Освобождение Таврии

В ноябре авиация 4-й воздушной армии перебазировалась ближе к линии фронта. Местом дислокации для 88-го и 249-го истребительных авиационных полков штаб дивизии определил станицу Фонталовскую, расположенную в; 10–15 километрах от Керченского пролива.

16 ноября туда перелетел со второй и третьей эскадрильями командир полка майор Максименко, меня оставил в станице Варениковской с первой эскадрильей, а 19 ноября во второй половине дня поступил приказ о перебазировании в Фонталовскую и первой эскадрильи. Приземлившись, [221] пошел докладывать командиру, что летный; эшелон прибыл без замечаний, а наземный эшелон, возглавляемый инженером эскадрильи капитаном Е. А. Коломийцем, прибудет к утру 20 ноября.

С утра следующего дня все было окутано густым туманом. И только около полудня он стал расходиться. В 11.30 с командного пункта полка подали сигнал для немедленного взлета третьей эскадрильи.

Одновременно заработали моторы на четырех самолетах ЛАГГ-3, плавно покачиваясь с крыла на крыло, они, пошли на взлет. На высоте 3500 метров я получил указание от генерала С. В. Слюсарева помочь нашему самолету-разведчику ПЕ-2, который отважно отбивался от шести МЕ-109. На полных оборотах мотора пошел на выручку самолета, а мои ведомые растянулись и отстали от меня.

Когда оказался вблизи истребителей противника, положение было такое: одна пара после атаки находилась, выше всех левее меня, вторая пара после атаки тоже набирала высоту, а третья — только что заняла позицию для атаки. Я пошел на эту третью пару, чтобы не дать ей броситься на ПЕ-2. Она не стала производить атаку, а потянула вверх. Я последовал за ней. На самой верхней точке, значительно потеряв скорость, немецкие летчики начали переводить свой самолет на снижение, чтобы побыстрее набрать скорость и оторваться от меня.

У летчиков-истребителей есть закон: перед тем, как открыть огонь по противнику, оглянись назад, не атакуют ли тебя самого сзади. Старшие товарищи постоянно учили нас этому правилу, потом мы стали сами учить своих подчиненных строго помнить об этом.

Этот незыблемый закон с первого дня войны я всегда соблюдал, был единственный случай в моей жизни, когда в спешке нарушил его и жестоко поплатился за это. Находился я в очень выгодном положении, а цель — вот она, перед глазами висит, надо скорее открыть огонь. Противник точно вписан в прицел, левую руку снимаю с сектора [222] газа, чтобы двумя руками потверже и поточнее держать управление самолетом. Рука еще не дошла до руля, как услышал два глухих удара по корпусу самолета. Оглянулся назад — вижу атакующую пару. Резко действуя рулем, перевожу самолет в пикирование, но поздно, левая рука беспомощно опустилась, чувствую, что спину с левого бока жжет. Смотрю назад — мои ведомые далеко от меня и практически не могут помешать противнику, а пара МЕ-109, чувствуя безнаказанность, стреляя короткими очередями, преследует меня. В крутом пикировании раза два изменил направление полета, чтобы побыстрее оторваться от противника. Продолжаю на полном газу пикирование и лечу на восток к Керченскому проливу.

Над проливом почувствовал, что слабею. Кровь льется сильно. Попробовал поднять руку, но резкая боль не позволила это сделать.

Аэродром передо мной в 2–3 километрах. Зажимаю руль управления между коленями, не снимая ног с педали, правой рукой убираю газ, ставлю кран шасси на выпуск, затем кран подсадочных щитков, перехватываю правой рукой руль управления. Посадку произвел нормально. В конце пробега самолет плавно отклонился влево, направление не удержал, так как нечем было тормозить, сжатый воздух полностью вышел из системы.

На земле обнаружилось, что один из снарядов точно угодил в центр звезды на хвостовом оперении самолета, а второй попал в вентиль баллона со сжатым воздухом, отбил его, осколками ранило меня. Подбежали товарищи, помогли освободиться от привязных ремней и подвесной системы парашюта, вытащили из кабины самолета, погрузили в санитарную машину и увезли в полевой госпиталь.

Так по своей вине я надолго вышел из строя...

С ноября 1943 по весну 1944 года ожесточенные бои шли на крымской земле, где после форсирования Керченского пролива закрепились наши войска. Вражеское командование [223] стремилось сбросить их с занятых плацдармов под Керчью и в районе поселка Эльтиген.

Разгорелись жестокие бои на земле и в воздухе. Оказывая помощь десантникам, летчики полка выполняли по три и более боевых вылетов. Все три эскадрильи только что приземлились после выполнения боевой задачи, а из штаба дивизии шли тревожные звонки с требованием немедленно поднять еще одну группу в воздух на прикрытие наших войск в районе Эльтигена.

Группой из четырех самолетов управлял Н. И. Филатов, к этому времени считавшийся уже опытным, обстрелянным летчиком. При подлете к району барражирования его группу атаковали 6 МЕ-109. В завязавшемся воздушном бою немецкие летчики пытались побыстрее вытеснить, советских летчиков из этого района. Это насторожило Филатова: значит, здесь ожидается нанесение бомбового удара. Энергичными действиями ему удалось перенести бой на запад, и теперь он шел над расположением войск противника. Фашистские летчики не ожидали такого поворота событий и стали более интенсивно вести бой. Противоборствующие группы, стремясь занять выгодное положение, начали борьбу за высоту. Теперь исход боя могла решить, одна удачная атака как с той, так и с другой стороны: Филатов из радиообмена с армейским пунктом наведения понял, что с других аэродромов поднимают в воздух дополнительный наряд истребителей. Беспокойство пункта управления стало ясным, когда Филатов увидел множество темных точек на западном небосклоне.

Как на воздушном параде, в четком строю группа за группой шли бомбардировщики Ю-87, а вокруг них летели парами истребители МЕ-109. Малочисленная группа Филатова не могла помешать такой армаде произвести прицельное бомбометание.

Поднятые по тревоге наши истребители приближались, к пункту Эльтиген разрозненными парами и звеньями, ведя оживленный радиообмен с пунктом наведения. Ведущего [224] каждой группы интересовала численность, высота, курс противника. «Мессершмитты», с которыми вела бой группа Филатова, видимо, получили информацию по радио о приближении наших истребителей, так как стали пара за парой уходить на запад.

Группа Филатова устремилась за ними с целью сковать их, не дать им занять выгодное положение для атаки, лишить инициативы. Отважная четверка стала преследовать отходящего противника. Все шесть немецких истребителей втянулись в бой и яростно навалились на летчиков Филатова. Но тут подоспела группа 42-го гвардейского полка, которая с ходу атаковала пару МЕ-109, но гитлеровцы переворотом уклонились от атак. На выходе из пикирования эту пару нагнал Н. И. Филатов и сбил одного «мессера».

Николай Иванович стал наблюдать за сбитым самолетом, чтобы после выполнения задачи точно указать штабным офицерам точку, где он упал. Ослабил наблюдение за воздухом, и тут его атаковал другой МЕ-109. Снаряд пушки «Эрликон» попал в пилотскую кабину. Филатов не видел, с какой стороны его атакуют. Он автоматически, резко потянул руль управления на себя с доворотом влево. В глазах потемнело от большой перегрузки, и только на верхней точке боевого разворота, когда «лагг» значительно потерял скорость и перегрузка уменьшилась, он увидел, что по нему стреляет немецкий истребитель. Филатов разглядел три точки на капоте мотора, откуда, все время пульсируя, вылетали язычки пламени.

Если бы Филатов задержался на доли секунды и со всей силой, мгновенно и резко не потянул свой самолет в крутой разворот, его уже не было бы в живых. Это еще один пример, подтверждающий важность мгновенной реакции и умения летчика в критический момент в считанные секунды принять единственно правильное решение в воздушном бою. Он вспомнил тогда слова, которые часто повторял командир полка Маркелов: «...никогда не увлекайтесь [225] наблюдением за сбитым противником, дальше земли он не уйдет, все внимание, до конца полета, наблюдение за воздухом». Усвоив это, Филатов сам обучал своих ведомых: «Тот, кто хочет победить в бою, тот должен видеть все, что происходит вокруг него в воздухе...». Его ведомый, младший лейтенант Алексей Назаров как-то сказал ему: «Командир, это очень трудно не смотреть за падающим «мессером», ведь на землю падают сбитые нами фашисты и хочется увидеть момент, когда он врежется в землю...» Услышав это, Евгений Щербаков возразил: «Ты, Алеша, пожелай ему счастливого пути на тот свет, а себя береги, нам предстоит еще много стервятников отправить туда же...»

Берега Керченского пролива в северной части довольно крутые и высокие. Под ними были оборудованы места для разгрузки и хранения боеприпасов, провианта и эвакуации раненых.

В очень тяжелом положении находились наши войска на плацдарме южнее Керчи, в районе населенного пункта Эльтиген. Здесь местность открытая, берега пологие, с переднего края фашисты просматривали все подходы к берегу. В светлое время невозможно было подойти к берегу. Погрузочно-разгрузочные работы производили только ночью, и то в большинстве случаев под артиллерийско-минометным огнем врага. Днем продовольствие, медикаменты и вооружение сбрасывали на парашютах с самолетов ИЛ-2.

Командование воздушной армии знало о тяжелом положении войск на плацдарме, поэтому всеми силами, днем и ночью, оказывало им авиационную поддержку. По позициям противника мы наносили сосредоточенные бомбово-штурмовые удары, а свои прикрывали, не допуская бомбардировок и штурмовок со стороны противника. [226]

...5 марта 1944 года группа А. К. Базунова в составе четырех самолетов уже 40 минут находилась над керченским плацдармом, периодически меняя высоту и направление барражирования, чтобы не дать немецким зенитчикам пристреляться.

Время возвращения на аэродром в Фонталовскую приближалось, через несколько минут подойдет другая группа к району патрулирования. Вдруг Н. И. Филатов почувствовал, что под мотором что-то разорвалось — или снаряд, или, может, вырвало присоединительный шланг водяного радиатора. Об этом сразу доложил Базунову. Тот дал ему команду возвращаться на точку в сопровождении своего ведомого Алексея Назарова. Филатов вначале решил садиться на аэродром, оборудованный на плацдарме, но, убедившись, что дотянуть до него высоты не хватит, отказался от этой мысли. По показаниям приборов он понял, что повреждены водо — и маслосистсмы. Воздушный винт с трудом крутился, все время сбавляя обороты. Мотор в считанные секунды может заклиниться.

Филатов летел на минимально допустимой скорости, чтобы дотянуть до пролива и сесть у берега, но когда посмотрел вниз, то понял, что это невозможно. Весь берег был забит людьми и техникой. Сесть — значит погубить массу людей, боевую технику и себя. Николай Иванович отвернул вправо и пошел на приводнение. С началом боев за удержание захваченных плацдармов на Керченском полуострове при необходимости стало практиковаться приводнение в проливе штурмовой и истребительной авиации, в связи с чем летному составу стали выдавать спасательные жилеты. Но оно порой заканчивалось драматически — нередко летчики, воздушные стрелки на штурмовиках в тяжелом зимнем обмундировании тонули, а спасательной службе оказать им помощь своевременно и быстро мешали авиация противника, дальнобойная артиллерия, сильное волнение моря.

Филатов все свое внимание сосредоточил на том, чтобы [227] провести правильное приводнение, понимая, что ему надо будет как можно быстрее выбраться из кабины самолета, а иначе вместе с ним он уйдет на дно моря.

Самый тяжелый элемент при приводнении — это правильное определение высоты до воды. Если море спокойное, то это очень тяжело. При посадке на суше взгляд летчика направлен левее капота самолета на 15 градусов и вперед метров на 30–35, а при приводнении нужно смотреть гораздо дальше. Зыбь никогда не радовала моряка, а летчика тем более. Если с ошибкой определишь высоту, то или носом самолета идешь в воду, или плюхнешься с большой высоты. В том и другом случае летчику грозит гибель.

Николаю Ивановичу повезло в том смысле, что море в момент его приводнения волновалось, а это дало ему возможность правильно определить высоту. В момент касания поверхности воды подвижная часть фонаря кабины захлопнулась, чего не бывает при приземлении на суше. Приводнение производил с убранными шасси... Самолет быстро стал затормаживаться и начал медленно опускать нос, затем быстро погрузился в воду и пошел на дно. Сперва летчику показалось, что все это произошло мгновенно, на самом деле за время, прошедшее после приводнения, он успел расстегнуть привязные ремни. Вода начала поступать в кабину снизу. Набрав воздух в легкие, Филатов открыл подвижную часть фонаря кабины, и надутый жилет выбросил его на поверхность воды. Николай отстегнул лямки парашюта, снял его с себя и подложил под подбородок, чтобы волны не залили глаза.

Этот день для Филатова стал вторым днем рождения. В кабине «лагга» есть много деталей, за которые могут зацепиться лямки парашюта. Тогда спасательный жилет перевернул бы летчика вниз головой, а это значит, что вместе с самолетом он оказался бы на дне моря.

Когда Филатов вынырнул на поверхность воды, он возликовал. А услышав гул мотора самолета Алексея Назарова, [228] кружившего над ним, от радости помахал ему рукой!

Через некоторое время моряки из спасательной группы подняли его на борт катера и перевезли через пролив. На попутной машине Филатов добрался до своего аэродрома, где его тепло встретили однополчане.

Ему рассказали, что раненый летчик соседнего 249-го полка лейтенант П. И. Щеблыкйн посадил горящий самолет на наш аэродром и потерял сознание. Бросились, чтобы оказать ему помощь, но, боясь, что с минуты на минуту может взорваться бензобак, все остановились, не решаясь приблизиться, а летчик продолжал сидеть в кабине, не подавая признаков жизни и не делая попытки покинуть самолет. Тогда оружейник 88-го полка старший сержант И. П. Журавлев бросился к горящему самолету, вскочил на крыло, расстегнул летчику привязные ремни, вытащил его из кабины вместе с парашютом. Он едва успел отнести пилота на руках от самолета метров на 20, как вспыхнул багрово-красный фонтан — взорвались бензиновые баки и самолет сгорел.

Так отважно поступали наши воины, спасая товарищей, идя на это даже под угрозой собственной гибели, что является неотъемлемой чертой советского человека, воспитанного социалистическим обществом.

Летчики шли в лобовую атаку на врага и сбивали его самолеты, таранили их, солдаты с противотанковой гранатой, а то и с бутылкой горючей смеси бросались на танки, закрывали своим телом амбразуры дзотов. От зари до зари, не разгибаясь, трудились люди на колхозных полях, сутками не выходили из цехов заводов рабочие. Люди делали невозможное, потому что так требовала обстановка. И подвиг становился нормой поведения каждого человека.

Монолитное единство народов нашей страны и массовый героизм принесли нам. долгожданную Великую Победу. [229]

* * *

Еще не улеглись волнения после случая с Щеблыкиным, как узнали, что не вернулся на свою базу А. П. Лукин. Его самолет получил серьезное повреждение. Летчик сделал все возможное, чтобы дотянуть до своего аэродрома, но за километр до восточного берега Керченского пролива мотор полностью отказал. Самолет ушел под воду. Лукин успел покинуть кабину самолета.

Поисковая команда не нашла летчика. Его товарищи после посадки сообщили, где приводнился он. На поиск его быстро сформировали команду во главе со старшим врачом полка Г. Н. Фрейманом.

Рискуя жизнью, Фрейман с одним гребцом на маленькой лодчонке направился в открытое море. Когда нашли Лукина, он с трудом держался на воде. После оказания первой помощи его привезли в часть.

...4 декабря 1943 года по вызову с пункта наведения шесть ЛАГГ-3 во главе с В. В. Собиным взлетели на перехват немецких бомбардировщиков, направлявшихся для удара по нашему плацдарму под Керчью. Бой был очень тяжелым. Аэродром у населенного пункта Багерово находился в 15 километрах от линии фронта. Оттуда фашисты зрительно наблюдали обстановку в воздухе и в нужную минуту поднимали в небо столько самолетов, сколько требовала боевая обстановка.

Подошла еще одна группа наших истребителей ЯК-1 42-го гвардейского полка, и тут же гитлеровцы подняли еще восемь истребителей. Таким образом, над плацдармом, который занимали наши сухопутные войска размером в 40 квадратных километров, вели бой 12 советских истребителей, 16 истребителей и 27 бомбардировщиков противника.

Самолеты ЯК-1 пошли вверх, чтобы сковать истребители прикрытия, а группа Собина направилась к бомбардировщикам. [230]

Первые две пары успели произвести атаку, а замыкающую пару немецкие летчики отсекли. В групповой а гаке сбили один Ю-87. Четверка МЕ-109 сверху устремилась на группу Собина. В это время ведущий самолетов ЯК-1 в крутом пикировании нагнал крайний МЕ-109 и поджег его. Когда остальные вражеские летчики увидели, что их атакуют сзади, они прекратили преследование группы Собина.

Этим моментом воспользовался Василий Собин и повторно атаковал бомбардировщики. Еще один Ю-87 загорелся от его меткого огня. В ходе воздушного боя Василий заметил, как один из наших летчиков подвергся атаке двух «мессершмиттов». Собин пошел ему на помощь, отбил атаку, но сам был подбит другой парой противника. Тут же пара ЯК-1 пошла в атаку на два МЕ-109, которые только что подбили самолет Собина, и сбила один из них.

Собин вышел из боя и со снижением пошел на восток. Поврежденный мотор стал захлебываться. Василий надеялся, что все же сумеет перетянуть пролив, но уже на малой высоте прямо на его середине мотор окончательно заглох, и он вынужден был приводниться. Как ни торопился летчик, но сумел выбраться из кабины самолета только после его погружения в воду. Выплыв на поверхность, Собин отдышался и с большим трудом освободился сначала от парашюта, потом от ремня с пистолетом, реглана и гимнастерки. Тяжелее всего было освобождаться от сапог, но и это удалось.

Ледяная вода моментально обожгла тело. Осмотрелся и стал плыть к берегу. Холодная вода сковывала движения, судорога сводила ноги, но летчик продолжал бороться за жизнь. Вскоре он понял, что надо экономить силы, иначе воду не одолеть. Был декабрь, дул холодный северный ветер, море волновалось. Собин увидел лодку, которая плыла в его сторону, но на нее напала пара «мессершмиттов», и лодка повернула назад к берегу. Василия покидали силы, он уже перестал плыть, думал только о том, чтобы [231] не утонуть. Через некоторое время он увидел еще одну лодку. Помощь оказалась своевременной...

Спасатели отогрели Собина спиртом, потом начали растирать все его тело сукном, смоченным спиртом. После этой процедуры доставили летчика в жарко натопленную землянку и положили в теплую постель. Собин проспал почти сутки. Через два дня он сам пришел в полк, в «бывшей в употреблении» матросской форме. Все радовались, что вернулся наш друг, чудом оставшийся живым.

Это большое событие — возвращение боевого товарища в строй. Все тревоги и волнения позади, и ты облегченно можешь вздохнуть. Но на фронте, к сожалению, далеко не всегда все счастливо кончается. Война кончилась 40 лет назад, а до сих пор сердце болит от воспоминаний о потерянных друзьях, о безвозвратно ушедших из жизни ребятах.

Провожая друзей на задание, мы всегда надеялись на их благополучное возвращение, но внутренне готовились и к самому худшему, ибо знали, что на войне граница между жизнью и смертью подчас неуловима и судьба человека может оказаться во власти молниеносно меняющейся обстановки. Вот тому один пример.

При подлете к аэродрому передового базирования истребителей противника у населенного пункта Багерово группа Е. А. Пылаева заметила в воздухе три пары МЕ-109 и несколько пар на старте для взлета. Пара, которая раньше всех взлетела, набрав высоту, приготовилась к атаке. Г. Н. Наумов развернулся ей навстречу, чтобы заставить противника отказаться от атаки и прижать его к земле. Огнем из пулемета он, видимо, уничтожил фашистского летчика. Самолет не загорелся в воздухе, а только [232] после удара о землю взорвались бензиновые баки, дым и пламя окутали «мессер». Пылаев со своей группой атаковал две пары МЕ-109, которые были ближе других. Они переворотом ушли от наших. Пока преследовали передовую группу противника, остальные немецкие истребители, находившиеся в стороне, начали набирать высоту, одновременно сближаясь со своими бомбардировщиками. Наши тоже пошли навстречу бомбардировщикам. Произведя первую атаку без помех со стороны истребителей противника, Е. А. Пылаев и Е. А. Щербаков сбили по одному Ю-87.

Боевой порядок впереди летящей девятки был расстроен, вторая девятка бомбардировщиков, увеличив обороты моторов, вышла вперед и повела остальных за собой. Повторная атака на них успеха не имела — помешали истребители МЕ-109, которые плотно обложили наших и сверху, и снизу.

Подкрепление не подошло и, с трудом отбиваясь от наседающего противника, группа Пылаева стала отходить на восток, держась компактно и сохраняя огневую связь. Силы были неравные, и мои друзья перешли к обороне. Теперь только успевай отбивать атаки. Пылаев пошел в лоб одной паре МЕ-109, тут же сзади его атаковала другая пара. Не легче было и Селезневу, который одну за другой отражал атаки. На выручку поспешил Наумов. Здесь неожиданно на него бросился одиночный истребитель МЕ-109. Наумов передал по радио, что ранен в руку, и, попросив прикрыть его, пошел со снижением на восток через Керченский пролив.

По команде Пылаева все последовали за Наумовым, применяя маневр «ножницы» для взаимного прикрытия. Наши понесли бы тяжелые потери, если бы не помощь подоспевшей группы самолетов ЯК-1 42-го гвардейского авиаполка. Их энергичные и согласованные действия деблокировали группу Пылаева, можно сказать, спасли ее. Потом мы узнали, что шестеркой ЯК-1 из гвардейского [233] авиаполка руководил мой земляк Герой Советского Союза Ахмед-Хан Талович Канкошев...

Наумов продолжал полет над Керченским проливом. Теперь он не смотрел по сторонам и назад в поисках прикрытия, а всецело был поглощен поведением мотора своего самолета. Мотор стал сбавлять мощность, температура подскочила за пределы, давление масла упало до нуля. Правое колесо было сорвано с замка и зависло в полувыпущенном положении. Стала постепенно падать скорость, и самолет начал терять высоту. Не долетев до косы «Чутка» в Керченском проливе метров 400–500, Наумов приводнился на мелководье. Самолет скапотировал. Тяжело раненный летчик оказался в воде вниз головой, привязанный ремнями к кабине самолета. Он понимал, что помощи ждать неоткуда. Соленая морская вода заполняла кабину. Она проникала под одежду, вызывая дрожь в теле, и тысячи иголок стали нещадно колоть и обжигать открытую рану.

Летчик рывком расстегнул замок привязных ремней, ногой уперся о пол кабины и, оттолкнувшись, всплыл. Решив выбраться из воды, попытался взобраться на фюзеляж. А это не так просто сделать с одной рукой. Увидел торчащую из воды резиновую покрышку колеса. Поплыл к нему и вдруг нащупал под собой поверхность крыла. Он встал ногами на него, отдохнул немного, потом осторожно, чтобы не соскользнуть обратно, забрался на фюзеляж. Осмотрелся — кругом ни души. Было 25 декабря 1943 года.

От тяжелых мыслей его отвлек знакомый гул авиационного мотора М-11. Это летел летчик связи управления дивизии с аэродрома на Керченском плацдарме. Он заметил торчащий из воды хвост самолета и летчика, стоящего по колено в воде на фюзеляже. ПО-2 выполнил два круга над Наумовым и полетел дальше на свой аэродром.

Командно второй эскадрильи Афанасий Петрович Лукин после болезни временно не летал. Он уже знал, что летчик его эскадрильи, его большой друг и давнишний сослуживец, [234] командир звена Георгий Наумов не вернулся с боевого задания и неизвестно, какова его судьба, жив он или погиб. А когда передали по телефону сообщение пилота с самолета ПО-2 о том, что в заливе о 400–500 метрах западнее косы «Чушка» обнаружен стоящий на сбитом самолете летчик, Лукин немедленно вылетел туда со старшим лейтенантом Стаценко. Посадку произвели на косе «Чушка», недалеко от пункта наблюдения, оборудованного еще до высадки морского десанта для командующего Отдельной Приморской армией генерал-полковника И. Е. Петрова.

На косе было несколько солдат, которые несли патрульную службу. Лукин попросил их достать какую-нибудь лодку, чтобы добраться до летчика, который уже больше часа стоит в ледяной воде.

Солдаты приволокли надувную резиновую лодку и обыкновенный кусок доски взамен весла. Отплыв от берега метров 100–150, Афанасий Лукин обнаружил, что в лодку через дыру на дне поступает вода. Но он не стал возвращаться назад. Воды накапливалось в лодке все больше и больше, и в каких-то 10–15 метрах от самолета она затонула. Пришлось вплавь добираться до Наумова.

Афанасия Петровича удивило то, что на его прибытие Георгий никак не отреагировал. Он был очень бледен, отрешенным взглядом смотрел перед собой и на вопросы не отвечал, только просил пить. Его трясло как в лихорадке. Лукин стал с наветренной стороны, загораживая Наумова, но через некоторое время сам стал стучать зубами от холода. Так они простояли более трех часов. И лишь под вечер услышали шум плывущего маленького буксира со стороны порта «Сенной». Он поздно вечером доставил летчиков в порт. Сразу ввели их в натопленное помещение, оттуда Наумова унесли в операционную. На второй день его перевезли в полевой госпиталь. Поначалу дело шло вполне удовлетворительно, но к вечеру третьих суток температура у Георгия поднялась. Ведущий хирург определил, что началось [235] заражение крови. Сделали повторную операцию м отняли руку по плечо. Но было уже поздно. В ночь с 30 на 31 декабря скончался Георгий Наумов.

В далеком блокадном Ленинграде у него остались мать и сестра, о судьбе которых он не имел сведений с осени 1941 года.

Г. Н. Наумова похоронили с воинскими почестями на окраине далекой от Ленинграда казачьей станицы Фонталовская Краснодарского края.

...7 февраля 1944 года с аэродрома на Керченском плацдарме взлетела группа самолетов ЛАГГ-3 под командованием В. В. Собина. Пока набирали высоту, получили задание от генерала С. В. Слюсарева с ходу атаковать бомбардировщики противника, идущие в направлении позиций наших наземных войск.

Собин, зная, что вслед за ним взлетела группа И. М. Горбунова, не опасаясь атаки истребителей противника, смело повел своих летчиков в атаку на головную группу немецких бомбардировщиков. При выходе из атаки летчики услышали в наушниках голос генерала Слюсарева: «Горит, повторите атаку». Группа попарно пошла на повторную атаку.

Горбунов передал по радио: «Вас атакуют сзади». Собин заметил два МЕ-109, которые пикировали на его группу. Маневром влево уклонились от атак противника, и пара «мессершмиттов», проскочив на большой скорости, горкой ушла вверх. Собин снова повел летчиков на вторую группу бомбардировщиков и услышал одобрительный голос с пункта управления: «Хорошо, будьте внимательны, на вашей высоте появилась группа «Фокке-Вульф-190». Сзади пара за парой налетело восемь «фоккеров» в растянутом в глубину боевом порядке.

Уклониться от боя уже не было возможности. На одну тысячу метров выше их Горбунов вел бой с 8 самолетами МЕ-109, искусно управляя своей группой и не давая немецким истребителям оторваться и атаковать группу Собина. [236]

Пара «фокке-вульфов» отделилась от общей группы, стала ходить по большому кругу, выжидая удобного момента для нападения. Постепенно все самолеты втянулись в водоворот боя на всех высотах. На верхней точке боевого разворота дежурной паре ФВ-190 все же удалось атаковать самолет Собина. Пулеметная очередь прошила переднюю часть кабины. У летчика изрешетило пулями левую ногу, кисть и запястье левой руки были раздроблены, несколько осколков впилось в голову. Получив девять ранений, истекая кровью, Василий Собин вышел из боя. Гидравлическая система самолета была повреждена. При заходе на посадку одно колесо вообще не выпустилось. Но Собин нашел в себе силы и посадил неисправный самолет на аэродром...

Когда его вытащили из кабины, он успел спросить: «Как самолет?». После этого силы оставили летчика. Не приходя в сознание, он скончался.

За проявленное мужество в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками В. В. Собину посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

* * *

Весной 1944 года после одного из воздушных боев не вернулся с боевого задания Николай Иосифович Сидоров. Прибыл он к нам в октябре 1941 года из 4-го истребительного авиаполка. В марте сорок второго, когда 88-и полк [237] базировался у станицы Большекрепинской Ростовской области, Сидоров вылетел на задание. Я остался на аэродроме из-за неисправности моего самолета. Задание было простое: обеспечить безопасность самолета-разведчика ПЕ-2, который должен был сфотографировать оборонительные сооружения врага по реке Миус на участке от Иловайской до Таганрога.

В завязавшемся воздушном бою Сидорова ранило. Осколком снаряда ему раздробило кисть правой руки. После госпиталя врачебно-летная комиссия признала его негодным к летной работе.

Долго и настойчиво он лечился и разрабатывал пальцы. В конце ноября 1943 года комиссия признала возможным допустить Сидорова к полетам. По пути в родной полк он узнал, что я раненный лежу в госпитале в Краснодаре. Николай разыскал и посетил меня. Встреча была неожиданной и сердечной. Мы были с ним как братья, доверяли жизнь друг другу и эта взаимная преданность неоднократно проверялась в бою. Одно то, что верный друг рядом, прибавляло отваги и уверенности в бою.

Много мы переговорили, вспоминая совместные полеты и воздушные схватки. Я нервничал оттого, что нахожусь в госпитале, а не в полку, а Николай успокаивал меня, что «не стоит так волноваться, кость срастется, рана на руке заживет и будешь снова летать и громить врага». Не знали и не думали мы, что после этой встречи расстанемся надолго.

Прибыв в полк, Сидоров сразу окунулся в боевую работу. Однажды наши летчики после выполнения задания возвращались на базу. При подлете к линии фронта зенитный снаряд попал в бензиновый бак машины Николая. Мгновенно самолет охватило пламенем, он резко перевернулся через крыло вверх колесами и начал, падая, самопроизвольно вращаться вокруг продольной оси. Сидоров вынужден был покинуть неуправляемый самолет, а спустившись [238] на парашюте, сразу же был захвачен фашистами...

В полку ничего не знали о его судьбе. Через несколько дней после исчезновения Сидорова наши техники в одном из блиндажей прорванной нашими войсками обороны врага обнаружили подвесную систему парашюта без строп и шелкового купола. Подвесная система обычно имеет карманчик, куда закладывается паспорт парашюта с указанием номера, фамилии укладчика, даты, когда последний раз просмотрена, просушена и уложена, фамилии летчика, за которым закреплен парашют. Эта подвесная система оказалась с парашюта Сидорова. Так однополчане узнали, что их боевой товарищ попал в плен к врагу.

О том, что пришлось потом перенести Николаю Сидорову в гитлеровском концлагере, рассказал мне он сам, когда уже после войны мы встретились с ним в Москве...

* * *

В разгаре была весна 1944 года. Все понимали, что близятся к завершению бои по освобождению Крыма. Воины полка находились в приподнятом настроении. Все чаще стали приходить в часть письма от родных из районов, освобожденных от фашистских оккупантов. Получил письмо от своей матери из Харцызска и наш командир полка Василий Иванович Максименко. Мать писала:

«Дорогой мой сын!

Как выразить тебе всю радость материнского сердца! Скажу одно: спасибо, большое материнское спасибо за то, что ты не посрамил чести нашей семьи.

Сокол мой, родной! Страшно вспомнить о черных днях фашистской неволи. Они легли морщинами на моем лице, оставили глубокие раны в сердце. И только мысль о тебе согревала мою душу. [239]

Пишешь ты, что несколько раз бомбил фашистские эшелоны в Харцызске, видел свой домик с закрытыми ставнями, опустевший двор.

Да, Вася, пусто было два года в нашем доме. Два года я не открывала ставни, чтобы не видеть за окнами людского горя.

В каждом письме ты спрашиваешь об отце. До сего времени я скрывала от тебя всю правду. Теперь расскажу все: нет больше твоего отца Ивана Петровича.

Осенью 1941 года дни и ночи проводил он на трубном заводе, эвакуируя машины. А сам уехать не успел. В октябре 1942 года, как он ни скрывался, его схватили фашистские бандиты. Мучили его, избивали, но он не проронил ни слова. На рассвете 11 декабря 1942 года его и еще 11 человек вывели из тюрьмы и погнали по направлению к Макеевке. На 8-м километре всех их расстреляли, бросили в шурф.

Слушай меня, сын мой, слушай мой материнский наказ: за смерть отца, за мои слезы и муки отомсти проклятым гитлеровцам. Как только я узнала, что ты уже Герой Советского Союза, а потом получила твою фотографию и увидела все твои ордена, от радости даже прослезилась.

Дорогой мой Вася! Высокую честь оказывает тебе Родина. Не урони ее, бей немцев еще сильнее и с победой возвращайся домой.

Целую тебя крепко, мой родной сокол.

Твоя мать Мария Николаевна Максименко».

Воины полка, каждый в отдельности, восприняли это письмо как обращение к нему, и они рвались в бой, чтобы скорее изгнать фашистскую нечисть с нашей земли...

Согласно плану, утвержденному Ставкой Верховного Главнокомандующего, войска 4-го Украинского фронта перешли в наступление на Перекопском направлении 8 апреля 1944 года. На Керченском направлении должна была [240] начать наступление Отдельная Приморская армия.

Летчики 249-го ближнеразведывательного истребительного авиационного полка во главе с ведущим пары старшим лейтенантом Семеном Ильичом Харламовым во второй половине дня 10 апреля обнаружили интенсивное движение войск противника с востока на запад. Через час вернувшаяся с разведки пара Андрея Михайловича Кулагина из того же полка подтвердила эти данные.

В ночь с 10 на 11 апреля саперы разминировали проходы в нейтральной полосе. За час до начала артиллерийской подготовки вернувшиеся наземные разведчики доложили, что на переднем крае немецкой обороны траншеи пустые.

Когда советские войска прорвали оборону на Перекопском направлении и начали развивать успех с севера на юг и юго-запад, вражеское командование, боясь, что керченская группировка может оказаться окруженной, в спешном порядке начало ее отвод с Керченского полуострова.

Войскам Отдельной Приморской армии отдали приказ — подвижными соединениями преследовать отступающего противника, не дать ему закрепиться на заранее подготовленных рубежах, а авиации — всеми силами и средствами, нанося бомбово-штурмовые удары, сорвать планомерный отход врага, на пути отступления разрушать мосты, железнодорожные и автомобильные дороги, создавать пробки в горных проходах, уничтожать войска противника в местах скопления, сорвать перевозки боевой техники и живой силы, совместно с ВВС Черноморского флота препятствовать эвакуации войск морским транспортом.

Выполняя поставленные командованием задачи, наш полк направил свои усилия главным образом на обеспечение надежной защиты наших сухопутных войск, наступавших по южному берегу Крыма, и прикрытие штурмовой авиации. [241]

Во второй половине апрели, когда наши войска готовились брать штурмом севастопольский укрепрайон врага, 88-й авиаполк вместе с другими частями 4-й воздушной армии был временно передан в состав 8-й воздушной армии и совместно с ее полками участвовал в освобождении Севастополя.

Враг отступал по всему фронту, неся чувствительные потери. Но, используя сильно пересеченную местность, он оказывал упорное сопротивление, особенно в районе Сапун-горы. Его немногочисленная авиация резко активизировала свои действия. Группами по 12–16 самолетов эшелонированные по высоте самолеты противника препятствовали нашим штурмовикам обрабатывать узлы сопротивления и проникнуть в глубь его обороны, поэтому без сильного прикрытия истребителей наши штурмовики не могли успешно выполнять свою задачу.

Третьей эскадрилье предстояло сопровождать штурмовики в район Сапун-горы. Боевой порядок был построен в два яруса: группа непосредственного прикрытия в составе 6 истребителей под управлением В. А. Князева, рассредоточенная по высоте, и пара Е. А. Пылаева с Н. И. Филатовым в стороне и выше от общей группы, немного выдвинувшаяся вперед для встречи и сковывания немецких истребителей, которые незамедлительно прибудут в район цели и постараются помешать штурмовать ее. «Илы» выполнили первый заход по цели всей восьмеркой, сбросили бомбы, как появились немецкие истребители. Их было 10, из них три пары пошли в атаку на штурмовики, а четверка МЕ-109 вступила в бой с парой Пылаева.

Немецкие летчики, рассчитывая быстро расправиться с этой парой, стали атаковать ее сверху и снизу попарно. Пылаев сумел уклониться от их атак и сам перешел в нападение, но в это время появились еще 8 самолетов ФВ-190. Все 10 МЕ-109 переключились на атаку группы Князева и восьмерки штурмовиков, а 8 ФВ-190 крепко зажали пару Пылаева. Соединиться с группой Князева она не может. [242]

В завязавшейся схватке ведомый Пылаева Николай Филатов оторвался. Теперь они, каждый отдельно, вели бои с четырьмя ФВ-190. Только отразишь атаку сверху, уже жди удара снизу. Кое-как переведешь самолет в пикирование — сверху преследуют, нет ни одной секунды передышки.

Летчики делали все возможное, чтобы соединиться и оказать помощь друг другу, но не могли этого сделать. Огненные трассы прошивают небо то слева, то справа, то над головой.

Николай Филатов после отражения очередной атаки сверху напавшего противника, оглянувшись назад, увидел разрывы снарядов, которые прошли ниже его. Еще очередь — уже значительно ближе. Вражеский летчик видит свою ошибку и поправляется на ходу, непременно следующая очередь точно возьмет цель. Филатов это понимает, но выше уйти сил не хватает, и в сторону тоже невозможно, идти вниз — значит помочь противнику. Филатов резко правой ногой двинул педаль вперед до отказа, ручку управления и сектор газа убрал на себя. Самолет сорвался в штопор.

Немецкий летчик не ожидал такого маневра и., не успев взять нужное управление для стрельбы, проскочил, а Филатов тут же дал рули на вывод из штопора. Малая высота не позволила втянуть самолет в глубокое пикирование для быстрого набора скорости, но и выводить рано — нет скорости. А земля быстро приближается, нужно точно рассчитать начало вывода. Опоздаешь — врежешься в землю, раньше потянешь — при отсутствии необходимой скорости рули будут непослушными, можно повторно сорваться в штопор. И Николай стал с нарастающим усилием тянуть ручку на вывод самолета из пикирования, затем немного придержал и снова потянул. Благодаря умелому действию летчика самолет вышел из пикирования на высоте не более 30–40 метров от земли. Когда Филатов перевел [243] самолет в набор высоты, мимо него камнем пролетел сбитый Пылаевым, объятый пламенем ФВ-190. Эта удачная атака застала вражеских летчиков врасплох, они как-то непроизвольно сделали паузу, ослабили натиск. Этим моментом воспользовались наши летчики и сумели соединиться.

Бой на этом не закончился. В одной из очередных атак немецких летчиков Пылаев оказался между двух пар вражеских самолетов. Филатов резко перевел свой самолет в угол набора и обстрелял ФВ-190, который «сидел» на хвосте у товарища и представлял наибольшую опасность для него. Николай поджег его и тут же стал сам в восходящей спирали уходить от атаки другой пары ФВ-190. Пылаев сверху, под малым курсовым углом, атаковал пару «фоккеров», от которых уходил Филатов, и подбил один из них. После этого бой прекратился.

В схватке против 8 фашистских истребителей два советских летчика одержали убедительную победу, уничтожив два ФВ-190 и подбив один. Такие благополучные исходы не часто бывают при таком соотношении сил, поэтому одержанная победа была вдвойне дорога.

...Совершая разведывательный полет по тылам советских войск, два самолета МЕ-109 обнаружили аэродром, где базировался женский ночной легкобомбардировочный авиационный полк, которым командовала Евдокия Бершанская. В это время технический состав полка занимался подготовкой самолетов ПО-2 к ночным полетам.

Выполнив круг над аэродромом, немецкие летчики убедились, что это те самые самолеты, которые не дают им покоя ночью. Действительно, эти самолеты точными бомбовыми ударами ночью по позициям и аэродромам противника наносили ему значительные потери. Много раз вражеское командование ставило задачу перед своей авиацией найти и уничтожить этих ночных «ведьм». Теперь вот такая удача: совершенно неожиданно обнаружили их аэродром, [244] и гитлеровцы решили приступить к немедленной его штурмовке.

С появлением над аэродромом двух немецких самолетов дежурный по полку срочно вызвал по телефону истребители с ближайшего аэродрома.

По сигналу с командного пункта капитан Постнов в паре с Щербаковым вылетели на помощь «девчатам», как мы их ласково называли. Постнов издалека заметил штурмующие истребители противника. Оба летчика набрали нужную высоту и со стороны солнца атаковали «мессеры». Оба самолета противника упали невдалеке в горах и сгорели.

Личный состав ночного легкобомбардировочного авиаполка прислал благодарственное письмо нашим летчикам за оказанную братскую помощь с заверением, что они еще более усилят удары по врагу...

Мы знали, что гитлеровцев били целые эскадрильи, танковые колонны, корабли, построенные за счет средств, собранных тружениками тыла — рабочими, колхозниками, служащими. Это был пример монолитного единства тыла и фронта, важный фактор нашей непобедимости. Забота тыла о нас, фронтовиках, укрепляла в нас веру в скорейший разгром захватчиков, вдохновляла нас на новые ратные дела.

В феврале 1944 года в газете «Правда» появилось сообщение:

«Москва, Кремль, Верховному Главнокомандующему Маршалу Советского Союза товарищу И. В. Сталину.

Выражая заботу об укреплении Оборонной мощи Советского Союза и нашей доблестной Красной Армии, в которой сражается и мой сын, уничтожая немецких оккупантов, я, рабочий завода «Главармалит» Харцызского района Сталинской области Гончаренко Михаил Михайлович, вношу 100 000 рублей из своих личных сбережений на постройку, эскадрильи самолетов «Освобожденный Донбасс». [245]

Купленный на мои средства самолет прошу передать нашему земляку командиру летной части Герою Советского Союза товарищу Максименко В. И. и Гончаренко М. М.».

В этом же номере газеты «Правда» был опубликован ответ Сталина:

«Завод «Главармалит» Харцызского района Сталинской области товарищу Гончаренко Михаилу Михайловичу.

Примите мой привет и благодарность Красной Армии, Михаил Михайлович, за вашу заботу о воздушных силах Красной Армии.

Ваше желание будет исполнено.

И. В. Сталин».

6 апреля 1944 года на заводском аэродроме Н-ского авиазавода в торжественной обстановке только что сошедший с конвейера самолет вручили Герою Советского Союза В. И. Максименко — командиру прославленного в боях Новороссийского истребительного авиационного полка.

Выступившие на митинге рабочие и инженеры заверили, что их руками построенный самолет не подведет в бою, что они впредь дадут фронту более совершенные машины в нужном количестве для окончательного разгрома ненавистного врага.

На митинге присутствовали боевые друзья В. И. Максименко — летчики лейтенанты Костенко и Майдан.

«Самолет, построенный на трудовые деньги старого рабочего т. Гончаренко М. М., попадает в верные руки, — сказал т. Майдан. — Мы знаем майора Максименко В. И. как одного из лучших воздушных бойцов. На его счету 15 сбитых немецких самолетов. Много солдат, офицеров и боевой техники уничтожил Василий Максименко. Мы уверены, что он намного увеличит свой боевой счет. На борту [246] этого самолета появится много звезд, свидетельствующих о новых победах».

В своем ответном слове Максименко сказал:

«Я оправдаю доверие своих земляков, доверие тов. Гончаренко М. М., доверие рабочего класса, сыном которого являюсь я, доверие Коммунистической партии и советского народа.

Всю силу этой грозной машины я обрушу на головы врагов и буду бить их до тех пор, пока не будут отомщены кровь и слезы советских людей, руины Донбасса, сожженные города и села Украины, Белоруссии, страдания Ленинграда, пока проклятые гитлеровцы не заплатят сторицей за все злодеяния, совершенные ими на нашей земле.

Я буду драться на этой машине с фашистскими извергами, не щадя своих сил и жизни, драться смело и беспощадно во имя нашей любимой Родины, во славу нашего непобедимого оружия. Это я обещаю твердо вам, труженикам тыла и воинам Красной Армии, которые присутствуют здесь на митинге».

Репортаж о вручении самолета славному сыну украинского народа Герою Советского Союза В. И. Максименко был опубликован в одной из красноармейских газет Закавказского фронта.

На этом самолете Максименко отважно сражался с гитлеровскими захватчиками и бил их смело и беспощадно...

Крымская группировка противника была полностью разгромлена. Древняя Таврия, жемчужина страны, возвращена Родине. По просьбе личного состава командир полка повез нас в освобожденный Севастополь, город русской морской славы, на места недавних боев.

Посмотрели укрепления врага и с гордостью подумали о наших советских воинах — пехотинцах, артиллеристах, моряках, танкистах, летчиках, взломавших долговременные оборонительные сооружения, которые фашисты считали неприступными. Ни камень, ни бетон, ни железо не выдержали [247] силу нашего совместного удара. Город имел печальный вид, всюду были одни развалины, следы жестоких боев. Всего два дня, как освободили его, но он уже оживал, люди расчищали завалы, убирали остатки боеприпасов и разбитую технику, налаживали мирную жизнь.