Отступаем, но не сдаемся

До нас доходили слухи о том, что наши войска на Харьковском направлении прорвали вражескую оборону и успешно продвигаются на запад. Однако вскоре стало известно, что гитлеровцы, введя в сражение крупные силы танков и пехоты, перешли в контрнаступление.

Во время вылетов для поддержки своих войск мне пришлось наблюдать от начала до конца, как произошел прорыв нашей обороны гитлеровскими войсками. В первый день им удалось углубиться до пяти километров. После мощной артиллерийской и авиационной подготовки пошли танки, за ними хлынула пехота. Беспрерывно в воздухе висела фашистская авиация, и каждый наш вылет сопровождался воздушным боем с истребителями МЕ-109 и МЕ-110. Но штурмовые действия И-16 не могли нанести существенного урона танкам и самоходным установкам противника, так как многочисленная авиация врага связывала [124] нас боем. Более эффективно действовала наша артиллерия, которая вела интенсивный огонь по подвижным средствам врага.

Очень серьезная обстановка сложилась на правом фланге наших войск. Здесь по всему фронту противник прорвал линию обороны, отбросил наши войска на правый берег реки Северский Донец.

Под Изюмом, куда мы перебазировались, в воздушных боях вместе с летчиками нашего 88-го полка участвовали и летчики других полков дивизии — 16-го гвардейского и 131-го.

Бои вели, как правило, с превосходящими силами врага. Группа в составе трех самолетов — П. С. Середы» А. А. Постнова и М. А. Гончарова — после выполнения задачи по штурмовке войск противника в районе Изюма была перехвачена 18 истребителями МЕ-109. Бой длился более 20 минут.

Эта отважная тройка сумела отразить все атаки шестикратно превосходящего по количеству самолетов и оружия противника. С земли за боем наблюдал личный состав полка. Помочь ребятам было нечем. Все боеспособные самолеты находились в воздухе, выполняя различные задания вышестоящего штаба. Временами, когда фашистские летчики применяли одновременную атаку со всех сторон, в разрывах множества снарядов пушек «Эрликон» наша тройка терялась из виду, но после выхода из атаки немецких летчиков мы с радостью видели, что все три наших самолета держатся в воздухе, мало того, каждый из них при малейшей возможности переходит в атаку.

Командир группы Середа начал тянуть группу вниз, чтобы лишить противника возможности для продолжения атак. Тогда вражеские летчики разделились на две группы. Одна осталась на высоте 1200–1500 метров, чтобы постоянно и поочередно парами идти в атаку снизу с выходом из нее, как было принято у немцев, вверх и влево. [125]

Вторая группа снизилась и свои атаки производила почти с горизонтального полета, синхронизируя свои действия с первой группой. Это значительно усложнило положение нашей тройки. Капитан Середа, как ведущий группы, строил маневр так, чтобы обеспечить возможность уклониться от атак противника, но в то же время непременно сохранить скорость, чтобы в удобный момент контратаковать врага. Такой замысел осуществить очень трудно, когда противник имеет над тобой и качественное и количественное превосходство. Но наша отважная тройка мастерски маневрировала и вела неравный бой.

Немецкие летчики часто практиковали такой прием атаки, когда в самый разгар боя демонстративно, прикидываясь подбитым или раненным, имитировали выход из схватки. Они на большой скорости уходили на свою сторону. В одиночку или парой удалялись далеко от зоны боя, снижались до предела, маскируясь, незаметно обходили дерущихся и неожиданно нападали с тыла. Иногда такие атаки приносили им успех. И на этот раз вражеские летчики решили применить такой маневр двумя самолетами. Но это вовремя заметили наши пилоты, и каждый из них стал усиленно наблюдать за воздушным пространством, находясь на малой высоте.

Педантичные по своей натуре летчики вражеской авиации всегда следовали приему воздушного боя, который однажды принес им победу, не думая о том, что этот прием уже разгадан противником и тот сам его применяет небезуспешно. Такая педантичность стоила жизни многим асам гитлеровских ВВС...

Через несколько минут Середа обнаружил точку, приближающуюся с востока. Заметили ее и оба его товарища. Сомнений не было — это были те два самолета, которые недавно исчезли с поля зрения нашей тройки. Пока наши летчики прикидывали план действия, немецкие истребители приблизились к рубежу открытия огня. Середа круто повернул влево, затем резко вывел самолет из крена [126] и открыл огонь по одному из МЕ-109. Немецкий летчик не ожидал этого, он взмыл вверх с левым креном, подставив себя всем корпусом под огонь Середы. Через несколько секунд вражеский самолет врезался в землю, так и не сумев выйти из крена.

Все летчики, наблюдавшие за боем, окружили нашу тройку после посадки и наперебой, поздравляли ребят с блестяще проведенным поединком против 18 МЕ-109 противника. От летчиков шел пар, одежда на них вся промокла от пота. Середа, мастер на всякие выдумки, приняв смешную позу, снял гимнастерку, сапоги и выжал портянки, а затем повесил сушить их на ветки кустарника. Постнов и Гончаров последовали его примеру.

Николай Семенов решил разыграть Середу и торжественно преподнес ему полную четвертинку... воды. Середа взял бутылку, покрутил в руке, подмигнул своему заместителю Александру Князеву, сказав: «На вечер после боя», и поставил посуду под кусты. Саша Князев, шутливо потирая руки, взял чекушку, открыл пробку, понюхал и тут же запустил бутылку в кусты под общий хохот друзей.

Подобные шутки на войне очень нужны. Нервы у людей напряжены. Возникает, естественно, необходимость как-то разрядиться, отвлечься от жестокой действительности, вновь почувствовать себя как бы в мирной, беззаботной жизни.

Люди, обладающие здоровым юмором, на войне становятся любимцами, вокруг них всегда друзья. Как правило, в полку несколько таких острословов, и они не повторяют друг друга, каждый имеет свой «почерк». Они — наблюдательны, быстро замечают промахи других и в удобный момент преподносят их в шутливой, безобидной форме своим товарищам.

...Мы базировались в долине реки Северский Донец вблизи города Красный Лиман. Когда вражеские войска [127] вышли к высокому берегу реки, они без труда засекли наш аэродром и начали его обстреливать. До нас долетали не только артиллерийские снаряды, но и минометные.

В тот же день мы в составе шести самолетов И-16 под командованием В. И. Максименко полетели для нанесения штурмового удара по скоплению войск противника в районе города Изюма, где он собирался переправиться через Северский Донец. При подлете к цели мы перестроились в правый пеленг и с левым разворотом вошли в пикирование. В воздухе не было истребителей противника, но мы знали, что они появятся через 10–15 минут. Нам этого было достаточно, чтобы нанести удар по вражеским колоннам, подошедшим для переправы. Мы уже собирались уходить от цели, когда нас с ходу атаковала восьмерка истребителей МЕ-109.

Летчики противника, озлобленные своим опозданием, со свойственной им амбицией ринулись в бой, в первую очередь добиваясь расчленения нашей группы. Мы это поняли и стали внимательно следить друг за другом, не спуская глаз с противника. Вот, имитируя выход из боя, к Николаю Семенову подкралась пара МЕ-109 на малой высоте. Предупредить его о нависшей опасности я не имею возможности — нахожусь от него далеко, единственное, на что я могу рассчитывать, — это открыть огонь на отсечение противника, что и делаю. Семенов быстро среагировал, оглянулся и увидел, что у него на хвосте висят МЕ-109, которые держали его уже в прицеле. Летчик успел отвернуть свой И-16 влево с набором высоты, и вражеские пули прошли мимо. Доли секунды решили судьбу друга.

Мы перебазировались на аэродром близ населенного пункта Варваровка. Летали мы в основном на штурмовку колонн автомашин противника. А их было множество. По всем шоссейным и грунтовым дорогам без маскировки и авиационного прикрытия в дневное время колонна за колонной двигались войска противника к рубежу реки Северский Донец. Для нанесения штурмового удара лучших [128] условий и не могло быть. Немецкие истребители базировались далеко от линии фронта, поэтому им трудно было перехватить нас. К моменту их прилета мы в основном заканчивали штурмовку. В эти дни мы шутя говорили друг другу, что в конце штурмовки прилетели фашисты для подсчета сожженных машин и убитых своих солдат.

После посадки в присутствии летного состава моей группы я докладывал о результатах боевого вылета. На докладах почти всегда присутствовал комиссар полка В. Е. Потасьев. Но в тот раз он или усомнился в том, что так успешно идут вылеты и эффективны наши штурмовки, или просто захотел сам выполнить боевой вылет. Спросил меня, много ли истребителей в районе боевых действий? Я машинально ответил, что нет, их мало и они вяло ведут бой. Он с подозрением посмотрел на меня и говорит: «В следующий раз я полечу с вашей группой, а ведущим остаетесь вы». Я отвечаю: «Хорошо, только, товарищ комкссар, в боевом порядке вы будете моим ведомым». Это из расчета, чтобы он находился рядом, так как в те дни ни один вылет не заканчивался без воздушного боя. Хотя и с опозданием, но всегда нас перехватывали немецкие истребители и всегда превосходящими силами, и далеко не вяло они вели бой, а очень даже нагло и упорно.

Когда на бреющем подлетели к линии фронта, я заметил колонну с правой стороны от нас, которая шла по проселочной дороге, поднимая густую пыль. А с левой стороны, на шоссейной дороге, обнаружил еще одну большую колонну, головные машины которой успели повернуть вдоль линии фронта. Я повел группу на эту колонну. С ходу перестроившись в правый пеленг, начали штурмовать ее. С первой атаки поджег одну машину. После выхода из атаки вижу, что комиссар Потасьев неотступно следует за мной. Видно, и он удачно атаковал. Второй, третий заходы — и каждый раз поджигаю машину за машиной, и другие действуют также успешно. Уже много машин горит. Во время атак боевой порядок моей группы сильно растянулся, [129] поэтому даю команду подойти поближе ко мне. Кроме того, по времени вот-вот должны подойти немецкие истребители, и пока их не видно, я решил выполнить еще один заход по цели. Оглянулся на своего ведомого — комиссара Потасьева. Он показывает большой палец. Значит, доволен действиями своих воспитанников.

Выполнили четвертый заход по цели. Еще не все вышли из атаки, а сверху пара за парой на нас пошли вражеские истребители. В худшем положении оказались мои летчики, которые не успели занять свое место в боевом порядке. Я поспешил на прикрытие их.

Нас было восемь самолетов И-16, и в воздухе насчитал восемь МЕ-109. Силы по числу равные, страшного ничего нет пока. Но через некоторое время подошли еще четыре МЕ-109. Уже нам тяжелее. Все в моей группе держатся молодцами, а наш комиссар на удивление всем, как орел, налетает на атакующих «мессеров». Вижу, он входит в азарт, а это опасное дело, ибо может оторваться от группы, тогда будет трудно обеспечить его безопасность.

Даю команду и веду группу на свою территорию. Потасьев, поняв, что увлекся, занял снова место ведомого. Никакой растерянности в его действиях, наоборот, очень экономно и расчетливо вел атаки и чувствовалось, что он, великолепно владея техникой пилотирования, довольно свободно чувствует себя в бою.

Наш комиссар по возрасту был старше нас, кроме того, у него не было возможности постоянно летать в силу особого характера его служебных обязанностей. А мы ежедневно по нескольку раз в день поднимались в воздух, почти всегда встречались с истребителями противника. Были хорошо натренированы и втянуты в полеты, кроме того, наш молодой организм переносил нагрузки легче и дольше. Тем не менее Потасьев вел себя в воздухе замечательно...

Когда мы сели на аэродром, оружейники первыми [130] определили, что за бой мы вели. Патронные ящики на всех самолетах были пусты — это первый признак удачной штурмовки или тяжелого воздушного боя. Мы стали оживленно делиться впечатлениями о боевом вылете. Старшина Л. А. Босенко говорит, что если бы не комиссар, то Павла Лазюки уже не было бы с нами, Потасьев буквально из-под хвоста И-16 Лазюки снял «мессера».

Ищем глазами комиссара. Он сидит в тени под крылом самолета, воротник расстегнут, шлемофон, ремень с пистолетом, сапоги сняты. Белым платком протирает лицо, шею и, улыбаясь широко, машет рукой нам и дает сигнал: продолжайте, я все слышу и понимаю...

Обычно когда мы докладывали, что противник располагает большим количеством истребителей или появились новые модели его самолетов на фронте, командир полка Маркелов или комиссар Потасьев летали с летчиками на боевые задания. И мы уже знали, что если обстановка сложная, бои начались тяжелые, то кто-то из них обязательно полетит вместе с нами.

Летчики-истребители до войны были знакомы с теорией бомбометания с пикирования. Наши штурманы занимались с ними, но конкретно наш полк практически не отрабатывал этот прием. На аэродроме Варваровка нам пришлось вспомнить о нем.

В 40–50 километрах юго-восточнее города Изюма через речушку с заболоченными берегами был наведен деревянный мост, который привлек наше внимание тем, что в этом районе вблизи не было объездных путей. Если вывести этот мост из строя, то минимум на день-два можно задержать подход колонн противника.

За это дело взялся командир нашей эскадрильи В. И. Максименко. Специалисты по вооружению подготовили самолет И-16 для бомбометания, подвесили на первых [131] порах две бомбы фугасного действия по 50 килограммов.

Наша задача заключалась в том, чтобы помочь Максименко без помех со стороны истребителей противника и зенитных средств нанести удар по цели.

Полет выполняли на высоте 800 метров. Эта высота позволяла произвести бомбометание с переворотом через крыло, прицеливание в ходе отвесного пикирования, сброс бомбы и выход из атаки на высоте не менее 100 метров. Самолет И-16 за переворот через крыло терял высоту не более 500 метров.

Обычно мы появлялись над целью на бреющем полете, а на этот раз летим на виду у всех зенитчиков противника, а скорость горизонтальная — не более 350 километров в час. Вражеские зенитчики заранее приготовились встретить нас огнем. Мы предусмотрели это, поэтому часть сил была брошена на подавление зенитных средств.

При подлете к цели Максименко набрал еще метров 100–150 высоты. Немецкие зенитчики открыли огонь из всех стволов. Группа подавления зенитных средств противника шла парами ниже ударной группы и немного в стороне, руководил ею опытный летчик В. А. Колесник. С первой атаки группа подавила огневые точки противника, и Максименко в сравнительно спокойной обстановке лег на боевой курс и по заранее намеченному ориентиру выполнил переворот. Самолет И-16 обладал свойством выполнять любые фигуры и довольно устойчиво пикировал.

Наблюдающий летчик всегда проявляет беспокойство и ведет себя более нервозно, чем тот, который пилотирует. Так, и на этот раз мы были готовы крикнуть: «Выводи, пора!» Максименко словно подслушал нас. Он стал выводить самолет из пикирования. Наш командир оказался на уровне — одна бомба точно попала в цель, а вторая разорвалась в стороне. Мост был выведен из строя.

Удар был снайперским, но такое удается один раз из [132] десяти случаев даже такому опытному летчику, как Максименко. С его легкой руки многие летчики пробовали бомбить с пикирования, но результаты оказывались невысокими.

Командир полка Маркелов собрал всех и дал указание больше не заниматься бомбометанием:

— Штурмовые удары наносить реактивными снарядами и пушечно-пулеметным огнем, способ применения которых хорошо усвоен летным составом. Кроме того, реактивные снаряды можно эффективно использовать в воздушном бою как против истребителей, так и против бомбардировщиков. При штурмовке наземных войск противника сочетание огня скорострельных авиационных пушек и пулеметов с ударной силой реактивных снарядов приносит хорошие результаты. Противник несет ощутимые потери в живой силе и технике от такого удара. Все это даст нам право не заниматься освоением способов бомбометания с пикирования, — заключил командир полка.

Наш полк к бомбометанию с пикирования приступил второй раз только с осени 1944 года, когда был перевооружен на самолеты ЛА-5. На этом самолете стоял сильный мотор АШ-82фн мощностью 1850 лошадиных сил. Имея на борту две стокилограммовые бомбы, он довольно свободно маневрировал как в горизонтальном, так и в вертикальном полете...

Наши войска с тяжелыми боями отходили на восток, неся значительные потери в живой силе и боевой технике. Все дороги были забиты отступающими частями и уходящим от врага гражданским населением. На всех видах транспорта увозили оборудование заводов, имущество учреждений и предприятий, дороги были запружены огромными стадами скота.

Гитлеровская авиация на главном направлении наступления полностью господствовала в воздухе. В отличие от начального периода войны, враг налеты теперь осуществлял [133] крупными силами бомбардировщиков под мощным прикрытием истребителей. А у нас не хватало сил полностью удовлетворить потребности сухопутных войск в нашей помощи. Мы не справлялись с надежным прикрытием их отхода, обеспечением их разведданными и далеко не всегда успевали наносить бомбово-штурмовые удары по колоннам наступающих войск противника. Силы наши с каждым днем иссякали. Самолетов было мало, летчики летали поочередно. Часть технического состава находилась на оперативном аэродроме, а другая часть готовила технику к боевому вылету.

В те дни, покинув Варваровку, мы часто меняли свои аэродромы и некоторое время базировались у шахтерского городка Краснодон.

Наши сухопутные войска сильно донимал немецкий самолет «Дорнье-217», или «рама», как прозвали его наши войска. В 1941–1942 годах самолеты этого типа больше всего летали в одиночку, без прикрытия. Немецкое командование использовало «Дорнье-217» для корректировки артиллерийского огня. Если своевременно экипаж «рамы» обнаружит, что мы с ним сближаемся, то он успевал на полных оборотах уйти от нас. На этот раз «До-217» налетел совершенно неожиданно. Шли мы к себе после штурмовки войск противника на высоте 500–600 метров. А фашисты, увлекшись корректировкой артиллерийского огня, не заметили нас и оказались прямо перед нами. Мы атаковали самолет врага сверху и снизу. «Дорнье» загорелся, но успел перетянуть на свою сторону. И все же перед приземлением его бензиновые баки взорвались, обломки самолета вместе с экипажем упали.

Сбитый самолет записали на счет группы. Мы радовались, что избавили наши наземные войска от назойливой «рамы».

Второй вылет с аэродрома Краснодон был для нас печальным — на самолете командира полка при взлете разбился [134] младший лейтенант В. А. Зыков. Взлетел он последним в группе. Самолет только оторвался от земли, перешел в угол набора, как повалил черный густой дым из-под мотора. Через несколько секунд дым кольцом охватил мотор. Самолет, продолжая набирать высоту, начал медленно крениться влево, потеряв скорость, перевернулся через крыло, вошел в штопор и в 800 метрах от аэродрома врезался в землю. Летчика выбросило из кабины, он погиб, а самолет сгорел.

Вечером похоронили мы товарища на краснодонском кладбище. Провожали гроб тысячи жителей города, они возложили много цветов на могилу Зыкова. Многие пожилые женщины и мужчины плакали. Очевидно, вспоминали своих близких, погибших на фронтах. Это была первая потеря в полку после гибели Лисавецкого и. Серикова под Барвенковом в марте 1942 года. Зыков погиб совсем молодым, в 21 год. Веселый, общительный, он любил поэзию, знал наизусть много стихов, декламировал с вдохновением. Сам пробовал писать стихи, которые нередко читал перед товарищами в полку.

Снова мы на полевом аэродроме у села Большой Должик, где находились зимой. Много воспоминаний у меня связано с этим аэродромом. С него вылетел я в декабре 1941 года на штурмовку артиллерийских позиций и получил первое ранение. А сейчас уже лето трудного сорок второго...

Поступали сведения, что из окружения пробиваются мелкими и крупными группами наши войска, необходимо было найти их и оказать им помощь. Командир полка майор Маркелов и поставил такую задачу перед летным составом. В вылете участвовали все боеготовые самолеты. Основной район поиска был Каменск-Лиховской. Долго [135] мы искали окруженцев, производя полеты над территорией, занятой врагом. Петр Середа стал кружиться над скошенным ровным полем, рядом с опушкой леса, и, обнаружив небольшую колонну людей, одетых в форму цвета хаки, произвел посадку, чтобы встретиться с командиром и сообщить ему маршрут следования к линии фронта. Остальные самолеты кружились над ним в два яруса. Середа жестом стал подзывать красноармейцев к себе, но они продолжали стоять. Тогда Петр вылез из кабины и направился к ним. Один из стоявших крикнул летчику, что они пленные. В это время из-за стогов сена выскочили гитлеровские автоматчики и, открыв на ходу огонь, бросились к советскому пилоту.

Середа побежал к самолету и, превозмогая боль от полученных пулевых ранений в левую ногу и плечо, с трудом залез в кабину. В это время немцы были уже в десятке метров от него. Петр дал полный газ мотору для взлета, но раненная нога не удержала направления, самолет резко развернулся и крылом своим сбил с ног первого подбежавшего фашиста. С большим усилием Середа удержал самолет от круговых движений и, проскочив между стогов сена, произвел акробатический взлет.

На высоте кровотечение из ран усилилось, пришлось снова немного снизиться. Не убирая шасси, Середа взял курс в сторону Новочеркасска и произвел там посадку. Его госпитализировали. Так вышел из строя один из лучших летчиков нашего полка, весельчак и наш общий любимец...

Еще несколько дней задержались мы на аэродроме Большой Должик, вступая в бой с немецкими бомбардировщиками, которые большими группами летели к переправам через реку Дон. До слез обидно было, что у нас не хватало сил и средств для нанесения достойного удара по врагу.

Гитлеровская авиация, имея превосходство в воздухе, бросила большие силы на то, чтобы сорвать переправу [136] наших войск и техники через Дон. Истребители МЕ-109 и МЕ-110 на бреющем полете расстреливали людей, уничтожали лодки и другие переправочные средства огнем из пушек и бомбами. Когда вражеское командование усилило натиск с воздуха, мы перелетели на аэродром Нахичевань и полностью переключились на прикрытие переправ. В воздухе непрерывно шли тяжелые бои. Штаб дивизии требовал поднимать в воздух все имеющиеся дополнительные силы. Так оказалась в небе последняя пара самолетов, пилотируемых командиром полка Маркеловым и старшим лейтенантом Семеновым. Они пошли на перехват группы бомбардировщиков, приближавшихся к переправе для бомбежки мест скопления людей и техники. У переправ как на левом, так и на правом берегах Дона их было так много, что любая сброшенная бомба унесла бы десятки человеческих жизнен.

Пара Маркелова с набором высоты полетела навстречу вражеским бомбардировщикам, самоуверенно шедшим без истребителей сопровождения. После первой атаки Маркелов поджег Ю-88. К этому времени из Таганрога подошли две группы немецких истребителей. Первая группа в составе шести МЕ-109 с ходу вступила в бой. Вторую группу в составе четырех МЕ-109 Маркелов не обнаружил, так как был отвлечен боем с первой группой. Семенов, видя, что четыре «мессершмитта» производят атаку, решил отсечь противника от своего командира и развернулся в лоб врагу, но немецкие летчики на большой скорости проскочили мимо Семенова, и первая пара атаковала Маркелова. К счастью, вражеские стервятники промахнулись.

Маркелов в это время заметил, что правее его самолета прошла трасса пуль, и резко ввел свой самолет в левый боевой разворот. Вторая пара противника догнала Маркелова и очередью из всех точек подбила его самолет. Маркелов получил ранение в левую руку и в ногу. Из-под капота мотора с правой стороны повалил черный дым, через некоторое [137] время показалось и пламя. В любое время мог вспыхнуть самолет. Командир полка немедленно выключил зажигание мотора, перекрыл кран бензинового бака и ввел самолет в глубокое скольжение, положив его на левое крыло. На высоте около 500 метров удалось сбить пламя, но для верности Маркелов подержал самолет в скольжении. Вывел из скольжения на высоте 350–400 метров, осмотрел местность перед собой, выпустил шасси, произвел посадку недалеко от артиллерийской позиции. Бойцы оказали летчику первую медицинскую помощь, посадили в грузовую машину и вместе с ранеными отправили в Ростов.

А с Семеновым произошло следующее: он увидел, что Маркелов в азарте боя не замечает четверку МЕ-109, которая на большой скорости атакует снизу. Развернулся в лоб им, но не смог помешать первой паре, а ведущего второй пары сбил. Тут же его атаковали сверху. С первой атаки Николай почувствовал удар по руке и ногам. В горячке боя боли не ощутил. Со второй атаки ему подбили мотор. Он не горел, но стал давать частые перебои в работе, и тяга заметно упала.

Семенов пошел на восток, рассчитывая дотянуть до аэродрома у станицы Койсуг, сразу за Доном, на который должны были сесть после боя. Мотор совсем плохо стал тянуть, а тут еще над головой висят истребители противника. Самолет едва перетянул через Дон. Семенов произвел посадку с убранными шасси на фюзеляж.

Когда вылез из кабины, почувствовал, что ноги вязнут в топи, сделал шаг и сразу же со стоном упал. Обе ноги были прострелены, кровью залиты сапоги. Только теперь обратил внимание на свою раненую левую руку. С трудом поднялся, ухватившись здоровой рукой за фюзеляж самолета. Осмотрелся вокруг, но камыши заслоняли горизонт, видно было только над головой. Пот градом катился по лицу, заливал глаза. Идти не может, остается только ползти. Густой камыш мешает двигаться, прополз не более [138] 40 метров, а уже выбился из сил. Сознание притупилось, хотелось лечь и заснуть, но усилием воли отбросил это желание. Решил дать сигнал выстрелом из пистолета. Достал его из кобуры и только хотел нажать на курок, как увидел перед собой людей в форме пограничников. Выпустил пистолет из рук и радостно и торопливо заговорил: «Вот так, братцы, ничего не получается у меня, требуется ваша помощь». Один из них, широко улыбаясь, произнес: «Порядок, будете жить... Вы среди своих». Положили летчика на плащ-палатку и понесли. И часа не прошло, как раненого доставили в безопасное место, а оттуда на санитарной машине отправили в тыл.

...Солнце уже миновало зенит, когда по тревоге подняли все самолеты полка, в том числе и те, которые только что сели после выполнения боевого задания и не успели дозаправиться горючим. Нужно было уйти на запасный аэродром. Мы на малой высоте перелетели в Койсуг. Горючее было на исходе, поэтому посадку произвели гуськом, один за другим. Я шел третьим. В момент, когда садился Маскальчук, вражеская авиация бомбила железнодорожную станцию Батайск, где было большое скопление эшелонов с грузом и санитарных поездов с ранеными.

Часть бомб упала на окраину аэродрома Койсуг. Маскальчук, наблюдая за разрывами бомб, видимо, упустил момент выравнивания самолета для посадки и под углом врезался в землю, левым виском ударившись о прицельную раму. Его выбросило из кабины. Самолет скапотировал. Василия Борисовича отнесли в ближайшую хату, где, не приходя в сознание, он скончался. Погиб еще один наш боевой товарищ — первоклассный летчик, отважный офицер.

В тот день конца июля 1942 года, когда штабные машины выезжали из Ростова, их настигла вражеская авиация. Шофер, рядовой Соколовский, который вез Знамя полка и документы, решил замаскировать свой автобус и погнал его прямо по улице, потом свернул налево и остановился под деревьями. После бомбежки не нашел своих. Подъехав [139] к переправе, увидел, что мост взорван, люди кто на чем стремятся перебраться на левый берег. Здесь узнал, что уже идут уличные бои в Ростове с передовыми частями противника. Поехал на вокзал. Железнодорожный мост был цел, но как проехать по рельсам? С минуты на минуту может появиться враг. А в машине Знамя полка и боевые документы. Соколовский принимает решение — вдвоем с машинисткой штаба, которая ехала с ним, они сняли покрышки со всех колес и на одних дисках проехали по рельсам. Это, пожалуй, был единственный выход из создавшейся обстановки, и его использовал находчивый боец. Боевое Знамя части было спасено благодаря смелости, рядового Соколовского, за что он был награжден медалью «За боевые заслуги»...

Наш полковой врач К.. С. Кондрычин разыскал Николая Семенова на железнодорожной станции Батайск и увез к себе в станицу Койсуг. Он доложил командиру полка о состоянии раненого летчика и предупредил, что если в ближайшие день-два его не госпитализируют, то дело может кончиться плохо, так как раны обработаны недостаточно квалифицированно. Из штаба полка по телефону доложили об этом командованию дивизии и попросили самолет ПО-2 для эвакуации Семенова до города Сальска. Доставку его туда поручили мне. Командир полка выделил истребители для сопровождения. Они должны были прикрывать нас от вражеских самолетов, которые в то время рыскали вдоль шоссейных и железных дорог, охотясь за отдельными машинами, самолетами связи и эшелонами.

Отлетев километров 60–70 от Батайска, я дал установленный сигнал истребителям, что они могут вернуться, а сам, чтобы уменьшить вероятность встречи с противником, направился над степью, где не было шоссейных и железных дорог.

К Сальску подошел на бреющем полете с юга. На окраин города, на площадке, стояло несколько санитарных [140] самолетов ПО-2, которые готовились к вылету. После посадки подрулил ближе к группе технического состава. Выключил мотор. Спрашиваю, есть ли транспорт для доставки раненого до госпиталя. Один из группы, видимо старший — с тремя кубиками на петлицах, ответил, что никаких транспортных средств под рукой нет.

Другого выхода не было, надо нести раненого на руках, а госпиталь находится в двух километрах. Семенов — парень плотный, килограммов под восемьдесят. Хотя для своего роста и комплекции я был хорошо развит физически, все же нести его на такое расстояние было непросто. Здоровой рукой Коля обхватил меня за шею, и понес я его на руках. Прошел метров пятьсот. Остановился, чтобы немного передохнуть. В это время из переулка выехал мужчина на телеге. Видя мое положение, он остановился. Помог переложить Семенова к себе на телегу и довез до госпиталя.

Подошла женщина военврач в белом халате и на ходу велела занести раненого на второй этаж. Я снова взял Николая на руки и поднял его наверх. Семенова положили на матраце прямо в коридоре. Военврач дала кому-то указание: «Раненого летчика включить в список эвакуируемых в первую очередь».

Я попрощался с Семеновым и, вполне уверенный, что сделал все, что необходимо, направился к выходу. Только вышел из госпиталя, как две девятки бомбардировщиков в четком строю начали заходить на бомбометание по станции Сальск, где стояли санитарные поезда с ранеными. В течение нескольких минут на них были обрушены десятки тонн смертоносного груза.

Не помню, сколько я стоял, удрученный происходящим, и до сих пор не могу объяснить, как я тогда оказался на станции. Трудно передать словами, что там творилось. Всюду тела погибших. Те, которые чудом остались в живых, в страхе метались из стороны в сторону. Раздирали [141] душу стоны, плач и мольба о помощи. Носилок не хватало и людей — тоже. Многие вагоны горели. Местные жители бросились на помощь. Люди вытаскивали на себе раненых из горящих вагонов...

Я побежал обратно в госпиталь. Увидев меня, Семенов стал просить: «Кубати, не оставляй меня здесь, забери с собой». До госпиталя уже дошла весть о трагедии на вокзале, и раненые беспокоились о своей судьбе. Трудно было узнать Николая. Он был бледен как воск. С широко раскрытыми, полными тревоги глазами, он, опираясь на здоровую руку, пытался приподняться мне навстречу. Снова взял я друга на руки и понес обратно на аэродром. С большим трудом донес до стоянки самолета. И только оказавшись в кабине ПО-2, Коля стал похож на себя. Он успокоился, даже улыбался. Запустил я мотор, и мы полетели...

Посадку произвел у Пятигорска. В полк, находившийся в то время в станице Терновской, вернулся я через два дня вечером, в тот момент, когда часть получила приказ перебазироваться в Ставрополь. Командир полка Маркелов спросил, был ли я в Нальчике? Я ответил честно, что был. Там я узнал, что мой брат Кабарт заканчивает танковое училище в Пятигорске. Признался, что на второй день перелетел из Нальчика в Пятигорск, нашел своего брата и по просьбе его товарищей выступил перед курсантами...

Остаток дня мы с братом провели вместе. Его интересовало все, что касалось танковых частей, но я не мог удовлетворить его любопытство, просто я не знал, что ему сказать о наших танках. Понаслышке я знал, что лучше других показали себя в боях танки Т-34, и посоветовал ему тоже стремиться в полк, который вооружен этими машинами. Кабарт также интересовался нашими самолетами, спросил, какой советский истребитель считается лучшим. Естественно, я похвалил самолеты ЯК-1, ИЛ-2, ПЕ-2.

Эта была наша последняя встреча. Служил он в 1-й танковой [142] армии, которой командовал генерал М. Е. Катуков, в бригаде полковника Горелова. Воевали танкисты отважно, и мой брат Кабарт Локманович не уступал своим друзьям в смелости. Он был участником боев на Курской дуге, освобождал Киев. Погиб Кабарт в апреле 1944 года при освобождении города Черткова.

Горько потерять родного брата. Но я горжусь им. Кабарт до конца остался верен воинскому долгу, он отважно сражался с захватчиками за Родину. Об этом свидетельствуют воспоминания знавших его людей. Бывший командир танкового взвода 1-й Краснознаменной гвардейской танковой бригады Иван Семенович Донской пишет:

«В 1943 году, когда шли ожесточенные бои на Курской дуге под с. Обоянь, Яковлеве, Зоренские Дворы, я со взводом танков попал в сложную обстановку: фашистские танки и самоходки лезли напролом, многие ребята шли на таран «тигров» и «пантер». Все дрались из последних сил. Земля горела, пылали танки — и немецкие, и наши. В моем взводе осталось всего три танка, а фашисты, несмотря на большие потери, все шли и шли в атаку. Мы должны были любой ценой удержать позицию, остановить разъяренного врага до подхода наших войск или погибнуть. Третьего пути вообще не существовало. И вдруг с совершенно «незапланированной» стороны появилась колонна танков: на помощь шли «тридцатьчетверки» из нашей бригады. Они с ходу вступили в бой с немецкими танками, и те, не выдержав натиска, стали удирать. Наблюдая за молниеносно изменившейся ситуацией, я обратил внимание на один из наших танков, экипаж которого выделялся своей дерзостью и удалью. После боя я встретился со своими спасителями. Разыскал тот танк, который задавал тон в бою. Хотелось обняться с героическим экипажем. Командиром его оказался мой земляк по Кавказу Кабарт Карданов. Мы долго не отпускали друг друга из объятий. С тех минут мы стали как братья... Он рассказал мне о своей Кабардино-Балкарии, о большой [143] горе Эльбрус, о гостеприимстве и трудолюбии народов своей республики, о родных и друзьях...

Шла весна 1944 года... Перед нашей армией стоит задача первой форсировать Днестр, отрезать немцам пути отхода к Карпатам, стремительным ударом разбить их еще до переправы через реку...»

Дальше в письме И. Донского говорилось о гибели Кабарта.

«...Последний орден, полученный К. Кардановым, был снят товарищами с его груди, — пишет Иван Семенович. — Завернули орден в носовой платочек, извлеченный из кармана Кабарта (платочек был чистенький, видимо, чей-то подарок), и отправили в штаб бригады. Можете понять человека, потерявшего близкого фронтового друга. Над могилой Кабарта и других наших боевых друзей мы поклялись отомстить фашистам за них».

Генерал-майор бронетанковых войск Герой Советского Союза В. А. Бочковский:

«...Отрядом танков, участвовавших в боях за город Чертков, командовал я. Состав экипажа танка Кабарта Карданова я сейчас не помню, но знаю, что в живых тогда остался только механик-водитель, который впоследствии был переведен в экипаж лейтенанта Шарлая и погиб с ним через неделю в боях за город Коломыя. За день до овладения городом Чертковом мой батальон атаковал деревню Козловка. Первыми ворвались туда Духов, Карданов и Сирик, которые буквально врезались в гущу гитлеровцев. В бою за деревню Сороцко Карданов участвовал в атаке на колонну танков и уничтожил два танка. В ночь на 20 марта 1944 года отбивали сильную атаку немцев в районе Глещавы. В бою особо отличились Духов, Карданов, Шарлай, Бондарь, Катаев, которые в упор расстреливали танки противника, находясь почти в полном окружении.

Вместе с батальоном Карданов ворвался утром в населенный пункт Трембовля, давил гусеницами пехоту и обозы врага. Он проявил исключительный героизм и презрение [144] к смерти в боях за деревни Сухостав, Яблунов, где были захвачены 4 танка, 13 зенитных орудий, 78 автомашин. Затем участвовал во встречном бою с колоннами немецкой техники, где наши танки башня к башне сразились с фашистами, чтобы не допустить их в г. Чертков. В город мы ворвались с севера... Захватили первые дома. Карданов устремился вперед по улице, с ходу расстрелял танк Т-4 и по плану должен был повернуть на другую улицу, но увидел уходящий бронетранспортер, догнал и таранил его, опрокинул немецкую пехоту на мостовую. А потом погнался за вторым бронетранспортером, но попал в засаду «тигра» и, не успев по нему выстрелить, получил пробоины в борту танка...»

Как отмечено в наградном листе, составленном на брата, он после занятия местечка Трембовля продолжал преследовать поспешно отходящего противника. В тот же день в районе селений Сухостав и Яблунов танк Кабарта отрезал пути отхода вражеской колонны, уничтожив при этом 2 пушки и до 20 солдат и офицеров, 23 марта его танк успешно форсировал реку Серет и неожиданно для врага ворвался в город Чертков. В течение четырех часов вел уличные бои с танками и самоходной артиллерией противника. В бою уничтожил два танка, пушку и зенитную установку, истребил до 40 солдат и офицеров. В этом бою и погибли мой любимый брат Кабарт и его друг Дегтярев. Их похоронили на центральной площади города.

Летом 1942 года на Северном Кавказе для нас сложилась крайне неблагоприятная обстановка. Войска отходили по всему фронту на юг и на юго-восток. На Сальском и Ставропольском направлениях враг наступал крупными силами танковых соединений — 1-я танковая армия и 40-й танковый корпус 4-й танковой армии. Позже часть сил [145] 1-й танковой армии повернула на Армавирское направление для поддержки 17-й полевой армии.

Вражеское командование для действий на Кавказе имело до 1000 самолетов и использовало их для массированных ударов то на Краснодарском, то на Моздокском направлениях. Противник превосходил наши войска в живой силе и технике, особенно в танках и авиации.

Нашим войскам необходимо было оторваться от противника, перегруппировать свои силы и перейти к жесткой обороне. Сухопутные части поддерживала 4-я воздушная армия, которая имела всего 130 боевых самолетов{2}. Но ее штаб в тех условиях не всегда имел устойчивую связь со всеми частями, командиры нередко сами принимали план действий. Летчики наносили по противнику удары, стремясь максимально задержать или замедлить темп наступления врага. Необходимо было выиграть время, накопить силы для организации обороны и отпора захватчикам.

Наш 88-й авиаполк непрерывно вел воздушную разведку, сочетая ее со штурмовкой передовых частей противника. Иногда приходилось штурмовать в 3–4 километрах от аэродрома, с посадкой на запасный аэродром. Так, например, было под станицей Петровской, когда с командиром эскадрильи старшим лейтенантом Максименко мы полетели на разведку войск противника. В 6–8 километрах юго-западнее станицы обнаружили большое скопление танков, самоходной артиллерии и автомашин с людьми — всего до 100 единиц боевой техники.

Максименко хладнокровно и четко управлял боем. Вероятно, в такие моменты он вспоминал родную мать, которая осталась в горящем городе Харцызске, и фронтовые дороги, усеянные трупами детей, стариков, женщин, расстрелянных гитлеровскими летчиками. Но ему, как и любому [146] из нас, придавало силы сознание того, что крыло в крыло с ним идут в бой товарищи, готовые в любую секунду обрушить огневую мощь своих И-16 на ненавистного врага. У каждого из нас был к нему свой счет, каждый шел на схватку с фашистами, пылая ненавистью.

При подлете к цели со всех сторон протянулись к нам огненные шнуры трассирующих пуль. До скрипа в зубах сжимаем челюсти, припадаем к прицелу. Выполняем атаку за атакой. Ох, как мечутся фашисты из стороны в сторону под напором смертоносного огня наших «ишачков».

Пусть оккупанты получат сполна. Нажимаю на гашетки — самолет нервно дрожит от залпа. Светящиеся точки, которые тянулись к нам, гаснут одна за другой. Еще минута — и круг замкнут над целью. Одна машина выходит из пикирования, огонь открывает следующий за ним самолет, и так десятки раз. Вот так и отвечаем мы за кровь, за смерть, за слезы и горе матерей, детей и отцов. Нет, это еще не все! Наша месть будет продолжаться до тех пор, пока останется хоть один оккупант на нашей земле. Мы не забыли и не забудем зверств гитлеровцев. Кровь стынет в жилах, когда вспоминаешь, как дети, женщины и старики, которые шли на восток с узелками на плечах, истекая кровью, падали от пуль фашистских летчиков.

* * *

Мы давно привыкли к лаконичным приказам: «В пяти километрах западнее населенного пункта Н. артиллерийская позиция — уничтожить!»

Ведущим группы назначен капитан В. А. Колесник, мне приказано обеспечить прикрытие. Ему требуется не более двух-трех минут на уточнение задачи и на определение места каждого в боевом порядке. Все летчики опытные, хорошо знают друг друга, не раз участвовали вместе в воздушных схватках. Все мы давно сроднились. Нас ведет в бой наша партия, у нас одно Отечество. Все мы сыновья [147] разных народов, но защищаем одну землю — Советскую, преданно и мужественно. Мы родились, росли, учились и работали в разных краях и областях нашей Отчизны. Разными путями пришли в авиацию, но оказались в одном полку, где в огне сражений окрепли наша дружба, наше братство.

Мы с болью в сердце переживаем за родных и близких Максименко, Князева, Колесника, которые временно оказались на оккупированной земле, теперь настает их очередь волноваться и за меня, так как враг приближался к моим родным местам.

...Под крылом простирается залитая солнцем земля. Но теперь сюда пришел жестокий враг. Он уничтожает советских людей, предает огню наши города и села.

Мы внимательно наблюдаем за облаками, плывущими со стороны гор. Немецкие летчики умеют маскироваться в разрывах между облаками для сближения на дистанцию прицельного огня. Если это им удавалось, они расходились попарно для атаки с разных сторон, вынуждая нас принимать бой в невыгодных условиях.

До цели осталось минуты три. Ведущий принимает все меры предосторожности, чтобы группа незамеченной как можно ближе подошла к ней. Искусно маневрируя между холмами, предельно прижимаемся к земле. Район расположения цели уже виден. Доворачивая влево, ударная группа одновременно идет в атаку. Она оказалась неожиданной. Наблюдатели за воздухом просмотрели нас, и огонь открыть успела только одна зенитная пушка. С первого же захода половина прислуги пушек была уничтожена, остальная начала разбегаться, боясь, что снаряды в ящиках взорвутся.

Пока наши штурмовали цель, я наблюдал за воздухом, одновременно подавляя зенитные средства противника. Ведущий подал команду следовать домой. Мне приказано прикрыть сбор группы и отход от цели. И вдруг на горизонте появились едва заметные четыре точки. Даю [148] сигнал: «Внимание, противник идет наперехват!» И тут же приготовился к воздушному бою. Но вот еще две точки, за ними еще четыре. Нас всего шестеро. Шестеро против десяти.

По плотности и характеру боевого порядка самолетов неприятеля видно, что он решил мощным ударом на большой скорости расчленить нас, а идущая сзади шестерка обрушится на нас, чтобы обеспечить твердую огневую связь. Мы быстро рассредоточились по высоте и фронту. При отходе от цели нами часто применялся маневр «ножницы». Этот вид маневра обеспечивает отражение атаки противника с задней полусферы, не нарушая своего боевого порядка, и быстрый выход из опасной зоны.

Истребители противника приблизились. Заметен характерный черный след, значит, идут в максимальном режиме. Пора! Разворачиваюсь и иду в лоб, а фашисты не проявляют никаких признаков волнения. Идем навстречу друг другу почти на одной высоте. Дистанция быстро сокращается. Смотрю на приближающийся самолет и стараюсь его удержать в сетке прицела. Ощущение такое, будто часы остановились. Глаза напряженно смотрят в одну-единственную точку, которая сама идет на смерть и несет с собой смерть. Малейшего движения достаточно, чтобы пулеметная очередь прошла мимо цели. Все рассчитано на секунды и даже доли секунды.

Самое главное — не торопиться и не упустить момент открытия огня. Пальцы через кожаные перчатки ощущают металлический холодок гашеток. Нет такой силы, которая оторвала бы мой взгляд от прицела. Светлые вспышки обрамляют полукруг верхнего капота мотора противника. И сразу стало, легче. Немец открыл огонь с дальней дистанции. Он промахнулся, теперь моя очередь. Всего несколько секунд длится атака, а кажется — ей не будет конца. Самолет мелко дрожит от залповой стрельбы со всех точек. Гитлеровцы не выдержали лобовой атаки и сразу уклонились от нее. [149]

Приближалась вторая волна, из шести самолетов. В первой схватке самолет моего ведомого повредили, он снизился и присоединился к ударной группе. Остаюсь один выше ударной группы. Мне несложно пристроиться к общей группе, но уже поздно, могу подставить свой хвост приближающейся шестерке. Раскаленные огненные шары трассирующих пуль и снарядов очередь за очередью пролетают то слева, то справа, то над головой.

Пришлось бы нам всем туго, если бы не подоспела группа Князева, которая сверху атаковала противника и разрядила обстановку. Немецкие летчики прекратили атаки и пара за парой потянулись на запад...

В станице Архангельской нас ознакомили с приказом № 227 Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, в котором однозначно было подчеркнуто: «Ни шагу назад!». Приказ сыграл огромную роль в мобилизации людских и экономических ресурсов страны для отпора врагу. Это был приказ партии и Советского правительства сыновьям и дочерям Родины — сделать все для разгрома врага. Армейские коммунисты проводили большую работу среди бойцов по разъяснению положения на всех фронтах, мобилизации их на решительный отпор захватчикам.

...Утром полетели на прикрытие железнодорожных станций Минеральные Воды и Георгиевск. В течение дня мы несколько раз встречали немецкие самолеты Ю-88, которые, заметив наши И-16, отворачивались и уходили в сторону. Погода стояла безоблачная, и издалека видно было скопление большого количества эшелонов. К концу дня 18 самолетов Ю-88 осуществили налет, но мы были готовы к этому, в завязавшемся воздушном бою сбили один Ю-88, остальные, разбросав бомбы, ушли. Последующие налеты фашисты производили уже в сопровождении истребителей. Вражеская авиация бомбила наши войска на марше и в районах сосредоточения, курортные города, где находились на излечении бойцы и командиры.

Вновь приходится нам менять аэродром. [150]