В ожидании больших событий

Первые впечатления

Разгром немецко-фашистских войск под Москвой поднял настроение у всех советских людей. Это я почувствовал еще в Ташкенте, до отъезда на фронт. По-восточному темпераментно, даже несколько восторженно, восприняли весть о первой нашей большой победе секретари ЦК КП Узбекистана, члены республиканского правительства. Провожая меня, они не скупились на счастливые прогнозы и добрые пожелания.

Но радость победы для меня была омрачена. Битва под Москвой, вместе с тысячами других, унесла и очень близкого мне человека — моего младшего брата Ивана Ильича. Перед войной он учился в Военно-политической академии имени Ленина.

Недалеко от Солнечногорска, возле деревни Пешки, Иван повел в атаку спешенные кавэскадроны и был убит осколком немецкой мины. Похоронили его там же, в братской могиле.

Эту печальную весть я узнал перед самым отъездом из Ташкента и, конечно, будучи в Москве, выкроил часок, чтобы навестить вдову брата — Веру Ивановну. Вместе со мной ехал на фронт и мой сын — лейтенант Т. М. Казаков, закончивший перед тем ускоренный курс Ташкентского пехотного училища. И вот мы вдвоем пришли на 2-ю Мещанскую.

Веру Ивановну дома не застали — она уехала разыскивать могилу мужа. Молча посидели в комнате покойного, и очень многое вдруг всколыхнулось в моей памяти.

Меня с восьми лет оставляли в летнюю пору дома присматривать за младшими — пятилетней сестренкой и [83] восьмимесячным братишкой. Первые два года он рос буквально на моих руках. Затем я помогал ему выбрать профессию, определить свое место в жизни.

Вспоминая те годы, невольно перевожу взгляд на сына, который тоже очень любил своего дядю Ваню. Когда он учился в восьмом классе, Иван Ильич был уже старшим политруком и намеревался поступить в академию. Сын помогал ему готовиться к экзаменам по математике. Часто они сидели за столом, едва не касаясь друг друга головами, — вместе решали задачи. А вот теперь мы с сыном сидим в опустевшей комнате Ивана и тоже склонили головы над столом...

Личное горе переплелось в мыслях с большой всенародной бедой. Снова и снова думалось о делах на фронте. Враг был на подступах к самой столице...

Из Москвы мы выбрались еще затемно и на рассвете были уже за линией первых противотанковых препятствий — рвов, надолбов, «ежей». Дорога — хорошая, ее подровнял снег и основательно укатали фронтовые машины. Ехали довольно быстро.

Южнее Тулы все чаще стали встречаться следы недавних боев. В кюветах у дороги и в стороне от нее, прямо на полях валялись разбитые и сожженные немецкие танки, колесные машины.

Грустное зрелище представляли собой деревни. Иные сожжены дотла. В других почти все дома стояли с забитыми окнами и дверями — люди покинули их, вероятно, еще осенью, когда подходили немцы. В редких обитаемых избах встречались только женщины и дети.

Да, неприглядно было лицо войны!..

К концу дня я прибыл на командный пункт Брянского фронта в городе Ельце. В тот же вечер представился командующему и успел побеседовать с руководящим составом штаба.

Войсками Брянского фронта командовал в то время генерал-полковник Я. Т. Черевиченко, старый конармеец. До 1941 года он стоял во главе войск Одесского военного округа, а с первых дней войны командовал войсками 9-й отдельной армии. Ему уже пришлось лично пережить и тяжелый отход, и радость первых наступательных боев в районе Ростова.

Членом Военного совета фронта был у нас А. Ф. Колобяков, тоже немолодой человек и опытный армейский [84] политработник. Пост начальника штаба фронта до моего назначения занимал здесь генерал В. Я. Колпакчи.

Управление фронта незадолго перед тем претерпело организационную ломку. В ноябре 1941 года по решению ГКО его начали было расформировывать, и некоторые генералы, а также старшие офицеры, получив новые назначения, успели уехать. Другие же, пережив расформирование, так и не доведенное до конца, оказались в состоянии какой-то неопределенности — то ли останутся здесь, то ли тоже поедут куда-то. Требовалось некоторое время, чтобы полностью восстановить работоспособность штаба. И к моему приезду это было уже достигнуто — штаб работал в полную силу.

Принят я был хорошо. Мне удалось сравнительно быстро наладить деловые контакты с моими новыми сослуживцами. Работники были здесь подготовленные, способные обеспечить надежное управление войсками. Военно-Воздушными Силами фронта командовал генерал-майор С. А. Красовский, артиллерией — генерал М. П. Дмитриев. Оперативное управление возглавлял генерал-майор М. В. Ивашечкин. разведку — генерал-майор М. А. Кочетков.

Частные операции

В полосе Брянского фронта противник имел довольно крупную группировку. Она состояла более чем из двадцати дивизий, в том числе трех танковых и трех моторизованных. В октябре — ноябре 1941 года значительная часть этих войск под командованием Гудериана безуспешно пыталась овладеть Тулой. Теперь они располагались в районе Орла и Мценска. Южнее находились части 2-й немецкой армии.

Противник еще не успел создать прочной обороны. В качестве опорных пунктов он использовал села и города с каменными постройками. Обилие и добротность таких построек создавали для обороняющихся немецких частей определенные преимущества.

В состав Брянского фронта входили тогда три армии: 61, 3 и 13-я, в которых насчитывалось до двадцати стрелковых дивизий. Оперативное построение наших войск было здесь в один эшелон с небольшими армейскими резервами. Фронтовой резерв представляли два кавалерийских [85] корпуса, каждый в составе трех дивизий. Пехоты во фронтовом резерве не имелось совсем.

Наиболее многочисленной была 61-я армия, которой командовал генерал-лейтенант М. М. Попов. Она действовала на местности средней пересеченности, без естественных препятствий, занимая по фронту до 70 километров.

Войска 3-й армии располагались на рубеже рек Ока и Зуша, имея фронт до 120 километров. Этой армией командовал генерал-лейтенант П. И. Батов.

13-я армия под командованием генерал-майора Н. П. Пухова вела бои на фронте Новосиль, Выше-Долгое общим протяжением в 110 километров.

Соседняя с ней 40-я армия Юго-Западного фронта, впоследствии тоже отошедшая к нам, имела фронт немногим более 100 километров, простиравшийся по совершенно открытой местности, без каких бы то ни было естественных преград. Командовал ею генерал-лейтенант М. А. Парсегов.

При изучении обстановки я не мог не обратить внимания на то, что и у нас в штабе фронта и в штабах армий никто по-серьезному не проявлял заботы о создании вторых эшелонов, а войска первого эшелона не имели настоящих оборонительных сооружений.

Хочется сказать и еще об одной «болезни», которой страдали тогда некоторые генералы и офицеры управления фронта и армий, — это увлечение частными операциями с ограниченными целями.

В начале января 1942 года некоторые соединения 13-й армии (6-я и 148-я стрелковые дивизии) проводили частную операцию во взаимодействии с кавалерийской группой В. Д. Крюченкина. Она окончилась безрезультатно. Проводились частные операции и в полосе 61-й армии, тоже не принесшие нам никаких успехов. Но больше всего подобных попыток делалось в полосе 3-й армии, и особенно на ее правом фланге.

В принципе частные операции, конечно, не исключаются. Иногда они полезны и даже необходимы. Особенно если наступающая сторона предпринимает их с целью дезориентации противника, стремясь своей активностью на каком-то участке фронта связать его силы или отвлечь [86] сюда внимание с другого направления, где готовится главный удар.

Здесь же ничего такого не было. Тем не менее частные операции целиком захватили меня с первых же дней вступления в должность. Все они требовали время на подготовку. Все были связаны с потерями в личном составе и большими расходами материальных ресурсов. Показательно, что в 3-ю армию, где такие операции проводились чаще, чем у других, направлялся основной поток пополнения. В январе, например, в войска этой армии было направлено восемь лыжных батальонов — из четырнадцати, полученных нами, и шесть маршевых рот — из десяти, прибывших на Брянский фронт.

Много труда мы вложили в подготовку частной операции, проводившейся в полосе 3-й армии в феврале — марте 1942 года. Руководящий состав армии серьезно верил в ее успех. Поверил в это и Военный совет фронта. К участию в ней предусматривалось привлечь несколько стрелковых дивизий, в том числе три наиболее полнокровные, только что влившиеся в состав фронта — 60, 287 и 240-ю.

Укомплектованность частей личным составом многие считали тогда основным и, пожалуй, единственным критерием, определяющим боеспособность. Поэтому и в данном случае на новые, хорошо укомплектованные дивизии возлагались наибольшие надежды. А между тем их командиры и штабы не знали толком ни обстановки, ни района предстоящих действий, личный состав не имел еще надлежащего боевого опыта. Больше того, 240-я стрелковая дивизия и вооружена-то была не полностью.

Не лучше выглядели и танковые бригады, предназначенные для участия в этой операции. В 150-й танковой бригаде полковника Б. С. Бахарова перед началом операции насчитывалось всего 38 боевых машин, из них всего лишь два тяжелых танка КВ. Примерно половину парка бригады составляли БТ и Т-26, около 40 процентов — легкие танки типа Т-60.

Слабым местом в подготовке этой операции являлись отсутствие танков непосредственной поддержки пехоты и незначительная плотность артиллерийского огня. Танковые бригады предназначались для развития успеха, но как раз успеха-то получить нам не удавалось. И вышло [87] так, что даже те небольшие танковые силы, которыми мы располагали, практически бездействовали.

Много надуманного, нереального вносилось тогда и в тактику стрелковых подразделений. В некоторых частях, например, при организации наступления предусматривали транспортировку пехоты на санях, буксируемых танками. Сани делали из прочных бревен, боковые борта их поднимались до метровой высоты. И многие старшие офицеры всерьез верили, что стоит нескольким таким десантам пехоты ворваться в оборону противника, как она затрещит по всем швам. Это являлось печальным заблуждением.

Штаб фронта уделил много внимания контролю за описываемой операцией в полосе 3-й армии. Собственно, только о контроле и можно здесь говорить, ибо никаких реальных средств для влияния на ее ход командующий фронтом не имел. Сидели мы в маленькой деревушке, недалеко от города Чернь, поддерживая непрерывную связь с П. И. Батовым, с Главкомом Юго-Западного направления и Генеральным штабом. А армии левого крыла фронта, то есть большая часть наших войск, действовали сами по себе — они управлялись из Ельца с основного командного пункта, где в то время оставались лишь второстепенные работники.

Правильно ли было такое управление войсками? Конечно неправильно. Всецело занявшись делами одной армии, мы упускали из поля зрения нужды и возможности фронта в целом. Правда, возможностей у него было не так уж много, зато нужд — предостаточно. После напряженных боев конца 1941 года войска остро нуждались в дополнении и боевом сколачивании. Особой заботы требовали кавалерийские дивизии. Состояние их конского состава оказалось настолько тяжелым, что о боевом использовании конницы не могло быть и речи вплоть до летнего периода. Объемистого фуража мы совсем не имели, зерна давали нам мало. Кавалеристам приходилось скармливать лошадям солому с крыш домов и сараев.

Всем войскам фронта следовало бы более серьезно заниматься развитием оборонительных сооружений. Как правило, дивизии, занимавшие оборону, имели только снеговые траншеи и окопы. Не было развитой системы ходов сообщения. [88]

Управление в оперативном звене осложнялось многоступенчатостью. Существовала Ставка Верховного Главнокомандующего, но был еще и Главком Юго-Западного направления со своим штабом. По совести сказать, эта промежуточная ступень казалась нам лишней. Сравнительно легко укладывалось в нашем понимании, что два фронта — Южный и Юго-Западный, может быть, и целесообразно было объединить в одних руках, поскольку общей задачей их являлась оборона южной части Европейского театра СССР, и в частности прикрытие Харькова и Донбасса. Но ведь совсем иные задачи имели войска Брянского фронта: мы обороняли орловско-тульское операционное направление. Не случайно уже к весне 1942 года решением ГКО Брянский фронт был выведен из подчинения Главкома С. К. Тимошенко и стал управляться непосредственно Ставкой.

Весенний поток

Не успели затихнуть орудия в районе Зуши и Мценска, не успели остыть моторы танков, участвовавших в этих боях, как в полосе нашего фронта началось новое оживление. Весенним потоком хлынули к нам свежие войска. В апреле и первой половине мая 1942 года мы получили семь стрелковых дивизий, одиннадцать стрелковых бригад, четыре танковых корпуса, несколько отдельных танковых бригад и порядочное количество артиллерийских полков. Хлопот прибавилось. Но это были, как говорят, приятные хлопоты.

Прибывшие части и соединения были хорошо укомплектованы и добротно вооружены. Почти все стрелковые дивизии уже имели опыт боевых действий против немецко-фашистских захватчиков. В отличие от них отдельные стрелковые бригады, сформированные осенью 1941 года и зимой 1942 года, еще не участвовали в боях, но зато располагали прекрасным личным составом — молодыми крепкими ребятами, среди которых много встречалось курсантов из военных училищ. Эти бригады рассматривались нами как ударные соединения. Они отличались высокой подвижностью, так как не имели громоздких тылов. Правда, у них маловато было артиллерии, что являлось, конечно, их относительной слабостью.

К маю в составе войск Брянского фронта насчитывалось 29 стрелковых дивизий, 11 стрелковых и восемь [89] танковых бригад, четыре танковых и два кавалерийских корпуса. Тогда же, весной 1942 года, мы сформировали еще одно армейское объединение — 48-ю армию. В нее вошли четыре стрелковые дивизии, восемь отдельных стрелковых бригад и две танковые бригады. Первым командующим этой армией был генерал-майор Г. А. Халюзин, а начальником штаба генерал-майор С. С. Бирюзов. Поставили мы ее на стыке 3-й и 13-й армий.

В апреле того же года произошла реорганизация Военно-Воздушных Сил. Авиацию изъяли из подчинения командующих общевойсковыми армиями и свели в самостоятельную 2-ю воздушную армию. Эта армия имела в своем составе одну бомбардировочную дивизию, три дивизии штурмовиков Ил-2 и три дивизии истребителей. Возглавил ее С. А. Красовский.

Все четыре танковых корпуса находились во фронтовом резерве и размещались на удалении 40–60 километров от линии фронта: 3-й танковый корпус под командованием Д. К. Мостовенко — в полосе 61-й армии; 1-й танковый корпус М. Е. Катукова — на стыке 48-й и 13-й армий; 16-й (командир М. И. Павелкин) — на стыке 13-й и 40-й армий восточнее реки Кшень; 4-й (командир В. А. Мишулин) — в полосе 40-й армии. Танковые корпуса имели однотипную организацию — три танковые бригады, одна мотострелковая и один дивизион гвардейских минометов. В каждом корпусе было: 24–28 тяжелых танков КВ, 88–95 средних танков Т-34, 60–70 легких танков типа Т-60. В отдельных танковых бригадах — по 25–30 средних танков (Т-34 или МК-2), 6–8 КВ и 15–20 Т-60.

Кавалерийские соединения размещались следующим образом: 7-й корпус — в тылу 61-й армии на восточном берегу Оки, а 8-й — в тылу 3-й армии в районе Ефремова.

Мы еще не имели указаний о предназначении вновь прибывших войск. Но и без того можно было понять, что такая сильная группировка создается Ставкой не для обороны. Чувствовалось, что летом на нашем направлении должны развернуться большие события. И единственно, что нас несколько беспокоило, — это недостаточная подготовленность штабов танковых корпусов. Ведь танковые корпуса были новыми формированиями.

Надо признать, что и штаб фронта, и штабы армий тогда еще не имели опыта управления крупными танковыми [90] соединениями. Все наши познания в этой области ограничивались лишь тем, что мы получили до войны на занятиях по оперативному искусству.

Танковые корпуса рассматривались в то время только как эшелон развития прорыва, осуществляемого стрелковыми дивизиями. Об ином использовании крупных танковых соединений и речи не было.

Директивы Ставки

Наши предположения о характере дальнейших действий очень скоро подтвердились. 20 апреля мы получили [91] директиву Ставки о подготовке к наступательной операции на курско-льговском направлении. Нам предстояло в первых числах мая нанести одновременно удары на двух самостоятельных направлениях силами 40-й и 48-й армий.

Наиболее мощный удар намечался в полосе 40-й армии. В осуществлении его должны были участвовать шесть стрелковых дивизий, три стрелковые бригады, 4-й танковый корпус и две отдельные танковые бригады. Общее направление — Сараево, Черемошное, Китаевка, в обход Курска с юго-запада. В качестве главного объекта для танкового корпуса планировался Льгов.

48-я армия, в составе четырех стрелковых дивизий, восьми отдельных стрелковых и двух танковых бригад, должна была наступать в направлении Введенская, Отрошково.

Остальным войскам фронта (до 20 стрелковых дивизий и три танковых корпуса) директивой определялась прежняя задача — оборона.

Такое использование сил фронта — когда три четверти их остаются в обороне и лишь одна четвертая часть получает наступательную задачу — в наше время объяснить трудно. Может быть, это явилось следствием того, что ожидалось повторное наступление немцев на Москву.

У нас же, тогдашних руководителей Брянского фронта, такое распределение войск по задачам рождало некоторую раздвоенность мышления. Мы никак не могли уяснить, что же для нас является главным — наступление или оборона? Складывалось что-то похожее на те частные операции, которые мы так усиленно и так безуспешно проводили минувшей зимой.

Но дело шло своим чередом: директива выполнялась. В течение трех суток мы подготовили план-схему, и в ночь на 24 апреля новый командующий фронтом генерал-лейтенант Ф. И. Голиков выехал в Ставку с докладом.

Но, как на грех, именно в ту ночь над северной частью Воронежской и восточной частью Орловской областей пронесся сильный снежный буран. В результате этой апрельской шутки природы в лощинах образовались настолько мощные сугробы, что никакой автотранспорт пробиться через них не мог.

Вполне понятно, что нас встревожила судьба командующего. С рассветом мы организовали поиски его. Из [92] 3-й армии выслали на дорогу людей. По всему маршруту совершала полеты разведывательная авиация. Но пока суд да дело, мне пришлось выдержать несколько неприятных разговоров с Генеральным штабом и даже с Верховным Главнокомандующим.

Сначала вообще никто не верил, что над нашими районами разразился снежный буран такой силы. Затем нас стали обвинять в плохой организации поездки командующего. Мои заверения, что ничего плохого с ним случиться не должно, звучали, очевидно, неубедительно. Вмешался даже НКВД. Ответа требовали не только от штаба фронта, но и от Тульского обкома партии:

— Как могло случиться, что на территории вашей области потерялся командующий фронтом с оперативными документами?

Лишь в двенадцатом часу дня разведывательной эскадрилье удалось наконец обнаружить машины Ф. И. Голикова. Летчик совершил рядом с ними посадку и установил, что командующий фронтом пешком отправился на ближайший железнодорожный разъезд. В дальнейшем поиски пошли уже легче. Выяснилось, что на разъезд Ф. И. Голиков поспел как раз к проходящему поезду, доехал на нем до узловой станции, а оттуда отправился в Москву специальным составом.

Тревога, как и буран, улеглась. Оставалось только нетерпеливое ожидание — с чем вернется командующий из Ставки? Провожая его, мы все втайне надеялись на расширение масштабов наступательной операции.

Именно с этим и вернулся Ф. И. Голиков 26 апреля. А вслед за ним шла письменная директива о подготовке Брянского фронта к Орловской наступательной операции. На этот раз нам предписывалось нанести удар силами 61-й и 48-й армий. Общей их оперативной целью был обход орловской группировки противника. Войсками 61-й армии он осуществлялся с севера, а войсками 48-й — с юга. Остальные армии должны были держать оборону и готовить частью сил вспомогательные удары в своих полосах.

К планированию операции допускался очень ограниченный круг лиц. В штабе фронта, например, кроме меня этим занимались начальник оперативного отдела, командующий артиллерией, командующий 2-й воздушной армией и еще один офицер, на обязанности которого [93] лежало оформление схем. Даже начальник тыла фронта генерал-майор В. Н. Власов не знал всего плана. Ему сообщались только данные о составе основных группировок войск да их потребности в горючем, продовольствии, фураже и транспортных средствах для подвоза боеприпасов.

Из истории Великой Отечественной войны мы знаем теперь, что одновременно с Орловской операцией на соседнем с нами Юго-Западном фронте подготавливался разгром харьковской группировки противника и освобождение Харькова. Но тогда Генштаб почему-то не ориентировал нас относительно замыслов соседа.

Для обоих фронтов было установлено одно и то же время начала действий — 10–12 мая, хотя степень фактической готовности у них была далеко не одинаковой. Юго-Западный фронт уже имел ударные группировки на Барвенковском выступе и в районе Волчанска, когда на Брянском шло лишь сосредоточение войск.

Как мы ни старались, по всем расчетам выходило, что будем готовы к наступлению не раньше 15 мая. Командующий доложил об этом в Ставку и получил согласие на отсрочку. Но наш нетерпеливый сосед с ведома Ставки 12 мая уже начал наступление.

Известно, что оно проходило с большими осложнениями. Ведь немецко-фашистское командование тоже планировало наступательную операцию в районе Харькова и сосредоточило здесь крупные силы. Это позволило противнику нанести сокрушительные контрудары по флангам Юго-Западного фронта и поставить его в тяжелое положение.

* * *

Между тем войска нашего Брянского фронта все еще продолжали подготовку к наступлению. Она закончилась только 16 мая, однако поздним вечером того же числа из Генштаба сообщили, что предстоят некоторые изменения нашего плана. Утром 17 мая к нам на КП прибыл из Москвы генерал-лейтенант П. И. Бодин и довел до нас устно следующую директиву Ставки:

— С целью оказать содействие войскам Юго-Западного фронта и воспрепятствовать переброске резервов противника в район Харькова, надо провести частную наступательную операцию войсками сороковой армии согласно [94] разработанному плану. Наступление поддержать всей авиацией фронта...

Генерал Бодин рекомендовал нам усилить 40-ю армию несколькими артиллерийскими полками и передал некоторые пожелания Ставки относительно действий танкового корпуса и авиации. Нам советовали не допускать отрыва танков от пехоты, то есть использовать танковый корпус в качестве непосредственной поддержки пехоты. Такая установка нам казалась недостаточно оправданной.

А вот рекомендации по тактике ВВС пришлись нам по сердцу. Ставка требовала, чтобы авиация тщательно обрабатывала передний край обороны противника до начала атаки и взаимодействовала с пехотой в процессе наступления.

Приняв указание от П. И. Бодина, командующий фронтом назначил наступление 40-й армии на 20 мая и сам выехал в ее войска.

При сложившейся обстановке частная операция 40-й армии вряд ли могла облегчить положение войск Юго-Западного фронта. И не случайно уже через сутки она была отменена самой Ставкой.

После окружения советских войск, действовавших на Барвенковском выступе, инициатива всецело перешла к противнику. Последствия нашего поражения под Харьковом сказались в дальнейшем под Сталинградом. Размышляя над этим, еще и еще раз приходишь к выводу, насколько велика ответственность военачальника, принимающего решение на ту или иную операцию. Как необходимы здесь всестороннее знание противника и трезвая оценка своих сил, выбор места и времени для нанесения удара!

Опять к обороне

Голикова вновь вызвали в Ставку. 24 мая он вернулся оттуда с указанием о переходе Брянского фронта к обороне с глубоким эшелонированием войск.

Полосы армий остались прежними, так что у них имелись все возможности для создания сильных вторых эшелонов. 61-я армия вывела во второй эшелон две стрелковые дивизии, две отдельные стрелковые бригады и три бригады танковые. 13-й армией во второй эшелон выводились две стрелковые дивизии и одна танковая бригада. [95]

Особо глубоким эшелонированием отличалась оборона 48-й армии, поскольку недавно здесь готовилось наше наступление.

В резерве командующего фронтом оставались две стрелковые дивизии, одна отдельная стрелковая бригада, семь артиллерийских и два минометных полка. Фронтовой резерв составляли также четыре танковых и два кавалерийских корпуса. Они находились на удалении 40–100 километров от переднего края обороны.

На основании многих источников разведки нам было известно, что противник уже начал создавать против нас две ударные группировки: одну (в составе не менее трех танковых и трех пехотных дивизий) в районе Орла, другую (до пяти дивизий, в том числе две-три танковые) в районе Курск, Щигры. Отсюда мы делали вывод, что в полосе нашего фронта немцы собираются наступать либо в направлении Мценск, Тула, либо на Касторное, Воронеж. В отношении стратегических замыслов противника у нас не было тогда расхождений с мнением Ставки: нам тоже казалось, что летом 1942 года враг опять будет стремиться разгромить советские войска на московском направлении и обойти Москву или кратчайшим путем через Тулу, Рязань, или же через Воронеж, Тамбов.

В решении командующего Брянским фронтом проводилась идея активной обороны. Планом предусматривалось нанесение противнику сильных контрударов. Если он поведет наступление на Мценск, Чернь, Тулу, планировался контрудар из Ефремова на Чернь силами вновь сформированной 5-й танковой армии (составлявшей резерв Ставки) и из полосы 61-й армии, с правого берега реки Зуша, также на Чернь — силами 7-го кавалерийского корпуса и двух танковых бригад. В случае же прорыва противника на Щигры, Касторное, Воронеж контрудар намечалось нанести опять-таки с двух направлений: с севера — силами 1-го и 16-го танковых корпусов, а с юга (из района Старый Оскол) — силами 4-го танкового корпуса.

Слабой стороной нашего решения на оборону было то, что мы не предусмотрели создания второго оперативного эшелона. Фронтовой резерв был относительно невелик и очень рассредоточен. Мы имели тогда возможность вывести во второй эшелон одну из общевойсковых армий, но не сделали этого. А наиболее сильная группировка танков [96] (480 единиц) — 5-я танковая армия готовилась к нанесению контрудара только по одному варианту и в одном направлении — на Чернь.

Дополнительные разведывательные данные о противнике, полученные в июне, стали убеждать нас, что под наибольшей угрозой находится южный участок нашего фронта, то есть полоса 40-й армии, и левое крыло 13-й. В пользу такого предположения говорила и местность, позволявшая действовать здесь крупным танковым группировкам противника. С меридиана Щигры, Курск до реки Дон перед ним не было ни одной серьезной водной преграды, ни одного сколько-нибудь существенного оперативного рубежа.

Командующий фронтом принял ряд мер к усилению обороны в полосе 40-й армии. Уже в июне она выглядела так: в первом эшелоне на фронте 110 километров оборонялись пять стрелковых дивизий; в тылу их находились две танковые бригады (14-я и 170-я), предназначенные для контратак в тактической зоне обороны; во втором эшелоне, на рубеже реки Кшень, — 111-я и 119-я отдельные стрелковые бригады, а южнее их на этой же линии — 6-я стрелковая дивизия. Наконец, в оперативной глубине (район Касторное) готовила оборону 284-я стрелковая дивизия фронтового резерва, усиленная одним отдельным артиллерийским полком и одной артбригадой из состава 1-й истребительной противотанковой дивизии. Там же сосредоточивались 115-я и 116-я отдельные танковые бригады фронтового резерва. Для боевых действий в полосе 40-й армии предназначались и два танковых корпуса, Один из них (16-й) размещался на стыке с 13-й армией в районе Урицкое, а другой (4-й) — в районе Старый Оскол.

Пока создавалась эта группировка, замыслы немецкого командования прояснились еще больше. 19 июня на Юго-Западном фронте, в районе Нежеголь, был сбит немецкий военный самолет. Все, кто находились в нем, погибли, но в планшете одного из погибших сохранились карта масштаба 1 : 100 000 и еще какие-то документы. При тщательном изучении удалось установить, что планшет принадлежал майору Рейхелю, начальнику оперативного отдела 23-й танковой дивизии, и что этот самый Рейхель доставлял в свой штаб директиву командира 40-го танкового [97] корпуса 6-й немецкой армии о предстоящей наступательной операции «Бляу».

Особенно подробно была расписана в директиве задача 40-го танкового корпуса, который имел в своем составе две танковые дивизии (3-ю и 23-ю), одну моторизованную (29-ю) и две пехотные (100-ю и 376-ю). На первом этапе операции корпусу надлежало наступать частью сил из района Волчанок в общем направлении на Волоконовка, Старый Оскол, с тем чтобы у Старого Оскола соединиться с войсками 4-й немецкой танковой армии, наступающей из района Щигры, и замкнуть кольцо окружения значительной группировки советских войск. В дальнейшем эти части противника становились авангардом его 6-й полевой и 4-й танковой армий, коим предстояло вести наступление дальше — вдоль реки Дон на юго-восток.

Операция «Бляу» была немаловажной составной частью захватнических планов Гитлера на время летней кампании 1942 года. В полном объеме мы смогли ознакомиться с ними лишь после войны. Они были изложены в директиве № 41 верховного командования немецко-фашистской армии от 5 апреля 1942 года. Главная задача формулировалась там таким образом: сохраняя положение на центральном участке{1}, на севере взять Ленинград и установить по суше связь с финнами, а южным крылом фронта осуществить прорыв на Кавказ. Далее в директиве указывалось, что выполнение этой задачи расчленяется на несколько этапов и первым из них является операция, имеющая целью «разбить и уничтожить русские войска, находящиеся в районе Воронежа, южнее его, а также западнее и севернее реки Дон». Иначе говоря, противник намеревался прежде всего разгромить и уничтожить войска Брянского (впоследствии Воронежского) фронта в обширном районе, включавшем Елец, Ливны, Касторное, Старый Оскол, Коротояк, Лиски, Умань и Воронеж. Директива № 41 недвусмысленно констатировала, что «началом всей этой операции должно послужить охватывающее наступление или прорыв из района южнее Орла в направлении на Воронеж».

Для осуществления этих намерений противник сосредоточия [98] на стыке наших 13-й и 40-й армий свыше четырнадцати пехотных дивизий (из них четыре венгерские), три танковые и три мотодивизии. А на подходе были еще семь пехотных дивизий (в том числе пять венгерских) и одна танковая. Все это составляло три крупных объединения: так называемую группу «Вейхс»{2}, 2-ю венгерскую армию и 4-ю танковую армию.

К сожалению, несмотря на большую интенсивность работы всех видов нашей разведки — и авиационной, и наземной, — нам не удалось установить тогда с достаточной точностью состав сил противника. Мы знали лишь общее количество его дивизий, предназначенных для наступления в первом эшелоне (с ошибкой в две-три единицы), но не имели данных о танковых и моторизованных соединениях. А ведь в них, как выяснилось потом, насчитывалось до 650 танков.

Противник выжидает

Из захваченной нами оперативной директивы командира 40-го танкового корпуса немцев мы узнали, что противник намеревается начать наступление 22 июня. Штаб фронта, армейские штабы и войска готовились к этому. Тщательно отрабатывалось взаимодействие, особенно на стыке 13-й и 40-й армий.

Командарм 40 М. А. Парсегов — человек увлекающийся, у него порой не хватало терпения на детальный анализ обстановки. Мне и сейчас помнится один его разговор с командующим фронтом.

— Как оцениваете свою оборону? — спросил Ф. И. Голиков.

— Мышь не проскочит, — уверенно ответил командарм.

Не вполне осознавали главную слабость нашей обороны и некоторые генералы штаба фронта. А состояла она в ничтожной плотности противотанковой артиллерии, не превышавшей пяти орудий на километр фронта. Ведь в то время еще никакими планами не предусматривалось использование собственных танков в качестве неподвижных [99] огневых точек для отражения танковых атак противника.

За четыре-пять месяцев, в течение которых 40-я армия находилась в составе Брянского фронта, нам удалось несколько усилить ее. Но наш левый сосед — теперь уже 21-я армия Юго-Западного фронта — был по-прежнему слаб, и мы неоднократно докладывали в Генштаб свои соображения по упрочению межфронтового стыка. А там подумывали о другом: не лучше ли передать 21-ю армию в состав Брянского фронта, а нашу правофланговую 61-ю армию переподчинить Западному фронту? Практически это сулило нам новые осложнения. При таком решении вопроса Брянский фронт должен был одновременно оборонять два весьма ответственных операционных направления: Мценск, Тула, Москва и Курск, Воронеж, Саратов, располагая ничуть не большими, а скорее даже меньшими силами.

Нам представлялось куда более целесообразным создать в Воронеже новое фронтовое управление. Оно могло бы объединить 40-ю и 21-ю армии, а во втором эшелоне иметь еще две армии резерва Ставки (3-ю и 6-ю), формирование которых к тому времени уже заканчивалось. Но это разумное предложение не было доведено до Верховного Главнокомандующего. Представитель Генштаба генерал-лейтенант Бодин при разговоре с нами по телефону ВЧ категорически отверг его.

— Что вы лезете в наши резервы! — возмутился он.

С досадой думаю теперь: почему мы не проявили должной настойчивости? События, последовавшие в июле, подтвердили, насколько правилен был наш расчет. Ставке пришлось создавать новое фронтовое управление уже в условиях тяжелых оборонительных боев.

В не меньшей степени приходится сожалеть и о собственных упущениях при построении обороны. Поскольку противник готовил удар в районе Воронежа танковыми войсками, основной силой для противодействия ему тоже должны были стать танковые соединения, взаимодействующие с пехотой. Но мы не создавали крупных контрударных группировок, включавших танковые (механизированные) корпуса и, конечно, стрелковые дивизии. А возможности для этого имелись. В середине июня в составе Брянского фронта насчитывалось свыше 1500 танков, в том числе 780 вполне современных боевых машин. [100]

Завершая подготовку к ожидаемому наступлению противника, штаб фронта покинул гостеприимный Елец, где находился с осени 1941 года, и перебрался в район Архангельского. Сменили места дислокации и армейские управления. Командный пункт 61-й армии обосновался в Болтенках, 3-й армии — в районе Липцы, 48-й армии — в районе Глотово. 13-й армии — в Покровском, 40-й — в Быкове.

Ночь на 22 июня повсеместно прошла в тревогах и заботах. На новых КП почти все бодрствовали. Отдавались последние указания. Время от времени запрашивались командиры дивизий: как ведет себя противник?

Но кончилась ночь, минуло утро, истек весь день, а немцы не наступали. Как всегда в подобных случаях, мы начали уже подшучивать друг над другом — дескать, «разведка доложила точно». Появились сомнения в подлинности оперативной директивы, захваченной у немецкого офицера 19 июня. Высказывались предположения, не является ли этот документ хорошо продуманной дезинформацией. Об одном мы не догадывались — еще большем, чем у нас, беспокойстве в стане врага. Как стало известно теперь из дневника бывшего начальника штаба сухопутных войск немецкой армии генерал-полковника Гальдера, исчезновение самолета с майором Рейхелем и пропажа совершенно секретных документов по операции «Бляу» всполошили всю нацистскую клику. В генеральный штаб был вызван для объяснений командующий группой армий «Юг» фельдмаршал фон Бок. Решением самого Гитлера были отстранены от должностей командир и начальник штаба 40-го танкового корпуса, а также командир 23-й танковой дивизии. Наступление отложили.

С 24 июня немцы начали интенсивную перегруппировку своих танковых и моторизованных войск. Авиационная разведка утверждала, что противник накапливает силы в районе Щигры, Колпна. Отсюда следовало, что он продолжает готовиться к наступлению в полосе нашего фронта. Но время шло, а у нас все оставалось как будто спокойно. И тогда мы опять обратились к плану Орловской наступательной операции.

По указанию командующего фронтом с утра 27 июня я снова сел за разработку этого плана. За основу принимался [101] наш весенний вариант, но с поправками, подсказанными из Генштаба. Теперь Брянский фронт собирался нанести вместо двух один сильный удар на стыке 48-й и 13-й армий. Вопрос об участии в Орловской наступательной операции нашей правофланговой 61-й армии отпал. Она передавалась в состав Западного фронта. [102]