских отрядов. Это, конечно, радует. Но фашисты усиливают террор, засылают провокаторов, дотла стирают деревни, которые поддерживают партизан. В концлагерях томятся и гибнут тысячи славных сынов и дочерей народа.

Марек умолкает. В сумерках не видно его лица. Потом он тяжело вздохнул и сказал:

— Столько погибло знакомых мне людей, трудно всех перечислить! День и ночь работают военно-полевые суды. Расстреливают сразу же после вынесения приговора. Три месяца назад расстреляли 18 политэмигрантов, которые нелегально вернулись на родину. Недавно расстреляли замечательного человека — секретаря ЦК Рабочей партии Антона Иванова. Вместе с ним от пуль палачей погибла большая группа руководящих работников партии. Среди них талантливый поэт-революционер Никола Вапцаров. Передают, что осужденные встретили смерть возгласами: «Вон оккупантов!», «Да здравствует Болгария!», «Да здравствует Красная Армия!» и запели песню Ботева «Кто погибает в бою за свободу, тот не умирает». Жалко славных товарищей. Но партия не слабеет от этих ударов, все новые и новые люди приходят на смену ушедшим. Ничего, Павел, победа будет за нами. За один месяц фашисты разбили французские войска с их хваленой линией Мажино, а под Сталинградом уже стоят больше двух месяцев и ни шагу вперед. Кладут дивизию за дивизией. Так же и на Северном Кавказе. Читаешь письма немецких, итальянских, румынских вояк с фронта и видишь смертников.

Марек вдруг улыбнулся:

— Сегодня я попорчу нервы господину Филову, есть [120] что ему сказать неприятного, будет он пас помнить!

— А что слышно об Отечественном фронте?

— Отечественный фронт — это не лозунг. По всей Болгарии действуют комитеты Отечественного фронта. Комитеты объединяют и рабочих, и крестьян, и интеллигенцию — всех, кто против фашизма.

— Имеет ли успех работа комитетов?

— Безусловно. Издаются подпольные газеты. Ты сам хорошо понимаешь, как рискованно их печатать, распространять и читать. Но нам известно, что каждый номер газеты зачитывают до дыр. Во многих селах крестьяне читают газету в поле. Где-нибудь в укромном месте тайник. Выйдет человек за село, прочитает и вернется. За ним — другой, третий. И так газета переходит из рук в руки. Газету ждут. В каждом номере и обзор важных действий на фронтах, и сведения о партизанском движении в стране, в Советском Союзе. Через газету коммунисты доходчиво разъясняют, как надо бороться с фашизмом. Печатаются списки предателей, врагов народа и т. д.

Недавно под Софией прошла Общеболгарская конференция Отечественного фронта под руководством одного из членов Политбюро партии. Бесстрашный это человек. Неуловимый{4}. Ты, Павел, понимаешь, какую надо иметь смелость, чтобы буквально под носом у фашистов провести конференцию! Борьба только разгорается! Ну, а какие новости у тебя?

— Особых нет. Что происходит на фронте, известно. Эти дни я был на заводах. У станков женщины и ребятишки. С таким увлечением, вернее, сознанием работают, что не уходят но две смены. Спросишь чумазого паренька, почему домой не идет, а он отвечает: «За папку работаю, чтобы скорее домой пришел. Я бы сам убег на фронт, но говорят — мал. Помоги лучше отцу минометами. Вот и стараемся. Может, мои минометы попадут папке и его товарищам».

Сейчас я пришел с сессии Грузинской Академии наук. Туда меня пригласил помощник секретаря ЦК партии Акакий Имнадзе. Я познакомился с ним в первый же день после приезда. Он хорошо понимал журналистов: в партийный аппарат пришел из-за редакторского стола. Акакий притягивал к себе людей. В его кабинете можно [121] было встретить приезжих со всех уголков республики. Стиль его работы нравился мне оперативностью. В любое время дня и ночи можно было позвонить Акакию, и он сообщал последние новости, так нужные журналисту. Впоследствии Акакий Габриелович был выдвинут на работу первого секретаря обкома партии. А когда потребовалось осваивать новые земли, создавать колхозы из переселенцев с гор, для которых было трудно перейти от традиционного горного животноводства к земледелию — выращиванию пшеницы и винограда, — Акакий изъявил желание стать председателем колхоза. Он приложил много труда и упорства, чтобы в короткий срок создать образцовое хозяйство.

Необычная это была сессия. В зале половина военных. Многие научные работники приехали из воинских частей. Мне интересно: какие проблемы сейчас волнуют грузинских ученых. Прежде всего был заслушан доклад о международном положении и обстановке на фронтах. Докладчик из политуправления. После доклада задавали вопросы о втором фронте, позиции Турции, Ирана, Японии, о положении во Франции. Много вопросов было сугубо конкретного характера. Например: обеспечивают ли солдат альпинистским снаряжением, налажен ли выпуск черных очков, что предпринимается против обморожения, кислородного голодания и т. д.

Затем выступили несколько человек с интересными предложениями об использовании новых источников сырья, о том, как сократить расход цветных металлов, о выпуске химических грелок и т. д.

Я, признаться, к моему стыду, не так думал об академиках. Было полезно послушать и доклады о проблемах астрономии — об итогах наблюдения за полным солнечным затмением. Но, по правде говоря, в астрономии я мало что понял.

— Это все чертовски интересно. Сегодня же расскажу болгарскому народу о том, как трудятся советские рабочие на заводах, ученые в лабораториях, институтах. Сессия Академии наук почти у линии фронта. Ведь это здорово! — обрадовался Марек.

— Тогда передай и о кузнецах Вишшкове и Андрощенко с Тбилисского авторемонтного завода, которые выполнили дневную норму на 1200 процентов, и о комсомольской бригаде И. Саманипишли и А. Орагвелидзе, которые в четыре раза быстрее ремонтируют вагоны, чем [122] полагается по норме. Я сегодня дал информацию о грузинских трактористах, о шестнадцатилетней Марго Чиурели, которая ежедневно перевыполняет план пахоты, а Софья Усенашвили на своем стареньком тракторе перевыполняет дневную норму в полтора раза.

Марека очень интересуют рассказы о трудовых подвигах советских людей. Он просит, чтобы я как-нибудь взял его с собой на фабрику или на завод. Но разговор опять возвращается к событиям на фронте, к Сталинграду, Орджоникидзе, Новороссийску.

— Мне приходится каждый день слушать иностранные радиопередачи, — говорит Марек, — уже сами немцы сменили пластинку и признают, что дела у них под Сталинградом неважные, а их друзья так прямо говорят о провале наступления. Послушай, что я записал со слов турецкого обозревателя: «Русские армии показали образец современной оборонительной войны под Сталинградом. Если это сопротивление продлится еще некоторое время с такой же силой, то сталинградское сражение явится поворотным моментом в нынешней войне. Если Сталинград будет сопротивляться еще несколько педель, германские планы будут сорваны окончательно».

Если это говорят турки, если они начинают задумываться о том, что будет дальше, то и болгарским тупоголовым правителям следует тоже подумать о своей судьбе.

Чтобы как-то оправдать провал наступления, Геббельс и его подручные во весь голос орут, что Сталинград имеет специальные оборонительные сооружения, которых не знала ни одна крепость мира, сравнивают его с Верденом, но известно, что Сталинград — город в степи и никаких заранее подготовленных укреплений, как, например, Брест, не имел. Держится Сталинград не фортами, а храбростью советских воинов. Англичане, которые не очень-то торопятся с открытием второго фронта, теперь вынуждены признать, что «оборона Сталинграда — это триумф русского героизма и стойкости, победа несгибаемого человеческого духа над силами тирании и угнетения».

— Марек, а когда вы отдыхаете? Утром — вы на ногах, ночью — на вахте, да еще находите время слушать все эти передачи,

Он засмеялся: [123]

— А я, как петух, когда сплю, то один глаз только закрываю, а вторым смотрю. Тебе советую тоже этому научиться. В два раза больше проживешь. Это мне посоветовали наши габровцы. Ты знаешь, они на ночь даже часы останавливают, чтобы механизм зря не работал, ведь петух все равно без часов разбудит.

— Но не получится ли это как у цыгана, который отучал лошадь от еды. День не кормит, лошадь работает. Второй не кормит — тоже работает. А потом лошади стало скучно без сена, она от тоски возьми и сдохпи.

— Так от тоски и сдохла! Удивительно интеллигентная лошадь.

Мы смеемся.

— Теперь, Навел, когда попаду в Габрово, скажу им, чтобы они перестали есть. Они тосковать не будут, может быть, выживут. Хотя, кажется, гитлеровцы переняли опыт того цыгана. В Болгарии уже ввели бесхлебные дни в неделе. Люди голодают, спекулянты наживаются...

В городе заметна подготовка к празднику. В магазинах раньше срока выдают но карточкам жиры, сыр, сахар. На детские талоны можно получить печенье и конфеты.

Кажется, наши женщины что-то замышляют. Попросили их под праздник отпустить домой пораньше. Мужчины отвечают по-рыцарски:

— Мы всегда готовы работать вдвойне под праздники, лишь бы они были чаще.

Нельзя забыть памятный вечер 6 ноября 1942 года. Вея наша маленькая группа собралась в номере Марии. Накрытый стол украшен цветами. В углу — радиоприемник. Через несколько минут начнется трансляция торжественного заседания из Москвы. Бьют Кремлевские куранты, 7 часов вечера. Звучит знакомый всем баритон Юрия Левитана: «Говорит Москва... говорит Москва... говорит Москва... работают все радиостанции Советского Союза... Слушайте трансляцию из зала заседаний Верховного Совета СССР в Кремле...» Да, Москва пришла в эту маленькую комнатку, где горстка людей различных национальностей, затаив дыхание, ждет ответа на волнующий всех вопрос: как пойдет война завтра. [124]

...И. В. Сталин докладывает о работе тыла. О том, как в результате организаторской работы партии были преодолены трудности перестройки всего народного хозяйства на военный лад. О том, как ныне заводы, совхозы и колхозы снабжают фронт оружием, боеприпасами, продовольствием, об организованном и прочном тыле. Сталин говорит о крахе немецких военных планов, о провале стратегического замысла окружить Москву с юга и захватить бакинскую нефть. Героизм Красной Армии опрокинул все планы и расчеты фашистов.

И сейчас, когда прошло так много времени с того дня, не могу не вспомнить слова, проникнутые верой в силу народа и его армию. «Никакая другая страна и никакая другая армия не могли бы выдержать подобный натиск озверелых банд немецко-фашистских разбойников и их союзников. Только наша Советская страна и только наша Красная Армия способны выдержать такой натиск. И не только выдержать, но и преодолеть его». Вот и ответ на мучающий всех нас вопрос о втором фронте. «...И он будет не только потому, что он нужен нам, но и, прежде всего, потому, что он не менее нужен нашим союзникам, чем нам».

После доклада — минута молчания. Каждый хочет осмыслить услышанное. Потом взрыв радостных голосов. Говорят сразу все. По-моему, в этот миг никто никого не слушает, но все друг друга понимают. Понимают, что приближается день победы над фашизмом.

Мария представляет мне своего мужа — худощавого, с густой проседью итальянца, пришедшего вдруг на нашу вечеринку.

— Мария, где же ты его прятала от нас? Мария смеется:

— Я его не прятала, но он прячется от меня всю жизнь. Только хочу его разыскать, как он вдруг находится сам, возникает, как дух. Ты, Луиджи, случайно, не дух?

— Нет, Мария, духи не ходят в плохо выглаженных костюмах. Потом, они хорошо снят и вкусно кушают, но я вижу, что мы будем тоже сегодня ужинать, как боги. Наши феи, видимо, приготовили вкусную пищу, приятно пахнет какими-то травами.

Луиджи Подано говорит быстро. По-моему, он похож скорее на северянина, на ленинградца. Мы сели с ним рядом и сразу же подружились. Оказывается, все его [125] хорошо знают, кроме меня. С Мареком они друзъя-коминтерновцы. Луиджи хорошо информирован о моих делах, и, судя по разговору, не только через Марию. Но за праздничным столом не до серьезных разговоров. Москва, торжественное заседание в Кремле внесли радость. Забыты на время тяжкие дни, полные тревог.

Наши хозяйки преподнесли сюрприз. На столе были кушанья интернациональной кухни: овечий сыр и перец представляли Болгарию, кукурузная мамалыга с какими-то приправами — Румынию, красный перец и обжигающий рот паприкаш — Венгрию, макароны с томатным соусом, которые Луиджи учил нас навивать на вилку, как сено, — Италию, маслины и оливковое масло — Грецию, виноградную водку решили, чтобы не обижать Юру, считать от Югославии, она похожа на сливовицу, хлеб, хачапури, вино, фрукты были явно грузинскими, а водка и малюсенькая баночка икры — русские. Возле каждого блюда стоял маленький национальный флажок, рядом с ним — красный с серпом и молотом. Как это женщины умудрились все собрать и сэкономить к такому дню?! Каждый на своем языке произнес здравицу за победу, за свободу своего народа, за советский народ, за героическую Красную Армию, которая одна несет всю тяжесть борьбы с фашизмом и сражается за счастье всех народов мира.

В конце ужина Марек сварил всем по чашечке кофе. Пели песни каждый на своем языке.

Веселый ужин пришлось быстро закончить: ждал эфир, ждали миллионы людей южной Европы и тех стран, куда доходили радиоволны из Тбилиси.

Днем ко мне в номер пришел Луиджи. Окна и балкон моей комнаты смотрят в тихий переулок. Хорошо виден древний Тбилиси, все архитектурные наслоения пятнадцати веков. Узких улиц не просматриваешь, город стелется внизу пестрым ковром черепичных красных и [126] серых крыш, вперемешку с зелеными пятнами скверов. И только высокие шатры старинных храмов нарушают ритм крыш, сбегающих по крутым склонам долины Куры. Отсюда видна северная граница города, ломаная складка пустынных, безлесных коричневых гор; за ней на горизонте далеко виднеется другая, по уже темно-зеленая, а дальше облака скрывают белоснежные вершины Кавказского хребта. Только в ясный, солнечный день они видны в своем изумительно сверкающем наряде. Сегодня такой день. Луиджи любуется панорамой, гордым Казбеком, манящими и недоступными вершинами главного хребта.

— Как здесь все напоминает Италию, Будто я и не покидал ее, — говорит он.

— Дорогой Луиджи, наверное, такие же мысли были и у Хосе Диаса, который здесь провел последние месяцы своей жизни. Этот горный ландшафт и древний город похожи и на Испанию. Не случайно древняя Грузия называлась Ыверией, ведь примерно так называют в Испании Иберию. Имеется теория, что баски — пришельцы из Грузии и, наоборот, что грузины пришли сюда с Пиренеев.

— Интересно. Мария знает испанский язык, пусть поинтересуется этим. После войны напишет книгу. Значит, Хосе здесь жил?

Луиджи с особым вниманием стал рассматривать комнату, в которой жил его товарищ по борьбе.

Сидим за столом. В стаканах у пас крестьянское вино «саперави». Луиджи пьет маленькими глотками и говорит, что оно напоминает ему итальянское «кьянти».

Луиджи Полано старше меня на десять лет. Знаю, что оп профессиональный революционер. Меня интересует его политическая биография.

— Если не секрет, как началась ваша партийная жизнь?

— Секрета нет, но о себе говорить всегда трудно. Луиджи снял очки, тщательно протер их, отпил глоток вина и, улыбнувшись, начал рассказывать.

— Мне посчастливилось. Зачатки демократических и прогрессивных идей я получил еще ребенком от отца. В Сардинии — а я родился и рос в маленьком городке Сассари — отец мне объяснял, почему одни живут бедно, а другие — богато. Он говорил, что самыми важными людьми являются те, кто трудится, а не те, кто ведет [127] праздный образ жизни. Я примкнул к рабочему социалистическому движению под влиянием двух своих школьных товарищей. Это были замечательные парии, сыновья железнодорожников. Их отцы были социалистами. Они познакомили меня с социалистическими газетами и марксистской литературой. В 1917–1921 годах я был секретарем Федерации социалистической молодежи Италии. Л когда мне исполнилось двадцать лет, вступил в Итальянскую социалистическую партию.

Вспоминаю прошлое и вижу свою политическую незрелость в то время. Много было наивных, могу сказать, идеалистических представлении. Но революционные события в России оказали сильнейшее влияние на процесс моего политического созревания. Помню, в апреле 1917 года мне вместе с другими товарищами было дано поручение организовать демонстрацию римских женщин, прийти ко дворцу Монтечнтторио с требованиями хлеба, возвращения солдат домой, прекращения войны. Обстановка в Италии была ужасная: голод, пет топлива, поражения на фронте.

Демонстрацию организовали. За нами пошли более двух тысяч женщин. На площади на нас накинулись полицейские, стали дубинками избивать безоружных женщин, рвать и топтать ногами наши плакаты и арестовывать, кто попадется. Арестовали и меня. Тут же без всякого следствия — в тюрьму. Так я побывал в первом «революционном университете» — тюрьме Реджине Чэли. Посидел немного, выпустили. В 1918 году снова арестовали, и судил теперь уже военный трибунал за «пораженчество». Полгода просидел в тюрьме.

В тот же день, как освободили, пошел проводить антивоенный митинг на сталелитейном заводе. На этом митинге вновь арестовали, посадили в тюрьму, а затем выслали в Волтер, где пробыл до конца войны.

— Луиджи, а как вы встретили Октябрьскую революцию?

— С восторгом! Павел, это трудно передать, это нужно пережить. Рабочие у власти! Ликвидирована частная собственность на средства производства! Земля отдана крестьянам! Истинная свобода! Союз рабочих и крестьян! Равноправие наций! Ликвидирована эксплуатация человека человеком!

Ты пойми, дорогой, для нас в то время социализм был далекой мечтой. И вдруг... В такой стране, как отсталая [128] царская Россия, рабочие и трудовые крестьяне берут власть в свои руки. Ломают государственную машину и строят социалистическое государство. Вначале буржуазная почать кричала, что это лишь путч заговорщиков, что они продержатся несколько дней. Проходят недели, месяцы — государство держится, ведет борьбу со всем капиталистическим миром и громит вооруженных; до зубов противников. Значит, это сильное государство, которое опирается на весь народ. И если это произошло в России, то почему пролетарская революция не может быть в Италии? Вот какие мысли обуревали меня и моих товарищей в то время. Учиться делать революцию у русских коммунистов, у Ленина — вот к какому выводу мы тогда пришли.

Жадно читали каждую строчку о Советской России, статьи, речи Ленина. Спорили между собой о путях развития революции. Видели, что симпатии рабочего класса, бедных крестьян Италии, солдат, пришедших с фронта, на стороне России.

По всей Италии проходили митинги, манифестации в поддержку Страны Советов.

В ноябре 1919 года мне выпала честь представлять Федерацию социалистической молодежи Италии на учредительном конгрессе Коммунистического интернационала молодежи и войти в состав Исполкома КИМа. Конгресс происходил в Берлине. Ты не можешь, Павел, представить, как мне хотелось побывать в Москве. Увидеть своими глазами чудо нашей эпохи — государство рабочих и крестьян, встретить Владимира Ильича Ленина. К моему счастью, такая возможность вскоре представилась.

— Вы видели Владимира Ильича?

— Не только видел, два раза разговаривал с ним. Я был делегатом Второго и Третьего конгрессов Коминтерна.

— Так расскажите...

Луиджи прошелся по комнате, задумчиво посмотрел через окно на далекую складку гор и, как бы внутренне собирая все виденное и услышанное в прошлом, продолжил свой рассказ.

— Помню, в мае 1920 года меня вызвали в Берлин на заседание Исполкома КИМа. В повестке дня был вопрос об участии во Втором конгрессе Коминтерна. И вот совершенно неожиданно для меня товарищи единодушно [129] называют мою фамилию. Радость мою описать нельзя. Я готов был прыгать. Вместе с Вилли Мюнценбергом, Лазарем Шацкиным — он был постоянным представителем в КИМс от советской молодежи — мы были делегатами Второго конгресса Коминтерна.

Мне сейчас, конечно, трудно вспомнить все спои мысли и переживания в то время. Помню, что после заседания я не мог заснуть всю ночь. Тогда я плохо представлял себе Россию. Знал, что это огромная страна с суровым климатом, что ее хозяйство разрушено войной, что людям очень трудно жить, свирепствуют голод, тиф. Знал и то, что там нет капиталистов и помещиков, что трудящиеся разгромили белогвардейцев, победоносно изгоняют армии Антанты.

Страшно хотелось все, что происходит в России, увидеть своими глазами, поговорить с советскими людьми, посмотреть на новый мир. Конечно, мечтал увидеть Ленина, услышать его голос. А может быть, будет случай и поговорить с ним. Мне ведь тогда было двадцать три года.

О чем только не приходилось мечтать! Не могу сказать, что от такого важного поручения я как-то стал старше, серьезнее.

Самым сложным было добраться до Москвы.

Получаю от Вилли Мюнценберга телеграмму — прибыть в Берлин до 10 июля. В Берлине определяем свой маршрут. Советская Россия в кольце интервенции. В то время только буржуазная Эстония не участвовала в интервенции и даже поддерживала контакты с Советской страной. Значит, единственный путь в Москву через Берлин, Штеттин, Мальме, Стокгольм, Таллин.

В Таллине нас встретили товарищи, которые должны доставить в Петроград. Таким же путем приезжали большинство делегатов конгресса.

Поезд подходит к советской границе. На станции красные знамена, транспаранты с лозунгами. Замечательная эмблема — серп и молот. Нас буквально на руках выносят из вагонов. Дружеские объятия. Не можем скрыть радостного волнения. Текут слезы. На всех языках мира поем «Интернационал».

Торжественное открытие конгресса состоялось в Петрограде. В этот день я увидел великого Ленина.

Ленин выступил с докладом о международном положении [130] и основных задачах Коммунистического Интернационала.

Поражала простота изложения, сила аргументации, железная логика. Слушал Владимира Ильича, и все становилось ясно. В переплетении сложных международных событий Владимир Ильич видел главные пружины, которые двигают историю.

После речи Владимира Ильича я был наэлектризован до крайности, хотелось немедленно ехать в Италию и действовать, действовать.

В первый же день после торжественного открытия конгресса на площади Урицкого состоялся митинг, на котором выступил Ленин. Я находился недалеко от трибуны.

По-русски ничего не понимал, кроме слов «товарищ», «здравствуй», «спасибо», «хорошо», но весь был поглощен речью Владимира Ильича, внимательно следил за каждым его жестом.

Мне хотелось подойти к Ленину и выразить ему свое восхищение, благодарность от имени революционной молодежи Италии! Но не удалось. Ленин кончил говорить, и его обступили стоявшие впереди.

Следующие заседания конгресса проходили в Москве, в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца. Я несколько раз слушал выступления Ленина: о роли коммунистической партии, о национальном и колониальном вопросах, об условиях приема в Коминтерн, о парламентаризме...

Однажды, не помню в какой день работы конгресса, я и Мюнценберг сидели у самой трибуны. Мюнценберг приветствовал Ленина и представил ему меня как секретаря Федерации социалистической молодежи Италии. Ленин пожал мне руку и стал слушать оратора, который вышел на трибуну. Спустя некоторое время он сказал Мюнценбергу, что хотел бы в перерыве встретиться со мной.

В перерыве мы зашли в небольшую комнату, куда сразу же пришел Владимир Ильич. Я был крайне смущен и взволнован. Ленин спросил меня:

— Как вы чувствуете себя в Москве?

— Прекрасно. Я так счастлив быть в Стране Советов.

Ленин терпеливо выслушал мои восторженные излияния и заметил, что еще в Швейцарии узнал от Мюнценберга [131] об интернационалистской позиции социалистической молодежи Италии и мужественной борьбе против войны, которую она вела. Молодые левые социалисты Италии сразу же поддержали позицию левых циммервальдцев. Ленин знал, что они выступают за решения Первого конгресса Коминтерна и ведут внутри Итальянской социалистической партии пропаганду за признание принципов и целей Коминтерна.

Ленин стал подробно расспрашивать меня о Федерации социалистической молодежи Италии, ее составе, задачах, работе в массах. Разговор шел на французском языке.

— Хорошо, что растет ваша организация. Работайте над тем, чтобы превратить вашу Федерацию в массовую революционную организацию рабочей, крестьянской и студенческой молодежи, — сказал он. И спросил: — Не думаете ли вы изменить название вашей Федерации с социалистической на коммунистическую?

Я сказал, что мы предполагаем это сделать на ближайшем съезде.

Затем беседа перешла к вопросу о положении в Итальянской социалистической партии. Я сказал Ленину, что такие лидеры, как Турати, Тревес, Модильяни и другие реформисты, не могут быть в рядах Коминтерна. Поэтому Коминтерн должен помочь своим истинным сторонникам очистить ИСП от оппортунистов. Это мнение абсолютного большинства Федерации социалистической молодежи. Ленин интересовался также, в каких районах Италии мы имеем наибольшее влияние. Высказал упрек, что мы мало уделяем внимания пропаганде идей социализма среди крестьянской молодежи, что в лице батрацкой крестьянской бедноты рабочий класс должен иметь своих союзников, что необходимо бороться за непосредственные требования молодых рабочих, крестьян, студентов.

Ленин подал мне руку, пожелал успехов в работе нашей Федерации. Прощаясь, он сказал: «Я убежден, что вы извлечете для себя важные и полезные выводы из решений конгресса Коминтерна».

Так состоялась моя первая беседа с великим Лениным, — закончил Луиджи. — Ты, конечно, спросишь, какие мы извлекли выводы из конгресса?

— Спрошу.

— Мы обогатились опытом русских большевиков, который [132] помог нам правильно определить свою линию, тактику в международном рабочем движении.

Конгресс помог понять и разобраться в сложных в то время политических проблемах, например, как понимать парламентаризм, диктатуру пролетариата, что такое Советская власть, сущность меньшевизма и социал-демократизма, значение союза рабочего класса и крестьянства, национальный и колониальный вопросы в эпоху империализма и другие.

Это был университет марксизма, в котором нам посчастливилось учиться у Ленина. Мы прошли тогда великолепный курс ленинизма, подкрепленный практикой, жизнью первого пролетарского государства.

После конгресса я почувствовал себя более политически зрелым и сильным. Мне открылась ясная программа действий.

— Да, счастливый вы человек, Луиджи. Завидую. А как произошла ваша встреча с Владимиром Ильичей Лениным на Третьем конгрессе Коминтерна?

- — В июне 1921 года исполком КИМа включил меня в состав молодежной делегации на Третий конгресс Коминтерна. В Москву я приехал в составе итальянской делегации от Федерации коммунистической молодежи.

В Кремле, в зале заседаний, перед началом работы я подошел к Ленину. Он в этот момент разговаривал с Франческо Мизиано. Ленин увидел меня, узнал и протянул руку, сказав, что рад видеть в Москве. Затем спросил о том, как работают молодые коммунисты, которые вошли в созданную недавно Коммунистическую партию Италии. Я рассказал, что Федерация молодежи решила примкнуть к компартии, что она изменила свое название, стала Федерацией коммунистической молодежи.

Ленин одобрительно отозвался о нашей деятельности. Беседа длилась минут десять-двенадцать. В. И. Ленин попрощался со мной и товарищем Мизиапо, поднялся и сел за стол президиума. А вскоре выступил с речью по итальянскому вопросу.

Это было блестящее выступление. Ленин прямо сказал, что «первым условием истинного коммунизма является разрыв с оппортунизмом». К этому он призывал итальянских коммунистов. Эта речь оказала существенную помощь Итальянской компартии.

— А как сложилась ваша жизнь дальше?

— Партия меня послала в Триест руководить изданием [133] коммунистического еженедельника. Пришлось принять первые удары фашистов. С приходом к власти Муссолини началась травля коммунистов. В 1923 году весь состав редакции был арестован. Что такое фашистская тюрьма — лучше не рассказывать.

Лицо Луиджи помрачнело, и он умолк. Я тоже молчал, но через несколько минут, не выдержав, спросил:

— А потом?

— Через полгода из тюрьмы выпустили, у них особых улик не было. Вместе с женой нас под конвоем доставили в Сардинию для «проживания под наблюдением».

Партия мне поручила восстановить в Сардинии партийную организацию, что и было сделано. Даже нелегально провели региональный съезд партии, на котором меня избрали секретарем.

После разгрома коммунистической газеты в Триесте товарищи организовали ее выпуск в Нью-Йорке. Мне предложили выехать туда, чтобы редактировать газету. Но поездка не удалась. Тогда партия направила меня в Москву для работы среди итальянских моряков, которые на судах приходят в черноморские порты. Так я стал профсоюзным работником. Пришлось работать и с моряками других стран.

Удивительные бывают встречи! В 1936 году мне было необходимо нелегально проехать в Германию. Ночью стою в Дании на перроне какого-то полустанка и жду поезда. Моросит мелкий дождь. Никого нет. Вдруг вижу, по путям идет человек с фонарем и молотком постукивает по рельсам. До меня доносится мотив «Интернационала». Я стал тоже насвистывать. Рабочий услышал и подошел ко мне. Разговорились. Оказался коммунист. «Интернационал» нас познакомил.

Для организации красных профсоюзов моряков пришлось побывать чуть ли не во всех портах Франции, Германии, Англии, Испании, Греции, Португалии. За годы работы в международном коммунистическом профсоюзном движении хорошо узнал полицейские нравы и тюрьмы Франции, Дании, Швеции, Финляндии. Везде тюрьма есть тюрьма. Как говорится в русской пословице: «Хрен редьки не слаще».

Не удалось как следует сразиться с итальянскими фашистами. Зато пришлось повоевать в Испании против Франко. [134]

Ну, а сейчас вместе с вами деремся и против Гитлера и против Муссолини. И кажется, воюем неплохо. Вот, Павел, пока и все. Жизнь еще впереди.

Я знаю, что Луиджи недавно вернулся из Италии и собирается обратно. Спрашиваю, как ему удалось пробраться через фронт, Луиджи смеется:

— Привычка. При умении дело нехитрое.

— Луиджи, а как приходится сейчас работать?

— Откровенно говоря, не очень легко. Приходится вести подпольную борьбу прямо в логове чернорубашечников. Вот так же, как и товарищу Мареку. Он такой же кочевник, как и я. Но его страна рядом, а моя — далеко.

— Вы хоть видите результаты?

— Огромные, прямо-таки невероятные. Дуче в бешенстве. Он бессилен поймать нас. Товарищ Тольятти предвидел это и пошел на определенный риск, но риск в интересах партии. Могу рассказать и подробнее, если есть желание послушать.

— Буду очень обязан.

— Работа, которую сегодня я веду, началась почтя с первых дней, когда гитлеровские орды напали на Советский Союз. В начале сентября 1941 года меня вызвал товарищ Тольятти. Он сказал: «Я вызвал тебя, чтобы поручить важное дело нашей партии». Объяснил, что надо организовать подпольную передвижную радиостанцию, которая могла бы выходить в эфир на тех же волнах, на которых работают радиовещательные станции итальянской радиокомпании. «С помощью этой станции ты, — говорил Тольятти, — будешь бороться с фашистской пропагандой».

— Но ведь меня засекут, и все закончится в первый же день?

— Этого не случится. Наши друзья придумали такую радиоаппаратуру, что тебя не обнаружат. Конечно, дело связано с риском, но ты будешь выступать на тех же волнах, на которых работают радиостанции Рима, Милана или других городов. Это будешь решать сам. Тебя познакомлю с людьми, знающими дело. Потренируешься несколько дней в технике передач. Станция уже отправлена туда, где ты будешь работать. С тобой будет наш техник. С большим трудом и очень редко сможешь получать информацию и указания. Все реши сам. Главное, изо дня в день разъясняй итальянскому народу антинациональную политику фашистов, разоблачай их ложь и [135] предательство, показывай итальянцам путь, методы и средства борьбы с фашизмом. За выполнение поручения отвечаешь перед партией.

Через несколько дней я с техником выехал к месту своей новой работы. Источники информации — последние известия итальянского радио, передачи Лондона, Москвы и подпольных радиостанций.

— Луиджи, неужели они не могут догадаться, чем ты занимаешься?

— Пока не догадались. Видимо, никому в голову не приходит мысль, что кабинет, где целый день стучат машинки и куда приходит солидный коммерсант, и есть тот центр, где действует «призрак», как меня окрестили в Италии. Как видишь, «призрак» имеет солидную плоть,

!хотя малость и отощал. Днем ведет коммерческие дела, а ночью, вернее, вечером «призрак» выходит на свою службу.

— Как встретили появление в эфире «призрака»?

— Для фашистов это был более сильный удар, чем от многотонной бомбы, если бы она разорвалась в центре Рима, около памятника королю Виктору Эммануилу.

Каждый вечер по римскому радио выступают специальные комментаторы, обязанность которых восхвалять итальянский фашизм, мудрость дуче, прославлять успехи гитлеровских войск и, конечно, превосходство арийской расы. Среди этого сброда подвизается прохвост Марио Аппелиус.

Так пот, 6 октября 1941 года в 20 часов 20 минут, когда Аппелиус начал свои комментарии на тему дня, в первую же его паузу проник другой голос, который сказал: «Итальянцы, говорит голос правды». В следующей паузе: «Голос свободной Италии». «Голос антифашистской Италии».

Затем, воспользовавшись паузой, «призрак» объявил, что каждый вечер в этот же час «Голос» будет рассказывать правду о ходе войны, о сообщничестве итальянского правительства с нацизмом в этой агрессивной войне. Вот так и началась битва в эфире за умы итальянцев.

Ты спрашиваешь, как к этому отнеслись слушатели? Вначале это вызвало удивление, потом любопытство. Что произошло? Откуда прозвучал новый голос? Кто обвинитель итальянского фашизма? Неужели он сидит где-то рядом с Аппелиусом? Разговоры пошли по всей Италии. [136]

На другой день вечером опять вылез с комментариями тот же Аппелиус. Но я уже знал, что в кафе, в тратториях люди ждали условного часа. Для владельцев этих заведений приток посетителей — прибыльное дело. Они постарались, чтобы радиоприемники были исправны. Мне, безусловно, хотелось самому увидеть реакцию слушателей, но я же не мог открыто на площади говорить в микрофон.

Для меня второй вечер был началом сражения, и я его хорошо запомнил. Мой противник начал с обычного разглагольствования о неизбежной победе гитлеровцев на восточном фронте. В первой же паузе пришлось сказать: «Лжешь! Ты обманываешь итальянский народ!» Называю цифры убитых и раненых. В последующих паузах говорю: «Гитлер и Муссолини потерпят поражение, Ось не выиграет войну. Италия поплатится кровью народа, разрушениями, нищетой за эту авантюрную, преступную, безумную войну. Итальянцы, надо сказать НЕТ фашистской войне, необходимо спасти Италию от полного краха. Италия должна выйти из этой войны. Итальянцы! Вы не должны сражаться за преступное дело Гитлера и Муссолини!»

Такая «дуэль» продолжалась с час. Мне рассказывали, что творилось в кафе, барах, клубах. Фашисты требовали выключить радио, набрасывались на хозяев, но публика выступала против. Доходило до рукопашных схваток. Ведь это было первое открытое слово против фашизма за дна десятка лет.

Конечно, фашисты взбесились. На ноги были подняты все силы — радиоспециалисты, полиция, служба безопасности, министерство пропаганды. Муссолини требовал найти диктора «Голоса» и заставить его замолчать. Но все поиски были тщетны. «Призрак» аккуратно выходил в эфир, обнаружить его не удавалось. Радиоинженеры составили несколько версий в свое оправдание, что, мол, передатчики установлены в Англии, затем стали говорить, что они где-то на Черном море работают с подводных лодок и т. д.

Куда только ни зайдешь, всюду слышны разговоры о таинственном «Голосе», Даже те, кто обычно не слушал комментария дня, стали слушать радиопередачи.

— Что же предприняли фашисты, чтобы парализовать влияние «призрака»?

— Они долго, видимо, гонялись за «призраком», надеясь [137] его поймать, но, убедившись, что это дело безнадежное, а он уже оказывает воздействие на общественное мнение, решили дать ему бой. Предполагая, что «Голос» идет из Англии, комментаторы обрушились на англичан.

Аппелиус так начал одну из своих передач: «Столь же подлый, сколь и глупый «призрак», вот уже несколько дней нарушает нормальный ход передач итальянского радио, выражает характерное для англосаксов настрое-пне, которое необходимо разъяснить всей стране. Англичане, очевидно, рассчитывают на слабость итальянского характера, на то, что народ не в состоянии дальше вести победоносную войну. Думая так, они неизбежно проиграют войну». Пришлось «призраку» вмешаться, сказать свое мнение. Но Аппелиус продолжал: «В борьбе с германским тылом Англия разобьет свою железную башку, а в борьбе с итальянским тылом свою бесстыдную рожу...» Ругательства вместо убедительных аргументов только веселили слушателей и показывали всю неприглядность лживой фашистской пропаганды.

Наша правда убеждала людей. Тогда по распоряжению Муссолини ничего более умного не придумали, как дать возможность итальянскому диктору выступить с открытой полемикой против нас. Первая же дискуссия закончилась их позорным поражением. Итальянцы слушали о преступлениях Муссолини и его шайки, о том, как гибнут в России их сыновья и мужья во имя интересов Гитлера.

Тогда фашисты пошли на такой трюк: подобрали дублера «призраку». Но в первый же вечер двойник был публично разоблачен. Для итальянцев это, наверное, был самый интересный вечер. Поддакивание Аппелиусу вызывало смех, как выступление клоуна в цирке. Говорят, что сам Муссолини всыпал министру пропаганды. С тех пор было дикторам приказано передавать информацию скороговоркой, без каких-либо пауз. Ты представляешь, что могут понять слушатели, когда дикторы ведут передачи пулеметными очередями!

Мы выиграли войну в эфире. И теперь народ ждет нас, слушает и верит нам.

Несколько вечеров просидели мы с Подано. Он исчез так же внезапно, как и появился. По-прежнему Мария переводила на итальянский язык сводки, политические заметки, выступала диктором в передачах на Италию, но [138] теперь мне всегда казалось, что Луиджи рядом с ней.

По ее озабоченному виду можно было догадаться, что она много дней не получает весточек от мужа. Но как Мария менялась, как заразительно звучал ее смех, как остроумно она подшучивала над Юрием, когда «призрак» давал о себе знать.

Забегая вперед, скажу, что почти в течение трех лет до освобождения Рима, 4 июня 1944 года, Луиджи Полано нес итальянцам слова правды, мужественно боролся с фашизмом, выполняя свой партийный долг, как солдат Итальянской коммунистической партии. Его голос, смело вторгавшийся в передачи римского радио, говорил, что коммунистическая партия существует, что она возглавляет антифашистский фронт, ряды которого растут с каждым днем. Луиджи, как и Марек, доказал, что и один в поле воин, если за ним великая партия рабочего класса.

Кончилась война. Подано вышел из подполья и окунулся в кипучую партийную работу, выполняя поручения партии на самых различных участках. Из печати или от товарищей, побывавших в Италии, я узнавал о жизни итальянского друга. Много лет он был секретарем Федерации ИКП в своем родном городе Сассари, на острове Сардиния, неоднократно избирался в итальянский парламент сенатором. Встретились мы с ним в Москве в 1970 году на 50-летии КИМа. Его пригласили почетным гостем как одного из организаторов Итальянского коммунистического союза молодежи.

Тридцать лет очень изменили моего друга. Исчезли пышная волнистая шевелюра, спортивная стройность, быстрая походка. Только острый взгляд светло-карих глаз да выражение лица напоминали, что передо мной тот же Луиджи.

Вспомнили все и всех, кто в трудные годы войны был с нами.

Луиджи настойчиво приглашал приехать к нему в Сардинию, встретиться с Марией, посмотреть на сына, внучат.

Осенью 1973 года представилась такая возможность.

В октябре стремительный красавец Ил-62 через три часа полета приземлился на римском аэродроме Леонардо да Винчи.

Я еду в Рим, а группа наших туристов, веселые музейные [139] работники, осталась на аэровокзале. Им надо лететь в Венецию, но бастует служба командного пункта. Пришлось моим спутникам автобусами поздно ночью совершить тысячекилометровое путешествие по извилистым дорогам Северной Италии.

В Риме поселяюсь в отеле «Милани» и с нетерпением жду Луиджи. Ему послана была телеграмма. Идут часы, а его нет. В чем дело? Позвоню, пожалуй. Портье моментально соединяет меня с Сассари. Узнаю знакомый, чуть картавый голос Марин.

— Павел, дорогой. Луиджи ищет тебя в Риме. Гдэ ты находишься?

— В отеле «Милани».

— «Милани»! А он тебя ждет в «Милано». Звони скорее туда!

Оказывается, Милани — фамилия, Милапо — город. Вроде наших — Иванов и Иваново. Виноват сам, надо бы поточнее писать.

Через час встречаю запыхавшегося Луиджи. С первой же минуты он стал торопить меня ехать в Сардинию.

— Павел, сегодня же поедем в Сассари. Нас с нетерпением ждут Мария, Хэлло, его жена Летиция, внуки. Ребятишки еще никогда не видели настоящего русского. Они, поди, думают, что он похож на Гулливера.

— Луиджи, я готов хоть сейчас. Но нет визы для поездки в Сардинию. На твой загадочный остров почему-то неохотно пускают туристов из Советского Союза.

— Пустяки. Визу получим. Поедем в МИД.

— Давай, Луиджи, возьмем тогда в компанию нашего консула. Это его сфера.

Действительно, с помощью обаятельного Владимира Васильевича Трофимова, опытного дипломата, проблема визы была решена.

От Рима до морского порта Чивитавеккья три часа. Поезд выезжает на причал. Против вагонов трап на большой белоснежный корабль.

Кают первого и второго класса немного. Пассажиры, как правило, совершают ночное путешествие по морю, сидя в креслах на кормовых палубах, превращенных в общие залы.

Рано утром, когда еще только чуть пробивалась заря, [140] прибыли в порт Ольбкя. На причале уже стоит поезд, ожидающий пассажиров.

Надо пересечь Сардинию с востока на запад. Монотонный ландшафт расстилается за окном. Сухие выжженные серо-коричневые поля, мелкий кустарник, кое-где группами или в одиночку оливковые деревья. Отары овец заняты поисками травы. Кажется, что весь остров — огромный безводный известковый стол. Луиджи поясняет:

— Видишь, какая бедная земля. Беда, что нет воды, хотя кругом море. Минерального сырья, не считая известняка, нет. Промышленность развита слабо. Лучшие земли у помещиков. Вот от нужды и бегут люди на заработки в другие страны.

Поезд промчался по глубокому известковому каньону, обогнул гору и подошел к низенькому зданию вокзала Сассари.

С площадки вагона вижу в толпе встречающих удивительно знакомое лицо.

Ба! Да это двойник молодого Луиджи. Не выдерживаю и кричу:

— Тэлло! Встречай, мы приехали. Это был сын Луиджи.

Маленькая машина по узким улочкам поднимается в гору мимо двух-трехэтажных домиков с красными черепичными крышами. Через десять минут нас радостно встречает худенькая пожилая женщина, в которой, признаюсь, мне никак нельзя было узнать Марию.

— Вот какой солидный ты, Павел. Тебя узнать не могу, но голос твой такой же веселый, как в Тбилиси. А знаешь, сколько мне уже лет? — И, не дожидаясь моего ответа, говорит: — Семьдесят шесть.

Моментально собрались все. Пришел Тэлло с Летицией, с шумом ворвались Роберто и маленький Луиджи. Старший — рассудительный, спокойный подросток, но Луиджи весь в движении, как ртуть.

Фурор произвел электрический самовар. Все на него смотрели как на чудо техники и с наслаждением пили ароматный грузинский чай.

В конце дня Луиджи-старший просит меня согласиться переночевать в гостинице.

— Хотя это нам и грустно, но, Павел, воды в городе нет. Дают через день, да и то неаккуратно. Мы не хотим, чтобы ты испытывал неудобства. [141]

Утром после завтрака выхожу в холл отеля, чтобы подождать Тэлло. В дверях меня встречают два человека и любезно спрашивают:

— Вы синьор Кованов?

— Да. С кем имею честь познакомиться?

— Мы из полиции. Нам хотелось бы посмотреть ваш паспорт.

— Пожалуйста. Вам, конечно, известно, что я прибыл в гости к сенатору Луиджи Полано.

— Да, но мы пожелали вас лично увидеть. Тщательно изучив визы, местные блюстители порядка поинтересовались, как долго пробуду в Сассари, намерен ли посетить другие города острова, каким транспортом буду выезжать в Рим. Затем вежливо простились, предупредив меня, что в городе мне гарантирована полная безопасность.

— Безусловно, теперь я совершенно спокоен, что никакая мафия не заинтересуется мною. Я для них не очень-то привлекательный объект.

— Вы, пожалуй, правы, синьор. Но поймите нас, очень хотелось посмотреть на человека из Советского Союза. На нас не обижайтесь, работа у нас такая. Арриведерчи!

Тэлло показал сельскохозяйственный институт, где он преподает растениеводство. Он хорошо владеет русским языком. Много переводит, читает советскую литературу.

От него узнал, что он уже знаком с местной тюрьмой. Будучи студентом, принимал участие в забастовке: как одного из вожаков хотели судить. Но под влиянием протеста населения его и товарищей освободили.

Тэлло ведет активную работу в профсоюзной организации. Петиция тоже коммунистка. Ей было нелегко изменить свое мировоззрение. Она воспитывалась в строгой католической семье. Но сумела отойти от церкви, вступила в партию и сейчас ведет работу среди женщин.

Днем бродим с Луиджи по городу. Он завел меня в старую часть Сассари, где по переулкам можно только пройти пешком или проехать на коне или велосипеде. Луиджи говорит, что этим домам по нескольку сот лет.

— А вот в этом домике на втором этаже родился я. Здесь прошло мое детство, юность. Через два дома напротив [142] жила Мария, Отец ее был пекарем. Ты, конечно, понимаешь, как я охотно бегал за хлебом, когда Мария выросла.

— Луиджи, как удобно строили дома твои предки. Открыл окно — можешь без особого труда поцеловать девушку из противоположного дома.

— Это удобно, когда поцеловать. Но не удобно, когда она нежной ручкой отвесит несколько шлепков по щекам. Было и это. Пойдем, покажу тебе мой первый политический университет. Он здесь недалеко.

В самом центре города тюрьма. Построена еще в средние века. Через высокие толстые степы из нее не выскочишь.

Нельзя забыть милую семью, ее огромный жадный интерес к нашей стране, к жизни советских людей.

Пришлось отвечать на тысячи самых разнообразных вопросов.

Тэлло интересовался сельским хозяйством, техникой, работой профсоюзов. Летиция подробно расспрашивала о народном образовании, методах воспитания и обучения в СССР, положении учителей, женщин, поведении молодежи и т. д.

Она преподавала математику в школе и откровенно призналась, что большинство вопросов поручили задать ее товарищи, которые хотят все знать о СССР. Мария допрашивала о Москве, как сейчас выглядят улицы, что и где построено, какова судьба ее товарищей по прошлой работе. Рассказывала сама о годах скитания в эмиграции, о войне в Испании, о революционной работе в Италии.

Не отставали от старших Роберто и маленький Луиджи.

В тяжелое положение и попал, когда вопросы коснулись кулинарии. К своему стыду, не мог толком рассказать о том, как пекут русские пироги, делают квас, творог, дрожжи и сколько надо класть дрожжей в тесто. Пришлось пообещать, что письменно сообщу.

Последний день пребывания в Сассари. Воскресенье. В городе фестиваль национальной одежды. Выходим на главную улицу. Раздается веселая музыка. За оркестром, верхом на лошадях, в ярких костюмах гарцуют девушки — участницы фестиваля.

Одна за другой проезжают мимо строгих судей. Присутствующие [143] вслух дают оценку вышивке, подбору красок, покрою одежды и пр. Каждую участницу провожают аплодисментами и одобрительными выкриками. Ведь сколько девушек, столько и индивидуальных костюмов, в которые вложен многодневный труд, высокое искусство художника.

За девушками едут юноши. А за ними группы о г каждого городка, населенного пункта. Все нарядно, ярко, красочно.

Костюмы индивидуальны, но все они выдержаны в строгом стиле национальной одежды. В красках доминируют черный, красный, золотисто-желтый, белый и зеленый цвета. Никакой вычурности, вульгарности. Это был блестящий парад национального, подлинно народного искусства.

В конце дня на площади чествовали победителей. Жюри выделило наиболее талантливых умельцев, художников.

В Риме вместе с Луиджи провели еще несколько дней. Он активно ведет работу в общество друзей Италия — ГДР. Много лет занимал пост председателя, а ныне — член правления. Не ограничиваясь этим, ведет большую работу в составе контрольной партийной комиссии Сардинии. Луиджи с гордостью говорит о том вкладе, который был внесен им и его товарищами в кампанию по признанию ГДР. Ее деятельность получила высокую оценку правительства ГДР, наградившего Луиджи высшим орденом.

Луиджи с любовью показывает древний и новый Рим. Церковь Сан Пьетро ин Випколи. В храме бессмертное творение Микеланджело — «Моисей». В мраморе гениально воплощена физическая и духовная сила человека. «Моксей» покоряет своим величием и мудростью. Могучий человек, умудренный жизненным опытом, творец и властелин природы устремил твердый взгляд в будущее. И, глядя на него, невольно вспоминаешь известную легенду. Когда скульптор закончил «Моисея» и посмотрел на него, то был настолько поражен его выразительностью, что воскликнул: «Да говори же!» — и в сердцах бросил в него молотком. Маленькая вмятина на колене якобы свидетельствует об этом.

И Колизей, и Ватикан, и Сикстинская капелла, и остатки форума, римских Терм, и Аппиева дорога и многие, многие памятники тысячелетней истории достаточно [144] хорошо описаны и знакомы советскому читателю. Но Рим все-таки лучше посмотреть. Спасибо доброму Луиджи, который показал мне его. Интересно походить по городу пешком. Но это нелегкая задача. Улицы отданы во власть автомобилям. Немного можно пройти в угарном газе выхлопных труб, мимо непрерывно ревущего, скрежещущего конвейера автомашин.

Но и в автомобиле тоже не очень-то приятно. Трудно подыскать такое время, когда бы не было пробок. Но если попал, беда. Медленно, со скоростью 1–2 километра в час, как стальная река, окутанная сизым туманом, будет двигаться поток, который вынесет твою машину к пункту назначения в лучшем случае через час-полтора. Но, пожалуй, самая трудная проблема — поставить автомобиль.

Не обошлось без курьеза. Анатолий, инженер торгпредства, решил показать мне город. К нашему счастью, на одной из главных улиц, около какого-то солидного учреждения оказалась свободная территория. Недалеко стоит полицейский. Значит, все в порядке, можно поставить машину.

Через десять минут возвращаемся — автомобиля нет. Куда делся, кто угнал? Обращаюсь к полицейскому. Он, оказывается, знает английский.

— Скажите, куда делась машина, что была поставлена недалеко от вас?

Полицейский мило улыбается и говорит:

— Вы ее поставили у Министерства внутренних дел, и ее увезли на сборный пункт.

— Так позвоните, пожалуйста, чтобы ее вернули. Он это воспринял как веселую шутку:

— Нет, у нас за ними сами ходят.

— А далеко?

— Нет, минут пятнадцать. Вот вам адрес.

— Ну что ж, Анатолий, пойдем.

За Колизеем, в тихом переулке, на какой-то закрытый плац автокраны непрерывно доставляли автомашины незадачливых водителей. «Фиаты», «ситроены», «пежо», «москвичи», «бьюики» и пр. и пр. подвергались унизительному обхождению, их тянули, подняв за передние или задние колеса.

Через два часа наш «Москвич» был найден и возвращен за солидный штраф. Нам, как советским людям, была, оказывается, еще сделана крупная скидка. А не то… [145]

Луиджи ни за что не хотел покинуть Рим, пока я не сяду в самолет. Взял с него слово, что он с Марией приедет в Москву отдохнуть.

Такая надежда у меня есть: мы вновь встретимся со своими боевыми соратниками, представителями старой гвардии итальянских коммунистов.

Этажом ниже меня в гостинице живет группа партийных и советских работников Кабардино-Балкарии.

Круглые сутки можно слышать характерный громкий гортанный говор. Как будто эти люди забыли, что такое сон. Действительно, они не знают отдыха. Несколько дней назад сюда приехал секретарь обкома Кумехов. У него дела в штабе фронта. Об этом я узнал от Хачима Теунова, писателя из Кабардино-Балкарии. Ему было поручено организовать из Тбилиси радиовещание на оккупированную территорию. Вместе с ним ежедневно составляем программы радиопередач.

Хачим хорошо информирован: каждый день встречается со своими земляками, которые известными только им горными тропинками совершают переход через линию фронта и осуществляют живую связь с партизанами.

Именно эти неустрашимые люди доставляют сведения о том, как живет и борется народ на оккупированной земле, как бесчинствует враг; через них советские люди на занятой врагом территории узнают, как Родина готовит час их освобождения. Связные переносят листовки, боеприпасы, оружие, свежие газеты.

От Хачима я узнал о смелых подвигах народных мстителей, о том, как вместе с мужьями, братьями плечом к плечу сражались жены, дочери Кабарды и Балкарий, Карачая и Черкесии.

Вечно будут в памяти народа подвиги партизанок Юлии Панайоти, Екатерины Савченко и других.

Много раз ходили в разведку две подруги — Катя и Юля. Однажды, уже возвращаясь в отряд, разведчицы натолкнулись на засаду. Из придорожных кустов [146] выскочили гитлеровцы. Катя с возгласом: «Спасайся, Юля!» — бросилась в заросли, но взрыв мины оборвал жизнь партизанки.

Страшные пытки перенесла Юля в гестапо, но мучители ничего не могли от нее узнать. Па следующий день ее повесили. Так героически погибла на земле Кабардино-Балкарии отважная партизанка студентка Харьковской художественной студии, жена фронтовика Юлия Панайоти.

В те дни московское радио также рассказало о бесстрашной партизанке-кабардинке Софиях Жанказиевой.

С первых дней войны на территории республики были организованы истребительные батальоны, которые затем переформировались в партизанские отряды. Заранее в труднодоступных местах были созданы базы, склады продовольствия и снаряжения.

Взаимодействуя с Красной Армией, партизаны нарушали коммуникации противника, громили склады боеприпасов, уничтожали технику врага, истребляли его живую силу.

Три партизанских отряда под командованием Г. М. Царяпина внезапным ударом разгромили в селе Хабаз штаб врага, полностью уничтожили фашистский гарнизон. Верхнюю Жемталу гитлеровцы превратили в сильно укрепленный пункт. Все подходы к селу заминировали, оплели колючей проволокой. После тщательной разведки партизаны нашли слабое место в обороне врага. Глубокой ночью проник партизанский отряд Царяпина в Жемталу. Захваченные врасплох фашисты в панике выбегали на улицу, но здесь их косил огонь автоматов. Так был разгромлен штаб крупного соединения противника.

В захваченных позднее штабных бумагах был обнаружен примечательный документ. Командование немецкой группы армии «А» сообщало своему верховному главнокомандованию: «Нам придется держать большие гарнизоны в каждом ущелье, бросать крупные силы для охраны дорог и троп... Борьбу за перевалы можно будет развернуть только после подавления партизанского движения в горах». [147]

В наш ковчег, как мы звали общую редакционную комнатку, я вошел в самый разгар спора. Николаев на чем свет стоит ругал Черчилля и Рузвельта.

— Мне противно, — говорил он, — переводить сводки о том, как англичане воюют в Африке. Американцы тоже храбрецы! Смотрите, высадили «героический» десант в Марокко и кричат об этом, как о сложнейшей военной операции, как будто вся гитлеровская армия против них. И молчат о том, что все силы Гитлера брошены на Сталинград и Кавказ!

Ему, как обычно, спокойно отвечает Кудряц:

— Нравится или нет, но сводки переводи и передавай. Пусть в Африке, но все же высадили, и часть дивизий и авиации фашисты вынуждены держать там, а не у нас.

Юрий отрывается от бумаг и бросает:

— Товарищи, а вы знаете, что американцы допустили большую стратегическую ошибку?

Спор на минуту прекращается, все ждут, что Юра изречет.

— Им надо не здесь высаживаться, а на мысе Доброй Надежды.

— Почему?

— Они тогда бы всю гитлеровскую авиацию оттянули на юг Африки, и в Тбилиси уже бы отменили затемнение.

Шутка разрядила обстановку. Вынимаю только что полученное сообщение ТАСС «Ответы И. В. Сталина на вопросы американского корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс» и читаю вслух.

— Ну, теперь, Дмитрий, тебе все ясно, — торжествующе промолвил Георгий.

— Ясно только одно, что это не открытие второго фронта, а лишь предпосылки, как говорит Сталин. И в барабаны бить еще рановато, Черчилль и Рузвельт еще потянут волынку. Вы лучше, друзья, повнимательней прочитайте последнюю речь Черчилля в палате общин. Он, не жалея красок, описывает стратегическую гениальность операции в Средиземном море. Нас он похлопывает по плечу, мол, молодцы, держитесь, «...русские... защищаясь... оказали неоценимую услугу общему делу». «Русские мужественно перенесли свои разочарования...» Смотрите, язык-то какой! Оказывается, самое главное — вывести [148] Италию из войны, тогда и Гитлеру капут. Вот не знал, что нацизм силен лишь благодаря Муссолини: Товарищ Кудряц, громите сильнее итальянцев, и немцы тогда сломя голову побегут от Сталинграда, Моздока и Ленинграда.

— Нельзя, Дмитрий, так упрощенно все понимать, — миролюбиво вставил Кудряц. — Лучше пусть хоть что-то делают, чем ничего.

— Вот против этого возражать трудно, — закончил спор Николаев и углубился в свои материалы.

В Сталинграде бои идут за каждый метр земли. Сводки Совинформбюро лаконично освещают то, что происходит в Э7.И дни на берегу Волги, под Нальчиком, Моздоком и северо-восточнее Туапсе, где земля сотрясается от непрерывных взрывов, где тысячи тонн металла обрушиваются на окопы и блиндажи. Огонь против огня, металл против металла, смерть против жизни и жизнь против смерти, правда против лжи и мракобесия, гуманизм против человеконенавистничества, разум против изуверства и дикости.

Передаем новости. «В районе Сталинграда продолжались ожесточенные бои. Защитники города самоотверженно отстаивают каждую пядь советской земли... В районе заводов бойцы Н-ской части подбили танк, уничтожили 150 гитлеровцев... Юго-восточнее Нальчика наши войска вели активные боевые действия. Северо-восточнее Туапсе на ряде участков гитлеровцы предприняли ряд атак, но враг был отброшен на исходные позиции...»

В оперативном отделе штаба фронта познакомили с обстановкой на боевых рубежах. Создалась прямая угроза Орджоникидзе. Враг бросил большие силы, включая несколько танковых дивизий на Нальчик, против нашей 37-й армии. Ему удалось прорваться на этом направлении и подойти вплотную к Орджоникидзе, занять пригород Гизель. Еще буквально несколько километров, и немцы бы вышли на Военно-Грузинскую дорогу. Нашему командованию пришлось бросить имеющиеся резервы на этот участок, сняв несколько дивизий и бригад с других направлений. Удалось не только закрыть брешь, но и перейти в наступление. Немцы под Орджоникидзе оказались в мешке. Несколько дней длились бои по уничтожению гитлеровцев в этой ловушке. Ценою огромных потерь им пришлось выкарабкиваться и [149] спасать свою шкуру. Теперь Гизель освобожден и противник отброшен.

Солнце печет по-летнему. От могучих ливанских кедров и платанов прохладная тень. Город оживлен, как бы не чувствует опасности, которая над ним нависла. Высятся древние храмы, чудесные творения архитекторов, художников, скульпторов многих и многих поколений. Но все, что создано человеческим гением, талантом, трудом людей, могло бы пылать в огне пожарищ, взлететь вверх и рассыпаться на мелкие куски. Город-красавец жив, ритмично бьется его сердце в унисон со всей борющейся страной. Ты, город, живешь потому, что люди путь к тебе закрывают своими телами.

На щитах яркие афиши, объявления. Интересно, о чем? Доклады и лекции: «Текущий момент Отечественной войны и международная обстановка» — лекция в городском агитпункте; «Строжайшая экономия — железный закон военного времени» — консультация для пропагандистов; «Средства и способы борьбы с танками врага» — лекция в агитпункте ТК КП(б) Грузии; «Вопрос о втором фронте» — лекция в зале ИМЭЛ; «Как снизить себестоимость продукции» — лекция для хозяйственного актива.

Броская афиша «БОЛЬШОЕ ЦИРКОВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ». Гастроли вновь прибывших артистов. Бр. КОМАРОВЫ (юмор, сатира), 2 УСУПОВЫ (рассыпная лестница), ТАМАРА ЗЕЛЕНСКАЯ (каучук), МЫШКИНЫ и их дрессир. животные.

Здесь же рядом приглашение на финальный футбольный матч: «ДИНАМО» (Тбилиси) — «ДИНАМО» (Поти) и на большой эстрадный концерт.

А что идет в эти дни в театрах?

Госопера — «Абесалом и Этери»; театр им. Руставели — «Дура для других, умная для себя», «У врат Москвы»; театр им. Марджанишвили — «Партизаны»; театр им. Грибоедова — «Фельдмаршал Кутузов», «Инженер Сергеев», «Русские люди»; армянский театр — «Русские люди», «Восточный дантист»; театр музкомедии — «Свадебное путешествие».

На докладах и лекциях всегда полно народа, вечером в театрах и концертных залах много свободных мест, футбольные трибуны почти пусты; активный болельщик ушел на фронт, а женщинам не до футбола. Заводы работают в три смены. Фронт требует снарядов, [150] мин, патронов, самолетов, одежды, обуви, продуктов питания. Стоящий у станка понимает, что он работает для фронта, для защиты Родины.

Сегодня передал в Москву заметку о токаре II. Д. Мартыновиче. Встретился с ним на заводе. Прибыл он из Харькова. Опытный мастер, полтора десятка лет за станком. Познакомились в перерыв, когда у станка он пил горячий чай, запивая им густо посоленный черный хлеб. На бумажке аккуратно собрана яичная скорлупа. Он отдыхал, по капли пота еще не высохли на лбу. Говорит с мягким украинским акцентом, карие глаза с веселым огоньком. Но о себе рассказывать не желает.

— Ну чего о себе говорить. Работаю как вси. Вот браты мои, которые на фронте, — так это гарные хлопцы, так это уж, будьте здоровы, дают жизни, не подкачают. Микола — пулеметчик, а Павло — танкист. А мое дело — им помогать. Вот и стараюсь, как могу, и соседям помогаю.

Соседи Петра — подростки. Они уже включили моторы и склонились к резцам. Петр закончил свой завтрак или обед, поднялся и тем дал понять, что интервью окончено. Пришлось у начальника цеха получать дополнительные данные.

— Приехал Петр Давыдович на завод, — говорит начальник цеха Ларионов, — и с первых дней стал выполнять две-три нормы. Дали ему новый станок. Он поработал несколько дней, потом пришел и говорит, что из этого станка можно выжать больше. Произвел какие-то расчеты, попросил сделать по его эскизу приспособление. Сделали. И Петр стал давать десять и больше норм. А вот после праздников поручили ему выполнить срочный заказ. За десять часов он, используя своп приспособления, нарезал и обработал гору детален. Подсчитали и ахнули — 4500 процентов дневного задания. Золотой он человек, свои секреты не прячет. Ребятишки на него смотрят, как на волшебника. Особенно к нему привязан один парнишка, сын испанского коммуниста. Они и живут вместе.

Вечером пришел большой документ Совинформбюро — «Преступная клика Гитлера грабит и уничтожает культурные богатства Советского Союза». Все взволнованы этим сообщением. Маргарита вслух высказывает свое негодование: [151]

— Я не могу спокойно читать этот страшный документ. Это гунны, варвары жгут, убивают, грабят все подряд. В голове не укладывается!

— Маргарита, не волнуйся, — спокойно говорит Дмитрий, — не мешай мне переводить. Да, почему ты обижаешь своих дальних родственников, сравниваешь фашистов с гуннами. Гунны были дикими ордами и не ведали, что творили, а у гитлеровцев все заранее продумано: убивают по плану, грабят и насилуют также! Да! Не смотри на меня, как на циника. У них специальная служба, которая поставляет девушек из порабощенных стран в солдатские и офицерские дома терпимости. Прочитай, Маргарита, еще раз предпоследний абзац документа. «Они поставили своей целью не только материально, но и духовно обезоружить народы СССР, дабы легче было онемечить советских людей и превратить их в бессловесных рабов немецких баронов». Так бы они поступили со всеми народами мира, если бы завоевали мировое господство. Хорошо, что на свете есть Советский Союз и Красная Армия. Эх, братцы, как мне хочется посмотреть, когда Гитлера и его свору будут возить в клетках по городам и показывать, как омерзительных животных!

— Не будем спорить, товарищи. В один сеанс не передадим этот важный документ, давайте продумаем порядок его передачи на эти дни, — предлагаю всем редакциям. — Необходимо довести до всего мира преступления фашистов. Показать, что гитлеровское государство — угроза всей мировой культуре, что фашисты нагло попирают все человеческие нормы морали и права. На каждую страну к этому сообщению следует подготовить комментарии. Ведь мы имеем много фактов, как гитлеровцы расхищают культурные богатства Греции, Югославии, Франции и других стран. Необходимо показать, что в роли грабителей выступают не только простые оболваненные солдаты, которые посылают домой посылки с детскими вещами и женскими платьями, что в роли бандитов действуют дипломированные доктора наук — специалисты по искусству. Пусть и в Англии, и в Америке, в каждой стране люди узнают об истинном лице фашизма, пусть подумают о том, что несет миру Гитлер.

В аппаратной на пульте мигают зеленые и красные лампочки. Одновременно работают все передатчики. Студни [152] заняты. Дежурный инженер включает для прослушивания студию за студией. Густым баритоном передает Дмитрий сообщение Совинформбюро на Болгарию. Рассказывает о грабежах фашистов в Петергофском и Павловском дворцах. Его язык переносит меня на тридцать лет назад в сельскую приходскую школу на уроки древнеславяиского языка. Сколько раз я стоял на коленях в углу класса за плохо заученные наизусть молитвы и катехизис! Тогда этот язык для меня был чужим и непонятным, сегодня воскресились в памяти знакомые слова и не надо переводчика с болгарского.

Включаю другую студию — взволнованно, несколько торопливо говорит Юра Збарович. Его язык я понимаю уже с трудом. Юра передает сообщение Информбюро о вандализме гитлеровцев во Львове, древнем славянском городе, богатом замечательными памятниками древней культуры. Звучит голос не застенчивого юноши, а прокурора, который на весь мир призывает к ответу закоренелых преступников.

Приятно слушать певучую речь Марии Подано. Она льется свободно, страстно. Хороший она диктор. Сейчас ее слушают десятки тысяч итальянцев, и ее зажигательная речь, наверное, вызывает у слушателей чувство возмущения и гнева. Ведь итальянцы живут в стране, которая является мировой сокровищницей искусства.

Шалею, что мне не пришлось изучать греческий. Как пламенный трибун обрушивается сейчас Ольга Иванова на гитлеровскую клику. Рассказывая о грабежах фашистов в Советском Союзе, она говорит и о том, как грабят, разрушают фашисты Грецию, ее плененную родину — древний очаг мировой культуры.

В коридоре встречаю Мареки. Его давно не видел. Он куда-то уезжал. Зазывает меня в свою комнату. Рассказываю ему о делах на фронтах, но он и сам хорошо все знает. Сегодня у него радостно блестят глаза, значит, получил добрые вести. Жду, что расскажет.

— Мы — накануне величайших событий. Если сегодня врага остановили, то, по логике, завтра начнут гнать, и еще как гнать. Я внимательно слежу за турецкой политикой. Немцы с первого дня хотели турок втравить в войну. Для этого был послан личный доверенный Гитлера фон Папен. Турки стали крутиться, ждать [153] для себя удобной ситуации. Все дивизии сволокли к советской границе, чтобы в удобный момент броситься в Закавказье. Сегодня слушаю турецкого комментатора и не узнаю его. Он уже пророчествует о крушении оси Берлин — Рим — Токио. Италия, мол, скоро выйдет из игры, во всей Европе престиж Гитлера поколеблен. Ну, думаю, и храбрый заяц. Послушай, что он изрек: «Все оккупированные страны и народы убедятся в том, что неверно представлять немцев непобедимыми. Великолепное сопротивление России и величие гигантской борьбы русских за Сталинград пробудили очень большие надежды и упования среди угнетенных народов Европы». И дальше: «До сих пор наступали немцы, а демократия оборонялась. Отныне будет наоборот». Я, грешным делом, подумал, не ты ли, Павел, в Анкару послал своего диктора, — рассмеялся Марек.

Хорошие новости идут из Болгарии. Отечественный фронт крепнет. Разгорается партизанское движение. У правительства Филова под ногами уже горит земля. Но фашистский лакей так и останется лакеем, пока не будет сброшен в помойную яму.

Интересный человек Марек. Посидишь с ним — будто прочитаешь страницы мудрой книги. Но о себе почти ничего не рассказывает. Знаю, что до войны был преподавателем, и все. Но видно, что он прошел суровую революционную школу. Может быть, Дора что-нибудь о нем расскажет? Надо с ней поговорить.

РАЗГРОМ ФАШИСТОВ ПОД ВЛАДИКАВКАЗОМ. СЕДЬМАЯ СИМФОНИЯ Д. ШОСТАКОВИЧА. «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС». СОКРУШЕНИЕ АРМИИ ПАУЛЮСА ПОД СТАЛИНГРАДОМ. САТЕЛЛИТЫ СПАСАЮТ ШКУРУ. МОРЯКИ ТУЛОНА НЕ КАПИТУЛИРУЮТ II КОРАБЛИ НЕ СДАЮТ. ТАНКОВАЯ КОЛОННА «КОЛХОЗНИК ГРУЗИИ»

Ночью пришло важное сообщение Совинформбюро. Затаив дыхание, слушали Юрия Левитана. Чеканя каждое слово, он произносит: «Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа (город Орджоникидзе)». Делает паузу и ровным голосом продолжает: «Многодневные бои на подступах к Владикавказу (город Орджоникидзе), — через маленькую паузу торжественно добавляет, — закончились поражением немцев. В [154] этих боях нашими войсками разгромлены (выделяет голосом) 13-я немецкая танковая дивизия, полк «Бранденбург», 45-й велобатальон, 7-й саперный батальон, 525-й дивизион противотанковой обороны, батальон 1-й немецкой горнострелковой дивизии и 336-й отдельный батальон. (Пауза.) Нанесены серьезные потери 23-й немецкой танковой дивизии, 2-й румынской горнострелковой дивизии и другим частям противника».

Левитан перечисляет взятые трофеи, затем останавливается и, вкладывая всю силу своей ненависти, заканчивает: «На поле боя немцы оставили свыше пяти тысяч трупов солдат и офицеров. Количество раненых в несколько раз превышает число убитых».

Юрий Збарович не выдерживает и при последних словах диктора кричит: «Ура!» Все от радости хлопают в ладоши. Хладнокровный Володя Ковач густым басом выражает свое восхищение:

— Вот это здорово! Значит, ворота в Закавказье закрыты. Товарищи, кто успел записать? Давайте текст, пусть поскорее хортисты проглотят эту пилюлю. У нас есть еще что добавить, есть интересные письма венгерских солдат. Им уже эта война за Гитлера осточертела.

Застучали машинки. Через несколько минут в эфире зазвучали голоса наших дикторов.

Утром рассказываю подробно о той обстановке, которая сложилась в последние недели на Северном Кавказе, какие усилия пришлось приложить, чтобы отвести угрозу прорыва фашистов к Военно-Грузинской дороге. Решали часы, немцы были в пригороде Владикавказа и обстреливали город. Теперь опасность снята, но гитлеровцы не изменили своих планов, они бросают на наш фронт все новые и новые части.

Говорю о подвигах защитников Кавказа. В Политуправлении фронта, в редакции фронтовой газеты меня снабдили примерами героических подвигов солдат и офицеров. В боях у Нальчика прославились молодые грузины — сержант Мгалобашвили и красноармеец Каландия. Они вдвоем остались у орудия, по которому в упор стреляли одиннадцать танков. Огневую позицию орудия бомбили несколько вражеских самолетов. Артиллеристы подбили прямой наводкой три фашистских танка и заставили отступить остальные.

Товарищи расспрашивают о подробностях. Старательно [155] записывают факты, фамилии героев. Упрекают, что все-таки слишком мало принес им материала, что они готовы без отдыха переводить и передавать в эфир.

— Ведь сейчас, как никогда, пас слушает народ. Каждый факт, показывающий силу и отвагу советских воинов, воодушевляет народ в оккупированных странах, — говорит Кудряц.

— До чего сейчас интересно сидеть у микрофона, — замечает Ольга. — Когда говоришь, то видишь радость на лицах слушателей.

Смотрю на своих соратников — все очень устали, спят урывками. Надо переводить, писать комментарии и говорить, говорить, говорить в микрофон. Особенно плохо выглядит Ольга Иванова — она ведь одна. Договорился с одним коммунистом — греком — греков в Грузии много — о переводческой работе. Надеюсь, что оп поможет Ольге. Придется сходить к министру торговли Нестору Георгадзе и попросить у него дополнительных продуктов: тех, что выдают по карточкам, явно не хватает.

Вечером с небольшой группой товарищей идем в оперный театр слушать Седьмую симфонию Д. Шостаковича, Дирижер — заслуженный артист А. В. Гаук. Изумительная симфония по своей выразительности и правдивости музыкального языка. Она была созвучна нашему настроению. Сама история создания этого выдающегося музыкального произведения как бы поднимала его общественную значимость. Ведь Дмитрий Шостакович писал музыку в осажденном Ленинграде, под артиллерийским обстрелом и бомбежкой. Стойкость и мужество, вера в победу характеризовали в те дни каждого ленинградца. Композитор гениально отобразил величие духа и несгибаемую волю не только защитников города-героя, но всего советского народа. Упорно лезут вперед танковые колонны врага. Но они наталкиваются на могучую силу, которая в страшной схватке дробит, уничтожает стальной поток смерти. Сила правды, светлого разума победила. Мир и радость восторжествовали.

При выходе из театра проверяем свои пропуска. Местное радио многократно напоминает о строгом соблюдении светомаскировки и правил движения по городу в ночное время. [156]

.В приподнятом настроении возвращаемся на работу. Все еще полны музыкой. Получили телеграфное предупреждение, чтобы были готовы к приему важного сообщения. Ломаем голову в догадках. Может быть, второй фронт открыли союзники? Может быть, еще кто присоединился к оси? Включили радиоприемники. Москва передает позывные. Томительно идут минуты. Почему молчит Левитан? Что случилось? И вдруг напряженную тишину разрывает знакомый, родной голос.

«В последний час». (Необычно длительная пауза). «Успешное наступление наших войск в районе города Сталинграда». «На днях... наши войска... расположенные на подступах Сталинграда... перешли в наступление против немецко-фашистских войск... Наступление началось в двух направлениях: с северо-запада... и с юга от Сталинграда... Прорвав оборонительную линию противника протяжением 30 километров на северо-западе (в районе Серафимович), а на юге от Сталинграда — протяжением 20 километров, наши войска за три дня напряженных боев, преодолевая сопротивление противника... продвинулись на 60–70 километров. Нашими войсками заняты город Калач на восточном берегу Дона, станция Кривомузгинская (Советск), станция и город Абганерово. Таким образом, обе железные дороги, снабжающие войска противника, расположенные восточнее Дона, оказались перерезанными.

В ходе наступления наших войск полностью разгромлены 6 пехотных и одна танковая дивизия противника. Нанесены большие потери семи пехотным, двум танковым и двум моторизованным дивизиям противника.

Захвачено за три дня боев 13 000 пленных и 360 орудий. Захвачено также много пулеметов, минометов, винтовок, автомашин, большое количество складов с боеприпасами, вооружением и продовольствием. Трофеи подсчитываются. Противник оставил на ноле боя более 14 000 трупов солдат и офицеров. В боях отличились войска генерал-лейтенанта т. Романенко, генерал-майора т. Чистякова, генерал-майора т. Толбухина, генерал-майора т. Труфанова, генерал-майора т. Батова. Наступление наших войск продолжается».

Левитан закончил. После краткого перерыва торжественно передал сводку за 23 ноября:

«Наступление наших войск продолжается. За этот [157] день наши войска продвинулись на 15–20 километров, освобождено много населенных пунктов, захвачены большие трофеи. Количество пленных возросло до 24 000, за этот день противник оставил на поле боя 12 000 трупов солдат и офицеров».

Вот это удар! Вот это сила! Вот это симфония! Кто аплодирует, кто стал насвистывать бравурный марш, женщины целуются, смеются и плачут от радости. Пришел Марек. На его обычно спокойном и даже несколько суровом лице светилась улыбка. Громко поздравил всех присутствующих с великолепной победой Красной Армии.

— Товарищи, разгром немцев начался. Теперь им придется кричать: «Дранг нах вестен». Бежать на запад по горячей земле. Такой удар не случаен, он хорошо продуман и подготовлен. История работает на нас, а мы должны работать на историю.

Всем не до сна. Утомление как рукой сняло. С тем же чувством, с каким передавал сообщение Левитан, зазвучали голоса наших дикторов на оккупированные страны, на весь мир, куда доходят волны наших радиостанций. Всю ночь и весь следующий день многократно передавали эти волнующие новости, которых ждали те, кто боролся с фашизмом, кто его жгуче ненавидел, кто не терял веры в силы государства рабочих и крестьян.

Достали и повесили на стену карту Сталинградской области. Красные флажки густо ее расцветили и с севера и с юга от Сталинграда, обозначая освобожденные города и населенные пункты. Близкими стали доселе неизвестные названия — Кривомузгинская, Зимовский, Трехостровскпй, Сиротинская, Акатовка, Перегрузный, Бырючков, Громославка, Ляпичев, Мариновка и многие, многие другие, которые каждый день приносили сообщения Совинформбюро. Очень трудно было произносить многие из них на итальянском, греческом, румынском и венгерском языках. Но товарищи предварительно репетировали. Особенно трудно приходилось Марии, когда в слове сразу подряд возникали три и более согласных, например Скляров. Ее певучий итальянский язык восставал против такого сочетания и стремился переделать на свой лад. Получалось — Слялов. Это же искажение географии! Появлялось «к», исчезало «р» и наоборот. И смех и грех. Кончалось тем, что информацию, [158] обильно насыщенную подобными словами, Мария просила передавать Георгия. Но это было редко. Мужественная итальянка старалась сама донести до народа весть о победоносном наступлении Красной Армии, сообщить горькую правду о разгроме «голубых» итальянских дивизий под Сталинградом, о гибели тысяч итальянцев в снегах приволжских степей.

Наша красавица румынка передает подробный рассказ о том, как была разбита румынская армия генерала Ласкара, как подло поступили со своими союзниками гитлеровцы, не оказав никакой помощи попавшим в окружение союзникам. Напрасно взывал Антонеску к Гитлеру. Вся немецко-итальянско-румынская группировка под Сталинградом была обречена. Гитлер это знал. Единственно, что он сделал, — наградил Ласкара крестом с дубовыми ветками, но ему это уже не было нужно. Ласкар сидел в плену, в теплой хате. Под Сталинградом погибли две румынские армии, погибли без славы и почета. Пусть этот скорбный факт дойдет до каждой румынской семьи. Изабелла по нескольку раз в день передавала фронтовые новости на Румынию. Сегодня в ее передаче письмо С. Албу, румынского солдата, которому не удалось его отправить. Он писал матери в Бухарест: «Дорогая мама, живу под вечным страхом смерти. Уже несколько дней не получаем ни пищи, ни табаку. Даже воды нельзя найти здесь. Недавно русские атаковали пас, и опять мы потеряли много солдат и офицеров. Мне все это так надоело, что я уже больше не в силах терпеть... Если дальше так будет продолжаться, то я сойду с ума. Здесь уже погибло больше половины полка. Прошу Вас еще раз, сделайте все, что можно, но вырвите меня из России».

Сын не вернулся домой.

Мировой эфир заполнен сталинградскими событиями. Слушаем иностранные станции, записываем наиболее интересные передачи, чтобы использовать их в очередных комментариях.

Мощный удар под Сталинградом был неожиданным и для наших врагов и для наших друзей. Еще несколько дней назад Гитлер обещал своим солдатам утепленные блиндажи под Сталинградом. Совсем недавно английское радио передавало, что если Сталинград удастся отстоять, то это будет чудом. Сегодня английская газета «Стар» уже пишет: «Сталинград поднялся, как [159] привидение... Если мешок, в котором, по-видимому, оказалась огромная гитлеровская армия под Сталинградом, будет закрыт, тогда Германия окажется перед военным поражением».

Интересно, что же говорят немцы? Слушаем Берлин. Ни звука о разгроме под Сталинградом. Скрывают от народа правду. Рассказывают о поражении наших дивизий, о каком-то новом эффективном немецком оружии, электрическом пулемете и прочей чепухе.

И это нам на руку. Кудряц уже пишет комментарий на эту тему: «Почему фашисты скрывают правду от народа». В унисон с артиллерийскими залпами под Сталинградом раздались взрывы в Тулоне. Фашисты хотели внезапно захватить французские военные корабли, но их замысел был разгадан. Французские патриоты успели потопить флот и взорвать береговые батареи, морской арсенал, склады с боеприпасами и горючим.

Непрерывно идут телеграммы с потрясающими новостями. Развивая наступление под Сталинградом, наши войска перешли в наступление на Центральном фронте в районе Ржева и Великих Лук. Трещит вся гитлеровская машина и на востоке и на западе.

В коридоре встречаю Марека. Он просит зайти к нему. Из-под нависших бровей весело и молодо блестят глаза. Марек очень доволен.

— Сталинград, как могучий вулкан, потряс всю фашистскую военную машину и показал всему миру ее ненадежность и обреченность, — говорит Марек. — Удар — сокрушающий. Все попытки Манштейна пробиться к Паулюсу оказались бесплодными и трехсотпятидесятитысячная отборная армия фашистов находится в мешке, из которого ей уже не вылезти. Ты посмотри, Павел, как ведут себя «союзнички» Гитлера. Антонеску уже начал разговаривать басом со своим хозяином. Ищет пути, как вылезти из фашистской трясины. Венгры тоже стали напоминать о своих национальных интересах. Л уже о продажных правителях Болгарии и говорить нечего. Болгарский народ, когда узнал о разгроме гитлеровцев под Сталинградом, открыто стал праздновать. Десятки тысяч ушли в партизаны. Царь Борис и правительство предателя Филова чувствуют себя как на углях. Скоро, брат, скоро придет свобода к болгарскому народу, — потирая руки, с возбуждением закончил Марек. [160]

— Ну, а как теперь ведут себя турки? Что у них сейчас происходит?

— Турки? Они тоже жить хотят. Если бы они верили в победу Гитлера, то давно бы бросились в этот омут. Но и, занимая позицию нейтралитета, они открыто помогают Гитлеру. Ведь совсем недавно, чтобы показать свою лакейскую преданность Гитлеру, турки затеяли судебную комедию по обвинению советских дипломатов Павлова и Корнилова в покушении на фон Папена. А сейчас, после Сталинграда, прекращают эту комедию. Вот у дуче действительно дела, как говорится, полный швах. В самой Италии положение весьма тяжелое. Народ голодает. Сотни тысяч итальянцев погибли за антинародную политику Муссолини. Надо ожидать, что Италия скоро вылетит из этой авантюрной игры... Дело близится к нашей победе. Павел, ты сейчас, наверное, на иголках. Вижу, что ты не хочешь сидеть в Тбилиси и кахетинское тебе набило оскомину. Ничего, скоро нас покинешь. Встретимся с тобой в маленьком красивом болгарском городке. Вот тогда тебя угощу самым лучшим вином в мире.

— Неужели самым лучшим?

— Нет. Может быть, на свете есть и лучше его, но для меня оно самое лучшее. Ведь оно родное. Поставлю на стол овечий сыр и горячую кукурузную лепешку.

— А шашлык будет?

— Обязательно будет, из молодого барашка.

— Тогда непременно встретимся. Только, Марек, давай поскорее, а то барашек будет старый.

Рассказываю Мареку об отклике, который получил в Грузии патриотический почин тамбовских колхозников, собравших 40 миллионов рублей на строительство танковой колонны «Тамбовский колхозник». За одну неделю в Грузии собрано более 70 миллионов рублей. Сегодня «Заря Востока» публикует портреты грузинских последователей саратовского колхозника Ферапонта Головатого: председателя колхоза Горийского района Степана Багдошвили, внесшего на строительство танковой колонны «Колхозник Грузии» 275 тысяч рублей, колхозника югоосетинского колхоза Георгия Башарули, внесшего 150 тысяч рублей, и председателя колхоза Борчалинского района Мухтара Курбанова, внесшего 115 тысяч рублей. [161]

А вот что пишет колхозница Зугдидского района Купуния:

«Мой муж сражается под Сталинградом в рядах Красной Армии. Провожая мужа в армию, я дала ему слово работать в колхозе не покладая рук и этим помогать фронту. Свое обещание я выполняю честно. Мы, женщины, должны сделать все для ускорения победы над врагом и ничего для этого не жалеть. Я знаю, что война обходится нашему государству дорого, и поэтому все своп личные трудовые сбережения я вношу на постройку танковой колонны «Колхозник Грузии».

Марек был глубоко взволнован. На глазах навернулись слезы. Он встал и начал нервно ходить по маленькой комнате.

В редакции стоит небывалый шум. Кудряц и Николаев у карты прогнозируют направление последующих ударов Красной Армии. Один доказывает, что самое выгодное направление — через Прибалтику ворваться в Пруссию и в кратчайший срок разгромить фашистов, другой считает более важным — выйти на Днепр и захлопнуть в ловушки всю гитлеровскую армию.

— Да, товарищи, у вас гладко на бумаге, а вы забыли про овраги. До полного разгрома фашистов еще далеко, потребуются колоссальные усилия нашего парода л много времени, чтобы добиться победы. Нельзя недооценивать силы врага. Ведь он еще стоит у ворот Кавказа, а фашизм будет сражаться до последнего солдата. Армия Паулюса в безнадежном положении, а не капитулирует, хотя она обречена на полное уничтожение. Почему? Враг верит еще в свои силы, в свое превосходство. Кстати, почему вы затеяли этот стратегический спор?

— Им надоело сидеть в Тбилиси, вот они и стали гадать, когда отсюда уедут, — сказал Юрий.

— Так на этот вопрос очень легко ответить. Каждая редакция уедет в Москву сразу же, как Красная Армия войдет в столицу его страны. Вначале, конечно, поедет наша Изабелла, затем Дора с Дмитрием, потом Юра и Маргарита с Володей.

— Но мы ведь тоже хотим домой! — хором воскликнули Ольга и Мария.

— Вы тоже поедете на родину, но только чуть-чуть попозже.

— Ну, если чуть-чуть, то тогда мы согласны ехать [162] самыми последними, — смеясь, согласились Мария и Ольга.

Юра встает и торжественно объявляет свои подсчеты потерь немцев в период наступления Красной Армии за эти два зимних месяца. Цифры были встречены бурными аплодисментами. Дора, улыбаясь, вынимает из стола сверток и вручает Юрию. В свертке кусок колбасы, два яблока и белая булка. Яблоки Юра подарил женщинам, а колбасу и хлеб стал аппетитно поглощать. Юре очень не хватало получаемого пайка, и все мы его подкармливали, чем могли.

Вечер. Быстро спускаются сумерки. В Тбилиси они совсем короткие. Через несколько минут после захода солнца с востока быстро натягивается плотное ночное полотно. В комнате одна Дора. Она печатает статью Марека. Товарищи придут через два-три часа.

— Дора, вы знаете, что я скоро уеду на фронт?

— Очень жаль. Мы все так с вами подружились.

— Мне тоже тяжело расставаться с вами. Дора, я много говорил с товарищем Мареком, но, к сожалению, о нем знаю очень мало. Он о себе почти не рассказывает. Знаю, что он — крупный коминтерновский деятель и много лет работает с Георгием Димитровым, — вот и все.

Дора рассмеялась:

— Марек бранить не будет, если я немного расскажу о нем, тем более что он вас приглашал в Болгарию и вы должны кое-что знать о хозяине. Сколько, по-вашему, Мареку лет?

— Ну... думаю... лет шестьдесят, не меньше.

— Ему только недавно исполнилось пятьдесят. Это его так жизнь состарила. Он родился в 1889 году в маленьком болгарском городке Дуппице, недалеко от турецкой границы. Из одиннадцати детей в семье восемь [163] умерло. Когда родился Марек, он был настолько слабенький, что мать не верила, что он может выжить, и назвала его Станке, что по-русски звучит как «останься».

— Так, значит, его зовут не Степан, а Станке?

— И так и так. Когда он пошел в школу, то записали Стефаном. Замечательный человек был его старший брат Иван, типичный народник-просветитель. Иван выбился в учителя, знал жизнь народа, его горе, нищету, бесправие. Знаком был с марксистской литературой. За просветительскую деятельность и призыв к бунту крестьян Ивана отстранили от учительской работы. Тогда он с товарищами организовал типографию и стал выпускать книги для народа. Иван оказал огромное влияние на Марека, приобщил его к социалистическим идеям.

К сожалению, Иван рано умер от туберкулеза. Его библиотека перешла к Станке и была им проштудирована. Так он познакомился с трудами Маркса, Энгельса, Плеханова, Благоева и других революционеров. По окончании школы Станке поступил в Кюстендильское педагогическое училище. Кюстендил, небольшой городок на границе с Македонией, был пристанищем всех, кто бежал из Турции, кто боролся за освобождение болгар от туретчины. Поэтому не случайно в училище было много революционно настроенной молодежи. Марек решил идти по стопам брата. Днем он учился, а ночью работал в типографии печатником, выполняя поручения местной социал-демократической группы. Станке был организатором первого марксистского кружка в училище. Вскоре начальство узнало об этой его деятельности и исключило за «неподобающее поведение». Марек рассказывал: «Вызвал меня директор. Застучал по столу кулаком и кричит: «Ты, паршивец, сегодня выступаешь против бога, а завтра пойдешь против царя и отечества! Какой из тебя будет учитель?! Вон!!!» Так и выгнали».

Марек скоро проявил себя как теоретически подготовленный марксист. Когда ему было пятнадцать лет, он выступил на окружной конференции социал-демократов против оппортунистов. Тогда же написал брошюру «Первобытный коммунизм и будущее социалистическое общество».

— Л как он познакомился с Георгием Димитровым?

— Товарищ Димитров старше Марека и в то время был уже профессиональным революционером. В 1906 году [164] в районе Кюстендила под руководством Димитрова была организована забастовка шахтеров. Станке принимал участие в ней. Тогда-то они и познакомились. Димитров заметил боевого юношу и стал его революционным наставником.

— А удалось Мареку получить образование?

— Да. Он закончил училище. Позднее учился в Софийском университете. Много читал и писал, активно вел революционную борьбу. В те далекие годы очень тяжело жилось рабочим, особенно женщинам — работницам табачных фабрик. Никакой охраны труда, двенадцатичасовой рабочий день, вредная табачная пыль, высокая смертность. Недаром эти фабрики называли гробницами. Среди рабочих табачных фабрик, лесоперерабатывающих заводов, шахтеров вел свою работу Марек. Он возглавил городскую партийную организацию в Дупнице, был делегатом съезда БРСДП тесняков в 1910 году.

— Дора, а что это за тесняки?

— Тесные социалисты, в противоположность широкодельцам. Б 1903 году те, кто стоял на подлинно марксистских позициях, кто признавал руководящую роль рабочего класса, диктатуру пролетариата, принципы демократического централизма, отмежевались от оппортунистов и создали самостоятельную партию БРСДП (т. с.), из которой и образовалась в 20-х годах Болгарская коммунистическая партия.

— Виноват, отвлек вас от Марека.

— Марек всю жизнь боролся с оппортунистами всех мастей и оттенков. В годы мировой войны был одним из организаторов забастовок. По состоянию здоровья его не взяли в армию, он долгое время болел туберкулезом. В 1915 году организовал в Дупнице забастовку работниц табачных фабрик. Интересно, что на демонстрации в одной колонне шли сын, мать, брат, сестра — вся семья Марека. За поддержку Октябрьской революции — при обыске у него нашли ленинский Декрет о мире — его арестовали и послали в штрафной батальон. Но и там он вел работу среди солдат, принимал участие в их восстании. В то время Болгария была, по сути, оккупирована немцами. Немцы жестоко подавили это восстание. В упор из орудий расстреливали восставших. Станке снова арестовали, судили и приговорили к расстрелу. Это был его первый смертный приговор. Но в это время по всей стране начались волнения народа против правительства, [165] проигравшего войну, против продажных чиновников. Напуганное народным волнением, правительство вынуждено было объявить амнистию. Так Марек спасся от смерти.

— Дора, а почему первый смертный приговор? Что, его не раз приговаривали к смерти?

— Три раза. Станке завоевал популярность своими смелыми выступлениями. В 1919 году его избрали в парламент, где он вскоре прославился как замечательный оратор, полемист. Его страшно боялись. Острой, аргументированной речью Марек буквально испепелял оппонентов. Он часто выступал в парламенте по самым актуальным политическим и социальным проблемам.

Вы знаете, что в 1923 году в Болгарии к власти пришло фашистское правительство. Началась полоса террора. Марека арестовали, но за отсутствием улик через несколько месяцев отпустили из тюрьмы. Между тем он работал нелегально секретарем Центрального Комитета по организационным вопросам. После выхода из тюрьмы Марек перешел на подпольную работу, разъезжал по всей стране, восстанавливал разгромленные партийные и комсомольские организации, создавал подпольные типографии. Он показал себя замечательным конспиратором. Ведь Марек обладает исключительным талантом перевоплощения...

— Вот не предполагал. Для меня Марек всегда один и тот же.

— Когда вы ехали поездом из Сухуми, он сидел с вами в одном вагоне и даже в одном купе. Но вы его почему-то не узнали, — расхохоталась Дора. — В те годы это было особенно необходимо, — продолжала Дора. — Сегодня он идет по улице как гимназист, завтра — ремесленник, почтальон, бродячий торговец, офицер, богатый франт. Полиция не могла его поймать. Несмотря на террор и провокации, партия действовала. Издавалась подпольная газета. Полиция раскрыла типографию. Станке избегает ареста и в другом месте снова организует выпуск газеты. А ведь шел 1924 год. Быть коммунистом в то время — значит рисковать жизнью. Марек проводил большую работу по очищению партии от ренегатов, ликвидаторов, капитулянтов.

В 1925 году он выезжает в Москву на Пленум Исполкома Коминтерна, где делает доклад о политическом положении в Болгарии. В это время фашисты наносят [166] удар по партии. Без суда и следствия убивают активистов. Мареку заочно выносят смертный приговор. Центральный Комитет предлагает ему остаться в Москве, и в целях конспирации он тогда получает партийную кличку Марек. А настоящее его имя — Станке Димитров. Я это вам говорю с его разрешения. Скоро Красная Армия придет в Болгарию, и тогда ему уже не нужно будет скрывать свое имя. Тогда будет социалистическая Болгария!

Все эти годы Марек готовил кадры партийных работников, по заданию Центрального Комитета и лично товарища Димитрова нелегально выезжал в Болгарию для руководства подпольным движением. Он много пишет на политические темы. С первых дней войны Марек получил задание вести идеологическую борьбу с фашизмом через нелегальную радиостанцию «Христо Ботев» и радиостанцию «Народный глас». Он трудно сходится с людьми. В этом вина долгих лет подпольной работы, но я вижу, что с вами он подружился, и вы берегите эту дружбу.

Дора умолкла. Так вот кто скрывается под именем Марек! Человек легендарной биографии! Вот у кого надо учиться выдержке и стойкости.

Крепко жму маленькую смуглую руку Доры и взволнованный выхожу из редакции.

Почти два с половиной года Марек вел борьбу с фашизмом через нелегальную радиостанцию «Народный глас». И будни и праздники, каждый день от восьми часов вечера до полуночи звучал сильный голос Марека, и его жадно слушала борющаяся Болгария. Он — и автор, и редактор, и диктор, и импровизатор-полемист. Марек выступал на болгарском и немецком языках, чтобы и до гитлеровских солдат, находящихся в Болгарии, доходил голос правды.

В целях, конспирации приходится все время менять и место и радиоволны. Поэтому «Народный глас» звучал как радио «София», «Скопле», «Истанбул», «Анкара», «Лондон», «Нью-Йорк», «Свободная и независимая Болгария» и т. д. Ежедневно на волнах радиостанций Болгарии разоблачалась лживая фашистская пропаганда, передавалась правдивая информация о положении на фронтах войны, рассказывалось о борьбе антифашистских сил, о преступной антинародной политике продажного правительства. [167]

Велика роль и значение этой самоотверженной работы в те суровые дни войны. В условиях фашистского режима, когда партийная печать не могла доходить до широких народных масс, когда по радио болгарский народ мог слушать только официальные радиопередачи, полные лжи и грязной клеветы на героически сражающийся советский народ, «Народный глас» был источником живой и правдивой информации. Все самые острые события внутренней и международной жизни немедленно находили освещение в этих передачах.

Памятен новогодний вечер 1942 года. По радио Софии с речью должен выступить глава болгарского правительства Филов. За десять минут диктор предупредил слушателей о предстоящем выступлении премьер-министра. Но после слов диктора прозвучал в эфире «таинственный голос»:

— Поздравляем с Новым годом всех болгарских друзей, наших братьев и сестер! С чем могут поздравить народ предавшие родину презренные фашистские лакеи, такие, как Богдан Филов?

Премьер-министр вынужден был прослушать это поздравление. Когда Филов заявил, что судьба болгарского народа была неотделимо связана с новой Германией, Станке сказал: «Все на борьбу с предателями, которые толкают Болгарию в пропасть ради грабительских целей Гитлера! Наш народ навеки связан с братским свободолюбивым народом — с великим нашим освободителем — русским народом!»

А когда Филов призвал болгарский народ к новым жертвам и лишениям во имя «великой общей победы», прозвучал призыв:

«Вон германские войска из Болгарии! Болгарский народ не продаст свою родину! Все на борьбу с проклятым гитлеризмом и его болгарскими лакеями!»

Так вся новогодняя речь премьера прошла в сопровождении Марека. Ни радиотехники, ни тайная и явная полиция не могли обнаружить радиостанцию и заглушить «Народный глас».

Через радиостанции «Христо Ботев» и «Народный глас» заграничное бюро компартии поддерживало непосредственную связь с повстанческим движением в Болгарии, направляло партизанскую борьбу, распространяло боевой опыт. [168]

Вот что писал в своих дневниках партизан Георгий Боков:

«1 декабря 1943 года.

Ночью радио Софии передало речь министра внутренних дел фашистского правительства головореза Дочо Христова, произнесенную в Народном собрании. Главная тема речи — борьба с партизанами, борьба против «разрушительных элементов»... Демагогия, предназначенная для наивных и легковерных! Оратор говорил отвратительно, с заиканием. Сильное впечатление произвела передача «Народный глас» на волне радио «София». Все, кто слушал эту передачу, восхищен остроумной отповедью Доче Христову. Откуда это он выступает? Выступает опытный и теоретически подготовленный товарищ, который хорошо знает внутреннее положение страны и международные вопросы. Казалось, что импровизатор заранее подготовил свое выступление, настолько точно и убедительно он выступал по речи министра, разоблачая ее фашистскую суть, ее лживый, антинародный характер...»

После разгрома немцев под Корсунь-Шевченковским Красная Армия вышла к границам Румынии.

И в Румынии и в Болгарии коммунистические партии развернули широкую работу в массах по подготовке парода к восстанию против фашизма.

Центральный Комитет Болгарской рабочей партии в феврале 1944 года отзывает товарища Марека в Москву.

Георгий Димитров дает Мареку задание готовить людей для отправки в Болгарию, чтобы помочь коммунистам, работающим в подполье, в подготовке народного восстания. Вскоре был решен вопрос о поездке Марека в Болгарию. К этому времени уже была организована постоянная связь с партизанами, с подпольными партийными организациями. Несколько районов целиком находились под контролем партизан. Но они — лишь маленькие островки, где управляла народная власть. Предстояла огромная организаторская работа, решительное сражение но очищению страны от оккупантов.

Марек стал подбирать себе боевых товарищей, с которыми мог бы оп выполнить ответственное поручение партии. Это должны быть проверенные люди, не знающие страха, имеющие опыт подпольной работы. Марек знал многих болгар-эмигрантов. С одними в свое время [169] сражался в Болгарии, вместе с ними прошел и тюрьму и тяжелые годы скитаний, других знал по Комвузу, третьи были известны боевыми подвигами против фашистов. Но жизнь всех раскидала. Многие из боевых друзей уже перебрались на родину. Известно, что часть их погибла, а другие возглавляют партийные подпольные организации или стоят во главе партизанских отрядов.

Товарищи Георгий Димитров и Василий Коларов назвали Мареку нескольких человек, но их надо разыскать; трудность была в том, что некоторые ушли в Красную Армию и находятся где-то на фронте.

Вскоре Марек встречается с Анастасом Алтпармаковым. Он оказался в Москве, по состоянию здоровья его освободили из армии, и он пошел учиться на партийные курсы. Анастаса Марек хорошо знал. Смелый коммунист. Юношей вступил на революционный путь, в партии с 1919 года. После Сентябрьского восстания Ташо, как его звали друзья, уходит в горы, в партизанский отряд «Христо Ботев». Почти два года сражались партизаны, но силы были неравные, и по приказу партии Анастас со своим отрядом вынужден уйти через турецкую границу. Затем он получил возможность выехать в Советский Союз. В Комвузе встречается с Мареком. Станке понравился молодой, веселый, смелый Анастас. Его он рекомендует для посылки на хлебозаготовки, на коллективизацию деревни в Саратовскую область. Анастас с честью справляется с поручением ЦК ВКП(б), и его рекомендуют на пост секретаря сельского райкома партии. 1936 год. Война в Испании. Анастас добивается, чтобы ему разрешили выехать в Испанию сражаться с испанским фашизмом.

Там, в долине Эбро, под Теруэлем храбро сражался интернациональный кавалерийский эскадрон под командованием Христо Зенкова, так звали в Испании Алтпармакова. Тяжелейшие месяцы пришлось провести потом ему в концлагере «Сан-Сюприен» во Франции. Немногие вышли из него живыми. За проволочным заграждением, на промерзшей земле, на леденящем февральском ветру лежали вповалку. Рассказывал потом Ташо, как он с двумя товарищами выкопал в мокром песке яму и в ней они спасались от холода, укрываясь тощими одеялами. Вернулся в Советский Союз Анастас тяжело больным. Два года ушло на лечение. [170]

Началась война с немецким фашизмом, и Анастас рвется в бой. Не взяли его в кадровые части, упросил направить его в войска ПВО. Теперь он рад, что ему выпало счастье готовиться на курсах для поездки в Болгарию. Анастас настойчиво умоляет Марека взять его с собой. Марек подробно интересуется его здоровьем, наводит справки у врачей, получает согласие жены.

Марек очень обрадовался, когда к нему пришел Георгий Ангелов Глухчев, его хороший друг. Георгий намного моложе Марека. В 1920 году, восемнадцати лет, он вступает в партию. По профессии столяр. Активный участник Сентябрьского восстания. Тогда же был арестован с группой повстанцев. Через несколько дней его и тринадцать боевых соратников палачи вывезли за город, поставили на краю могилы и дали залп. Зарывать не стали для устрашения народа. Георгий очнулся. Ранен, но силы еще есть. С трудом вылез из ямы и пополз в лес. Семья лесника выходила его, а затем Георгий уходит к партизанам. В 1924 году эмигрирует в Югославию, спустя некоторое время переезжает в СССР. Здесь он кончает Комвуз, институт красной профессуры, ведет партийную работу на селе. Глухчев приехал в Москву из Чкаловской области, его вызвал Георгий Димитров. Он с удовольствием принимает предложение Марека, но признается, что не имеет опыта.

— Ничего, Георгий, это дело наживное, вместе будем учиться прыгать с парашютом и бросать гранаты, — успокоил его Марек.

Тут же друзья вспомнили еще двух участников Сентябрьского восстания — Ивана Цвейнски и Гавриила Ангелова.

Иван Цвейнски — коммунист с 1920 года, был батраком, рабочим-обувщиком. Неоднократно подвергался арестам. После Сентябрьского восстания вместе с Глухчевым эмигрировал в Югославию, а оттуда — в СССР. Марек его хорошо знал по Комвузу. Известно, что Иван после учебы вел партийную работу на заводах. Ушел добровольцем в Красную Армию.

Гавриил Атапасов Ангелов с 1920 года член коммунистического союза молодежи Болгарии, а с 1924 года — член партии, рабочий табачной фабрики. После Сентябрьского восстания ушел в подполье, выполнял ответственные поручения партии. Вынужден был по приказу [171] партии эмигрировать в СССР. Учился в Комвузе. Марек хорошо помнил Гавриила и по учебе и по Коминтерну, когда ему давались сложные поручения. Про таких, как Ангелов, говорят: «Рискованный парень, но с головой».

Марек начал поиски этих людей. Оказалось, что Ангелов в начале войны ушел на фронт, сражался под Москвой и был тяжело ранен. На лечение отправлен в Бугульму, где и работает директором школы. Сложнее было отыскать Ивана Цвейнски. С помощью политорганов Красной Армии Иван был обнаружен на Западном фронте и действующей части и отозван в Москву.

Пополнилась группа Марека и другими коммунистами. В течение последних лет вел скромную работу бухгалтера в Институте повышения квалификации московской промкооперации Михаил Лазарев Зандопулов. Марек его знал как боевика. Неужели он отошел от активной партийной работы? Не может быть! Ведь в молодости Михаил был смелым молодежным вожаком, секретарем окружкома комсомола в Варне, связным Коминтерна. В 1924 году за нелегальную революционную деятельность приговорен к длительному тюремному заключению. Ведь это над ним был громкий процесс, когда его за убийство в тюрьме провокатора приговорили к смертной казни и под влиянием общественного мнения заменили казнь двенадцатилетним тюремным заключением со строгим режимом. Более десяти лет пробыл Михаил в тюрьме. Но не отошел от революционной работы, его неоднократно опять сажали в тюрьму. Только уже будучи тяжело больным, Михаил, подчиняясь решению партии, эмигрировал.

Марек встречается с Михаилом Лазаревым и от него узнает, что переход на относительно спокойную работу был вызван состоянием здоровья. Сейчас все его болезни позади и он готов выполнить любое поручение партии. Предложение Марека вызвало большую радость Михаила. Сбываются его мечты, он едет в родную Болгарию, чтобы сражаться за свободу.

Последним, кто пополнил группу Марека, был Василий Вылчев. С малых лет пошел работать он на табачную фабрику. В 1925 году, девятнадцати лет, вступает в ряды партии. Провокаторы выдают подпольную комсомольскую организацию, и Василия отправляют на два года в тюрьму. [172]

По выходе из тюрьмы вел активную партийную работу. В условиях жестокого фашистского террора Василий работал секретарем окружных, областных подпольных комитетов партии. Он в совершенстве овладел искусством конспирации. Его заочно приговаривают к десяти годам тюремного заключения. Василий неуловим. В 1936 году по указанию Центрального Комитета партии он переехал в Москву. Хороший, надежный помощник Василий Вылчев!

Марек собирает свою группу и вместе с ней определяет программу подготовки. Времени мало, а сделать надо много. Придется перейти на казарменное положение.

Неосторожность может погубить все дело, вызвать большие жертвы. Опытные подпольщики, они прощаются с семьями и выезжают под Москву. Здесь, вдалеке от населенных пунктов, группа проходит практический курс военных наук. Изучают подрывное дело, радиосвязь, особенности приема на слух, знакомятся с разнообразным оружием и военной техникой противника, учатся парашютной премудрости и совершают несколько прыжков. Это был день треволнений и радости. Прыжки сделаны, и все благополучно. Воздушная стихия покорена. 25 августа 1944 года Марека вместе с его группой вызвали в Москву, к Георгию Димитрову. Георгий Михайлович подробно расспросил, как подготовились к поездке, рассказал о международном положении, о событиях на фронтах. Сообщил, что после битвы в районе Ясс и Кишинева Румыния капитулировала и обратилась к Советскому Союзу с предложениями о мире.

Фашистское правительство Антонеску свергнуто. Вдохновленные победами Красной Армии, румынские трудящиеся под руководством своей коммунистической партии поднялись на борьбу против гитлеровских захватчиков. Румыния объявила войну Германии, и сейчас румынские дивизии плечом к плечу с советскими войсками гонят фашистских оккупантов. Передовые части Красной Армии уже вышли к берегам Дуная. Настало время для решения судьбы Болгарии. Либо, руководимая предательским, профашистским правительством, она будет идти в фарватере Германии и придет к национальной катастрофе, либо восставший народ сбросит продажную свору, порвет с гитлеровской Германией и добьется своего национального возрождения.

В стране налицо революционная ситуация. Правительство [173] реакционной буржуазии и монархистов, полностью обанкротилось. Меняется один состав за другим. Па место палача Божилова пришел другой такой же палач, Багрянов. Лакеи чувствуют неминуемый крах фашизма, идут на прямой обман масс, болтают о нейтралитете, а сами всячески помогают гитлеровцам, обещают амнистии и в то же время зверски расправляются с патриотами. Они все будут делать для того, чтобы не допустить прихода Красной Армии.

В заключение Георгий Димитров объяснил задачи, которые стоят перед группой. Надо максимально использовать сложившуюся в стране благоприятную для подготовки всенародного восстания политическую обстановку. Еще шире развернуть народную борьбу и партизанское движение против гитлеровцев и их болгарских прихвостней, приступить к проведению политических стачек, организовать всеобщую стачку, готовить массы к вооруженному восстанию за установление народной власти. Это генеральная линия партии. Необходимо встретить Красную Армию-освободительницу, поддержать ее восстанием народа против фашистской диктатуры, а после изгнания оккупантов из страны установить власть Отечественного фронта.

Беседа закончилась глубокой ночью. Товарищ Димитров тепло простился с каждым и сказал: «До скорого свидания на освобожденной родине».

Через несколько часов транспортный самолет поднялся в воздух, взяв курс на юго-запад.

Среди гор, около болгаро-югославской границы затерялось маленькое село Доброе Поле — центр партизанского края. Здесь сейчас сосредоточивались крупные партизанские отряды, здесь они формировались и вооружались, а затем шли в бой с фашистами. В последнее время над селением каждую ночь кружились советские самолеты, которые смело пересекали линию фронта, чтобы сбросить оружие, боеприпасы болгарским партизанам. Это местечко и было выбрано для посадки группы Марека.

Накануне дня прилета радист партизанского отряда получил шифровку: «Уточните координаты приземления самолета группы Марека. Г. Димитров».

Площадка была найдена и данные о ней сообщены в Москву. Быстро пришел ответ: «В ночь на 26 августа ждите «группу Марека». На встречу прибыли командиры [174] партизанских отрядов, руководители партийных организаций. Все с нетерпением ждали легендарного революционера, верного соратника Георгия Димитрова.

Люди собрались на краю взлетного поля. Приготовлены сигнальные костры для обозначения посадочной полосы. Подходы надежно прикрыты боевой охраной, зорко стоят на страже партизанские дозорные. Все многократно проверено. Скоро должен прилететь самолет. Проходит час, другой, третий, но не слышно рокота моторов, молчит рация. Запищал позывной сигнал. Радист стал лихорадочно записывать телеграмму, а после расшифровки молча вручил ее командиру партизан Щерю Атанасову и, сдерживая рыдания, пошел с поля. Атанасов при свете электрического фонарика быстро пробежал телеграмму, снял шапку и медленно прочел:

«Вследствие катастрофы самолета погиб Станке Димитров — Марек — испытанный руководитель нашей партии, до конца дней верный сын своего народа и рабочего движения... Димитров».

Самолет разбился в районе Брянска. Трагическая смерть Марека и его боевой группы была большим горем для Болгарской коммунистической партии и народа.

Вот что писал в связи с этим Георгий Димитров:

«Гибель Стефана Димитрова (Марека) — неизгладимое тяжкое горе для Болгарской коммунистической партии и всего нашего народа. Талантливый агитатор и организатор, крупный общественный и политический деятель — наш Станке, как его называли наиболее близкие товарищи, отдал без остатка всю свою неисчерпаемую энергию и блестящие способности за дело рабочего класса и своего народа...

...Наша партия преклоняет свои боевые знамена перед его светлой памятью и доведет до конца великое дело, за которое он отдал свою прекрасную жизнь, за счастье нашего народа и процветание нашей родины «.

Болгарские коммунисты, болгарский народ свято чтут память о своем верном сыне. Ныне город Дупнице, где он родился и начал свою революционную жизнь, назван городом Станке Димитров.

Среди площади высится памятник Станке Димитрову. У его подножия круглый год живые цветы. В доме, где он родился и жил, — музей. Там находятся дорогие [175] реликвии, связанные с жизнью и борьбой замечательного революционера-ленинца.

К нему относятся слова болгарского поэта Христо Ботева:

Породнились города Брянск, Кюстендил и Станке Димитров. И каждый год тысячи сыновей и дочерей Болгарии приезжают в Брянск, чтобы почтить память тех, кто отдал жизнь во имя счастья своего народа. Живые цветы у монумента погибшим говорят, что великий их подвиг незабываем, вечен как жизнь. [176]