Еще один зигзаг

Третьего декабря в числе трех офицеров я прибыл в полк.

Новые мои товарищи: лейтенант Афонин и лейтенант Авотесян. Оба они пришли из госпиталя. Первый — небольшого роста, очень подвижный. Второй — высокий, стройный, неторопливый. Первое впечатление: «Ребята хорошие». Большее внимание привлекал Афонин. На нем была зеленая шинель и маловатая пилотка, сидящая на голове как поварской колпак.

Штаб полка располагался в овраге, отходящем от большой балки.

Встретил нас оперативный дежурный:

— Пополнение?

— Так точно! — за всех ответил Афонин.

— Этому мы всегда рады! Прыгайте вон в ту землянку, — показал дежурный на плащ-палатку, прикрывающую вход.

В маленькой землянке встретил нас помначштаба по строевой части старший лейтенант Шутенков. Левой рукой он прижимал к уху телефонную трубку, а правой что-то записывал.

— Сколько «раис»? [31]

— Пять! — чуть слышалось в трубке.

— «Улит»?

— Три!

По выражению лица и голоса старшего лейтенанта можно было подумать, что он подсчитывает вещи, списанные в утиль. В действительности же помначштаба спрашивал и записывал число убитых и раненых в последнем бою. Вот до какой степени могут зачерстветь нервы! Даже при таком разговоре человек держит себя спокойно!

Быстро закончив процедуру оформления с нами, Шутенков так же спокойно сказал:

— Будете пока в резерве, товарищи! Давайте устраивайтесь где-нибудь тут, поблизости... Отдыхайте.

Мы вышли. Посмотрели вокруг: «Где же устраиваться?» Облазив весь овраг, остановились у одной небольшой ниши, вырытой кем-то из наших предшественников в крутом глинистом берегу. Общими силами, работая поочередно лопаткой, сделали мы эту нишу более просторной. Прикинули — вмещаемся. Закрыли плащ-палаткой вход. «Устроились».

Живем... Снег еще не выпал, но чувствуется, что зима где-то уже недалеко: дует холодный степной ветерок, покрываются ледком лужи. Часто перепадают дожди. Из-за них наш маленький «гарнизон» несколько раз поднимался «по тревоге», чтобы спастись от затопления. Снова поочередно ковыряли мы «потолок» и падающей сухой глиной устилали «пол».

Отопления, конечно, никакого не было. Спали не раздеваясь и не разуваясь, поэтому не зябли.

Труднее с освещением: ни лампы, ни свечки... Жгли обрывки телефонного кабеля. Потом ругали этот кабель за неприятные последствия: от смрада побаливала голова, сажей забивало нос, лицо делалось цыганским. А очищаться от всего этого «нагара» приходилось холодной водой из небольших мутных луж в балке. [32]

Питались три раза в день на полковой кухне, располагавшейся метрах в ста от нас. Сутуловатый черный повар кормил нас, кроме всего прочего, горячими оладьями. Их он очень быстро выпекал на огромной сковороде, виртуозно переворачивая большим ножом. На кончике носа этого «виртуоза» всегда висела капля прозрачной жидкости. Я долго пытался уловить тот момент, когда эта капля упадет-таки на шипящие оладьи, но так и не смог. Проворный повар своевременно проводил по носу то одним, то другим рукавом своей телогрейки. Видно, по этой причине рукава его блестели, словно лакированные. А нож, когда он поднимал правую руку, сверкал, словно казацкий клинок. Но если говорить только об оладьях, то они были вкусные — прекрасный «деликатес»!

Так прожили мы здесь несколько дней, слушая отдаленную стрельбу да изредка прячась от осколков случайно залетавших вражеских снарядов и мин.

Однажды утром оперативный дежурный, сложив в виде рупора ладони своих рук у рта, громко объявил:

— Младший лейтенант Колов, в строевую часть!

А через пять минут, простившись с товарищами, я шагал по холодному инейку в стрелковую роту лейтенанта Иванова. Рота находилась во втором эшелоне на отдыхе. Сюда же раньше меня пришел начальник штаба полка майор Кладницкий. Ему я и представился. Через минуту выскочили из земли пятнадцать солдат. Они уже были готовы: с вычищенными винтовками, задымленными котелками и изрядно постаревшими вещмешками. Командир роты Иванов выстроил солдат в одну шеренгу, сделал перекличку, доложил начальнику штаба и передал ему список.

— Как самочувствие, товарищи? — обратился майор к солдатам.

— Хорош о-о!

— Задача вам известна? [33]

— Так точно! Известна!

— Возражений ни у кого нет?

— Не-эт!

— Ну и прекрасно!

Солдаты задачу знали, потому что, выясняя их пригодность к новому делу, с ними беседовали. А я ничего не знал. За меня решили в штабе.

После разговора с солдатами майор вручил список мне и приказал:

— Товарищ младший лейтенант, пойдете с этой группой в штаб дивизии, в распоряжение майора Лисютенко.

— Есть идти с группой в штаб дивизии! Разрешите выполнять?

— Выполняйте!

Построив группу в колонну по два, я подал команду на движение.

Штаб дивизии находился в близлежащей деревне М.

Выяснилось, что здесь создается отдельная учебная рота по подготовке снайперов. Майор Лисютенко назначен ее командиром.

Приняв меня, майор объяснил:

— Ваша группа — первый взвод. Вы — командир взвода.

Я подумал: «Вот и еще один зигзаг!»

Вскоре явились две такие же группы солдат с офицерами из других полков. Эти группы стали вторым и третьим взводами, а офицеры — их командирами.

Рота скомплектовалась.

— Следовать за мной! — подал команду майор.

Вышли за деревню, на чечевичное поле.

— Вот здесь и будем располагаться. Первая задача — сделать землянки!

Начали... А закончили только к полуночи.

Нам, четырем офицерам, приспособили под жилье большую яму, в которой попахивало бензином. В стенке выкопали нишу-печурку. Топили ее потом целыми ночами, [34] потому что наконец пришла зима со снегами и морозами. Топливо — только ветки акации, валявшиеся на лесозащитной полосе. Целых деревьев уже не было, их вырубили немцы.

Устроившись, приступили к занятиям.

Снайпером никто из нас не был. Даже винтовки-то снайперской никто в руках не держал.

Узнав, что я кончил физмат, Лисютенко обрадовался:

— Есть специалист! Вот ему и карты в руки. Будешь, товарищ Колов, руководить изучением этого ружья.

Пока я изучал «Краткое наставление по снайперской винтовке» и овладевал «ружьем» сам, другие офицеры тренировали солдат в стрельбе из обычных боевых винтовок, обучали маскировке, наблюдению и т. д.

Все последующие занятия уже были посвящены прямой задаче: изучению снайперской винтовки и стрельбе из нее. Стреляли по обычным мишеням, по «Гитлеру». Самый высокий балл получал тот, кто сумел обнаружить и уничтожить замаскировавшегося вражеского снайпера. Роль этого вражеского снайпера играла замаскированная немецкая каска. Изрешетили ее основательно.

Так прошли три недели. Наши курсанты научились прилично стрелять. Но дальше тренироваться в этом деле им предстояло уже на живых мишенях. Срок занятий истек.

Роту снайперов мы сдали. Командиры взводов разошлись по своим полкам. Лисютенко остался в резерве дивизии. Вскоре я встречал его уже комбатом. А судьба снайперов для меня осталась неизвестной — фронтовые дороги так и не свели ни с кем. [35]

Боевое крещение

Вернувшись в полк, я представился тому же помначштаба Шутенкову.

— Очень кстати! — обрадовался он. — Сейчас же отправляйтесь в первую минроту! Там нужен командир взвода.

— У меня нет никакого оружия, товарищ старший лейтенант!

— Это — забота старшины, он вас обеспечит. Идите сюда... — Поднявшись на берег оврага, Шутенков взял с земли кабель и передал его мне: — По этой «нитке» дойдете до артиллеристов. Они покажут, куда идти дальше. Шагайте! Счастливого пути!

Пожав мне руку, старший лейтенант спрыгнул в овраг. А я, согнувшись от пронизывающего ветерка, отправился по «нитке»...

Чистое поле, и никого вокруг... Но вот наткнулся на пушки.

— Привет богу войны!

— Здравия желаю, товарищ младший лейтенант! — отозвался дежурный артиллерист.

— Скажите, как пройти к минометчикам?

Сержант выскочил из окопа, оглядел местность кругом и вытянул руку в нужном направлении:

— Идите прямо. Там встретится балка. В ней и найдете ваши «самовары».

Пошел... А минуты через две что-то угрожающе прошумело над моей головой. Не успел я упасть, как взрывы вздыбили землю сзади меня, у самых артиллерийских позиций. «Артналет! Надо стремительно бежать вперед!»

Пробежав метров сто, я заметил балку... «А вот и они, минометчики!»

Командиром роты оказался уже известный мне лейтенант Афонин. Он тоже меня узнал: [36]

— Х-хо! Старый знакомый! Тебя там не задело?

— Меня-то не задело, а вот артиллеристов, наверно...

— Это мы узнаем... Ну, давай... Будешь командовать вторым взводом... Перепелицын, ко мне!

К нам подбежал пожилой старший сержант:

— Товарищ лейтенант, по вашему вызову...

— Вот тебе новый командир взвода, знакомься! — представил меня Афонин.

Я подал Перепелицыну руку... Пошел принимать взвод.

В дальнейшем своего помощника я всегда называл по имени и отчеству — Дмитрий Никифорович, потому что это был очень симпатичный человек, закаленный воин, прошедший уже много фронтовых дорог.

В моем взводе оказалось несколько человек украинцев. А в роте их было много. Пришли они сюда вскоре же после частичного освобождения Левобережной Украины. Все украинцы хорошо владели русским языком. Никаких затруднений во взаимоотношениях с ними ни сразу, ни в дальнейшем не встретилось. Наоборот, установились очень хорошие товарищеские отношения. Я даже был рад, что попал в такую роту, где много украинцев, потому что еще раньше любил украинские песни, но от кого их услышишь в Сибири? А тут — целый хор.

Были в роте и азербайджанцы, и представители других национальностей, но никакой неприязни друг к другу сослуживцы не проявляли. У всех на шапках пятиконечная красная звезда, значит, все одной нации — советские.

Поместился я в землянке вместе с гвардии лейтенантом Валитовым. Землянка довольно просторная — в ней можно не только лежать, но и сидеть. Рядом с нами, в другом «отсеке», — командир третьего взвода лейтенант Никишин.

На следующий же день Афонин повел меня на передний край.

По чистому полю змейкой тянется неглубокий ход [37] сообщения к окопам. Я несу стереотрубу. Ротный поясняет, что мы поднимаемся по очень пологому склону, что немецкие пули, обтекая небольшую возвышенность, залетают в балку и нередко «цепляются» за таких вот «прохожих», как мы.

Пришли на передовую. Тишина. Даже ветер почти не шумит, потому что кругом — ни кустика, голая степь.

В окопах сидят солдаты. Привалившись спиной к стене, каждый держит меж колен винтовку.

— Только не высовывайтесь, товарищ младший лейтенант... Стреляет, гад! — предупредил меня один.

«Наверно, узнал во мне новичка!» — подумал я.

А он, дожевав сухую корку хлеба, подошел ближе к нам.

Афонин смотрит в стереотрубу.

— Много их там, товарищ лейтенант? — полюбопытствовал солдат.

— Близко не видно ни одного... Прячутся... А вон там далеко два фрица что-то несут... ящики или термоса, Сейчас мы потревожим их спокойную жизнь.

Он взял трубку:

— Лебедев! Никишина дай! Никишин? Приготовь первый... Заряд четвертый... Прицел... Угломер... Одной миной — огонь!

Ротный снова прильнул глазами к окулярам стереотрубы.

— Засуетились, гады! Никишин! Быстро правее... Три беглый огонь!

Тах-тах-тах! — послышалось сзади нас.

— Исчезли! — сказал Афонин, когда там рассеялся дым.

Я подошел к стереотрубе. Смотрю: на нейтральной полосе лежат убитые немцы. После безуспешной контратаки «прописались» они тут навсегда.

В немецком окопе, метров за триста от нас, маячит острая макушка башлыка — по окопу ходит часовой. [38]

На бруствере видна выемка. Вот башлык остановился против нее. Выемку закрыло небритое вражеское лицо. Несколько секунд немец смотрел в нашу сторону. Потом вскинул винтовку на бруствер, прицелился и выстрелил. Вспыхнул дымок. Через одну-две секунды послышался глухой звук выстрела... И опять — тишина.

Это было под Никополем, на левом берегу Днепра. Наша армия, Пятая Ударная, стояла здесь против немецкой группировки генерала Роммеля, того самого генерала, которому не повезло в Африке. Гитлер и послал его сюда, на Днепр, для «искупления грехов». Группировку Роммеля у нас называли «аппендицитом», потому что она была зажата нашими войсками в излучине реки.

Видимо, за особую ответственность, какая возлагалась на них, солдаты и офицеры Роммеля получали здесь полуторный оклад. Наши по этому поводу в насмешку говорили: «полуторный оклад — двойная смерть».

Кончался 1943 год.

Афонин строго-настрого приказал:

— Поздравительные письма к Новому году каждый напиши! Проверю!

Вскоре в руках у всех зашелестела бумага. Солдаты молча склонились над письмами.

Через несколько минут ротный с удовлетворением убедился:

— Пи-шут! Х-хо!

Молоденький солдат-украинец по фамилии Квас заканчивает свой «лыст» виршиками:

В ночь на первое января 1944 года Афонин решил «поздравить» противника с Новым годом. В двадцать три часа пятьдесят минут он подал команду:

— Рота-а-а, к бою! Заряд шестой! Прицел... Угломер... По немецким захватчикам батареей пять мин беглый — ого-онь! [39]

Девять миномётов заговорили наперебой: тах-тах-тах!..

— Отбо-ой! Расчеты — в укрытие! — скомандовал Афонин, когда отстрелялся последний миномет.

Все попрятались в землянки. Время перевалило за полночь. Пора бы и спать, но все настороженно ждут. Противник молчит.

«Не ответить — это не в его нраве, — размышляет ротный вслух. Но потом решает: — Давайте спать. Часовые, по местам!»

Много суток перед этим я не снимал шинель. Надоело спать «снопом». Решил отдохнуть раздевшись. Поддержал меня и Валитов — сняв шинель, он даже сдернул с ног валенки. Легли: Валитов — на правый бок, лицом к стенке, я — на левый, тоже лицом к стенке, головами — к противнику. В шинель я завернулся с руками и с головой, как в одеяло, оставив лишь небольшую отдушину для носа. В таком положении мы и уснули. А через каких-нибудь полчаса сквозь сон я услышал глухой близкий звук и ощутил на себе какую-то тяжесть. Проснувшись окончательно, я понял, что упавший рядом снаряд обрушил на нас стенку окопа. Попытка вскочить была напрасной: я оказался связанным своей шинелью и никак не мог высвободить руки. Стало душно. Но вовремя подбежал Валитов. Он, видно, придавлен был меньше и выкарабкался из-под земли самостоятельно. Извлекли меня из этого «погребения» глухим.

Никакого другого ущерба рота не понесла. Остальные снаряды, брошенные противником в ответ на наше «поздравление», разорвались дальше наших позиций, на пустом месте.

Итак, первое боевое крещение я получил. Глухим был несколько дней. Неприятно шумело в ушах. Но постепенно слух восстановился.

Вскоре наша минрота сменила свои ОП (огневые позиции). Мы оказались на левом фланге батальона, [40] рядом со стрелками и обязаны были контролировать участок фронта протяженностью метров двести, не занятый никем.

Роммелевцы дрожали за свой «аппендицит» и уже не от силы, а от страха бросались в контратаки. Они чувствовали, что стоят на краю пропасти, куда их вот-вот столкнут. При мне полк отбил несколько таких контратак. В одной из них легко ранило нашего Афонина. Вместо него пришел молодой лейтенант: высокого роста, бравый такой; внешним видом своим он производил впечатление сильного и волевого человека. В действительности же новый командир роты показал себя по-детски трусливым.

Немцы готовились к очередной контратаке: затемно, перед утром, они подтянули к передовой танки, повели огонь из пулеметов. Над нами засвистели пули. С нашей стороны открыли огонь 76-миллиметровые пушки. Один танк загорелся. Красиво горит! У немцев произошло замешательство: засуетилась пехота, танки пошли вспять. С нашей стороны огонь усилился: артиллеристы били по танкам, стрелки и минометчики — по живой силе врага.

Вдруг из соседнего окопа передали:

— Командиру второго минвзвода — к командиру роты!

Эта команда относилась ко мне.

Перескочить три-четыре метра по открытой местности — пустяки, но ведь под пулями! А делать нечего — приказание надо выполнять.

Удачно перепрыгнув в соседний окоп, спрашиваю:

— Где командир роты?

— Дальше! — ответили бойцы.

Запинаясь за ноги солдат, бегу дальше. Положив винтовки на бруствер и упершись ногами в заднюю стенку окопа, солдаты ведут огонь.

— Где командир роты? — вторично спрашиваю я.

— Во-он... в нише. [41]

Подбежав к этой нише, я увидел торчащий из нее зад. Ноги человека подогнуты под себя.

— Товарищ лейтенант! По вашему приказанию...

Лейтенант, с трудом повернувшись в «норе», высунул запачканное в глине лицо, что-то скороговоркой сказал и снова принял прежнее положение.

Я больше догадался, чем расслышал: если немцы подойдут близко, минометчики должны вести по ним огонь из личного оружия. Но об этом я знал и сам. Зачем было без нужды рисковать чужой головой, так глубоко запрятав свою? Огонь солдаты и так ведут уже давно.

Контратаку и на этот раз успешно отбили.

Вскоре нас отвели во второй эшелон. В роту вернулся Афонин. А тот, «бравый», ушел. И больше мы с ним не встречались.

Редко были такие, но были: в тылу он бойкий, смелый, а в бою — трус.

Смерти боится каждый. Это предписано жизнью. Но трусить — позорно.

«Вот солдаты идут...»

Нам не довелось участвовать в разгроме «аппендицита». Мы только слышали канонаду боя да рассказы о том, как удирали немцы за Днепр: кто на бочке, кто на бревне... В общем, полуторный оклад вышел им боком.

Наша 267-я стрелковая дивизия, включенная в состав 51-й армии, в те дни перебрасывалась на Сиваш.

Загустевшая, перемешанная ногами и колесами грязь замерзла, ощетинилась острыми кочками. Чернея, узкой лентой тянется дорога на юг. Она то прячется на самом дне балок, то кособочится на склонах холмов, то где-нибудь далеко выскакивает на горизонт, как мираж. Преследуя [42] этот «мираж», ворча и отшучиваясь, солдаты идут и идут. Когда идут по кочкам, говорят: «Пусть лучше бы грязь!» А когда месят грязь — ругают ее. Острый встречный ветер мотает людей. Игольчатый мелкий снежок больно колет лицо, по-хозяйски забирается под воротник. Этот снежок в то же время и мокрый. От него тонким льдом покрывается оружие, становится скользким, ползет из рук.

Наводчик Передня нес на плече минометный ствол. Споткнувшись, он не удержал свой скользкий груз — ствол щукой нырнул вниз. Подскочив от боли, шедший впереди Заваляев ругнулся:

— Ты что, Передок, уснул... твою мать! Наверно, каблук отбил!

— Ты скажи, цела ли пятка. А каблук... хрен с ним! — сердито ворчит Передня, барахтаясь в кочках со своим непослушным стволом.

— А зря ты, Передня, парашютистом-то не стал! — смеются другие. — Висел бы теперь где-нибудь над облаками, побалтывал ножками и напевал что-нибудь веселое. А тут возишься вот с этой чертовой железякой...

— Не-эт! Лучше пинать кочки на земле, чем болтать ногами там! — возражает «парашютист».

Раньше Передня рассказывал, что он действительно пытался стать парашютистом, но не смог. Не улыбнулась ему такая слава. Бросил.

Ночной отдых предполагался в деревне. «Значит, понежимся немножко в тепле!» — радовались мы. А оказалось, что свободного жилья в деревне уже нет — занято другими частями. Пришлось довольствоваться большой конюшней. Выведенные лошадки оставили гостям свое тепло, мягкую солому и крепкий навозный «аромат». Но усталый человек, как и голодный, все воспринимает по-своему. В данном случае для нас крепкий сон — вот верх блаженства! На остальное — наплевать. [43]

Выспались, как дома. Утром, покинув эту «гостеприимную» конюшню, вышли мы навстречу злой и холодной снежной пурге. На земле — белая «скатерть», а в воздухе — колючая мгла...

— Сделаем для минометов санки! — решали одни.

— Прихватим колхозную лошадку! — подсказывали другие. — Вон их сколько! Любую запрягай!

Санки действительно сделали. Но лошадку не «прихватили», в санки впряглись сами.

Идти стало еще труднее: скрытые под снегом кочки и ухабы подстерегали на каждом шагу. Люди запинаются, оступаются, падают, ругаются...

Санки, наскоро сколоченные из досок, быстро разбились, все наше вооружение снова взгромоздилось на плечи солдат.

А ветер совсем остервенел. В порывах люди не могут его преодолеть — останавливаются. Как огромные пузыри, вспучиваются на спинах плащ-палатки. И, готовые оторваться, до поясного ремня задираются полы шинелей...

Кажется, невозможно в такую непогодь встретить что-либо живое в степи. И вдруг метрах в трехстах от нашей колонны показалась лиса. Непрыткой рысцой она бежала в ту же сторону, куда двигались мы. Люди закричали, заухали. Но зверек, видно, не слышал и продолжал спокойно бежать. Раздался одиночный винтовочный выстрел — не выдержала душа какого-то охотника. Пулей задетый снег поднялся небольшим облачком прямо перед лисой. Немножко задержавшись, хитрая «кума» свернула было в сторону, но дальше побежала в том же направлении; видно, туда все-таки лежал ее путь. Тогда уже другой «охотник» преградил лисе путь короткой очередью из ручного пулемета. Она вздыбила пушистый хвост и присела на задние лапки, притормозив бег передними. В этот момент из головы колонны дошла команда: [44]

— Прекратить стрельбу!

— Есть прекратить!

А лиса уже поняла опасность и не рысцой, а вскачь побежала в сторону от нас.

— Эх, ядрена мать, убежал бабин воротник! — вздыхал пулеметчик, не сводя глаз с удирающего зверька. — Упреждение большое взял...