На венгерской земле

16 октября полк приземлился на полевом аэродроме близ венгерского города Сарваш, в сорока с небольшим километрах от Тиссы, по которой проходила теперь линия фронта. Аэродром представлял из себя огромное ровное поле с открытым во все стороны горизонтом. Охраняла наше расположение батарея сорокапятимиллиметровых зениток.

С каждым днем становилось прохладнее, поплыли осенние слоистые облака, часто моросил дождь, но всякий [108] раз, когда в облаках появлялся хоть малейший просвет — оттуда выскакивала одна или две пары «мессершмиттов». Сбросив груз бомб и кассет с мелкими бомбами-»лягушками», постреляв, истребители скрывались в облаках.

Непоправимого вреда эти налеты не причиняли, но досаждали нам изрядно: то осколками бомб пробьет резину колес или обшивку самолета, то исковыряет воронками летное поле. Однажды осколком ранило мастера авиавооружения Галину Беляеву. А главное, мы были в постоянном напряжении: поди узнай, когда заявятся эти «гости»...

Один из таких налетов запомнился особо. В этот день наш полк посетил командир корпуса генерал Василий Васильевич Степичев.

«Мессершмитты» появились как раз в то время, когда с аэродрома взлетела 3-я эскадрилья во главе с Мишей Никитиным. Остальные эскадрильи стояли в готовности для вылета по вызову наземного командования, поэтому мы находились возле КП полка. Видим — подъезжает «виллис», в нем — генерал Степичев.

А тут — налет!

Первая атака вражеских истребителей на наши самолеты успеха не имела: 3-я эскадрилья взлетела благополучно. Второй заход «мессеров» был направлен на самолетные стоянки и КП, расположенный в землянке.

Вынырнув из-за облаков, четверка истребителей цепочкой друг за другом с воем неслась к земле, казалось, точнехонько на КП, а генерал невозмутимо стоял во весь рост у входа в землянку, в то время как все мы попрятались в щель. За все время атаки генерал сделал один-единственный жест: безнадежно махнул рукой на безрезультатную стрельбу отрывисто лаявших зениток, прикрывавших аэродром. Раздавались хлопки взрывов, свистели осколки, загорелся ближайший к КП самолет...

Когда истребители скрылись за облаками, первым к горящему самолету подбежал авиамеханик лейтенант Вода. [109] Он загребал ведром землю в отрытой рядом с самолетом щели, взбирался по стремянке к мотору и сыпал землю на огонь. Раз, другой, третий... Но горящее масло все же стекало по капоту мотора к крылу, а там — бомболюки. Вот-вот рванет!.. На помощь механику подоспели товарищи, пожар удалось потушить.

Третьей атаки не последовало. Все было тихо. Солдаты аэродромной команды принялись засыпать грунтом и трамбовать воронки на летном поле.

Генерал приказал позвать лейтенанта Воду. Тот прибежал на КП. Генерал сказал:

— За смелость и самоотверженные действия в боевой обстановке, проявленные при ликвидации на самолете пожара, грозящего взрывом, от имени Президиума Верховного Совета СССР награждаю вас орденом Славы III степени.

Отпустив механика, он повернулся к начальнику штаба полка гвардии подполковнику Василию Георгиевичу Жильцову:

— А вам, товарищ гвардии подполковник, следует распорядиться — переставить зенитную пушку от хутора на более выгодную позицию: разве не ясно, что огонь будет более действенным с северного и южного направлений?

Генерал уехал. Глядя вслед его машине, я невольно подумал: не была ли его выдержка перед лицом смертельной опасности просто бравадой? Но хорошенько поразмыслив, понял, что спокойная уверенность генерала Степичева не была показной. В самом деле, немцы не стали бы сбрасывать мелкие бомбы на землянку КП с мощным перекрытием, их цель — самолеты. Было очевидно, что траектория пикирования «мессеров» направлена на самолеты позади землянки, и даже если допустить, что пилот запоздает с нажатием на боевую кнопку, все равно бомбы упадут позади траектории пикирования на величину относа, то есть на значительное расстояние. А в случае более грубой [110] ошибки немецкого пилота опасность для человека, стоящего за землянкой, не так уж велика: известно, что у осколков осколочных бомб разлет настильный. Ну, а если бы... Тогда это было бы случайностью, а ее учесть невозможно, тем более на войне...

Под вечер 18 октября я выполнял воздушную разведку. На восточном берегу Тиссы, километрах в 40–45 к северо-западу от города Сарваш, обнаружил немецкую группировку — до сотни танков и автомашин. На земле шел бой. По информации штаба дивизии, весь восточный берег Тиссы на этом участке был занят нашими войсками. Между тем я видел ясно, что противник в развернувшемся бою, имея явное численное превосходство, теснит наши части. Обо всем этом я сразу же доложил командованию, как и о других разведданных.

На другой день, едва проснувшись, почувствовал, что сильно простужен. Оно и немудрено: уже давно мои сапоги настолько прохудились, что я постоянно ходил с мокрыми ногами. Пришлось идти к врачу, а потом — уже в десятый раз — к старшине попросить поменять мне сапоги или хотя бы старые починить. Короче говоря, в этот день на воздушную разведку вместо меня вылетел штурман полка гвардии майор Константин Филиппович Воробьев.

Взлетев и набрав высоту, он доложил фактическую погоду по маршруту, после чего замолчал наглухо. Все попытки вызвать его на связь успеха не имели...

Только через несколько дней вернувшийся на аэродром воздушный стрелок Воробьева рассказал, что произошло. Мы узнали, что в тот день Воробьев на малой высоте вышел к Тиссе, пролетел вверх против течения несколько километров, убедился в том, что погода нелетная для боевой работы, и тут вышел на немецкую группировку, ту самую, что я обнаружил накануне вечером.

Танки двигались на восток. Воробьев захотел убедиться, что это действительно немцы, и стал выполнять вираж. Зенитки открыли по нему огонь, и прямым попаданием [111] снаряда в кабину самолета его ранило в обе руки. Машина оказалась неуправляемой. Однако майор изловчился и, действуя локтевыми суставами, сумел посадить самолет с убранными шасси на вспаханное поле.

Воробьева вместе с воздушным стрелком подобрали на дороге, к которой те вышли, местные крестьяне. Они на повозке доставили летчиков в ближайший медсанбат советских войск.

Встретиться с майором Воробьевым мне довелось только в мае 1945 года во Львове, где я с группой летчиков получал новые самолеты. Воробьев лежал там в госпитале. Левая рука так и осталась искалеченной, правую врачам удалось спасти. Но с авиацией Константину Филипповичу пришлось распрощаться...

* * *

... Итак, мы ждали от Воробьева данных о погоде в районе боевых действий, а он молчал...

Внезапно со стороны дороги, проходившей неподалеку от аэродрома, но едва различимой сквозь сетку моросящего дождя, послышался какой-то шум.

Командир полка Давыдов послал штабного офицера выяснить, в чем дело. Тот вскоре вернулся и доложил:

— Оборона, где находились румынские части, прорвана, наступают немецкие танки. По дороге бегут румынские войска, автомашины вязнут в разъезженных колеях.

Ближе к вечеру паника на дороге усилилась. Нам из штаба дивизии поступило приказание занять круговую оборону.

Наступила ночь. Мой однополчанин старший техник 2-й эскадрильи Афанасий Ананьевич Таран уже в послевоенные годы очень достоверно описал события той ночи в письме, адресованном Ф. Ф. Бахиреву:

«Никто не спит. Авиация превратилась в наземные войска. Аэродром — опорный пункт круговой обороны. Самолеты как огневые точки. Бортовое оружие пристреляно по участкам вероятного появления врага. Воздушные стрелки [112] — в кабинах за пулеметами. Зенитные орудия — противотанковые пушки. Впереди самолетов окопались бойцы с противотанковыми гранатами. Выставлено боевое охранение. Действует наземная разведка...»

К утру ничего существенного не произошло. Немцы были остановлены подошедшими советскими войсками. Но им все же удалось окружить небольшую группу наших войск. Из штаба дивизии поступило распоряжение нашему полку срочно разведать сложившуюся обстановку, а также сбросить вымпел в район окружения — для моральной поддержки наших солдат и офицеров. Для выполнения этой сложной боевой задачи приказали выделить самый опытный экипаж.

Командир полка Давыдов вызвал к себе командира 2-й эскадрильи Деркачева и меня (я к тому времени был уже заместителем командира эскадрильи). Ознакомив нас с поставленной задачей, Давыдов сказал, что намерен поручить ее выполнение Клевцову, и спросил на этот счет мнение командира эскадрильи.

— Согласен, — отозвался Деркачев, — кандидатура подходящая.

— Значит, решено. — Давыдов повернулся ко мне: — Как думаете выполнять задачу?

После небольшого раздумья я сказал:

— Считаю, что надо вылететь не парой, как обычно, а четверкой Илов под прикрытием истребителей. Действую так: вывожу четверку в заданный район на высоте 1000 метров. После этого я один снижаюсь до минимальной высоты, визуально просматриваю местность и с прицельной точностью сбрасываю вымпел. Оставшиеся на высоте Илы под командой Кралькина кружатся над этим районом, подавляя зенитную артиллерию, а истребители прикрывают их и меня от атак истребителей противника.

Давыдов и Деркачев одобрили мой план.

— Тогда вот вам, товарищ Клевцов, вымпел! — сказал командир полка. — Прочтите, что на нем написано — и вы [113] поймете, что от вас во многом зависит судьба наших ребят, попавших в окружение.

Он подал мне привязанный к небольшому камню кусок кумача. На нем было написано: «Товарищи, держитесь! Ведите бой в окружении. К вам идет помощь!»

— Истребители прикрытия пристроятся к вам, когда вы отойдете от аэродрома. Позывной ведущего — «Ястреб-30». Есть вопросы?

— Вопросов нет, все ясно, товарищ командир!

— Тогда идите, поставьте задачу всем летящим экипажам — и вылетайте. Желаю успеха.

В успехе я не сомневался, надеясь на свой опыт и опыт воздушного стрелка Михаила Горбунова. Надо сказать, что роль воздушного стрелка при определении принадлежности войск поистине неоценима. Дело в том, что летчик не имеет возможности детально рассматривать землю: он пилотирует самолет, ориентируется на местности, выполняет противозенитные маневры. Другое дело воздушный стрелок: он свободен от этих обязанностей, поэтому имеет возможность наблюдать за землей и, зная отличительные признаки своих и чужих войск, с уверенностью их опознает. Летчик, используя данные своих наблюдений и доклады воздушного стрелка, получает полное представление о наземной обстановке.

Десять минут спустя мы были уже в воздухе и с набором высоты взяли курс в заданный район. По радио запрашиваю ведущего группы истребителей:

— «Ястреб-30», я — «Сокол-21». Как слышите? Сообщите готовность.

— — «Сокол-21», я — «Ястреб-30», слышу хорошо, вас вижу, пристраиваюсь, все нормально.

Прилетев в заданный район, я, как и было условлено с экипажами Илов, энергичным разворотом отваливаю от группы и снижаюсь. Слышу по радио взволнованный голос:

— «Сокол-21», я — «Ястреб-30», куда ты?!

Выходит, истребителей не предупредили о характере [114] моего необычного задания. Вот те раз! Но вдаваться в объяснения некогда, отвечаю коротко:

— Выполняю задание.

Приближаюсь к земле:

— Миша, смотри в оба!

Впереди небольшой населенный пункт, вижу до сорока танков, автомашин и до батальона пехоты.

— Шинели зеленые, на бортах техники — кресты, люди разбегаются, — докладывает Горбунов. — Немцы!

В подтверждение этого внизу застрекотали зенитные пулеметы и «эрликоны».

Уходим от греха подальше, а километра через три на опушке леса видим еще какое-то скопление войск: несколько артиллерийских орудий, 10 танков, 15 автомашин и до двух рот пехоты.

Горбунов докладывает (впрочем, я и сам все отлично вижу, так как лечу на минимальной высоте):

— Шинели серые, на бортах — звездочки, люди машут руками и шапками. Наши!

Так в течение 20 минут мы облетели весь заданный район, я имел полную ясность относительно расположения наших и вражеских частей и их численности.

Осталось сбросить вымпел.

— Миша, сбросишь вымпел по моей команде — не промахнись!

Выбрав место наибольшего скопления наших солдат, командую:

— Приготовиться!.. Бросай!

Мне не видно, куда упал вымпел.

— Товарищ командир! Вымпел подобран! — докладывает Миша. — Угодили в самую точку...

Вернувшись домой, я обнаружил в самолете более двадцати пулевых пробоин...

Во второй половине октября ожесточенные бои на земле и в воздухе развернулись на подступах к Дебрецену. [115]

Гитлеровское командование потребовало от своих войск оборонять важные железнодорожные узлы Дебрецен, Ньиредьхаза и Чоп до последнего солдата. Немцы не только упорно сопротивлялись, но на одном из участков к югу от Дебрецена им удалось окружить часть наших войск с ПН — пунктом наведения 7-й гвардейской ШАД во главе с заместителем командира дивизии.

И снова мне поручили задачу, сходную с недавней, но только более крупного масштаба. Нужно было обследовать обширную территорию и точно установить район нахождения наших окруженных войск, а также выявить группировки, районы сосредоточения и характер действий противника.

Мы летели парой Илов (ведомым, как всегда, был Кралькин, с которым у меня к этому времени выработалось полное взаимопонимание), нас прикрывала четверка «лавочкиных».

Я заранее решил: в район разведки выходим с запада, откуда противник ожидает нас меньше всего. Однако расчет не оправдался: можно было подумать, что кто-то предупредил немцев, во всяком случае врасплох мы их не застали. Летим с западной стороны, а навстречу — четыре «мессера». Пара «Лавочкиных» завязала с ними воздушный бой, а мы продолжаем полет в восточном направлении и просматриваем местность.

Минут через пятнадцать нас снова атаковали четыре «мессера». Им наперерез ринулась вторая пара наших истребителей. Мы продолжали вести воздушную разведку уже без прикрытия, надеясь только на себя.

Внезапно я увидел неподалеку заманчивую цель: большое скопление войск и боевой техники противника.

Надо сказать, что, отправляясь в полет на воздушную разведку, мы всегда брали с собой полный боекомплект и наносили удары по своему усмотрению.

В тот раз я не мог удержаться, чтобы не шарахнуть по гитлеровцам. Передаю Кралькину: [116]

— Атакуем!

В результате нашего налета запылало два танка и три автомашины. Хотелось повторить заход, тем более, что немецкие зенитки молчали, но я не мог позволить себе рисковать еще раз: у меня была другая задача. К тому же зенитчики, как видно, опомнившись от неожиданности, открыли огонь.

Километрах в десяти южнее Дебрецена нас атаковали три «мессера». Мне удалось поймать в прицел и, открыв огонь со всех точек, сбить ведущего; тогда двое других яростно набросились на нас со стороны задней полусферы. Мы с Кралькиным применили противоистребительный маневр «ножницы». Это означает, что, когда атакуют самолет Виталия, я разворачиваюсь и своим огнем отражаю атаку «мессера», а когда атакуют меня — точно так же поступает Кралькин. Ну, и воздушные стрелки, разумеется, при всяком удобном случае ведут прицельный огонь. Миша Горбунов подловил-таки одного «мессера», и тот вслед за своим ведущим врезался в землю.

— Командир, — докладывает Миша, — двух стервятников уже вогнали в гроб, третий близко не подходит, видно, поджилки трясутся...

— Знай наших! — радостно отзываюсь я.

Третий «мессер» еще какое-то время атаковал нас, но огонь открывал с большой дистанции, а вскоре, видимо, израсходовав боеприпасы, скрылся.

— Миша, внимательно следи за воздухом, — приказал я.

Тут слышу по радио:

— Клевцов! Клевцов! Я — «Родина». — Это заместитель командира нашей дивизии на ПУША — пункте управления штурмовой авиацией — в составе окруженных войск передает открытым текстом. — Наблюдал ваш бой с «мессерами», здорово вы их! Молодцы! Как основное задание?

— «Родина»! Я — «21-й», сейчас закончу просматривать район с западной стороны и доложу вам подробно.

Перед вылетом нас предупредили, что наши окруженные [117] войска будут обозначать свой передний край зелеными ракетами, белыми полотнищами, выложенными вдоль линии фронта, а кое-где — кострами. Это мне очень помогло, так как, ведя оборонительный воздушный бой, я успевал просматривать землю и помечать на полетной карте, где наши, а где противник и сколько его.

Закончив разведку, немедленно доложил «Родине» все разведданные, с ПУША передали:

— Клевцов, работали отлично! Вам всем объявляю благодарность! Идите домой!

Теперь, когда командованию было известно местоположение окруженных войск, появилась возможность оказать им поддержку в отражении атак противника, который стремился их уничтожить. На помощь нашим были двинуты пехота, танки, конница и авиация. Большую роль в успехах наземных войск под Дебреценом сыграли штурмовики нашей 7-й гвардейской дивизии.

Командир авиационного корпуса генерал В. В. Степичев, в своем донесении в штаб 5-й воздушной армии отмечал:

«Исход боя за Дебрецен очень часто решали считанные секунды. Бой часто выливался в поединок отважных конников генерала Плиева с идущими на них с открытым забралом «тиграми» и «пантерами». Тут-то наши штурмовики и делали свое дело: меткая серия неотразимых ПТАБов и удары с коротких дистанций из пушек таких летчиков, как Никитин, Клевцов и др., открывали путь казакам для продвижения вперед»{1}.

Когда Дебрецен был очищен от немецких и венгерских фашистов, за мужество и героизм, проявленные летчиками в боях за город, за самоотверженную помощь наземным войскам в преодолении сопротивления фашистов 7-й гвардейской штурмовой авиационной дивизии присвоили почетное наименование Дебреценской. [118]

Наступление наших войск продолжалось, но гитлеровцы отчаянно сопротивлялись, опираясь на систему оборонительных сооружений на подступах к городу Сольноку, в основном сосредоточенных на восточном берегу Тиссы. Противник, используя мосты и переправы, регулярно подбрасывал на восточный берег реки свежие резервы.

23 октября командиру 2-й эскадрильи капитану Деркачеву была поставлена задача: разрушить мост восточнее Сольнока. Для этой цели он выбрал наиболее опытных летчиков. В состав группы входила шестерка Илов; первая пара — И. В. Деркачев и П. П. Зинченко, вторую пару вел я, одновременно являясь заместителем командира группы, моим ведомым был В. П. Зубов, в третьей паре ведущим был В. И. Кралькин, ведомым — А. К. Лапинский.

После взлета и набора высоты наша группа вышла на соседний аэродром: ждем, что сейчас взлетят и подстроятся к нам истребители сопровождения.

Сделали один круг — «лавочкины» не взлетают, сделали второй — их все нет. А время не ждет... Тогда Деркачев становится на курс и летит к цели без прикрытия истребителей, Это была его первая ошибка. Второй ошибкой оказался ничем не оправданный заход на цель с юго-запада; группе пришлось пролететь через весь укрепрайон, прикрытый мощными средствами противовоздушной обороны. Не удивительно, что над пинией фронта нас встретил шквал огня, через который мы пробились с большим трудом только благодаря умелому маневрированию. Когда под нами оказалась южная окраина Сольнока, а до цели оставалось около восьми километров, огонь зенитной артиллерии внезапно прекратился.

— Командир, — докладывает Миша Горбунов, — в воздухе истребители противника!

Посмотрев назад, я увидел до двадцати «фоккеров».

— Держись, Миша, сейчас будет жарко!

Немецкие истребители, видимо, поделили между собой нашу шестерку и принялись методически избивать. [119]

Слышу взволнованный голос Миши:

— Командир, одного сбили!

Я подумал было, что сбили «фоккера», но, оглянувшись, увидел, что сбит самолет Лапинского, а прямо над городом зависли два парашютиста: пилот и воздушный стрелок Бабайлов.

Впереди — мост, наша цель. Атакуем пятеркой, но разрушить мост нам не удается: «фоккеры» атакуют беспрерывно. В какой-то момент Мише Горбунову удалось сбить одного из них.

Мы уже повернули на юго-восток, к линии фронта, когда Миша доложил:

— Командир, Кралькина взяли в тиски!

Довернув свой самолет немного вправо, я увидел, что к Кралькину приближаются два стервятника: один сверху сзади, другой снизу, тут же отдал команду:

— Виталий, маневрируй!

Если бы он в этот момент бросил свой самолет в сторону, то сбил бы прицел «фоккеров» и остался невредимым, но, видимо, он не услышал меня. Так или иначе, только оба «фоккера» с дистанции метров в 150 одновременно открыли огонь по Кралькину. Самолет взорвался и развалился на куски.

Я следил за падающими обломками, надеясь увидеть парашютистов, но так и не дождался...

Прямо под собой я разглядел аэродром, а на нем до полусотни бомбардировщиков и истребителей. О существовании этого аэродрома мы не знали, за что и поплатились: ясно, что этот район охранялся фашистами с особой тщательностью.

Сердце у меня сжималось от горя, я мысленно прощался с Виталием Кралькиным, одним из самых близких моих друзей, как вдруг услышал:

— Командир, Зубова подбили!

Смотрю, у самолета Зубова огромная пробоина в фюзеляже. [120]

«Ну уж нет, гады! — стиснув зубы, подумал я, взглянув на снующих вокруг Зубова вражеских истребителей. — Не дам вам добить Виктора!»

Передаю по радио Деркачеву:

— «20-й», я — «21-й», уменьши скорость: надо спасать Зубова.

Пропускаю Зубова вперед и чуть выше его маневрирую «змейкой», увертываюсь от «фоккеров», и вместе с воздушным стрелком отбиваем их атаки от Зубова и впереди летящей пары.

«Фоккеры» предприняли атаку снизу. Один из них, нацелившийся на самолет Зинченко, промахнулся и выскочил впереди него. Зинченко не растерялся, успел взять его в перекрестие прицела и нажал на гашетки пушек и пулеметов. «Фоккер» загорелся и свечой врезался в землю.

За линией фронта наши зенитчики отсекли от нас преследователей, им пришлось вернуться на свою территорию. Все наши машины оказались продырявленными, а у самолета Зубова, едва он приземлился, отвалился хвост.

Настроение было угнетенное. Я не мог понять, почему капитан Деркачев, опытный боевой командир, хороший ведущий групп, смелый и решительный, в этом полете допустил ряд ошибок: не проанализировал как следует наземную и воздушную обстановку, средства противовоздушной обороны противника, характер цели, способ ее уничтожения, направление подхода к цели и ее атаки, не дождался истребителей прикрытия...

С такими мыслями пришел я на полковой разбор боевых действий за 23 октября. Этот разбор проходил, как никогда, бурно, было высказано много разных мнений, но в конце концов все пришли к выводу, что порыв души с его неодолимой жаждой победы надо сочетать с велением разума, что необходимо подчиняться не только чувству, но и трезвому, дальновидному расчету.

Через два дня после гибели Кралькина я выполнял воздушную разведку на шоссейных и железных дорогах от [121] Сольнока на Цеглед. Моим ведомым был летчик 1-й эскадрильи младший лейтенант А. Н. Доценко. Нас прикрывали четыре «лавочкина». На этот раз полет оказался весьма удачным: мы не только сфотографировали заданные объекты, но на одной из железнодорожных станций подожгли два состава; не только обнаружили аэродром, но, воспользовавшись тем, что наше появление было для немцев полной неожиданностью (они не успели ни поднять на воздух дежурных истребителей, ни открыть зенитный огонь), подожгли на стоянке три вражеских самолета.

— Это им за Кралькина, за других наших товарищей! — сказал я Мише Горбунову. — Так сказать, задаток, завтра они получат сполна...

Назавтра обнаруженным нами аэродромом занялся братский — 130-й гвардейский ШАП нашей дивизии. Штурмовики уничтожили большое количество «мессеров», но и сами не досчитались нескольких самолетов...

С начала Ясско-Кишиневской операции наша 2-я эскадрилья потеряла почти половину своего летного состава. Бесконечно жаль славных боевых друзей — Кралькина, Соболевского, Житникова и других моих товарищей, о которых всегда вспоминаю с душевной болью и о которых хочется сказать словами поэта Сергея Острового: