Мечты, мечты...

Сколько на свете ни живешь, все кажется, что по-настоящему еще не жил, а лишь собираешься жить, что настоящая жизнь еще впереди и наступит она тогда, когда сделаешь вот это, это... И каждое это — мечта.

...В ранние утренние часы бывает особенно сладкий сон. Но в то воскресное утро мне было не до сна — готовился к очередному госэкзамену по математике. Даже последние известия по радио слушать не стал.

А в короткие минуты отвлечения мечтал: «Вот уже пятый год и зимой, и летом приезжаю я в институт на сессии студентов-заочников... Закончу — пойдет совсем иная жизнь! Новое лето — новый маршрут... За всю жизнь не изъездишь нашу широченную страну... Ой как много значат эти четыре заглавные буквы СССР!»

А было то воскресное утро 22 июня 1941 года.

Еще раз повторил все формулы в уме. «Извольте не сомневаться, уважаемый Сергей Павлович, — знаю!»

А солнце свое дело тоже знает: миновав свою верхнюю кульминацию, оно разменяло уже и вторую половину дня.

Наскоро закусив, отправился я в институт. Он занимал здание бывшего коммерческого училища за Тюменкой, на высоком берегу Туры. [4]

Вышел на улицу Республики. Солнце все еще пекло. Ослепительно яркое солнце! И я вспомнил: «Ведь сегодня летнее солнцестояние — солнцеворот!» Влился в людской поток. Встречные и попутные необычно оживленно разговаривают: одни — возбужденно и громко, другие — озабоченно и тихо. Я прислушался. И вдруг из этого, в общем-то неразборчивого, гомона людей ясно выделилось и резануло слух страшное слово «война». Я непроизвольно ускорил шаг, а потом, уже не прислушиваясь к прохожим, побежал. В голове сумбурно переплетались мысли: «Экзамены... Война... Семья...»

Через несколько минут я был уже в кругу своих товарищей на просторном балконе институтского здания, куда часто выходили студенты, чтобы «обменяться речами», посмеяться, покурить...

— Слыхал? Добавился еще один экзамен! — наперебой сообщали мне друзья. — Его, наверно, и придется в первую очередь сдавать.

— Да-а... «Мечты, мечты! Где ваша сладость?» — вспомнились вдруг пушкинские слова.

А внизу, под обрывистым берегом, как и прежде, мирно течет Тура. За ней, как грудные дети к матери, плотно прижались к земле деревянные домики заречной стороны города. Вдали, около пристани, как всегда, протяжно гудит пароход, выдыхая серые кружева дыма...

Все так же, но вроде уже и не так... Какая-то невидимая грозная туча вдруг бросила на все это свою холодную тень...

Быстро в городе началась перестройка жизни на военный лад. В другое здание эвакуировался наш институт, уступив свои аудитории госпиталю.

Заочники, являющиеся военнообязанными, разъехались по домам: каждый должен явиться в свой военкомат. Уехали, конечно, мужчины. И все факультеты поэтому вдруг оказались женскими. Да и женщины-то остались только те, которым некого было собирать в армию. [5]

Я приехал домой ночью. Но поселок не спал: в окнах — огни, на улицах — непривычное для этого времени движение.

В моих окнах — тоже огонь. Я брякнул щеколдой калитки. Открыла дверь в сенках жена...

Жизнь на военный лад перестраивалась не только в государстве, но и в каждой семье: одна уже проводила кого-то, другая только собиралась провожать.

Подчинившись нетерпению, утром следующего же дня я пошел в поселковый Совет. И вместо ожидаемой повестки получил «бронь».

Заручившись согласием семьи, я поехал обратно в институт. Вернулись и все мои однокурсники. Впрочем, всего-то нас было шестеро мужчин. Очень многие с годами отстали и «рассеялись».

— А не зря ли мы приехали? Ведь все равно возьмут на фронт, а там... — высказался один.

— Что там? Убьют! Не-ет, так рассуждать — не резон! Государство наше будет жить! И ты пока живой. А живой должен думать о жизни! Учились пять лет и, не получив диплома, бросить институт — это не резон!

С последним согласен был и я: госэкзамены надо сдать.

Так и решили все.

...Полтора месяца сидения над книгами и конспектами прошли незаметно.

И вот госэкзамены сданы. Получены заветные синие корочки — диплом.

Осуществленная мечта — это тоже победа. А праздновать ее будем вместе с главной победой — с победой над врагом.

* * *

Тысячами километров отделялась от фронта Сибирь, а фронт был вроде как рядом. И близость его ощущалась все больше и больше. В местный госпиталь прибывало [6] все больше раненых. То в один, то в другой дом заносила горе «похоронка».

Смерч войны катился на восток. Враг угрожал Москве. Из столицы эвакуировались правительственные учреждения. Все это страшно волновало людей. У каждого, как зубная боль, стоял в голове вопрос: «Неужели наши не отстоят Москву?» Обнадеживающими и ободряющими были известия о том, что Государственный Комитет Обороны во главе с товарищем Сталиным остается в Москве.

В конце 1941 года сводки Совинформбюро уже радовали первыми успехами советских войск на фронтах. Провалился план Гитлера захватить Москву. Рухнул и весь его план «молниеносной» войны.

У советских людей крепла вера в победу над врагом. Но сил и средств от нашего народа требовалось еще много. Заповедью жизни стал лозунг: «Все для фронта!»

В нашем поселке создан военно-учебный пункт. После работы в школе, потуже затянув ремень, ухожу туда и я. Изучаем винтовку, пулемет, гранату, противогаз... Учимся ходить в строю, учимся и петь (какой строй без песни!):

Приемы штыкового боя, способы борьбы с танками... — все входит в программу, рассчитанную на 110 часов.

Занимаемся в любые морозы. А сибирской зиме их не занимать.

— Погреться бы... Холодно... — проронит кто-нибудь свою думку вслух.

— А на фронте не холодно? — ответит командир.

И никто с ним не спорит:

— Да-а, там погреться негде: снизу — мерзлая земля, а сверху — холодное небо... [7]

Где-то в середине января 1942 года закончил я и этот «институт». А шестого февраля предстал перед военно-медицинской комиссией.

— Годен к строевой службе! — сказали мне. — Завтра в десять утра быть на сборном пункте райвоенкомата. Волосы обстричь под машинку. Ясно?

— Ясно!

В парикмахерской — очередь.

— Приспичило же всем в один день подстригаться! — громко высказался один из вновь вошедших.

На него вначале зашикали, но тут же поняли, что «дядя» шутит.

На полу росла куча волос. Скоро свалились в нее и мои. А впереди — почти сутки... «Домой!» — решил я.

Вечером спрыгнул с подножки вагона на своей станции...

С женой проговорили всю ночь: советы, наказы с той и с другой стороны без конца... Незаметно подошло утро — пора прощаться.

— Присядь... Дорога-то дальняя... — тихо сказала жена.

Подошли дети (их трое). Двухлетнего малыша я взял на колени. Прижавшись губами к его шелковистой головке, не удержался — всплакнул. Молча сгоняла слезы жена (хотелось, чтобы спокойнее перенесли это расставание дети). Наполнились влагой глаза дочурки. Крупная капля покатилась по ее розовой щечке и растаяла на моей руке. Милым пухленьким кулачком вытирал глазенки старший сын...

А через несколько минут товарный поезд уносил меня в неведомую даль. [8]

Пути солдатские

На сборный пункт прибыл я вовремя. Пестрая масса людей, ожидая команды, стояла в строю. Спину каждого прикрывал увесистый «сидор» — котомка с домашней едой.

— Р-равня-айсь!... Смирно! Шаго-ом... арш!

Идем к вокзалу. Встречаемся с заплаканными глазами женщин. Слышим прощальные возгласы мужчин:

— Счастливо, друзья!

— До скорого свиданья!..

Неприветливо встретил нас холодный товарный вагон. Со скрежетом, от которого побежал по телу озноб, открылась его широкая дверь, а на пороге повисла железная стремянка. «Пожалуйте! Влезайте!» — беззвучно приглашала она.

«Да-а... Не о таком вагоне я мечтал!»

Ночь... Ритмичный перестук колес... Подавленные дремотой, словно к чему-то прислушиваясь, будущие солдаты молчат.

Но вот поезд встал.

— Кончай ночевать! Выходи строиться!

Толкая друг друга мешками, люди выскакивали из вагонов.

Построились. Пошли.

— Шире шаг!.. Не растягиваться!.. Подтянись!

Вспотевшие и запыхавшиеся, через полчаса мы были уже в лагере.

Город землянок. Не бывал я до этого в подобном «городе» никогда. Всматриваюсь в него с интересом. Землянка... Снаружи — это большой земляной вал. Словно гигантский крот прополз тут под земной поверхностью и приподнял ее над собой.

Первое место новобранца — карантинная рота. Не миновал этого места и я. Место, прямо скажу, неинтересное: [9] солдат — не солдат, потому что в гражданском, и рабочий — не рабочий, потому что все-таки в строго.

* * *

Другое дело — учебный батальон.

Старшина минроты, по званию младший сержант, в первый же день привел новичков в баню, чтобы снять с них гражданский наряд, смыть карантинную «корку» и одеть в солдатское обмундирование.

Жару в бане мало. Тесно. Брусочек мыла размером с ириску я сразу же потерял: выскользнула «ириска» из руки, упала на деревянный пол и мигом скрылась в широкой щели. Но помылись.

Обмундирование получили старое, уважительно именуемое «бывшим в употреблении» или просто — «БУ».

Мне достались: длинная шинель, великоватая шапка-ушанка и не по ногам большие ботинки. Все казалось страшно неудобным. Ремень из пряжки выползал, его то и дело приходилось подтягивать. Ботинки на моих маленьких ногах болтались. Шапка беспрерывно сползала на глаза. Обмотками старшина не обидел никого: у всех они были одинаковые — по два с половиной метра на каждую ногу.

Оказавшись после бани на ветру, я сразу ощутил, как привольно загулял под моей «БУ»-шинелью холодный воздух февраля. А старшина был неумолим — он никому не разрешил оставить на себе что-либо домашнее:

— Все так одеты, и никто еще не замерз!

Возражений быть не могло — пререкаться с начальством не дозволено. Все наше гражданское захлопнулось в неприступной каптерке старшины.

К солдатскому обмундированию я постепенно привык. Мучился только с ботинками. Однажды в утренней темноте громогласный дневальный «запел»:

— Подъе-о-ом! [10]

Полетели вверх шинели. Запрыгали с нар солдаты, засопели над ботинками...

— Выходи на зарядку! — уже скороговоркой скомандовал дневальный.

— Бегом! Бегом! — подгоняли нас младшие командиры.

Через одну минуту все люди стояли в строю. Положенное место в первой шеренге занял и я. При беглом осмотре командир задержал свой взгляд на моих ботинках и схватился за бока от смеху: носки их «смотрели» в разные стороны. Сам я этого в потемках не заметил, потому что ногам-то все равно — так и так болтаются. Последовала команда: «Быстро переобуться!» Я побежал в землянку, выписывая причудливые кривые длинными носками своих осмеянных «штиблет».

Начались занятия по расписанию.

Основной предмет нашей программы — миномет. Увидел я это оружие впервые и ничего, кроме названия, о нем не знал. «Оказывается, чтобы подняться в военных знаниях на какую-то командирскую ступень, начинать надо с самых азов!» — прикидывал я про себя.

Учиться начали прилежно.

Во-первых, узнали, что минометы есть ротные, батальонные и полковые. Более подробно ознакомились с батальонным. Но учеба здесь для меня, как и для многих других, оказалась только началом. Продолжать ее пришлось уже в другом месте.

«Трудно в ученье — легко в бою»

Н-ское военное училище. Семнадцатая минометная рота. Личный состав роты очень неоднороден: есть в ней и молодые люди, только что выбившиеся из подростков, и пожилые, прошедшие уже солидный жизненный путь. Разные [11] все и по образованию: рядом с окончившими семилетку стоят в строю курсанты со средним образованием и даже с институтскими дипломами.

По географическому признаку большинство курсантов нашего набора составляют уральцы и сибиряки.

А наши начальники?

Командир взвода — лейтенант Суворов — только перед нами окончил это же училище. Общее образование — семилетка, возраст — в пределах двадцати лет, физически здоровый юноша. Общевойсковую подготовку знает хорошо, отлично «печатает» шаг, на фронте не был.

Командир отделения — сержант Чухарев — до училища отслужил в армии, образование — тоже около семи классов. В обращении с подчиненными грубоват, но службу армейскую знает хорошо. На фронте тоже не был.

Н-ское училище — это уже не город землянок, а город деревянных казарм. Нары тоже двухэтажные, но на них — не березовые маты, а настоящая чистая и удобная постель.

Заменилось новым обмундированием и все наше «БУ».

Всем понравилась городская баня: светлое и просторное помещение, широкие скамьи (посиди и полежи), много всякой воды, душ... Ходили мы в эту баню аккуратно — раз в десять дней.

Хорошая в училище столовая. И кормили неплохо. В домашних условиях я с такой нормой и не справлялся бы. Но здесь справлялись все, не был исключением и я. Огромная физическая нагрузка давала о себе знать.

Поход в столовую всегда был для нас приятным отдыхом. Поход в баню — праздник. Всеми этими «походами» руководил старшина роты Холодняк.

Интересный был человек этот старшина. Говорят, все [12] украинцы — природные командиры и песенники. Наш старшина вполне это утверждение оправдывал.

Семнадцатая рота всегда ходила с песней. Запевал сам Холодняк. Но, прежде чем запеть, он настроит шаг роты, чтобы колонна шла строгим прямоугольным параллелепипедом. В случае малейшего непорядка подаст голос:

— Закача-а-лись!.. Н-на месте!.. Р-раз два! Р-раз-два! Пр-рямо!.. Всем петь!

Старшина запевает... Рота дружно подхватывает припев. А запевала в это время проверяет, все ли открывают рты.

— Курсант Дарвин! Почему не поете?

— Не могу, товарищ старшина!

— Что значит — не могу? Пойте!

Подскочив к «симулянту», старшина навострил свое ухо, чтобы послушать.

Дарвин запел...

— Замолчать! — сразу вскипел старшина, безнадежно махнув на курсанта рукой.

А Дарвин действительно не мог петь — он совершенно не обладал музыкальным слухом и «пел» все на одной ноте.

Вся жизнь в училище регламентируется строгим распорядком дня. Бодрствование начинается с шести часов утра и длится весь день. Лишь ровно в 23 часа раздается желанная команда: «Отбо-о-ой!»

С этого момента на всей территории училища воцаряется мертвая тишина. Бодрствует только наряд.

Спалось так крепко, что не виделось никаких снов. На который бок вечером ляжешь, с того же утром и вскочишь. Семнадцать часов напряженных занятий лишь с кратковременными перерывами — самое верное средство от бессонницы.

Выспался или не выспался, отдохнул или не отдохнул, ровно в шесть утра будит другая команда: «Подъем!» [13]

Словно облитые холодной водой, вскакивают все. А младшие командиры уже на ногах (их поднимают на несколько минут раньше) и вполголоса вторят дневальному: «Подъем! Подъем!»

Мы натягиваем брюки, ботинки... Самое трудное — обмотки: пять метров на обе ноги надо намотать за какие-нибудь одну-две минуты. А в тесноте толкнешь соседа невзначай, выбьешь из его рук обмотку, и зазмеится она по полу, раскручиваясь и путаясь в ногах у других. «Несчастный» сосед ловит свою обмотку и, поспешно наматывая ее на ногу, думает лишь об одном: «Не опоздать бы в строй!»

Не нравились нам обмотки. Но недаром говорят: «Нет худа без добра». Добрым словом поминали мы эти обмотки, когда ходили на тактические занятия по глубокому снегу уже обутые в сапоги. Провалишься глубже колена в снег и зачерпнешь его полный сапог. Ложись тогда на спину, задирай ноги вверх и вытряхивай. «То ли дело в ботинках с обмотками! Ни одна снежинка не попадет».

Трудно было нам, но не легче приходилось и командирам заниматься с таким «разношерстным» составом людей. В одинаковом обмундировании лейтенанту Суворову мы казались одинаковыми во всем. Со всех он одинаково и спрашивал, невзирая ни на возраст, ни на образование, ни на силу: все должны были отлично ходить, быстро бегать, хорошо ползать, прыгать, стрелять, петь... Фактически же успехи у людей, конечно, были разные: кто прекрасно успевал в одном, тот слабее оказывался в другом, и наоборот.

А занимались, не признавая никаких выходных дней. Выходные отличались от обычных лишь тем, что для них не было расписания: в одно воскресенье копаем котлован, в другое — стираем обмундирование...

Первое Мая провели на полигоне — стреляли из винтовок и наганов. Эти стрельбы входили в программу [14] боевой подготовки, но для праздника — занятие вполне подходящее: интересное и неутомительное, всеми овладевает дух соревнования, каждый старается выбить наибольшее количество очков.

За стрельбу из винтовки как бывший охотник и «Ворошиловский стрелок» я не боялся. Из нагана же я раньше никогда не стрелял. Лишь маленький навык в стрельбе из него приобрел здесь, в училище, поэтому не было твердой уверенности в успехе. Но тут «помог» своему курсанту командир. Когда я уже изготовился и начал целиться, Суворов подскочил ко мне и под самое ухо громко шепнул: «Только не попади... твою мать!»

Я выстрелил.

— Отлично! — крикнул он, увидев пробоину в центре мишени, на черном кружке.

— Так и бей! — воодушевлял он меня.

Второй и третий выстрелы оказались менее удачны, но общий итог — 27 очков из 30 возможных — вполне устраивал и командира и меня.

По окончании стрельб перед строем Суворов объявил мне благодарность.

— Служу Советскому Союзу! — бодро ответил я.

Но, вернувшись на свое место в строй, про себя думал: «Не уверовал бы серьезно в волшебную силу такой «помощи» мой командир! Человек-то ведь он молодой...»

Главное наше оружие — миномет. Овладеть им будущие офицеры-минометчики должны в совершенстве. На первом же занятии преподаватель артиллерии нам сказал:

— Вам надо знать не только материальную часть, боевые и тактические свойства миномета, но и теорию стрельбы. А она, эта теория, есть часть артиллерийской науки вообще и базируется на теории вероятностей. Теория стрельбы помогает наиболее правильно и эффективно решать огневые задачи. [15]

Эти ученые слова многих из нас, так сказать, ошарашили: «Высшая математика... А кто ее знает?» Но преподаватель переключился на историю:

— Первые минометы были созданы в России во время русско-японской войны 1904–1905 годов. Они успешно применялись русскими войсками при обороне Порт-Артура. Уже в более широких масштабах использовались минометы в первой империалистической войне 1914–1918 годов. К этому времени они появились и в других странах, в частности в Германии. Но все иностранцы при создании своих минометов воспользовались русским опытом. Очень большую роль играют минометы в нынешней войне...

После этой лекции среди курсантов вспыхнул спор. Один говорит:

— А зачем она мне, эта самая теория? Стрелять научусь, и точка! Фашистов бить и без теории можно, только мин побольше давай..

Другой возражает:

— Для солдата — точка, а для офицера — запятая. Офицер должен знать больше, так же как врач знает больше, чем его больной. Больной принимает прописанные врачом таблетки — и точка. А врач знает еще и то, почему эти именно таблетки он прописал, а не другие...

Спорить спорили, но как познать теорию, так и овладеть практикой стремились все: внимательно слушали лекции, записывали (учебников-то не было) и учили.

На одном из занятий преподаватель объяснил нам, что такое эллипс рассеивания:

— Допустим, из одного и того же миномета при одних и тех же установках и других равных условиях сделано 100 выстрелов. Как правило, каждый из 100 разрывов произойдет в своей точке. Все эти точки займут некоторую площадь. Оказывается, эта площадь всегда ограничена эллипсом. Вот этот эллипс и называется «эллипсом [16] рассеивания». Эллипс имеет центр, в котором пересекаются две его оси симметрии. Отклонения разрывов от этих осей и по дальности, и боковые равновероятны. Таков закон.

Преподаватель нарисовал на доске эллипс, усеянный точками.

— Вот это интересно... — вырвалось вдруг из тишины.

А преподаватель продолжал:

— Представьте себе, что вы построили параллельный веер из двенадцати минометов. Минометы поставлены в линию с интервалом в 10 метров. И повели беглый огонь. Мины каждого миномета будут разрываться на площади своего эллипса. Получится 12 огненных эллипсов. И они будут или касаться друг друга, или несколько перекрываться, или на метр-другой отступят эллипс от эллипса.

Преподаватель тоже показал это на доске.

— Кружево! — опять заметил кто-то из курсантов вслух.

Преподаватель подтвердил:

— Правильно: кружево эллипсов. Но это эллипсы не геометрические, а огненные, поэтому можно назвать эту картину «Кружевом огненных эллипсов». Вот если вы накроете врага этим «кружевом» — ваша огневая задача выполнена...

— Что ж скажешь теперь? Нужна тебе теория или нет? — осаждали того несогласного все.

— Да-а... теория интересная, — уклончиво отвечал он, — только вот насчет эллипса получше бы узнать...

— Ага! Значит, заинтересовался? Могу объяснить, — предложил я.

— О-о, математик! Давай! Давай!

— Эллипс — слово греческое... только теперь уже не вспомню, как оно переводится на русский, надо в словарь иностранных слов заглянуть... [17]

— Ла-адно, в словарь заглянем потом! — торопили меня все. — Рассказывай, что знаешь, без словаря!

И я продолжал:

— Эллипс, как вы уже сами видели, — замкнутая кривая линия. Математика дает ей свое строгое определение. А не вдаваясь в дебри математики, можно сказать так: эллипс — это растянутая окружность. Представьте себе круглый стальной (упругий, значит) обруч. Вот если этот обруч несколько растянуть (вдоль диаметра), то и получится эллипс. А чтобы его начертить, достаточно иметь в руках нитку, две иголки и карандаш...

— Э-э, такое хозяйство у нас есть!

Действительно, нитка да иголка у курсанта всегда при себе. Мигом все это «хозяйство» появилось на столе...

Я показал.

— О-о! Так это ж совсем просто!

И каждый из курсантов тут же дополнил таким эллипсом свой конспект.

С каждой новой лекцией интерес к миномету возрастал. Даже и носить-то его стало вроде легче. А сопутствовал миномет нам всегда. Без него мы ходили только в баню и столовую.

Практические занятия по огневой подготовке проводили командир взвода, его помощник и командиры отделений. Занимались обычно в близлежащем лесу. А чтобы попасть в этот «наш» лес, надо миновать деревеньку, спуститься с горы, пересечь речку по мосту и снова подняться на гору — вот тут и шумит «наш» лес.

Чаще каждый минометный расчет занимался самостоятельно под руководством своего командира. Четыре отделения — четыре команды: в одном слышится «заряд!», а в другом уже «прицел!» и т. д. — словно перекличка утренних петухов.

Если проследить только за одним расчетом, то картина будет выглядеть примерно так: [18]

— К бою! — командует командир.

И каждый курсант занимает свое место у миномета.

— Заряд!.. Прицел!.. Угломер!..

Больше хлопот у наводчика: он вращает ручки то поворотного то подъемного механизма, а сам смотрит и на прицел, и на угломер, добиваясь точной наводки. Наконец:

— Готово!

— Огонь! — командует командир.

Заряжающий «опускает» мину в ствол и кричит:

— Выстрел!

— Отбой! — снова командует командир. — Расчет, в укрытие!

Весь расчет как можно быстрее покидает огневую позицию и убегает в «укрытие».

Потеют курсанты и устают, но так надо.

Помнится, один из наших товарищей нуждался в очках. Постоянно их не носил, но в роли наводчика обходиться без них не мог. И вот цепляет он свое пенсне на маленький-маленький нос, а они никак на своем месте сидеть не хотят — падают. Хозяин шарит их рукой на земле... Уже и слезы у парня из глаз, а дело не клеится... Это был молоденький курсант, окончивший десятый класс и не успевший поступить в юридический институт (после войны он этот институт все-таки окончил и стал судьей).

Но вот время занятий истекло. Лейтенант Суворов командует:

— Минометы — на вьюки!

Все расчеты быстро приготовляют боевое имущество к походу.

А вскоре новая команда:

— Взвод, становись!

Командиры отделений, подбежав к взводному, тоже командуют:

— Первое отделение, становись! [19]

— Второе, становись!..

На занятия и с занятий взвод ведет помощник командира взвода старший сержант Кудряков. Сам взводный только наблюдает.

— Запевай! — приказывает Суворов.

А запевает у нас его помощник Кудряков:

Подходим к мосту. Со стороны химкомбината доносится характерный для него запашок...

— Газы!

Поспешно надеваем противогазы и с громким сопением поднимаемся на гору...

— Отбой!

Снимаем противогазы, укладываем их в сумки и вытираем с лица пот...

Много соли впитали в себя наши гимнастерки при подъеме на эту гору: если не «газы!», то «бегом!» — одна из этих команд подавалась почти каждый раз.

* * *

К лету мы уже были готовы к стрельбе боевыми минами.

И вот в один из погожих дней минрота вышла на полигон. Путь к нему лежит через город» по главной улице. Наши командиры требовательны здесь особенно. Да и самим нам хочется выглядеть получше: четкий шаг, выправка, песня — все должно быть на высоте. Идем с охотой: ведь впервые будем стрелять настоящими боевыми минами!

...Очередное отделение заняло огневую позицию. Поданы команды, мина установлена на придерживающей вилке над стволом... «Огонь!» Вилка выдернута, мина опустилась в ствол. Выстрел. Следим, как мина [20] описывает в воздухе параболическую дугу. Разрыв... в стороны разлетелись песок и пыль, вскоре послышался звук...

Закончив стрельбу, все отделение вместе с командирами идет к месту разрыва. Точку падения мины находим сразу: в ней лежит стабилизатор. На земле — прочерченные осколками лучи. Вокруг, словно причесанная гребнем, склонила свои стебли трава. Мишень — в поле поражения, но... «Надо добиваться лучшего», — говорит старший командир.

В общем, итоги первых стрельб признаны удовлетворительными.

И мы снова начали тренироваться: в глазомерном определении расстояний и углов, в точности наводки...

Прекрасное пособие для артиллеристов — миниатюр-полигон. Это — рельефный план местности в определенном масштабе, оборудованный различными целями и специальным устройством для показа разрывов. Преподаватель (командир) указывает стреляющему огневую позицию и цель. Стреляющий готовит данные и подает команды. По команде «огонь!» в точку «разрыва» падает грузик. Стреляющий, заметив эту точку, вносит в свои установки соответствующие поправки и снова командует. И так далее, пока не будет поражена цель.

Здесь потеть не приходится, но польза от занятий большая. Все занимались на миниатюр-полигоне с увлечением. И стрелять научились.

* * *

Немало времени отводилось в училище на тактические занятия и походы. Сначала походы были короткими — километров пять-семь (втягивание). Потом эти нелегкие километры мы стали считать десятками. Самый большой поход с ночевками и решением тактических задач представлял собой очень сложный маршрут, растянутый почти на сто километров (в оба конца). В этом походе [21] частенько казались, что нет на свете ничего более приятного, чем отдых. Так и растянулся бы на зеленом ковре у дороги!

— Ну как, Колов, устал? — спросил меня однажды Суворов.

— Устал, товарищ лейтенант! Здорово устал!

— Ничего-о... Уже недалеко... Выдержишь?

— Постараюсь, товарищ лейтенант!

— Молоде-эц! Конечно, выдержишь!

Ободренный вниманием командира, «молодец» старался изо всех сил. Но, когда уже объявили привал, про себя этот «молодец» думал: «И за каким же чертом мы сюда тащились? Аппетит у нас и без того неплохой...» Правда, в то же время я помнил и о другом: «Трудно в ученье — легко в бою».

На фронте я убедился, что великий полководец Суворов был прав, так же как и его однофамилец в нашей роте.

* * *

Из писем жены узнаю: один убит, другой ранен, третий — без вести... И все они — земляки, хорошо знакомые люди... «Они там воюют, а мы здесь все еще только играем в войну...» — невольно думается вроде как себе в укор. А начальство твердит: «Потребуется — пойдете и вы».

Действительно, в конце июля большую партию наших курсантов отправили на фронт. А в середине августа развернулись наступательные операции наших войск на Ржевском и Вяземском направлениях. Именно оттуда нам товарищи и писали, что немцы уже знают, кто против них стоит — «юнкера».

Я в эту партию не попал: остался в училище.

Напряжение наших мышц возросло: тот же груз мы носили уже меньшим числом спин и рук. [22]

Но чем больше занят человек, тем быстрее течёт его время. Незаметно подошли экзамены.

Несколько дней выкладывали мы перед своими экзаменаторами багаж военных знаний и командирского мастерства. И очень напряженными были для нас эти дни: вроде бы и знаешь все, а справиться с волнением не можешь. Но экзамены сдали все.

Одни заботы отступили, их место заняли другие: «Куда направят?»

...Прохладное октябрьское утро. Как и всегда в эти часы, открылись ворота училища. Но уже не курсантские роты вышли из них, а стройные колонны офицеров. Они выходили из этих ворот в последний раз.

Местные жители, уже привыкшие к нашим лицам, к нашим песням, провожали нас как своих друзей.