На ростовском направлении

Гитлеровские войска 17 октября 1941 года захватили город Таганрог, а 21 ноября Ростов-на-Дону. Геббельсовская пропаганда на весь мир вопила о том, что «судьба Кавказа решена. Еще один прыжок — и Гитлер покончит с Россией навсегда».

Но не тут-то было. Мощным контрнаступлением наши войска к 29 ноября освободили Ростов, разбив ударную группировку врага, отбросили фашистов к реке Миус и перешли к жесткой обороне.

Перед контрнаступлением наших войск мы базировались в Шахтах. Здесь нас ждал сюрприз: появился Василий Князев. В изрядно поношенных ватнике и брюках, в засаленной кепчонке, в выгоревшей ситцевой рубашке неопределенного цвета, весь заросший, грязный, в рваных ботинках, растерянно улыбаясь, стоял Василек, словно пришелец из другого мира...

В тот день, когда подбили его самолет, произведя посадку, Князев стал быстро уходить от своей разбитой машины. Добрался до ближайшей балки, заросшей кустарником, и там затаился. Ночью двинулся в восточном направлении. Наткнулся на неубранное поле моркови. Набил ею карманы и пошел дальше. Через некоторое время услышал лай собак. Ориентируясь на него, вскоре вышел на деревню.

До вечера скрывался в стоге сена. Голод и жажду утолил морковью. С наступлением темноты осторожно пробрался в село, вошел во двор крайнего дома и тихонько постучался в окно. Ситцевую занавеску чуть заметно отодвинули. В окне показалась пожилая женщина. Она молча обратно задвинула занавеску, тихо вышла в сени и спросила: «Кто вы?» Князев ответил, что он свой, советский человек. Хозяйка открыла двери и впустила летчика в дом. Она радушно приняла его, накормила, дала гражданскую одежду и пищи на дорогу. [78]

Избегая встреч с врагом, Князев добрался до Мариуполя, а оттуда, перебравшись через линию фронта, вышел к своим в район города Шахты, где и разыскал наш полк.

...Военные дороги — это сплошь и рядом неожиданности, большей частью связанные с потерями, тревожными, поворотами событий. Но бывают среди этих неожиданностей и такие, которые смягчают жестокий фон фронтовых будней.

Так, к моей большой радости, к нам в полк приехал начальник политического отдела дивизии старший батальонный комиссар Василий Ефимович Пустоваров. Мы с ним давно знакомы — еще со времени моей учебы в Качинском училище, где он был комиссаром второй эскадрильи, а я, курсант, возглавлял комсомольскую организацию. Мы крепко обнялись при встрече и, как принято, предались воспоминаниям.

Пустоваров спросил меня, как дела, как настроение, и после этого порекомендовал, чтобы я готовился к вступлению в партию. Я говорю ему, что у меня не вышел срок кандидатского стажа. Тогда, обращаясь ко всем, он разъяснил, что есть указание ЦК ВКП(б) о том, что для лиц показавших себя положительно на фронте, срок кандидатского стажа сокращается до шести месяцев.

Летчики, техники, мотористы, ружейники, свободные от работы, узнав о приезде Пустоварова, подошли и засыпали его вопросами: когда кончится отступление, как дела под Москвой, под Ленинградом? Все они с жадностью ловили каждое слово начальника политотдела. Зная, что людям надо говорить в данной ситуации только суровую правду, Пустоваров не стал уклоняться от тяжелого разговора, рассказал все, как есть, объяснил, в каких трудных условиях партии удалось эвакуировать на восток заводы и фабрики и что они скоро начнут давать продукцию. Он прямо заявил, что партия принимает все меры для отпора врагу и мы несомненно разобьем захватчиков, но борьба еще предстоит долгая и нелегкая. [79]

Хоть и тяжело все это слышать, но мы были готовы на любые невзгоды, лишь бы остановить, разбить, выгнать ненавистного врага.

Мы, фронтовики, глубоко сочувствовали героическим труженикам тыла, которым было не легче, чем нам, а порой даже труднее. Они работали на износ, их опорой было сознание высокого долга перед Родиной. В эти тяжелые для нашего народа дни никто не хотел оставаться в стороне. Каждый стремился внести свой вклад в общее дело разгрома врага. И мы еще острее понимали, чего от нас ждет тыл, и его героизм прибавлял нам силы. Сражаясь на фронте с врагом, мы всем сердцем осознавали, что сила и мощь социалистического государства — в самом народе и что наш народ под руководством ленинской Коммунистической партии ведет великую битву за свою свободу, жизнь и родную Советскую власть.

...Еще до того, как вернулся Василий Князев, на аэродроме города Сталино (ныне Донецк) находилась группа наших летчиков для приема отремонтированных самолетов. Во второй половине дня часть летчиков улетела. Остались трое — П. Середа, В. Батяев и я. Под вечер стало известно, что гитлеровские войска вышли на окраину города. Мы спешно направились в мастерские, где ремонтировались самолеты. Оттого, что день был на исходе, не было возможности опробовать самолеты перед отлетом, но на земле моторы испытали на всех режимах и рискнули взлететь. Взяли курс на Таганрог. Но из-за нехватки светлого времени нам пришлось произвести посадку в поле, не долетев до назначенного пункта 20–25 километров. Это решение мы приняли после того, как Середа разглядел в поле два самолета Р-5. Чудом избежали столкновения со стогами сена, которые стояли вразброс на лугу. Мы заночевали под одним из них, в двух километрах от передовых частей немецких войск. Утром рано проснулись от рева танков, которые Шли по размокшим дорогам на северо-восток. [80]

Быстро прокрутили несколько оборотов воздушных винтов и с помощью эклипса (электрического мотора) запустили моторы. Тут же, на наших глазах, несколько самолетов И-16 налетели на колонну врага. Пока мы запускали и прогревали моторы, они закончили штурмовку и ушли. Когда взлетели, то сразу увидели, что колонна немецких войск была смешанная: танки, автомашины с боеприпасами и солдатами, цистерны с горючим.

Горело до десяти машин. Мы заметили две цистерны, которые стояли под стогом, замаскированные сеном, подожгли их и еще несколько машин. Горючего у нас было очень мало, поэтому решили, долго не задерживаясь, лететь в Таганрог. При отходе от цели я заметил мотоцикл с коляской, который по лощине пробирался на север. Довернул самолет немного влево, дал очередь из синхронных пулеметов. Мотоциклист и два бывших с ним автоматчика были уничтожены.

Из Таганрога полк перебазировался в Батайск и прикрывал железнодорожную станцию, на которой было большое скопление эшелонов с техникой и боеприпасами. В один из налетов вражеская авиация основной мишенью избрала аэродромные сооружения. Ангары горели вместе с самолетами. Тогда погиб старшина сверхсрочной службы Алексей Корякин...

Следующим местом нашего базирования стала Константиновская — большая казачья станица на крутом берегу Дона. Здесь, пока мы относительно были свободны от полетов, представилась возможность еще раз оценить, какой гигантский труд лег на плечи наших техников.

Много томов книг можно написать об этих тружениках, взявших на себя ответственность в жару и в стужу, днем и ночью поддерживать боеготовность самолетов и вооружения. Они жаждали собственноручно драться с врагом, сетовали на то, что лично не могут уничтожать захватчиков. А свой изнурительный труд по ремонту и обслуживанию боевой техники без сна и отдыха считали [81] обычным делом. И не брали в расчет число солдат и офицеров, боевой техники врага, уничтоженных тем оружием, которое они готовили вчера, сегодня, все дни войны.

Большинство летчиков и техников окончили училища до войны. Они почти все были одного возраста — 20–23-х лет. Служили, жили и отдыхали вместе, быстро сдружились.

Командиры и политработники умело воспитывали нас в духе братства. В полку службу проходили представители десяти национальностей. Нас объединяло чувство одной большой семьи. Во взаимоотношениях на первом месте стояла верность боевой дружбе. Этим высоким качеством в полной мере был наделен и мой техник Арчил Васильевич Годерзишвили — большой друг и верный товарищ по оружию, скромный и трудолюбивый человек.

Зарулив на стоянку после боевого вылета, не успеешь еще выключить мотор, как уже, стоя на крыле самолета, встречает он тебя, сноровистыми руками помогает расстегнуть привязные ремни. Тихо спрашивает: «Нет ли замечаний по работе мотора, вооружению и оборудованию самолета?» Об обслуживаемом им самолете в полку шла. легенда, как о неуязвимом, всегда готовом к бою. Мой И-16 голубого цвета с бортовым номером 44 больше всех пролетал в полку, имея самый низкий процент невыполнения боевой задачи по причине неисправности материальной части.

Для меня как командира экипажа загадкой оставалось, когда Арчил отдыхает. Редко самолет возвращался без повреждения после штурмовки и воздушного боя, в которых приходилось участвовать иногда по нескольку раз в день. Иной раз возвращались на «самолюбии», как говорили наши техники, и тогда диву давались, как машина могла еще держаться в воздухе. Часто садились с серьезными повреждениями, которые требовали замены крупных деталей. И все-таки не было такого случая, [82] чтобы самолет Арчила не выходил утром на боевой вылет.

Рано утром прибежишь на стоянку своего «ишачка», а тут Арчил Годерзишвили встречает меня и с характерным грузинским акцентом докладывает: «Товарищ командир, самолет готов к боевому вылету». За этими обычными словами скрывался тяжелейший труд техника, работавшего без отдыха и сна.

Арчил был хорошо развит физически, вынослив, быстр и энергичен, но часто передо мной стоял до предела уставший человек, который с трудом держался на ногах. Глаза красные, воспаленные от бессонной ночи, но улыбка во всю ширь лица, открывается два ряда великолепных белоснежных зубов. Сам доволен, что успел все-таки к рассвету ввести самолет в строй.

На самолете И-16 я совершил с 22 июня 1941 года по 10 ноября 1942 года 550 боевых вылетов, из них около 500 вылетов обслужил Арчил. За безупречную службу, высокое техническое мастерство по обслуживанию боевой техники Арчил Васильевич Годерзишвили был награжден орденом Красной Звезды. В эскадрилье друзья с уважением называли его «самолетным доктором», тем самым признавая за Арчилом право отличного техника...

В эти дни совершенно неожиданно в полк из госпиталя вернулся А. Ф. Лактионов. Приступил к исполнению обязанностей командира 2-й эскадрильи. Мы все с большой радостью встретили его возвращение в полк. Андрей Федорович, опытный летчик, отважный в бою, исключительно справедливый человек, был для нас образцом во всех отношениях. Очень точный и исполнительный, он этого требовал и от своих подчиненных.

Когда наш полк базировался в станице Константиновской, мы вечерами ходили в клуб — в кино и на танцы. Там Вася Батяев познакомился с девушкой по имени Галя. Вскоре мы перелетели в Шахты и все забыли про Константиновскую, кроме Василия. Он стал с Галей переписываться. [83] Переписка прервалась, в 1942 году, когда фашистские войска вышли к Дону. Батяев тревожился за судьбу Гали, часто вспоминал ее. После освобождения станицы нашими войсками весной 1543 года Вася возобновил переписку. Она длилась до конца войны. В 1945 году Батяев поехал к Галине, и они отпраздновали свадьбу. В семье Батяевых сейчас трое сыновей.

* * *

...Наступила первая военная зима. С треском провалился гитлеровский план блицкрига. Фашисты надеялись до наступления морозов расправиться с Красной Армией, а теперь вынуждены вместе с горячим свинцом принимать и ледяной душ на чужой земле.

В первых числах декабря разведчики обнаружили большую колонну автомашин противника. В нанесении удара по ней участвовали все бывшие в строю самолеты полка. Штурмовку начали одновременно с головы и с хвоста колонны. Вражеские солдаты покинули машины, рассыпались по полю и стали бить из автоматов и пулеметов по нашим самолетам. Их хорошо было видно на фоне белого снега на открытой местности. Летчики безжалостно уничтожали захватчиков, поджигали автомашины. Бой был еще в разгаре, когда старший лейтенант Алексей Постнов почувствовал, что по его самолету попали с земли. Стал выводить машину из пикирования, плавно добавляя газ, но мотор на это не реагировал, тяга упала до нуля. Летчик заработал более энергично сектором газа, но и это не помогло. Самолет пока еще держался в воздухе за счет скорости и высоты, но так долго продолжаться не могло.

Немецкие солдаты заметили, что самолет подбит и идет со снижением. По Постнову перестали стрелять. Они были уверены, что летчик никуда от них не денется, где-нибудь поблизости сядет, и его возьмут в плен. И, действительно, машина стремительно пошла к земле. Высота все [84] меньше и меньше, самолет летит уже на уровне телеграфных столбов.

Постнов торопится, не знает, что предпринять. Если он сядет, плен неизбежен. А это страшнее всего. Летчик бегло осматривает кабину и местность перед собой. Всецело подчинил себя одной задаче — ни в коем случае не садиться. Он стал все рычаги, которые имеются в кабине самолета, быстро отдавать вперед. Самолет несется уже над самой землей, еще несколько секунд — и он коснется грунта. Тогда всё... Постнов в самый последний момент, находясь в метре над землей, лихорадочно включил вторую скорость, которая предназначена для больших высот, и... о чудо! Мотор будто от долгой спячки проснулся, — заревел и понес самолет вверх. Алексей от счастья готов был расплакаться.

На аэродроме установили, что снаряд малокалиберной пушки попал в нагнетатель, вышла из строя крыльчатка первой скорости, а вторая осталась невредимой. Она и выручила летчика. Подобных случаев на войне было множество.

После посадки у Постнова долго не проходило волнение. Ему трудно было говорить — и от пережитого, и от радости.

5 декабря полк перебазировался на полевой аэродром у небольшого населенного пункта Большой Должик. Стояли крепкие морозы, а у нас тогда еще не хватало теплых вещей. Трудности в боевой работе возросли, когда в связи с большими снегопадами начались перебои с подвозом горючего, боеприпасов и продовольствия. Но люди с этим не считались. Технический состав и ночами оставался на рабочих местах — готовил самолеты к полету, латал их «раны».

Трудности усугубляли и бытовые неурядицы. В небольшом местечке, где всего 20–25 дворов, расположить два авиационных полка вместе с батальоном обслуживания было очень сложно. Мы заняли все общественные [85] здания: школу, правление колхоза, сельский Совет. Людей разместили в домах колхозников. В каждом доме (вернее сказать — домишке) жили по 10–12 человек летного и технического состава, сильно стесняя хозяев, а рядовой состав и часть техников группами по 18–20 человек жили в землянках на аэродроме.

Люди спали на полу, на проходах и даже возле дверей. Караул, сменявшийся ночью, также менялся и местом ночлега. Воздух в помещениях был тяжелым от большого скопления людей и испарения одежды, которая была пропитана маслом и бензином. Трудно дышалось, но люди, изнуренные за день тяжелым трудом на морозе, спали крепким сном...

В течение декабря наши сухопутные войска вели тяжелые бои по захвату тактически выгодного рубежа в районе населенного пункта Матвеев Курган. Мы, как могли, усилили им нашу помощь с воздуха.

Во время нашего первого полета на штурмовку противника в район Матвеева Кургана группу вел Максименко. Василий Иванович держал скорость меньше обычной. При подлете к линии фронта я заметил: выше нас на 100–150 метров летит нам навстречу разведчик «Хеншель-126». Я резко перевел самолет в угол набора высоты и полностью дал газ. Может, из-за резкого маневра произошел отлив горючего, или просто мотор немного остудился — он замолк, и я как бы повис в воздухе. Начал работать более плавно сектором газа, и мотор снова заработал, но я уже упустил удобный момент для атаки. Все это наблюдал Максименко. После меня он стал преследовать противника.

Немецкий летчик крутился, как волчок, одновременно прижимаясь к земле. Хотя погода в районе цели была хорошая, мы на некоторое время потеряли противника и заодно своего ведущего. Когда они обнаружились, мы увидели, что Максименко упорно преследует противника. Мы же приступили к штурмовке огневых точек на переднем крае обороны, а потом огонь перенесли в глубь ее. [86] Максименко тем временем расправился с «Хеншелем-126», подлетел к нам и снова возглавил группу.

Под вечер четверкой вылетели на штурмовку артиллерийской позиции противника западнее Матвеева Кургана. Ведущим был назначен я.

К цели подошли на бреющем полете с северо-запада. По вспышкам легко обнаружили расположение батареи противника. Первая атака была очень удачной и эффективной. Артиллеристы, увлеченные своей работой, поздно заметили нас. Все они оказались у своих орудий. Реактивными снарядами и пулеметным огнем была выведена из; строя большая часть расчетов.

После первого захода сразу замкнули «руг над целью. Нас было мало, поэтому и круг был над целью относительным. Постоянно один из нас вел огонь, второй после атаки шел в режиме набора высоты с разворотом, третий подходил к точке разворота для ввода самолета в атаку, а четвертый заканчивал разворот и готовился к открытию огня.

Такой метод атаки лишает противника возможности: уйти в укрытие, он остается на том месте, где его застали. Пулеметный огонь самолета И-16 очень плотный, и с каждой атакой мы наносили большой урон врагу. Без помех выполнили три захода по цели. Перед четвертым заходом на цель я заметил приближающиеся с запада истребители МЕ-109, которые на той же высоте, как и мы, маскируясь в лучах заходящего солнца, летели строго мне навстречу. Я дал условный сигнал: прекратить штурмовку — в воздухе истребители противника.

Немецкий летчик, ведущий группу, не сворачивая, шел на меня. Возможно, он подумал, что я его не вижу в лучах солнца. Летел он на полных оборотах мотора, спокойно и уверенно.

Огонь открыли почти одновременно. Лобовая атака скоротечна, но летчику кажется, что он долго летит навстречу [87] врагу. Одна пуля попала в алюминиевый ободок козырька моего самолета и разбила его. Многочисленные мелкие осколки от ободка и козырька поранили меня. Попадание я сразу определил, так как осколки разбили стекло полетных очков, потом кровь начала заливать левый глаз. Левой рукой я прикрыл раненое лицо и левый глаз. Дал условный сигнал, чтобы управление боем взял на себя Василий Колесник, но он этот сигнал понял так, будто с мотором у меня неладно. Его винить нельзя было, потому что в данном случае я показал ему на свою голову, а это на нашем «немом языке» означает, что с мотором не все в порядке.

Каждый летчик хорошо знает, что если у кого-либо мотор подбит, его надо усиленно прикрывать. Так поступили и мои товарищи. Они меня надежно прикрыли, даже близко не подпустили ко мне противника, но мне тяжело было с одним глазом вести ориентировку, руководить боем. Так и не удалось мне передать управление боем Колеснику, Пришлось вести группу на свой аэродром. После захода солнца, в сумерках, произвели посадку.

Меня сразу отвезли в санитарную часть батальона. Операцию делал врач батальона Ципкин — молодой энергичный хирург. Промыли лицо. На нем оказалось одиннадцать ранений. Одно ранение было опасным, всего лишь на какой-то миллиметр не дошел осколок до левого глаза. Врач Ципкин вынул все осколки, кое-где зашил раны, все время приговаривая, что ни одна девушка не узнает о моих ранениях, все заживет бесследно, лицо еще красивее будет.

Во время операции в санчасти находились командир полка майор Маркелов, комиссар полка Потасьев, командир эскадрильи капитан Лактионов. Немного позже пришел начальник штаба Пшеняник. Начальник штаба сказал: «Работой твоей группы наземные войска довольны. Артиллерия, огонь которой их беспокоил, теперь молчит».

После ужина ко мне пришли мои друзья. Я спросил [88] Колесника, почему он не взял управление нашей группой.

— Я увидел, что ты пошел в лобовую атаку, — стал объяснять Василий. — У тебя над головою что-то блеснуло, потом ты пошел с набором высоты, и «мессер» тоже пошел в гору налево. Вроде все нормально. Немцы, как. правило, после атаки уходят в гору с разворотом влево. После первой атаки ты показал мне на голову. Я понял, что у тебя с мотором не все в порядке, и остальные хлопцы тоже так поняли, потому мы начали тебя прикрывать. «Мессеров» было только четыре, а тот, который тебя атаковал, сразу пошел в сторону Таганрога. Он тянул за собой белый след — то ли масло горело, то ли пробит водяной радиатор. Остальные три немного покрутились, провели несколько нерешительных атак и тоже подались в сторону Таганрога.

Я снова спросил Колесника:

— Но после боя, когда летели домой, почему не повел группу? Здесь уже было ясно, что не в моторе дело, а во мне самом.

— А кто его знает, — ответил Василий, — ушли ли в самом деле все три самолета или, может, в стороне, на бреющем полете ползает у земли один из них, маскируясь на фоне местности в сгущающихся сумерках, и ждет удобного момента, чтобы неожиданно атаковать. Сам знаешь, таких случаев было немало. А тут солнце совсем село, очень удобно атаковать снизу на фоне светлого неба.

Доводы были правильными, и я больше не стал приставать к Василию.

В тот же вечер зашли в палату инженеры Савченко, Коломиец, техники Линников, Бушуев и мой дорогой Арчил Годерзишвили. Приятно, когда друзья помнят, беспокоятся о тебе, не забывают. Все улыбаются, расспрашивают, шутят. Они уже знают, что рана неопасна. Арчил больше молчит и не спускает с меня своих угольно-черных глаз. Все время слушал других и неожиданно, на одном дыхании выпалил: «Козырек сменил, самолет готов к. вылету, [89] командир». Для Арчила сам он, командир экипажа и самолет — это одно целое, неделимое. Он не представляет себя без самолета, а следовательно, и без командира экипажа...

На следующий день по распоряжению полкового врача К. С. Кондрычина началось планомерное уплотнение всех палат. Неожиданно среди личного состава полка и батальона быстро стала распространяться туляремия. Вспыхнула она после нашествия спасавшихся от морозов мышей и крыс. С каждым днем все больше людей выходило из строя. Санитарная часть не справлялась с больными, их начали эвакуировать в Шахты. В других частях дивизии дело обстояло не лучше. Болезнь несколько отступила, когда приступили к всеобщей травле грызунов, но она на время значительно ослабила наш летный и технический состав.

В те дни мы вновь стали свидетелями трудового героизма и стойкости наших техников. Ввиду эпидемии оставшимся в строю приходилось работать за двоих. Морозы стояли крепкие. Ночью выделяли из технического состава дежурную группу для прогрева моторов, без чего невозможно держать высокую боевую готовность. Моторы на морозе быстро остывали и их требовалось прогревать через каждые 1,5–2 часа. Люди, которые ночью отвлекались для этой работы, днем снова шли обслуживать боевую технику. При сильном морозе, доходившем до 36 градусов, при пронизывающем ветре, труд техников был неизмеримо тяжел: руки, ноги, лицо почти у каждого были обморожены.

Одна группа техников, сведенная в бригаду, занималась ремонтом. В такой мороз производить ремонт материальной части было очень сложно. В рукавицах не подступишься к деталям, а голыми руками браться за металлические части было невозможно — моментально рука примораживалась к ним. Иногда доходило до того, что сознательно болтик, гайку или шайбу слюной примораживали к пальцам, чтобы поставить на нужное место, затем, [90] убирая руку, кожу оставляли на деталях. В таких условиях трудились наши техники вплоть по февраль 1942 года. Нельзя было без глубокого сочувствия смотреть на утомленные, осунувшиеся лица наших боевых помощников. Они отдавали все силы и энергию, чтобы обеспечить летчикам бесперебойную работу, преодолевая трудности, которые, казалось, находились за пределами человеческих возможностей.

Еще в декабре техники Г. Богомолов, В. Балакин, Н. Гордеев, Н. Решетников, Б. Кузнецов-Щербина, А. Пассек остались без мотористов и оружейников, тем не менее их самолеты всегда находились в состоянии боеготовности. Техники Н. С. Ситников, И. С. Табацкий, Д. Ф. Цыкулов, А. И. Александров. А. В. Годерзишвили, В. С. Востоков днем обслуживали свои машины, а ночью добровольно уходили в дежурное звено по прогреву моторов. А когда собирались в землянке или в столовой, как ни в чем не бывало шутили, смеялись, будто за дверью не ожидала их трудная работа на продуваемом ветрами к промерзшем аэродроме.

Люди хронически недосыпали, недоедали, но они делали все, что требовалось во имя Победы. Летчики поддерживали наши сухопутные войска, которые находились в еще более тяжелых условиях, сдерживая натиск превосходящих сил врага. Мы все стремились в бой, чтобы беспощадно уничтожать гитлеровских захватчиков...

Больше всего нас беспокоили истребители МЕ-109, которые базировались в Таганроге. Этот аэродром находился недалеко от линии фронта, поэтому немцы быстро вылетали на перехват наших самолетов. Ночные бомбардировки этого аэродрома не приносили желаемого результата, поэтому командование поставило задачу — нанести по нему штурмовой удар днем.

Группу возглавил командир эскадрильи капитан Лактионов. Чтобы обеспечить внезапность нападения, он оригинально использовал местность. Повел группу южнее [91] Ростова. В начале летели над сушей на бреющем полете, потом пошли над Доном. При приближении к линии фронта взяли курс влево и, миновав плавни, вышли в открытое море, снизившись до минимальной высоты. Азовское море было покрыто льдом, и окраска наших самолетов сливалась с его белым цветом, а малая высота погашала шум моторов. На уровне Таганрога развернулись на 90 градусов и на хорошей скорости с набором высоты выскочили к аэродрому, где базировалось большое количество истребителей МЕ-109.

Первую и вторую атаки провели без помех со стороны зенитных средств противника. Дежурное звено, которое стояло на границе взлетно-посадочной полосы, не сделало попытки к взлету. Мы сожгли все четыре самолета дежурного звена и еще три самолета на стоянке. Тут во всю мощь заговорила многочисленная разнокалиберная зенитная артиллерия врага. Настолько интенсивно фашисты вели огонь, что пучки дыма от разрывов снарядов закрывали обзор. Во избежание больших потерь ведущий дал команду прекратить штурмовку.

Летчики вернулись все, но многие И-16 имели серьезные повреждения. Когда подлетели к аэродрому, все обратили внимание на самолет ведущего группы капитана Лактионова. Фюзеляж настолько изрешетило разрывами снарядов от пушки «Эрликон», что летчик в нем был виден через отверстия. Гаргрот самолета (надстройка фюзеляжа сзади сидения летчика) был снесен полностью до киля, и просматривалась бронеспинка сидения летчика. На киле перкаль висела клочьями. Левая половина стабилизатора осталась без руля глубины. С первого захода Лактионов не мог сесть, рулей не хватало, чтобы самолету придать необходимый посадочный угол. Повторный заход выполнил «блинчиком», как говорят летчики, по большому кругу маленьким креном и с пологим углом планирования, на повышенной скорости зашел на посадку. Как только осталось до земли менее полуметра высоты, убрал обороты [92] мотора, и самолет покатился на колесах по земле.

На стоянке собрались летчики, техники и стали рассматривать самолет Лактионова, как диковину. Как ни прикидывали, не могли ответить на один вопрос: почему самолет не развалился в воздухе? Просто такой живучий был этот знаменитый «ишачок». Очень многим летчикам он, спас жизнь в боях с врагами в небе республиканской Испании, на реке Халхин-Гол, над родной землей в 1941–1942 годах! По своей живучести он вполне соответствовал своему шуточному прозвищу. Сколько благодарностей выносили заочно летчики-истребители конструктору этого самолета Н. Н. Поликарпову и его испытателю великому летчику двадцатого века В. П. Чкалову. Вот и сейчас, стоя у израненного самолета, мы с признательностью произносили имя создателя И-16...

Капитан Лактионов страдал язвенной болезнью желудка, но никогда не жаловался, не требовал для себя никаких поблажек и питался той же пищей, что и все мы. Видно было, что человек глубоко и сильно страдает, но никогда он не уклонялся от полетов, всегда сам водил группу на боевое задание.

С утра 27 декабря 1941 года Лактионов ничего не ел, обошелся стаканом чаю. Сидел в землянке согнувшись. Зазвонил телефон. Андрей Федорович взял трубку. По тону ответов стало известно, что предстоит работа. Положил трубку телефона на место и объявил:

— Через 10–15 минут над нашей точкой появится группа бомбардировщиков «СБ», их надо сопровождать в район населенного пункта Андреевка для нанесения удара по танковой колонне противника, которая выдвигается в: направлении на Красный Луч.

Тут же дал указание, кому быть в ударной группе, а кому в группе прикрытия. К моменту прилета бомбардировщиков мы успели взлететь. Быстро заняли свои места в боевом порядке и легли на курс. [93]

Когда миновали линию фронта на высоте 2000–2500 метров, появились сперва четверка, потом еще три самолета МЕ-109. Мы знали, что наш командир нездоров. Несмотря на это, он возглавил ударную группу, взял на себя наиболее ответственное задание.

Вражеские летчики надеялись сковать ударную группу и группу непосредственного прикрытия парой, а остальным составом безнаказанно расстрелять наши бомбардировщики. Мы решили понадежнее прикрыть своего командира, чтобы больной человек не стал легкой добычей врага, но не тут-то было. Заметив наше намерение, Лактионов жестко приказал выполнять его команды. Он умелым маневром, выводя группу из-под удара, лишил немецких летчиков возможности сковать ее боем. Тогда противник начал производить атаки с разных сторон — сверху и снизу. Не добившись и здесь успеха, он решил последовательной атакой пар расчленить наш боевой порядок. Желая во что бы то ни стало пробиться к бомбардировщикам, вражеские летчики начали весьма осторожно сближаться с нами на попутно-пересекающихся курсах.

Мы сумели эффективно воспользоваться их ошибкой. В этом бою гитлеровцы потеряли три самолета. Первым МЕ-109 сбил Андрей Федорович, и я сумел увеличить свой боевой счет еще на один самолет.

В январе 1942 года у Лактионова обострилась болезнь желудка, ему очень тяжело стало продолжать боевую работу и руководить подразделением. Он сильно похудел, потерял в весе. Командованию полка удалось выхлопотать разрешение отправить его на лечение в Ессентуки. После окончания курса лечения медицинская комиссия не посчитала возможным вновь отправить Лактионова на фронт. Андрея Федоровича назначили командиром авиационного полка в системе противовоздушной обороны, и до конца войны он храбро сражался, прикрывая важные объекты тыла от налета авиации противника.

После отправки на лечение капитана Лактионова в [94] командование эскадрильей снова вступил В. И. Максименко.

...Враг наступал, и нам предстояло перебазироваться на новый аэродром. Прощай, село Большой Должик.

Сколько таких точек мы сменили с начала войны, городов и поселков, сел и хуторов, разных по величине и расположению, но одинаково близких нам. Ведь в них жили наши советские люди с их заботами о нас — воинах, тревогой за судьбу Родины! Тяжело смотреть на этих людей, видеть в их глазах немой укор, что мы уходим, а они остаются. Большинство из них уехали бы тоже на восток, но это не так просто... Старики, дети, женщины, больные люди. Да и родной очаг, и надежда, что враг будет разбит.