В небе Донбасса

Морозы стояли лютые. Очень часто пуржило. Самолеты заносило снегом до уровня кабины. Опять доставалось техническому составу. Днем ребята чистили снег на стоянках и рулежных дорожках, одновременно обслуживали вылеты самолетов на задание. Ночью ремонтировали технику, несли охранную службу.

Село Ровеньки, близ которого был расположен наш новый аэродром Лозы, навсегда осталось у меня в памяти. Первого января 1942 года начальник политического отдела дивизии старший батальонный комиссар Пустоваров вручил мне здесь билет члена партии коммунистов. Помню его слова: «Держи, джигит, помни и носи его всегда у сердца».

В партию вступали мы по зову сердца, считали за великую честь коммунистами сражаться с врагом. К вступлению в партию готовил нас всеми нами уважаемый комиссар Василий Ефимович Потасьев. Он всегда говорил, что для истинного патриота Родины нет более высокой чести, чем принадлежать к Коммунистической партии, созданной великим Лениным. [95]

Мое поколение выдержало испытание огнем, оправдало доверие партии и народа. Мы гордимся этим. В минуты раздумий мы, уже ветераны, задаем себе вопрос: как поведет себя нынешнее молодое поколение, если империалисты все же попытаются напасть на нашу. Родину. И отвечаем сами себе: оно с честью оправдает наше доверие, и массовый героизм и отвага будут проявлены еще в большем масштабе, чем это имело место в тяжелые годы минувшей войны...

Боевые будни продолжались. Комиссар полка В. Е. Потасьев обязал всех летчиков на каждый вылет брать с собой максимальное количество листовок и разбрасывать их на территории, занятой противником. Самым первым вылетел с листовками я. Эта кампания приобрела широкий размах, и летчики с охотой включились в соревнование за то, чтобы как можно больше разбросать листовок за один день, вылет. Количество листовок, разбросанных за один вылет, я довел до 12 тысяч штук. Неоднократно комиссар полка Потасьев ставил меня другим в пример. Вот так, и без выстрелов, нам приходилось бороться с врагом.

Командованию стало известно, что на железнодорожной станции Горловка гитлеровцы разгрузили эшелон танков. Необходимо было выяснить, куда и в каком направлении перебросил их противник. За день мы ничего не нашли. В конце дня последним вылетел лейтенант В. А. Колесник в паре с сержантом П. М. Лазюкой. Только перелетели линию фронта — попали в сильный снегопад. Ведущий дал команду Лазюке ближе подойти к нему и не отрываться, а сам все внимание сосредоточил на том, чтобы не заблудиться, и в то же время держал в поле зрения лежащую под ним местность. Низкие облака и снегопад резко ограничили горизонтальную видимость, только непосредственно вблизи себя можно было разглядеть предметы.

Облетели намеченный маршрут, но ничего не обнаружили. [96] Время позднее, уже стемнело и горючего тоже маловато осталось. Пора возвращаться домой. Пролетели город Дебальцево, оказались над лесной опушкой. «Вроде здесь уже были», — думает Колесник. В это время сержант Лазюка прибавил газу, вышел вперед и показал: справа по борту — костер.

Ведущий развернулся и начал тщательно, на самой малой высоте, облетывать лесной массив. В нем обнаружили несколько небольших костров. Очевидно, надеясь, что снегопад и низкие облака надежно маскируют их, немецкие танкисты решили погреться у огня.

При первом появлении наших самолетов вражеские зенитные средства молчали. При повторном — у гитлеровцев нервы не выдержали, и они начали интенсивно обстреливать летчиков. Так Колесник и Лазюка обнаружили «пропавшие» танки противника.

Посадку произвели на пределе горючего. После доклада об обнаружении танков противника и о том, какую находчивость проявил в разведке Лазюка, комиссар полка Потасьев крепко обнял обоих летчиков. Командир полка объявил им благодарность за отличную разведку, представил Колесника к правительственной награде, а сержанта Лазюку к внеочередному воинскому званию лейтенанта...

Несмотря на сильные морозы и частые заносы, летчики неослабно вели боевую работу. По указанию командования армии мы переключились на уничтожение подвижных средств — паровозов и железнодорожных составов, автомобильного и гужевого транспорта на дорогах в прифронтовой полосе. Постоянно держали под неослабным наблюдением дороги и железнодорожные станции городов Горловка, Макеевка. Краматорск, Дебальцево, Константиновская, Красный Луч, Харцызск, Сталино (Донецк), Иловайская и других. При обнаружении подвижного состава немедленно наносили штурмовой удар.

Отчий дом В. И. Максименко находился недалеко от [97] железнодорожной станции города Харцызска. Там осталась его мать. Василий переживал за нее — как она там в оккупации, жива ли, здорова? Летали мы часто с Максименко на штурмовку железнодорожных станций разных городов и автомобильных дорог, и он никогда не терял самообладания. Но в тот день впервые я увидел его очень взволнованным. Нам предстояло совершить налет на железнодорожную станцию Харцызок, где, по данным разведки, сосредоточилось несколько вражеских эшелонов с солдатами, боевой техникой и военными грузами. Василий Иванович на бумаге начертил план города, отметил характерные ориентиры для захода на цель и заодно указал место, где стоит его родной дом.

Указание комиссара полка Потасьева было такое: ни В коем случае не «циркачить» над домом Максименко, чтобы не привлечь внимания гитлеровских приспешников, которые могли выдать врагу мать Василия Ивановича. А дабы по ошибке никому не оказаться над домом Максименко, было принято решение: выход на цель совершить на бреющем полете в правом пеленге.

Ведущий группы Василий Максименко точно над домом выполнил горку и пошел свечой вверх, а мы все за ним, один за другим цепочкой с левым доворотом пикируем на цель. Замыкаем круг над целью. Держим под строгим контролем выходы от станции.

Первый удар наносим только пушечно-пулеметным огнем, направив его, в первую очередь, на паровозы, чтобы в последующие атаки реактивными снарядами уничтожить их. После первого захода один паровоз стал набирать скорость, отцепившись от состава. Максименко и сержант Босенко метким огнем уничтожили его.

Каждый раз, выходя из атаки, набирая высоту с левым разворотом, мы наблюдали добротный дом, аккуратно побеленный, с голубыми закрытыми ставнями.

Мы летали много раз на штурмовку железнодорожной станции города Харцызска и видели, что ставни в доме [98] Максименко всегда закрыты. Никто не подавал признаков жизни. Это беспокоило нашего командира и нас. После освобождения города Харцызска советскими войсками, к счастью, оказалось, что мать нашего боевого друга жива и здорова.

Как потом мы узнали из ее писем, она догадывалась, что где-то недалеко воюет сынок. Писала она, что много самолетов летали сюда и днем и ночью. Некоторые дома вблизи железнодорожной станции пострадали, но около ее дома не упала ни одна бомба. «Видать, они знали, что в этом доме живет мать летчика», — так по своей простоте рассуждала она в своем письме к сыну, а на самом деле о ее доме знали только летчики нашего полка...

В период с января по март 1942 года полк вел боевые действия в сложных погодных условиях. Штурмовыми действиями было уничтожено и выведено из строя 134 автомашины, 2 легких танка, 36 зенитных орудий и зенитных пулеметов, 2 цистерны с горючим, 92 подводы с грузами, 4 паровоза, 12 вагонов, до 1800 солдат и офицеров противника, сбито в воздушных боях 2 самолета. Полк в боях потерь не имел.

Из нашего строя выбыл тогда лейтенант Семен Сливко, который после выполнения боевого задания потерпел аварию при посадке на аэродром и от полученных ран скончался. Похоронили мы его на кладбище в селе Ровеньки. На фронтовой дороге появилась еще одна скромная красная металлическая звездочка, приколоченная гвоздем к березовому столбику. Смерть Семена Сливко тяжелее всех переживал Василий Колесник. Они вместе учились в Чугуевском авиационном училище, были большими друзьями. [99]

* * *

На фронте часто случалось, что авиационных моторов и деталей самолета в нужный момент на складах не оказывалось. Посылать машину за этими деталями и агрегатами куда-то — значит терять время. Поэтому гораздо выгоднее было созвониться с авиаремонтной мастерской и договориться о смене двигателя, перегнав самолет к ним, что мы и делали.

...Пригнал я свой самолет в мастерские, которые были расположены в Новочеркасске. Здесь впервые увидел немецкий истребитель МЕ-109 на земле — трофей наших бойцов, на котором Александр Покрышкин летал в ближний тыл противника для разведки.

Внешний вид самолета МЕ-109 полностью соответствовал прозвищу, данному ему нашими летчиками — «худой». У него фюзеляж тонкий, длинный, крылья прямые, тонкие, хвостовое оперение маленькое, база шасси очень узкая.

После возвращения из Новочеркасска полетел я в паре с Н. И. Сидоровым на разведку к железнодорожной станции Иловайская. Погода способствовала выполнению задания. Была сплошная облачность высотой 400–500 метров, стояла серая мгла.

Оставив позади линию фронта, полетели в 5–7 километрах севернее Иловайской, потом повернули вправо и взяли курс в направлении Харцызска. Гитлеровцы знали, что мы интересуемся этой станцией и часто совершаем налеты на нее. Расчет был такой: заметив, что два советских самолета-разведчика полетели в направлении на Харцызск, немцы непременно сообщат туда и на ближайший аэродром, где базировались истребители.

Мы пролетели минут пять, потом повернули влево и оказались в глубине территории, занятой противником. Снизились до минимальной высоты и подошли с тыла к станции Иловайская. Выполнили горку и с пикирования [100] нанесли удар реактивными снарядами и пушечно-пулеметным огнем. На станции находились два эшелона, около которых было довольно многолюдно и оживленно. Трудно было определить, шла погрузка или разгрузка людей. Боевой техники не было видно, вагоны все были крытыми.

Выполнили всего один заход, но удачно. Ушли от цели на бреющем полете. Не успели отлететь и на 10 километров, как увидели справа и слева выше нас и на земле разрывы снарядов. Это говорило о том, что противник сосредоточил здесь большие силы противовоздушной обороны.

После нас часа через три полетел туда с напарником В. А. Князев. Он слышал, когда я докладывал разведывательные данные, и был в курсе, что Иловайская сильно прикрыта зенитными средствами, а ближайшими аэродромами, где базировались истребители противника, были Таганрог и Сталино (Донецк).

В. А. Князев, опытный и хорошо подготовленный летчик, при полете вообще не приблизился к станции, а ушел далеко на север и оттуда на бреющем полете вдоль железнодорожной линии подлетел к цели незамеченным. Над целью выполнил горку, атаковал ее, зрительно запомнил, что там находится из подвижного состава. Так же на бреющем ушел. Немецкие зенитчики не сделали ни одного выстрела по паре Князева. Отлетев километров 40, он развернулся на восток и благополучно возвратился к себе.

* * *

Штаб полка и вторая эскадрилья перелетели на аэродром Большекрепинская, а первая эскадрилья по приказу вышестоящего штаба была направлена на аэродром Красная Поляна под Барвенковом.

Немецкая авиация в те дни производила частые налеты на наши сухопутные войска, районы сосредоточения резервов, объекты тыла, на узловые железнодорожные станции. [101]

Для отражения налетов авиации противника была налажена служба оповещения — посты ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи). Эти посты имели прямую телефонную связь со всеми аэродромами, где базировались истребители, что повышало оперативность по вызову своих истребителей в случае вражеского налета. Но они технически были слабо вооружены. Радиотехнических средств обнаружения воздушных целей практически в армии еще не было. Все вооружение постов ВНОС состояло из звукоуловителя, бинокля и телефона. Для обнаружения дальних воздушных целей, кроме бинокля, ничего не имелось. Звукоуловители — четыре трубы, похожие на граммофонную, ориентированные по странам света, — медленно вращались по азимуту на 360 градусов. Как только раздавался гул авиационного мотора, определяли его направление по азимутальному кругу. Наблюдатели в указанном направлении (секторе) искали цель биноклем. Осматривали воздушное пространство. После обнаружения воздушной цели визуально определяли ее принадлежность по опознавательным знакам, конфигурации самолета и только после этого докладывали начальнику поста ВНОС.

Пока сигнал доходил до командного пункта истребительного полка, противник, как правило, успевал долететь до аэродрома базирования истребителей, а чаще всего пролететь его. Фактически вылет наперехват приходилось осуществлять по «зрячему», то есть по наблюдаемой с аэродрома цели.

Если маршрут противника проходил вне видимости воздушной цели, то летчик после взлета направлялся к ближайшему посту ВНОС, который располагался в тылу на некотором расстоянии от линии фронта, вблизи определенных городов, железнодорожных узловых станций и других важных объектов, подлежащих прикрытию с воздуха в первую очередь.

Пост ВНОС выкладывал стрелу из полотнищ — летом белого, зимой черного или красного цвета. Летчик брал [102] курс в направлении, куда указывала стрела, и начинался визуальный поиск противника.

В хорошую погоду летчикам часто удавалось обнаруживать противника и уничтожать его. В пасмурную погоду встречи с противником были очень редкими и носили скорее случайный характер. Для поиска врага в облаках летчики не имели никаких активных средств и сами к этому не были подготовлены.

Такая система оповещения и обнаружения воздушного противника существовала до появления радиолокатора «РУС-2» (весна 1943 года).

...По вызову поста ВНОС мы вылетели с аэродрома Большекрепинская в район безымянной высоты. Мы успели перехватить противника. На этот раз бомбардировщиков не было. Шли истребители МЕ-109 с бомбами. Когда мы вступили в бой, «мессершмитты» беспорядочно сбросили бомбы и приняли бой.

Безуспешно покрутились в воздухе минут 10–12. Собрались уже возвращаться — каждая сторона на свою базу — мы фактически уже развернулись на восток, а немецкие летчики — на запад. И тогда лейтенант П. М. Лазюка заметил, что два самолета МЕ-109 пустились вдогонку за нашей группой. На самолете Лазюки было четыре реактивных снаряда, не израсходованных в бою. Он дал заградительный огонь залпом из всех снарядов, чтобы не дать противнику возможности атаковать нас сзади. Лазюка, не дожидаясь результата своей атаки, развернулся снова на восток, чтобы далеко не отрываться от общей группы. Все благополучно возвратились на свой аэродром.

Пока мы долетели до аэродрома и произвели посадку, из штаба стрелковой дивизии успели передать по телефону командованию полка благодарность летчикам, которые быстро прибыли к линии фронта, не дали немецким самолетам штурмовать их и сбили два МЕ-109.

На командном пункте командир, прежде чем выслушать [103] результаты боевого вылета, спросил: «Кто из вас сбил самолет противника?» Мы переглянулись, каждый ответил, что не сбивал. Потом командир спросил: «А кто при уходе от линии фронта развернулся и пустил залпом четыре реактивных снаряда?» Довольно нерешительно отозвался Лазюка. И здесь только все мы, в том числе и сам Лазюка, узнали, что реактивные снаряды, пущенные залпом, поразили сразу два немецких самолета. Оба упали в районе безымянной высоты на нашей стороне.

Подобные случаи и раньше бывали, но, как правило, если никто не видел, кто сбил самолет, то записывали его на боевой счет всей группы.

Второй вылет мы совершили для прикрытия самолета-разведчика ПЕ-2. Перед его экипажем была поставлена задача на высоте не более 3500–4000 метров сфотографировать оборонительные рубежи противника вдоль линии фронта по реке Миус, где вражеские войска хорошо закрепились.

Ведущим группы истребителей назначили старшего лейтенанта В. Б. Маскальчука. Он был постарше нас и как летчик поопытнее. Мы все летели на самолетах И-16, которые по своим летно-тактическим данным значительно уступали самолету ПЕ-2.

Маршрут для фотографирования был задан командиру ПЕ-2 штабом армии. Все мы общей группой долетели до пункта начала фотографирования в режиме набора высоты. Экипаж ПЕ-2 должен был сфотографировать линию обороны вражеских войск от Иловайской до Таганрога.

В горизонтальном полете мы отставали от самолета ПЕ-2. Поэтому Маскальчук разбил группу истребителей на три подгруппы по два самолета в каждой. Сам ведущий в паре с сержантом Л. А. Босенко стал барражировать ближе к Таганрогу, откуда мы ожидали взлета истребителей противника. Я с Н. И. Сидоровым остался в районе Матвеева Кургана и севернее меня, ближе к Иловайской, В. А. Колесник с П. М. Лазюкой. Все мы были лишены [104] возможности в случае нужды быстро оказать помощь экипажу ПЕ-2 всем составом. Мы могли только отбить атаку противника, именно в той зоне, где каждый из нас находился. Как и следовало ожидать, когда наш разведчик оказался в районе Таганрога, немецкие летчики начали взлетать. Первая пара МЕ-109 без особого труда ушла от Маскальчука и направилась с набором высоты в мою зону, куда к этому времени приближался экипаж самолета ПЕ-2.

Маскальчук заметил, что одна пара МЕ-109 выруливает для взлета, а еще на стоянке на двух самолетах запущены моторы. Маскальчук с напарником пошли в атаку на первую пару МЕ-109. Заметив пикирующие советские самолеты, немецкие летчики выскочили из кабин и убежали в укрытие. К этому моменту заговорила многочисленная немецкая зенитная артиллерия всех калибров. Она вела огонь очень плотно, повторной атаки произвести не было никакой возможности, не рискуя быть уничтоженным, поэтому Маскальчук и Босенко поступили вполне разумно, уйдя на большой скорости бреющим полетом от аэродрома противника.

После состоявшейся паузы со взлетом немецкие истребители уже не могли догнать ПЕ-2. Первую пару МЕ-109, которая шла с набором высоты, мы с Сидоровым атаковали сверху. Вражеские летчики, очевидно, поздно заметили нас, поэтому вынуждены были уклониться от нашей атаки переворотом и со снижением. К этому времени экипаж самолета ПЕ-2 долетел до конечного пункта, успев дважды сфотографировать линию обороны вдоль реки Миус и на конечном участке маршрута вместе с парой Колесника развернулся и пошел в сторону нашего аэродрома.

Когда мы вернулись и доложили все это командиру полка Маркелову, посыльный сообщил, что командира ПЕ-2 вызывают к аппарату СТ-35 для доклада в штаб армии о результатах разведки. Все присутствующие слышали его подробный доклад, как и что было. Он настолько [105] был доволен исходом боевого вылета, что громко сказал в аппарат: «Товарищ ноль первый, это же маркелов-цы!»...

ПЕ-2 находился на нашем аэродроме два дня. За это время совершил несколько вылетов на фотографирование, но мы ни разу не позволили истребителям противника атаковать его. Мы тоже были горды, что особое задание высшего командования нами выполнено без замечания, что мы пользовались доверием командования, а это окрыляюще действовало на летный состав.

С аэродрома Большекрепинский мы перебазировались в Нахичевань, пригород Ростова-на-Дону, а оттуда перелетели в селение Алмазное Ворошиловградской области. Под аэродром использовали обыкновенное поле, где колхозники косили сено. Стога сена стояли ровными рядами. Взлет и посадку производили, ориентируясь по ним. После посадки самолеты выруливали к стогам и тщательно маскировали сеном.

С воздуха и с земли нельзя было определить, что на поле, где торчат десятки стогов сена, находятся боевые самолеты. Часто пролетали немецкие самолеты-разведчики через наш аэродром, но никакого интереса к нему не проявляли.

Для ближней разведки на этом направлении гитлеровское командование пользовалось двухмоторным, двухместным самолетом МЕ-110. Самолет имел мощное вооружение. В передней полусфере было установлено от четырех до шести пушек «Эрликон» и еще пара — в задней полусфере. Имел прицельное приспособление для бомбометания с пикирования. По своим летно-техническим характеристикам, по скорости, скороподъемности, энерговооруженности и стрелковому вооружению МЕ-110 значительно превосходил наши самолеты И-16, И-153. Летчики на самолете МЕ-110 при обнаружении наших самолетов типа И-16 и И-153 не покидали поля боя, продолжали выполнять задания. Как только мы к ним приближались, они [106] свободно уходили от нас как в горизонтальном, так и в вертикальном режиме полета. Здесь вполне уместен термин «не подпускали на пушечный выстрел». МЕ-110 — единственный из всех типов немецких самолетов, который смело шел в лобовую атаку против И-16 и И-153.

Имея большое количество авиационных скорострельных 20-мм пушек «Эрликон», они не боялись огня наших пулеметов ШКАСС. Огонь вражеские летчики открывали на встречных курсах с расстояния 1000–1200 метров. У нас эффективность огня достигала 200 метров, за этой границей происходило большое рассеивание пуль и резкое ослабление их убойной силы.

Снаряды на пушках «Эрликон» имели головку самоликвидатора: на дистанции 800 метров снаряды, если не попадали в цель, разрывались. Это создавало для нас дополнительную опасность, так как при разрыве мелкие осколки могли поразить летчика и повредить материальную часть. С другой стороны, эти разрывы служили прекрасным ориентиром для немецких летчиков, по ним они видели свои ошибки в прицеливании и в ходе стрельбы их исправляли. Разрывы снарядов «Эрликона» и для нас тоже являлись ориентирами. В воздушном бою хорошо были видны эти разрывы, и мы уклонялись энергично в сторону от них...

На окраине селения Алмазного был расположен автопарк батальона аэродромного обслуживания. Самолет-разведчик МЕ-110, который летел в стороне, вдруг резко развернулся в направлении села и начал штурмовать этот автопарк. Мой самолет стоял в тени стога, и немецкие летчики не могли заметить его. Быстро размаскировался. Через две минуты я уже был в воздухе. МЕ-110 не принял боя, стал ходить по большому кругу с набором высоты. Вражеские летчики внимательно просматривали пространство, чтобы определить, откуда мог взлететь мой самолет.

Не увидев ничего подозрительного, противник взял курс [107] вдоль линии фронта на юг. Немецкий летчик не стремился оторваться от меня и в то же время не позволял приближаться на дистанцию открытия огня. Так я следовал за ним километров 40–50, и только увидев два истребителя МЕ-109, которые выше нас с большой скоростью приближались к нам, понял, что самолет-разведчик навел по радио на меня своих истребителей. Бой начали на высоте более 2000 метров.

Атаки гитлеровских летчиков были однообразными. Сверху на большой скорости нападали и уходили вверх с левым разворотом. Я, уклоняясь крутым разворотом в сторону атаки противника, тянул к земле и ближе к своему аэродрому. Используя хорошие маневренные свойства самолета И-16, я свободно вел бой с парой МЕ-109 и внимательно следил за воздухом, чтобы не упустить удобного момента самому перейти в атаку.

Прежде чем увидеть, я просто ощутил, что натиск противника ослабел, а затем и узнал причину. Выше нас летели с запада два самолета МИГГ-3. Они возвращались с задания. Когда немецкие летчики заметили выше себя пару советских истребителей, они не стали задерживаться, включили форсаж и на бреющем полете направились на запад. Бой для меня закончился безрезультатно.

...Война была уделом всего народа, а не обособленной группы людей. В этой тяжелой битве мы черпали силу в сплоченности и дружбе всех наций, тыла и фронта, фронтов, армий, дивизий, полков, батальонов, эскадрилий, батарей, кораблей. Просто отдельных людей. И нам далеко, не было безразлично, как идут дела у других, в частности, у соседних полков нашей дивизии. Мы знали, что они тоже ведут боевую работу в таких же сложных и тяжелых условиях, что и мы. Они летали на разведку ближнего тыла противника и наносили штурмовые удары по его войскам.

Лучшим воздушным бойцом и разведчиком дивизии, да пожалуй, и всей авиации Южного фронта был летчик соседнего 55-го авиаполка А. И. Покрышкин. Он ежедневно [108] на самолете МИГГ-3 на большой высоте залетал далеко в тыл противника, там снижался, осматривал все объекты, железнодорожные станции, вражеские аэродромы и с ценными данными возвращался домой.

Очень часто немецкие летчики перехватывали его группами, доходящими иногда до восьми самолетов. С неустрашимостью, свойственной ему, яростно отбивался Покрышкин от наседающих вражеских истребителей. Сам нередко переходил в наступление и одерживал победы.

Было много случаев, когда вступал он в неравный бой и мы оказывали ему братскую помощь. Александр Иванович это знал, сам без помощи в воздухе никого не оставлял. В воздухе мы его узнавали по «почерку» — бой он вел разумно, хладнокровно и расчетливо. На земле он был скромный, простой, доступный, общительный парень. Но в бею он преображался, главными чертами его характера становились решительность и твердость.

Бойцам и офицерам наземных войск нравилось, как наши «ишачки» целыми днями, как муравьи, трудятся, подавляют артиллерийско-минометный огонь противника, выводят его боевую технику из строя, уничтожают живую силу. 16 марта 1942 года генерал-майор авиации Скоблик передал нам благодарность, объявленную командующим 56-й армией за эффективную штурмовку артиллерийско-минометной позиции противника, которая сильно беспокоила наши сухопутные части.

Нас поддерживало и вдохновляло то, что за нами наблюдали наши товарищи по оружию с земли, желали нам удачи. И когда мы улетали на новое боевое задание, мысленно пожимали руку нашим братьям на земле. Так было и сейчас, когда группа в составе В. Колесника, П. Лазюки, Н. Семенова, Н. Буевича, Н. Сидорова и меня вылетела на штурмовку мотоколонны.

Мы шли на бреющем полете, как можно ниже прижимаясь к земле. Мотоколонна противника двигалась спокойно и не ожидала нападения нашей авиации в столь [109] плохую погоду: была низкая облачность, шел густосеющий дождик с мокрым снегом. Известно, что в таких плохих условиях авиация не производит полеты.

Летели мы к цели правым пеленгом парами. Колесник — ведущий — точно вывел группу на цель. Колонну перехватили на открытой местности, где ни лесочка, ни кустов, ни овражка, чтобы укрыться. Единственное спасительное место — это залезть под машину и укрыться за колесами с противоположной стороны. Но машины сами горят неплохо, после удачного обстрела они перестают быть убежищем.

Когда мы уходили от цели, на дороге пылали 23 автомашины и два мотоцикла с коляской. Десятки гитлеровских солдат и офицеров лежали в разных позах там, где их настигли наши пули и снаряды. У нас не было жалости к ним. Их дома очень далеко от донских степей. Этих людей никто не звал сюда — сами пришли, неся с собой смерть, разорение и рабство нашим народам. Вот и получайте! Смерть за смерть!

Мы могли бы нанести еще больше урона этой колонне, но залетели далеко в тыл врага, надо возвращаться домой, да и погода скверная, и горючее на исходе. Но мы были довольны итогом нашего удара.

Василий Колесник начал докладывать о результатах штурмовки, как всегда, перемешивая украинские и русские слова:

— Це то! Шли мы туточки, — и ткнул пальцем в полетную карту. — От тут бугорочки, мы из-за бугорка выскочилы, як вдарилы по головным машинам, а потом развернулысь, як вдарилы знов эрэсами, так дюже богато полегло солдат, а машины начали расползаться, но мы им не дали рассредоточиться. От усе.

Но не так было легко отделаться от дотошных штабных работников. Им все до мелочей надо знать, поэтому нам пришлось дополнить доклад Колесника данными: сколько уничтожено людей, техники, какой новый тактический [110] прием применили мы и противник, и какой эффект дал этот «новый» прием. И только после этого заместитель начальника штаба полка майор Федор Андрианович Тюркин засунул свои бумаги в полевую сумку, а карандаш за голенище, а мы направились в землянку...

Мартовским утром 1942 года перед всем составом боеготовых самолетов соседнего полка, которым командовал подполковник Рассудков, и нашей эскадрильи была поставлена задача вместе лететь на штурмовку скопления живой силы и боевой техники противника. Всего с двух полков набралось 14 самолетов, остальные полчаса назад вылетели на другое боевое задание.

Командир эскадрильи П. С. Середа приказал Б. И. Карасеву и В. А. Князеву лететь с летным составом соседнего полка в группе прикрытия. Ударной группой руководил С. Д. Луганский.

При подлете к линии фронта они встретили большую группу немецких бомбардировщиков Ю-87 под прикрытием 12 истребителей МЕ-109. Казалось, вот сейчас Луганский довернет свою группу, вступит в бой и не даст врагу безнаказанно бомбить наши наземные войска. Надеясь на это, Карасев и Князев пошли на сближение с группой прикрытия противника.

Луганский по каким-то соображениям не вступил в бой, а поспешно стал отводить свою группу от линии фронта. Немецкие летчики не стали преследовать ее, боясь какого-нибудь подвоха, а связали Карасева и Князева боем и стали усиленно охранять свои самолеты. Бомбардировщики противника без помех, как на полигоне, с пикирования начали бомбить наши сухопутные войска. Вражеские истребители всем составом навалились на двух наших летчиков.

Положение стало критическим: двое против двенадцати. Карасеву удалось с первой атаки сбить один МЕ-109. Немецкий летчик слегка качнулся вправо, будто споткнулся, потом круто вошел в штопор и пошел к земле. В такой [111] обстановке не только запрещено, даже преступно халатно сопровождать падающего противника взглядом. За такую беспечность, как правило, расплачиваются жизнью.

Карасев отлично знал об этом, мало того, в звене своих летчиков учил, что сбитых и подбитых надо подсчитывать на земле после получения подтверждения сухопутных войск, а в бою нужен глаз да глаз за противником и за своими товарищами. Тем не менее временами искоса провожал взглядом падающего к земле противника. И нескольких секунд было достаточно, чтобы самому летчику оказаться в зоне смертельной опасности. К нему сзади подкрался один из немецких истребителей и вот-вот откроет огонь, а Карасев ничего не подозревает. Оценив критическое положение, в каком оказался Карасев, Вася Князев ринулся ему на выручку и длинной очередью из всех точек сбил вражеский истребитель. Князева атаковали сверху два МЕ-109. Его самолет получил несколько пробоин, две из них пришлись на бензиновый бак. Бензин хлынул в кабину прямо на унты летчика.

Князев понял, что достаточно маленькой искры в кабине, чтобы запылать факелом вместе с самолетом, и он стал со снижением тянуть в сторону своего аэродрома. Сперва Карасев старался прикрыть отход Князева, но в пылу воздушной схватки потерял его из виду. Бой не утихал. В воздухе должно было быть десять самолетов противника, но как ни старался Карасев, не мог найти десятого. Сбит он или подбит — неизвестно, а может, наверху ждет удобного момента для атаки? Борис Карасев снизился до предельно малой высоты, чтобы лишить противника возможности атаковать снизу. А десятого так и не видно. Самый опасный противник тот, кого не видишь. Он в любую минуту может нанести коварный удар. Пот заливает глаза, устал крутить шею без конца, чтобы держать в поле зрения противника. Приходится периодически левой рукой оттягивать летные очки и немного высовывать голову из кабины самолета, потому что стекла непрестанно потеют. [112]

Ни одной секунды нельзя «лететь по прямой — не успеешь опомниться, как фашист поймает в прицел. Надо все время маневрировать. Кажется, прошла целая вечность, как начали бой. Силы с каждой минутой уменьшаются, внимание слабеет.

Гитлеровцы, как волчья стая, бросаются на наш самолет, стремясь сбить его. Девять против одного... Но И-16 трудно взять, если им управляет опытный летчик. Ни один немецкий ас в такой критической ситуации не стал бы продолжать бой. Воспользовавшись парашютом, он давно покинул бы самолет. Они хорошо знают, что советские летчики не расстреливают в воздухе спасающегося с помощью парашюта человека. А гитлеровские не только наших, но и своих расстреливают, если те спускаются на нашу сторону.

До аэродрома еще далеко, бой продолжается. Оторваться от противника Карасев не имеет ни сил, ни возможности. Четыре самолета противника ушли, но от этого не уменьшилась частота атак. Пять самолетов неотвязно преследуют его. Пролетев мимо каких-то кустов, Борис увидел перед собой чистое ровное поле, снизился, чтобы его лучше рассмотреть и принять решение. Но не успел оценить создавшееся положение, как самолет на большой скорости ударился плашмя о землю...

По словам артиллерийского офицера, который привез Карасева на аэродром, после удара он около 80 метров летел по воздуху и упал в кустарник, засыпанный снегом.

Борис потерял сознание. Он не помнил, кто и когда его подобрал. Но главное — он остался в живых, хотя и был ранен: повредил позвоночник, получил трещины в тазовой кости, в лопатке и много синяков и кровоподтеков на теле. Около месяца Карасев пролежал в госпитале, недолечившись, выписался в конце апреля и вернулся в полк. Он чувствовал себя плохо, но не стал просить отдыха, заявил, что готов летать.

Командование полка, чтобы дать Карасеву возможность немного окрепнуть, предложило ему руководить выпуском [113] самолетов на боевое задание и приемом их. Через неделю, еще не успев окрепнуть, он решил лететь.

Возвращаясь с задания, при подлете к аэродрому Кара-сев почувствовал, что теряет сознание. Боясь не успеть долететь до аэродрома, он левой рукой расстегнул воротник, шлемофон и, немного высунув голову из кабины, подставил лицо свежему потоку воздуха. Ему не хватило силы зайти на старт с маневром, как положено, а прямо перед собой поперек аэродрома он произвел посадку, предварительно аварийно выпустив шасси. В конце пробега потерял сознание. Когда техник самолета прибежал, увидел, что Карасев, уронив голову на грудь, сидит в кабине самолета с работающим мотором.

После этого командир полка направил его на отдых и лечение, которое пришлось прервать, так как началось крупное летнее наступление гитлеровских войск на Южном фронте. И только в конце августа 1942 года удалось отправить Карасева на лечение в Тбилиси.

Еще восной на аэродроме хутора Молочного, близ села. Красная Поляна, мы потеряли двух замечательных летчиков — Михаила Серикова и Леонида Лисавецкого. Вернувшись с задания, командир эскадрильи капитан Середа распустил группу над аэродромом и посадку произвел первым. Остальные летчики стали садиться по одному с интервалом около минуты. Замыкающим шел Лисавецкий. Погода была пасмурная, шел слабый снег. Л. П. Лисавецкий выполнил четвертый разворот на высоте 60–70 метров и пошел на снижение. В этот момент незаметно на малой высоте подлетел один МЕ-109, дал очередь и на полных оборотах мотора ушел бреющим полетом. Снаряд попал Лисавецкому в левую ступню. От удара левая нога вместе с педалью резко пошла вперед, и самолет И-16 вошел в штопор. Из-за низкой высоты выход из него был технически невозможен. Лисавецкий погиб. Этот эпизод еще раз напомнил десятикратно заученное правило, что летчик заканчивает поиск противника только после того, как вышел [114] из кабины. Все летчики, в том числе и Лисавецкий, конечно, ослабили внимание в районе своего аэродрома. Этим воспользовался вражеский летчик, дождался в стороне, пока все сядут, и без помехи сбил замыкающий группу самолет.

С наступлением теплых дней на юге гитлеровская авиация активизировала свой действия. Почти каждый вылет сопровождался сильными воздушными боями. 13 марта после штурмовки немецких сухопутных войск мы вынуждены были вести неравный бой с истребителями противника. На свою базу не вернулся Михаил Сериков. Родители его — потомственные ткачи из Орехозо-Зуева. Сам он до армии работал слесарем-наладчиком ткацких станков. Окончил Качинскую авиашколу в 1940 году, в полку служил с начала формирования. В боях с авиацией противника принимал участие с первого дня войны. Сериков особенно дружен был с Борисом Карасевым, он часто навещал его в санчасти, подбадривал, рассказывал полковые новости...

Серикова похоронили на окраине аэродрома. Еще одна одинокая могила появилась на наших фронтовых дорогах. Со временем в какой-то степени привыкаешь к тому, что на войне потери неизбежны. Но одно дело, когда ты стоишь у гроба своего боевого друга и через несколько минут поднимешься на своем быстрокрылом ястребке, чтобы мстить ненавистному врагу, но совсем по-другому обстоит дело, когда ты лежишь пластом, даже повернуться на другой бок не можешь без посторонней помощи.

Так было и с Карасевым. Он не мог мстить сейчас за друга и, смирившись со своим положением, перебирал в памяти основные вехи своей небольшой жизни. Вот деревня Риа-Васильевка Новомосковского района Тульской области, где родился и прошло детство. Вспомнил, как, будучи десятилетним мальчиком, плакал, когда узнал, что на его отца, первого председателя колхоза, деревенские кулаки совершили покушение. Иван Ефимович Карасев не [115] струсил, не стал прятаться от врагов, а еще с большим рвением взялся за вовлечение в колхоз бедняков и колеблющихся середняков. Вспомнил Борис и годы учебы в ФЗУ при автозаводе им. Лихачева, как работал электромонтером у себя в деревне. А потом были аэроклуб, авиационная школа на берегу Черного моря и боевая часть, где сейчас он служит. Вспомнил первые дни войны, ночные полеты на барражирование в районах узловой железнодорожной станции Жмеринка и города Винницы для перехвата и уничтожения немецких бомбардировщиков. Вспомнил он также погибших друзей — Ивана Михайловича Захарова, Василия Григорьевича Липатова и многих других.

Воспоминания на время увели его в прошлое, от сегодняшнего дня. И только нестройный залп карабинов вернул его в настоящее. Это был прощальный залп, и Борис с болью подумал, что никогда больше не увидит мягкую улыбку Миши Серикова. Лежал он неподвижно, и даже не смог проститься с другом...

Вечером, когда зашли к нему летчики эскадрильи, все заметили у Карасева под глазами темные круги. Он осунулся, лицо заострилось. Цепким и острым взглядом оглядел Борис своих друзей и молча подумал: «Чья же очередь завтра?»

У Карасева была отличная зрительная память. При полетах он запоминал на местности все до малейших деталей. Мог запомнить, на каком изгибе дорог, у какого населенного пункта или опушки леса, на каких проселочных, шоссейных и железных дорогах когда и сколько двигалось вражеской пехоты и техники. Эти способности с первого дня войны выдвинули его в первые ряды авиационных разведчиков полка.

В конце июня 1941 года по заданию штаба Южного фронта Карасев производил разведывательный полет над. территорией Румынии в районах Редеуцы, Сучава, Ботошаны. Румыния усиленно подтягивала из тыла свои войска [116] и боевую технику, сосредоточивала их у наших границ для последующего броска.

От зоркого глаза разведчика не ускользнуло оживленное движение войск по всем дорогам к границе Румынии с СССР и их скопления в ближайших населенных пунктах и в лесах. В районе Ботошаны внимание разведчика привлекло большое количество легковых и крытых грузовых машин, радиостанций, штабных автобусов. Борис Карасев и Володя Гаранин начали штурмовать в первую очередь легковые и грузовые машины. Солдаты и офицеры, которые находились в них, начали разбегаться в разные стороны. Увлеченные азартом атаки, летчики не обратили никакого внимания на сильный зенитный огонь. Много пробоин получили оба самолета. У Карасева бензобак был пробит в двух местах. Бензин начал поступать в кабину, и летчики решили, что надо уходить. На обратном маршруте произвели посадку на запасном аэродроме — Носиковка, близ города Шаргород. Здесь не было никаких средств, чтобы исправить повреждения. Пришлось дырки в бензиновом баке забить деревянными пробками. Дозаправившись бензином, оба летчика вернулись на свой аэродром.

Отважных летчиков пригласил к себе командующий Южным фронтом генерал армии Иван Владимирович Тюленев, выслушал их. За отличное выполнение задания и доставку ценных разведывательных данных он наградил Карасева и Гаранина золотыми часами.

Знакомство с Борисом Карасевым произошло у меня в библиотеке поселка Кача, куда мы прибыли на учебу в феврале 1939 года. Он взял книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». Я стоял в очереди за ним. С первого взгляда мне показалось, что он кабардинец. Спрашиваю его на кабардинском языке: «Ты из какого села?» Он смотрит на меня своими всегда лучистыми, слегка смеющимися глазами и молчит. Я повторяю свой вопрос, а он на русском языке отвечает: «Я вас не понимаю». Я чуть было не обиделся на него: подумаешь, каких-то полторы [117] тысячи километров отъехал от своего дома, и уже забыл, как разговаривать на своем родном языке. Он, видимо, заметил мое состояние и как-то мягко и уважительно спросил меня, кто я по национальности, откуда и как меня зовут. Не дожидаясь ответа, сам представился первым. Я тоже назвал себя и извинился за то, что я ошибся, приняв его за своего земляка.

На встрече в день моего шестидесятилетия Борис Иванович Карасев подарил мне свои стихи, в которых напомнил о том далеком дне начала нашей дружбы.

Первая эскадрилья из хутора Молочный перелетела на аэродром Голубовка, где уже базировались штаб полка и вторая эскадрилья. Голубовка — маленький шахтерский городок, чистенький и уютный. Наш аэродром находился на его восточной окраине. Аэродром был обнесен полукругом высокой железнодорожной насыпью. В полку к этому времени насчитывалось всего 12 боевых самолетов и один учебно-тренировочный истребитель УТИ-4, на котором руководящий состав полка совершал аэродромный маневр при перебазировании на новую точку. Этот самолет имел и второе назначение — проверять технику пилотирования летчиков, у которых был большой перерыв в полетах из-за ранения или болезни.

Под насыпью прорыли и соорудили капониры, а вход завесили маскировочной сеткой. Часто появлялись над нами немецкие самолеты, кружили в стороне и высматривали, где и откуда вылетают советские летчики. Но аэродром настолько хорошо был замаскирован, что так и не удалось врагу засечь нашу точку.

При появлении самолетов противника мы не производили полетов. По сигналу — одна зеленая ракета, — находясь в капонирах, запускали и прогревали моторы. Две зеленые ракеты — и техники быстро раздвигали маскировочные [118] сетки у входа, и мы, все 12 самолетов, одновременно выруливали из капониров и с ходу взлетали, убрав: шасси, а в воздухе занимали свои места в общем боевом порядке.

Взлет полка занимал всего 15–20 секунд. При такой маскировке противнику нелегко было обнаружить нас. Посадку совершали тоже одновременно. Рассредоточенно в правом пеленге подходили к аэродрому, на малой высоте выпускали шасси, и каждый садился против своей стоянки (капонира), а в это время технический состав раздвигал маскировочные сетки. Мы после приземления быстро подруливали к капониру, с ходу разворачивались хвостом к нему и, выключив мотор, быстро вручную закатывали самолет в укрытие и снова натягивали маскировочную сетку. Посадка и закатывание самолетов в укрытие занимали не более 2–3 минут на весь полк. Грузовая машина ездила по «ругу сзади железнодорожной насыпи, подбирала всех летчиков и техников и увозила на КП.

Аэродром был ровный, зеленый, без всяких признаков военной жизни. На его окраине даже пасся скот, что служило дополнительной маскировкой. Те, кому довелось вести боевую работу с аэродрома Голубовка, по-доброму вспоминали о нем до самого конца войны.

Вражеские войска готовились к наступлению. Беспрерывно по всем дорогам подтягивалось к фронту вооружение, боеприпасы, пехота. Основной задачей, выполняемой полком, оставалась штурмовка войск противника и разведка. Часто мы вели разведку «для себя» и при обнаружении подходящей цели немедленно докладывали в штаб дивизии и просили разрешения на вылет для нанесения удара. Почти каждый раз во время штурмовки нас перехватывали немецкие истребители, навязывали неравный бой. Они усиленно стали прикрывать некоторые объекты тыла, препятствовали нашим разведчикам, а это говорило о том, что враг готовится к серьезной операции.

На нашем направлении появились новые марки самолетов [119] союзников Германии, в частности итальянские истребители «Макки-200». В одном из боев мы померялись силами с итальянскими летчиками. В начале боя обратили внимание на то, что самолеты противника, в их числе МЕ-109, идут нам навстречу двумя группами. Первая шла выше нас на большой скорости, а вторая была на той же высоте, на которой находились и мы.

МЕ-109 начали бой, как правило, атакой сверху со стороны солнца, а вторая группа вступила в бой на виражах. Сперва трудно было уклоняться от атак одной группы сверху и второй — по горизонтали.

Крутились мы в этой карусели минуты три, потом В. А. Колесник на крутом вираже зашел в хвост одному из «Макки-200» и сбил его. Это внесло замешательство в ряды итальянцев. Они не успели опомниться, как тот же Колесник сбил второго. А после этого итальянские вояки поспешно вышли из боя под прикрытием немецких истребителей.

Если бы итальянцы были одни без сопровождения МЕ-109, то мы непременно уничтожили бы их гораздо больше. Но скоростные «мессеры» мешали нам преследовать «Макки-200». Это была первая и последняя встреча с итальянцами.

Гитлеровское командование продолжало подтягивать к фронту силы, потеряв всякую осторожность. Скорее всего оно недооценивало наши возможности. А мы, пользуясь беспечностью — или скорее наглостью — врага, раз за разом наносили штурмовые удары по его живой силе и боевой технике, особенно по автомашинам и автоцистернам с горючим.

В воздухе не все шло по плану. Мы совершали вылеты на штурмовку, как правило, сопровождавшиеся воздушными [120] боями с превосходящими силами противника. И перед каждым новым заданием вновь напоминали, друг другу, что осмотрительность в воздухе — первая заповедь летчика. И все же не всегда удавалось нам придерживаться ее. Помнится такой случай. В конце мая, возвращаясь с задания, я заметил, что два МЕ-109 откололись от общей, группы, снизились до бреющего полета. Маскируясь на фоне местности, они начали догонять нашу группу. Замыкающим шел в группе Л. А. Босенко, который считался обстрелянным и опытным воздушным бойцом. Летел он прямолинейно, без маневра. Я подумал, не ранен ли он. И тут вижу — к нему сзади снизу подкрадываются два «мессера».

Разворачиваюсь для атаки в лоб. «Мессершмитты» так увлеклись «легкой» добычей, что не заметили меня. Я дал очередь из пулемета. Тогда только Босенко оглянулся назад и, увидев преследователей, стал разворачиваться для отражения атаки противника. На земле я спросил Босенко, почему он так неосторожно вел себя в воздухе. Он признался, что просто не было никаких сил лишний раз шевельнуться — настолько устал. Но усталость — слабое оправдание, если человек может погибнуть. В бою чаще всего нужны действия «через не могу».

По данным сухопутных войск, восточнее города Дебальцево гитлеровцы начали сосредоточивать свои войска. Из штаба дивизии поступило приказание срочно произвести разведку в этом районе. Для этой цели взлетели в паре Н. Семенов и В. Князев.

При взлете на самолете Семенова лопнули подкос шасси и трос (на самолете И-16 шасси убирались тросом) правого колеса. Взлетев, летчик начал убирать шасси. Произвел несколько попыток, но безрезультатно. На малой высоте, не прибавляя скорости, пролетел над нами, показывая положение колес. Снизу хорошо было видно, что правое колесо стоит перпендикулярно к линии полета. В таком положении садиться очень опасно. Как бы искусно ни приземлился [121] летчик, скоростное капотирование неминуемо. Самолет при этом переворачивается и ложится вверх колесами. Летчик, хотя крепко привязан к сидению, силой инерции отделяется от него на какое-то расстояние и фактически приземляется вниз головой, а руль управления упирается в грудь, вызывая специфическую травму — продавливание грудной клетки с последующим переломом позвоночника.

Командир полка Маркелов дал задание капитану Маскальчуку мелом написать на борту своего самолета слова приказа — «Прыгать с парашютом», взлететь и пристроиться к Семенову. Все это было сделано быстро, но, ко всеобщему удивлению, Николай отказался покинуть самолет. Он выбросил над аэродромом полетную карту, на которой красным карандашом крупными буквами было написано, что ему жалко губить боевой самолет, и просил разрешения произвести посадку, убеждая, что если он скапотирует, то самолет не очень сильно пострадает. О себе он не подумал. Тогда сам командир полка взлетел с надписью на борту своего самолета: «Садиться запрещаю! Приказываю набрать высоту 800 метров, покинуть самолет».

Семенову до этого случая приходилось прыгать с боевого самолета дважды. Он набрал заданную высоту, развернул самолет в безопасное направление, выключил зажигание мотора, погасил скорость и покинул самолет. Его И-16, оставшись без летчика, некоторое время летел горизонтально, а затем, немного качнувшись, накренился на левое крыло, перевернулся, опустил нос и пошел отвесно к земле. Самолет упал в картофельное поле и разбился. Техник самолета Владимир Балакин последний раз взглянул на падающий самолет, а перед самой землей отвернулся, чтобы не видеть его гибель. После глухого удара самолета о землю он вздрогнул всем телом и, не говоря ни слова, побежал к месту падения самолета, и только когда перед ним в 20–30 метрах приземлился Семенов, он опомнился [122] и стал помогать своему командиру экипажа освободиться от парашюта.

— Остались мы с тобой безлошадными, — с грустью сказал Семенов, положив руку на плечо Балакина. Вместе собрали парашют и направились к своей опустевшей стоянке. В этот момент они напоминали детей-сирот, которые жмутся друг к другу и смотрят с завистью на других детей, у которых родители рядом.

Через несколько дней Семенов пригнал из Ворошиловграда другой самолет И-16, на котором он летал до июля 1942 года.

...Оставшись без напарника, Василию Князеву пришлось лететь на разведку войск противника одному. Спустя минут 50 он вернулся с задания и, в нарушение указания командира полка о немедленной маскировке самолета после посадки, подрулил прямо к землянке командования. Выключил мотор, стремительно вбежал в землянку и весьма возбужденно стал докладывать, что данные сухопутных войск подтвердились — большая колонна кавалеристов движется в направлении лесного массива восточнее Дебальцева.

Срочно было приказано всем, у кого исправные самолеты, подняться в воздух для нанесения штурмового удара по кавалерии противника, обнаруженной Князевым. Ведущим группы назначили его же. Он на самой предельно допустимой малой высоте вывел группу к цели. Как мы ни торопились, часть сил противника успела добраться до леса, рассредоточиться и замаскироваться под ветвистыми кронами деревьев. А часть колонны мы все же перехватили на открытой местности. Начали штурмовку, одновременно отсекая колонну от лесного массива. Работали эффективно, до последних патронов, уничтожили много гитлеровцев.

Почти было покончено с колонной, когда вражеские истребители пришли ей на помощь. На этот раз мы просто вхолостую производили атаки, так как ни у кого не осталось [123] боеприпасов. Но об этом противник не знал, поэтому, когда мы шли на него, он, чтобы не оказаться под огнем, на большой скорости уклонялся от атак.

Мы часто пользовались этой хитростью. Ведя воздушный бой, никто по причине отсутствия боеприпасов не выходил из него. Наоборот, мы дерзко шли в атаку, показывая противнику, что полны решимости драться и побеждать.

Вскоре мы отмечали двухлетнюю годовщину нашего полка, сформированного в 1940 году в городе Виннице из молодых летчиков и техников. В городском клубе собрался личный состав части, где с коротким докладом выступил комиссар В. Е. Потасьев. Начальник штаба Г. А. Пшеняник объявил приказ о награждении орденами и медалями некоторых летчиков за успешные боевые действия. Командир полка А. Г. Маркелов поздравил всех с праздником части, пожелал скорейшей победы над коварным врагом.