1. Прошлое важно не само по себе. Оно важно тем, что мы смотрим на него из настоящего. Прошлое наводит на размышления.

Говорят, что беда не приходит одна.

Забот и огорчений после смерти Михаила Ефимовича появилось у меня множество.

Друзья говорили: «Пиши, жалуйся, требуй».

Я горевала, грустила, но никуда не писала и ничего не требовала. Я отказалась продать свою дачу главному маршалу бронетанковых войск Амазаспу Хачатуровичу Бабаджаняну. Оказывается, были и другие претенденты на дачу: генералы И. И. Русаковский и А. Л. Гетман. Именно в это время они искали большую дачу, чтобы купить ее на двоих. Им хотелось именно такую, наследницей которой я стала после смерти Михаила Ефимовича. Иосиф Ираклиевич Русаковский и Андрей Лаврентьевич Гетман считали, что мне одной такая большая дача не нужна. Андрей Лаврентьевич к этому времени тоже остался один (у него умер сын, а позже жена). У Иосифа Ираклиевича была большая семья, и ему хотелось приобрести недорогую дачу со всеми удобствами, близко от Москвы. Свои заслуги перед Родиной эти люди ставили высоко.

Как могла спорить с ними какая-то вдова их бывшего командующего!

2. Дачу и землю в собственность т. Катукову М. Е. дало наше государство за заслуги перед Родиной по постановлению Совета Народных Комиссаров от 21 июня 1945 года за № 1466 «О предоставлении в бессрочное и бесплатное пользование земельного участка под застройку». В то время, когда правительство приняло это решение, такого права у учеников Михаила Ефимовича генералов А. Х. Бабаджаняна, И. И. Русаковского и А. Л. Гетмана не было.

Наследницей дачи и всего оставшегося имущества стала я одна. У нас с Михаилом Ефимовичем не было детей. «Желающих» судиться [15] со мной по правам наследования не было. Я ни с кем не судилась, не спорила, как пришлось многим вдовам крупных военачальников (маршалов М. В. Захарова, И. С. Конева, В. И. Чуйкова, генерала А. И. Шебунина, и этот список можно продолжить).

Шло мое оформление на вступление в наследство, и в Нотариате (Москва, ул. Кирова, 8) мне пришлось увидеть и услышать множество конфликтных ситуаций по правам наследования. Оказывается, всегда находится много желающих получить не полагающееся им наследство.

Михаил Ефимович позаботился обо мне и обезопасил от таких «наследников». Наши дети по опеке (сыновья моей больной сестры Евдокии Сергеевны — Толик и Игорь) не вступили со мной в конфликт из-за наследства. У них было воспитано понимание чести и порядочности.

Завещание Михаил Ефимович написал в мою пользу еще в 1951 году, а узнала я об этом его распоряжении только в августе 1976 года в Нотариальной конторе, куда была вызвана для оформления документов о наследовании.

3. Первая жена Михаила Ефимовича Чумакова Ксения Емельяновна умерла в мае 1941 года в военном госпитале в Киеве и похоронена в г. Шепетовке, где стояла 20-я танковая дивизия, которой командовал Михаил Ефимович. Ксения Емельяновна была вдовой и имела сына Павла, когда Михаил Ефимович женился на ней. Приемный сын Михаила Ефимовича не был усыновлен юридически, хотя Михаил Ефимович и считал его своим ребенком. Павел умер раньше Михаила Ефимовича. Двух дочерей Павла, как бы внучек Михаила Ефимовича, ни сам Михаил Ефимович, ни я, ни мои родные, с которыми мы прожили вместе одной семьей более 30 лет, не знали и не были с ними знакомы. Они никогда не появлялись у нас и дедом своим не интересовались. Еще до моего появления в жизни Михаила Ефимовича у него с Павлом возник конфликт. Они были в ссоре, о которой в то время мне ничего не было известно.

Зная Павла и его окружение, Михаил Ефимович позаботился обо мне и написал распоряжение-завещание.

Вскоре у меня объявились «внучки» М. Е. Катукова, желающие получить наследство своего «дедушки». Они прислали в Нотариат телеграмму с просьбой не выдавать мне документов на наследование в связи с тем, что после смерти их «дедушки» им «открылось наследство». В Нотариате им разъяснили, что по юридическим документам они не Катуковы и к тому же имеется завещание, по которому [16] все завещано жене — Е. С. Катуковой. Объяснили также, что сам завещатель еще в 1951 году отказал им в наследовании имущества, лишил права наследования. Наследство после смерти дедушки внучкам «не открылось».

4. Я знала, что Михаил Ефимович любит меня. Мы питали нежную привязанность друг к другу. Я никогда не говорила с Михаилом Ефимовичем о его смерти. Разговор о смерти всегда пугал меня. Я сердилась, когда заходил разговор на эту тему, тем более о каком-то завещании. Мне такие мысли не приходили в голову. Я только боролась за жизнь Михаила Ефимовича и хотела, чтобы он жил как можно дольше. Я все время твердила ему: «Ты должен жить, не думай о смерти». А Михаил Ефимович говорил: «Смерть — действие природы, а природы бояться не след». Он боялся не смерти, а долгих мучений. ("Мертвому потом все равно, будут почести или нет») и приводил высказывания Монтеня: «Кто научился умирать, тот разучился быть рабом».

За несколько дней до смерти Михаил Ефимович простился со мной. И я, и он знали, что дни его сочтены... Но я все еще верила, все еще надеялась, что это придет не так скоро. Михаил Ефимович твердо знал, что жить ему осталось немного. Он все жалел меня и волновался, как буду жить без него, одна... Говорил, что нельзя на него сердиться, шуметь...

5. Мой отказ продать дачу генералам, его боевым друзьям, оказывается, сыграл свою роль. В Совет Министров было написано представление на права и привилегии семье покойного маршала, дважды Героя Советского Союза Михаила Ефимовича Катукова.

На второй день после похорон мне было отказано в пользовании автотранспортом, хотя по закону я имела право вызывать машину в течение 6 месяцев. На пятый день после смерти Михаила Ефимовича делались попытки выселить меня из квартиры по Ленинградскому проспекту, 75. Мне предлагали, как не имеющей семьи (одиночка), квартиру в новостройке, совсем неблагоустроенную. И это вдове одного из главных защитников Москвы!

Решением Совета Министров московская квартира была предоставлена на ул. Горького-7 М. Е. Катукову и маршалам П. А. Ротмистрову, П. С. Рыбалко, С. И. Богданову, генералу Д. Д. Лелюшенко. Но тогда, в 1943-м году, Михаил Ефимович эту квартиру не получил: не знал, будет л и жив, шла тяжелая война. В квартиру на Ленинградском проспекте дом № 75 мы въехали уже после войны, в 1949 году.

6. «Дочкам-внучкам-правнучкам» маршала Гречко А. А. предоставили квартиры в центре Москвы — на Новом Арбате. Хотя этим [17] «дочкам» было всего 5 лет и они не были сиротами.

У маршала А. А. Гречко была одна дочь — Татьяна. Она родила двух девочек-близнецов. Маршал удочерил их, и они стали «дочками» маршала Гречко. «Внучки-дочки» выросли, вышли замуж и тоже родили по одной дочке. А. А. Гречко удочерил и этих правнучек, они тоже стали «дочками» маршала. Им-то при живых родителях и бабушках, государство за счет Министерства обороны СССР выделило по отдельной квартире в центре Москвы. Для маршала А. А. Гречко законов не существовало. После его смерти этим «дочкам» назначили пенсии за счет государства, к ним были прикреплены гувернантки, оставлено право пользования автотранспортом, выделены особые пайки.

Дочь Татьяна и «дочки-внучки» Ирина и Клавдия — черное пятно для нас, семей военных. Они пьяницы, наркоманки. В самых лучших домах им выделены квартиры, которые имели право получить только заслуженные люди страны. Не всем маршалам и министрам давалось такое право. Не имел его и М. Е. Катуков.

У «дочки-внучки» Ирины был муж — сын маршала С. С. Бирюзова Сергей Бирюзов. Бабушка — вдова Юлия Ивановна и ее сын Сергей терпели все выходки Ирины и молчали: им невыгодно было ссориться с Министром обороны СССР А. А. Гречко. Фактически Сергей Бирюзов с Ириной не жил. Она вела разгульную жизнь, жила вседозволенно. В 1978 году Ирина умерла от цирроза печени на почве алкоголизма, от которого ее лечили, но спасти не смогли. Вторая «дочка-внучка» замужем за сыном конструктора А. Я. Яковлева.

7. Михаил Ефимович болел и часто находился на излечении в госпитале им.Мандрыка. Там были люксы, предназначенные для больных маршалов, но, как правило, эти помещения занимали только «дочки-внучки» маршала А. А. Гречко, которые тоже были частыми гостями в госпитале. Их лечили от загулов и наркомании. Ирина и Клавдия превратили эти люксы в притон для пьянок и гулянок. Никто не смел сказать маршалу Гречко правду о поведении его родственниц, все стыдливо молчали.

Конечно, Гречко прекрасно знал все о своих удочеренных внучках, но считал, что ему все дозволено, все можно.

Родилось новое барство в новом обществе советских людей. Ирина умерла, не дожив до тридцати двух лет, и похоронили ее не где-нибудь, а на Новодевичьем кладбище, как если бы она была Героем Советского Союза, талантливым полководцем или ученым. А семье маршала Катукова вначале было отказано в праве похоронить его прах на Новодевичьем. Председатель комиссии [18] по похоронам М. Е. Катукова маршал О. А. Лосик говорил мне, что он не уверен, что получит это разрешение. Я кричала в телефон, что не дам согласия похоронить Михаила Ефимовича нигде, кроме Новодевичьего, что он должен быть там, где лежат его боевые товарищи и друзья. Вопрос решился через сутки, в течение которых мне и моей семье пришлось волноваться, спорить, требовать должного уважения к покойному, вместо того чтобы горевать о Михаиле Ефимовиче.

Как это было все тяжело и главное — обидно в первые минуты горя!

8. Когда болезни одолевали Михаила Ефимовича, он старался не говорить о них, чтобы не волновать нас. Теперь он стал частым гостем госпиталя, где мы жили месяцами, а потом и годами. Но маршалу Катукову ни разу не предоставили палаты — люкс. Люкс всегда держали для пьяниц, распущенных девчонок. Михаилу Ефимовичу отводили комнатку размером около 12 метров, не более, с умывальником, но без туалета и ванны, а ведь Михаилу Ефимовичу, как тяжело больному, не позволялось вставать с постели. Режим лечения был очень строгий. Для самой обычной надобности мне приходилось приносить ведро, выходить из комнаты и стоять у двери — «дежурить», чтобы никто не вошел, а затем выносить его. Ванна и туалет были общими и находились так далеко от нашей комнаты, что Михаил Ефимович не мог туда дойти. Банный день я устраивала ему в той же комнате, где он лежал. Мыла в тазике по очереди руки, ноги, голову, тело, ополаскивала из небольших кувшинчиков и кружки. Все эти процедуры были тяжелы для Михаила Ефимовича и вызывали чувство неудобства, но другого выхода у нас не было.

Никто не интересовался, как живет здесь больной маршал месяцами и годами. Окно в комнате не открывалось, форточки не было. Зимой это было не лечение, а одно мучение, особенно ночью: душно, воздух пропитан лекарствами...

Но я все надеялась: Михаил Ефимович выздоровеет, и мы уедем домой.

9. Несмотря на свои тяжкие недуги и страдания, Михаил Ефимович ничего в себе не растратил. Никогда не жаловался, ничего не требовал. Терпеливо сносил все процедуры. Аккуратно принимал лекарства, а их было немало. Он любил шутить. Подшучивал над сестрами и нянями, но делал это так, что никому не было обидно, и мы все вместе смеялись. Он радовался медсестрам, няням, врачам. Был с ними ровен, приветлив, терпелив и всегда весел. [19]

Уколы (до 10 в сутки) переносил с юмором и шуткой. За каждый укол дарил сестрам то конфету, то яблоко, то грушу, то еще что-либо. Он очень любил угощать и одаривать. С Михаилом Ефимовичем было легко всем: няням, сестрам, врачам и нам, родным. Дружелюбие его не знало предела.

10. Многие годы, проведенные Михаилом Ефимовичем в госпитале, были полностью посвящены чтению книг. Зинаида Николаевна — заведующая библиотекой госпиталя — не успевала подбирать для него книги. Я привозила книги из дома. Книги мы получали по бюллетеню Специальной книжной экспедиции (Беговая улица, 13). Книги привозила свеженькие, новенькие, интересные. Михаила Ефимовича интересовала литература по истории войны и военного искусства. Он собирал ее тщательно и любовно и все прочитывалось и изучалось.

Несмотря на тяжкий недуг, который одолевал Михаила Ефимовича, он, проведя многие часы и месяцы в госпитале за чтением книг, считал это время счастливым.

Широта его кругозора поражала не только нас, но и библиотечных работников, которые говорили мне, что такого формуляра, как у Михаила Ефимовича Катукова, им еще не приходилось заполнять. Это отмечала и Анна Лаврентьевна Роева, заведующая библиотекой Дома офицеров в г. Бобруйске. Она говорила, что знала на своем веку многих командующих армиями, которые проживали в городе Бобруйске, но никто столько не читал, как Михаил Ефимович. Не было у них такого кругозора и такой потребности узнавать новое.

Невежество некоторых товарищей иногда удивляло и меня. А они и не скрывали, что мало читают. Иные говорили о писателях, о классиках несусветную чушь: о Н. А. Некрасове, например, что он вульгарен, что у него плохие стихи. Это было проявлением неуважения к истории русской литературы.

Многие жены высоких начальников удивлялись, что мы с Михаилом Ефимовичем тратим на покупку книг 30–40 рублей в месяц — «огромную сумму», по их мнению. Тратить деньги на книги они считали глупостью, покупать же шляпу или туфли-гвоздики — нормой.

11. В один из дней нашего пребывания в госпитале Михаилу Ефимовичу сделалось плохо. Начался отек легких, боли в сердце, все шло к концу. Приступ продолжался уже 12 часов. Меня попросили выйти из палаты, где был Михаил Ефимович, объяснив, что мне не нужно видеть всего этого. Посадили в коридоре. [20] Наша палата находилась рядом с люксом напротив огромного холла. В холле играла музыка, танцевала молодежь, из люкса слышались пьяные выкрики...

Оказывается, в этот день у «дочки-внучки» маршала Гречко Ирины был день рождения, и она пригласила в госпиталь своих друзей из Ансамбля песни и пляски МВО Сурена Баблоева (дочь Сурена — Нелли была близкой подругой Ирины и Клавдии Гречко).

Я сидела на стуле и ничего не понимала: где я нахожусь? Что здесь происходит? Где взять силы перенести все это?

Приступ у Михаила Ефимовича прошел. На этот раз врачам удалось его спасти. На мое счастье и на счастье Михаила Ефимовича, в этот вечер дежурил крупный специалист и опытный врач Николай Дмитриевич Меркурьев.

12. Наша жизнь в соседстве с «дочкой-внучкой» была неспокойной. Ирина часто напивалась. Ее верные друзья доставляли ей спиртное в огромных количествах. По ночам у нее начинались «приступы» хулиганства, и она принималась звонить по телефону, разыскивая «Витальку». Так она называла генерала медицинской службы Виталия Петровича Пичуева, заслуженного доктора и специалиста. Почему-то она всегда попадала в наш номер. Разговаривала грубо, в тоне приказа: «Пойди, позови мне Витальку». Наверное, она думала, что говорит с дежурной медсестрой. Я старалась вежливо объяснить ей, что она ошиблась номером. Она же упорно продолжала звонить, все более распаляясь в своей грубости, а у нас нарушался сон. В результате Михаил Ефимович плохо спал, а сон для него был жизненно необходим. Прекратить хулиганские ночные звонки мы не могли. Начальство госпиталя «боялось» сказать Ирине, что больные в госпитале так себя не ведут.

Даже когда Ирина и Клавдия не были больны, люксы они считали своим домом. Обе имели ключи. Часто приезжали по ночам с мужчинами, привозили и иностранцев и требовали от медперсонала ужин, отличного обслуживания. И все исполнялось по их требованию.

Два года болел Михаил Ефимович. Два года мы жили в госпитале в таких условиях, и два года изо дня в день я наблюдала эти «веселенькие картинки».

13. Не могу забыть дня Победы 9 мая 1974 года.

Михаил Ефимович в этот день находился в госпитале. Были в госпитале на лечении в таких же маленьких комнатках, как наша, генералы А. П. Белобородов, П. А. Курочкин, А. И. Шебунин, А. А. Лучинский, маршалы А. Х. Бабаджанян, О. А. Лосик. [21] Ирина Гречко тоже «лечилась». В этот день приехал проведать ее сам маршал. Я шла по коридору и несла Михаилу Ефимовичу обед. Вдруг подбежала дежурная медсестра и загнала меня с тарелками и супницей под лестницу. «В чем дело?» — спросила я сестру. — «Сюда идет маршал Гречко, и никто не должен попадаться на его пути».

Не дай бог, я что-то сделаю маршалу А. А. Гречко!

Маршал прошел мимо всех комнат, ни к кому не зашел и не поздравил с великим праздником — Днем Победы, таким печальным и таким радостным для нашего народа и для всех миролюбивых людей Планеты.

Маршал А. А. Гречко знал, что в госпитале находятся маршалы и генералы. Каждый день ему давалась сводка о состоянии здоровья его боевых товарищей. Но маршал не нашел нужным зайти к ним в этот день — он приехал к пьянице и хулиганке «дочке-внучке» Ирине.

Да, горьким был для нас в госпитале день Победы 9 мая 1974 года. [22]