Перед грозой
Снова учеба
Академия Генерального штаба Красной Армии начинала свое существование осенью 1936 года. Таких военно-учебных заведений еще не было в других армиях. Задачей академии являлась подготовка кадров для работы на руководящих должностях в штабах армий и фронтов, а также в Генеральном штабе Красной Армии.
Первый набор слушателей в академию проводился без вступительных экзаменов, путем персонального подбора. Слушателями зачислялись офицеры, ранее окончившие военные академии (преимущественно Военную академию имени Фрунзе) и имевшие опыт практической работы в штабах дивизий, корпусов, военных округов или на командных должностях (не ниже командира полка).
Учебные группы комплектовались таким образом, что в каждую из них, как правило, попадали один-два комбрига (было такое воинское звание), три — пять полковников и несколько майоров. Учитывалось и то, чтобы в группе были представлены офицеры из разных родов войск: пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы, авиаторы, саперы, связисты. Почти во всех группах были офицеры, проходившие ранее службу в высших штабах и центральных управлениях, но большинство составляли начальники штабов дивизий и корпусов.
Среди преподавателей новой академии мы встретили много старых знакомых из Академии имени Фрунзе. Тут были А. И. Готовцев, Н. Н. Шварц, Ф. П. Шафалович, Д. М. Карбышев, А. В. Голубев, В. А. Меликов, А. В. Кирпичников, А, А. Свечин, А. И. Верховский, М. И. Дратвин, В. К. Мордвинов.
Начальником академии был назначен комдив Д. А. Кучинский, до этого работавший начальником штаба Киевского [36] военного округа, — человек молодой, энергичный и хорошо подготовленный. Много сил пришлось ему вложить в организацию учебного процесса и всей жизни академии. Как я уже упоминал, подобных учебных заведений не было не только у нас, но и за рубежом, так что все приходилось начинать сначала, идти непроторенным путем. Тем не менее к нашему приезду все оказалось в полной готовности — и учебная база и то, что принято называть материально-бытовым обеспечением. Каждому слушателю выделялись в общежитии одна или две комнаты, хорошо отделанные и обставленные необходимой мебелью. При общежитии имелись столовая, парикмахерская, пошивочное ателье. Учебный корпус (заново отремонтированный) располагался совсем рядом. Словом, с первых же дней мы могли полностью отдаться учебе, ни о чем особенно не заботясь, ни на что не отвлекаясь.
Несколько забавно получилось с новой формой одежды, установленной только для нашей академии. Она выглядела весьма эффектно: черный бархатный околыш и белый кант на фуражке, черные — тоже бархатные и с белым кантом — воротнички на кителе и шинели, малиновые лампасы на брюках. Все это шили из добротного материала первоклассные портные. Собственно говоря, с многочисленных примерок новой формы и начиналась наша слушательская жизнь.
Форма всем нам очень нравилась, но... только до тех пор, пока мы не узнали, что эти шикарные дорогие комплекты заносятся в вещевые аттестаты. Практически сие означало, что каждым из нас сразу исчерпывались нормы вещевого довольствия за несколько лет вперед.
— Дорогой подарочек! — шутили слушатели.
Однако это не снизило нашего хорошего настроения. Мы ждали начала занятий и были готовы к сосредоточенной плодотворной работе.
Занятия начались напутственным словом Маршала Советского Союза А. И. Егорова — тогдашнего начальника Генерального штаба. Несколько позже перед нами выступил с разъяснением основных положений только что введенного Полевого устава (ПУ-36) заместитель Наркома обороны Маршал Советского Союза М. Н. Тухачевский. Практическое усвоение этого Устава и наставлений по [37] глубокой операции являлось основной задачей в оперативной подготовке слушателей академии.
Первые месяцы учебы ушли на повторение и пополнение знаний по боевой технике Красной Армии. Мы ознакомились с новейшими образцами самолетов и средствами управления авиацией, освежили в памяти в общем-то известные нам тактико-технические данные артиллерии, табельных инженерных средств, а также средств связи и химической защиты. Показывали нам и новые по тому времени танки. А завершался этот этап зачетами по боевой технике.
Должен сказать, что мы не особенно одобрительно отнеслись к такому началу занятий. Ведь большинство среди нас составляли командиры из войск. Нам казалось вполне достаточным свести все это к ознакомлению лишь с новой техникой и не тратить времени на повторение давно известного, на заучивание обширнейшего цифрового материала.
Однако в целом наша учеба была спланирована хорошо. Слушателям предоставлялась возможность выполнять много самостоятельных работ, особенно по кафедрам оперативного искусства и тактики. С самого начала на широкую ногу ставилась методическая подготовка по этим дисциплинам. Каждому из нас поочередно поручали проводить в своих учебных группах военные игры на картах. Несколько наиболее подготовленных слушателей во главе с полковником М. В. Захаровым сразу же были привлечены к разработке задач по оперативному искусству.
Нельзя было пожаловаться и на качество лекций. Как правило, они читались на высоком уровне. Особенно хорошо воспринимались всеми лекции Д. М. Карбышева — начальника кафедры инженерной службы.
Дмитрий Михайлович с виду казался несколько суховатым. Но мы-то знали, что внешность его обманчива. В действительности это был исключительно чуткий и отзывчивый человек, всегда готовый помочь любому из нас. И не только в стенах академии, а и в неслужебное время, у себя на квартире. Консультируя слушателя, он старался так повести беседу, чтобы тот сам находил наиболее целесообразное решение по применению инженерных средств. От него каждый уходил с уверенностью в себе и возросшим стремлением постигнуть еще не постигнутое. [38]
А вот с профессором А. А. Свечиным отношения у нас складывались совсем иначе. Невольно вспоминаю одну из его лекций, когда он стал вдруг доказывать, будто большевики и лично В. И. Ленин не выступали за поражение царской России в войне с Японией 1904–1905 годов. В аудитории начался шум, посыпались реплики:
— Прочитайте статью Ленина «Падение Порт-Артура»!
Свечин сделал многозначительную паузу и невозмутимо заявил, что он хорошо знает эти материалы, но никогда не находил там прямых утверждений о необходимости поражения царской России. Этим он как бы подлил масла в огонь. Шум и беспорядок усилились. Несколько слушателей вышли из зала. Кто-то доложил о случившемся начальству. Лекция была прервана.
Однако и после этого Свечин не очень-то смутился и при объяснении с руководством академии оставался совершенно спокойным. Он заявил, что ничего особенного в этом инциденте не видит, просто-напросто его неправильно поняли.
Это уже совсем возмутило всех слушателей. И в результате профессор А. А. Свечин был, по существу, отстранен от чтения лекций по эпохе империалистических войн.
На кафедре истории военного искусства вообще чувствовался разнобой во взглядах. Там постоянно происходили споры, особенно между профессором Свечиным и начальником кафедры профессором Меликовым. Но я не уверен, что в этих спорах рождалась научная истина.
Заметным событием было приглашение в академию для проведения занятий по оперативному искусству командующих войсками некоторых военных округов. Зимой 1936/37 года на нашем курсе прошли два таких занятия: одно из них проводил И. П. Уборевич, другое — И. Э. Якир. Тема занятий командарма 1 ранга Уборевича формулировалась так: «Ведение фронтовой наступательной операции на Западном театре военных действий». Командарм 1 ранга Якир проводил занятие по теме «Действия эшелона развития прорыва во фронтовой наступательной операции».
Занятия эти отличались большой поучительностью. Уборевич и Якир обладали хорошей оперативной подготовкой, [39] прекрасно знали Западный театр военных действий и умели донести до слушателей все наиболее важное, наиболее существенное. Характерно, что в ходе этих занятий мы имели дело с противником сильным, активным, способным наносить решительные удары.
Многие на слушателей высказывали недоумение: почему это Уборевич так осложнил оперативную обстановку и вынудил войска Западного фронта отражать контрудар мощной группировки немецких войск из Восточной Пруссии? А на занятиях, которые проводил Якир, случилось как будто и вовсе несообразное: наш мехкорпус, входивший в состав ЭРП, не сумел преодолеть сопротивление немецкой танковой дивизии. Почему?
Давно нет в живых ни Уборевича, ни Якира. Трудно разыскать и тех офицеров, которые принимали участие в разработке задач для занятий с нами. Но теперь, пожалуй, любой курсант военного училища объяснит, какая в данном случае преследовалась цель. А вот тогда даже в Академии Генштаба не все могли взять себе в толк: с какой стати руководители занятий сводили к такому неудачному финалу наступательные операции наших войск на западном и юго-западном операционных направлениях?
Концепция занятий, проведенных Уборевичем и Якиром, никак не укладывалась в привычные схемы. Здесь победа не давалась легко, мы ставились в сложные условия борьбы с сильным и активным противником, который не только оборонялся и отступал, но наносил мощные ответные удары. Для нас такое было ново и непривычно.
Учеба в Академии Генштаба свела меня со многими хорошими людьми. В числе моих близких товарищей оказались И. Х. Баграмян, А. И. Антонов, Н. Ф. Ватутин, Л. М. Сандалов, И. И. Сучков, Ф. П. Озеров, А. Н. Боголюбов. Мы постоянно помогали друг другу, взаимно проверяли один другого перед зачетами, вместе проводили короткие часы досуга. Особенно тесно я сошелся тогда с Вано Баграмяном, которого знал еще по службе в Житомире. В академическом общежитии наши квартиры оказались на одном этаже, и редкий вечер мы не заглядывали друг к другу. Иван Христофорович покорял своей непосредственностью, он любил добрую шутку и умел, [40] хорошо поработав, весело отдохнуть. В том году он не раз заговаривал со мной о своем желании вступить в партию, но почему-то не очень торопился подавать заявление. На партию он смотрел как на святыню, рассуждал о ней с большой душевностью и, по существу, уже тогда был настоящим большевиком.
Вообще все мои тогдашние друзья и товарищи отличались своей идейной убежденностью, с большой ответственностью относились к своему долгу, к учебе и работе. Жили мы одной заботой — как можно полнее использовать предоставленные нам возможности для пополнения своих знаний и стать хорошими штабными командирами, способными планировать современные боевые операции и управлять войсками в ходе их.
На первом курсе нам удалось основательно отработать армейскую операцию. Перед нами раскрылся во всем своем многообразии современный общевойсковой бой стрелкового корпуса, особенности боевых действий механизированного и кавалерийского корпусов, а также авиационного корпуса дальней авиации. Мы освежили свои знания по истории военного искусства, основательно ознакомились с новой техникой, только что поступившей на вооружение Красной Армии.
Пришла пора зачетов и экзаменов за первый курс. К июню у меня лично оставался несданным всего один зачет — по истории военного искусства. Я сидел над схемами по русско-японской войне, когда зашел ко мне Матвей Васильевич Захаров.
— Что, ты все корпишь над русско-японской войной? — заговорил он полушутя-полусерьезно. — Бросай это дело! Надо в войска ехать.
Я ответил в тон ему:
— Если тебя назначили, то надо, конечно, ехать. Но при чем тут я?
— Мы назначены одним приказом, — объявил вдруг Матвей Васильевич. — Я — начальником штаба в Ленинградский военный округ, а ты — заместителем начальника штаба в Средне-Азиатский.
Я не сразу поверил Матвею Васильевичу. Подумалось, что он просто разыгрывает меня. Но в то же время не мог не заметить его взволнованности. Интерес к перипетиям [41] Мукденского сражения сразу ослаб. Лежавшие тогда передо мной схемы этого сражения стали как будто менее отчетливыми. Если Матвей Васильевич не шутил, то как же все это понимать? Ведь наша учеба далеко еще не закончена...
Отложив в сторону учебники, я направился к М. И. Дратвину, своему однокашнику по Академии имени Фрунзе. Теперь он исполнял обязанности комиссара Академии Генштаба и, конечно, был в курсе последних событий. Он подтвердил сказанное Матвеем Васильевичем, но ничего нового к этому не добавил.
— Значит, надо собираться в дорогу? — спросил я.
— Надо, — сказал Дратвин.
Приказ о назначении касался не только нас с Захаровым. Из академии досрочно была выпущена значительная группа слушателей нашего курса. Полковники А. М. Василевский, В. В. Курасов, Н. И. Четвериков были назначены на работу в Генштаб. Н. Ф. Ватутин и А. А. Хрящев, как и я, направлялись заместителями начальников штабов округов. С. Г. Трофименко и А. Ф. Анисов шли начальниками оперативных отделов тоже в окружные штабы. Полковника А. И. Антонова назначили начальником штаба Московского военного округа, а полковника Н. И. Сучкова — туда же начальником управления боевой подготовки.
Пожалуй, каждым из нас владели тогда смешанные чувства: с одной стороны, как-то поднимало дух оказанное доверие, с другой — не особенно хотелось прекращать так хорошо начатую учебу.
Однако чувства чувствами, а приказ остается приказом. Всего несколько дней потребовалось мне, чтобы привезти сына из Евпаторийского детского санатория да упаковать вещи. А затем — в путь в Среднюю Азию, где не приходилось еще бывать.
Высокие температуры Ташкента
Средняя Азия встретила меня не столько тепло, сколько жарко. Начинался июль. Еще в пути, на станциях [42] Аральское море и Джусалы, почувствовалось, как палит здесь солнце. Одно спасение — вода. Но те, кто пили ее много, к вечеру окончательно ослабевали.
Для новичка в Средней Азии июль — тяжелое время. 40–45° жары в Ташкенте после 15–20° тепла в средней полосе России переносятся нелегко. Неспроста Средне-Азиатский военный округ относили раньше к районам «с особыми условиями» и офицерский состав получал там надбавку к основному окладу, как, скажем, на Дальнем Севере.
Высокая температура стояла в то время и в штабе округа. Буквально через несколько дней после моего приезда был отозван в Москву командующий войсками округа комкор И. К. Грязнов и обратно не вернулся. Его заменил Ока Иванович Городовиков, бывший до этого заместителем у Грязнова. Затем не больше двух месяцев пост командующего занимал А. Д. Локтионов, потом — Л. Г. Петровский, а в конце года на эту должность прибыл комкор И. Р. Апанасенко.
Частая смена командующих ничего хорошего не приносила. Некоторые из них начинали не с созидательной деятельности, а с реорганизации и ломки всего того, что было создано до них. Это очень отрицательно сказывалось и на решении задач, которые стояли перед войсками, и главное — на настроении командного состава. Нужно было приложить немало усилий, чтобы восстановить у людей уверенность, деловитость.
В округе оставались еще замечательные кадры, с гордостью именовавшие себя «старыми азиатами». Иные из них прослужили здесь по два десятка лет и, конечно, отлично знали этот край и это операционное направление.
К числу таких относился комбриг И. Е. Петров, начальник Ташкентского пехотного училища. Службу в Средней Азии он начал еще в 1920 году, был комиссаром кавалерийской бригады, затем в 1920–1921 годах учился на курсах усовершенствования, а с курсов — опять на коня и прямо в бой с басмачами.
Под стать Ивану Ефимовичу пришелся и его заместитель полковник Филатов. Этот даже родился в одной из казарм Ашхабада и всю свою сознательную жизнь провел в войсках Средне-Азиатского военного округа.
В штабе округа работал комдив Я. А. Мелькумов, который тоже родился и вырос в Средней Азии, владел [43] местными языками, приобрел богатый боевой опыт в борьбе с басмачеством. Далеко не новичками были здесь и начальник отдела боевой подготовки С. А. Байдалинов, начальник разведотдела полковник В. Е. Васильев, заместитель начальника инженерных войск Н. Н. Баташов.
А из войсковых командиров не могу не вспомнить полковника И. В. Панфилова, командовавшего в то время горнострелковым полком, полковника А. А. Лучинского — командира кавполка, полковника М. П. Константинова — помощника командира дивизии.
Самые добрые воспоминания остались у меня и о начальнике штаба комбриге А. К. Малышеве. Он по-отечески отнесся ко мне, заботливо помогал поскорее освоить новый для меня большой круг обязанностей. К сожалению, вместе мы поработали очень недолго. В начале марта 1938 года совершенно неожиданно Малышев был отстранен от должности начальника штаба округа и на его место назначили меня. Почти одновременно с этим произошел и ряд других замен в руководящем составе управления округа. Начальником оперативного отдела был назначен Макарий Федорович Липатов, начальником разведки — полковник Б. Г. Разин. Военно-воздушные силы округа возглавил очень молодой полковник Н. П. Каманин. Начальником КЭО стал И. В. Панфилов.
В равной мере процесс «омоложения» коснулся и руководящего политического состава. На пост члена Военного совета округа прибыл сравнительно молодой дивизионный комиссар Е. П. Рыков, во главе политического управления был поставлен П. И. Ефимов.
Нелегко было постигнуть огромный объем новой работы. Но я нисколько не погрешу против истины, утверждая здесь, что все командиры и политработники Средне-Азиатского военного округа, получившие тогда быстрое продвижение по службе, полностью оправдали высокое доверие партии и очень хорошо проявили себя в годы Великой Отечественной войны.
Средне-Азиатский военный округ не имел тогда такого значения, как западные округа. Количество войск у нас было относительно невелико. Однако приграничное положение округа обязывало ко многому.
В отношениях с соседними странами — Ираном и Афганистаном — наше правительство проводило традиционную политику дружбы. Но нам приходилось учитывать, [44] что в этих странах против СССР работала агентура некоторых империалистических стран. В частности, в Иране значительно активизировалась агентура фашистской Германии.
Приграничное положение округа требовало от нас также проявлять большую заботу об улучшении дорожной сети, линий проводной связи, накапливать запасы по некоторым видам довольствия войск. Особое внимание нужно было уделить водоснабжению на маршрутах, ведущих к государственным границам, и в районах возможного сосредоточения.
А тут еще назрела необходимость серьезного пересмотра организационной структуры войск. Наши горнострелковые и горнокавалерийские дивизии комплектовались по особым штатам: они были невелики по численности личного состава, но имели очень много вьючных лошадей. Такие дивизии способны маневрировать по узким тронам и без всяких троп, по бездорожью, они могли решать частные боевые задачи против не сильного, хотя и приспособленного к местным условиям, противника. Для ведения же боевых действий на равнинных театрах эти дивизии не годились. В них слишком мало было артиллерии, и всю их ударную силу составляли только 15 стрелковых рот (по пять в полку). Малопригодность горнострелковых дивизий к ведению современного общевойскового боя усугублялась также большим количеством лошадей (до 15 тысяч на дивизию), нуждавшихся в ежесуточном подвозе около 200 тонн фуража и выделении на их обслуживание почти 7000 бойцов. Слишком это было расточительно!
У нас созревали свои предложения о реорганизации войск округа. И позднее, после ряда тактических учений, мы внесли их на рассмотрение в Генеральный штаб.
1938 год не без пользы был употреблен нами — молодыми руководителями этого весьма специфического округа — для детального изучения своего театра. Проводились многочисленные оперативные рекогносцировки, полевые поездки, нередко во главе с командующим. На такие рекогносцировки привлекались в районах своей дислокации и штабы дивизий.
В целом эту работу мы проводили довольно успешно, хотя случались и неприятности. Так, при разведке маршрутов из районов Керки и Чарджоу на Мары, через Каракумские [45] пески, две наши рекогносцировочные группы оказались в тяжелом положении. Обе эти группы были неплохо снаряжены, обеспечены горючим и водой на весь маршрут, из расчета номинального суточного перехода по 10–15 километров. Но в пустыне у командиров и личного состава, по-видимому, не хватило выдержки, они израсходовали воду, не достигнув конечных пунктов. То же самое произошло и с горючим. Пришлось подавать для них горючее и воду по воздуху, самолетами У-2.
Всякие такие случаи не проходили для нас бесследно. Они наталкивали на мысль о необходимости еще более тщательного изучения театра. Но особенно убедил меня в этом один разговор с начальником Генерального штаба. Произошел он в марте 1938 года. Я прибыл тогда в Москву для решения каких-то организационных вопросов и уже под конец своей недолгой командировки был принят Борисом Михайловичем Шапошниковым, которого хорошо знал еще со времени своей учебы в Военной академии имени Фрунзе. Он не раз удивлял меня своей феноменальной памятью. Беседуя в течение дня с десятком людей, выслушивая самые разнообразные вопросы или просьбы, наш начальник академии никогда не пользовался блокнотом, однако ничего не забывал. Даже через несколько месяцев он мог при случае напомнить слушателю, о чем когда-то вел с ним разговор.
Но еще больше поразил меня Борис Михайлович во время той памятной нашей встречи в Генштабе. Интересуясь состоянием Средне-Азиатского театра, он предлагал мне вопрос за вопросом:
— В каком состоянии дорога от Самарканда в Термез?
— Как вы собираетесь прикрыть железнодорожный мост через Аму-Дарью у Чарджоу?
Был задан, между прочим, и такой совсем уж удивительный вопрос:
— Сохранилась ли корчма на семьдесят пятом километре дороги из Самарканда в Термез?
Оказывается, Б. М. Шапошников, будучи молодым офицером, сам выполнял рекогносцировки в наших местах и однажды проезжал из Самарканда в Термез верхом на коне в сопровождении вьючного обоза. Было это еще до революции, но в его памяти сохранилось не только общее представление о местности, но удержались и отдельные, мелкие детали. [46]
Вернувшись в Ташкент, я доложил о нашем разговоре командующему, рассказал и офицерам штаба. Тут было над чем поразмыслить.
Проблема № 1 — вода
В сентябре 1938 года мы проводили севернее Термеза учения 68-й горнострелковой дивизии. Местность — ярко выраженная пустынная, а с удалением к северу — горная, с несколькими характерными тактическими рубежами. В районе учений протекали небольшие, но богатые водой речки. Они оказались весьма коварными. Соблазнившись прозрачной холодной водой, всегда желанной в здешних краях, кое-кто напился из них и очень скоро поплатился за свою неосмотрительность: в воде оказался большой процент глауберовой соли.
Питьевую воду приходилось доставлять издалека по железной дороге. Для этого был приспособлен специальный поезд (так называемая «вертушка») из 15–20 платформ с большими чанами-цистернами. Штаб руководства учением скрупулезно распределял воду между частями. Командиры частей доводили распределение до батальонов и рот. А ротные командиры и весь суточный наряд строго следили за тем, чтобы никто из личного состава не получил воды больше нормы.
Вода раздавалась примерно так же, как борщ или каша из походной кухни, пожалуй только более скупо. Ведь людей постоянно мучила жажда, а она ничуть не лучше голода. Особенно тяжело переносили ее те, кто впервые попал в пустыню. А таких оказалось немало: к нам прибыла тогда для ознакомления со Средне-Азиатским театром довольно значительная группа офицеров из Академии имени Фрунзе. Возглавлял ее хороший знаток Средней Азии комдив В. Г. Клементьев. Но как он ни подбадривал своих питомцев, разместившихся в палатках вместе со штабом руководства, некоторые из них прямо-таки раскисли на термезской жаре.
Один эпизод из этого учения особенно убедил нас в том, насколько важно соблюдать питьевой режим при ведении боевых действий в пустынных районах с жарким климатом.
Хорошо обученному горнострелковому полку была поставлена задача: ночью по пешеходной тропе, через горы, выйти в тыл главных сил «противника» и с утра атаковать [47] их во взаимодействии с частями, наступающими с фронта. Полк хорошо выполнил обходный маневр: в течение ночи он прошел по горам до 30 километров и с первыми лучами солнца был уже в указанном районе. По предварительным расчетам, ему требовалось теперь всего два-три часа для короткого отдыха и завтрака личного состава, после чего предстоял «бой».
С группой посредников я прибыл к месту этого интересного «боя», но, увы, глазам моим предстала жалкая картина. Оказывается, командир полка, его штаб и командиры подразделений не проследили за соблюдением питьевого режима. В результате еще в первые часы марша, до наступления ночной свежести, личный состав опустошил свои фляги. Обильная потливость людей вызвала у них резкую потерю сил, и к тому моменту, когда надо было вводить полк в «бой», передо мной пластом лежали 600–700 хорошо обученных и физически крепких бойцов, не способных не только к наступлению, но даже и к самозащите. Потребовалось немало времени, чтобы восстановить их силы, и фактически полк пришлось выключить из учения.
Вода почти все время оставалась для нас проблемой № 1. В ходе этого и ряда других учений мы стремились как можно тщательнее проверить особенности боевых действий и материального обеспечения войск в условиях пустыни и высоких температур. И конечно, первоочередной задачей считали уточнение наших расчетов по водоснабжению. Это являлось важнейшим звеном в дальнейшем освоении Средне-Азиатского театра.
После долгих исследований были приняты два пути решения проблемы водоснабжения. Прежде всего мы начали использовать все родники, имевшиеся на маршрутах к границе, беря их в кантажные бассейны средней емкости. В каждом таком бассейне мог создаваться постоянный запас в 50–100 кубических метров воды.
Одновременно приступили к созданию артезианских колодцев. К этой работе удалось привлечь не только войсковых саперов, но и геологоразведку. К сожалению, даже такими объединенными усилиями нам далеко не везде удавалось достать «большую воду». Скажем, на маршруте Мары — Серахс геологи по нашему заданию пробовали бурить скважины до глубины 150–170 метров, однако водоносного слоя не нашли и там. [48]
Крупным планом пошли у нас работы по подготовке театра с 1940 года. Новый Нарком обороны С. К. Тимошенко отнесся к нашим нуждам с полным пониманием. В наше распоряжение были выделены значительные денежные и материальные средства, а также разрешено на время производства работ призвать запасников в инженерные и саперные части. С благодарностью я вспоминаю и ту поддержку, какую оказали нам при этом К. А. Мерецков, только что назначенный на пост начальника Генштаба, и начальник оперативного управления Н. Ф. Ватутин.
С думой о завтрашнем дне
Мы не имели в то время прямых указаний о подготовке к вооруженной борьбе с каким-то конкретным противником. Но взоры наши невольно обращались к фашистской Германии; оттуда тянуло запахом пороха.
Партия и Советское правительство принимали все меры к тому, чтобы избежать вооруженного столкновения или хотя бы на время оттянуть конфликт. В 1939 году с Германией был подписан договор о ненападении, но в его прочность и длительность нам, военным людям, как-то не очень верилось. С думой о завтрашнем дне мы вели напряженную работу в войсках и не жалели сил на то, чтобы максимально поднять боеготовность округа.
Весной 1940 года в порядке изучения театра была предпринята нолевая поездка на Памир. Она совмещалась с решением оперативно-тактических задач. В ней участвовали командиры корпусов и дивизий, начальники штабов соединений и оперативная группа из штаба округа. Командующего войсками генерал-полковника И. Р. Апанасенко с нами, к сожалению, не было — его вызвали тогда в Генеральный штаб.
Свой путь мы начали из Алайской долины, лежащей на высоте 3000 метров над уровнем моря. Это — долина летних пастбищ, великолепные охотничьи места. Перед дальней дорогой все, конечно, полакомились дичью. Уток здесь можно было стрелять даже из пистолета.
А впереди открывались замечательные горные пейзажи. Матово светились под солнцем вечные льды заалайских вершин. С каждого перевала мы видели все новые и новые хребты. Нагромождения гор терялись в дымке, им, казалось, не было конца. [49]
Пышная растительность сразу как-то сменилась ландшафтом пустыни. Кругом — ни деревца, ни кустика, одна только колючая трава. Но горы всегда величественны. Может быть, даже более величественны в своей суровой пустынности.
Первые ночевки были у нас на высоте 3500–4000 метров, последующие — на высотах 4500–5000. Колонна останавливалась иной раз прямо на дороге; усталые люди тут же разжигали костры и готовили ужин. Разговоры на привалах стали короче, шутки слышались реже. Чувствовалось, что людям очень тяжело. И чем выше мы поднимались, тем становилось яснее — для многодневного пребывания на такой высоте требуется особая тренировка. Даже незначительные физические усилия у нетренированного человека вызывали здесь болезненные ощущения. Между прочим, наиболее остро чувствовали недостаточность кислорода на высотах солдаты и молодые офицеры; офицеры постарше и генералы среднего возраста не теряли работоспособности и на высоте 4000 метров.
В целом наша поездка получилась весьма поучительной во многих отношениях. Мы практически познакомились с Памиром, с особенностями передвижения в высокогорных районах и твердо убедились, что через «Крышу мира» возможен маневр небольшой группировки войск.
Очень сердечно встречали нас немногочисленные жители этого края, и особенно пограничники. При этом не обошлось без курьезов. Дело в том, что незадолго перед нашей поездкой на Памир в Советской Армии были установлены генеральские звания. Среди участников поездки генералов оказалось три: Т. Т. Шапкин, А. Д. Калачев и я. На погранзаставах мы стали замечать, что некоторые бойцы стараются протолкнуться поближе к нам и что-то слишком уж внимательно нас разглядывают. Оказывается, они специально отпрашивались у своих командиров, чтобы посмотреть на советских генералов, но, к великому их огорчению, мы еще не имели тогда генеральской формы и ничем не выделялись из общей массы офицеров.
В летний период того же 1940 года в округе проводилась серия усложненных учений. На них применялись, в частности, воздушные десанты численностью до роты. [50]
И я хорошо помню один случай, заставивший всех нас сильно поволноваться.
Парашютнодесантная рота выбрасывалась с высоты 700–800 метров. Погода для прыжков была благоприятной, и все шло хорошо. Вдруг один боец, преждевременно выдернувший кольцо парашюта, зацепился стропами за хвостовое оперение самолета. Мы с земли видели, в какое трагическое положение попал десантник, но помочь ему ничем не могли.
Экипаж самолета тоже переполошился и пытался принять свои меры. Полагая, что при виражах можно сбросить десантника с хвоста и тогда он сумеет открыть запасной парашют, летчик сделал несколько таких попыток. На крутых виражах парашютиста мотало из стороны в сторону, но он по-прежнему оставался на хвосте самолета. Наконец кто-то из состава экипажа пополз по фюзеляжу самолета и обрезал злополучную стропу. Десантник тотчас открыл запасной парашют и вскоре приземлился недалеко от нас. И. Р. Апанасенко послал за ним свою машину.
Когда парашютиста привезли, командующий наградил его за высокое самообладание и приказал дать ему «для сугрева» стопку коньяку. Боец выпил и, сразу осмелев, стал хвастать, что готов повторить еще раз такую же прогулку за хвостом самолета.
— Нет уж, давай отложим это дело на самый крайний случай, — улыбнулся командующий.
Иосиф Родионович Апанасенко принадлежал к славной плеяде командиров, взращенных нашей партией еще в годы гражданской войны. Выходец из «иногородних» низов Ставрополя, он отличался большой простотой и общительностью, а потому был очень любим в войсках. Его знаниям службы войск и умению руководить боевой подготовкой можно было позавидовать. Лично я всегда видел в нем настоящего военного человека сурового долга.
Последние игры на картах
Перед войной стали чем-то вроде традиции ежегодные совещания в Наркомате обороны по итогам боевой и политической подготовки. Проводились они обычно в ноябре или декабре и всегда с участием руководящего состава из военных округов. [51]
Мне лично на таком совещании впервые пришлось участвовать в 1938 году, и должен сказать, что я вынес с него много нужного и полезного для своей практической работы. То же повторилось и в 1939–1940 годах.
Получив вызов в Москву в декабре последнего предвоенного года, мы, как всегда, вооружились соответствующим отчетным докладом по итогам боевой и политической подготовки. Итоги за этот учебный год в войсках нашего округа оказались в общем положительными, и настроение у нас было бодрое, уверенное.
Только в Москве мы узнали, что на сей раз традиционное совещание выйдет далеко за свои привычные рамки. Наряду с командующими войсками, членами военных советов и начальниками штабов округов приглашались также командующие армиями, некоторые командиры корпусов и дивизий. Да и по времени оно было рассчитано на целую неделю — с 23 по 29 декабря. А вслед за тем планировалась еще оперативно-стратегическая игра на картах.
Необычность совещания определялась своеобразием обстановки 1940 года. К тому времени гитлеровская Германия уже захватила почти всю Западную Европу. Непокоренной оставалась пока только Англия — извечный соперник Германии на мировом рынке. Ее спасали морские проливы, для преодоления которых требовались большой флот и мощная авиация. Не располагая господством над Англией ни на море, ни в воздухе, Гитлер все чаще поглядывал на Восток, где не существовало естественных препятствий для его многочисленной сухопутной армии. Да и противник там был иной — страна социализма, идейный антипод всего капиталистического мира. Мы, конечно, еще не знали тогда, что именно в конце 1940 года рождался пресловутый план «Барбаросса». Однако партия и правительство уже предвидели, в каком направлении может пойти дальнейшее развитие фашистской агрессии, и соответствующим образом готовили к этому наши руководящие военные кадры.
На декабрьском совещании основным докладчиком по общим вопросам боевой подготовки войск выступал начальник Генерального штаба К. А. Мерецков, а содокладчиками являлись генерал-лейтенант А. К. Смирнов, бывший [52] тогда инспектором пехоты, начальник Управления боевой подготовки генерал-лейтенант В. Н. Курдюмов, генерал-инспектор артиллерии генерал-лейтенант М. А. Парсегов и начальник Главного автобронетанкового управления генерал-лейтенант Я. Н. Федоренко.
В докладе К. А. Мерецкова основательно критиковались наши недостатки. Он, пожалуй, даже несколько сгустил краски при оценке уровня боевой подготовки частей некоторых военных округов.
Не высоко оценивалась в докладе и подготовленность органов управления. К. А. Мерецков сказал буквально следующее:
— У нас недостаточная оперативная подготовленность и военная культура высшего командного состава, войсковых штабов, армейских и фронтовых штабов, а особенно авиационных. Этим вопросам следует больше уделять внимания.
Немало интересных мыслей высказали и содокладчики. Каждый из них хорошо знал состояние дел на своих участках и сумел поставить перед собравшимися ряд важных задач, требующих немедленного решения.
В прениях выступали командующие военными округами — генерал-лейтенант И. С. Конев, генерал-лейтенант М. Г. Ефремов, генерал-лейтенант С. А. Калинин, генерал-лейтенант В. Ф. Герасименко, командующий 6-й армией генерал-лейтенант И. Н. Музыченко, командующий 1-й Отдельной Краснознаменной армией генерал-лейтенант М. М. Попов, начальник артиллерии Киевского особого военного округа генерал-лейтенант Н. Д. Яковлев и другие. Но разговор по проблемам, выдвинутым в докладе Мерецкова, на этом не заканчивался. Он продолжался и в последующие дни, при обсуждении других докладов, в которых разрабатывались главным образом вопросы оперативного искусства: характер современной наступательной операции, характер современной оборонительной операции, ввод механизированного корпуса в прорыв, борьба за господство в воздухе, бой стрелковой дивизии в наступлении и обороне. Докладчиками по этим вопросам выступали генерал армии Г. К. Жуков, командовавший тогда войсками Киевского особого военного округа, генерал армии И. В. Тюленев, командовавший Московским военным округом, генерал-полковник Д. Г. Павлов, командовавший Западным особым военным округом, генерал-лейтенант [53] А. К. Смирнов, командовавший Харьковским военным округом, и генерал-лейтенант П. В. Рычагов — начальник Главного управления Военно-Воздушных Сил Красной Армии.
Все эти доклады произвели на нас хорошее впечатление. В них были изложены основные теоретические взгляды, которые в то время господствовали среди руководящего состава Красной Армии. Здесь было уделено должное внимание и Инструкции по глубокому бою, и проекту нового Полевого устава. Нашел отражение и практический опыт боевых действий Красной Армии ни Халхин-Голе, в войне с Финляндией. Учитывались уроки нападения фашистской Германии на своих западных соседей, в частности на Францию.
В разработке этих докладов участвовали десятки наиболее подготовленных генералов и офицеров из окружных управлений. Приложил к ним руку и Генеральный штаб. Таким образом, они являли собой плод коллективной творческой мысли, но при всем том не были лишены некоторых недостатков: докладчики слишком увлеклись «чистой теорией» и часто пренебрегали практикой, неплохо преподносили общие принципиальные положения, но обходили конкретные вопросы построения операций.
Как и следовало ожидать, особый интерес участники совещания проявили к докладу генерала армии Г. К. Жукова «О характере современной наступательной операции». В нем содержался глубокий анализ боевой техники, состоявшей тогда на вооружении передовых армий, и были даны основные расчеты сил, средств, времени и пространства. Докладчик считал, что наступательная операция со стратегической целью должна проводиться на фронте в 400–450 километров, а главный удар надо наносить в полосе 100–150 километров по фронту. Состав войск для такой операции он определял в 85 и более стрелковых дивизий, четыре-пять механизированных корпусов, два-три кавалерийских корпуса и 30–35 авиационных дивизий. Глубина наступления — 200–300 километров при среднесуточном продвижении в 10–15 километров. Общая продолжительность операции — 12–20 дней.
Значительную часть своего доклада тов. Жуков посвятил ударной армии — решающей силе в наступательной [54] операции фронта. В составе такой армии, по мнению докладчика, следовало иметь до 15 стрелковых дивизий, три — пять танковых бригад, восемь — десять артиллерийских полков усиления, шесть — восемь авиационных дивизий и корпус подвижных войск (механизированный или кавалерийский) для развития успеха.
По докладу Г. К. Жукова высказалось наибольшее число участников совещания. Мне запомнились выступления генерал-полковника Г. М. Штерна, генерал-лейтенантов П. С. Кленова и П. А. Романенко, Ф. Ю. Ремизова, Ф. И. Голикова, генерал-майора М. А. Кузнецова. Почти все они соглашались с основными положениями докладчика. Лишь П. А. Романенко, командовавший в ту пору механизированным корпусом, занял особую позицию.
В общем-то он правильно ставил тогда вопрос о массировании танков в наступательной операции, но находился, очевидно, под большим влиянием успешных действий армии Рейхенау против разгромленных в обороне французских дивизий. Романенко выдвинул свою схему ведения фронтовой наступательной операции и предлагал создать для этого несколько ударных армий весьма громоздкого состава — в каждой по четыре-пять механизированных (танковых) корпусов, три-четыре авиационных корпуса, одной-две авиадесантные дивизии. Ему представлялось, что только такие армии, действуя на флангах фронтов, способны гарантировать разгром противника.
Высказывания Романенко не встретили поддержки. В них совсем не учитывались экономические возможности страны и жизненно необходимые потребности наших Вооруженных Сил. В своем заключительном слове Г. К. Жуков не счел нужным даже полемизировать по этим предложениям.
Командующий войсками Московского военного округа генерал армии И. В. Тюленев выступал с докладом «О характере современной оборонительной операции». Оборону он рассматривал как необходимую форму боевых действий на отдельных, второстепенных, направлениях, а главный в ней считал способность противостоять танкам и артиллерии. Обороняющаяся армия, по взглядам докладчика, должна была иметь две оборонительные полосы и предполье или полосу обеспечения с общей глубиной до 100–120 километров. [55]
У многих участников совещания вызвал недоумение завышенный состав армии. Докладчик определял его в 12–15 стрелковых дивизий, одну-две танковые дивизии, до 20 артиллерийских противотанковых дивизионов, до пяти полков артиллерии РГК и одной авиадивизии. С возражениями по данному вопросу выступил, в частности, начальник штаба Белорусского особого военного округа генерал-лейтенант В. Е. Климовских. Сохранилось в памяти и выступление генерал-лейтенанта В. Д. Соколовского. Он возражал начальнику Академии имени М. В. Фрунзе М. С. Хозину по части распределения сил обороняющейся армии. Хозин предложил занимать первую полосу обороны одной третью стрелковых частей, а все остальное сосредоточить на второй полосе.
Активно обсуждались также доклады Д. Г. Павлова и П. В. Рычагова. По докладу Рычагова выступили генерал-лейтенант М. М. Попов, генерал-лейтенант М. А. Пуркаев, авиационные начальники Е. В. Птухин, А. И. Гусев, Г. П. Кравченко, Т. Т. Хрюкин, начальник Главного управления ПВО Красной Армии генерал-лейтенант Д. Т. Козлов. В обсуждении доклада Павлова приняли участие С. М. Буденный, И. Р. Апанасенко, Ф. И. Голиков, Я. Т. Черевиченко, Я. Н. Федоренко и очень многие командиры мехкорпусов, в частности М. Г. Хацкилевич, А. В. Куркин, А. И. Еременко, Б. Г. Вершинин.
К сожалению, в этих двух докладах да и в выступлениях по ним содержались весьма спорные рассуждения. Д. Г. Павлов, например, явно завысил боевые возможности наших танковых войск. Он сказал:
— Мы вправе и обязаны возлагать на танковый корпус задачи по уничтожению одной-двух танковых или четырех-пяти пехотных дивизий противника.
Участники совещания справедливо расценили это как бахвальство. А вот в отношении авиации получилось хуже. Многие высказались за распыление ее сил. Иные договаривались до того, чтобы включить авиацию организационно не только в состав армий, но и в состав корпусов. Эти ошибочные взгляды не получили надлежащею отпора со стороны руководства ВВС и в какой-то мере отрицательно сказались на первом этапе войны.
Несколько меньше было выступлений по докладу генерал-лейтенанта Смирнова о бое стрелковой дивизии [56] (С. А. Калинин, В. Н. Курдюмов, П. Г. Понеделин, В. Д. Соколовский).
Вспоминая об этом очень важном совещании руководящего состава Советской Армии, я сознательно назвал так много фамилий генералов, хорошо известных широким слоям читателей по Великой Отечественной войне. Менее чем через полгода им пришлось на практике применить свои знания и свой опыт. У одних это получалось лучше, у других хуже. По молодости лет многим из нас опыта руководства большими массами войск явно не хватало. Но что касается наших знаний, то можно смело сказать — они были не так уж скудны. В предвоенные годы в Советских Вооруженных Силах было немало сделано по подготовке генералов и офицеров к ведению современного боя, современной операции.
К нашему декабрьскому совещанию 1940 года проявлялся большой интерес со стороны Центрального Комитета партии. От начала и до конца на нем присутствовали члены Политбюро. Почти безотлучно здесь находился, в частности, А. А. Жданов.
В самый канун нового, 1941 года из Москвы были отпущены участвовавшие в совещании командиры дивизий и корпусов. А руководящему составу военных округов и командармам предстояла еще дополнительная работа. В первых числах января 1941 года началась большая оперативно-стратегическая игра на картах. Она проводилась в помещении Генерального штаба, и руководил ею лично Нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко.
Строго говоря, было проведено две игры на разных операционных направлениях: одна на западном, другая — на юго-западном. Участники игр «действовали» в различных ролях. На первой игре наш Западный фронт («восточная» сторона) был представлен командованием Западного особого военного округа (Д. Г. Павловым и В. Е. Климовских), а противную сторону возглавляли генерал армии Г. К. Жуков и генерал-полковник Ф. И. Кузнецов (командующий Прибалтийским военным округом). На следующей игре они поменялись местами: Г. К. Жуков командовал основным, Юго-Западным фронтом «восточных», а Д. Г. Павлов — фронтом, представлявшим «западную» сторону.
Мне лично во время этих игр пришлось выступать [57] сначала в качестве начальника штаба армии, а затем в качестве командира конно-механизированной группы, составленной из двух кавалерийских и одного механизированного корпусов.
Игры проходили в спокойной обстановке: сторонам и всем участникам предоставлялось достаточное время на принятие решений и отработку основных документов. Все пронизывалось идеей глубоких ударов наступающих сторон с целью решительного разгрома крупных группировок противника. Ни для кого из нас эти взгляды не были новыми или неожиданными. Мы уже значительное время изучали (по схемам) основы глубокой операции.
По составу войск фронты отличались громоздкостью (50–80 дивизий в каждом). Управление войсками осуществлялось на большом пространстве (от Полесья до Восточной Пруссии). У многих участников обеих игр вызывало недоумение очень уж незначительное превосходство в силах наступающей стороны (всего в 10–15 дивизий).
Второй особенностью являлось то, что обе стороны имели сравнительно небольшие вторые эшелоны и резервы. Предусматривалось, что боевые действия войска, как правило, будут вести в одном оперативном эшелоне. Превосходство в силах на направлении главного удара создавалось за счет ослабления так называемых пассивных участков фронта.
Завершение игр показалось мне несколько необычным: разбор производился не Наркомом обороны и не Генеральным штабом, а самими участниками — Г. К. Жуковым и Д. Г. Павловым.
Сразу после разбора командующие военными округами стали готовиться к отъезду, а нашего брата начальников штабов еще задерживали в Генштабе. Но 13 января 1941 года положение вдруг круто изменилось. К 12 часам всех пригласили в Кремль.
Правительство делает выводы
В Кремле состоялось заседание Главного Военного совета по итогам наших сборов. Наркомат обороны отчитывался здесь перед Политбюро Центрального Комитета партии и Советским правительством. [58]
Начальник Генерального штаба К. А. Мерецков подробно доложил, чем мы занимались в течение трех недель. Доклад он делал по памяти, не придерживаясь подготовленного текста, и немало погрешил против истины в своих выводах и рекомендациях.
В дальнейшем вызвали критику и его соображения по проекту Полевого устава. Мерецков заявил:
— При разработке Устава мы исходим из того, что наша дивизия значительно сильнее дивизии немецко-фашистской армии и что во встречном бою она безусловно разобьет немецкую дивизию. В обороне же одна наша дивизия отразит удар двух-трех дивизий противника. В наступлении полторы наши дивизии преодолеют оборону дивизии противника.
И совсем уж неловко получилось, когда К. А. Мерецков стал докладывать соотношение сил сторон при розыгрыше на картах наступательной операции на западном направлении. Выходило так, что «восточная» сторона («красные»), имея всего 60–65 дивизий, успешно преодолела сопротивление «западных», оборонявшихся 55 дивизиями. Сталин тут же задал вопрос: каким образом могло быть достигнуто это при столь незначительном превосходстве в силах? Генерал армии Мерецков отвечал в таком духе:
— Не имея общего превосходства в силах, командующий Западным фронтом сумел взять часть войск с пассивных участков и использовать их в ударной группировке. В результате создалось местное превосходство в силах, которое и обеспечило успех наступательной операции.
Тогда Сталин взял слово и решительно возразил докладчику: в наш век механизированных и моторизованных армий местное превосходство в силах не обеспечит успеха наступающей стороне; обороняющийся противник, располагая такими же средствами для маневра, в короткий срок может провести перегруппировку своих войск, усилить их состав в угрожаемом районе и таким образом свести на нет местное превосходство в силах, созданное наступающими.
После того как Мерецков доложил о соотношении сил во второй игре (на юго-западном направлении), ему снова был задан вопрос:
— Ну а кто же победил? Неужели опять «красные»? [59]
Кирилл Афанасьевич пытался уклониться от прямого ответа, отделаться общими фразами: дескать, на военных играх не бывает ни победителей, ни побежденных, а просто руководство дает оценку правильных или ошибочных действий сторон. Но маневр не удался. Кириллу Афанасьевичу напомнили:
— Члены Политбюро, присутствующие на совещании, хотят все же знать — кто из участников игры оказался победителем?
Однако и на этот вопрос убедительного ответа не последовало.
В конце доклада Мерецкова Сталин еще раз брал слово. Решительно расходясь с докладчиком в части оценки боевых действий и возможностей нашей стрелковой дивизии, он высказался приблизительно так:
— Может быть, в Уставе с агитационной целью и следует написать, что наша дивизия во встречном бою способна разгромить дивизию немецко-фашистских войск, а в наступлении полторы наши дивизии в состоянии прорвать оборону целой их дивизии, но в кругу лиц, которые присутствуют здесь, в кругу будущих командующих фронтами и армиями, нужно говорить о реальных возможностях.
По окончании доклада К. А. Мерецкова была дана возможность высказаться и другим представителям Вооруженных Сил, приглашенным на это заседание. Особую активность проявили при этом молодые авиационные начальники, показавшие хорошие боевые качества в Испании и большое мужество при спасении челюскинцев. Участники заседания по-деловому вскрывали недостатки в организационной структуре войск, в обучении личного состава. Но прозвучали и иные голоса...
Тягостное впечатление произвело на всех выступление Г. И. Кулика, являвшегося тогда заместителем Наркома обороны. Кулик упорно ратовал за 18-тысячную пехотную дивизию на конной тяге, по существу отвергая механизацию армии. Он явно не понимал характера развития Вооруженных Сил, недооценивал роль мотора, роль танков. Им делались ошибочные выводы из опыта войны в Испании. Он усвоил, что там, в условиях горной местности, танки применялись только небольшими подразделениями (поротно, иногда побатальонно) для решения ограниченных тактических задач, — и на том стоял. [60]
Выступление Кулика неоднократно прерывалось руководителями партии и правительства. Наконец, ему был задан прямой вопрос: как он считает, сколько нужно иметь нашим Вооруженным Силам механизированных (танковых) корпусов? По уровню своей оперативной под готовки Кулик был далек от понимания этого и пытался схитрить.
— Это смотря по тому, сколько промышленность может дать танков, — уклончиво ответил он.
Председательствующий отреагировал на такой ответ без излишней деликатности. Кулику было указано, что не его дело думать за правительство о возможностях промышленности; от него, как от заместителя Наркома обороны, хотят услышать: сколько танков нужно для армии.
После нового скользкого и туманного ответа Кулика резкое замечание последовало в адрес Тимошенко. Сталин сказал:
— Товарищ Тимошенко, пока в армии будет такая путаница во взглядах на моторизацию и механизацию, у вас не будет никакой моторизации и механизации армии.
Семен Константинович с достоинством возразил, что среди руководящего состава армии есть полное понимание существа механизации и моторизации, только один Кулик путается в этих вопросах, не понимает их.
— Ну что ж, послушаем, что скажут командующие округами, — отозвался на это Сталин и по очереди опросил их о потребном количестве механизированных (танковых) корпусов для соответствующего театра военных действий.
Командующие отвечали в порядке дислокации округов, начиная с правого фланга. Все они были уже ориентированы, что по решению правительства к концу 1940 года закончилось формирование девяти механизированных корпусов, а с февраля 1941 года начнут формироваться еще несколько таких же соединений, и, конечно, успели продумать свои потребности в них. Кирпонос (Ленинградский военный округ) просил один два корпуса, Кузнецов (Прибалтийский округ) — два-три корпуса, Павлов (Белорусский особый) — три-четыре корпуса, Жуков (Киевский особый) — четыре-пять корпусов, Черевиченко (Одесский округ) — один-два корпуса, Ефремов [61] (Закавказский округ) — один-два корпуса, Апанасенко (Средне-Азиатский военный округ) — один корпус.
Эти ответы не являлись плодом только личных размышлений командующих. Они отражали коллективное мнение руководящего состава военных округов, и по всему было заметно, что члены Политбюро восприняли их с удовлетворением. Тут же последовало разъяснение, почему так медленно идет процесс оснащения войск танками. Нам объявили, что в течение нескольких лет Центральный Комитет партии и правительство буквально «навязывали» руководству Наркомата обороны мысль о необходимости создания крупных механизированных и танковых соединений, но Наркомат проявил в этом отношении удивительную робость.
Далее Сталин подверг резкой критике ошибочные взгляды Кулика на структуру и количественный состав стрелковой дивизии. При этом проводилась аналогия с позицией противников коллективизации и механизации сельского хозяйства. Вот примерная оценка выступления Кулика:
— Кулик защищает большую восемнадцатитысячную дивизию на конной тяге, он выступает против механизации армии. Правительство проводит механизацию армии, внедряет в армию мотор, а Кулик выступает против мотора. Это же все равно, как если бы он выступил против трактора и комбайна, защищая соху и экономическую отсталость деревни. Если бы правительство стало на точку зрения Кулика, скажем, в годы коллективизации сельского хозяйства, то мы остались бы с единоличными хозяйствами и с сохой...
Под конец Сталин сделал следующее резюме:
— Современная война будет войной моторов. Моторы на земле, моторы в воздухе, моторы на воде и под водой. В этих условиях победит тот, у кого будет больше моторов и больший запас мощностей.
На том и завершилось совещание.
Уходили мы из Кремля с раздвоенными чувствами: перспектива дальнейшей механизации и моторизации армии ободряла и обнадеживала нас, а от некоторых выступлений остался осадок горечи. Явно неудачно выступил начальник Генерального штаба. Мы знали, что материал для доклада и все иллюстрации к нему Оперативное [62] управление подготовило хорошо. Генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин и его ближайшие помощники генерал-майоры А. М. Василевский и А. Ф. Анисов были опытными генштабистами и не могли допустить тех просчетов, которых оказалось так много в докладе К. А. Мерецкова.
А как тяжело переживал все это Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников — старейший деятель советского Генерального штаба. Он понуро сидел в зале, лишь изредка посматривая на своих соседей или в сторону членов Политбюро. Грустное выражение больших умных глаз и легкое подергивание крупной головы выдавали волнение «деда».
После такого совещания следовало ожидать организационных выводов. И они были сделаны в тот же вечер. Я узнал о них от Иосифа Родионовича Апанасенко. Поздно вечером его вызвали в правительство и там сообщили о новом назначении — на Дальний Восток. А 14 января в центральных газетах было объявлено и о других перемещениях в руководстве войсками. Начальником Генштаба стал Г. К. Жуков, а на его место в Киевский военный округ посылался генерал-лейтенант М. П. Кирпонос: командующим войсками Ленинградского военного округа назначили генерал-лейтенанта М. М. Попова, командующим Забайкальского — генерал-лейтенанта П. А. Курочкина, командующим Северо-Кавказского — генерал-лейтенанта И. С. Конева. Генерал армии К. А. Мерецков переводился на должность начальника Главного управления боевой подготовки с оставлением на положении заместителя Наркома обороны.
В этот же день — 14 января — все командующие военными округами выехали из Москвы. Уехал в Ташкент и генерал-полковник И. Р. Апанасенко для передачи округа новому командующему — генералу С. Г. Трофименко.
Несколько дней в Генштабе
Сергей Георгиевич Трофименко имел опыт работы в штабах и хорошую оперативную подготовку. Он быстро вошел в курс наших дел и уверенно взял руководство ими в свои руки.
Помогали ему также (а значит, и всем нам) прочные деловые контакты с местными партийными и советскими органами, налаженные еще при И. Р. Апанасенко. Непосредственным [63] результатом этих контактов было то, что в республиках Средней Азии и Казахстане довольно успешно решались оборонные вопросы. Руководители Казахской ССР подготовили передачу в войска автомобилей с большим запасом хода и новой резиной. В Узбекистане по опыту народной стройки Ферганского канала нам удалось еще в 1939–1940 годах построить сквозную гравийную автомобильную дорогу Самарканд — Термез, и теперь наши саперы заканчивали там работы по устройству водоспусков. Дорога получилась приличная, вполне пригодная для движения автотранспорта в любое время года. Правда, гравий брали тут же, на месте, он не отличался высоким качеством, но все же создавал достаточно твердое покрытие.
К слову, не могу не отметить здесь повышенную заботу об армии секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Узбекистана Усмана Юсупова. По его инициативе, с согласия командующего войсками округа в 1939–1940 годах в районе Ташкента по территориальному принципу была сформирована сверхштатная дивизия. Личный состав ее содержался за счет средств трудящихся. После непродолжительной подготовки с отрывом от производства эта дивизия участвовала на тактических учениях вместе с кадровыми частями и выглядела вполне удовлетворительно. Наблюдая ее действия, И. Р. Апанасенко потирал руки. Однако очень скоро ему пришлось потереть затылок: Нарком обороны в довольно резкой форме отчитал его за самовольство...
Но продолжим рассказ о событиях в Средне-Азиатском военном округе перед нападением гитлеровской Германии на Советский Союз. В начале июня мы провели командно-штабное учение. Непосредственное участие в руководстве им принимали ответственные представители Генерального штаба: генерал-майор М. Н. Шарохин, работавший тогда начальником направления по Ближневосточному театру, и полковник С. М. Штеменко. Отрабатывалась тема «Сосредоточение отдельной армии к государственной границе».
11 июня поступил вызов из Москвы. Вызывали или командующего, или меня. С. Г. Трофименко хотелось лично провести разбор учения, да в чувствовал он себя неважно, [64] а потому было решено, что по вызову направлюсь я.
12 июня военный самолет СБ доставил меня из района учений в Ташкент, а на следующий день уже рейсовым самолетом я полетел в Москву. Под нами почти все время тянулась железная дорога. По ней шли многочисленные составы, и очень скоро мне стало ясно, что это воинские эшелоны. Головы их были обращены в одном направлении — на северо-запад.
Я хорошо знал, что из состава нашего округа никакой переброски войск не производилось и не планировалось. Значит, это войска из Восточной Сибири или Забайкалья. И тут у меня сами собой стали складываться тревожные предположения. Раз идет переброска войск на запад, стало быть, там назревают серьезные события.
Да, жизнь катилась еще по мирным рельсам, но на них появились уже и воинские эшелоны...
В Генеральном штабе я встретил М. Ф. Лукина, который командовал тогда армией в Забайкальском военном округе. Оказывается, это его армия и передвигалась по железной дороге. Расспрашивать о конечном пункте ее маршрута показалось мне неудобным.
А через день или два я увидел здесь еще нескольких командующих армиями, одетых по-полевому. Ясно, что они ехали не на маневры; о маневрах я бы знал.
Но на загадки и отгадки времени оставалось мало. Надо было заниматься делами, ради которых я прибыл в Генштаб.
Генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин предложил мне уточнить некоторые вопросы оперативного плана округа, с учетом последних изменений в составе и организационной структуре войск. Работа над документами заняла у меня четыре-пять дней. И на протяжении их я не мог не заметить все нараставшего оживления в Генштабе.
Мне сказали, что идет отмобилизование вооруженных сил Финляндии, а войска фашистской Германии уже сосредоточились у наших границ. На мой прямой вопрос: «Когда начнется война с фашистской Германией?» — Александр Михайлович Василевский ответил:
— Хорошо, если она не начнется в течение ближайших пятнадцати — двадцати дней.
Утром 20 июня я попал на прием к начальнику Генштаба. Г. К. Жуков пригласил меня вместе с Ватутиным. [65]
Он довольно внимательно полистал нашу разработку, заставил меня на память доложить некоторые ее разделы и спросил напрямую: сможем ли мы, не имея в штабе округа этого документа, развернуть в соответствии с ним войска и выполнить задачу? Я ответил утвердительно, ибо хорошо помнил документы и вполне мог передать их содержание командующему. После этого Жуков разрешил вылететь в Ташкент.
Вечером 20 июня мы с Ватутиным еще раз просмотрели все документы, опечатали папки, сдали в хранилище и надолго распрощались. [66]