Тревожное лето

Обстановка круто меняется

Ночь на 28 июня 1942 года на всем нашем фронте прошла совсем тихо. До трех часов мы, как обычно, работали. Закончив оперативную сводку и боевое донесение, снова сели за план Орловской наступательной операции. Ее основной замысел, ее канва уже довольно отчетливо вырисовывались на карте. Мы настолько вжились в этот план, что порою представляли себе различные его варианты как реальные события.

В три часа я отпустил всех спать. Поспать на войне хотя бы два-три часа без перерыва было мечтой каждого, кто работал в штабах. На этот раз все мы были уверены, что отдохнем хорошо. Но...

На войне очень часто врывается в нашу жизнь это самое «но». И тогда все вдруг круто меняется. Вчерашние планы и замыслы сразу устаревают, и, чем скорее от них освободишься, чем быстрее настроишься на решение новых задач в новой, изменившейся обстановке, тем лучше для тебя самого и для дела.

Так было и в данном случае.

На рассвете 28 июня пошли тревожные звонки из 13-й и 40-й армий. Звонили по всем линиям: оперативные дежурные, офицеры разведки, работники артиллерийских штабов. Беспокойство было не напрасным: противник перешел к активным действиям. Пока что, судя по всему, он проводил силовую разведку на левом крыле 13-й и правом крыле 40-й армий с рубежа Греково, Вышне-Долгое, Полевое, Рождественское. Наиболее упорными были его атаки в полосе 15-й стрелковой дивизии (13-я армия), а также перед фронтом 121-й и 160-й дивизий (40-я армия). На каждом из этих направлений действовало до батальона пехоты с танками. [103]

В шесть часов утра я переговорил с начальниками армейских штабов — А. В. Петрушевским и З. З. Рогозным. После короткого обмена мнениями мы пришли к единодушному выводу, что вот-вот двинутся в наступление главные силы противника. Первые же утренние вылеты наших разведывательных самолетов установили сосредоточение крупной группировки немцев на стыке 13-й и 40-й армий.

К восьми часам вражеские батальоны, осуществлявшие разведку боем, повсеместно были отброшены на свои исходные позиции. Им нигде не удалось вклиниться в нашу оборону. На фронте опять установилось относительное спокойствие. Но мы-то понимали, что это ненадолго.

И действительно, в десять часов на боевые порядки наших войск обрушился мощный удар фашистской авиации и артиллерии. Возобновились атаки пехоты и танков.

На главном направлении удара противника действовали войска его 4-й танковой армии. Они наступали из района Щигры на узком фронте, в плотных построениях. Танковые дивизии (24, 9 и 11-я) перемежались с моторизованными или пехотными.

На флангах ударной группировки немцев наступали: с севера (в общем направлении на Ливны) до трех дивизий 55-го армейского корпуса, а с юга войска 7-го армейского корпуса 2-й венгерской армии.

Наступление пехоты и танков поддерживалось сильными ударами авиации и артиллерии. Как правило, авиация противника наносила свои удары группами в 20–30 бомбардировщиков с хорошим истребительным прикрытием. Ее воздействие распространялось не только на боевые порядки нашего первого эшелона, но и на оперативную глубину вплоть до меридиана реки Дон.

В первый день наступления немцам удалось добиться некоторого успеха. Они продвинулись на 10–12 километров и достигли реки Тим. Но наши войска, хотя и понесли серьезные потери, далеко не утратили своей боеспособности. Исключение составлял, пожалуй, только один из полков 15-й стрелковой дивизии. Он пострадал гораздо больше других и в беспорядке отходил к востоку.

В ночь на 29 июня Ставка очень оперативно приняла меры по усилению Брянского фронта. Нам возвратили 4-й танковый корпус, ранее переданный Юго-Западному [105] фронту, и, кроме того, добавили еще два таких же корпуса: 24-й из состава Юго-Западпого фронта и 17-й из резерва Ставки. Первые два должны были сосредоточиться в районе Старый Оскол, а 17-й танковый корпус выдвигался из Воронежа в район Касторное.

Усиливалась и наша воздушная армия. Из резерва Ставки в нее переходили четыре истребительных и три штурмовых авиаполка. Правда, перебазирование их к нам задержалось: по вине тыла ВВС они не получили вовремя горючее.

Командующий фронтом провел некоторую перегруппировку наличных сил. По его приказу 16-й танковый корпус выводился на рубеж реки Кшень в стык между 13-й и 40-й армиями. Две танковые бригады (115-я и 116-я) из фронтового резерва передавались в подчинение командарма 40. К сожалению, Парсегов недооценил угрозы, нависавшей над его войсками. Его штаб находился в районе Быково, во второй оборонительной полосе. В течение 28 июня ни сам командарм, ни его заместители ни разу не побывали в 121-й и 160-й стрелковых дивизиях, которые вели тяжелые бои. Управление войсками осуществлялось только по телефону. Даже вновь прибывшим 115-й и 116-й танковым бригадам генерал Парсегов не поставил задачу лично, а сделал это через офицера связи.

Такие методы руководства войсками в обстановке напряженного оборонительного сражения явно не годились.

С утра 29 июня погода несколько ухудшилась: прошли дожди, уменьшилась видимость, и наши войска хоть немного отдохнули от воздействия немецкой авиации. К полудню опять проглянуло солнце, раскисшие было дороги начали быстро просыхать. И в 13 часов наступление противника возобновилось. Точно так же, как и накануне, атакам его танков и мотопехоты предшествовала интенсивная авиационная и артиллерийская обработка боевых порядков наших войск.

Немцы стали предпринимать более настойчивые попытки расширить прорыв в сторону флангов. Одновременно они упорно атаковали передний край нашей обороны в направлениях Ливны (силами двух-трех пехотных дивизий) и Тим (частями 7-го армейского корпуса). Однако войска 13-й армии оборонялись достаточно стойко. К Ливнам враг не прорвался. Захлебнулись его атаки и в районе Тим. [106]

А вот в направлении своего главного удара противник добился значительных успехов: он преодолел здесь сопротивление наших дивизий первого оперативного эшелона и вышел к рубежу реки Кшень на 40-километровом фронте. Немецкие танковые дивизии вступили в боевое соприкосновение с частями нашего 16-го танкового корпуса и стрелковыми соединениями, составлявшими второй эшелон 40-й армии.

Вечером 29 июня стало ясно, что дальнейшее продвижение противника в направлении Касторное поведет к серьезному осложнению обстановки. Нарастала реальная угроза обхода войск левого крыла 40-й армии. Ее 45-я стрелковая дивизия уже начала развертываться фронтом на север.

А на армейском КП в районе Быково все еще медлили. И дождались наконец того, что вражеские танки приблизились вплотную к Быкову. Этого оказалось достаточно, чтобы генерал Парсегов и его штаб потеряли связь с войсками. Командующий армией поспешно «отскочил» юго-восточнее Касторного.

Продолжая использовать успех в районе Быково, противник подтянул сюда моторизованные и пехотные дивизии для развития удара в направлении Горшечное, Старый Оскол. Создалась явная угроза окружения войск левого крыла 40-й и правого крыла 21-й армий. Это вызвало озабоченность в Ставке Верховного Главнокомандующего. В ночь на 30 июня Сталин лично вызвал к телефону командующего фронтом и заявил ему следующее:

— Нас беспокоят две вещи. Во-первых, слабая обеспеченность вашего фронта на реке Кшень и в районе северо-восточнее города Тим. Мы считаемся с этой опасностью потому, что противник может при случае ударить по тылам сороковой армии... Во-вторых, нас беспокоит слабая обеспеченность вашего фронта южнее города Ливны. Здесь противник может при случае ударить на север и пойти по тылам тринадцатой армии. В этом районе у вас будет действовать Катуков, но во втором эшелоне у него нет сколько-нибудь серьезных сил. Считаете ли вы обе опасности реальными и как вы думаете рассчитаться с ними?{3} [107]

Ф. И. Голиков довольно спокойно доложил о всех уже предпринятых и предпринимаемых нами мерах с целью противодействия намерениям противника. За 13-ю армию мы не волновались — она прочно удерживала оборону. К тому же в полосах 13-й и соседней с ней 48-й армий у нас имелись достаточные силы для нанесения контрудара, если бы даже немцы добились какого-либо успеха в районе Ливны. А вот 40-ю нужно было выручать из беды.

Пользуясь случаем, Ф. И. Голиков доложил Верховному Главнокомандующему, что сосредоточение 4-го и 24-го танковых корпусов в районе Старый Оскол проходит очень медленно, а с 17-м положение еще хуже: на марше он растерял свои тылы, и части остались без горючего. Под конец доклада была высказана просьба об отводе войск левого крыла 40-й армии на рубеж Быстрик — Архангельское. Таким образом мы надеялись уберечь эти войска от окружения и обеспечить им более выгодное для обороны положение. Однако Верховный Главнокомандующий не согласился с нашим предложением. По аппарату Бодо нам был передан следующий ответ:

«1. Мы считаем, что простой и неподготовленный отвод армии Парсегова на рубеж Быстрик — Архангельское будет опасен, так как рубеж этот не подготовлен и отвод превратится в бегство.

2. Самое плохое и непозволительное в вашей работе состоит в отсутствии связи с армией Парсегова и танковыми корпусами Мишулина и Баданова{4}. Пока вы будете пренебрегать радиосвязью, у вас не будет никакой связи и весь ваш фронт будет представлять неорганизованный сброд. Почему вы не связались с корпусами через Федоренко? Есть ли у вас связь с Федоренко?

3. Хорошо бы из района Оскол один танковый корпус, например корпус Мишулина, направить для удара на Горшечное, а танковый корпус Фекленко{5} направить с севера на юг тоже для удара на Горшечное. Все это против танков, занявших Быково. Сюда же надо направить [108] корпус Павелкина{6}, рядом с Фекленко или во втором эшелоне.

4. Парсегов жалуется на авиацию, а что делала наша авиация?..»

Тяжело нам было принимать все эти упреки. В значительной части они казались незаслуженными. Скажем, радиостанции, состоявшие тогда на вооружении, не могли обеспечить надежную связь на такую дальность, какая разделяла штаб фронта и танковые корпуса. Но свои обиды мы отбросили прочь и с полным вниманием отнеслись к указанию о перенесении усилий наших четырех-пяти танковых корпусов с фланга танковой группировки противника на острие ее клина в районе Горшечное, Старый Оскол. Сюда устремились 24-я танковая дивизия и основные силы 7-го армейского корпуса, а несколько позже к Старому Осколу должны были выйти также 23-я танковая дивизия и части 8-го корпуса 6-й немецкой армии.

Осуществление контрмер осложнялось рассредоточенностью наших танковых корпусов и необеспеченностью их горючим. В Ставке, вероятно, учли серьезность положения и пытались выправить его. Но не все эти попытки были удачными. На фронтовом вспомогательном пункте управления, развернутом в районе Касторное, находился в то время командующий бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии Я. Н. Федоренко. И вот на его имя из Ставки телеграфом передается директива:

«1. Тов. Федоренко немедленно вылететь в район расположения корпуса Мишулина и незамедлительно двинуть Мишулина для занятия Горшечное.

2. Если у тов. Мишулина мотострелковая бригада еще не готова, пусть выступит с теми частями корпуса, которые готовы, а остальные подтянутся потом.

3. Если танковые бригады Фекленко готовы к бою, можно и следовало бы двинуть на Горшечное хотя бы одну...»

Так у нас появился ответственный представитель Ставки, независимый от командующего фронтом. Он имел полномочия управлять крупными соединениями, но не [109] располагал при этом ни соответствующим штабом, ни средствами связи.

Сразу же вслед за телеграммой на имя Федоренко последовало указание Голикову:

«Запомните хорошенько, у вас теперь на фронте более 1000 танков, а у противника нет и 500 танков. Это первое. Второе — на фронте действия трех танковых дивизий противника у вас собралось более 500 танков, а у противника 300–400 танков самое большее. Все теперь зависит от вашего умения использовать эти силы и управлять ими по-человечески»{7}.

Переговоры с Москвой продолжались в течение двух часов. При этом использовались разные средства связи. Мы переходили от телефона ВЧ к телеграфному аппарату Бодо, потом опять возвращались на телефон. Командующему фронтом пришлось выслушать немало горьких слов.

С наступлением утра московские телефоны наконец умолкли, зато вовсю заговорили наши фронтовые.

Начинался третий день упорных боев.

Запоздалые меры

30 июня положение на воронежском направлении осложнилось еще больше. Противник нанес удар по обороне 21-й армии Юго-Западного фронта, довольно легко прорвал ее и начал быстро продвигаться на Волоконовку и Новый Оскол. В этих условиях мы получили разрешение Ставки на отвод войск левого крыла 40-й армии. Оно поступило к нам уже в ночь на 1 июля в 2 часа 50 минут.

К тому времени танковые части противника, наступавшие в направлении Быково, Горшечное, оказались по отношению к Старому Осколу значительно ближе, чем левофланговые соединения нашей 40-й армии, а группа немецких войск, действовавшая в полосе 21-й армии, уже подходила к Новому Осколу.

Организация отвода войск, оказавшихся под угрозой окружения, осложнялась тем, что командующий 40-й армией [110] и ее штаб все не могли восстановить связь с частями. Нам пришлось доводить приказы непосредственно до дивизий. Копии этих приказов были вручены также заместителю командарма 40 Ф. Ф. Жмаченко и члену Военного совета И. С. Грушецкому, которые оставались на левом крыле своей армии.

Несколько молодых офицеров штаба фронта в ночь на 1 июля сыграли поистине героическую роль. В кромешной тьме они рыскали на самолетах в поисках штабов дивизий, совершали посадки на незнакомые площадки и не возвращались до тех пор, пока приказ об отводе войск не попадал в руки того, кому он адресовался. При этом часто возникали очень острые ситуации.

Помнится, один наш офицер приземлился в указанном ему районе и пошел разыскивать КП дивизии. Все здесь было именно так, как ему говорили, отправляя на задание. Не оказалось только советских войск. Дивизия ушла, а на ее место пожаловали немцы. Офицер понял это, когда солдаты противника уже заметили самолет и стали окружать его. Отстреливаясь, он побежал назад, сумел подняться в воздух и скрылся в ночном небе. Но как же все-таки быть с приказом? Посланец штаба фронта прикидывает в уме, в каком направлении наиболее вероятен отход дивизии, и устремляется туда. По каким-то малонадежным признакам ему удалось определить новый район расположения наших войск. Затем он нашел и КП дивизии. Снова приземлился. Вручил командиру приказ и отправился в обратный путь.

Этот офицер вернулся позже других, но никто не мог упрекнуть его в медлительности. Очень сожалею, что не сохранилась в памяти его фамилия. Помню только, что он был коммунистом, так как перед вылетом спрашивал меня, не следует ли ему оставить свой партийный билет у парторга. Он знал, в какой сложной обстановке придется действовать, и был готов к любым случайностям.

* * *

Между тем обстановка продолжала осложняться. 2 июля крупные силы пехоты и танков противника заняли Горшечное и вели бои в городе Старый Оскол, перехватив таким образом пути отхода войскам левого крыла нашей 40-й армии. Противотанковый район у Касторного продолжала удерживать 284-я стрелковая дивизия с приданными [111] ей частями усиления. Восточнее Горшечного и Старого Оскола находились плохо управляемые части 17-го и 24-го танковых корпусов. С боем отходил на восток 4-й танковый корпус.

24-я танковая дивизия противника и его моторизованные части после занятия Горшечного взяли курс на Синие Липяги. Их целью было соединение с 23-й танковой дивизией 40-го корпуса и полное окружение левофланговых частей нашей 40-й армии. К северу от линии Старый Оскол, Синие Липяги, Гремячье для врага открылись пути на Дон и далее на Воронеж.

На исходе 2 июля войска левого крыла 40-й армии в составе трех дивизий и двух бригад оказались окруженными. Перед ними встала дилемма: пробиваться через боевые порядки противника совместными усилиями или просачиваться небольшими группами?

Наше внимание тем временем сосредоточивалось на другом: во что бы то ни стало и как можно быстрее остановить дальнейшее продвижение противника. Западнее реки Дон у нас был заранее подготовленный оборонительный рубеж, проходивший по линии Большая Верейка, Долгое, Нижняя Ведуга, Синие Липяги, Репьевка. Но мы не располагали силами, которые могли бы надежно занять его.

Учитывая это, Ставка отдала распоряжение о включении в состав нашего фронта 3-й и 6-й резервных армий. Командующему фронтом приказано было переехать с оперативной группой в Воронеж и лично осуществлять руководство боевыми действиями в данном районе. Но выдвигавшиеся к Воронежу наши резервные армии теперь уже не могли опередить противника не только в занятии подготовленных позиций западнее реки Дон, но даже и рубежа по самому Дону.

Ф. И. Голиков, прибыв на новое место, направил 3-ю резервную армию (переименованную затем в 60-ю) севернее, а 6-ю — южнее Воронежа. Головной 232-й дивизии было приказано занять оборону по реке Дон севернее Семилук. На рубеж западнее и южнее Воронежа отходили правофланговые дивизии 40-й армии и некоторые танковые части. Однако эти силы не смогли оказать здесь противнику организованного сопротивления. 3 июля стрелковые дивизии, понесшие тяжелые потери в прошлых боях, были сбиты с только что занятых ими позиций [112] и отошли к северо-западу от Воронежа. Части 4-го танкового корпуса, потерпев неудачу в районе Горшечное, продолжали отход на восток. 17-й и 24-й танковые корпуса отходили за реку Дон на участке Воронеж, Коротояк, по существу не принимая боя.

Пользуясь тем, что противник не успел создать сплошного фронта в районе Горшечное, Старый Оскол, здесь стали прорываться войска левого крыла 40-й армии. Вместе с ними вышли из окружения генерал-лейтенант Ф. Ф. Жмаченко и генерал-майор И. С. Грушецкий, сделавшие все возможное в тех условиях для спасения отрезанных соединений.

К исходу 3 июля передовые танковые части противника достигли реки Дон западнее Воронежа. Началась непосредственная борьба за Воронеж.

Контрудар 5-й танковой

Обстановка на воронежском направлении продолжала осложняться. Но у нас еще оставались резервы для нанесения сильного контрудара по войскам противника. Кроме 3-й и 6-й армий Ставка передала нам и 5-ю танковую армию{8}. Действия последней могли быть усилены не потерявшими боеспособность частями 1-го и 16-го танковых корпусов, а также стрелковыми дивизиями из состава 3-й и 48 и армий.

Этому благоприятствовала и оперативная обстановка. Танковые и моторизованные соединения противника при выходе к Дону растянулись на широком фронте. Все они уже понесли значительные потери и были связаны боями у Касторного и на подступах к Воронежу. А развернувшиеся фронтом на север части 13-го армейского корпуса, так же как и части 55-го корпуса, не имели успеха: их сдерживали 1-я гвардейская стрелковая дивизия и 8-й кавкорпус, выдвинутые из наших фронтовых резервов.

Организацию контрудара взял на себя Генеральный штаб. В ночь на 4 июля командующий 5-й танковой армией генерал-майор А. И. Лизюков получил из Москвы [113] директиву, обязывающую его лично «ударом в общем направлении Землянск, Хохол (35 километров юго-западнее Воронежа) перехватить коммуникации танковой группировки противника, прорвавшейся к реке Дон на Воронеж; действиями по тылам этой группы сорвать ее переправу через реку Дон».

А утром 4 июля прибыл начальник Генерального штаба А. М. Василевский и в моем присутствии на КП 5-й танковой армии уточнил поставленную перед ней задачу.

Успешный ввод в сражение этого мощного войскового объединения мог существенно повлиять на обстановку под Воронежем. К сожалению, массированной танковой атаки не получилось. Танки вступали в бой из колонн по методу ввода в готовый прорыв с выделением передовых батальонов (примерно по два батальона от корпуса). В итоге наступление танковых корпусов свелось, по существу, к действиям только передовых батальонов.

Наступательные действия 5-й танковой армии продолжались фактически до 7 июля. Она отвлекла на себя помимо 9-й и 11-й танковых дивизий еще и другие войска противника. Однако разгромить основные его силы западнее Воронежа нам не удалось.

Первый опыт боевого применения танковой армии оказался неудачным. Начались разговоры о непригодности такого оперативного объединения вообще. Истинные же причины неудачи, на мой взгляд, были в другом: в неумении. Это умение пришло позднее.

Руководство действиями 5-й танковой армии осуществлял непосредственно Генеральный штаб, и формально мы не несли ответственности за ее неудачи. Но справедливости ради не могу не заметить здесь, что, если бы командованию и штабу Брянского фронта была отведена в данном случае иная роль, если бы нас тоже привлекли к руководству контрударом, ход событий от этого вряд ли изменился.

Судьба Воронежа была предрешена еще 3–4 июля, когда передовые части 48-го немецкого танкового корпуса вышли к реке Дон и без особых затруднений форсировали ее. После же упорных боев 5–7 июля немецкая 4-я танковая армия фактически овладела городом. В наших руках остались лишь городские предместья Отрожка и Придача, расположенные на восточном берегу реки Воронеж, [114] а также студенческий городок на северной окраине города.

В последующие дни противник пытался расширить захваченный район, но цели не достиг. Не удалось немцам увеличить плацдарм и на левом берегу Дона у Коротояка. Потерпев эти неудачи, вражеское командование приступило к перегруппировке своих войск для наступления на юг, против Юго-Западного фронта. Снять с воронежского направления оно сумело только одну танковую и три моторизованные дивизии. Против Брянского и вновь созданного Воронежского фронтов осталась полностью 2-я немецкая армия (10–12 дивизий), а непосредственно в районе Воронежа удалось задержать на некоторое время и 24-й танковый корпус. Кроме того, в междуречье Дона и Воронежа были развернуты три дивизии 29-го армейского корпуса, прибывшего из 6-й армия, а к югу от устья реки Воронеж до Павловска развертывалась 2-я венгерская армия в составе десяти дивизий.

Войска Воронежского фронта, значительно пополненные за счет резервов, начали строить оборону по рубежу реки Дон, а в городе — по реке Воронеж.

Если оглянуться назад...

Из боевого отчета штаба группы «Вейхс» мы узнаем сегодня, что уже 5 июля ее командующему было предъявлено требование решительно высвобождать подвижные войска 4-й танковой армии в районе Воронежа. Эти войска предлагалось направить к Острогожску, куда в то время успели выйти дивизии 40-го танкового корпуса немцев, преследуя отходящие части нашего соседа — Юго-Западного фронта. Фон Бок рекомендовал Вейхсу сначала заменить 23-ю и 24-ю танковые дивизии моторизованными (3-й, 16-й и «Великая Германия»), а в последующем сменить и их частями 29-го армейского корпуса.

Но и Вейхс, и командующий 4-й танковой армией генерал Готт не очень-то спешили с выполнением этих рекомендаций. Да у них и не было возможностей осуществить такой шаг раньше 8–10 июля — ведь только 7 июля удалось занять Воронеж. В боях за этот город были заняты две танковые и две моторизованные дивизия. А еще две танковые дивизии и одна пехотная в те же самые дни [115] дрались с нашей 5-й танковой армией и 8-м кавалерийским корпусом в районах Озерки, Тербуны, Землянск. Относительно свободной оставалась только одна 23-я танковая дивизия на западном берегу Дона.

Таким образом, общий ход нашей оборонительной операции в критические дни июля 1942 года можно считать удовлетворительным: против нас были развернуты все войска противника, имевшиеся в полосе фронта, а решительного результата они не достигли. Внимание гитлеровских генералов здесь раздваивалось. Еще оставалась невыполненной задача в районе Воронежа, немецкие войска еще не выдвинулись для последующей обороны на естественный рубеж рек Снов, Сосна, Труды, а их верховное командование уже торопилось начать следующий этап плана летней кампании — развить наступление на юго-восток, в сторону Кавказа.

Теперь даже те, кто занимали очень высокие военные посты в нацистской Германии, вынуждены признать, что летом 1942 года при наступлении на воронежском направлении немецкие войска не достигли поставленных целей. Скажем, генерал Типпельскирх, рассматривая итоги Воронежской операции, отмечает: «В районе западнее Дона решающих успехов добиться не удалось... Дальнейшее развертывание наступления было затруднено, так как левое крыло, которое по первоначальному плану должно было продвигаться через Воронеж на Саратов, застряло у Дона»{9}. К аналогичным выводам пришел и бывший начальник гитлеровского генерального штаба небезызвестный генерал Гудериан{10}.

По всему выходит, что у нас вроде бы и нет причин сетовать на свои действия в сложившейся тогда обстановке. Тем не менее, оглядываясь сегодня на события лета 1942 года и самокритично оценивая собственную работу, должен признать: при том соотношении сил, которое сложилось в полосе Брянского фронта (особенно по количеству танков), наши войска могли бы не только нарушить планы противника, но и нанести сокрушительное поражение основной его ударной группировке.

Почему же этого не случилось? [116]

Здесь, как уже отмечалось выше, сказались серьезные ошибки в управлении войсками.

Основная ошибка заключалась в том, что до самого начала операции «Бляу» у нас мало кто принимал всерьез возможность главного удара немцев на курско-воронежском направлении. Предполагалось, что летом 1942 года противник снова будет рваться главным образом на Москву. Практически это повлекло за собой сосредоточение большей части танковых корпусов, сформированных в зимние и весенние месяцы 1942 года, ближе к московскому операционному направлению. Юго-Западный и Южный фронты получили танков значительно меньше. В дальнейшем же, когда стало очевидно, что противник наносит главный удар в стык Брянского и Юго-Западного фронтов, последовала новая ошибка. Отражение этого удара должно было осуществляться объединенными усилиями с постановкой каждому фронту совершенно конкретных, задач. А на практике получилось нечто иное: неоднократно пытались ставить задачи непосредственно армиям и даже танковым корпусам, связывая тем самым инициативу фронтового командования.

Думается, что уже 28–30 июня от Брянского фронта можно было потребовать нанесения мощного контрудара главной массой своих сил и резервов Ставки, при поддержке дальней авиации. Его следовало направить с сивера на юг, примерно вдоль железной дороги Елец, Касторное, Старый Оскол. На подготовку к этому нам хватило бы трех — пяти суток. Таким образом, этот контрудар мог быть осуществлен уже 3–5 июля, то есть как раз тогда, когда ударная группировка противника, завершив бои в районе Горшечное и Старый Оскол, выдвинулась к Дону. Вторые эшелоны в немецких корпусах к тому времени были уже задействованы, а резервы в группе армий отсутствовали.

Не имея на сей счет достаточно четких указаний со стороны Ставки, командование и штаб Брянского фронта вели себя подчас не решительно, ограничивались в лучшем случае попытками организовать тактические действия войск вместо широкого, планомерного, оперативного их использования во фронтовом масштабе.

Сейчас, когда мы пытаемся объяснить себе, почему события почти 30-летней давности прошли так, а не иначе, почему противник был лишь остановлен на рубеже Дона, [117] а не разбит между Курском и Воронежем, невольно приходишь к мысли, что одной из причин этого был недостаток опыта в управлении войсками в условиях сложной операции. Этим в первую очередь и объясняются почти все наши тогдашние промахи. Сейчас нам ясно, как их можно было избежать. Но в то время нам казалось, что большего, чем делали мы, сделать невозможно.

При всем том было бы глубоко неправильно рассматривать теперь из прекрасного далека все наши многотрудные дела тех дней как сплошную цепь ошибок и просчетов. В своем месте я уже высказал общую положительную оценку боевой деятельности войск. А теперь мне хотелось бы назвать хотя бы несколько конкретных имен и конкретных соединений, проявивших наибольшую стойкость и упорство в обороне, наивысшую настойчивость в контратаках.

Прежде всего должен выразить свою признательность солдатам, младшим командирам и офицерам 15, 132, 143, 148, 307-й стрелковых дивизий, 106 и и 109-й отдельных стрелковых бригад, 129-й отдельной танковой бригады. Эти соединения исключительно упорно защищали каждый метр своих позиций, каждую высоту, каждый населенный пункт. Всякий мелкий тактический успех, которого добивались здесь ценой больших потерь войска вражеского 55-го армейского корпуса, в тот же день ликвидировался неотразимыми контратаками. Особенно результативны были контратаки 106, 109-й отдельных стрелковых бригад и 129-й танковой бригады.

В своих донесениях мы с большим удовлетворенном отмечали высокие боевые качества солдат, сержантов и офицеров 13-й армии. Об этом приятно вспомнить и сказать здесь доброе слово в адрес ее командующего генерал-майора Н. П. Пухова, члена Военного совета М. А. Козлова, начальника штаба А. В. Петрушевского. А из командиров дивизий и бригад следует отдать особую дань уважения генерал-майору А. А. Мищенко, полковнику Г. А. Курносову, полковнику Г. С. Ласько, полковнику Ф. Г. Аникушину и подполковнику Трофиму Михайловичу Щудренко, геройски погибшему при контратаке 30 июня 1942 года.

Стойко выдержали натиск противника и некоторые соединения 40-й армии, в частности 121-я и 160-я стрелковые дивизии, 111-я и 119-я отдельные стрелковые [118] бригады, 115-я и 116-я отдельные танковые бригады. Отлично воевали части 284-й стрелковой дивизии, оборонявшие район Касторное, а также некоторые танковые бригады 4, 1 и 16-го танковых корпусов. Очень хорошо действовали 8-й кавалерийский корпус и 340-я стрелковая дивизия, отражавшие удары пехоты и танков противника в районе Солдатское, Тербуны.

Геройски вели себя расчеты гвардейских минометов, состоявшие в то время исключительно из коммунистов и комсомольцев. Перед ними стояла двоякая цель: дерзко уничтожать живую силу и технику врага, но не рисковать своими машинами — ни одна из них не должна была попасть в руки противника. Мы ревностно оберегали конструктивные и прочие секреты наших «катюш» и сумели сохранить их в тайне вплоть до окончания войны.

У гвардейских минометов была своя тактика. Представьте себе жаркий июльский день, пыль на дорогах, столбы дыма над горящими селами. Наши поредевшие части с тяжелыми боями отходят к Воронежу. А за ними по пятам следуют немецкие танки и моторизованная пехота. Противник атакует в плотных цепях, нередко сворачивается в колонны. Этого-то момента как раз и поджидают гвардейцы-минометчики. «Катюши» возникают как из-под земли, раздается характерный посвист их залпа, и скопление вражеских войск как бы тонет в море огня. Противник высылает на место происшествия свою авиацию, но позиции, с которых только что был произведен залп, уже пусты: автомашины с реактивными установками исчезли бесследно, будто растворились в плотных облаках пыли, повисших над дорогами...

Западнее Воронежа многократно отличился дивизион гвардейских минометов под командованием Героя Советского Союза капитана Кириллова. Он действовал всегда наверняка. Был случай, когда этому дивизиону пришлось выступить навстречу атакующему противнику прямо в боевые порядки нашей пехоты. Чуть ли не в упор ударил он по гитлеровцам, и их атака сгорела без следа.

Но война есть война. Мы тоже теряли людей, и в том числе немало командного состава. Однако и при выходе из строя командиров подразделения, как правило, не оставались без руководства. Здесь опять выручали коммунисты. В самой сложной ситуации они смело брали на [119] себя управление боем и до последней возможности удерживали обороняемые рубежи.

Мне запомнилась фамилия младшего политрука Филиппова. Он принял командование остатками стрелковой роты, когда ее позиции атаковали восемь немецких танков. Показывая пример бойцам, Филиппов сам бросился навстречу головному танку и сумел поджечь его. При этом младший политрук был ранен в руку, но опять вооружился связкой гранат и сумел поразить второй вражеский танк, а с остальными покончили бронебойщики.

Вспоминается и еще один герой тех боев — парторг стрелковой роты тов. Рагозин. Он тоже подменил выбывшего из строя командира, поднял роту в контратаку и своими решительными действиями ликвидировал нависшую над ней опасность полного разгрома.

А какое мужество проявил бывший слесарь из Перми механик-водитель танка тов. Шаронов! Перед самым боем он подал заявление о вступлении в партию и обещал «драться по-коммунистически». В бою с ним случилась большая беда — лишился зрения. Но его тяжелый танк КВ оставался на ходу, ослепший водитель не покинул своего боевого поста. Шаронов продолжал управлять машиной вслепую: когда нужно было развернуться вправо — командир танка лейтенант Никольский прикасался рукой к его правому плечу, влево — к левому...

Благодаря вот таким людям, их самоотверженности и героизму нам и удалось остановить дальнейшее продвижение немецко-фашистских войск. Конечно, жаль, что не смогли сделать этого раньше, но на то были свои причины.

* * *

Решением Ставки был создан Воронежский фронт во главе с генерал-лейтенантом Н. Ф. Ватутиным. Ф. И. Голикова назначили его заместителем.

Наш Брянский фронт возглавил генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский. Мне очень мало довелось поработать под руководством Константина Константиновича. Но и те восемь — десять дней, в течение которых я имел возможность близко соприкасаться с ним, остались в моей памяти поныне. Особенно большое впечатление произвело на всех нас — генералов и офицеров управления [120] фронта — внимание его к мнению своих подчиненных. Человек высокой культуры, он умел терпеливо выслушать каждого, тут же выделить главную суть в суждениях собеседника и использовать в интересах дела знания и опыт коллектива. Я не ошибусь, если скажу, что в очень короткий срок Константин Константинович сумел расположить к себе всех своих новых сослуживцев. Нам нравилась его спокойная деловитость.

Одной из характерных особенностей стиля работы Константина Константиновича являлось то, что он не докучал частыми вызовами к себе ни начальнику штаба, ни начальникам управлений. Обычно Рокоссовский сам шел к своему начальнику штаба и часами просиживал рядом с ним, внимательно вслушиваясь во все переговоры с войсками. В случае необходимости мы тут же могли посоветоваться. Иногда командующий брал у меня телефонную трубку и очень тактично корректировал только что отданное мной распоряжение.

С сожалением расставался я с ним 17 июля, получив назначение в штаб Воронежского фронта. Командный пункт этого фронта находился тогда в деревне Углянен. На следующий день я был уже там. Боевые действия затихали. Передний край нашей обороны пролегал по реке Дон вплоть до Подклетного, далее шел к северной окраине Воронежа, упирался на реку Воронеж до ее устья и затем следовал опять по Дону. На этом рубеже развернулись войска 60-й и 6-й армий.

Одновременно совершенствовалась оборона по линии Гремячье, Троицкое, Большаков, Борки, Солдатское, Тербуны 2-е, Озерки. Там обосновались войска из резерва Брянского фронта: 1-й и 16-й танковые корпуса, 1-я гвардейская и 340-я стрелковые дивизии, 8-й кавкорпус, 201-я и 192-я танковые бригады. Все они вскоре были объединены новым управлением 38-й армии, во главе которой стал генерал-лейтенант Н. Е. Чибисов.

Против нас фронтом на север от Гремячьего до Фоминой-Ногачевки и далее до Воронежа развернулась значительная группировка войск 2-й немецкой армии в составе десяти пехотных и двух танковых дивизий. Южнее Воронежа на рубеж реки Дон выдвигались войска 2-й венгерской армии — девять пехотных и одна танковая дивизии. [121]

Воронежский рубеж

Формирование управления Воронежского фронта протекало не один день и оказалось, вообще говоря, делом довольно сложным.

На укомплектование вакантных должностей прибыла значительная группа офицеров ускоренного (трех-, четырехмесячного) курса обучения в Военной академии имени Фрунзе. В общем это были хорошие, молодые офицеры. Многие из них уже участвовали в боях летом и осенью 1941 года. Все с исключительной добросовестностью брались за выполнение любых заданий. Но далеко не все имели опыт практической работы в крупных штабах. И продолжительное время мы, «старые штабники», не столько получали от них помощи, сколько дополнительных хлопот. Фактически всё и оформление решений командующего фронтом, и отработку боевых распоряжений, и составление всякого рода сводок, донесений — выполняли несколько человек, назначенных к нам из управления Брянского фронта и Генерального штаба.

Очень много приходилось заниматься технической работой самому начальнику штаба и даже командующему фронтом. Ночью, когда несколько затихали телефоны, Николай Федорович нередко брался за карандаш и лично писал донесение в Ставку или набрасывал текст распоряжения войскам. Иногда, пожалуй, это даже доставляло ему удовольствие: кто не любит «тряхнуть стариной»!

С Н. Ф. Ватутиным у меня издавна были самые добрые отношения: мы вместе учились, одновременно были выпущены из высшей военной академии, в канун войны не один раз вместе бывали на докладе у начальника Генерального штаба, А теперь вот сообща решали нелегкие боевые задачи.

Молодому командующему фронтом не сиделось в обороне. Человек энергичный, настойчивый, он не терпел пассивности. И Воронежский фронт с первых дней своего существования стал активным фронтом. Ватутин не мог смириться с тем, что почти весь город, размещенный на правом берегу реки Воронеж, находился в руках врага.

Частные операции начались сразу же, как только положение сторон несколько стабилизировалось. Уже [122] 12 июля силами 18-го танкового корпуса и нескольких стрелковых дивизий 60-й армии проводилась первая такая операция. Перед войсками ставилась задача — полностью очистить город от противника. Однако попытка эта закончилась никчемными результатами: был занят лишь район больницы на северной окраине Воронежа.

Неделю спустя в течение двух дней проводилась новая операция. Теперь уже с участием 38-й и 60-й армий, 2-го и 11-го танковых корпусов. На сей раз намечалось разбить противника ударами с двух направлений: из района Подгорное в обход Воронежа с запада (60-я армия) и по западному берегу реки Дон в общем направлении на Семилуки (38-я армия). Как ни печально, эта операция также закончилась безрезультатно. Дело осложнилось в данном случае тем, что нам пришлось наступать на укрепления, построенные нашими же войсками весной 1942 года. Атаке предшествовала так называемая «ускоренная артподготовка» при незначительной плотности артиллерии, а перед атакующими подразделениями оказалась прочная позиционная оборона с развитой системой траншей. Дивизии понесли потери, а цели опять не достигли.

Конечно, не всегда наши частные операции заканчивались столь безрадостно. Мне вспоминается сейчас одна из них, осуществленная в середине июля в районе Коротояка. Неподалеку от этого города, у села Петропавловское, немцам удалось захватить небольшой плацдарм на северном берегу Дона. Мы решили ликвидировать его. Но не только эта задача ставилась перед 174-й стрелковой дивизией. Ей предстояло захватить плацдарм на южном берегу.

На этот раз нам сопутствовала удача. Стремительным ударом враг был выбит из Коротояка и потеснен по ту сторону Дона на пять километров по фронту и 3 километра в глубину. Гитлеровцы встревожились. Начались беспрерывные попытки выбить наши части обратно за реку. Командующий 2-й венгерской армией бросил сюда до двух дивизий. Пришла одна немецкая дивизия, а с нею до сотни танков. Настойчивые атаки противника не прекращались целую неделю, и в течение всего этого времени наша 174-я стрелковая дивизия стойко отражала их. Только по приказу командующего фронтом во избежание лишних потерь ее командир генерал-майор С. И. Карапетян [123] отвел свои части на северный берег. За умелые действия, за мужество и стойкость это соединение удостоилось тогда звания гвардейского.

В конце того же месяца очень важную операцию провели войска 6-й армии в 55 километрах к югу от Воронежа. Здесь действовала 25-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием генерал-майора П. М. Шафаренко. Ее поддерживали несколько артиллерийских полков и гвардейские минометы. Задача тоже была выполнена с блеском: наши войска захватили на западном берегу Дона плацдарм в тринадцать километров по фронту и восемь километров в глубину. Несмотря на многократные попытки противника ликвидировать его, он был сохранен до лучших времен и впоследствии сыграл очень важную роль как трамплин для наступления войск 40-й армии.

К сентябрю мы подготовили еще одну операцию, которую, правда, и по целям, и по количеству привлекавшихся сил уже трудно рассматривать как частную. В ней участвовали 60-я и 40-я армии, а также некоторые соединения 38-й армии, переподчиненной к тому времени Воронежскому фронту. В основе общего замысла операции лежало окружение и уничтожение всей группировки противника в районе Воронежа. Осуществить это предполагалось концентрическими ударами из района Подгорное на Семилуки (60-я армия) и из района Придача, в обход Воронежа с юга, тоже на Семилуки (40-я армия). Войска же 38-й армии наносили вспомогательный удар в направлении Нижняя Верейка, Ольховатка.

Подготовка к этой операции отличалась тщательностью. С планом ее генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин вызывался в Ставку. Вернулся он оттуда 30 августа. План наш был утвержден и обеспечивался материально. Для усиления Воронежского фронта из резервов Ставки выделялись четыре стрелковые дивизии. Дополнительно целевым назначением отпускались боеприпасы (по полтора боекомплекта для артиллерии средних калибров и по два для тяжелых).

Наступление должно было начаться 9 сентября. В течение десяти дней, предшествовавших этой дате, в войсках проводилась очень напряженная работа. С командармами и командирами дивизий Н. Ф. Ватутин сам проиграл на карте и на рельефном плане всю динамику [124] предстоящих действий. После этого командармы лично провели занятия с командирами полков. Детально отрабатывались вопросы взаимодействия родов войск. Перемещались поближе к переднему краю обороны пункты управления. Командарм 40 оборудовал для себя наблюдательный пункт в здании электростанции Придача. НП командарма 60 разместился на опушке леса восточнее Подгорное. Вспомогательный пункт управления фронта обосновался в лесу, в двух километрах восточнее Новой Усмани.

Была у нас и еще одна забота: доукомплектование стрелковых дивизий, воевавших в течение всего лета. Штабы армий и фронта провели основательную «подчистку» тылов: оттуда изымались все, кто по своим физическим данным мог участвовать в бою. Мы стремились довести численность дивизий первого эшелона хотя бы до пяти тысяч человек. А наиболее полнокровные соединения, полученные из резерва Ставки, приберегались для развития и закрепления успеха; они составляли второй эшелон оперативного построения войск.

Энергичный и увлекающийся Н. Ф. Ватутин в эти дни буквально не знал отдыха. От зари до зари он находился в частях, лично проверяя их готовность, отдавая последние распоряжения.

7 сентября, когда командующий находился где-то в 38-й армии, меня вызвали к телефону ВЧ. На проводе был И. В. Сталин. Последовало указание:

— Четыре стрелковые дивизии, полученные для участия в наступательной операции, в передовую линию не вводить, а готовить немедленно к отправке в район Царицына... Операцию, которую вы готовите, разрешается временно отложить...

Далее мне задан был вопрос: как скоро мы можем начать отправку названных дивизий и какие меры необходимо предпринять для ускорения этого дела. Я ответил, что у нас есть небольшой оперативный резерв подвижного состава, примерно на одну дивизию, и мы можем приступить к перевозкам сегодня ночью. Сталин был, повидимому, удовлетворен таким ответом. Он приказал лишь немедленно доложить его указания командующему фронтом.

Буквально через несколько минут я разыскал по телефону Н. Ф. Ватутина и передал ему дословно содержание переговоров с Верховным Главнокомандующим. Как и [125] следовало ожидать, Николай Федорович не принял рекомендаций Ставки об отсрочке наступательной операции. Он жил ею все это время и уже видел реальный успех.

Ватутин стал настойчиво убеждать и в конечном счете убедил Ставку, что без тех четырех дивизий, которые изымались из состава нашего фронта, можно проводить наступление и добиться желаемых результатов. Подготовка войск продолжалась. Операция была отложена только на шесть дней.

Утро 15 сентября началось мощной артиллерийской подготовкой на участках намеченного прорыва. С наблюдательного пункта командарма 40 хорошо просматривалась восточная окраина Чижовки — первого объекта атаки главной группировки армии. Зрелище было весьма эффектным. Нам казалось, что все огневые средства противника хорошо поражаются артиллерийским огнем. Но, как потом выяснилось, мы недооценили прочности каменных построек, использованных противником для обороны. Артиллерии не удалось разрушить их, и наступление с самого начала стало развиваться в медленных темпах, с большими осложнениями.

В течение первых двух дней войска 40-й армии добились лишь некоторого тактического успеха (овладели Чижовкой и южной окраиной Воронежа, а дивизия, наступавшая в центре города, очистила от противника еще несколько улиц). Но войска 60-й армии совершенно не имели продвижения. Не удался и вспомогательный удар 38-й армии; она сумела овладеть лишь деревней Гнездилово, и на этом все замерло.

Командующий фронтом да и командарм 40 никак не хотели примириться с неудачей. В течение еще целой недели они настойчиво добивались дальнейшего продвижения войск. В Чижовку был переправлен 25-й танковый корпус под командованием генерал-майора П. П. Павлова. Переправа осуществлялась в сложных условиях — ночью, по каменной дамбе, покрытой слоем воды в 50–70 сантиметров. Этот своеобразный брод неподалеку от электростанции Придача оказался для нас настоящей находкой. Воздушная разведка противника не сумела обнаружить его, и появление в Чижовке наших танков было для гитлеровцев полной неожиданностью.

Вводом в бой танкового корпуса командующий фронтом рассчитывал сломить сопротивление противника на [126] южной окраине города. Но, к нашему большому огорчению, расчеты эти не оправдались. С наблюдательного пункта командарма 40 мы видели, как горят танки, пытавшиеся наступать в боевых порядках пехоты. Наши танкисты, равно как и пехота, находились в явно невыгодном положении. Они наступали снизу вверх по открытому пространству. Противник же в полной мере использовал свое господствующее положение на местности и прочные каменные постройки. Прицельным кинжальным огнем он наносил атакующим большой урон.

С каждым днем все острее чувствовалось, что операция затухает. Но признаться в этом не хотелось.

В Генеральном штабе стали понимать бесцельность наших попыток уже 20 сентября. Однако и там, видимо, питали еще надежду на какое-то чудо. Лишь в конце сентября директивой Ставки Воронежскому фронту было приказано перейти к обороне. Одновременно с этим расширялась полоса фронта в южном направлении по реке Дон от Бабки до Верхнего Мамона. На этом 100-километровом пространстве оборонялась всего лишь одна 127-я стрелковая дивизия, и мы сразу же встали перед необходимостью изыскивать войска для уплотнения здесь боевых порядков.

Командующий фронтом определил новые задачи для каждой из армий. 38-я и 60-я армии должны были организовать оборону с оперативным построением в два эшелона при плотности 10–15 километров на дивизию. 40-я армия строила оборону в один эшелон с плотностью на дивизию 15 километров. Наименьшая плотность была определена для 6-й армии, перед фронтом которой стоял относительно пассивный противник, — 2-я венгерская армия и части итальянского горного корпуса.

В начале октября Н. Ф. Ватутин выбыл к новому месту службы — его назначили командующим войсками восстановленного вновь Юго-Западного фронта. А на смену ему к нам опять прислали Филиппа Ивановича Голикова. Встречая его на аэродроме близ поселка Анна, я пошутил:

— Всю-то я вселенную проехал, лучше тебя, милой, не нашел...

— Да, — отозвался Филипп Иванович, — за эти три месяца мне действительно пришлось объехать много мест. Успел поработать на двух фронтах и в Генеральном [127] штабе. Но для меня и впрямь милее всего возвращение на Воронежский фронт.

Уже по дороге в штаб я доложил ему обстановку. Главной нашей задачей теперь являлось отвлечение на себя возможно большего количества войск противника. Активными боевыми действиями мы удерживали в районе Ливны, Воронеж до пятнадцати дивизий из состава 2-й немецкой армии, а южнее стояла 2-я венгерская армия (девять дивизий) и 8-я итальянская (до пяти дивизий).

Даже не всегда удачные, но активные действия войск Воронежского фронта в течение лета 1942 года серьезно обеспокоили вражеское командование. Мы «висели» над флангом группы армий «Б», и противника нервировало любое, самое незначительное наше продвижение к югу или юго-западу. Он беспокоился за свои весьма растянутые коммуникации в направлении Сталинграда.

Не прошло бесследно и в общем-то огорчительное для нас сентябрьское наступление наших войск в районе Воронежа. Оно настолько встревожило противника, что сюда стали стягиваться силы с других направлений.

К приезду нового командующего Воронежский фронт удерживал перед собой не менее тридцати вражеских дивизий, которые очень бы пригодились немецко-фашистскому командованию под Сталинградом.

Близится перелом

Осень 1942 года не внесла больших перемен в обстановку. Мы продолжали совершенствовать оборону и пополнять боевые части за счет прибывающих маршевых рот. Из госпиталей возвращались в строй бойцы, получившие ранения в летних боях.

Постепенно в полосах 40-й и 6-й армий нам удалось создать кое-какие резервы. Командующие родами войск и другие руководящие работники фронтового управления побывали в каждой дивизии. На особо ответственных участках состояние обороны лично проверяли командующий фронтом и его первый заместитель генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский.

Наибольший перевес над нами по количеству дивизий противник имел перед фронтом 40-й и 6-й армий. У нас [128] здесь было в общей сложности не больше двенадцати, а у противника (вместе с резервами) — до девятнадцати дивизий. Кроме того, он занимал господствующий правый берег Дона и имел возможность просматривать глубину нашей обороны. Что же касается пониженной боеспособности венгерских и итальянских дивизий, то мы смогли проверить это лишь впоследствии. А в то время штабы армий, да и штаб фронта, склонны были оценивать венгерские дивизии даже выше, чем немецкие. Ведь по опыту первой мировой войны мы знали, что мадьярская кавалерия являлась наиболее боеспособной частью объединенной австро-венгерской армии. К тому же оборона имеет свои особенности. В этих условиях при сопоставлении противоборствующих сил счет ведется прежде всего на количество стреляющих пушек, минометов, пулеметов, винтовок. А при таком подсчете 2-я венгерская армия выглядела тогда не хуже немецкой.

Тем не менее от нашего внимания не ускользнуло, что венгерские и итальянские части, оборонявшиеся против нашей 6-й армии, вообще-то вели себя исключительно спокойно и никаких активных действий не предпринимали. Но на любое проявление активности с нашей стороны противник и здесь реагировал очень нервно. Стоило только нашей разведке проникнуть в его боевое расположение, как поднималась страшная пальба. Огонь вели и артиллерия, и минометы, и пулеметы. Без привычки можно было подумать, что завязался настоящий бой. Однако вскоре огонь стихал, и все оставалось по-прежнему.

В эти месяцы активные боевые действия переместились от нас к Волге и на Северный Кавказ. Две крупные группировки немецко-фашистских войск, разобщенные между собой сотнями километров калмыцкой: степи, продолжали рваться каждая к своей цели. Перед 6-й и 4-й танковой армиями немцев такой целью являлся Сталинград. А вторая группировка противника, обозначенная в оперативных документах как группа «А», упорно пробивалась в направлении Туапсе и Орджоникидзе.

Личный состав нашего Воронежского фронта особенно близко принимал к сердцу события у волжских берегов. Мы готовы были любыми действиями помочь своим товарищам с Донского и Сталинградского фронтов, в любой день опять возобновить бои. Но, как говорится, всему [129] свое время. В октябре и ноябре 1942 года Ставка не разбрасывалась резервами и материальными средствами на решение частных задач. Готовилось что-то крупное.

Подготовка эта велась, разумеется, в обстановке большой секретности. Тем не менее к нам все же просачивались такие сведения, по которым можно было судить о многом. В частности, мы знали о крупных перевозках войск. Потом вдруг почувствовали некоторое урезание наших потребностей в боеприпасах и вооружении.

Общая обстановка и соотношение сил в полосе нашего фронта не позволяли нам самим предпринять широкое наступление. В районе Воронежа наступательные действия вообще исключались. Но мы все время прощупывали наиболее уязвимые места в неприятельской обороне. И в конце концов остановили свой выбор на участке, где оборонялись венгерские войска. Там и плотности противника были не особенно высоки, и на правом берегу Дона мы прочно удерживали несколько плацдармов, которые могли быть использованы в качестве исходных районов для наступления.

Командующий дал штабу указания по разработке плана операции. Благо к нам стали прибывать свежие войска. Появились три новые стрелковые дивизии, две отдельные стрелковые бригады, танковый корпус, две артиллерийские дивизии (каждая в составе трех гаубичных, двух пушечных и трех истребительно-противотанковых артполков), одна зенитно-артиллерийская.

На исходе первой декады ноября операция вчерне была спланирована. А 13-го числа командующего фронтом пригласили в Ставку. [130]