Будапештская наступательная операция
29 октября 1944 года мы приступили к Будапештской наступательной операции. Началась она с авиационных ударов по вражеским войскам и опорным пунктам. Следом мощный удар по врагу нанесла артиллерия.
Теперь дело было за наземными войсками. И они [122] успешно, хотя и с тяжелыми боями, продвигались вперед.
Нашей задачей сделалось преследование и уничтожение отступающих фашистов.
С радостью отмечали мы на своих полетных картах новые рубежи, занятые советскими войсками. По этим отметинам можно было с уверенностью сказать: прорыв удался!
Мы знали по прошлому опыту, что, если в первый день наступления войска не продвинутся на 9–12 километров, считай, наступление захлебнулось: не удалось пробить главную полосу обороны противника. В следующие два-три дня роты и батальоны будут редеть, обескровливаться, артиллерия почти безрезультатно израсходует боеприпасы, накопленные за многие дни обороны, застынут на исходных позициях танки... Еще рывок — и вот уже иссякли последние резервы. Это — на земле. А мы — в небе — будем вылетать все реже и реже, все меньшими группами: скажутся и наши потери.
Верный признак: если несколько дней в начале наступления мы продолжаем боевую работу на прежних рубежах, значит, значительного продвижения наземных войск на сей раз ждать не приходится. Значит, все чаще нас будут посылать на уничтожение подходящих резервов противника. Если немцы не перейдут в контрнаступление, нас как резерв на короткое время оставят в покое для пополнения летным составом и самолетами. А там — «Слушай приказ!..» — и вот мы уже на другом участке фронта, а то и на другом фронте в полной боевой готовности исполнять то великое и священное, к чему все мы призваны и что кратко отлито в команду: «В атаку за мной!» На то мы и летчики-гвардейцы штурмового авиационного корпуса резерва Верховного Главнокомандования!..
Итак, прорыв на Будапештском направлении, по всем признакам, удался.
Нашей работе мешали плохие метеоусловия, однако мы с утра до ночи наносили противнику удары мелкими [123] группами, звеньями, парами. Мы не давали гитлеровцам возможности вести организованную оборону даже в заранее подготовленных опорных пунктах.
Войска 46-й армии и 2-го механизированного корпуса за два дня наступления продвинулись на 30–40 километров, а 7-я гвардейская армия вышла на западный берег Тиссы, захватила там большой плацдарм и вскоре заняла город Сольнок.
Чем ближе Будапешт, тем сильнее сопротивлялся враг. Воздушные бои велись непрерывно. На подступах к венгерской столице в небе вновь появилась немецкая авиагруппа «удет»; иной раз перевес сил в воздухе оказывался на стороне немцев.
Хотя гитлеровские войска были уже не те, что в прежние годы, но на отдельных участках фронта, в частности на Будапештском направлении, они сопротивлялись отчаянно. Мы несли ощутимые потери.
У нас стало не хватать самолетов, приходилось летать на боевые задания по очереди.
...Погода совсем испортилась: затяжные моросящие дожди сменялись туманом. Прежде сухой канал дренажной системы почти доверху наполнился сточными водами, на летном поле стояли лужи, попадешь в них на взлете или при посадке — жди неприятностей...
Полк томился без настоящего дела в наземных учебных занятиях. Даже нас, разведчиков, реже посылали на задания. Летчики толпились у синоптической карты в надежде на хороший прогноз погоды. Но он неизменно оставался плохим...
Как раз в это время пришло радостное сообщение, что на гвардейском знамени нашего полка появился орден Суворова III степени. Удостоены наград и наиболее отличившиеся летчики, воздушные стрелки и специалисты технической службы. Меня наградили орденом Александра Невского.
2-й штурмовой авиационный корпус был преобразован [124] в 3-й гвардейский, Смоленский, ордена Красного Знамени штурмовой авиационный корпус.
Между тем наше вынужденное бездействие продолжалось. Вода из переполненного дренажного канала хлынула на летное поле, самолеты почти по ступицы колес оказались в воде. Стало ясно, что придется покинуть этот, ставший уже привычным, но, увы, непригодный для нас аэродром.
17 ноября полк получил приказ: перебазироваться на полевой аэродром Тисса-Вежени, под Сольноком.
Он располагался в излучине Тиссы и слегка возвышался над местностью, был на нем ровный травяной покров, что исключало образование грязи даже при самой дождливой погоде.
Я как воздушный разведчик работал и при неблагоприятных погодных условиях. Наша пара Илов без прикрытия истребителей выполняла разведку с нанесением бомбоштурмового удара по обнаруженной цели. В основном мы контролировали движение противника в сторону Будапешта, выявляли его резервы, основные узлы сопротивления и тому подобное. В паре со мной теперь постоянно летал младший лейтенант В. П. Зубов.
Он летал в моем звене с осени 1943 года и к тому времени, о котором идет речь, имел уже более ста боевых вылетов. Летал он всегда ведомым и, хотя хорошо держался в строю, метко поражал цель и четко выполнял все команды, привык надеяться на ведущего, поэтому оказался недостаточно подготовленным для воздушной разведки. Он был старше меня на два года, но на войне зрелость определяется не по метрикам.
Мне пришлось заняться основательной подготовкой Зубова. Его воздушного стрелка обучал мой Миша Горбунов, уже сбивший двух «мессеров».
После возвращения с задания я всегда производил разбор боевого вылета с Зубовым и нашими воздушными стрелками. [125]
От вылета к вылету Виктор совершенствовал свое мастерство, и однажды я ему объявил:
— Сегодня полетишь ведущим. Твоя основная задача: пролететь заданным маршрутом и хорошенько рассмотреть заданные объекты разведки. Если возникнет критическая ситуация, возьму руководство на себя. Ну как, ясна задача?
— Все ясно, товарищ командир.
Радиосвязь с НП установлена, разрешение на выполнение задания получено — и вот мы уже пересекли линию фронта. Преодолевая огонь зенитной артиллерии, внимательно просматриваю территорию противника. В одном населенном пункте — большое скопление войск, в том числе до 50 танков и автомашин.
— Виктор, видишь впереди справа в населенном пункте скопление фашистов?
— Вижу.
— Это будет нашей целью. Доворачивай вправо и с ходу — в атаку!
Через несколько минут внизу взорвалось три автомашины с боеприпасами, загорелось два танка, было уничтожено большое количество гитлеровцев.
Отлетев от этой деревушки, Виктор стал уклоняться вправо; я понял, что он потерял детальную ориентировку, вмешался и вывел его на заданный маршрут. Домой вернулись благополучно.
Через некоторое время Зубову было доверено выполнять воздушную разведку со своим ведомым. К концу войны он стал лучшим воздушным разведчиком в дивизии.
На аэродроме Тисса-Вежени произошло событие, может быть, самое радостное в моей жизни.
Прошло десять дней, как я подал заявление с просьбой принять меня в партию. Возвращаюсь с очередного боевого задания, захожу на КП, докладываю данные воздушной разведки и результаты боевого применения. [126]
Подполковник Давыдов, выслушав мой доклад, сказал:
— Молодец, Клевцов, хорошо воюешь! Сегодня тебе заданий больше не будет, сейчас иди на площадку, там собрались коммунисты полка на партийное собрание.
Площадкой называлось место на краю аэродрома, где мы обедали, здесь же проводились разборы боевой работы полка и происходили такие важные события, как вручение орденов награжденным.
Стол, скамейка для президиума; остальные устроились, кто как мог.
Заместитель командира полка по политической части В. А. Лозичный в начале своего выступления коротко обрисовал сложившуюся на нашем фронте обстановку, перечислил ближайшие задачи и намечающиеся перспективы, потом сказал:
— Второй пункт повестки дня: прием в партию. Слово предоставляется секретарю полковой партийной организации гвардии технику-лейтенанту Василию Кирилловичу Терехову.
Терехов прочитал вслух мое заявление.
— Кто хочет высказаться? — спросил Лозичный.
Несколько секунд напряженной тишины... Мне отчетливо слышны частые тревожные удары моего сердца.
Молчание прервал Ф. Ф. Бахирев:
— Много говорить тут не надо: дело ясное. Клевцов пришел ко мне в эскадрилью мальчишкой, а сейчас он — лучший летчик полка, заместитель командира эскадрильи. Воюет отлично, беспощадно громит фашистов. Передает свой боевой опыт новичкам. Трижды его сбивали, трижды он, можно сказать, воскресал — и снова шел в бой. Себя не щадит, потому что беззаветно любит Родину. Клевцов. достоин быть членом партии. Предлагаю принять...
Тут послышалось сразу несколько голосов:
— Мы Клевцова давно знаем!
— Бахирев все правильно сказал...
— Принять! [127]
Лозичный спросил с улыбкой:
— Кто за? — и, оглядев поднятые руки, объявил: — Принят единогласно!
Через несколько дней парткомиссия дивизии утвердила решение собрания, и я получил партийный билет.
Шел мне в ту пору двадцать второй год...
Наконец погода несколько улучшилась. 5 декабря было возобновлено наступление наших войск. Соединения 46-й армии генерала И. Т. Шлемина с помощью Дунайской военной флотилии форсировали Дунай и захватили плацдарм на правом его берегу.
Сражение за Будапешт началось на рассвете 20 декабря. В первом эшелоне наступали танкисты 6-й гвардейской танковой армии генерала А. Г. Кравченко. Мы, штурмовики, обеспечили им успех, и в результате к концу того же дня они продвинулись вперед на 32 километра и вышли к реке Грон в районе Кальницы. Неприятель бросил в контратаку несколько танковых дивизий из резерва и много авиации, чтобы оттеснить наши войска, но они смогли выстоять благодаря поддержке с воздуха.
Как только был освобожден восточный пригород венгерской столицы Вечеш, наш 131-й гвардейский штурмовой авиационный полк перелетел на аэродром, расположенный в полукилометре от Вечеша.
Линия фронта проходила западнее от нас всего в двух километрах, а к востоку расположились наши артиллеристы. Оба эти обстоятельства чрезвычайно затрудняли летную работу: мы оказались как бы между двух огней — при взлете и при заходе на посадку немцы обстреливали нас из стрелкового оружия; что касается артиллеристов, снаряды которых летели через наш аэродром, то нам приходилось согласовывать с ними время полетов, дабы не быть сбитыми своими же.
Но линия фронта день ото дня удалялась на запад, за нею передвинулись артиллерийские позиции — мы остались в тылу наших войск. [128]
Весь январь и почти половину февраля 1945 года самолеты 5-й воздушной армии вместе с румынским авиакорпусом активно помогали войскам 2-го Украинского фронта в ликвидации окруженной в Будапеште группировки врага.
Одновременно мы оказывали помощь войскам 3-го Украинского фронта, отражающим контрудары танков, пехоты и авиации фашистов на внешнем кольце окружения, особенно в районе города Секешфехервар.
В это время я редко летал на воздушную разведку: мне поручали только особо важные задания, чаще всего приходилось водить группы.
28 января мне было приказано вести группу из 12 Илов. Задание — уничтожить контратакующие танки и пехоту в районе юго-восточнее озера Веленце.
Одним из ведомых летел заместитель командира полка майор Золотухин. Три года, с самого начала войны, он, работавший в летном училище, рвался на фронт, но каждый раз ему говорили: «Родина поручила вам готовить летные кадры для фронта». И вот наконец-то несколько месяцев назад майор Золотухин прибыл на фронт на должность заместителя командира нашего полка. Несмотря на нехватку опыта, он, сделав несколько боевых вылетов, сразу же снискал себе признание у летчиков — — обладал великолепными летными данными, был мужествен, а его жажда громить фашистов казалась неутолимой.
В тот день, как и во все предыдущие, небо представляло собою кромешный ад. Едва наша группа штурмовиков появилась над передовой, все вокруг зарябило от огненных трасс зенитных снарядов, там и тут вспыхивали шапки разрывов. Казалось просто невозможным благополучно миновать этот клубящийся, клокочущий хаос: штурмовики неизбежно запутаются в широко раскинутой перед ними смертоносной сети, которую неустанно закидывали с земли «эрликоны» и зенитки среднего и крупного калибра... [129]
Но так только казалось. Уже много раз прежде прорывались мы сквозь такие сети с минимальными потерями — тут все решало мастерство пилота.
Вот и теперь резко бросаю машину то влево вверх, то вправо вниз, потом — наоборот, то есть непрерывно меняю положение относительно линии полета. Все ведомые повторяют за мной каждый маневр, а истребители прикрытия, идущие сзади, поднялись повыше, чтобы меньше подвергаться обстрелу зенитной артиллерии, которая сосредоточила весь огонь на Илах. Так и пробиваемся в заданный район. И вот цель уже близка, но тут нас поджидают «фоккеры», они сразу же, не теряя времени, ринулись на нас.
Воздушные стрелки дружным огнем совместно с «лавочкиными» отразили первые атаки. Тогда немцы, стремясь оттереть истребителей от штурмовиков, увлекли их на высоту и там завязали бой.
— Командир, — докладывает Миша Горбунов, — «лавочкины» ведут бой на высоте, а к нашей группе приближаются четыре «фоккера».
Я смотрю на землю. Там танки противника (их не менее шестидесяти) совместно с пехотой контратакуют наши войска.
Все во мне закипает от ярости. Даю команду:
— Приготовиться к атаке! Стрелкам отгонять «фоккеров». После первой групповой атаки замыкаем «круг» одиночных самолетов. — По внутренней связи добавляю, обращаясь к своему воздушному стрелку: — Миша, не зевай! Смотри, чтобы во время пикирования и на выводе снизу не подкрался «фоккер».
— Не беспокойся, командир, — как всегда, спокойно и уверенно отвечает Михаил. — Не прозеваю.
— В атаку за мной! — Перевожу самолет в крутое пикирование, ловлю в прицел пять сгрудившихся танков. «Рано... Еще чуть-чуть... Пора!» — Нажимаю кнопку огня — реактивные снаряды срываются с балок, через две секунды [130] из бомболюков горохом сыплются ПТаБы — противотанковые бомбы.
На выводе слышу, как у меня за спиной заработал пулемет Горбунова. Разворачиваюсь влево с набором высоты и вижу, что два «фоккера» пытаются атаковать последнюю пару Илов. Их атаку отбили воздушные стрелки и два «лавочкина», устремившиеся сверху на выручку.
Штурмовики замкнули «круг» одиночных самолетов: каждый выдерживает дистанцию 400 метров от впереди летящего и прикрывает его своим огнем от атак истребителей противника. Впрочем, немцы, наученные горьким опытом, избегали атаковать Илы, когда они выстраивались в боевом порядке «круг».
Вдруг я увидел, что один из Илов, должно быть, подбитый огнем зениток, прекратил маневр, а потом отвернул от строя и со снижением пошел в восточном направлении. Радио его молчало. За ним вслед сразу же бросилась пара «фоккеров», но его выручили «лавочкины», и пилоту, повидимому, удалось сесть где-то за лесом.
Пять фашистских танков пылают внизу, а мы делаем второй заход: штурмовики один за другим с ревом проносятся над полем боя, поражая цель из пушек и пулеметов...
Еще одна — последняя — атака. Боеприпасы полностью израсходованы, цель уже не видна из-за дыма и пыли.
Командую:
— Я — «21-й», кончаем работу, сбор группы!
Выполняю отворот вправо, потом — влево с набором высоты в восточном направлении. На этой петле все самолеты группы, догнав, пристраиваются ко мне.
— «Беркут», я — «21-й», работу закончил, — докладываю я.
«Беркут» — это позывной генерала Толстикова — командира штурмового авиакорпуса 3-го Украинского фронта, находящегося на наблюдательном пункте переднего края наземных войск. [131]
В ответ слышу:
— «21-й», я — «Беркут». Работали отлично. Всем объявляю благодарность!
Как обычно, отвечаю за всю группу:
— Служим Советскому Союзу!
С чувством исполненного долга возвращаемся домой: хорошо помогли нашим ребятам из наземных войск. Единственно, что меня заботило, — это судьба подбитого самолета.
Вернувшись на свой аэродром, выяснил, что с боевого задания не вернулся экипаж майора Золотухина. Я надеялся, что ему удалось совершить вынужденную посадку на нашей территории и он скоро появится в полку.
Но в полку через два дня появился только его воздушный стрелок И. А. Поганов. Он рассказал нам, что случилось с экипажем.
Майор Золотухин был ранен еще при подлете к цели. Одновременно вышло из строя переговорное устройство. Золотухин, превозмогая боль, на первом заходе держался в строю и нанес удар по врагу. На повторном заходе он вел самолет без противозенитного маневра — в машину попал второй снаряд и повредил правую плоскость. Золотухин вышел из строя группы и, теряя высоту, полетел на восток, к дому. На высоте примерно метров 300 самолет внезапно перевернулся через правое крыло и рухнул на землю вместе с летчиком. Стрелка же в момент переворота выбросило из кабины, он успел раскрыть парашют и благополучно приземлился на территории, занятой нашими войсками...
Окруженная в Будапеште вражеская группировка располагала большим количеством артиллерии и минометов. В задачу авиации входило подавление минометного и артиллерийского огня противника, мешающего продвижению наших наземных войск.
Когда начались уличные бои в Будапеште, нам приходилось [132] наносить удары по точечным целям, иной раз это был какой-то определенный перекресток, отдельный дом, а то и часть большого здания, если оно служило прибежищем для фашистов. Об этом становилось известно путем личного контакта командиров авиационных полков с командирами и штабами стрелковых, танковых и артиллерийских частей. Участие в уличных боях требовало от нас, штурмовиков, поистине снайперского удара; прежде чем нажать на кнопку «сброс бомб», пустить в ход реактивные снаряды или открыть огонь из пушек и пулеметов, надо было полностью удостовериться, что не ударишь по своим.
В ожесточенных кровопролитных боях наши войска освободили восточную часть города — Пешт и вышли на Дунай на всем его протяжении. Продолжались упорные бои в западной части города — Буде и на внешнем кольце окружения.
Мне было поручено в составе звена нанести бомбоштурмовой удар по железнодорожной станции в Буде, где, по данным разведки, шли какие-то разгрузочные работы. Для этого решили использовать трофейные 250-килограммовые бомбы: пусть враги испытают их на собственной шкуре.
И вот мы уже над городом. Пешт, уже несколько дней как освобожденный, виден как на ладони: тут прекратились пожары, еще недавно сильно нам досаждавшие, потому что дым и копоть поднимались до шестисот метров, ухудшая видимость и мешая нашей работе.
Вижу очень красивое здание венгерского парламента, для нас, летчиков, это — прекрасный ориентир. Мысленно прокладываю линию на северо-запад от этого дворца, в двух километрах от него — моя цель, но Буда по-прежнему горит, и во мгле пожарищ земля видится смутно.
Снижаюсь до 900 метров, внимательно вглядываюсь. Так и есть: под нами железнодорожная станция, можно различить два длинных состава без паровозов, несколько [133] автомашин и людей, разгружающих вагоны. Подаю команду:
— Приготовиться к атаке! — и почти сразу же: — В атаку за мной!
Перевожу самолет в пологое пикирование и теперь уже ясно вижу: из вагонов на военные грузовики перегружаются какие-то ящики, похоже, что это боеприпасы.
Высота 500 метров, пора... Бросаю бомбы и вывожу машину в горизонтальный полет.
Внезапно мой самолет подбрасывает с такой силой, что я ударяюсь головой о фонарь кабины — да так, что темнеет в глазах. Мне показалось, что в самолет попал снаряд и сейчас он развалится на части. Но нет, полет продолжается нормально. Я развернулся в сторону Дуная и смотрю на цель, чтобы зафиксировать попадание наших бомб и результаты налета.
Что такое? Сквозь облака дыма и пыли вижу развороченный пустырь: ни станции, ни вагонов, ни грузовиков, ни людей... Стало понятно, почему так подбросило мой самолет: в вагонах были взрывчатка и боеприпасы, их разрушительная мощь, разбуженная нашими бомбами, в буквальном смысле слова смела с лица земли железнодорожную станцию и все, что при ней находилось.
На другой день, во время воздушной разведки, в районе Таты мне показалась подозрительной та ярость, с какой набросились на нас немецкие зенитки — это была сплошная стена огня.
«Что же у них тут такое важное, что они так усердно прикрывают?» — подумал я, ежесекундно маневрируя, чтобы лишить зенитчиков возможности пристреляться. Вглядевшись, обнаруживаю, что зенитки выстроились в почти правильный круг, а посредине этого круга закомуфлировано десять огромных емкостей для горючего.
Такое бензохранилище — ценная находка! Мысленно привязываю это место к наземным ориентирам и поворачиваю к дому. Но зенитчики все-таки сумели пристреляться [134] к моему самолету: разрывы снарядов все ближе и ближе. И вот — удар, треск — мне в лицо брызнули осколки лобового бронестекла... Видимо, зенитчики в первый момент посчитали, что сбили меня, а когда увидели, что Ил улетает, я был уже вне досягаемости их огня, хотя вел самолет почти вслепую: нестерпимая резь в глазах не позволяла поднять веки.
Передаю моему ведомому младшему лейтенанту Виктору Зубову, который теперь летает со мною постоянно:
— «22-й», я — «21-й», выходи вперед и веди меня домой: я плохо вижу.
Зубов вышел вперед, я кое-как различал силуэт его Ила. Над нашим аэродромом Виктор завел меня на посадочный курс, а руководитель полетов на старте подсказал мне по радио, и я благополучно произвел посадку. Подрулив к стоянке, остановил самолет и выключил двигатель. Тут подбегают ко мне механик Женя Вигура, техник звена Вася Байрачный, техник эскадрильи Афанасий Таран и еще несколько наших ребят. Они примчались, прослышав, что я ранен, и буквально на руках вынесли меня из кабины изрешеченного осколками самолета.
— Да что вы, братцы! — пытался я протестовать. — Сам дойду: у меня руки-ноги в порядке, только вот глаза...
Признаюсь, в глубине души мне было приятно, что товарищи относятся ко мне с такой горячей заботливостью и даже любовью.
— С глазами, слава богу, обошлось, — сказал мне полковой врач. — Но мне внушает тревогу ваше общее состояние. Я доложил командиру полка, что лейтенант Клевцов сильно переутомлен и нуждается хотя бы в кратковременном отдыхе.
— Напрасно, товарищ военврач, — ответил я. — Сейчас не время думать об отдыхе. Пока не добили фашистов полностью — мое место в строю. Отдыхать буду после победы, если посчастливится дожить. [135]
Однако командование рассудило иначе: был отдан приказ срочно отправить меня в Гедели. В этом местечке в имении бывшего правителя Венгрии Хорти недавно был открыт дом отдыха для летного состава 5-й воздушной армии.
Доставить меня туда на самолете связи поручили заместителю командира 3-й эскадрильи капитану Александру Ивановичу Кудапину. Ему в то время было уже 43 года, он считался одним из старейших летчиков Военно-Воздушных Сил. Он говорил нам, что до войны был личным летчиком Кагановича. Саша, как дружески называли его в полку, отличался вспыльчивостью и повышенной экспансивностью. В боевом полете, стоило появиться истребителям противника, нервы у Кудапина не выдерживали: он, как правило, выскакивал впереди ведущего группы. Летчики подшучивали, что в его руках всякий самолет становится истребителем.
... Машина, на которой нам предстоит лететь, — самолет связи По-2. Кудапин садится в переднюю кабину, я — на правах пассажира — в заднюю. Закрепляя привязные ремни, Саша и мне напоминает:
— Ваня, не забудь про ремни.
Я беспечно машу рукой:
— Ну их! Тут и лететь-то всего ничего... Не успеем подняться, как уже пора будет садиться — каких-то шестьдесят километров...
Полет и в самом деле оказался недолгим: вот уже виден дворец Хорти. По привычке, хотя и из кабины пассажира, поглядываю вперед, отыскивая площадку, на которую можно было бы посадить наш По-2. Вижу, непосредственно над Гедели низко висят черные мощно-кучевые облака, которые со стороны севера как бы сливаются с землей. Чувствуется, что мы попали в зону восходящих и нисходящих воздушных потоков: самолет начало потряхивать, сначала чуть-чуть, потом все сильней и сильней. Черная стена облачности неудержимо надвигается, словно [136] хочет проглотить нас. Только я успел подумать, что вряд ли нам удастся сесть непосредственно в Гедели, как вдруг самолет камнем бросило вниз, а я, как сидел, держась за козырек кабины, так и остался в воздухе метрах в пяти над самолетом с оторвавшимся козырьком в судорожно сжатых руках. Все дальнейшее произошло в секунды, но, если разобрать поэтапно, дело было так. Отчетливо помню, что я почему-то не испугался, хотя ситуация была, прямо скажем, не из лучших. Глянув вниз, увидел под собой самолет, а метрах в ста под ним — землю-матушку.
«Высоко, — как-то отстраненно подумал я. — Без парашюта — неминуемо расшибешься... Летал-летал — на тебе!..»
Я не сразу стал падать вертикально на землю, хотя она, как ей и положено, притягивала к себе: на меня одновременно действовала сила инерции, и поэтому я летел в воздухе по сложной кривой: вниз и вперед.
В какое-то мгновение восходящий поток воздуха подбросил самолет вверх, наши траектории пересеклись — и я оказался на левом крыле, чуть сзади кабины. Однако меня тут же сдуло, и я лишь в последний момент успел ухватиться рукой за расчалку.
Между тем ничего не подозревающий Саша развернул машину на обратный курс, решив вернуться на свой аэродром. Спустя некоторое время, чрезвычайно довольный тем, что прекратилась болтанка, он с улыбкой оглянулся на заднюю кабину... Трудно передать всю гамму чувств, отразившихся на его лице: сначала крайнее удивление, потом испуг — он побледнел и с ужасом смотрел на пустую — без козырька — кабину. В полном смятении глянул он через другое плечо — и увидел меня, свисающего с левой плоскости. Не знаю, что в тот миг он ощутил с большей силой: страх, что я сейчас сорвусь, или радость, что я все-таки тут.
Саша прибрал обороты мотора, чтобы до минимума уменьшить скорость полета, и ласково мне говорит: [141]
Последние бои
(Отсутствуют страницы 137–140)
— Я — «21-й», атакуем эшелоны на железнодорожной станции. Всем стрелять по цистернам.
Закончив противозенитный маневр, энергично перевожу самолет в пикирование. Вот в перекрестии прицела цистерна. Стреляю длинными очередями — цистерна вспыхивает, к небу взлетает столб пламени. Остальные штурмовики тоже спикировали на станцию — оба эшелона охвачены огнем.
Наблюдая работу группы, я обратил особое внимание на грамотные и смелые действия младшего лейтенанта Бориса Балаева. Этот летчик отлично держался в строю, посланные им бомбы и снаряды ложились точно в цель. Забегая вперед, скажу, что после войны, как толковый командир-организатор, Балаев быстро вырос до командира эскадрильи. Уволившись в запас по сокращению, продолжительное время работал в Ижевском аэропорту диспетчером, потом трудился на механическом заводе. Скончался в феврале 1985 года.
С этого задания не вернулся самолет под № 27, который пилотировал молодой летчик Василий Плотников. Позже мы узнали: подбитый зениткой, он, тяжело раненный, ушел в сторону наших войск, стал кружить, подыскивая подходящую площадку для посадки. Хорошей площадки не оказалось, и летчик решил сесть на небольшую с убранными шасси, но на заходе не рассчитал и врезался в дом. Младший лейтенант Василий Георгиевич Плотников и его воздушный стрелок старший сержант Николай Никифорович Василенко погибли.
К исходу следующего дня мы узнали, что соединения 7-й гвардейской армии генерала М. С. Шумилова во взаимодействии с моряками Дунайской военной флотилии штурмом овладели Братиславой. Было радостно сознавать, что в этом успехе есть и наш вклад.
Каждый вылет, каждый воздушный бой хранится в моей памяти, как будто запечатленный на кинопленку — почти любой из них помню до мельчайших деталей. Хотелось [142] бы, но нет возможности рассказать о каждом дне войны, о каждом из однополчан — живых и погибших...
Наши войска громили гитлеровцев на всех участках фронта и неудержимо двигались на запад.
Ежедневно, да не по разу в день, поднимались мы в небо: уничтожали врага в пригородах Вены и на переправах через Дунай, в районе Славкова и Вишкоза, помогали наземным войскам в освобождении чехословацкого города Брно.
27 апреля я совершил очередной — 186-й с начала войны — боевой вылет. Он оказался для меня последним.
Назавтра летному составу 1-й эскадрильи, Бахиреву и мне было приказано готовиться к отъезду во Львов: нас посылали за новыми самолетами Ил-2 для восполнения боевых потерь в полку.
В тот день от огня зенитной артиллерии погибли летчик 3-й эскадрильи Николай Николаевич Иванов и его воздушный стрелок Андрей Чудопалов. Очень жаль было хороших ребят, тем более, что война, по всем признакам, шла к концу. Забегая вперед, скажу, что чехословацкая группа поиска, возглавляемая И. Треботой, обнаружила в районе Вишкова останки самолета Ил-2. По найденным документам через архив Министерства обороны СССР установили, что самолет пилотировал летчик 131-го гвардейского штурмового авиаполка лейтенант Николай Николаевич Иванов. Чехословацкие друзья с почестями захоронили останки экипажа в братской могиле. За сорок послевоенных лет их группа поиска обнаружила в районе Брно двадцать два сбитых фашистами самолета 5-й воздушной армии. Это еще раз с наглядностью показывает, какие ожесточенные бои велись в небе весной сорок пятого года...
Нашу командируемую во Львов группу на машине доставили на аэродром Асперн, неподалеку от Вены, куда за нами должен был прилететь военно-транспортный самолет Ли-2. Проходит день, другой, третий — самолета нет как [143] нет. Не привыкшие сидеть без дела, мы томились и страдали. Обратились с просьбой к командованию: мол, верните нас в полк. Но нам приказали сидеть и терпеливо ждать. Мы — люди военные, приказано — ждем.
8 мая нам сообщили, что ни сегодня, ни завтра самолета не будет. Мы, несколько летчиков, попросили старшего группы Бахирева разрешить нам съездить в полк на одну ночку.
Бахирев согласился, организовал машину и поехал сам вместе с нами.
В деревню, где квартировал полк, мы попали еще засветло. Только что с задания вернулась последняя группа. Ребята рассказали нам о своих боевых вылетах, совершенных за время нашего отсутствия. Мы им завидовали...
После ужина на площадке у летней столовой появился баянист, ребята охотно пели и танцевали, но не слишком долго: нужно было хорошенько отдохнуть, чтобы с утра приступить к боевой работе.
Среди ночи раздался голос Павла Зинченко:
— Тревога! Тревога! Немцы прорвались на аэродром! Нас как ветром сдуло с коек. Вмиг все оделись и оказались на улице.
В деревне творилось что-то невообразимое: шум, крики, пальба из всех видов стрелкового оружия, кто-то стрелял из ракетницы, освещая ночную темноту.
— Не может быть, чтобы немцы сюда прорвались, — сказал Виктор Зубов. — Вчера вечером я летал на разведку — ближе шестидесяти километров их не было, да и те отступали на запад.
— Возможно, какая-то группа фашистов пробивается из окружения, — высказал я предположение.
Прежде чем бежать на аэродром, я решил прояснить обстановку, но тут из дома командования выходят замполит полка подполковник Лозичный, а с ним — Бахирев. Я — к ним:
— Товарищ подполковник, какие будут распоряжения? [144]
Василий Алексеевич неожиданно улыбнулся:
— Дорогие мои воздушные воины, поздравляю всех вас с Победой! Война кончилась!
Он обнимал и целовал каждого из нас, мы бросились целоваться друг с другом. Феофан Феофанович Бахирев, старый друг, долго тряс мою руку и приговаривал со слезами на глазах:
— Вот, Ваня, вот мы и дожили до дня Победы! Какое счастье!
Часы показывали начало четвертого. Скоро займется рассвет нового дня — великого Дня Победы.
10 мая прилетел долгожданный транспортный самолет Ли-2. Во Львове мы приняли и облетали новые самолеты, вернулись на них в свой полк, который к тому времени перебазировался на австрийскую территорию, к городу Кремсу на северном берегу Дуная. Стандартный, хорошо оборудованный аэродром постоянного базирования авиации. Наши самолеты, красуясь, стояли в ряд поэскадрильно на открытой стоянке. Это было непривычно, и порой возникала мысль: а вдруг бомбежка?
Мы все еще не могли свыкнуться с тем, что война кончилась...
Около самолетов, как всегда, технический состав. За прошедшие годы техники прошли хорошую школу боевого обслуживания и стали первоклассными специалистами.
Многие годы миновали с тех пор, а я и сейчас часто с чувством глубокой благодарности вспоминаю славных парней и девушек технической службы. Их действиями, словно дирижер оркестром, руководил старший техник-инженер 2-й эскадрильи Афанасий Ананьевич Таран. Помню, как тщательно, с какой ответственностью и любовью к делу готовили они к вылету наши самолеты. Словно наяву вижу, как ловко и сноровисто управляются с подвеской стокилограммовых бомб вооруженцы — две молоденькие девчушки Нина Скворцова и Галина Беляева. Они сами-то ростом [145] с эту бомбу, а орудуют ими, словно невесомыми. Не могу забыть лица моих однополчан из отряда технической службы, лица, опаленные солнцем или прихваченные морозом, их огрубелые, в трещинах и ссадинах руки, которые трудились без устали, чтобы не подвести пилота, чтобы весь боевой груз, сработанный измученными и полуголодными тружениками тыла, был сброшен на вражеские головы. Помню глаза этих людей, когда они провожали нас в полет — в них и тревога за нас, и надежда, что на этот раз все благополучно обойдется. А с какой гордостью и радостью встречали они нас после выполнения боевого задания! Бывало, еще не освободившись от лямок парашюта, спешишь пожать руку авиамеханику самолета старшему сержанту Вигуре или технику звена лейтенанту Байрачному.
Авиамеханик спросит:
— Какие будут замечания о работе материальной части, товарищ командир?
Всякий раз отвечаешь одно:
— Все хорошо, спасибо!
Были мы тогда немногословными, как и принято у людей, занятых общим важным делом.
Тяжело писать о понесенных полком потерях, хотя они неизбежны на войне. Генерал-полковник авиации Н. П. Каманин в одной из телевизионных передач сказал, что в среднем продолжительность жизни летчика-штурмовика на этой войне исчислялась тридцатью двумя боевыми вылетами. Общие потери нашего полка — 94 человека и более 250 самолетов...