Началось

Все для фронта

Даже в самый канун войны не каждому было ясно, что стрелка барометра наших отношений с фашистской Германией склоняется к «буре». Казалось, она колеблется где-то между «переменно» и «ясно». А война между тем надвигалась неотвратимо.

Немецко-фашистские войска уже изготовились к прыжку через границу на огромном пространстве от Балтики до Черного моря. Советская Армия принимала меры на случай вражеской агрессии. Проходило отмобилизование войск в некоторых военных округах. Спешно завершалось формирование новых дивизий. Во многих соединениях были призваны на учебные сборы запасники. В приграничных военных округах командиры некоторых дивизий и корпусов по своей инициативе выводили части из мест постоянной дислокации и укрывали их в лесах. В субботу 21 июня кое-где закончились учения, но войска оставались в поле и тщательно маскировались от наблюдения с воздуха.

По-разному вступали люди в войну. По-разному и узнавали о ее начале.

Я прилетел из Москвы в Ташкент в ночь на 22 июня. Два-три часа потребовалось на то, чтобы доложить командующему и подробно рассказать начальнику оперативного отдела М. Ф. Липатову о той работе, которую я выполнял в Генеральном штабе. Поделился с ними, конечно, и своими тревогами, пересказал разговор с А. М. Василевским. На квартиру к себе мне удалось добраться только часам к пяти-шести утра по местному времени.

Было воскресенье. Хотелось по-настоящему отдохнуть. [67]

Однако осуществить это желание не пришлось. Оперативный дежурный доложил, что меня срочно вызывают к телефону правительственной связи для переговоров с Генеральным штабом. Опыт многолетней службы подсказывал, что по пустякам не станут вызывать начальника штаба округа в такое раннее время, да еще в воскресенье. А коль вызвали, значит, произошло что-то значительное.

Буквально через восемь — десять минут я уже держал в руках трубку телефона ВЧ. На другом конце провода был мой однокашник по учебе в Академии Генерального штаба В. В. Курасов. С волнением он сообщил, что немецко-фашистская авиация на рассвете начала наносить бомбовые удары по некоторым нашим городам, но аэродромам и районам размещения механизированных и танковых дивизий Белорусского и Киевского особых военных округов. По поручению начальника Генштаба он просил немедленно доложить об этом командующему войсками округа и поставить в известность руководителей партийных и советских органов союзных республик Средней Азии, что в связи с вероломным нападением на нас фашистской Германии наша страна находится с ней в состоянии войны.

Через двадцать — тридцать минут в штаб прибыли С. Г. Трофименко, член Военного совета Е. П. Рыков, М. Ф. Липатов. Все мы глубоко задумались над тем, как будут разворачиваться события дальше? Когда придется вступить в активные боевые действия нам? Что мы можем сделать для фронта уже сегодня?

Прежде всего надлежало, разумеется, проявить заботу о повышении боевой готовности наших дивизий. И здесь мы сразу же встретились с затруднениями. Дело в том, что республики Средней Азии и Казахская ССР не имели еще указаний о проведении общей мобилизации. Нам пришлось доводить численность войск до штатов военного времени другим способом: военкоматы вызывали запасников персональными повестками и направляли их в части «на учебные сборы». Так же, отдельными вызовами, пришлось поднимать автотранспорт, лошадей и имущество, подлежащее передаче в войска из народного хозяйства.

А фронт уже предъявлял свои требования: поступила директива об отправке в действующую армию двух кавалерийских [68] дивизий, 194-й горнострелковой дивизии и механизированного корпуса. Кавалерия и горнострелковые части, предназначенные к отправке, были вполне боеспособными и обученными. Мы не сомневались, что эти нагни войска с честью выполнят свой патриотический долг. А вот состояние мехкорпуса вызывало беспокойство.

Фактически в корпусе была всего одна мало-мальски боеспособная танковая дивизия, правда укомплектованная машинами устаревших образцов: Т-26 и БТ. Другая же танковая дивизия находилась еще в стадии формирования, танков почти не имела и только-только получила автотранспорт из народного хозяйства Туркменской ССР. В небоеспособном состоянии находилась и третья дивизия этого корпуса — механизированная. Развернувшаяся на базе 19-й кавалерийской дивизии, она имела в основном хорошо обученный личный состав, но не очень хорошие машины, опять-таки мобилизованные из народного хозяйства. Танковый полк ее вовсе не имел танков. Не был еще сколочен и молодой штаб мехкорпуса. Как ни старался энергичный командир корпуса генерал-майор И. Е. Петров, его штаб все же оставался недостаточно подготовленным к управлению боевыми действиями войск.

Мы задавали себе вопрос: какой смысл отправлять корпус на фронт в таком состоянии? Не будет ли это лишь формальным выполнением приказа о переброске в заданные пункты заданного количества дивизий? Думалось (да и теперь считаю так), что наш мехкорпус лучше было бы оставить пока на месте или перебросить его не дальше как на меридиан Волги и там заняться довооружением. Тогда он смог бы сыграть свою роль, ну, скажем, в сражении под Москвой осенью 1941 года. Однако отправили его безотлагательно, и в результате на фронте это наше соединение ничем положительным себя не зарекомендовало. Одни из его частей незаметно сгорели в операциях первых месяцев войны, другие подверглись переформированию, а штаб был вовсе расформирован еще до прибытия на фронт. Генерал-майора И. Е. Петрова назначили командовать дивизией в районе Одессы.

Совершенно иная, более счастливая участь была уготована соединениям, которые пошли от нас на фронт несколько позже. В Вооруженных Силах и поныне существует гвардейская имени И. В. Панфилова Краснознаменная [69] ордена Ленина и ордена Суворова дивизия. Под номером 316-й стрелковой дивизии она формировалась в первые месяцы войны в районах Алма-Аты и Фрунзе. Мы пестовали ее в течение полутора месяцев. Она была укомплектована до штата. Костяк офицерского состава образовался главным образом из выпускников Ташкентского пехотного училища, в недавнем прошлом отобранных из числа младших командиров в частях нашего же округа. После полуторагодичного обучения все они получили офицерские звания и пошли в 316-ю дивизию на должности командиров рот и взводов. Нашлись у нас для нее и опытные старшие офицеры — командиры частей и их заместители. В полках создались крепкие партийные организации, преимущественно за счет рабочих Алма-Аты и Фрунзе. А во главе дивизии мы поставили республиканского военкома Киргизии генерал-майора Ивана Васильевича Панфилова. Нам были хорошо известны его отличные боевые качества и выдающиеся организаторские способности.

В первых же оборонительных боях под Москвой эта дивизия показала изумительную стойкость. Вся страна знает ныне о легендарном подвиге двадцати восьми ее бойцов во главе с политруком В. Г. Клочковым. Вечной славой покрыл себя и командир дивизии Герой Советского Союза И. В. Панфилов, погибший в бою на подступах к столице. Его именем названа не только героическая дивизия, которую он привел в снега Подмосковья из знойной Средней Азии. Это имя с гордостью носит и один из городов Алма-Атинской области, бывший Джаркент.

Одновременно с 316-й мы заново сформировали еще три стрелковые дивизии, и они тоже ушли на фронт. Вслед за тем округ получил задание сформировать несколько десятков отдельных стрелковых бригад и легких кавалерийских дивизий (без танков и с очень слабой артиллерией).

Формирование новых соединений в целом проходило довольно организованно. Но с вооружением их мы испытывали большие затруднения: на складах округа вовсе не оставалось запасов ни стрелкового, ни артиллерийского оружия. Приходилось проявлять много предприимчивости и изобретательности. Мы изымали оружие из тыловых учреждений, из кабинетов учебных заведений.

Все мобилизовывалось для нужд фронта. [70]

В Иране

Наконец пришел черед и для нас самих: мы тоже выступили в боевой поход.

В первых числах сентября состоялось подписание соглашения между правительствами СССР и Великобритании, с одной стороны, и правительством Ирана — с другой, об отводе иранских войск из ряда районов и размещении в этих районах советских и английских войск. По тому же соглашению иранское правительство обязано было передать Советскому и английскому правительствам для интернирования членов немецкой колонии, а также выслать за пределы Ирана итальянскую, румынскую и венгерскую миссии.

Войска Средне-Азиатского военного округа перешли советско-иранскую границу на всем ее тысячекилометровом протяжении — от Каспийского моря до Зульфагара. Перед нами вставала страна, которую мы изучали и в общем-то знали, за поведением которой внимательно следили, но еще не видели собственными глазами. Многое здесь вызывало у нас удивление, ко многому надо было еще присмотреться, чтобы лучше понять.

Большим разнообразием отличается природа Ирана. В благодатной приморской части можно увидеть цитрусовые прямо у городских тротуаров. А ближе к афганской границе — голая каменистая пустыня, приводящая в уныние. Лишь кое-где встречались здесь остатки древних оросительных систем — следы упорных трудов человека.

Вступление советских войск в Иран было мерой вынужденной и в той обстановке необходимой. В Иране еще до войны стало очень заметно проявляться влияние фашистской Германии. Началось, как водится, с проникновения германского капитала в экономику страны. Одновременно сюда густым потоком хлынула фашистская агентура под видом различных специалистов и представителей фирм. Перед войной число эмиссаров «третьего рейха» на территории Ирана приближалось к четырем тысячам. Это явилось логическим продолжением традиционной борьбы германского империализма с британским за влияние на Ближнем Востоке, за владение нефтеносными богатствами. [71]

Через Иран планировалось наступление немецко-фашистских войск с Балканского полуострова и из Турции на Индию. Но особые надежды гитлеровцы возлагали на использование Ирана — его территории и природных богатств — в войне против Советского Союза.

С момента развязывания войны против СССР нацистская агентура стала готовить в Иране государственный переворот. Не случайно здесь еще перед войной подвизался небезызвестный адмирал Канарис, набивший руку на шпионаже и диверсиях при аншлюсе Австрии, оккупации немецко-фашистскими войсками Чехословакии. Подготовка к перевороту зашла настолько далеко, что в Иран были уже завезены новые государственные флаги со свастикой. На наших южных границах вот-вот мог появиться новый фронт.

Советское правительство не могло допустить этого. В нотах от 26 июня, 19 июля и 16 августа оно трижды предупреждало шаха Ирана об угрожающей ситуации. Но шах и не думал принимать какие-либо меры. Он не решался «обидеть германских друзей». И тогда последовала директива войскам Закавказского и Средне-Азиатского военных округов о вступлении на территорию Ирана.

Основание и юридическое право на это давал нам Советско-иранский договор от 26 февраля 1921 года. В нем было оговорено, что, если какие-то враждебные элементы попытаются использовать Иран в качестве базы для нападения на нас, мы можем в целях самообороны ввести туда свои войска. Само собой разумеется, что этот вынужденный шаг ни в коем случае не затрагивал территориальной целостности и государственной независимости Ирана.

* * *

Из нашего округа в Иран вводилась 53-я отдельная среднеазиатская армия (сокращенно — 53 ОСАА). Командовал ею генерал-лейтенант С. Г. Трофименко. Начальником штаба был назначен я.

Состояла 53 ОСАА из трех группировок, действовавших на изолированных операционных направлениях. Западную, или приморскую, группировку в составе 58-го стрелкового корпуса возглавлял командир этого корпуса генерал-майор М. Ф. Григорович. Центральной, ашхабадской, [72] группировкой в составе 83-й горнострелковой дивизии командовал полковник А. А. Лучинский. Восточная группировка, в которую входил 4-й кавалерийский корпус двухдивизионного состава, выступала под командованием генерал-лейтенанта Т. Т. Шапкина.

Мы имели основания предполагать, что иранская армия по приказу шаха может оказать сопротивление нашему продвижению. Наибольшую опасность в этом отношении представлял горный район, прикрывающий направление Ашхабад, Новый Кучан, Мешхед с перевалами Гаудан, Карабах, Алемли на высоте 2000–2200 метров. Некоторое беспокойство вызывал также перевал Муздеран, прикрывавший путь на Мешхед из Серахса.

Непосредственное сопротивление нам могли оказать две дивизии иранцев: 9-я пехотная в составе шести полков, дислоцированная в районе Мешхед, и 10-я пехотная обычной организации, дислоцированная в районе Горган, Шахруд. Прибытие дополнительных сил иранской армии с юга страны или из района Тегерана казалось нам маловероятным: они, конечно, должны были оказаться задействованными против войск Закавказского военного округа, переходивших границу двумя днями раньше нас, а также против английских частей, вступавших в Иран с юга.

Особо важное значение для нас имели внезапность действий и стремительность продвижения. Нужно было как можно быстрее выполнить поставленную перед войсками задачу и постараться обойтись без кровопролития. Для ускорения темпов наступления на некоторых направлениях мы создали импровизированные моторизованные отряды небольшого состава. Действуя на значительном удалении от главных сил, они заблаговременно овладевали перевалами и узкими дефиле.

В первой половине дня 27 августа мы не встретили никакого сопротивления со стороны иранской армии. 10-я горганская дивизия просто-напросто разбежалась, побросав оружие и снаряжение. Более организованно вела себя 9-я мешхедская. Один из ее батальонов на маршруте Серахс — Мешхед, судя по всему, намеревался оказать сопротивление. Но уже 29 августа заместитель командира этой дивизии прибыл в Новый Кучан для переговоров с командиром нашей 83-й горнострелковой дивизии А. А. Лучинским. Я в то время находился в штабе [73] Лучинского и принимал участие в переговорах с иранским полковником. От имени командира дивизии и губернатора провинции он заверял нас в полной готовности сложить оружие. Полковник тут же сам сдал свою шпагу и попросил нас изложить основные наши требования. Я взял лист бумаги и своим обычным очень мелким почерком записал на нем два-три пункта об организованной сдаче оружия и недопущении ухода вооруженных войск из своих районов расположения.

По неопытности эта моя записка была вручена иранскому полковнику, а потом оказалась в других руках и вызвала неприятные последствия. Но об этом — несколько позже.

* * *

Различные слои населения Хоросанской и Горганской провинций реагировали на наш приход по-разному. Но если говорить о народе в целом, то он отнесся к вступлению советских войск спокойно, не ожидая и не видя в этом ничего для себя плохого. Разговаривая с простыми иранцами, мы убедились, что здесь правильно понимают наши цели. Правда, некоторая часть трудового населения — рабочие фабрик и сельскохозяйственные рабочие — ждала от нашего прихода значительно большего: они надеялись на ликвидацию эксплуататорских классов Ирана. Кое-где рабочие прямо спрашивали наших офицеров:

— Можно ли прогнать хозяина и взять дело в свои руки?

А бедняки крестьяне ставили вопрос еще более категорично:

— Когда можно начать делить земли помещиков?

Трудновато приходилось нашим политработникам выдерживать такой напор. Они снова и снова разъясняли населению, что мы не можем вмешиваться во внутренние дела суверенного государства.

Буржуазия первое время выжидала, как будут развиваться события, однако заметного беспокойства тоже не проявляла. Почти все оставались на местах. Торговцы продолжали торговать. Только наиболее реакционные элементы бежали в Тегеран. Сбежал и губернатор Мешхеда.

Спокойствие иранского населения при вступлении советских [74] войск объясняется очень просто. Иранцы помнили, что Советское государство с первых же дней своего существования проявляло к их стране дружеские чувства. Понимали они и то, что вступление советских войск обеспечивает Ирану мирную жизнь. А мир всегда дорог любому народу.

На каждом шагу нас поражали здесь нищета и запустение, удивительная отсталость. Мы не увидели в Иране промышленности в том смысле, как понимается это у нас. На глаза не попадались ни заводские трубы, ни линии электропередач, ни железные дороги. Куда ни глянешь — унылая, пустынная степь. В Хоросанской и Горганской провинциях действовало всего лишь несколько небольших текстильных фабричонок и полукустарные заводики по переработке фруктов, в частности по приготовлению кишмиша. На них за ничтожную плату работало много детей. Нам удалось сфотографировать группу маленьких, истощенных и забитых оборванцев. Оказывается, это были безработные. В свои десять — двенадцать лет они уже знали, что такое безработица!

Примитивными методами велось и земледелие. Просто не верилось, что еще в далеком прошлом, в период могущества Персии, здесь существовали хорошо развитые ирригационные системы, обеспечивавшие полив земель. Эти сооружения плохо поддерживались и постепенно приходили в упадок. Казалось, никто не заинтересован в развитии хозяйства.

Мы не могли не обратить внимания на довольно приличные государственные шоссейные дороги с заправочными пунктами. По ним курсировали элегантные автобусы английских компаний. Дороги обслуживались штатными рабочими, одетыми в специальную форму. Рабочие получали домик и небольшой участок земли на условиях выкупа в рассрочку. Внешне все выглядело вполне благопристойно. Но беда в том, что одному поколению никогда не удавалось выкупить ни домик, ни землю, и дети дорожных рабочих рождались уже должниками. В случае же, если кто-нибудь из них вызывал хоть малейшее неудовольствие администрации, все шло прахом: договор расторгался и семья выбрасывалась на улицу. Жаловаться или просить защиты не у кого — живи дальше как придется. Можешь и умирать — это никого не обеспокоит. На твое место найдутся десятки других: во всех [75] городах и поселках — множество бедных, обездоленных людей, ищущих любой работы...

Иранские контрасты производили особенно сильные впечатления на наших солдат и молодых офицеров, которые выросли уже при Советской власти.

Союзники и мы

Наши войска обосновались в городах гарнизонами, используя казарменные фонды иранской армии. В Мешхеде разместилась 83-я горнострелковая дивизия. Начальником гарнизона здесь был назначен полковник А. А. Лучинский. В Сари, Шахруд, Горган, Шахи, Баболь начальниками гарнизонов стали командиры частей 68-й горнострелковой дивизии. На каждого из них ложилась ответственность за обеспечение общественного порядка, поддержание постоянной боевой готовности в войсках и ограждение последних от проникновения иностранных разведок. Третья задача была особенно сложной: к нашим войскам проявляли повышенный интерес не только вражеские лазутчики, но и разведка англичан.

Несколько выше я говорил об одной своей записке, в которой кратко были перечислены условия капитуляции 9-й иранской дивизии. Она попала (очевидно, через губернатора Мешхеда) в руки наших союзников, и то предъявили ее впоследствии в качестве подтверждения, будто наши войска вели боевые действия даже тогда, когда иранская армия по приказу шаха капитулировала. Моя записка действительно была датирована тем же числом, что и шахский приказ. Однако фактически капитуляция иранской армии происходила не одновременно: с 29 августа по приказу шаха сложили оружие войска иранской армии, действовавшие только против англичан, а те, что противостояли нам, сделали это лишь на следующий день.

Выступление английской дипломатии с моей злополучной запиской трудно представить как дружеский союзнический шаг; оно сыграло на руку немецко-фашистской пропаганде, против которой выступила даже иранская «Журналь де Тегеран». 7 сентября эта газета опровергла лживые сообщения о том, что якобы северо-западная часть Тегерана подвергалась бомбардировке советской авиацией. [76]

Очень ревниво следили союзники и за количеством советских войск, введенных на территорию Хоросанской и Горганской провинций. Английским дипломатам казалось, в частности, что у нас слишком велик гарнизон в Мешхеде. Дело в том, что наша организация войск не соответствовала английской: у них была бригадная система, а у нас существовали дивизии. Но мы строго придерживались заключенного соглашения и потому разместили в Мешхеде не всю 83-ю горнострелковую дивизию а лишь часть ее, соответствующую по численности английской бригаде. Тем не менее союзники все время стремились уличить нас в недобропорядочности.

Английской разведке и на сей раз потребовались документальные подтверждения. И вот она подсылает к Лучинскому своего человека — губернатора Мешхеда — за разрешением на право охоты в окрестностях города. Естественно было предположить, что на такого рода разрешении окажется оттиск печати войсковой части. Но полковник Лучинский уклонился от удовлетворения этой странной просьбы. Он ответил, что влияние его как начальника гарнизона распространяется только на город Мешхед, а в черте города никакой охоты нет; поездка же губернатора по своей провинции не нуждается ни в каких разрешениях.

После этой неудачи английские разведчики попытались «поймать» Лучинского на другом. Они подстраивают ему встречу с полковником английских войск, прибывшим из Индии. Тот отрекомендовался командиром части и назвал ее полное наименование, ожидая, что Лучинский ответит тем же. Но Лучинский представился как начальник гарнизона. За этим последовал уже прямой вопрос: кем по основной должности является господин Лучинский?

— Всего только начальником гарнизона советских войск в Мешхеде, — ответил Александр Александрович.

Были и другие аналогичные попытки. Но все они оказались тщетными. Наши офицеры, особенно командиры соединений и старшие офицеры штабов, наиболее часто общавшиеся с местными властями и англичанами, вели себя с достоинством, службу несли бдительно.

Вообще поведение советских военнослужащих в Иране было безукоризненным. Весь личный состав наших частей был проникнут горячими патриотическими чувствами, [77] рвался в бой с немецко-фашистскими захватчиками. Но задача выпала ему другая, и бойцы рассуждали так: «Ну что ж, не удалось попасть на фронт, значит, надо честно выполнять свой долг здесь». Они выгодно отличались от английских солдат. Те в своей «колониальной» форме (безрукавках с расстегнутыми воротниками и шортах) даже внешне выглядели как-то не по-воински да и вели себя в чужой стране, пожалуй, слишком вольно.

В этой связи мне вспоминается совместная с англичанами воскресная прогулка по Тегерану. Перед тем мы долго обсуждали со своими союзниками вопрос, в каком порядке пойдут подразделения: чьи первыми, а чьи последними. В конце концов было принято «соломоново» решение — идти одновременно: англичане — по одной стороне улицы, наши — по другой. И тут произошло непредвиденное: как только на улицах иранской столицы появились эти две колонны, публика начала перебегать с английской стороны на нашу.

Наших солдат бурно приветствовали, от англичан отворачивались.

Шах удаляется с престола

С приходом советских войск в северные районы Ирана общая обстановка в стране несколько улучшилась. Но шах и его правительство продолжали проводить двойственную политику. Несмотря на подписание соглашения о высылке дипломатических миссий враждебных нам государств, прогермански настроенные элементы, в том числе и некоторые высокопоставленные лица, явно противодействовали осуществлению этого мероприятия, а следовательно, и развитию нашей дружбы с иранским народом.

Тегеранская газета «Эттелаат» в передовой статье за 10 сентября откровенно проливала слезы по случаю закрытия дипломатических представительств стран «оси». Однако и после этого сроки отъезда их персонала откладывались со дня на день. Немецко-фашистская агентура продолжала свою подрывную деятельность на территории Ирана, и в особенности в Тегеране. В связи с этим Советское и британское правительства вынуждены были принять решение о вводе войск в столицу. [78]

Мы получили такие указания из Генштаба 15 сентября. 53 ОСАА предписывалось 17-го числа выдвинуться на юго-восточную окраину Тегерана. Непосредственно в Тегеран вступали войска Закавказского военного округа и одна английская бригада. Вступление туда было назначено на 15 часов 17 сентября.

Детальное изучение маршевых возможностей вызвало у нас в штабе немало беспокойства. Примерно на одинаковом расстоянии от Тегерана находились передовые части Закавказского военного округа и англичан. Из нашей же 53 ОСАА ближайшая от иранской столицы 39-я кавалерийская бригада располагалась в Семнане, то есть примерно в двухстах километрах. По расчетам получалось, что если конницу направить походным порядком, то ей потребуется не менее двух-трех форсированных переходов, чтобы достичь Тегерана. А у нас в распоряжении было не более суток.

Как выполнить задачу?

Штаб разработал план переброски наших войск в Тегеран двумя способами: от 39-й кавалерийской дивизии стали готовить моторизованный отряд (численностью до эскадрона) под командованием капитана Аршинова, а другой, более крупный отряд (в составе одного горнострелкового полка 68-й дивизии) решили перевезти по железной дороге. Так и сделали. В течение ночи на 17 сентября железнодорожный эшелон достиг ближайшей к Тегерану станции и разгрузился там. А в 10 часов дня отряд 53 ОСАА вступил в Тегеран. Ровно в 15 часов туда же вошла одновременно с англичанами и мехгруппа от 24-й кавалерийской дивизии Закавказского военного округа в составе 54-го мехполка, 24-го танкового полка и бронеэскадрона.

Англичане опять предъявили нам претензию: почему советские войска оказались в Тегеране раньше обусловленного времени? Мы объясняли это энтузиазмом личного состава и отнюдь не грешили против истины. Да и можно ли было всерьез рассматривать это как нарушение договоренности? Я рассуждал по-солдатски: прибыли раньше срока — и молодцы. За всю мою многолетнюю военную службу мне никак не удается вспомнить хотя бы один такой случай, когда старший начальник проявил бы недовольство досрочным выполнением его приказа.

Еще до вступления в столицу советских и английских [79] войск шах Ирана Роза Пехлеви отказался от престола. Он очутился, так сказать, в матовом положении: потерял поддержку не только в народе, но даже и среди правящей знати. Для сохранения династии Реза Пехлеви назначил своим преемником сына — Мохаммеда Реза Пехлеви. Меджлис принял отречение шаха в тот же день и одобрил передачу трона по наследству сыну. К старому шаху было проявлено великодушие: ему разрешили выезд за границу и ассигновали на содержание довольно крупную сумму.

18 сентября мы узнали из сообщения ТАСС многие факты закулисной деятельности Реза Пехлеви, о его покровительстве агентам фашистской Германии. Газеты высказывали предположение, что отречение Реза Пехлеви от престола будет иметь крупное значение для общественно-политического развития Ирана. И в какой-то степени это сбылось.

Необходимость существования 53 ОСАА в скором времени отпала. Нам было разрешено свернуть командный пункт, расформировать управление армии и всему руководящему составу округа возвратиться в Ташкент.

Управление войсками, оставшимися в Иране, стало осуществляться из Ашхабада, где был оставлен временно заместитель начальника штаба округа полковник Н. А. Чернышевич. Впоследствии произошло объединение всех советских войск на территории Ирана под единым командованием, численность их значительно сократилась, а потом они и вовсе ушли оттуда.

Смотрим на Запад

Поход в Иран и связанные с этим события лишь ненадолго захватили наше внимание. На фоне той грандиозной борьбы, какую вел советский народ с немецко-фашистскими захватчиками, наши дела казались малозначительными. С болью слушали мы сообщения Совинформбюро об оставлении Советской Армией новых и новых городов в Прибалтике, Белоруссии, на Украине, в Российской Федерации. С горькими думами передвигали все дальше к востоку флажки на своих картах.

Не совсем понимали мы тогда истинные причины происходящего. Ведь каждый из нас знал еще по мирному времени о прекрасных боевых качествах личного состава [80] Советской Армии, о глубокой преданности бойцов и командиров своей Родине и народу, о беспредельной их вере в мудрость Коммунистической партии и Советского правительства. Да и уровень боевой подготовки войск был, с нашей точки зрения, высоким.

Вспоминалось декабрьское совещание руководящего состава Армии. Его участники, командовавшие теперь корпусами и армиями, уже тогда обнаруживали достаточную оперативную зрелость.

В чем же дело?

Мы пытались связываться по телефону со знакомыми фронтовиками. Помню несколько таких разговоров с Рыковым и Баграмяном, находившимися на Юго-Западном фронте. Прислушивались даже к интонациям их голосов, ловили каждое слово, но наши фронтовые друзья, конечно же, ничего не могли разъяснить нам. Они сами, я думаю, задавали себе те же вопросы, что и мы.

Вести об упорной обороне Одессы родили надежду, что в ходе таких боев противник будет ослаблен и остановлен повсеместно. Крупных оперативных результатов ждали мы и от контрударов советских войск в районе Смоленска. Но эти надежды и ожидания опять рухнули. Сводки Совинформбюро по-прежнему сообщали об отходе наших войск. В сентябре враг подходил уже к окраинам Ленинграда и продолжал рваться к Москве.

* * *

В Средне-Азиатском военном округе в это время завершалось формирование нескольких десятков отдельных стрелковых и легких кавалерийских бригад. Затем проводилась некоторая реорганизация военных округов, которая частично затронула и нас. Во вновь созданный Южно-Уральский военный округ, с центром в Оренбурге, от нас перешли Актюбинская, Акмолинская и Гурьевская области, в Уральский военный округ мы передали Кустанайскуго область, в Сталинградский — Западно-Казахстанскую.

При решении этих вопросов в Государственном Комитете Обороны сразу назначались и командующие округами, члены военных советов, начальники штабов. И тут случился один неприятный казус. Из директивы ГКО мы с удивлением узнали, что командующим войсками Средне-Азиатского военного округа назначен генерал-майор [81] П. С. Курбаткин, являвшийся до этого заместителем С. Г. Трофименко. Произошло непонятное: при живом, работающем командующем на его должность назначен другой, а о нем самом в директиве ни слова.

Директива эта поступила к нам в штаб поздно вечером, когда С. Г. Трофименко уехал к себе на квартиру. Я решил не тревожить его до утра, но тут же позвонил в Генштаб А. М. Василевскому. Александр Михайлович был удивлен моим вопросом о судьбе Сергея Георгиевича, обещал все выяснить и немедленно сообщить результаты по телефону. Через час-два от него действительно последовал звонок. Александр Михайлович разъяснил, что директиву ГКО готовил аппарат Главупрформа, а там не знали, что С. Г. Трофименко уже давно возвратился из Ирана, и так как в его отсутствие упроформовцы имели дело с Курбаткиным, то и включили фамилию последнего в проект директивы.

Когда об ошибке доложили в ГКО, оттуда последовал ответ:

— Раз назначен Курбаткин командующим округом, то пусть и командует, а для Трофименко подберем хорошую работу на фронте.

Сергей Георгиевич, конечно, понервничал, но так как он, подобно любому из нас, сам рвался на фронт, то такой ответ вполне его успокоил. И действительно, очень скоро наш бывший командующий получил вызов в Ставку.

А через три недели была удовлетворена и моя просьба о направлении в действующую армию. Меня назначили начальником штаба Брянского фронта.

Сборы были недолги. Передал дела Макарию Федоровичу Липатову — и в путь. Сослуживцы искренне завидовали мне и прозрачно намекали, чтобы я при случае вспомнил о них.

В первых числах января 1942 года я уже был в Генштабе у А. М. Василевского. [82]