Глава IV.

Битва за Ухань

Планы и действительность

Битва за Ухань была переломной в ходе японо-китайской войны. Именно здесь, под Уханем, был развеян миф о непобедимости японской армии и об абсолютном превосходстве принадлежавшей ей военной техники.

Битву за Ухань по ее значению для китайского народа, при всей относительности подобных сравнений, можно уподобить русскому Бородино. Превосходящая по боевому опыту и технике японская армия была уравновешена силой морального превосходства. В боях за Ухань китайский солдат показал, что он умеет не только стрелять с банкета{7}, но, когда нужно, идти в атаку на танк и побеждать.

Следует отметить, что и преддверии Уханьской битвы, военно-политическая обстановка в стране была чрезвычайно запутанной и сложной. Китайский народ и армия находились в полном неведении о намерениях своего правительства и военного руководства.

В правящих кругах было немало влиятельных людей, сомневавшихся в успехе борьбы. Верхи занимались собиранием сил, улаживанием конфликтов, поисками союзников, безуспешным выпрашиванием у стран Запада кредитов и оружия.

Известно, что после падения Нанкина и успешно проведенной японцами Сюйчжоуской операции, Китай лишился многих развитых в промышленном и сельскохозяйственном отношении Северных и Центральных провинций с городами Бэйпин, Тяньцзинь, Тайюань, Баодин, Цзинань, Шанхай, Ханчжоу и Нанкин. Китай лишился 80 миллионов населения, 80% залежей угля и [217] железной руды, 40% добываемой соли и около 30% собираемых сельскохозяйственных продуктов. Производство вооружения на предприятиях страны резко снизилось, т. к. наиболее крупные арсеналы были демонтированы и перевозились в глубинные провинции.

По заявлению Бай Чун-си, на 1 января 1938 г. боевые потери (убитыми, ранеными, пропавшими без вести) с начала боев составляли около 800 тыс. солдат и офицеров, т. е. около 40% всей численности армии. Особенно чувствительны были потери в технике. Из 23 эскадрилий военно-воздушных сил (около 500 самолетов) осталась только одна; из двух танковых батальонов — один; потери в артиллерии составляли 50% от общего количества орудий; из тридцати кораблей военно-морских сил осталось две канонерские лодки. Все это снизило боевые возможности армии и послужило причиной распространения пораженческих настроений. Этому же способствовала блокада морского побережья Китая, объявленная 25 декабря 1937 г. японским правительством, которая лишила Китай традиционных связей с поставщиками оружия, бензина и ряда предметов ширпотреба, что вызвало рост цен и расширение спекулятивных махинаций.

Скопление в больших городах беженцев (всего их было до 30 миллионов) вызвало рост безработицы. Обычным стало распространение всякого рода слухов и домыслов, суть которых сводилась к одному: против Японии Китаю не устоять. Эту же пропагандистскую цель преследовали внешнеполитические акции ряда стран Западной Европы. К примеру, в мае 1938 г. Англия согласилась передать Японии доходы морских таможен на оккупированной территории, которые Англия собирала на протяжении 80 лет. В конце июня в Токио начались англо-японские переговоры, на которых имелось в виду выработать совместную политическую линию в отношении Китая. Эти переговоры продолжались ровно год и закончились подписанием соглашения Арита — Крейги, по которому Англия обязалась не помогать Китаю в войне с Японией. Французское правительство согласилось удовлетворить требование Японии не пропускать через Индокитай военные материалы, поставляемые разными странами Китаю. В то же время Япония имела неограниченные возможности использовать [218] мировой рынок стратегического сырья. На долю Англии приходилось 17% японского импорта, примерно столько же поставляла Голландия. Что касается США, то Государственный секретарь тех лет Стимсон заявил: «Мы не просто помогали Японии, наша помощь была настолько эффективна и велика, что без нее японское наступление было бы немыслимо и прекратилось бы очень скоро».

Надо сказать, что в этой сложной обстановке Чан Кай-ши проявил настойчивость: он отклонил японские условия заключения мира, равно как и посредничество доморощенных предателей Ван Гэ-мина и У Пэй-фу и германо-итальянских дипломатов. Несогласным с ним влиятельным гоминьдановцам, входившим в правительство и занимавшим высокие посты в армии, он посоветовал всегда помнить пример губернатора Шаньдуна Хань Фу-цюя, расстрелянного за сделку с японцами, командира 88-й пехотной дивизии генерала Лун Му-ханя — за невыполнение приказа.

Все знали, что такое предупреждение главнокомандующего может лишить их, в случае несогласия с его политикой, не только высокого поста, но и головы. Правда, это все же не остановило некоторых приближенных Чан Кай-ши в поисках почетного мира. Гонконг — город, где плелись всякого рода интриги и замышлялись политические комбинации, — часто посещался ответственными гоминьдановцами и послами иностранных держав. Под предлогом встречи с родственниками нередко ездила в Гонконг и Сун Мэй-лин.

Мы знали, что не было единства и в Яньане, в рядах ЦК КПК, который, как говорили, искал лучших решений в борьбе с врагом. Острыми были разногласия между Мао Цзэ-дуном и его группой, с одной стороны, и Чжан Го-тао, одним из лидеров КПК, — с другой.

Подробности выяснились, когда Чжан Го-тао, порвав все связи с Яньанем, прибыл в Ханькоу искать защиты у Ван Мина и Чжоу Энь-лая от нападок и несправедливых решений. Однако Ван Мин и Чжоу Энь-лай от встречи с Чжан Го-тао отказались. Тогда Чжан Го-тао направился к Чан Кай-ши, который выслушал его, но никаких решений не принял.

В июне 1938 г. Чжан Го-тао покинул страну, эмигрировав в Гонконг. Так закончилась его политическая [219] карьера. Если судить по опубликованной им статье, главной причиной разрыва было его несогласие с методами проведения в жизнь основных положений Единого фронта, разработанными Мао.

В то время у нас не было времени для изучения тонкостей формулировок согласованных документов по вопросам единого фронта. Было ясно одно: ни одна из сторон не собирается ограничивать свою деятельность рамками единого фронта. Это несомненно создавало определенные трудности в достижении цели. Об этом говорили, в частности, «Указания ЦК КПК о работе в партизанских районах и гоминьдановских органах власти».

Мы считали, что назревавший конфликт был погашен не столько мудростью сторон, сколько сложившейся военно-политической обстановкой. Большие потери в личном составе и технике в боях за Нанкин и Сюйчжоу, подрыв дамбы на Хуанхэ и отход Национальной армии в Центральном Китае требовали от центрального правительства и гоминьдановского руководства доказательств готовности продолжать борьбу и, пожалуй, главного — единства с КПК. Именно этим целям служили созыв Национально-политического совета и широко разрекламированная готовность защищать Ухань до последнего солдата.

Следует отметить, что инженерное решение по организации обороны Уханя было принято Военным советом еще в декабре 1937 г., т. е. после оставления Нанкина. Этим решением предусматривалось возведение укрепленных фортов вдоль Янцзы: в Мадане, Хукоу, Цзюцзяне, Усэ, Фучикоу — Тяньцзячжэне, Эчэне, Лотяне. Кроме этих укреплений было решено осуществить строительство кольцевых позиций вокруг Уханя — в радиусе 30–60 км. Кстати сказать, эти кольцевые позиции Уханьского укрепленного района были организованы по совету немецких военных советников и, мягко говоря, являлись анахронизмом для фортификационной науки того времени.

Как показал наш осмотр, на самом деле работы велись только в Цзюцзяне, Фучикоу — Тяньцзячжэне и по дорогам, идущим с севера к Ханькоу.

Практически готовились лишь отдельные узлы обороны, которые не были связаны единой оперативно-тактической [220] идеей; на Учанском секторе да и вообще в полосе действий 9-го военного района инженерные работы не начинались вплоть до падения Мадана. Основная масса войск располагалась здесь в районах Унина, Дае, Янсиня и до 1 июля не имела каких-либо конкретных задач. На западном берегу оз. Поянху и южном берегу Янцзы от Жуйчана до Цзюцзяна, представлявших выгодный рубеж, не было войск. Правда, в Цзюцзяне вела оборонительные работы 26-я пехотная дивизия и в 25 км южнее ее — 190-я дивизия.

Падение города Аньцина, крепости Мадан и продвижение японцев на запад коренным образом изменили обстановку на Центральном фронте. Было очевидно, что японский генштаб отказался от атаки Уханя с севера и переносит центр тяжести наступления в долину Янцзы.

Однако руководство оперативного управления считало, что главной целью японской армии к югу от Янцзы будет не Учан, а Наньчан. В частности, генерал Сюй Юй-чэн полагал, что, овладев Хукоу и даже Цзюцзяном, японцы двинутся на юг, на Наньчан, чтобы отсечь войска 3-го военного района от баз снабжения и коммуникаций.

Были отданы директивы о переброске в район Наньчана резерва Ставки — 92, 85 и 13-й армий для действий по восточному берегу оз. Поянху в направлении Пынцзэ — Мадан. С этой же целью в район Чанша была введена 32-я армия. Таким образом, войска не концентрировались на главном операционном направлении, а распылялись на значительной площади вдали от осевой линии движения противника.

По настоянию штаба главного военного советника 1 июля командующий 9-м военным районом отдал приказ о перегруппировке своих войск. В район Нанькан — Гутан выводилась 25-я армия, а в район Синцзы — Цзюцзян — Жуйчан — 8-я и 64-я армии. Однако конкретных задач они не получили. Руководство района и, в частности, Чэнь Чэн были заняты другими делами.

С 6 по 12 июля в Ухане шли заседания первой сессии Национально-политического совета. Надо было показать его членам широту и размах принятых мер. В ход было пущено все: от расстрела командира 88-й дивизии Лун Му-ханя за предательство до хвалебных [221] статей в адрес Национально-политического совета даже таких деятелей, как Шэнь Цзюнь-жу (лидер Ассоциации национального спасения). Этой же цели служили организованные в Ухане собрания, митинги, шествия, выступления артистов на площадях, посвященные дню 7 июля, сбор пожертвований в фонд обороны.

По мысли гоминьдановского руководства, сессия Национально-политического совета должна была проходить под знаком единства и общности всех партий и групп, «единства китайской нации» и ее сплоченности вокруг цзунцая. Официальная гоминьдановская пропаганда стремилась в эти дни использовать антияпонские настроения, боевой дух народа и даже отношение к захватчикам известных в Китае лиц, таких, например, как потомки древних философов — Конфуция и Мэн-цзы. Они жили в Шаньдуне и наотрез отказались сотрудничать с оккупантами.

Истинную оценку гоминьдановского режима и всей шумихи дали на страницах «Синьхуа жибао» члены совета от КПК. Ван Мин, Цинь Бан-сянь, Линь Цзу-хань (Линь Бо-цзюй), У Юй-чжан, Дун Би-у и Дэн Ин-чао писали, что, хотя «состав Совета не представляет народ», они «надеются, что члены Совета будут выполнять желания народа».

В эти дни штаб главного военного советника собирал данные и вел отработку предложений по организации обороны Уханя. Решались такие вопросы, как оперативное построение и использование войск в долине Янцзы, создание резервов и строительство рубежей на подступах к Ханькоу и Учану, т. е. в тылу 5-го и 9-го военных районов. Ни у кого не было сомнений в том, что именно здесь, на Центральном фронте, агрессоры попытаются добиться решительной и долгожданной победы. Доказательств было более чем достаточно: явная концентрация войск и заявление генерала Хата о том, что «японская армия овладеет Уханем до 15 августа». Правда, и с китайской стороны не было недостатка в декларациях о готовности к упорной обороне Уханя. 9 июля представитель генштаба на пресс-конференции сказал: «Все приготовления к обороне Уханя завершены». В печати был поднят большой шум о том, что «Ухань — неприступная крепость», «Ухань — китайский Верден». [222]

Оптимизм генералов Ставки не был нам понятен. Фактически серьезного и полноценного плана обороны Уханя не было. Стремление Ставки выдать желаемое за действительное не освобождало главного военного советника и его аппарат от выработки деловых предложений. Наш штаб усиленно работал над организацией обороны и использованием войск на рубежах Хуанхэ, на побережье Гуандуна и особенно в 5-м и 9-м военных районах. Но из всех предложений, представленных в Ставку, мы остановимся лишь на вопросах, связанных со строительством Уханьских рубежей.

Штаб главного военного советника отверг идею Ставки о строительстве укреплений Уханя в виде двух кольцевых позиций и предлагал построить три фронтальных полевых рубежа, не считая непосредственного укрепления города. Первый рубеж предполагалось провести по линии Дабешань — Тунбошань — Цзюцзян и далее по западному берегу оз. Поянху до Наньчана. Второй намечался по меридиану Фучикоу — Таньцзячжэня и третий — по меридиану Эчэна. Предлагалось вписать во фронтальные полевые рубежи все строящиеся на Янцзы форты, создать ряд отсеченных позиций, обращенных фронтом на север и юг от реки. На берегах Янцзы, удобных для высадки десантов, предполагалось поставить заграждения и в ряде мест построить артиллерийские позиции для кочевых батарей по борьбе с судами противника.

Нам казалось, что предложение учитывало все: стойкость и мужество солдат и младших офицеров в обороне, неспособность гоминьдановских генералов и высших штабов вести бой в окружении, свойственную им боязнь обходов и охватов, опыт прошедших боев, время года, материальные возможности и, наконец, особенности театра военных действий, по центру которого протекала могучая и полноводная Янцзы.

План позволял надеяться, что на подступах к Уханю китайская армия измотает и обескровит наступающие части. Если же, кроме того, удастся заставить гоминьдановских генералов производить частные контратаки, то вообще неизвестно, оправдается ли заносчивое заявление генерала Хата.

Все предложения главный советник Дратвин передавал, как правило, Хэ Ин-циню. Одновременно старшие [223] советники при командующих войсками районов сообщали своим подопечным предложения от собственного имени. То же самое делали советники при командующих родами войск.

Предложения по рубежам обороны и их фортификационному оборудованию были восприняты генералами Ма Цун-лю и Ма Цзинь-шанем как решение единственно правильное в сложившихся условиях. Правда, их одобрение было только половиной дела. Требовалось согласие командующих войсками районов, например Чэнь Чэна; он командовал 9-м военным районом и был губернатором провинции. В его распоряжении находились и войска, и гражданское население, и материальные ресурсы. К тому же он считался одним из наиболее подготовленных генералов, героем Шанхая и вдохновителем «идеи китайского Вердена». Его «личные» войска, которые возглавлял генерал Ли Юй-тан, стояли в Учанском секторе Уханьского укрепленного района и ничего не делали для того, чтобы претворить в жизнь идею своего командующего. Штаб района пока оставался в Учане и с места не двигался. Начальник штаба Ши Бэй-хэн и офицеры на рубежи не выезжали и войсками практически не руководили. Все это, естественно, должно было придать нашей встрече с командующим неприятный оттенок. Но, как говорится, положение обязывает. И вот мы втроем: старший советник при Чэнь Чэне — Алябушев, полковник Шилов и я решили отбросить китайские церемонии и, так сказать, вылить на голову Чэнь Чэна ушат холодной воды. Кстати, генерал охотно принимал советников и вел беседы на оперативные темы.

С таким настроением 12 июля утром мы вошли в штаб района. Чэнь Чэн принял нас в полуофициальной обстановке. Круглый стол, уставленный чашками с зеленым чаем, коробками с сигаретами и вазами с фруктами, явно не располагал к серьезному разговору. Не было даже места развернуть карту. Очевидно, сделано все это было преднамеренно. Чэнь Чэн готовил сюрприз.

Присаживаясь к столу, потирая руки, явно возбужденный, он спросил:

— Господа, вы слышали, сегодня токийское радио передало, что «рота солдат советской Приморской армии [224] вторглась в район к западу от озера Хасан и заняла местность, принадлежащую Маньчжоу-Го»?

Мы переглянулись. Вопрос был неожиданным и сообщение невероятным. Не раздумывая долго, я ответил:

— Такую акцию советских войск мы исключаем... Не думаете ли вы, господин генерал, что это провокация со стороны японцев?

— Это не меняет дела. Так начинаются войны.

— Правильно, но я имел в виду провокацию не на границе, а в эфире.

Чэнь Чэн рассмеялся, показывая, что не разделяет нашего оптимизма. Затем он спросил вновь:

— Вы читали интервью председателя Чан Кай-ши, которое он дал корреспонденту Рогову?

— Мы были в отъезде. Вернулись десятого и не имели еще возможности ознакомиться со столичными новостями.

Чэнь Чэн достал несколько листов бумаги. Переводчик прочел: «За год войны Китай потерял более 500 тысяч человек убитыми и ранеными... Экономика подорвана... Китай должен получить поддержку своей борьбе со стороны других государств... Китайский народ терпелив и проявляет мужество. Единство его крепнет...»

Заявление Чан Кай-ши о том, что «Китай должен получить поддержку своей борьбе со стороны других государств», Чэнь Чэн непосредственно связывал с начинавшейся японской провокацией у оз. Хасан. Он начал высказывать похвалы в адрес правительства СССР, советского народа, летчиков-добровольцев. Хвалил и нас:

— Вы много работаете, много ездите. Каковы ваши впечатления?

Подчеркнутая любезность показывала, что он рассматривает нас не только как советников, но и как соратников по оружию. Это облегчило возможность доложить обо всем, что мы видели, и, в частности, сообщить о бездеятельности генералов 9-го района. В заключение мы предложили план инженерного оборудования рубежей. Чзнь Чэн все выслушал со вниманием и заявил не без пафоса:

— Под Уханем произойдет решительная схватка между Японией и Китаем. И если даже нас ждет поражение, мы обязаны ускорить подготовку. [225]

— Вы правы. Времени мало, и надо исключить случаи, подобные Мадану. Работы следует вести организованно, скрыто и избегать заявлений в печати о готовности укреплений.

— Мадан — неудачный пример, — возразил Чэнь Чэн. — Вчера у меня был английский доктор Тальбот, который заверил, что там противник применил фосген и хлор. Наша армия не подготовлена к химической войне, и в силу этого падение Мадана было неизбежным. Что касается заявлений в печати о готовности Уханя к обороне, то это наша военная хитрость.

Мы понимали, что Чэнь Чэн лавирует, но сделали вид, что удовлетворены его объяснениями...

Прощаясь, Чэнь Чэн рекомендовал обязательно посмотреть кинокартину американского оператора Гарри Донхэма.

— Хорошая картина, — сказал он. — Она показывает борьбу Китая с Японией.

Мы в свою очередь посоветовали:

— Обязательно посмотрите фильм советского оператора Р. Кармена «Испания в огне».

В машине мы задумались над сообщениями Чэнь Чэна: «Рота солдат вторглась в Маньчжоу-Го». Неспроста Чэнь преподнес это известие как новость номер один. Может быть, японская рота пересекла нашу границу? Нет, решили мы, это провокационный слух. Но на душе было тревожно. Мы перебирали все возможные объяснения. Вдруг шофер резко затормозил. Машину окружили девушки, одетые в военную форму.

— В чем дело? — спросили мы переводчика.

— Идет сбор средств в фонд обороны Китая. Может быть, вы пожертвуете несколько юаней?

Мы собрали 25 юаней и сунули в кружку.

— Зря так много дали, — сказал переводчик, — все равно разворуют.

— Почему разворуют? Эти деньги народные, и общественный комитет проследит, чтобы они были использованы по назначению.

— В общественном комитете, — обронил переводчик, — я доверяю только Го Мо-жо.

Так впервые мы услышали оценку общественной деятельности Го Мо-жо. Нам было известно, что Го Мо-жо возглавляет 3-й департамент политуправления и [226] ведает агитационной и просветительной работой в армии. Организованные им бригады, состоящие главным образом из артистов, мы не раз встречали в войсках, но его личное политическое кредо нам известно не было. Мы знали также, что Го Мо-жо — известный китайский писатель и историк, до 1927 г. был коммунистом, десять лет прожил в изгнании в Японии, откуда тайно бежал в первые дни войны. А сейчас — популярный гоминьдановский деятель. Но все же нам казалось, что он стоит ближе к КПК, чем к гоминьдану.

Как-то в войсках, когда мы разговаривали с одним из генералов о литературе и писателях, зашла речь и о Го Мо-жо. Я спросил, что он сейчас пишет.

— Листовки, — ответил генерал и, немного подумав, добавил: — Его каллиграфический почерк одинаково нравится Чан Кай-ши и Чжоу Энь-лаю.

Что этим хотел сказать собеседник, я так и не понял. К сожалению, я забыл его фамилию, но шутку эту записал в свой дневник. Прошло 28 лет, и я прочитал в газетах исповедь Го Мо-жо, которая никак не вязалась с его высоким положением — известного поэта, Президента Академии наук КНР. Он писал: «Если подходить с критериями сегодняшнего дня, то все написанные мною до сих пор произведения, строго говоря, нужно полностью сжечь, они ничего не стоят... Хотя мне уже за 70, но у меня есть еще мужество и воля; иными словами, если мне нужно поваляться в грязи, то я хочу это сделать; если мне нужно запачкаться мазутом, то я хочу это сделать, и даже если нужно будет обагрить тело кровью в случае нападения на нас.., то я хочу бросить... несколько гранат». Абсурдное отречение Го Мо-жо от всего сделанного за 50 лет — результат шельмования маоистами деятелей культуры и порождение атмосферы страха, царящей в КНР.

Но вернемся в Учан.

Мы распрощались с девушками и быстро доехали до штаба: спешили доложить Михаилу Ивановичу услышанную новость.

— Да, такие слухи есть, — подтвердил Дратвин, — но будем ждать сообщений из Москвы.

Ждать пришлось недолго. Вскоре китайские газеты запестрили сообщениями такого рода: «Две японские моторные лодки высадили десант на острове реки Уссури [227] и обстреляли советский катер»; «Встреча Литвинова с японским послом Сигемицу»; «Переход отрядом японо-маньчжурских войск советской границы в районе озера Хасан»; «Полет советских бомбардировщиков над Маньчжурией и Кореей». Последнее сообщение вскоре было опровергнуто заявлением ТАСС.

Все эти материалы печатались на первых полосах газет крупными иероглифами под сенсационными заголовками: «Японцы предъявили ультиматум», «Москва не боится угроз» и т. п.

Люди расхватывали газеты, вчитываясь в каждую строчку в поисках желаемых сообщений о начале боевых действий между Советским Союзом и Японией. Китайцы ликовали, и многие из них думали, что СССР вступил в войну с Японией. Особенно это было заметно в поведении китайских генералов. Даже Хэ Ин-цинь, который до этого был весьма сдержан, в начале боев у Хасана буквально не давал прохода советникам. Каждый раз он расспрашивал, как дела, где идут бои и каковы планы сторон.

Члены Военного совета после заседаний окружали Михаила Ивановича и просили рассказать о новостях из СССР. Чан Кай-ши не раз специально приглашал его к себе.

Советские добровольцы, вся советская колония оказались в центре внимания общественности и гоминьдановской верхушки. События на советско-маньчжурской границе вскружили головы китайским генералам. Они забыли не только о боях в долине Янцзы, но и о необходимости подготовить к обороне Ухань. Чэнь Чэн, например, только в середине августа отдал распоряжение о строительстве рубежей на подступах к Учану.

Помню, как-то в штаб инженерных войск явились генерал Ши Бэй-хэн и командующий речной обороной генерал Лю И-фын. Они просили Ма Цун-лю выделить инженерный полк на строительство рубежей и заграждений на Янцзы. Решив все вопросы, они изъявили желание поговорить с советником. Ма Цун-лю привел их в мой кабинет. Это был первый случай, когда я принимал гоминьдановских генералов. Обычно мы ездили в высшие штабы первыми. Естественно, я был несколько озадачен. Генералов надо было принять в соответствии с китайскими церемониями, а я к этому готов не [228] был. Выручил генерал Ма Цун-лю. На столе появились фрукты и сигареты.

С генералом Лю И-фыном я был знаком раньше, а генерала Ши Бэй-хэна увидел впервые и пожалел, что ни разу не заехал к нему. Сказалась некоторая недооценка начальников штабов, которые, как помнит читатель, в гоминьдановской армии играли незаметную роль.

— Чем могу быть полезен? — обратился я к генералам, когда все расселись и перед каждым была поставлена чашка с зеленым чаем.

— Мы зашли, — начал Ши Бэй-хэн, — поблагодарить вас за помощь по выбору рубежей обороны и одновременно выразить восхищение героизмом советских солдат у озера Хасан.

— Колокола оповещают небо о появлении новых жертв со стороны России, — вставил Лю И-фын.

Я не понял смысла хитро сформулированной фразы Лю И-фына, но все же спросил:

— О чем же говорит небо?

Переводчик пояснил, что генерал имеет в виду сообщения газет о хасанских событиях.

Я предложил генералам разобрать сначала все вопросы по рубежам и заграждениям, а затем уж перейти к колоколам и к небу. Генералы согласились, но сразу же заявили, что никаких вопросов по рубежам и заграждениям они не имеют, для них все ясно. Тогда я сказал:

— Ухань может стать китайским Верденом. Укрепления, которые должны быть построены под руководством командующего районом Чэнь Чэна, должны войти в учебники по фортификации, и я надеюсь, что японские агрессоры на этих укреплениях сломают себе шею.

Я, конечно, льстил командующему, и на этот счет у меня были свои соображения: Чэнь Чэн одобрил наши предложения, но дела-то с места не двигались. Лесть должна была дойти до адресата и напомнить об инженерных рубежах.

Ши Бэй-хэн ответил:

— Ухань мы обратим в Верден. Но мы приветствуем помощь советской Приморской армии.

— Думаю, что советская Приморская армия ликвидирует конфликт в течение недели. Во всяком случае, [229] в августе мы будем только вспоминать об этом. Что же касается Уханя — его надо оборонять, а для этого у Китая есть хорошо обученная армия, вооружение и единство народа.

— Да, но внешняя помощь дает нам спасение, чего не скажешь о внутреннем единстве... — Ши Бэй-хэн что-то много говорил, жестикулировал. Наконец, переводчик пояснил: генерал спрашивает, читал ли я заявление делегации компартии в Национально-политическом совете.

Вопрос был неожиданным. Мы иногда обсуждали с гоминьдановскими генералами темы внешнеполитические: о решениях Лиги наций, о политике Англии, США и Германии по китайскому вопросу, но внутриполитических проблем не касались.

Заявление было опубликовано в газете «Синьхуа жибао» в дни заседаний совета и в целом было написано в мягких выражениях, щадящих престиж этого учреждения. Оно не было подписано ни Чжоу Энь-лаем, ни Чжу Дэ, занимавшими официальные посты. Я подумал и сказал:

— У меня нет времени читать газетные статьи. Я изучаю китайские уставы и сводки оперативного управления и считаю, что сейчас главное именно это.

Казалось, генералы были довольны. Я же нашел удовлетворительный выход и ушел от обсуждения острой проблемы. Мнение советника было бы доложено в верхи и, конечно, с соответствующими комментариями.

Мы были полностью согласны с письмом коммунистов. Шел второй год войны, китайский народ напрягал все силы, чтобы изгнать поработителей, а гоминьдановская верхушка не только не закрепляла законодательно соглашение о едином фронте, но на каждом шагу нарушала его. Письмо еще раз напоминало Чан Кай-ши, что соглашение существует и его следует выполнять.

Китайская компартия строго соблюдала соглашение, не поддавалась на провокации и часто даже мирилась с различными кознями, чинимыми чанкайшистами. Мирное сосуществование между партиями было тогда основной линией поведения ЦК КПК. Это было в интересах всего китайского народа. И мы это понимали. [230]

Не могу не рассказать еще об одном характерном случае, происшедшем в дни хасанских событий. На сей раз мы удостоились внимания самой Сун Мэй-лин. По количеству занимаемых должностей она не отставала от супруга. Она числилась председателем авиационной комиссии, главой ряда благотворительных обществ и женских организаций, шефствовала над авиакомитетом и, как это ни странно, над крепостным управлением. Что именно прельщало ее в строительстве крепостей — сказать трудно. Во всяком случае, я не удивился, когда вместе с Михаилом Ивановичем получил приглашение Сун Мэй-лин посетить ее на одной из вилл на оз. Дунху. Было сказано, что «мадам интересуется мнением советника о возводимых рубежах обороны и, в частности, о возможности использования в системе рубежей железобетонных пулеметных колпаков типа «Hobesch». Эти колпаки были изготовлены еще в мирное время. Тогда они предназначались для закрепления местности, захваченной в советских районах Китая. Проектировали колпаки немецкие советники, изготовляли фирмы, связанные с семейством Сунов. Возможно, что в этом бизнесе в какой-то мере была заинтересована мадам. Но бизнес бизнесом, а колпаки были запроектированы явно неудачно: оболочка была настолько тонкая, что в отдельных случаях буквально прошивалась осколками снарядов. Во всяком случае, солдаты неохотно занимали эти сооружения и, как только начинался бой, покидали их и располагались на открытых площадках. На этом основании я сомневался в целесообразности использования их на Уханьских обводах. Об этом было известно Чэнь Чэну и Ма Цзин-шаню. Свое мнение я подробно изложил Михаилу Ивановичу перед отъездом на оз. Дунху.

Встал вопрос, в какой форме доложить наши выводы мадам. Сун Мэй-лин — властолюбивая и капризная женщина, первый советник своего супруга. Вступить с ней в конфликт — значит попасть в немилость к верховному. Мы решили, что хорошие отношения с Сун Мэй-лин важны, но истина дороже. Сообщим свою оценку колпаков, но возражать против их использования не будем. Все-таки железобетон.

Сун Мэй-лин была кокетлива и, когда хотела, становилась гостеприимной хозяйкой. Она приняла нас в [231] гостиной второго этажа по-европейски обставленного особняка. Михаил Иванович меня представил.

— Я о вас слышала, господин полковник... Мне сказали, что вы забраковали пулеметные колпаки, которые изготовляются крепостным управлением.

— Это в целом правильно, но не совсем точно, — ответил я. — Пулеметные колпаки этой конструкции относятся к средствам «подвижной фортификации» и, как правило, предназначаются для закрепления местности на временных рубежах. Может быть, в силу этого они запроектированы облегченными, с тонкими стенками. Мы не исключаем использование их при обороне Уханя, но для этого рекомендуем сажать их глубже и делать земляную обсыпку. Генерал Ма Цун-лю об этом знает.

— Я так и думала, что мне доложили неправду! — И как бы полушутя Сун Мэй-лин добавила: — Советник знает, как выйти из положения.

На этом деловой разговор был закончен. Сун Мэй-лин перешла к беседе, ничего общего не имевшей с укреплениями. Говорили обо всем: о снеге и жаре, о событиях на фронте и работе наших добровольцев, о красотах здешних мест и даже о кабаре. Я не мог понять, зачем она нас пригласила. Для банальных разговоров на светские темы?

Оказывается, весь этот антураж потребовался мадам для того, чтобы на высшем уровне решить один важный вопрос.

— Господин Дратвин, — обратилась она к Михаилу Ивановичу, — я получила письмо от наших дам, в котором они восхищаются подвигами русских летчиков-добровольцев... В знак заботы о них дамы предлагают открыть в Учане русское кабаре.

— А зачем?.. У добровольцев нет времени посещать его.

— Если вам не нравится само слово кабаре, давайте назовем его «чайным домиком», русские любят чай. — Немного подумав, она добавила: — Напряженная работа требует хорошего отдыха, а отдых и развлечение в обществе интересных женщин будут полезны.

Михаил Иванович заерзал на стуле. Мы с ним переглянулись. Я замер в ожидании ответа. Как он думает выходить из столь пикантного положения? [232]

— Мы просим передать нашу благодарность дамам за проявление заботы о добровольцах, но открывать такой домик не следует. Наши люди не воспользуются им.

Категорический ответ Михаила Ивановича не вывел из равновесия Сун Мэй-лин. Она по-прежнему мило улыбалась, сама разливала чай и продолжала разговор на отвлеченные темы, как будто никакой заминки и не было. Я подумал: вот это дипломат!

Возвращаясь к себе, мы искренне смеялись над предложением «просвещенной» особы.

18 июля нам сообщили решение Военного совета об организации обороны Уханя. Оказалось, что 14 июля в Лоцзяшане (под Учаном) Чан Кай-ши провел совещание с высшими представителями своего штаба и командующими фронтами. На совещании, в частности, были Хэ Ин-цинь, Сюй Юй-чэн, Лю Фэй, Чэнь Чэн, Бай Чун-си, Ли Цзун-жэнь, Чэн Цянь, Чэн Да-цзюнь и др.

На совещании обсуждались два вопроса: организация обороны Уханя и развитие массового движения. Очевидно, щекотливость второго пункта исключала присутствие советников.

Было принято решение оборудовать первую линию обороны по горным хребтам Дабешань, Тунбошань и на юге по западному берегу оз. Поянху. Тыловые рубежи намечались на линиях, предложенных штабом главного военного советника — там, где уже шли кое-какие работы по возведению укреплений. Эти рубежи позволяли вести позиционную оборону. Центром усилий войск намечалась долина Янцзы. В горах Дабешань и Тунбошань предлагалось расположить главные силы 5-го района, а в районе Сяньнина, Дае, Лаохэкоу — 9-го района. Сюда выводились 52-я и 98-я армии. В решении подчеркивалась важность обороны Цзянси, и в частности Наньчана, как важного узла дорог, связывающего войска 3-го военного района с тылом.

Все участники совещания настаивали на упорнейшей обороне Уханя, и разговоров об отступлении не было. При всем этом в документе имелось одно «но», которое мы, впрочем, наблюдали во всех приказах как Ставки, так и низших инстанций: «Если противник прорвет линию обороны в районе Дабешаня или Тунбошаня, то оставить Ханькоу и перейти к обороне по линии реки [233] Хань и западной границе Хубэя с Сычуанью, поскольку эти районы представляют собой озерную местность и противник не сможет применить механизированные части. Тогда можно будет начать войну на уничтожение и заложить базис третьего периода войны». Об Учане и Ханьяне говорилось, что эти города следует удерживать до последнего солдата.

По второму пункту повестки дня, как нам сказали, развернулись долгие споры. Хэ Ин-цинь считал, что неудачи на фронте объясняются недостатком вооружения, поэтому военное дело должно стоять в центре внимания генералов, а массовое движение никакой роли не играет. Он указал, что Япония не занимается массовым движением и имеет успех.

Бай Чун-си считал, что главной причиной неудач является отсутствие сотрудничества между армией и гражданским населением и, следовательно, массовое движение среди народа надо развивать, это поможет преодолеть сложность переживаемого момента.

Чэнь Чэн, очевидно, желая примирить две крайние точки зрения, говорил, что «как плохое вооружение, так и плохая массовая работа привели к неудачам на фронте».

К единому мнению прийти не удалось, и вопрос остался нерешенным. Между тем на Ухань надвигались грозные тучи.

Гутан-Цзюцзянская операция

В июле — августе стояла страшная жара. Термометр не опускался ниже 35°. Днем и ночью было душно и влажно. Мы, северяне, изнемогали, но китайское население, особенно крестьяне, радовались жаркому лету. Оно обещало хороший урожай. Мы вполне понимали это настроение, так как для войны требовались рис, хлопок, масло. Но жара есть жара, и мы боролись с ней как могли: обзавелись пробковыми шлемами, веерами, небольшими махровыми полотенцами. В этом мы подражали гоминьдановский офицерам и ничем среди них не выделялись. Полотенце и веер — непременная принадлежность каждого китайского офицера и генерала. Полотенце неизменно болталось на шее и впитывало струившийся пот. [234]

На фронтах в долине Янцзы не проходило дня без активных боевых действий. Гоминьдановская армия постепенно стала обретать большую уверенность в своих силах и оказывала упорное сопротивление. Стойкость и активность китайских частей росли, контратаки и маневр стали частым явлением, чего раньше не наблюдалось. Все это заметно снизило темп продвижения японской армии. Генерал Хата вынужден был перенести срок овладения Уханем на сентябрь.

Мы отдаем должное мужеству, стойкости и патриотизму китайского солдата, но справедливость требует отметить, что немалая заслуга в этих успехах принадлежала советским летчикам-добровольцам и советникам. В то время по вполне понятным соображениям об этом не писалось. Сейчас же, когда события принадлежат истории, истина должна быть восстановлена.

Наши летчики-добровольцы девятый месяц вели бои в воздушном пространстве Китая. В июле — августе не проходило дня без боевых вылетов. Аэродромы в Ханькоу, Сяогане, Наньчане, Чанша и Кантоне, где размещались добровольцы, жили напряженной боевой жизнью. Героизм и летное мастерство советских летчиков служили примером не только китайским летчикам, но и сухопутным войскам, которым они оказывали существенную помощь. Наши товарищи внесли большой вклад в оборону Уханя.

Инструкторы обучали китайских офицеров и солдат владению советской техникой, которой к этому времени было вооружено большинство частей Центрального фронта.

Советники немало потрудились над тем, чтобы передать гоминьдановский генералам свой опыт по обучению войск и организации современного боя. Мы не раз с горечью вспоминали «деятельность» своих предшественников — советников из капиталистических стран, которым «успешно» удалось сохранить подготовку гоминьдановской армии на уровне начала нашего века. Это были путы на ногах армии, от которых нелегко было отделаться. Переобучение войск в короткий срок в ходе войны — дело сложное.

Советники понимали, что отныне за все неудачи на фронте они будут нести долю ответственности перед китайским народом, поэтому принимали эффективные [236] меры к тому, чтобы подготовить резервные части к активным боевым действиям против хорошо вооруженной и по современному обученной японской армии. Наши товарищи не сидели в кабинетах, а ездили по фронтам и штабам, стремясь доказать необходимость проведения тех или иных мероприятий и осуществить их.

Прямо скажем, привить в течение нескольких месяцев гоминьдановским генералам понимание современных требований ведения наступательного боя и управления войсками было делом нелегким. В академиях и на высших курсах, где шла переподготовка офицерского состава, советников не было. Опыт войны не изучался, и обучение шло по старым, довоенным программам.

Бои за Ухань показали, что упорство солдат и отдельных частей возросло. Однако ошибки в руководстве войсками, допущенные гоминьдановскими генералами в боях за Сюйчжоу и Нанкин, повторялись. Мы понимали, что здесь играет роль не только недостаточная военная подготовка генералов, но и ненормальные взаимоотношения между провинциальными армиями. «Прикрыться соседом», сохранить свою армию — этим руководствовались гоминьдановские генералы и в боях за Ухань. Вот несколько примеров.

В середине июня японская армия, стремясь овладеть Уханем, перенесла основные усилия в долину Янцзы. Это давало ей явные преимущества, так как позволяло использовать морской флот и авиацию, расположенную на ближайших аэродромах в Уху, Нанкине и Шанхае. О готовящемся здесь наступлении говорило то, что в период с 5 по 20 июля противник подтянул в район Пынцзэ — Хукоу 101-ю и 106-ю пехотные дивизии, бригаду морской пехоты, 20 военных кораблей и большое количество катеров. В пути находились 9-я пехотная дивизия и одна бригада 3-й дивизии. Одновременно японская авиация приступила к усиленной бомбардировке населенных пунктов в тылу войск 5-го и 9-го военных районов. Так, например, 12 июля восемь бомбардировщиков бомбили Учан, 14 — аэродром Ханькоу, 16 — аэродромы Сяоганя и Наньчана; 19 июля 27 бомбардировщиков бомбили Ханьян и Янсинь, 20, 21 и 22 июля японская авиация атаковала штабы, колонны проходящих войск, места фортификационных работ, вела разведку. [237]

В этих условиях китайское командование проявляло удивительную неповоротливость, беспечность и нераспорядительность. Войска в исходные районы выходили медленно. 8-я армия только 5 июля прибыла в район Цзюцзяна, 10 июля на станции Шахэ выгрузились три пехотные дивизии 64-й армии, одновременно к югу от Гутана двигались без определенных задач части 25-й армии. Командующий 64-й армией, которому была подчинена и 8-я армия, зная слабость и малочисленность резервных дивизий, затруднился принять какое-либо самостоятельное решение. К тому же командующий 8-й армией предупредил решение высших начальников и расположил слабую 11-ю резервную дивизию на широком фронте в Гутане. Командующий 64-й армией поставил 9-ю резервную армию, также слабую, на оборону Цзюцзянз. Таким образом, когда 13 июля командующий 2-й армейской группой, генерал Чжан Фа-куй прибыл в Цзюцзян, все войска были уже расставлены и ему оставалось лишь согласиться с заранее принятым решением.

В основе расположения войск была заложена идея сохранения живой силы, которая обосновывалась тем, что берег Янцзы удержать пехотой якобы невозможно, так как японцы своей авиацией и судовой артиллерией могли все смести. К тому же Чжан Фа-куй считал, что местность в районе Цзюцзяна и к югу от него по западному берегу оз. Поянху особенно неблагоприятна для развертывания действий противника. Поэтому только три слабые дивизии становились на оборону озера, а остальные составили резерв.

14 июля части приступили к фортификационному оборудованию местности, сложной по конфигурации и очертанию. Цзюцзян, как известно, стоит на берегу Янцзы. К югу от него находится оз. Поянху. В 6 км от него проходит Лушаньский горный хребет. От берегов озера до гор стелется равнина шириной до 2 км, покрытая бамбуком и пальмами.

Части занимали оборону по высотам, располагая огневые средства на топографических гребнях. Перед передним краем образовывались большие мертвые пространства. Места вероятных высадок десантов определены не были и огнем не обеспечивались, заграждения не ставились. [238]

16 июля командующий 9-м военным районом, узнав о решении Чжан Фа-куя, приказал усилить оборону берега еще двумя дивизиями. Одновременно он дал указание вывести 128-ю и 19-ю дивизии 70-й армии в район к югу от Цзюцзяна в резерв командующего 2-й армейской группой. Принятие этого решения заняло в целом пятнадцать дней, на протяжении которых дивизии передвигались с одного участка на другой, своего района не изучали и, естественно, не могли подготовить его к обороне. Подходивший резерв — 4-я и 10-я армии — обстановки на фронте не знал и с местностью в направлении своего действия не был знаком. Окончательное решение об обороне было принято лишь к 18 июля. К этому времени соотношение сил на фронте было таково:

21 июля 136-я бригада 106-й пехотной дивизии японской армии была посажена на легкие суда, которые под конвоем 12 боевых кораблей вошли в оз. Поянху. В два часа ночи 22 июля один из батальонов без подготовки и без стрельбы был высажен на левом фланге 11-й резервной дивизии в стыке между 8-й и 25-й армиями. За берегом никто не наблюдал. Китайские солдаты спали. Против места высадки стояло 12 боевых кораблей японцев, которые до утра не сделали ни одного выстрела. Над местом высадки кружили четыре японских самолета.

Части 11-й дивизии, застигнутые врасплох, не оказывая никакого сопротивления, в панике покинули берег и отступили в горы. Генерал Чжан Фа-куй узнал о случившемся только в 8 часов, когда японцы продвинулись в глубь обороны на 6 км. Он сразу же принял решение бросить на Гутан свой резерв — 70-ю армию. Части [239] этой армии начали движение только в 15 часов. Когда первые колонны вытянулись по дороге, появились японские бомбардировщики. Движение приостановилось. Пользуясь этим, японцы высадили десант в составе дивизии, которая повела наступление на север, на Цзюцзян, и на юг, в сторону Нанькана. Однако наступление на юг было приостановлено контратаками частей 25-й армии, которые были направлены в район боевых действий по собственной инициативе генералом Ван Дэн-цзю.

С утра 23 июля основные силы японской армии повели наступление на Цзюцзян, отрезая части 8-й армии, оборонявшие полуостров к востоку от города. Перед фронтом 9-й резервной дивизии, оборонявшей Цзюцзян, высадился японский разведывательный отряд из 300 человек. Сделав свое дело, отряд вернулся на корабли. Между тем части 70-й армии, встретившись с главными силами японцев, не выдержали их натиска и отступили на юг.

Штаб района узнал о событиях в Гутане только 24 июля. Чэнь Чэн в это время был в Наньчане и никакого воздействия на ход боев не оказал.

С утра 25 июля под прикрытием дымовой завесы и судовой артиллерии высадился десант противника в районе Цзюцзяна. Дымовую завесу китайцы приняли за газовую атаку и стали в панике покидать город. Находившиеся в Цзюцзяне штабы Чжан Фа-куя и 64-й армии оставили город и двинулись по дороге на Махуйлин. Управление войсками было утеряно. Над 8-й армией нависла угроза окружения, и она спешно начала отход. Дорога на запад от Цзюцзяна была перерезана десантом, поэтому китайские части стали отходить на юг по западным склонам гор и по железной дороге. Те части, которые держали оборону западнее Цзюцзяна, отходили на Жуйчан. К вечеру 25 июля кое-как удалось собрать бежавшие части и при помощи 4-й армии остановить наступление японских войск в южном и юго-западном направлениях.

Чэнь Чэн вернулся в Учан 26 июля и сразу же отдал приказ об отводе частей на новый рубеж по линии Нанькан — Лушаньские высоты — станция Шахэ-Цзинциншань — Пиндиншань (20 км восточнее Жуйчана). В приказе не ставилась задача по обороне рубежа, а [240] только указывалась линия, которую желательно занять, и распределялись пути отхода в случае наступления японской армии.

В Жуйчан был подтянут 3-й армейский корпус, сильно потрепанный в июньских боях на северном берегу Янцзы. Его дивизии, поставленные непосредственно на оборону Жуйчана, были растянуты на широком фронте и плохо вооружены.

Ввиду того что части 25, 64 и 4-й армий отошли в полосу действий первой группы армий, они были переподчинены генералу Се Яо. 70-я и 8-я армии выводились в резерв.

Отбросив китайские войска на 50 км к югу от Янцзы, японская армия выполнила первую задачу и приступила к перегруппировке своих частей и приведению их в порядок, что дало возможность китайским войскам в сравнительно спокойной обстановке занять отведенные рубежи и приступить к их укреплению. Впрочем, отступление частей и ход оборонительных работ никем не контролировались. Штаб 2-й группы армий отошел на Махуйлин и на свое направление вышел только 12 августа, а сам Чжан Фа-куй явился в штаб 13 августа. Генерал был явно расстроен: за сдачу Гутана и потерю управления войсками он получил выговор от верховного главнокомандующего. Это наказание Чжан Фа-куй немедленно опротестовал, свалив всю вину на Чэнь Чэна. Протест остался без последствий. Между этими генералами возникли неприязненные отношения, и впоследствии Чжан Фа-куй от руководства войсками в 9-м военном районе отошел.

Чжан Фа-кую в то время было около 50 лет. Он гуандунец, житель города Шисин. Генерал вел скромный образ жизни: врачи запретили ему пить водку и курить, что он строго выполнял. Он — участник Северного похода, участник шанхайских боев, где потерял свою армию. Грамотный и энергичный, он, пожалуй, был одним из немногих генералов, которые относились с искренней симпатией к Советскому Союзу. Японцев ненавидел и старался это подчеркнуть при разговорах с советниками. В то же время был одним из самых верных генералов Чан Кай-ши.

Когда Чжан Фа-куй вернулся в Жуйчан, к нему в штаб явился полковник Алябушев — советник командующего [241] 9-м военным районом, чтобы выяснить обстановку на месте. Речь, естественно, зашла о Гутане.

— Ну что же, — заметил Чжан Фа-куй, — у нас нет армии, а есть народ, вооруженный винтовками. — Этим он хотел снять с себя ответственность за неудачи. В то же время он заметил: — Ухань будем оборонять, как испанцы Мадрид.

Разговаривая с советником на общие темы, Чжан Фа-куй сам поднял вопрос о КПК, что было редким явлением в беседах гоминьдановских генералов с нами.

— Компартия, — заявил он, — революционная партия Китая.

Разбирая выпады по адресу КПК со стороны газеты «Дагунбао» (газета писала, что «КПК нападками на Чэнь Чэна стремится получить прибыльные места»), Чжан Фа-куй добавил:

— Прояснение ситуации их утихомирит. Если нет, то пусть они будут раздавлены колесом истории!

Кого при этом имел в виду генерал, советник не уточнил. Возможно, что эти настроения были вызваны не только неудачами, но и полученным выговором. По понятным причинам Алябушев ушел от дальнейшего обсуждения острой политической проблемы. К тому же ему надо было срочно выехать в 22-ю дивизию, занимавшую оборону восточнее Жуйчана.

Осмотренные рубежи и дивизия произвели на него неблагоприятное впечатление. Соединение, недавно выведенное из боев, было недоукомплектовано и плохо вооружено. В частности, 132-й полк, который посетил Алябушев, имел всего 180 винтовок, но занимал фронт в 4 км. Примерно такое же положение было и в остальных дивизиях 3-го корпуса. Ситуация требовала принятия срочных мер. Когда советник вернулся в Учан, все это было доложено Чан Кай-ши, который приказал немедленно перебросить на это направление 92-ю армию из 31-й армейской группы. Этим было положено начало растаскиванию резерва Ставки. В район Жуйчана армия прибыла только 24 августа и была введена в бой по частям.

В это время я осматривал укрепления в Учанском секторе, в частности строительство железобетонных площадок в Гаодэне, где готовились также разместить минные заграждения. Это были последние укрепления на [242] подступах к Учану. Из поездки я вернулся 13 августа. Начальник штаба Чижов сообщил мне новость; в Ханькоу прибыл вновь назначенный главный военный советник комдив Александр Иванович Черепанов.

— Главный, — добавил Чижов, — просил тебя по прибытии без задержки явиться к нему. Есть задание.

— Какого рода? — спросил я.

— Готовим наступательную операцию, требуется твое мнение.

Я позвонил в штаб главного советника, к телефону подошел полковник Бобров — советник при начальнике управления связи Ставки. «Заходи, — услышал я, — главный ждет».

Когда я вошел в кабинет, Александр Иванович сидел за столом. Я представился по всем правилам строевого устава. Черепанов же вышел на середину комнаты и приветливо поздоровался.

— Рад вас видеть в добром здравии. Садитесь. Разговор будет длинный.

Александр Иванович скоро перешел на «ты», хотя до этого я с ним не встречался и знаком не был, но мне понравилась такая манера. Она располагала к дружбе, к доверию, что особенно важно было для нас здесь, вдали от Родины.

Из-под густых черных бровей на меня смотрели пытливые карие глаза. Александру Ивановичу было в то время немногим более сорока лет. Я сразу же подумал: с этим начальником сработаюсь. Мои надежды оправдались — дружбу мы сохранили до сегодняшнего дня.

— Рассказывай, где бывал, что видел, какие впечатления об армии, народе, настроениях, проведенных операциях, — обратился ко мне Черепанов.

Коротко я доложил все, что знал и видел, подробнее остановился на инженерной подготовке войск, численности инженерных частей, подготовляемых рубежах и формах инженерного оборудования местности.

Мою деятельность Александр Иванович одобрил и сказал:

— В твою компетенцию вмешиваться не буду. Действуй сообразно совести и знаниям. Ты инженер, тебе и карты в руки. А теперь, — продолжал Черепанов, — о предстоящей работе. После отхода китайских частей от [243] Гутана и Цзюцзяна японцы заняли довольно обширный плацдарм, который, очевидно, ими будет использован для накопления сил с целью наступления на Учан. Они на 50 км оторвались от реки и озера Поянху, из-за чего лишились поддержки флота. Думаю, что создалась благоприятная обстановка для того, чтобы сбросить японские части в реку. Сил у китайской армии для этого достаточно. Как твое мнение?

— Я об этом не думал, занимался вопросами строительства рубежей. Ваше предложение принято Ставкой? — спросил я.

— В первой беседе Чан Кай-ши одобрил эту идею и заявил, что «будем работать, как работали раньше», то есть как работали во времена Восточного и Северного походов пятнадцать лет назад. Заявление многообещающее.

— Вы работали с ним раньше? Как он вас принял?

— Принял хорошо. В первый день приезда пригласил на семейный ужин, на котором кроме меня были только Сун Мэй-лин да переводчик. Кстати, на мой вопрос о боеспособности армии ответил, что «армия сейчас хуже, чем была в 1923–1927 годах». Оценку своему детищу дает плохую, но это не меняет дела. Много высказал похвал в адрес Советского Союза и советников. В частности, заявил, что «с приездом советских советников войска стали лучше драться», и просил подумать, нельзя ли назначить русских советников на должности начальников штабов районов и армейских групп.

Александр Иванович расстелил прямо на полу кабинета крупномасштабную карту с нанесенной на нее обстановкой [244] на Центральном фронте и начал излагать свою идею перехода в наступление.

— Операция японцев в долине Янцзы поражает своей авантюристичностью и осуществляется ими только в расчете на слабость китайской армии. Сейчас они зарвались, и им надо показать, на что китайцы способны. Думаю, что имеется полная возможность наступать одновременно по северному берегу группой войск Ли Пин-сяна на Аньцин — Тайху и по южному берегу двумя группами: на Цзюцзян с юга 31-й армейской группой Тан Энь-бо и по восточному берегу озера Поянху войсками 3-го военного района на Хукоу, Пынцзэ, Мадан.

Забегая немного вперед, скажу, что этот план был подробно разработан штабом главного военного советника, утвержден Чан Кай-ши, но дальше этого дело не пошло. Задуманное контрнаступление не состоялось. По этому поводу Черепанов неоднократно говорил с Чан Кай-ши. Последний, как правило, соглашался со всеми доводами, но жаловался на плохую работу штабов и превосходство противника в технике.

Причины, однако, были в другом. Чан Кай-ши не хотел рисковать своими дивизиями, а вести наступление только провинциальными войсками было невозможно.

Все же Чан Кай-ши не мог оставить без внимания настояния главного военного советника. Когда японские части перешли к атакам на Жуйчан (это было в 20-х числах августа), верховный отдал приказ Чэнь Чэну организовать контрудар 3-м армейским корпусом под Жуйчаном и одновременно 7-й и 40-й армиями 5-го военного района на Цзиншань — Тайху.

Утром 22 августа Черепанов со своим штабом прибыл в расположение 3-го армейского корпуса. К этому времени приказ уже был отдан. Из него мы с изумлением узнали, что для контрудара выделена всего лишь одна 20-я дивизия, которой была поставлена задача: «Разбить японцев во встречном бою на подступах к Жуйчану». Командир дивизии не справился с этой задачей. Он не смог организовать выход войск в исходное положение. Они были втянуты в бой по частям и в течение десяти часов наголову разбиты. Для того чтобы парализовать усилия китайских частей, японцы с утра [245] 24 августа применили в расположении 21-й дивизии, оборонявшей Жуйчан, боевые отравляющие вещества. Не имея противогазов, дивизия стала отходить, и Формозская бригада почти без боя в 15 часов 24 августа вошла в Жуйчан. Черепанов, Шилов, Буров и я в это время находились на командном пункте командира корпуса, расположенном на горе Ушань (юго-западнее оз. Цифу, западнее Жуйчана), откуда были прекрасно видны и Жуйчан и проходивший там бой. Китайские части отошли на подготовленный западнее Жуйчана рубеж, туда, где начиналась горная цепь, удобная для обороны. Здесь японцы были задержаны до 30 сентября.

К вечеру 24 августа японцы перебросили в Жуйчан 9-ю пехотную дивизию. С утра 25 августа к месту боев была подтянута 95-я китайская дивизия, которая обеспечила выход к Жуйчану частей 52-й армии. Вскоре на этом направлении была сосредоточена вся группа армий Тан Энь-бо. Тут, естественно, встал вопрос, кому же командовать войсками: Тан Энь-бо или Чжан Фа-кую. Генерал Чжан Фа-куй сказался больным и уехал в тыл. 1 сентября генерал Тан Энь-бо принял на себя командование. Его 13-я и 85-я армии все еще находились в пути. Между тем японские части, стремясь захватить горный перевал, по которому шла шоссейная дорога Янсинь — Жуйчан, вновь применили отравляющие вещества. 5 сентября в лощине юго-восточнее горы Цицзяшань, у перевала, и 7 сентября на участке 529-го полка 89-й дивизии, оборонявшего деревню Янцзяфан, были предприняты газовые атаки. Однако командир дивизии генерал Чан Сэ-чун, его штаб и солдаты проявили исключительную стойкость и организованность, не поддавшись панике.

Жуйчанское направление упорно оборонялось китайскими войсками. За тридцать дней боев после взятия Цзюцзяна японские части здесь продвинулись всего на 30 км. Правда, стойкой обороне способствовала местность: китайские позиции проходили по узким перешейкам между озерами и Янцзы.

В начале сентября позиции к западу от Жуйчана прочно удерживались частями 52-й и 92-й армий. На подходе были 195, 23, 49 и 35-я пехотные дивизии, которые вскоре были поставлены в первую линию, а части [246] 52-й и 92-й армий отошли в район Чанша на пополнение. Район Фучикоу обороняли 14-я и 18-я дивизии 54-й армии.

Против частей Тан Энь-бо действовали Формозская бригада, 9-я и 106-я пехотные дивизии. С выходом в Жуйчан они могли двигаться на запад по хорошим дорогам: Жуйчан — Матоу и Жуйчан — Янсинь и далее на Дае, Учан. На юг и юго-запад вели трассы Жуйчан — Унин и Жуйчан — Дэань.

На северном берегу Янцзы противник прочно удерживал дорогу Хуанмэй — Гуанцзи, которая шла на Ханькоу.

Необходимо сказать несколько слов о действиях японской авиации.

В боях участвовали только одномоторные гидросамолеты с незначительной скоростью 150–200 км в час. Они были вооружены пушкой и двумя-четырьмя бомбами, которые сбрасывались с пике. Кроме того, мы видели одномоторные монопланы с убирающимися шасси. Эти самолеты действовали как штурмовики по определенным объектам переднего края во взаимодействии с пехотой. Как правило, штурмующая тройка над полем боя находилась час, затем менялась, и так было в течение всего дня.

Одновременно с бомбами сбрасывались листовки. В них доказывалась бесполезность сопротивления китайцев японской императорской армии и содержались угрозы. Китайским солдатам предлагалось переходить на сторону японцев. Им обещали работу и нормальные условия жизни. В противном случае после победы они будут на положении побежденных, т. е. японское командование лишит их всех прав. «Спешите получить место и работу, не то будет поздно» — таковы были аргументы грубой пропаганды.

В деревне Тидяньцао, где был расположен госпиталь 95-й пехотной дивизии, мы разговаривали с одним из солдат 9-й роты 570-го полка, который сопровождал раненого командира роты. Он рассказал, как в боях южнее Жуйчана японцы из своих окопов кричали: «Бросьте воевать за Чан Кай-ши и переходите на нашу сторону! Здесь лучше кормят, обмундировывают и платят по 30 юаней в месяц» (в гоминьдановской армии солдат получал 10 юаней). [247]

Солдат сообщил также, что на стороне противника воюют китайцы, взятые в армию из провинций Аньхой и Чжэцзян. Позади них во время боя идут японские солдаты.

Мы уже говорили, что эвакуация в китайской армии проводилась из рук вон плохо. Большинство раненых оставались на поле боя и попадали в плен. Те же, которым удавалось избежать этой участи, двигались к ближайшим госпиталям самостоятельно, кто как мог. Они не встречали на своем пути питательных и перевязочных пунктов и умирали здесь же, на обочинах дорог, от голода и ран.

Мы посетили 56-й этапный госпиталь, расположенный в деревне Тидяньцао. В госпитале был порядок. Отсюда в Учан эвакуация шла организованно, на автомашинах, но это не сгладило тягостного впечатления от «заботы» о раненых, которую мы наблюдали на передовой линии.

Из Янсиня в Учан мы выехали поздно вечером. Ночь была безлунной. Дорогу нам освещали лишь яркие звезды да мириады светлячков, летающих в воздухе. Такого зрелища я никогда не видел.

— Как называется эта местность?

— «Долина усопших», — ответил переводчик Чэн, — а светлячки, которых вы видите, — это души умерших. По нашим поверьям, они никогда не покидают места предков.

— Сюда, очевидно, входят и души погибших солдат? — с иронией спросил я.

— Нет. Души солдат возвращаются на свою родину. Как видите, где кончается жизнь, там начинается вечное бытие.

— Господин Чэн, вы идеалист. Солдат умирает на земле, за свободу, за родину, ну и, конечно, за цин земли, который он думает получить после войны.

— Цин — это много.

— Я сказал условно, может быть му. Во всяком случае, солдат идет в бой за земные блага, которые перед ним маячат, как эти светлячки. Их много, а поймать трудно. Но солдат стремится к этому.

— Ловить светлячков в наших условиях невозможно. Их охраняют баовэйтуани и «серые крысы».

— Ну вот, оказывается, вы знаете всех истинных яньванов (злых духов) солдата. [248]

Время было позднее. Машина скользила по асфальтовому шоссе. Шуршание шин клонило ко сну.

На другой день по приезде в Учан Шилов и я явились к Александру Ивановичу, чтобы доложить наблюдения и выводы. Черепанов и наш связист Бобров вернулись в Учан на несколько дней раньше. Они были в курсе всех столичных новостей.

Прежде всего город был полон слухов о мирных акциях японского командования. Особенно усердствовал Ван Цзин-вэй, который вел переговоры с итальянцами и немцами о посредничестве и о возможности заключения мира. Военно-политическая обстановка была крайне напряженной. Японские части находились в 150 км от Уханя. На юге японская авиация разбомбила мост на реке севернее Кантона. Создались затруднения с вывозом продовольствия, снаряжения и вооружения, получаемых через Гонконг. По донесению из Кантона, на восстановление моста требовались три месяца. Срок большой, и это могло отразиться на вооружении армии. Гуандунское правительство сообщило, что «японцы предполагают в ближайшее время высадить десант в Нинбо и Вэньчжоу». Насколько эти сведения верны, судить было трудно. В то же время было известно, что в первых числах сентября гонконгский генерал-губернатор посетил в Кантоне Ю Хань-моу и дал ему понять, что японцы на Гуандун наступать не будут, так как Англия хочет превратить Гуандун в самостоятельную провинцию под ее протекторатом. На вопрос, какой политики в этом случае будет придерживаться Ю Хань-моу, последний от ответа уклонился.

У рассказывавшего мне все эти новости генерала Ма Цун-ли я спросил:

— Эти сведения относятся к тайной дипломатии?

— Нет, это относится к дипломатии «услаждающего бальзама», которая, по словам Черчилля, составляет «грязную дипломатию».

Очевидно, в связи со всем этим на Военном совете и встал вопрос о назначении командующего войсками 4-го военного района (южное и юго-западное побережье Китая). Был предложен Хэ Ин-цинь, так как он формально числился в этой должности, а Ю Хань-моу считался его заместителем. Чан Кай-ши возражал и высказывался за назначение Ли Цзун-жэня. Бай Чун-си был за эту кандидатуру, [249] Хэ Ин-цинь и Чэнь Чэн против. В итоге никакого назначения не состоялось, и все осталось по-прежнему.

В провинции Сычуань вновь пытались утвердиться прояпонские элементы. Туда направился генерал Чжан Цзюнь, который вступил в должность начальника полевого штаба главкома в Чунцине.

В Сиане также было неспокойно. Возникли трения между гоминьдановскими наместниками и компартией. Губернатор провинции генерал Цзян Дин-вэнь закрыл двенадцать антияпонских патриотических организаций и арестовал много революционной молодежи. Командующий округом генерал Ху Цзун-нань, в руках которого находилась провинция, его поддерживал. В Сиане было мало войск, но много «особых отрядов» полиции.

В связи с частыми бомбежками Уханя, большим количеством жертв среди мирных жителей и наступлением японской армии население стало покидать город. Все ехали в западные провинции. Гражданские учреждения и предприятия, работавшие на оборону, заканчивали эвакуацию в Сычуань. Министерства заранее эвакуировались в Чунцин. В городе царила паника и спекуляция. Генштаб перевел свой второй эшелон в Хэнъян, находящийся в 150 км к югу от Чанша. Нам объявили, что в случае падения Уханя мы там обоснуемся надолго. А пока первый эшелон генштаба переехал из Учана в Ханькоу и расположился в здании рядом с французской концессией. Здание провинциального правительства, где находился генштаб, было разрушено японской авиацией. Авиакомитет и часть политуправления также направлялись в Хэнъян.

Между тем для обороны Уханя были сосредоточены восемьдесят неплохо вооруженных дивизий. Начали усиленно строиться оборонительные рубежи, эшелонированные в глубину с востока на запад. Заканчивалось строительство крепости Тяньцзячжэнь (120 км к востоку от Ханькоу), запирающей проход судам вверх по Янцзы. Она усиливалась полевой артиллерией. Возводились доты. На основных направлениях, ведущих к Уханю, шло строительство линий окопов, артиллерийских позиций, укрытий, командных пунктов. В городе также шли усиленные работы по укреплению набережной и отдельных узлов обороны. [250]

В эти дни на Военном совете был заслушан доклад заместителя командующего 9-м военным районом о положении дел с укреплениями. Намеченные планом сооружения были готовы на 70%. Хэ Ин-цинь сообщил, что в Гонконг прибыла большая партия зенитных пулеметов и полевых пушек, что артиллерийскими снарядами армия обеспечена и налаживается их производство и что авиабомб хватит на десять лет. Сам Чан Кай-ши был настроен оптимистически и заявил: «Ухань сдавать не собираемся. Сопротивление будем вести до конца и одержим победу во что бы то ни стало». Что ж, к этому были основания: армия была обута и одета, недостатка в продовольствии не ощущала, патронов было достаточно. Артиллерией, поступившей из Советского Союза, были укомплектованы артиллерийские бригады, часть из которых подтянулась на фронт 9-го военного района. Формировались еще четыре бригады. 200-я механизированная дивизия, имевшая на вооружении танки «Т-26», закончила свое формирование и обучение и была готова вступить в бой. Кстати сказать, один ее полк был придан 31-й армейской группе, оборонявшей Жуйчанское направление.

Однако не все генералы из ближайшего окружения верховного, и в частности Лю Фэй, разделяли его точку зрения. Это относилось и к руководству 5-го военного района, где шли разговоры о том, куда отступать в случае сдачи Уханя. Поговаривали, что неплохо отойти на северо-запад и объединиться с войсками генерала Ян Ху-чэна. Многие не верили, что войска Ху Цзун-наня и Чжу Шао-ляна, стоявшие как заслон против 8-й НРА, окажут помощь 5-му району. Сычуаньские войска считались малонадежными. Вспоминали случай, когда шесть полков «охраны спокойствия» Сычуани, посланные на фронт, разбежались и начали заниматься бандитизмом в горах. Все эти разговоры настораживали.

Отдельные генералы, удрученные быстрым исходом хасанских событий, надеялись, что события в Европе помогут решить японо-китайский конфликт, и выискивали причины для выжидания лучших времен. Вдруг да что-нибудь разразится на международной арене и победа, как манна небесная, сама свалится в их руки!

Как раз в эти дни европейские агентства печати сообщали о конфликте, назревавшем в Центральной Европе. [251] Речь шла о притязании гитлеровской Германии на Судетскую область Чехословакии. Газеты печатали заголовки: «Отказ генлейновцев от переговоров с парламентской комиссией», «Античехословацкая кампания германской прессы» и т. п.

13 сентября, в день генлейнского путча, генерал Хуан Чжэнь-цю, начальник департамента ПВО, устроил банкет по случаю годовщины создания штаба противовоздушной обороны, на который была приглашена группа советников. На банкете я был посажен рядом с генералом Сюй Юй-чэном. Когда закончилась официальная часть — доклад генерала Хуан Чжэнь-цю об итогах работы корпуса ПВО за год, генерал Сюй сказал мне:

— В скором времени мы будем свидетелями начала второй мировой войны!

— Вы имеете в виду притязания немцев на Судетскую область?

— Да, полковник! Великие державы используют этот инцидент для раздувания большого пожара... Япония, как союзница немцев, не останется в стороне... Китаю это выгодно.

— Ну, а если европейские державы проявят единство с Советским Союзом, Гитлер отступит... Европейская война не принесет утешения китайскому народу.

— Утешения нам не нужно, нас интересует выгода. Что бы там ни было, но война в Европе потребует стратегического сырья, которое сейчас великие державы отдают Японии. С войной это прекратится, и Япония останется без ничего. Нам это выгодно... А может быть, Япония откроет второй фронт? Вы об этом не думали?

— Нет, генерал, я это исключаю и рекомендую больше надеяться на свои силы и, конечно, на помощь Советского правительства.

Генерал замолчал. Я привел этот разговор, так как он был очень характерен для умонастроения многих гоминьдановских генералов.

По поводу боев под Уханем Сюй Юй-чэн заметил:

— Оборона Уханя должна быть построена разумно, и национальные войска не должны попасть в окружение, как это было под Нанкином или Сюйчжоу.

— Разумеется. Но тот, кто собирается нанести поражение Японии, должен идти хотя бы на небольшой риск.

Сюй Юй-чэн с этим согласился, по крайней мере на [252] словах. Мы расстались единомышленниками по вопросам тактики. Но все это были слова. Нам были прекрасно известны и стратегия гоминьдановского генштаба и то, что имел в виду Сюй под «разумной обороной».

14 сентября нам вручили кипу наших газет сразу за целый месяц: «Правду», «Известия», «Красную звезду». Я получил первое письмо от жены. Она писала, что из Новосибирска переехала в Ахтырку к своим родителям и ждет ребенка. Увижу ли я его? Вопрос не был праздным. Мы были на войне.

Между прочим, в «Красной звезде» от 25 августа мы смогли прочесть заметку корреспондента ТАСС из Лондона: «В местных газетах опубликовано содержание секретных переговоров, проходивших в июле между итальянским послом в Ханькоу и лидером прояпонской группы Ван Цзин-вэем. Речь шла о назначении итальянского посредника в переговорах с Японией и устранении от власти Чан Кай-ши». Эта новость нам была известна давно, но не в таких деталях.

Мой переводчик попросил у меня газеты для совершенствования, как он заявил, знаний по русскому языку. Я дал целую пачку: пусть совершенствуется.

Таков был сентябрь 1938 г. в Ухане. В эти дни были штабом главного военного советника разработаны новые предложения по вопросам обороны Уханя. Они были переданы А. И. Черепановым лично Чан Кай-ши вскоре после падения Жуйчана — 9 сентября. Забегая вперед, скажу, что эти предложения долго изучались оперативным управлением и дважды обсуждались на заседаниях Военного совета. Причина проволочки — позиция, занятая вершителем судеб всех оперативных планов генералом Лю Фэем, который высказал в личной беседе Черепанову свое неудовольствие передачей планов напрямую, без обсуждения с ним. Лю Фэю было резонно замечено, что штаб главного военного советника не имеет планов работы оперативного управления и Военного совета.

Этот вопрос возник вторично на одном из заседаний Военного совета в конце сентября. Как выяснилось, оперативное управление вообще никаких планов не составляет. Чан Кай-ши, узнав об этом, приказал Лю Фэю:

— Составить план работы Военного совета и без согласования с Черепановым коренных вопросов мне не [253] докладывать. Главному военному советнику предоставлять все необходимое до заседания Военного совета.

— Нельзя быть пророком, — робко возразил Лю Фэй, — и предусмотреть, что будет через один или два месяца. Китайская армия не европейская, она не выполняет приказов в точности, и поэтому, какой бы план ни составлялся, он пойдет насмарку.

Чан Кай-ши, заикаясь, заявил:

— Нельзя бросаться из стороны в сторону. План должен быть, хотя бы и плохой. Надо проявить свою волю. Если вы хотите эвакуироваться — езжайте. Я один останусь в Ханькоу.

Гнев верховного главнокомандующего возымел свое действие. План был составлен. Но все же в кулуарах генерал Лю Фэй сказал:

— Сейчас надо думать не о плане наступления, а об эвакуации. Войска 5-го и 9-го военных районов несут большие потери. Во многих частях осталось не больше 30 процентов штатного состава солдат. Сегодня противник может прорвать оборону в любом месте, и мы не сумеем его удержать.

Такое настроение было не только у руководителя оперативного управления, но и у многих офицеров и генералов Ставки, которые были готовы свернуть оборону Уханя. Многие надеялись, что после падения Уханя ряды сторонников сопротивления поредеют и наступит мир. Эти настроения не разделялись солдатами и фронтовыми офицерами, которые проявляли образцовую стойкость и упорство в бою. За время августовских и сентябрьских боев в долине Янцзы японская армия продвигалась в среднем не более чем на километр в сутки. Ее потери росли, а китайские уменьшались. Если в Шанхайской операции за месяц боев китайская армия потеряла 130 тыс., то за этот же период в Уханьской операции — около 100 тыс. человек. Потери сторон уравнивались и составляли один к одному. В общем, дела шли неплохо и оснований утверждать, что «противник может прорвать оборону в любом месте», не было.

Главный военный советник Черепанов не разделял упадочнических настроений работников оперативного управления и рекомендовал Чан Кай-ши усилить в сентябре контратаки частями 5-го и 9-го военных районов против японских колонн, вклинившихся в боевые [254] порядки войск, а на Наньчанском и Хуанмэйском направлениях перейти к жесткой обороне.

С целью ослабления нажима японской армии в долине Янцзы были разработаны предложения об активизации действий партизан в японском тылу и переходе в наступление войск 3-го военного района на Уху и Нанкин, 1-го военного района — на Кайфын и 2-го — на Тайюань.

Следует отметить, что войска всех этих районов с момента перехода японской армии в наступление бездействовали и, оставаясь на занимаемых позициях, спокойно наблюдали за драматическим развитием событий в Центральном Китае.

Для наступления рекомендовалось в каждом из военных районов создать ударные группы в составе двух-четырех армий, на формирование которых предоставить часть дивизий, находящихся в тылу на пополнении.

По мнению штаба главного военного советника, активные действия войск 1-го, 2-го и 3-го военных районов значительно оттянут японские войска с Уханьского направления.

Отдельно китайскому командованию были переданы рекомендации по улучшению ухода за ранеными, поощрению отличившихся в бою солдат и офицеров, улучшению подготовки офицерского состава, организационной структуры дивизий, обеспечению партизан, совершенствованию рубежей обороны и др.

Все предложения главного военного советника были приняты и одобрены верховным командующим. Однако директивы о создании ударных групп и переходе в наступление части сил 1-го, 2-го и 3-го военных районов отданы не были. Оперативное управление возражало против использования в ударных группах дивизий, находящихся в резерве, а вместо них оно предлагало включить дивизии, которые дерутся на фронте и которые в скором времени будут выведены в резерв.

Мы понимали, что означает сей ход конем, но в дискуссию не вступали... Предложения утверждены верховным, и, следовательно, оперативное управление должно само решить, какие соединения и где лучше использовать.

Пока шли обсуждения вариантов, борьба за Ухань вступила в решающую фазу; японские части на северном [255] и южном берегах Янцзы развернули ожесточенные бои за крепость Тяньцзячжэнь, которая считалась воротами к Уханю.

В 9-м военном районе события развивались так.

Наньчанское направление обороняли семь армий. Из них три армии — 25, 64 и 4-я — стояли в первой линии обороны, а четыре занимали тыловые рубежи.

Наступавшая по западному берегу оз. Поянху против 25-й армии 101-я японская пехотная дивизия продвигалась довольно медленно. Расстояние в 30 км от Нанькана на юг японские части преодолевали 23 дня: с 25 августа по 17 сентября.

Вдоль железной дороги от Цзюцзяна на юг наступала бригада 106-й пехотной японской дивизии. Овладев станцией Махойлин и встретив упорное сопротивление частей 4-й и 64-й армий, она перешла к обороне и простояла на этом направлении до начала ноября, когда китайские части отошли на рубеж р. Сюшуй.

Из района Жуйчана японские части вели наступление по четырем направлениям. На юг по дороге Жуйчан — Дэань двигались части 106-й пехотной дивизии, по шоссе Жуйчан — Унин — полк 9-й пехотной дивизии. Основные силы 9-й дивизии вели наступление по дороге Жуйчан — Янсинь. Наконец, Формозская бригада шла по дороге Жуйчан — Матоу вдоль южного берега Янцзы. При содействии десанта морской пехоты 8 сентября она овладела Матоу и начала движение на Фучикоу. Как раз в этот момент Чэнь Чэн настоял перед Ставкой на передаче Тяньцзячжэня 5-му военному району. Таким образом, единая крепость была как бы расчленена на две части: Фучикоу остался в 9-м военном районе, а Тяньцзячжэнь — в 5-м. Правда, Чан Кай-ши отдал приказ командующему 2-й и 54-й армиями держаться до последнего солдата, но это не меняло дела — единого руководства крепость лишилась.

29 сентября японская армия, наращивая усилия своих войск, при поддержке флота и авиации овладела этим опорным пунктом. Китайские части стали отходить на запад, на рубеж р. Янсинь, и в спешке занимать оборону по линии Синьтанфу — Янсинь — Байшуй.

Подойдя к р. Янсинь, противник остановился и приступил к перегруппировке, сосредоточивая основные силы в направлении на Синьтанфу и Дае. [256]

В это время полк, двигавшийся по Унинскому шоссе, обнаружил, что это направление свободно от китайских войск. Командир 9-й японской дивизии, оценив обстановку, немедля решил направить на Унин 103-ю бригаду с задачей перерезать шоссе Учан — Наньчан и нарушить связь между первой и второй группами армий.

Выполняя эту задачу, 103-я бригада подошла к г. Фусюешань. Когда сведения об этом были получены в Учане, китайская Ставка приняла решение окружить бригаду, для чего выделила семь пехотных дивизий. Однако выделенные соединения долго топтались на месте, не имея единого руководства. К этому времени подошла 136-я бригада 106-й японской дивизии и отбросила их в исходное положение.

Выполнив эту задачу, 136-я бригада свернула с шоссе Жуйчан — Унин на юго-восток и стала заходить в тыл частям первой группы армий.

Генерал Се Юй, видя угрозу своим тылам, принял решение снять с рубежей обороны 74, 66, 4-ю армии и окружить втянувшуюся в горы бригаду. Маневр удался. Но Се Юй в течение трех суток раздумывал, что ему делать дальше. За это время с севера подошел полк 9-й пехотной японской дивизии и деблокировал группировку. 136-я бригада стала выходить на северо-восток. А китайские войска перешли к обороне и к 10 октября заняли позиции с центром в районе Дэань.

После завершения боев на Унинском и Дэаньском направлениях японские войска перешли в наступление на Учан. 20 октября Формозская бригада овладела Дае. Основные силы 9-й пехотной дивизии развивали успех в общем направлении на станцию Сяньнин. На подходе находилась 11-я пехотная дивизия. Судьба Учана была решена. Китайские войска стали поспешно отходить на юг.

Бои к северу от Янцзы

Овладев Аныщном и оттеснив китайские части на линию Цяньшань — Тайху, японские части стали готовиться к наступлению на Ханькоу. С этой целью в первых числах июля в район к востоку от Хуанмэя были подтянуты 3, 6 и часть 11-й пехотной дивизии. [257]

Со стороны войск 5-го военного района линию Цяньшань — Тайху обороняли 10-я и 31-я армии, под прикрытием которых сосредоточивалась ударная группа в составе пяти армий для перехода в контрнаступление на Аньцин.

Однако противник предупредил намерения китайского командования, перейдя 12 июля в наступление на фронте 10-й армии, оборонявшей Цяньшань. 10-я армия не выдержала натиска 10-го японского кавалерийского полка и 17 июля отошла, открыв дорогу на Тайху и оголив фланг 31-й армии. Последняя в течение десяти дней еще вела бои и в невыгодных условиях, но 22 июля была вынуждена оставить Тайху.

С падением Тайху на севере и Цзюцзяна на юге резко изменилась обстановка в долине Янцзы. В этих условиях командующий войсками района принял решение произвести перегруппировку своих войск, организовать жесткую оборону и частью сил нанести удар в общем направлении на Тайху — Сусун.

Директивой командующего от 28 июля 31-я армия выводилась в тыл на пополнение. На ее место ставились в центре 48-я армия, а левее ее — 7-я армия с задачей перейти в контрнаступление на Сусун, Хуанмэй и перехватить дороги Хэфэй — Тайху и Аньцин — Тайху. 10-я армия, которая оставалась пока что на месте, должна была нанести важный вспомогательный удар по Цяньшаню.

Этой же директивой 19-му армейскому корпусу ставилась задача подготовить рубеж Моцзытан — Хошань фронтом на восток и северо-восток, 87-я армия спускалась на юг для обороны рубежа от Сичуань (северный берег Янцзы) до Лонси, 86-я армия сосредоточивалась в районе Гуанцзи, чтобы подготовить промежуточный рубеж по высотам южнее и юго-восточнее Гуанцзи. Сюда же выводилась 176-я пехотная дивизия как резерв командующего. Юго-западнее Гуанцзи ставилась 26-я армия с задачей не допустить продвижения противника со стороны Усэ, обеспечивая оборону фронтом на юг. Остальные части оставались на прежних позициях. На фронте Гуши — Люань — стояли слабые части 71-й и 51-й армий, 30-я и 42-я армии находились на линии Бэйпин-Ханькоуской железной дороги и задач не получили. [258]

Мероприятия командующего получили одобрение Ставки. При всем этом задачи, поставленные ударной группе, были неконкретны, нечетки, а северное направление от Хэфэй на Люань — Гуши — Синьян слабо прикрыто. Командующий считал, что это направление не выводит к Ханькоу и наступление врага здесь маловероятно. В действительности же оказалось, что именно по этому направлению японцы направили 13-ю, а немного позже 10-ю и 16-ю дивизии, которые, делая по хорошей дороге до 15 км в сутки, захлестывали основные силы войск 5-го военного района с севера.

3 августа 3-я японская пехотная дивизия повела наступление против 119-й дивизии, оборонявшей Хуанмэй. Имея превосходство в силах, 3-я дивизия заняла этот пункт. Однако дальше рубежа р. Шицунхэ противник до 26 августа продвинуться не смог.

В этот день 10-я и 7-я китайские армии нанесли внезапный удар в общем направлении на Цяньшань — Тайху и овладели этими городами. Одновременно 48-я армия подошла к Сусуну. Контратаки противника успеха не имели, и его части отходили с большими потерями. Не рассчитывая на дальнейший успех, командующий районом отдал приказ закрепиться на достигнутых рубежах и вывел 10-ю армию в тыл. Эта нерешительность дала возможность японцам перегруппироваться и вновь повести наступление в двух направлениях: 3, 6 и частью сил 11-й дивизий в направлении Хуанмэй — Гуанцзи и 13, 16 и 10-й дивизиями в направлении Люань — Гуши — Хошань. Первой начала движение на Люань 10-я дивизия. Оборонявший город охранный полк отошел без боя. 29 августа японские части овладели Хошанем, отбрасывая части 51-й армии в западном направлении. Чтобы удержать рубеж по р. Бихэ, китайское командование перебросило на это направление 71-ю армию из района Гуши. Тем временем 13-я японская дивизия 5 сентября перешла в наступление на Шанчэн — Гуши. Положение на этом направлении создалось критическое. Было принято решение срочно двинуть в Гуши 59-ю армию из резерва, однако армия с выходом опоздала, и противник без боя 28 августа занял город. Японцы немедля начали движение на Шанчэн, что создавало угрозу обхода всей группировки с севера. Китайскому генштабу пришлось снять часть сил из Уханьского [259] укрепленного района и направить их на рубеж южнее и западнее Шанчэна. Сюда же была брошена группа армий Сунь Лянь-чжуна.

В это же время на Гуанцзийском направлении, где китайские войска прочно удерживали рубежи, было принято решение активизировать действия войск Ли Пин-сяна. Им была поставлена следующая задача: 48-й армии наступать на Хуанмэй, 31-й армии — на Дахэкоу, 84-й армии активными действиями на фронте приковать к себе противника и 26-й армии наступать на Туншань. Однако в результате слабого руководства и отсутствия согласованности в действиях атаки, предпринятые с 6 сентября, успеха не имели, и китайские части, неся большие потери, отошли. С утра 7 сентября японские войска свежими силами повели наступление на Гуанцзи и заставили 86-ю армию отступить на запад. Это создало угрозу их продвижения на крепость Тяньцзячжэнь. Для противодействия этому командующий районом принял решение атаковать колонны противника силами 26-й и 31-й армий. Исходный район для атаки был таков: для 26-й армии — район юго-западнее Гуанцзи, для 31-й армии — район горы Чжанциншань, в 8 км северо-западнее Гуанцзи. Атака назначалась с утра 9 сентября. Для прикрытия района сосредоточения были выделены 143-я и 103-я дивизии, которым ставилась задача удерживать позиции до выхода армий в исходные районы.

Но с утра 8 сентября японские части атаковали позиции этих дивизий и вынудили их к отходу. Дороги на Гуанцзи были свободны, и японские войска к вечеру спокойно вошли в город. Тем временем 26-я и 31-я армии продолжали сосредоточиваться в своих районах. С утра 9 сентября пошел дождь, и наступление было отложено, однако это не помешало японским войскам атаковать позиции ударных армий со стороны Гуанцзи. Бой длился до 15 часов, когда китайские армии неожиданно перешли в наступление и отбросили 45-й и 23-й полки японцев в исходное положение. Однако 26-я и 31-я армии в Гуанцзи не вошли ввиду того, что город стоит в долине и его трудно оборонять. Японцы, видя, что их не преследуют, привели свои части в порядок, подтянули резервы и с утра 10 сентября вновь овладели Гуанцзи, где и закрепились. [260]

Для содействия 6-й и 3-й дивизиям, наступавшим на Гуанцзийском направлении, японское командование с утра 19 сентября высадило на северном берегу Янцзы морской десант, который взял важный пункт Усэ. Державший в нем оборону охранный полк отошел к крепости Тяньцзячжэнь. 24 сентября был высажен второй десант в составе пехотной бригады, усиленной артиллерией, которая при поддержке авиации завязала бой за крепость; одновременно с севера на Тяньцзячжэнь вела наступление 6-я японская дивизия.

Оборонявшая крепость 2-я армия в составе 57-й и 9-й дивизий проявила исключительное упорство и боролась буквально за каждую высоту в течение целых десяти дней. Посланное Ли Цзун-жэнем подкрепление в составе двух дивизий, по одной от 7-й и 87-й армий, вовремя не подошло. 27 сентября японские части овладели крепостью и приступили к расчистке фарватера реки.

В это время на Северном направлении японские войска овладели Гуши и стали развивать наступление в двух направлениях: 10-й пехотной дивизией на запад по шоссе Гуши — Синьян и 13-й пехотной дивизией на юго-запад на Шанчэн — Мачэн.

К утру 16 сентября передовые части 13-й дивизии вышли на рубеж в 10 км северо-западнее Шанчэна и завязали бои с 71-й китайской армией. К исходу 17 сентября они отбросили ее на рубеж в 24 км южнее Шанчэна, где занимала оборону 30-я армия. Развивая успех, 13-я дивизия и бригада 16-й дивизии к 23 сентября вышли на линию Байхо (50 км западнее Шанчэна) — Синдянь — Тушахэ (70 км юго-западнее Шанчэна), где были остановлены упорно оборонявшимися китайскими частями. Китайское командование подтягивало на этот участок 77-ю и 10-ю армии. Одновременно на Лошаньское направление выводился 17-й корпус Ху Цзун-наня в составе шести дивизий.

10-я японская дивизия продвинулась здесь с 16 по 23 сентября на 100 км, захватила Лошань и начала наступление на станцию Синьян, угрожая Ханькоу с севера. Ху Цзун-нань, получив приказ разгромить 10-ю японскую дивизию, расположил свои войска полукольцом на рубеже к востоку от Лошаня. Бригада 10-й дивизии, подошедшая с востока, атаковала в тыл 124-ю [261] дивизию. Дивизия, бросая убитых и раненых, стала постепенно отходить на юго-запад, в результате оголился фланг 1-й дивизии, которая, оставив гору Силошань, также стала отходить. 125-я дивизия, узнав об отходе 124-й родственной ей дивизии (обе дивизии были сычуаньские), с утра 27 сентября отступила в район Гаоцзян (20 км северо-западнее Лошаня), оголив фланг 28-й дивизии, которая с утра 28 сентября также отошла. Таким образом, атака 17-го корпуса успеха не имела, части покатились на запад. Узнав об этом, японцы организовали преследование отрядами, выделенными из кавалерийских полков 10-й и 16-й дивизий. Силы преследования были небольшими, и китайские части, восстановив порядок, остановились на рубеже в 25 км западнее Лошаня.

Здесь, пожалуй, уместно отметить отсутствие взаимодействия частей корпуса генерала Ху Цзун-наня с войсками 5-го военного района, действовавшими к югу от него. Последние не захотели оказать помощь 17-му корпусу. И все же положение на Лошаньском направлении стабилизировалось, правда ненадолго.

На Шанчэн-Мачэнском направлении японские части подтягивали свои тылы и с утра 6 октября нанесли удар в стык между 30-й и 71-й китайскими армиями на участке Шачао (30 км юго-западнее Шанчэн) — гора Сяньтайшань (10 км западнее Шачао). Атака японской 13-й дивизии была поддержана авиацией и сопровождалась артиллерийским огнем. Китайские части первоначально отошли на 2–3 км от занимаемых позиций, а затем короткой контратакой отбросили врага в исходное положение. Особенно при этом отличились 30-я и 27-я дивизии, оборонявшие гору Сяньтайшань. Разбив наголову 116-й полк 13-й японской дивизии, они захватили большое количество винтовок, пулеметов, боеприпасов и шашки с ядодымами. Бои на этом рубеже шли до 15 октября. 30, 71 и 59-я армии несли большие потери, но рубеж удерживали прочно.

На Тяньцзячжэньском направлении, на рубеже Цаохэ — Шишуй (Цишуй), примерно в 100 км к востоку от Ханькоу, с переменным успехом вели бои 55, 86 и 26-я армии.

В первых числах октября китайское командование принимает решение разгромить 10-ю японскую дивизию, [262] выдвинувшуюся далеко на Запад. Для этого создаются три группы: южная в составе 48-й и 31-й армий и армии Ло Цзо-ина, которая снимается с рубежей Уханьского укрепленного района, грузится в вагоны и направляется на станцию Люлин, западная в составе 17-го корпуса и 39-й армии и северная в составе 34-й и 56-й дивизий, взятых из войск 1-го военного района. Директивой ставилась задача совместными действиями уничтожить 10-ю японскую дивизию к востоку от Синьяна и действиями в направлении на Лошань восстановить положение. Начало операции намечалось на 15 октября.

Перегруппировка была замечена японцами, которые немедленно перебросили на это направление две бригады (по бригаде из 3-й и 13-й дивизий) и без задержки повели наступление на китайские части, выходящие в исходные районы. Первыми 7 октября подверглись неожиданной атаке дивизии из армии Ло Цзо-ина, которые выгружались на станции Люлин. Положение спасла 13-я кавалерийская дивизия, прикрывшая отход трех дивизий Ло Цзо-ина на запад.

С утра 11 октября 29-я бригада 3-й японской дивизии повела наступление на позиции 125-й китайской дивизии в районе Гаоцзян. После непродолжительного боя это соединение стало отходить в северо-западном направлении к Бэйпин-Ханькоуской железной дороге на участок в 30 км к северу от станции Синьян. За 125-й дивизией потянулся весь корпус, т. е. 1, 26 и 167-я дивизии. 13 октября японские войска захватили станцию Синьян.

К этому времени 31-я и 48-я армии вышли в исходные районы, но Чан Кай-ши приказал не производить контратаку силами этих армий, так как 17-й корпус отошел и действия лишь двух армий успеха не сулили. Контратаки частей Сунь Лянь-чжуна с юга, не поддержанные Ху Цзун-нанем, успеха не имели. Да и Ли Цзун-жэнь, желая сохранить свою Гуансийскую армию, не торопился выводить ее на рубеж контратаки. Все это, вместе взятое, создало благоприятные условия для успеха японской армии.

Как раз в этот ответственный момент штаб Ли Цзун-жэня переходил из Сунфу (30 км южнее Мачэна) в Сядянь (100 км южнее Лошаня). В это же время, для того чтобы наблюдать за осуществлением намеченного Ставкой контрудара в Сядяне, к Ли Цзун-жэню прибыл [263] главный военный советник Черепанов. 10 октября в районе Пиншаня (юго-восточнее Боло) японцы высадили десант морской пехоты, а 15 октября, в отсутствие главного военного советника, Чан Кай-ши принял решение сдать Ухань и начать отвод войск с направлений Гуанцзи и Мачэн.

Одним словом, в первой половине октября событий было много и сменялись они, как в калейдоскопе. Для того чтобы рассказать о них по порядку, вернемся в Учан, в Ставку.

Начался октябрь, а вместе с ним одно из решающих сражений национально-освободительной войны китайского народа с японскими захватчиками — битва за Ухань. Мы понимали, что в этой битве основную роль должен сыграть моральный фактор: стойкость, дисциплинированность и преданность родине солдат, офицеров, подготовка и выдержка генералов.

Ожиданием того, как на деле проявят себя китайские генералы и что нового они внесут в оборону Трехградья, и были заполнены дни второй половины сентября и первой половины октября 1938 г. Естественно, мы не снимали с себя ответственности за исход этой битвы. Сражение за Ухань должно было показать, насколько наши советы по подготовке и использованию войск, построению боевых порядков и строительству рубежей обороны оправдают себя в ходе боевых испытаний. Не скрою, все мы хотели видеть Ухань вторым Мадридом. Для этого были некоторые основания, и прежде всего патриотический подъем масс, любовь к родине и ненависть к оккупантам. В начале октября Чан Кай-ши подписал декрет «О правах народа во время освободительной войны». Этот документ как будто прекращал преследования патриотически настроенных лиц и организаций. Мы по простоте душевной рассчитывали, что он окажет некоторое влияние на настроение солдат.

В Учане был создан мобилизационный комитет, в который вошли представители военных и гражданских организаций. Основной его задачей было содействие организации обороны временной столицы. В газетах помещались статьи и заявления видных военных деятелей, основной смысл которых выразил Чэнь Чэн: «Народ и армия должны помнить, что мы решили бороться до конца». На фронт выехали делегаты от общественных [264] организаций во главе с Го Мо-жо; корпус помощи раненым, женские организации начали сбор теплых вещей для солдат. 21–23 октября в Ханькоу находился командующий 8-й Народно-революционной армией Чжу Дэ. Как передавали, он изложил точку зрения компартии на оборону Уханя. О переговорах Чжу Дэ с Чан Кай-ши в газетах не было никаких сообщений.

К этому следует добавить, что китайская армия сражалась хорошо и в пехоте имела численное превосходство над японцами.

В конце сентября главный советник Черепанов произвел перестановку советников. В частности, полковник Ильяшов был назначен советником при оперативном управлении — нашим начальником штаба, полковник Шилов — советником при командующем артиллерией, полковник Панин — советником при командующем войсками 4-го военного района, полковник Васильев убывал в Сиань, где формировался штаб Чэн Цяня, майор Щербаков был назначен советником при генерале Вэй Ли-хуане и ехал в Лоян, полковник Алферов был переведен на подготовку кадров — советником в академии, капитан Табунченко — в зенитное училище, капитан Тюлев становился советником при штабе инженерных войск. Остальные товарищи оставались на местах. Перестановка преследовала цель улучшить подготовку кадров и укрепить фланги. Советников в учебных заведениях и в 1-м, 2-м и 4-м военных районах не было. Между тем Ставка располагала данными о том, что японские части готовят удары именно в тех направлениях: на севере на Сиань и на юге на Кантон. Правда, считалось, что операции эти [265] начнутся уже после овладения Уханем. В силу этого все внимание Ставки, да и штаба главного военного советника было приковано к событиям, происходящим на Центральном фронте.

Я не ставлю перед собой задачу подробно осветить ход боевых действий и дать детальный анализ соотношения сил. Не это решало исход битвы. Главным фактором в борьбе за Ухань была позиция провинциальных генералов-милитаристов, которые берегли собственные армии.

Это хорошо понимали и главный военный советник и его штаб. Поэтому, когда японцы овладели на севере Лошанем, а на юге подошли к Янсиню, встал вопрос, как быть с Уханьским укрепленным районом, на оборону которого требовалось не меньше пятидесяти пехотных дивизий и большое количество артиллерии. Ставить все силы на обвод было и рискованно и безнадежно. В то же время выход 10-й японской дивизии в район Синьяна открывал противнику прямой путь на Ханькоу с севера.

Было решено построить силами войск и местного населения рубеж обороны на линии Аньлу — Хуаюань и далее на запад севернее Сяоганя. Иван Андреевич Шилов, Сергей Сергеевич Тюлев и я с группой офицеров оперативного управления и штаба инженерных войск выехали на рекогносцировку. Дорога на Инчэн — Аньлу была нам знакома. Здесь мы бывали не раз. Тогда здесь кипела работа. Сейчас мы с изумлением обнаружили, что между железной дорогой и северным участком работы не окончены. Рубеж протяженностью в 10 км был открыт, и противник со стороны станции Хундэн, где проходила хорошая грунтовая дорога, мог беспрепятственно двигаться на Ханькоу. В километре к юго-западу от станции мы обнаружили грунтовой аэродром. Кто его строил и когда? Никто не знал. Сопровождавшие нас офицеры лишь пожимали плечами. Проезжая мимо оз. Дасунху, мы обратили внимание на остров, тянувшийся с севера на юг километра на четыре. Было предложено осмотреть его с тем, чтобы включить в общую систему обороны. Вскоре найдены были рыбачьи джонки, и вся рекогносцировочная группа высадилась на острове, который находился в 300 м от берега. День был пасмурный, холодный, да к тому же пошел дождь. Мы промокли до нитки и с большим трудом причалили [266] к деревне Ваньявань на противоположном конце острова. Там нас должны были ожидать машины. Но случилось непредвиденное. Выяснилось, что на шоссе, километрах в пяти от этой деревни, стоит другая деревня с таким же точно названием и машины уехали туда. Расстояние нам пришлось преодолевать под проливным дождем пешком. В машины садились буквально окоченевшими.

Шилов предложил поехать на аэродром Сяогань, где были наши летчики, и там отогреться. Туда мы прибыли поздно вечером. Летчики приняли нас, как родных братьев: выдали всем теплое белье, верхнюю одежду, усадили за столы и налили каждому по стакану коньяка. Я выпил стакан залпом и не почувствовал ни запаха, ни крепости, словно это холодный чай.

Наутро проснулся с головной болью и температурой 39°. Пролежал в Сяогане три дня. Начатую работу продолжили Шилов и Тюлев. Вся группа вернулась в Учан 10 октября. Как раз в этот день все уханьские газеты напечатали обширные сообщения о разгроме в районе Дэаня двух японских бригад. По этому случаю город был украшен флагами, толпы народа ходили по улицам с хлопушками, выкрикивали имя героя дня — генерала Се Яо, который был награжден высшим орденом.

Мы искренне жалели, что такое важное событие произошло в наше отсутствие, но Александр Иванович объяснил нам, что в сущности никакой победы Се Яо не одержал: он побоялся замкнуть кольцо окружения и дал возможность 138-й японской бригаде выйти на север. Японцы даже убитых вывезли с поля боя.

Черепанов сообщил нам и другую новость: отозван на родину Михаил Иванович Дратвин. На его место прибыл и уже вступил в должность военного атташе комбриг Николай Петрович Иванов.

— Молодой, энергичный. При случае я познакомлю вас, — добавил Александр Иванович.

Правда, этот случай представился только пять месяцев спустя в Чунцине, когда мы прибыли в посольское убежище по тревоге. К слову сказать, когда в августе 1939 г. Александр Иванович был отозван в Союз, нам не раз приходилось информировать Николая Петровича о положении дел по «своим» департаментам. [267]

11 октября я, как обычно, явился на службу в штаб командующего инженерными войсками и сразу направился в кабинет генерала Ма Цун-лю. Генерала на месте не оказалось. На мой вопрос дежурный офицер ответил:

— Генерал на горе Лоцзяшань на молебствии. Так, во всяком случае, я понял переводчика.

Я не знал, что это за тора и где она находится, и был крайне удивлен таким вояжем... Генерал молится. «О чем и какому богу?» — подумал я.

Мне было известно, что Ма Цун-лю — мусульманин, кроме жены имел трех любовниц и раньше религиозным рвением не отличался. И вдруг на молебствии... Экзотика. Я склонен был отнести это религиозное усердие генерала к распространенному среди гоминьдановский верхушки подхалимажу, подражанию Чан Кай-ши. Дело в том, что Чан Кай-ши ежедневно отводил определенные часы на молитвы. Об этом все знали и никто не смел нарушить общение генералиссимуса с богом.

Сделав вид, что мне все ясно, я попросил офицера по приходе генерала доложить ему о моем возвращении и пошел в свою комнату.

Вскоре прибыл генерал. Он был чем-то взволнован и удручен. Не откладывая дела в долгий ящик, я решил выяснить, какая же беседа состоялась у генерала с богом.

— Какие новости на горе Лоцзяшань? — спросил я с видом посвященного во все тайны этой загадочной горы.

— Все было по плану, — ответил генерал и, немного подумав, добавил: — Выступал генералиссимус и высказал неудовольствие сдачей ряда городов, плохими действиями войск, в том числе и инженерных. Нам приказано переключиться на заграждения и разрушения.

Слушая ответ генерала, я не мог понять, какая существует связь между посещением генералом горы Лоцзяшань и выступлением Чан Кай-ши. И только в ходе беседы я узнал, что гора Лоцзяшань — место расположения Уханьского университета, где в то время находились трехмесячные курсы высшего генеральского состава, начальником которых числился Чан Кай-ши. По заведенному порядку каждый понедельник Чан Кай-ши собирал весь генеральский состав Ставки и читал нравоучения, проводил «душевные беседы». [268]

Я понял, что на «душевной беседе» моему генералу досталось, но за что — он молчал. Разобрав обстановку на фронтах и предстоящие задачи, генерал как бы вскользь спросил:

— Читали интервью генерала Фолькенхаузена, опубликованное в наших газетах?

— Нет. А что он говорит?

— Говорит он следующее: «Маршал Чан Кай-ши избрал тактику, которая восторжествовала более века тому назад во время нашествия Наполеона на Россию. Если Япония вовремя не примет мер предосторожности, наступит день, когда ее армия будет так же изолирована и истощена, как в свое время армия Наполеона».

— Очевидно, генерал неплохо знает историю... Но что из этого следует?

— Мы хотим изучить опыт войны в России. — И немного подумав, генерал добавил: — И опыт московского пожара.

— Многие историки считают, что пожар в Москве возник случайно. Правда, это имело своим последствием то, что армия Наполеона осталась без квартир. В Москве стояли сильные морозы, но это не главная причина бегства Наполеона из Москвы. Основа победы Кутузова над Наполеоном заключалась в разработанной им тактике. Я бы мог рассказать подробнее об этом, но сейчас двадцатый век, другая организация войск, другие приемы и формы вооруженной борьбы.

— Нас тактика не интересует, — ответил Ма. — Нас интересует, сколько в Москве имелось домов, сколько было подожжено и сколько осталось.

— К сожалению, я не располагаю такими данными. Могу посоветовать посмотреть историю военного искусства или соответствующие статьи в энциклопедии. Возможно, там эти данные есть.

Следует сказать, что в эти октябрьские дни московским пожаром интересовались все: оперативное управление, артиллеристы, связисты. Все искали литературу, читали «Войну и мир» Толстого. Мы решили, что Ставка готовит какую-то акцию, но где и с какой целью, не спрашивали, относя это к очередной затее гоминьдановских генералов.

Во время беседы в комнату вошел дежурный офицер и доложил: [269]

— Из оперативного управления сообщили, что сегодня утром в заливе Биас японцы высадили десант... Генерала Ма просят срочно прибыть в оперативное управление.

Было около 12 часов. Разговор мы не закончили. Ма уехал в Ханькоу, а я поспешил в штаб главного военного советника. Надо было узнать подробности утренних событий на юге. Судьба Кантона имела большое значение для хода боев за Ухань.

Обстановка в Кантоне прояснилась к вечеру, когда вернулись с заседания Военного совета Черепанов и полковник Ильяшов. Ильяшов кратко изложил нам ход событий на юге Китая. Как гласили донесения генерала Ю Хань-моу, на рассвете 10 октября японские корабли появились одновременно в трех пунктах: в заливе Биас, дельте р. Чжуцзян и вблизи Чжуншаня (у Макао). Под прикрытием 50 самолетов и корабельной артиллерии со стоящих на рейде судов были высажены три дивизии, которые, действуя по сходящимся линиям, движутся на Кантон. Контратаки частей, расположенных на побережье, успеха не имели. Гарнизоны в глубине обороны подавлены авиацией, деморализованы и отходят на север.

Японские войска генерал-лейтенанта Фурусо успешно продвигаются на север и северо-запад, подавляя отдельные очаги сопротивления. Связь с китайскими войсками нарушена, и управление потеряно.

Немного позже генерал Ю Хань-моу донес, что японцы высадили пять дивизий, и назвал их номера: 3, 5, 8, 10 и 108-я. Как показала проверка, Ю Хань-моу, мягко говоря, ввел Ставку в заблуждение, желая тем самым снять с себя ответственность за поражение.

В этих условиях Ставка приняла решение: вернуть с Центрального фронта взятые в свое время из Гуандуна 64, 66 и 4-ю армии (всего шесть дивизий). Обязать командующего ВВС произвести бомбардировку наступающих японских колонн и принять меры к эвакуации из Кантона всего военного имущества. Были даны указания о разрушении дорог, ведущих на север, и о постановке заграждений на дорогах и реках.

Подробности боев за Кантон я расскажу позже. Сейчас же хочу привести только одну симптоматичную фразу, брошенную кантонским деятелем, генералом [270] У Те-чэном Роману Ивановичу Панину сразу после падения Кантона:

— Нас предали... Это Мюнхен.

Чем был раздосадован гоминьдановский сановник, Роман Иванович не знал, но то, что он дал в целом правильную оценку действиям англичан, не подлежало сомнению. Англичане, чьи интересы на юге Китая были тесно связаны с интересами семейства Сунов, шли на сговор с японцами за счет Китая, и пока за спиной Чан Кай-ши.

Это было и в самом деле похоже на начало дальневосточного Мюнхена. Мы считали, что совпадение во времени кантонской операции с разделом Чехословакии и позорным мюнхенским соглашением не было случайным. Японцы стремились как можно скорее пожать плоды Мюнхена, а заодно нажать на англичан. Кантон был подходящим местом для такой диверсии. Интересно в этом отношении было заявление японского адмирала Матасака Андо: «Если Япония не сдерет шкуры с англичан в назидание всем восточным нациям, поражение Китая не обеспечит мира в Восточной Азии». Кстати, отметим, что во время высадки японских десантов на побережье в Кантоне стояли шесть английских военных кораблей, которые, очевидно, служили «страховым полисом» для Ю Хань-моу и У Те-чэна.

После победы генерала Се Юя в районе Дэаня оперативное управление и агентство Сентрал ньюс стали скупо освещать ход боевых действий. Все же сведения о неудачах и поражениях доходили до солдат и населения и создавали определенную политическую атмосферу. Пошли разговоры о бездарности генералов, их продажности и измене. Мы с большим вниманием прислушивались к оценкам событий и осторожно выясняли возможные последствия того, что произойдет, если... Этих «если» было много, и все они были связаны с возможным падением Уханя и Кантона.

Фактически реквием по Уханю был заказан с падением укрепленного района на Янцзы. Общественное мнение подготовлялось к тому, чтобы прослушать его. О Кантоне молчали. Однако для всех было очевидно, что падение двух крупных политических и промышленных центров страны, игравших первостепенную роль в национально-освободительной войне, неминуемо. Оставалось [271] неясным, как отразится эта потеря на боевом настроении солдат, народа, на способности китайской армии к сопротивлению агрессору.

Советские советники в эти напряженные дни работали как обычно, не реагируя на панику и разнообразные слухи. Александр Иванович с полковником Бобровым и майором Чижовым 13 октября выехали в штаб Ли Цзун-жэня. Там готовился мощный контрудар в районе Лошаня. Как прошел этот контрудар, мы уже сказали. В связи с неудачей 17-го корпуса Чан Кай-ши отменил контратаку и отдал приказ об отходе частей, действующих по северному берегу Янцзы. Обстановка с каждым часом менялась к худшему. Главному военному советнику ничего не оставалось делать, как вернуться в Ставку.

По приезде в Учан главный советник направился к Чан Кай-ши. Последний сообщил, что потери в войсках велики и он считает бесполезным дальнейшее сопротивление. Готовится директива об общем отходе войск. Войска 5-го военного района, сказал Чан Кай-ши, отойдут на рубежи к западу от железной дороги Бэйпин — Ханькоу и частично на рубеж р. Ханьшуй. Войска 9-го военного района будут сдерживать противника до полной эвакуации Учана. В заключение Чан Кай-ши добавил:

— Мы не хотим повторять уроков Нанкина. Армию надо сохранить для дальнейшей борьбы.

Верховный в этот день производил впечатление неделю не спавшего человека, был бледен и даже небрит. Говорил он тихо, как бы боясь, чтобы его не подслушали. Об обстановке на фронте говорил мало. Она была ясна. На вопросы отвечал односложно: ши (да), бу ши (нет).

Когда разговор зашел об его отъезде в Чанша, Чан Кай-ши ответил:

— Мой самолет стоит на аэродроме, и я покину город последним. Прошу вас выбрать удобный для вас транспорт и время переезда в Чанша... Место в моем самолете для вас обеспечено.

Это была последняя встреча верховного главнокомандующего с главным военным советником в Ухане. Заседаний Военного совета не было. Все военные учреждения уезжали. [272]

Ставка покидает Ухань

18 октября Чан Кай-ши подписал директиву об общем отходе войск. В этот день Ухань покидали последние служащие учреждений Ставки. В Ханькоу оставались только представители управления международной пропаганды для «милых» бесед с иностранными корреспондентами.

Рано утром из Учана в Чанша выехал штаб главного военного советника. Мне пришлось задержаться на один день в Ханькоу. Генерал Ма Цун-лю по плану в выезжал 19 октября. Помня наш разговор об «изучении опыта войны в России 1812 года», я решил, что генерал задерживается неспроста. Как раз в эти дни по Уханю распространился упорный слух, что все Трехградье (Учан, Ханькоу, Ханьян) при отступлении будет разрушено и сожжено.

Весь день у меня ушел на просмотр схем заграждений и разрушений объектов в районе Уханя. Расчеты и схемы были отработаны оперативным отделом штаба инженерных войск и выглядели довольно стройно. В Ханькоу и Учане разрушению подлежали только военные объекты: аэродром, дамбы, дороги, мосты, здания японской концессии, телефонная станция. В плане не было даже намека на массовое разрушение городских построек, коммунальных сооружений и т. д.

Вечером генерал Ма Цун-лю предложил мне переночевать в его особняке в Ханькоу. В особняке я застал только охрану. Солдат передал, что генерал скоро приедет, и предложил мне занять весь второй этаж. Здесь были гостиная, две спальни и еще четыре пустые комнаты. Жена генерала покинула Ханькоу дней двадцать тому назад, и весь трехэтажный особняк превратился в холостяцкую квартиру. Мебели было мало, стены голые. Однако гостиная имела жилой вид, была обставлена по-европейски и, несмотря на отсутствие хозяйки, выглядела довольно уютно.

Вскоре приехал Ма Цун-лю и сразу поднялся на второй этаж.

— Завтра выезжаем, — с ходу выпалил он, — вы с утра, а я немного задержусь. Спешите. К дороге рвутся японцы. Сейчас они находятся в сорока километрах от Туншаня, куда подходят наши 9-я и 140-я дивизии, с [273] тем чтобы удержать дорогу как можно дольше. Вам придется ехать вдоль железной дороги до Сяньнина и дальше на Туншань. Дорога там хорошая.

Генерал взял карту и стал показывать маршрут. Он отметил склад бензина, спрятанный в горах, где я должен был заправить свою машину.

— Какие вести с фронтов? — спросил я.

— Плохо, — коротко ответил Ма Цун-лю.

Потом он пояснил:

— У Ли Цзун-жэня плохо: Ли Пин-сянь отходит, Ху Цзун-нань отошел и только Сунь Лянь-чжун стоит на месте. У Чэнь Чэна плохо: японские части подошли к Дае и Янсиню, ведут бои за Дэань. У Ю Хань-моу плохо: наши части оставили Вэйчжоу, Боло. Противник подошел к Кантону, высадил десант в районе Чжуншаня, у Макао. Везде плохо!

— А где же хорошо? — спросил я.

— У Чжу Дэ, — ответил генерал.

Не знаю, насколько серьезно сказал он это, но у Чжу Дэ действительно дела шли хорошо. Я не развивал эту тему. В это время вошел солдат и стал расставлять посуду для ужина. Мы сели за стол, и генерал продолжал:

— План заграждений и разрушений утвержден с небольшими поправками, — сообщил он.

— Какими именно?

— Предложено исключить из плана все здания и промышленные сооружения, принадлежащие иностранцам.

— И японские тоже?

— Этот вопрос остался нерешенным. Завтра мне ответят, как поступить с японской собственностью.

Так мы просидели за полночь. Уходя спать, генерал Ма Цун-лю провел меня в одну из пустующих комнат, где в шкафах и на столе в беспорядке были свалены книги, карты, свитки.

— Это часть моей библиотеки. К сожалению, приходится бросать. Если вам понравится какая-либо книга, буду рад вашему вниманию. — Пожелав мне спокойной ночи, он спустился на первый этаж.

— Господин Чэн, — обратился я к переводчику, — поройтесь, пожалуйста, в библиотеке генерала, может быть, найдете дорожную карту. Моя истрепалась. [274]

Через несколько минут он принес две карты. Одну дорожную и вторую — «Карту позора Китая». Переводчик, очевидно, и сам не подозревал, что за карту он обнаружил. Это была обычная географическая карта, на которой были показаны разным цветом территории, отторгнутые в свое время от Китая империалистическими государствами. Все было бы ничего, если бы на карте не была закрашена часть территории Советского Союза. Когда переводчик разобрался в надписях, он покраснел от смущения.

— Не может быть... Нам (он имел в виду учащихся своего курса Харбинского института, который окончил) такую карту не показывали... Это великоханьский шовинизм, которым заражено наше общество.

— А разве Цинь Ши-хуан (основатель империи Цинь 259–210 гг. до н. э.) владел этими землями? — спросил я, хорошо зная, что именно с именем этого императора связано завершение строительства Великой китайской стены от Шанхайгуаня на берегу залива Бохай до западной границы Ганьсу, и, следовательно, земли, лежавшие севернее стены, в состав империи не входили.

— Земли и народы, жившие в бассейне Амура, на территории современной Монголии и в районе озера Балхаш, никогда не входили в состав китайской империи. — Немного подумав, он добавил: — Наши границы с Россией всегда были границами мира и будем надеяться, что они останутся такими и в будущем.

Ответ Чэна убедил меня в его искренности, но меня интересовало другое: когда появилась карта, кто автор столь чудовищных территориальных претензий к соседям?

К сожалению, Чэн не мог ответить на поставленный вопрос, но он считал, что захватническими маниакальными идеями страдали не только генералы-милитаристы, хранившие в своих сейфах карты подобного рода, но и вся мелкая буржуазия, смаковавшая величие китайских императоров и исповедовавшая «небом освященные» старые конфуцианские порядки.

— Если вы думаете, что наши генералы — оборонцы, вы ошибаетесь — заявил Чэн. — Они не только преподают в военных школах учение Сунь-цзы, но и саму его книгу возят в походных чемоданах. А Сунь-цзы [275] учил: воевать только на территории противника, кормить своих солдат за счет противника, держать всегда наготове свои войска, чтобы отбить внезапное нападение врага. Стержень его учения — «стратегическое нападение», методы — хитрость, обман во всех его проявлениях. Освободите наших генералов от иностранных пут, дайте им оружие и они сломя голову полезут на чужие земли.

— По-вашему, карта — продукт древней традиции?

— Нет. Карта прежде всего — проявление национализма китайских буржуа.

На этом мы закончили разговор. Надо было отдохнуть перед длинной дорогой.

В середине двадцатых годов эту карту широко популяризировал в войсках своей армии Фын Юй-сян. Он считал ее средством патриотического воспитания солдат. Один из основателей КПК Ли Да-чжао резко осуждал Фына за использование карты в целях разжигания национальной ненависти.

Город еще спал и улицы были пустынны, когда мы подъезжали к пристани ханькоуской переправы. Паром был на учанской стороне. В ожидании переправы я рассматривал набережную могучей реки, ее укрепления, спокойно расхаживающих солдат. У дебаркадера стояли только один пароход под английским флагом да с десяток джонок.

На востоке занималась заря, отблески от серебристых облаков отражались в мутных водах Янцзы. Было по-осеннему тепло. День обещал быть хорошим.

Подошел паром, загруженный машинами и людьми, среди которых выделялись своими головными уборами индийские медики-добровольцы во главе с доктором Матан Махан Аталом. Мы о них слышали не раз. Они прибыли в Ухань еще 1 октября. Сейчас они направлялись в Чунцин и оттуда в Яньань. Индийские добровольцы прибыли в Китай не ради денег, а из солидарности с китайским народом в его справедливой войне. Уместно отметить, что появление индийских врачей на китайской земле не объяснялось частной инициативой доктора Атала. В Яньань они ехали по прямому предписанию председателя Национального конгресса Индии Джавахарлала Неру, который организовал эту помощь в ответ на просьбу Чжу Дэ. Это была братская поддержка [276] соседа. Пять индийских врачей привезли с собой полный комплект оборудования для госпиталя. По прибытии в Ханькоу доктор Атал заявил корреспондентам: «Народные массы Индии выражают свои горячие симпатии китайскому народу в его борьбе за независимость». Атал рассказал о широком движении солидарности с Китаем и о сборе средств в Индии, о бойкоте японских товаров.

Погрузка машин много времени не заняла. Через 15 минут мы были на противоположном берегу, где к нам присоединились две машины штаба инженерных войск. Мы покидали Учан, где прожили около пяти месяцев. Было тяжело смотреть на прохожих. Они еще не знали, что вскоре им придется испытать все ужасы японской оккупации.

Первые десятки километров проехали быстро. Движения к фронту по дороге почти не было, и это вызывало беспокойство. Тревогу усиливала артиллерийская канонада, которая доносилась слева от дороги по пути движения.

До города Туншань, где начиналась основная магистраль Учан — Чанша, оставалось километров десять, когда шофер остановил машину, вышел на обочину и, взявшись за живот, стал буквально кататься по земле. Лицо его стало бледным и покрылось капельками пота, было видно, что человек тяжело заболел. Что случилось с шофером, сказать было трудно. На мой вопрос переводчик отвечал односложно: может быть, малярия, может быть, тиф, а возможно, холера.

Было искренне жаль этого пожилого хунаньца и старого солдата. Он хорошо знал здешние места, отлично водил машину, и до сегодняшнего дня у меня не было никаких забот при переездах. Что поделаешь, в жизни все бывает.

Предложение офицеров оставить шофера в ближайшей деревне я отклонил. Посадив его на заднее сиденье, сам сел за руль и повел машину на Чанша. До города оставалось около 300 км по горной дороге с перевалами через отроги горного хребта Цзюлин.

При въезде в Чанша нашли госпиталь и сдали больного. Нам сделали прививки, провели дезинфекцию машины. Что было в дальнейшем с шофером, я так и не узнал. [277]

Поздно вечером, петляя по узким улочкам города, мы с трудом разыскали отведенные штабу главного военного советника квартиры. В Чанша нам снова пришлось размещаться в домах на территории японской концессии. Дома были расположены на небольшом островке р. Сянцзян, против центральной части города.

Тем временем в соответствии с директивой Ставки войска Центрального фронта начали отходить с занимаемых позиций. Первой начала отход группа войск генерала Ли Пин-сяна. Японские 6-я и 3-я дивизии, действовавшие на северном берегу Янцзы, до 18 октября топтались на месте. По приказу группа Ли Пин-сяна сосредоточивалась в районах Цишуй-Хуанпи (35 км северо-восточнее Ханькоу) с целью последующего отхода на запад и северо-запад. Для прикрытия оставались слабые части 86, 26 и 84-й армий, которые с 20 октября также начали отход.

6-я японская дивизия, преследуя отходящие части по северному берегу Янцзы, 23 октября вышла на рубеж р. Юньшуй, где арьергардные части Ли Пин-сяна задержали ее до полудня 24 октября. С полудня 24 октября китайские войска стали отходить и оставили Хуанпи, бросив 15 орудий (не оказалось лошадей). Город Хуанпи и станция Хуанпи в это время подверглись жестокой бомбардировке. Захватив Хуанпи, японские войска устремились на Ханькоу, прекратив преследование китайских частей, отходящих на северо-запад.

Войска Ли Пин-сяна 25 октября вышли на рубеж в 10–15 км западнее железной дороги. Там их встретили наступающие войска 3-й японской дивизии. Китайцы начали отход на новые рубежи в 40–75 км западнее Бэйпин-Ханькоуской железной дороги.

Еще сложнее была обстановка на северном направлении в центре 5-го военного района.

Выполняя директиву Ставки, генерал Ху Цзун-нань с 18 октября начал отвод своих войск в направлении Тунбо-Наньян. 29-я бригада 3-й японской дивизии, преследуя отходящие части, 18 октября захватила Лишупин (12 км западнее Синьяна) и Пинчангуань. С наступлением темноты 19 октября начали отступать на Мапин — Иншань (80 км юго-западнее Синьяна) 56-я и 34-я сычуаньские дивизии. В результате 59-я и 31-я армии, оборонявшие рубеж Сюаньхуадянь — Цзюлигуань — Синьян, [278] оказались в тяжелом положении: был открыт их левый фланг и освобождены дороги, ведущие от Синьяна на юг и юго-запад в направлении Иншань — Мапин. Обстановка осложнялась еще и тем, что группа войск генерала Сунь Лянь-чжуна находилась на оборонительном рубеже восточнее Цзюлигуаня. Для ее отхода к Бэйпин-Ханькоуской железной дороге требовалось двое-трое суток. Следовательно, 59-я и 31-я армии должны были обеспечить отход частей Сунь Лянь-чжуна и занимать рубеж хотя бы до 23 октября. Такой приказ и был отдан.

Директиву об отступлении генерал Сунь Лянь-чжун получил 22 октября и в этот же день отдал приказ: «С наступлением темноты 30, 42 и 71-й армиям начать движение по маршруту Мачэн — Хуаюань — Аньлу и далее в район Лишань — Цзаоян».

16-я японская дивизия только утром 23 октября организовала преследование и к исходу дня, настигнув арьергардные части 30-й и 71-й китайских армий, завязала с ними бои.

В это время 59-я и 31-я армии, опасаясь окружения, оставили свои позиции и начали постепенный отход на Иншань — Мапин. Части 10-й японской дивизии, следуя за ними по пятам, 25 октября захватили Иншань и 27 октября вошли в Аньлу. В этот же день к Аньлу подошли головные колонны 30-й и 42-й армий Сунь Лянь-чжуна.

Завязались бои, однако выбить из города японские части не удалось. С наступлением темноты 30-я и 42-я армии, бросая тяжелое оружие, стали обходить Аньлу с юга, по рисовым полям, направляясь на запад.

Командующий 71-й армией, узнав, что японцы заняли Иншань и что части 30-й и 42-й армий ведут бой за Аньлу, решил изменить маршрут и двинулся на север, по тылам японцев.

Штаб района, отдав приказ об отходе, присоединился к штабу генерала Ли Пин-сяна. Связь с командующими армиями поддерживалась только по радио, непосредственного контакта не было, в результате Ли Цзун-жэнь войсками фактически не управлял. Все это создавало неразбериху, армии в панике отходили. В Ставке с 21 октября не знали, что творится в войсках 5-го военного района, и только 5 ноября были получены первые [280] сведения о действительном положении на этом важном участке Центрального фронта.

К 5–8 ноября японские части вышли на следующие рубежи: 13-я дивизия — на Тяньмынь (40 км юго-западнее Инчэна) — Цзиншань (45 км северо-западнее Инчэна), 16-я дивизия 5 ноября захватила Шуанхэдянь (50 км западнее Хуаюаня) и, встретив сопротивление 59-й армии, остановилась. 10-я дивизия 8 ноября подошла к Суйсяню, но овладеть им не смогла. 68, 87 и 31-я китайские армии прочно удерживали этот район. 29-я бригада 3-й дивизии 5 ноября подошла к Тунбо и была остановлена 2-й армией. Части Ху Цзун-наня к этому времени отошли в Наньян, войска под командованием генерала Ляо Лэя были оставлены в тылу противника для партизанской борьбы.

К началу Уханьской операции под командованием генерала Ли Цзун-жэня были 14 армий и 3 корпуса (31 дивизия). Во время операции в 5-й район были включены войска генерала Сунь Лянь-чжуна (71, 30 и 42-я армии), корпус генерала Ху Цзун-наня, 55-я и 2-я армии, оборонявшие Тяньцзячжэиь, и в конце операции — группа генерала Ло Цзо-ина, снятая с рубежей Уханьского укрепленного района. Таким образом, к концу августа в 5-м военном районе было 48 пехотных дивизий и 3 артиллерийских полка.

Большинство войск принадлежало провинциальным правительствам, в частности 28-й корпус — чахарской армии генерала Лю Цзю-мина; 55-я армия и 19-й корпус представляли шаньдунские, группа армий генерала Сунь Лянь-чжуна — хэбэйские войска, 7, 31, 48 и 84-я армии — гуансийские, 44-я, 67-я армии и 29-й корпус — сычуаньских генералов, 86-я и 89-я армии — гуйчжоуских генералов. И только 28, 10, 51, 2-я армии, 17-й корпус и группа генерала Ло Цзо-ина были войсками центрального правительства.

Разношерстность войск, разнотипность их организации и вооружения, а также нежелание провинциальных генералов подвергать риску свои войска, отсутствие взаимодействия между ними — все это, естественно, сказалось на исходе боев за Ухань. В частности, был упущен момент для разгрома 6-й и 3-й японских дивизий во время выхода их в район Хуанмэя — Сусуна, когда 29-й корпус и 7, 48 и 31-я армии нависали на их [281] тылы и фланги. В это время Ли Цзун-жэнь пожалел свои части и не организовал удара. Японская армия и здесь вышла победительницей. То же следует сказать о действиях корпуса Ху Цзун-наня в районе Лошаня, когда он не пожелал организовать взаимодействия с соседними армиями. Однако несомненным был рост активности китайских войск, их способности к маневру и быстрому отрыву от противника. Особо следует отметить выносливость и стойкость китайских солдат в обороне, смелость в контратаках.

С получением директивы Ставки войска 9-го военного района начали постепенный отход по всему фронту.

На Наньчанском направлении до 20 октября шли бои за Дэань и в 30 км северо-восточнее Унина. Здесь японские части вели сковывающие бои и особой активности не проявляли. Однако, учитывая сложившуюся обстановку, Чан Кай-ши приказал отвести все части первой группы армий на южный берег р. Сюшуй, где они простояли до 20 марта 1939 г.

С выходом на р. Сюшуй 1 ноября 1938 г. 106-я пехотная японская дивизия была переброшена на Унинское направление с очевидной целью содействовать успеху японских частей, действующих на Учанском направлении.

На Учанском направлении 20 октября Формозская бригада захватила Дае и стала развивать успех на Юэчэн, которым и овладела 24 октября. Одновременно в гавань Юэчэна вошли корабли военно-морского флота. В этот же день пал Янсинь. Прикрывавшие Учанское направление 52-я армия и 93-я кавалерийская дивизия с утра 22 октября стали отходить на юг, предоставляя японским частям полную свободу действий на Учанском направлении.

25 октября пал последний форт на пути к Уханю — Хуанган. В 15 часов этого же дня суда японского морского флота встали на рейде в Ухане, в котором не было ни одного солдата. 26 октября японцы высадили на набережных Учана и Ханькоу десант морской пехоты и части 115-й пехотной дивизии, которые вошли в город без единого выстрела.

9-я пехотная японская дивизия, действующая южнее Дае, не встречая сопротивления китайских войск, 29 октября захватила станцию Сяньнин и, повернув на юг, [282] 2 ноября вошла в г. Пуци. Преследуя отходящие китайские части, 6 ноября она овладела г. Улинай, а 10 ноября вступила в г. Юэчжоу. К этому же времени сюда подошла Формозская бригада, которая действовала по обоим берегам Янцзы. Японский флот готовился вступить в воды оз. Дунтинху.

По шоссе Учан — Чанша стремительным маршем двигались 11-я и только что введенная 27-я пехотные дивизии. Их передовые части 4 ноября захватили Туншань (в 100 км к югу от Учана), 6 ноября — Чунъян, а 10-го — Тунчэн.

Чан Кай-ши с 23 по 29 октября находился в Наньчане, где лично наводил порядок в войсках 1-й армейской группы. Дело в том, что с падением Кантона среди офицеров гуандунских войск возникло брожение, они требовали отправить их домой — на юг. Чан Кай-ши только 30 октября прибыл в Чанша и на 2 ноября назначил заседание Военного совета. На нем обсуждалось военно-политическое положение страны. Однако основным был вопрос об обстановке на фронтах, где царила полная неразбериха. [283]

Связь с войсками была нарушена, в Ставке никто не знал, где находятся части, в каком они состоянии и что делают. Не были выявлены группировки японских войск и их намерения. Общая атмосфера неопределенности усиливалась паникой среди местного населения, которое покидало насиженные места и бежало в глубокий тыл в горы.

В этих условиях Ставка приняла разумное решение перегруппировать войска и отвести их на новые рубежи обороны. Были даны указания о подготовке рубежей обороны по западному берегу р. Хань в 5-м военном районе и на подступах к Чанша и Наньчану в 9-м военном районе. В резерв Ставки выводились 24, 2, 98 и 16-я армии.

В боях за Ухань участвовали пятьдесят восемь пехотных дивизий 9-го военного района, а всего — с учетом войск 5-го военного района, сто шесть пехотных дивизий, усиленных танковым полком и артиллерией РГК. С воздуха войска 9-го и 5-го военных районов поддерживал 281 самолет.

С японской стороны наступление вели два корпуса под общим командованием Хата Сюнроку. К югу от Янцзы действовал 11-й корпус в составе 6, 9, 27, 101 и 106-й пехотных дивизий и Формозская бригада.

К северу от Янцзы действовал 2-й японский корпус в составе 3, 10, 13 и 16-й пехотных дивизий. В последующем японцы ввели в бой находившиеся в резерве 15, 17, 18 и 116 дивизии.

Усилия японских войск были поддержаны судами военно-морского флота (около 100 единиц) и более чем 300 самолетами. Кроме того, из резерва Ставки были [284] выделены два танковых полка и два полка тяжелой артиллерии.

Как известно, Уханьская битва началась 13 июня комбинированным ударом японских сухопутных и военно-морских сил по столице провинции Аньхой г. Аньцину.

5-го июля японцы захватили Хукоу, 22-го июля был высажен десант в Гутан, а 26 июля пал Цзюцзян.

Фактически операция закончилась 12 ноября — в день пожара в Чанша, когда фронт к югу от Янцзы стабилизировался.

Таким образом, за пять месяцев (150 суток) японцы продвинулись на глубину 350–400 км, делая в среднем за сутки 2–3 километра. Прямо скажем, темп не высокий.

Армии обеих сторон, понеся большие потери, нуждались в пополнении и отдыхе. По официальным данным китайского генштаба общие потери японцев убитыми, ранеными и пленными составляли 300 тысяч человек (по данным японцев по всем фронтам с января 1938 г. они потеряли 444 тыс. человек, в том числе 148 тыс. убитыми). Китайские потери составляли, примерно, такую же цифру. Потери не малые, свидетельствующие об ожесточенности боев и прежде всего об упорстве китайской обороны. Именно здесь, под Уханем, японская армия лишилась ореола непобедимости, а главное — японские солдаты с этих пор утратили веру в победу над Китаем.

В то же время китайская армия и ее офицерские кадры показали рост боевого мастерства, умение владеть современной военной техникой, приобрели уверенность в своих силах.

Китайские историки утверждают, что одной из важнейших причин длительной и стойкой обороны Уханя [285] являлась советская помощь вооружением; активная работа советников и боевые успехи советских летчиков-добровольцев, которые штурмовали колонны японских войск, бомбардировали японские военные суда в портах Нанкина, Аньцина, Уху и Хукоу. Они не только оказывали помощь наземным войскам, но и служили для них примером как надо бороться с врагом.

В борьбе за Ухань принимало участие четыре советских авиационных группы общей численностью до 180 самолетов, которые базировались на аэродромах Ханькоу и Сягань и двух аэродромах Наньчана. По официальным данным, с декабря 1937 г. по декабрь 1939 г. японцы потеряли на земле и в воздухе 900 самолетов, из них 200 в боях за Ухань.

Большой урон был нанесен военно-морскому флоту Японии — было потоплено и повреждено около 120 судов различного тоннажа и назначения, из них 50 в боях за Ухань, где отличились наши самоотверженные летчики-бомбардировщики, которыми руководил капитан Т. Т. Хрюкин.

Незабываемы подвиги летчиков-истребителей: 18 февраля они сбили 12 самолетов, 29 апреля — 21 самолет, 31 мая — 15. Особенно запомнился день 12 августа, когда 40 истребителей под командованием майора Е. М. Николаенко вступили в бой со 120 японскими самолетами. По численности машин, одновременно находившихся в воздухе, это воздушное сражение над Уханем к тому времени не имело себе подобных за всю историю военной авиации. Силы были неравные, но советские летчики-добровольцы смело вступили в бой и вышли победителями — сбили 16 японских самолетов, потеряв своих пять. [286]

Десятки воздушных боев провела Наньчанская группа истребителей под командованием полковника А. С. Благовещенского, которая не раз появлялась в небе над Уханем и действовала совместно с Уханьской группой.

В боях за Ухань советские добровольцы не знали усталости. Они до последних дней вели боевую борьбу с постоянных аэродромов и только в первой декаде октября, когда противник находился уже в 75–100 км от Ханькоу — были перебазированы на аэродромы Ичана, Чанша, Хэнъяна.

За 12 месяцев воздушных боев в небе Китая около 400 летчиков-добровольцев было награждено орденами Советского Союза и среди них несколько человек были удостоены высокого звания Героя Советского Союза. Назову их имена: А. С. Благовещенский, О. Н. Боровиков, С. С. Гайдаренко, А. А. Губенко, В. В. Зверев, Г. П. Кравченко, М. Н. Марченков, Е. М. Николаенко, Ф. П. Полынин, И. П. Селиванов, С. В. Слюсарев, С. П. Супрун, И. С. Сухов, Т. Т. Хрюкин.

Сейчас, почти через 40 лет, трудно вспомнить всех отважных летчиков, с которыми довелось встретиться на китайской земле, но не могу не отметить героизм и отвагу экипажей бомбардировщиков «СБ», которые без прикрытия, в незнакомой обстановке, бомбили японские суда на шанхайском рейде 2 декабря 1937 г. Это: И. Н. Козлов (командир отряда), летчики Несмелое, Скромников, Сысоев, Аносов, Добыш, Нюхишин, Никитин, Немошкал, Сажонин.

В Китае погибли смертью храбрых и похоронены около 200 наших товарищей — летчиков-добровольцев. Все они были молодые люди, большинству не исполнилось и [288] 30 лет. Многие из них были женаты, имели детей. Они ехали в Китай как истинные друзья, коммунисты-интернационалисты, чтобы помочь китайскому народу сбросить империалистическое ярмо, обрести свободу, демократию и отстоять суверенитет своей страны. Среди них были: Алексей Петров — штурман бомбардировщика «СБ», похороненный в Нанкине, Константин Забалуев, Иван Потапов, Александр Орехов, Сергей Смирнов — похороненные в Наньчане. Могилы добровольцев есть в Кантоне, Чунцине, Чэнду, Сиане, Ланьчжоу и других городах.

В парке «Освобождение» в Ухане поставлен обелиск в память советских летчиков-добровольцев, павших в боях за город в 1938 г. На обелиске высечены слова: «Память о советских летчиках будет вечно жить в сердцах китайского народа. Пусть этот благородный дух пролетарского интернационализма, присущий рабочему классу, всегда развивает и укрепляет нерушимую дружбу китайского и советского народов». На обелиске золотыми буквами выгравированы имена погибших. В Ваньсяне установлен памятник командиру бомбардировочной группы капитану Г. А. Кулишенко, павшему в бою летом 1939 г.

Совещание в Нанье — «Война до победы»

Нашим временным пристанищем стал город Чанша. Именно в нем пришлось нам пережить крайне неприятные дни, связанные с падением Уханя и Кантона.

Для тех, кто верил гоминьдановской пропаганде, эти события были громом среди ясного неба. Все сразу пришло в движение. Пошли слухи «очевидцев», распространяемые беженцами, наполнявшими город в те дни. К этому примешивалось беспорядочное отступление войск и бегство населения. Паника в тылу порождала упадочнические настроения даже среди офицерского состава. В этот момент достаточно было одного натиска со стороны противника, и китайскую армию пришлось бы собирать в глубоком тылу. Особенно бурную провокационную деятельность в эти дни развили прояпонские элементы. Их лидер Ван Цзин-вэй, выступая 22 октября на собрании китайских журналистов в Чунцине, заявил: «Необходимо потребовать от Советского правительства санкций против [289] Японии, настаивать на вооруженном выступлении Советского Союза», но далее, указав на «неустойчивость внутриполитического положения в Китае», добавил, что «рассчитывать на СССР нечего». В день падения Уханя он высказался определеннее: «Дверь для посредничества третьих стран между Японией и Китаем не закрыта». Эти заявления падали на благодатную почву. Как раз в эти дни в Чанша в ожидании свидания с Чан Кайши находился английский посол Кларк Керр, который предполагал впоследствии вылететь не в Чунцин, а в Шанхай.

Среди населения довольно широко было распространено заявление принца Коноэ «о прекращении военных действий, если национальное правительство порвет с коммунистами». Газеты сообщали, что японское правительство начало переговоры с французским и английским представителями об интересах этих стран в Китае.

Антинародная направленность всей этой шумихи была очевидна. Она усиливалась слухами о небоеспособности армии, о скором падении Чанша и даже намеками на то, что во всем этом повинны советские советники, по вине которых китайская армия якобы понесла большие потери в борьбе за Ухань и не в состоянии оказать сопротивление противнику. В падении Кантона также обвиняли Советский Союз.

Трудно жить в стране, языка народа которой ты не знаешь. Еще хуже, если окружающие тебя люди хмуры, неразговорчивы, замкнуты. Мы не узнавали даже своих переводчиков. Куда девались их общительность и китайская вежливость? Всех словно охватил какой-то шок: мутные глаза, замедленная речь, вялость движений. Все это можно было понять так: во всех неудачах виноваты советские советники и Советский Союз, который не вступает в войну с Японией на стороне Китая.

Положение осложнялось тем, что гоминьдановская верхушка на людях не показывалась и с заявлениями не выступала. Молчал Чан Кай-ши, молчал Чэнь Чэн. Подшефные нам генералы были в разъездах или просто скрывались, и установить связь с ними было невозможно.

Больше всего нас беспокоили «классические гамбиты» на гоминьдановский манер, которые были сыграны с нашими предшественниками и о которых мы достаточно [290] хорошо знали. Повторять урок 12 апреля 1927 года {8} никто из нас не хотел, но такая ситуация не исключалась. К чести советников и добровольцев надо сказать, что никто из нас в те дни не спасовал перед трудностями, не хныкал, не предавался унынию. Каждый занимался своим делом и стремился выполнить до конца свой долг перед китайским народом.

Пробным камнем того, как реагирует верховный на сложившуюся обстановку, были доклады об итогах Уханьской операции и предложения об организации дальнейшего сопротивления Японии, подготовленные штабом главного военного советника. Они были вручены Чан Кай-ши Черепановым накануне заседания Военного совета в Чанша. К сожалению, у меня не сохранилось копии этого доклада, и я вынужден положиться на свою память, чтобы изложить его основные положения.

Доклад начинался с обзора операций, проведенных китайской армией за полугодие. Уханьская операция показала, что китайская армия значительно выросла, окрепла и стала лучше вооружена. Улучшилось оперативно-тактическое мастерство офицеров и генералов. Войска научились упорно обороняться и наносить чувствительные удары по врагу. В качестве подтверждения этого тезиса приводились конкретные данные о снижении темпа продвижения японской армии. В частности, указывалось, что в Сюйчжоуской операции тактические темпы продвижения японских частей составляли 10–20 км в сутки, в то время как в Уханьской не превышали 2–3 км. Темп продвижения в оперативном масштабе снизился еще больше. Если в первый год войны японцы продвинулись на 1100 км, то в первую половину второго года — менее чем на 300 км. О возросшем мастерстве китайских войск говорили и боевые потери. Если в Шанхай-Нанкинской операции потери китайских войск по отношению к японским составляли 5:1, то в Уханьской операции они уравнялись. И дальше: задачу длительной обороны Уханя войска выполнили и организованно отошли на новые рубежи, сохранив силы и материальную часть. Констатировалось, что падение Уханя и Кантона — большая потеря для армии и китайского народа. Однако [291] Китай располагает неограниченными людскими ресурсами, достаточными запасами вооружения, снаряжения, продовольствия, сырья для промышленности и способен вести не только оборонительную войну, но и перейти в наступление.

Между тем японская армия в Уханьской операции основной стратегической задачи — уничтожения китайской армии — не выполнила. Ее части понесли большие потери, растянули фронт, оторвались от баз снабжения и не были способны к дальнейшему ведению боевых действий. Одновременно говорилось, что удержание Уханя и Кантона потребует от агрессора подключения новых сил и что его положение в Китае не упрочилось, а стало более уязвимым, особенно возросла угроза тылам со стороны партизан.

Отмечалось, что Китай ведет национально-освободительную войну, его дело правое и он не может не победить. На стороне Китая Советский Союз и все прогрессивные люди мира.

В заключение давались рекомендации по организации рубежей обороны в 5-м, 9-м и 4-м военных районах и аргументированные предложения о необходимости реорганизации армии и управления. Предлагалось ликвидировать местные и охранные войска и сделать армию единой, ввести единый порядок комплектования, обучения и снабжения, перевести дивизии на единый штат трехполкового состава, все полевые армии сделать однотипными — трехдивизионного состава; коренным образом улучшить полевую выучку частей и соединений, обратив особое внимание на взаимодействие родов войск с пехотой, улучшить разведку.

В отношении инженерных войск было предложено сформировать инженерные батальоны из расчета по одному на каждую армию и группу армий. Предлагалось приступить к строительству дороги от Чэнду на Маосянь — Сунпань и далее по Хуанхэ на север к существующей трассе Ланьчжоу — Хами.

Доклад был кратким, если учесть количество поднятых в нем вопросов, хорошо аргументированным, насыщенным цифрами. В нем было отражено реальное состояние дел в армии.

Впоследствии мы были приятно поражены, когда узнали, что основные положения доклада штаба главного [292] советника были полностью приняты китайцами, а на совещании в Хэншане доклад был зачитан Хэ Ин-цинем почти дословно в качестве вступительной речи Чан Кай-ши.

После заседания Военного совета Чан Кай-ши опубликовал «Манифест к китайскому народу». В это же время мы получили сообщение, что сессия Национально-политического совета, заседавшая в Чунцине, приняла резолюцию, предложенную от имени коммунистической партии Ван Мином, — о поддержке Чан Кай-ши и «твердом решении продолжать войну до полной победы».

Газеты стали публиковать заявления генералов и общественных деятелей, основной смысл которых сводился к тому, что Китай на компромисс не пойдет и что война должна быть доведена до победного конца.

Ван Цзин-вэй и его группа остались изолированными, их пораженческая позиция успеха не имела. Тучи рассеивались. Управления Ставки навели некоторый порядок, была установлена связь с войсками, и все заработали на войну. Повеселели и переводчики.

Мы с облегчением вздохнули и стали собираться к переезду на новое место, к священной горе Хэншань. В Чанша оставался только штаб Чэнь Чэна. По решению Военного совета все учреждения переводились в Чунцин или в Хэншань.

Активную деятельность развил Чан Кай-ши: он запланировал провести совещание основного руководящего состава армии и губернаторов провинций юга Китая в Нанье, такое же совещание на севере в Сиане, посетил некоторые части войск 9-го района и 10 ноября вместе с главным военным советником отправился в Шаогуань — в штаб 4-го военного района. Он сам назначил себя командующим войсками 4-го района, а своим заместителем и фактическим командующим войсками сделал генерала Чжан Фа-куя.

Бои на фронте 9-го военного района к концу первой декады ноября стали затихать. К этому времени японские тылы растянулись и далеко оторвались от основной линии коммуникаций — Янцзы. На юге японская армия оказалась в труднопроходимой гористой местности, без дорог, ей нелегко было подтянуть технику, боеприпасы, резервы. Все это сковало ее действия, и японские генералы не могли организовать преследование китайских [293] войск для окончательного их разгрома. Обстановка вынуждала их перейти к оперативной паузе.

В это время оперативное управление отрабатывало планы по дальнейшему использованию войск 4-го, 5-го, 9-го военных районов, выбору рубежей обороны, подтягиванию и изысканию резервов. Основное внимание в этом плане уделялось переброске подкреплений на Кантонское направление и обороне подступов к Наньчану и Чанша. И это естественно: Чанша открывал ворота на юг. Прекрасные шоссе веером расходились отсюда на Учан и Кантон, Шаши и Наньчан, Гуйлинь и Фучжоу. Через город проходит Кантон-Ханькоуская железная дорога с ответвлением на Наньчан, Фучжоу и через Хэнъян на Гуйлинь. Судоходная река Сянцзян связывает город с оз. Дунтинху и портами на Янцзы.

Но не только этим определялось военное значение Чанша. Хунань — одна из богатейших провинций Китая с населением, составляющим свыше 40 миллионов человек. Исключительно мягкий климат позволяет собирать урожай риса два раза в год. В Китае говорят: «Когда в Хунани и Хубэе хорошая жатва — весь Китай будет сыт». Кстати, переводчик рассказал, что в деревне Шаошань, уезда Сянтань родился Мао Цзэ-дун. Его отец владел 30 му земли и имел работников. Говорят, что старик был типичным кулаком: скупал у крестьян закладные на землю и зерно, торговал мясом.

Большое значение имела добыча в Хунани антимония (сурьмы). Китай давал 80% всей мировой добычи, из них 90% приходилось на Хунань. Весь он шел на экспорт. В долине р. Сяошуй добывался марганец, который также вывозился в США и Англию. Значительный вес Хунань занимала в поставках угля. Работало 42 шахты с годовой производительностью 420 тыс. т.

Потеря такого важного в хозяйственном отношении района, как Хунань, тяжело отразилась бы на положении страны.

Оперативное управление считало поэтому, что японский генштаб не устоит перед соблазном и предпримет операцию по захвату Чанша. В обоснование приводились и такие соображения, как обеспечение обороны Уханя, возможность использовать судоходность Янцзы и, наконец, выгодность рубежей для последующей операции по соединению Центрального и Кантонского фронтов. [294]

Неизвестно по каким каналам, но эти соображения о возможном наступлении японцев были довольно широко распространены среди жителей Чанша и послужили недоброму делу. Население было охвачено паникой, покидало свои жилища, закрывало магазины и предприятия, уезжало на запад, в горы. Железнодорожные составы, отходящие в Гуйлинь, были переполнены. Не в меньшей мере этому способствовало и решение об эвакуации из Чанша промышленных предприятий и центральных учреждений.

Штаб главного военного советника не разделял точки зрения оперативного управления и доказывал, что для проведения этой по существу новой операции японская армия не располагает достаточными силами и средствами, что в боях за Ухань она понесла большие потери, что агрессору потребуется длительное время на перегруппировку и пополнение войск, подтягивание резервов, тылов, упорядочение их работы, подвоз боеприпасов и техники.

Вместе с тем штаб главного военного советника полагал, что японские войска могут предпринять частные наступления по выравниванию фронта с целью оттеснить китайские войска как можно дальше от Янцзы.

Эти соображения были положены в основу докладной записки главного военного советника на имя Чан Кайши, переданной накануне заседания Военного совета. Прогноз этот оправдался. Как известно, японская армия заняла Наньчан 25 марта 1939 г., а Чанша — только в июне 1944 г.

Но соображения соображениями, а японские части в это время наступали, и требовались активные действия войск. Естественно, когда войска были дезорганизованы и буквально бежали, трудно было предлагать план контрнаступления. Александр Иванович вышел из положения, предложив «тактику борьбы из засад». Эта тактика широко использовалась китайскими партизанами, в частности частями Чжу Дэ, но для регулярной гоминьдановский армии была новой, и надо было доказать не только приемлемость, но и выгодность ее в сложившихся условиях. Горный характер местности, бездорожье, боязнь японцев оторваться от дорог и трудность использования техники сулили успех. Предложение было принято, и весь состав штаба главного военного советника [295] выехал в войска 9-го района с основной целью: оказать своим присутствием давление на китайских генералов и призвать их к организованности, спокойствию и лучшему управлению войсками. В это же время в войска выехали пропагандистские группы, корреспонденты газет, в том числе и наш неутомимый кинооператор Роман Кармен. Он прибыл еще в Ханькоу, но наши пути с ним расходились. С камерой в руках он ездил по фронтам и необъятным просторам Китая, всегда находясь в самом центре важных событий. Ему повезло: он попал в 52-ю армию в момент, когда ее части наносили удар на Унинском направлении. Он заснял успехи китайских войск. В то время это имело очень важное значение.

До 8 ноября наша группа находилась в районе Пинцзяна — это было одно из главных направлений наступления 27-й японской дивизии по основному шоссе Учан — Чанша. Город Пинцзян стоит на многоводной горной реке, резко делящей это направление на два характерных рельефа: к северу — горный, а к югу — равнинное плато до самого Чанша. Считалось, что, если японцы выйдут на плато, судьба Чанша будет решена, поэтому направление готовилось к упорной обороне: строились укрепления, ставились заграждения, подводились резервы. Бои шли с переменным успехом. Во всяком случае, когда мы покидали Пинцзян, ничего угрожающего не было.

Весь состав штаба главного советника вернулся к обычной работе. Располагались мы в то время в районе Хэншаня, занимали дом крупного помещика. Хозяин, как видно, был большим любителем живописи. В отведенных нам комнатах было развешано от потолка до пола большое количество китайских картин. Комнаты, страшно неуютные и, самое главное, холодные, были обставлены роскошной мебелью. В здешних местах дома отапливались «китайскими каминами». Это — простые жаровни, на которых разжигается древесный уголь. Тепла от камина не бывает, но дыма много.

Все шло по плану, и вдруг 12 ноября сообщают: горит Чанша! Отчего? Как возник пожар? Никто ничего сказать не мог. Горит, да и только!

Чан Кай-ши и Черепанов в это время находились в 4-м военном районе. Каждый из нас решил поехать к «своим» генералам выяснять, в чем дело. [296]

Когда я нашел генерала Ма Цун-лю и задал вопрос, что с Чанша, он ответил:

— Горит... Пожар возник в час ночи 12 ноября, жители покидают город... Картина страшная.

Помня наш разговор о московском пожаре 1812 г., я спросил:

— Пожар в Чанша был предусмотрен планом Ставки?

— Какой там план!.. Наши полностью овладели положением на фронте. Сегодня с утра части генерала Ли Юй-тана атаковали из засад японские колонны, двигавшиеся от Тунчэна на юг. Атака была настолько успешной, что японцы, бросая оружие, в панике откатились на 50 км к северу от Пинцзяна. Противник находится в 130 км от города. Поджигать в этих условиях город — безумие.

На другой день была объявлена официальная версия: пожар — «дело рук безответственных элементов». Чан Кай-ши, узнав о пожаре, срочно покинул Шаогуань и 13 ноября приехал в Чанша. В этот же день была назначена специальная комиссия для расследования причин пожара, во главе которой был поставлен Чжоу Энь-лай. Такой выбор был сделан неспроста. Коммунистическая партия Китая пользовалась большими симпатиями у местного населения, это было хорошо известно Чан Кайши. Он стремился использовать этот авторитет в своих целях, и прежде всего для того, чтобы отвести гнев народа от себя и своей камарильи.

Мы понимали трудность положения Чжоу Энь-лая. Он не мог не догадываться об истинном происхождении трагедии. Были живые исполнители этого коварного плана. Но, очевидно, ему нельзя было игнорировать и официальной версии, что пожар — «дело рук безответственных элементов». Прежде всего имелись в виду прояпонски настроенные элементы, желавшие посеять панику в тылу, деморализовать население, армию и оказать этим содействие японцам.

Комиссия в своем заключении написала: «Причиной пожара в Чанша, начавшегося 12 ноября, является отсутствие борьбы со стороны местных властей против злостных слухов о приходе врага в город. В результате этих слухов члены корпуса самообороны начали поджигать свои дома, когда японцы были в 150 километрах [297] от города». В акте все было сказано верно, за исключением малоуловимой детали. Члены корпуса поджигали не свои дома, а дома граждан, общественные и коммунальные здания, на что, естественно, они имели приказ.

Но как бы то ни было, виновники были найдены, и Чан Кай-ши поспешил отдать приказ о расстреле исполнителей плана: начальника гарнизона Чанша полковника Фын Ци, начальника полиции Вэнь Чжун-фу и командира 2-го охранного полка Сюй Куна. Городу были отпущены 500 тыс. юаней, 1000 мешков риса, соль, уголь.

Губернатор провинции Хунань генерал Чжан Чжи-чжун отделался легким испугом. Он был лишен чина и оставлен в должности губернатора «для исправления допущенного преступления перед народом». После этого трагедия Чанша была предана забвению, и о ней редко вспоминали.

Много позже из разных источников нам стало известно, что строго засекреченный план поджога Чанша был составлен с ведома Чан Кай-ши и проведение его в жизнь, в случае захвата города японцами, было санкционировано главнокомандующим. Эта операция возложена была на генерала Чжан Чжи-чжуна. В городе в общественных и частных зданиях были расставлены 200 постов, каждый из двух-трех солдат 2-го охранного полка и полицейских, снабженных банками бензина. В их задачу входило поджечь «охраняемое» здание по сигналу центрального поста, который располагался на вышке центрального телеграфа. Все произошло, как предусматривалось планом. В ночь на 12 ноября в городе был распущен слух, что японцы овладели Пинцзяном и двигаются на Чанша, одновременно якобы 10 мелких судов и 30 катеров с десантом морской пехоты вошли в Сянцзян. Эти «достоверные» сведения губернатор провинции не проверил. Феодальные порядки и зазнайство помешали ему связаться со штабом 9-го военного района и узнать истинное положение на фронте, и он отдал приказ об исполнении плана... Когда же он узнал, что сведения ложны, было поздно: связь была нарушена и город находился в огне.

Ильяшов, Шилов и я посетили город 15 ноября, когда уже все было кончено. Только в отдельных местах тлели очаги огня, немые свидетели происшедшей трагедии. Город лежал в руинах. Кругом торчали остовы [298] зданий и трубы. Там, где были деревянные дома, остались пустыри. Улицы были забиты камнем, черепицей, стеклом, обуглившимися остатками строений. Солдаты работали на расчистке. Надо было восстановить пути движения — через город проходила основная дорога к фронту.

Населения было мало, но многие, оправившись от первого испуга, возвращались к остаткам жилищ. Горестно было смотреть на людей, лишенных крова и имущества. Много было личных трагедий. По неофициальным данным, в огне погибли до 4 тыс. человек. Матери потеряли детей, дети — матерей и отцов. Повсюду слышались стоны и плач. Большое количество жертв объяснялось тем, что город был буквально забит беженцами и эвакуированными, которые располагались на улицах. Чанша был на осадном положении, и всякое движение прекращалось в 21 час. Люди рано ложились спать. Когда возник пожар, многие улицы были перекрыты пламенем и спавшие очутились в огненном мешке.

Тяжело было смотреть на разрушения. Ведь мы покинули город всего несколько дней тому назад, когда он бурлил полнокровной жизнью. Магазины были полны товаров, рынки завалены продуктами. Особенно мы восхищались хунаньскими вышивками по шелку.

С тяжелым чувством уехали мы из Чанша и вернулись в неуютный и холодный «замок» хунаньского помещика. Штаб главного военного советника готовился к совещанию в Нанье, которое должно было открыться 22 ноября.

Его цели и задачи были определены Чан Кай-ши. Прежде всего он хотел проверить прочность своего положения и настроение низов. С этой целью на совещание были вызваны с фронтов командующие войсками районов, губернаторы, командующие армиями и значительное количество командиров соединений войск 4-го, 3-го и 9-го военных районов. Правда, многие генералы Ставки говорили нам, что снятие военачальников с фронтов является неоправданной мерой, но мы молчали и своих суждений по этому поводу не высказывали. Однако полагали, что столь представительное совещание и особенно доклады командиров соединений о состоянии частей, боевом настроении солдат и офицеров должны [299] были сыграть положительную роль и повлиять на умонастроения колеблющихся генералов Ставки и гоминьдановский верхушки, заставить ее вести борьбу до победного конца.

Совещание в Нанье открыл рано утром 22 ноября Хэ Ин-цинь. Он зачитал от имени Чан Кай-ши послание к участникам совещания, в котором подводились итоги войны за полтора года.

В послании отмечалось, что национальное правительство выиграло время, необходимое для перевода заводов в глубь страны и создания промышленной базы в западных провинциях. Эта работа завершена, и правительство отдало приказ оставить Ухань и отвести войска на новые рубежи. Констатировалось, что армия боеспособна, но не имеет сил для перехода в наступление.

С падением Уханя, говорилось в послании, период пассивных оборонительных боев и превосходства противника над Китаем закончился. Наступил новый этап — этап равновесия сил, за которым неминуемо последует этап разгрома врага.

В тон такому посланию прозвучали выступления участников совещания с мест, которые показали непреклонность народных масс, их боевое настроение и непримиримость к капитулянтам и раскольникам.

Среди материалов совещания у меня сохранилась небольшая выдержка из заключительного слова Чан Кай-ши: «Население важнее армии, партизанская война важнее регулярной. Надо превратить тыл противника во фронт, использовав одну треть всех сил для войны в тылу противника».

Непосредственным результатом совещания было принятие ряда решений, имевших важное значение для управления войсками, их организационного построения, обучения, формирования, упорядочения работы тыла. Военные районы были объединены в направления: Юго-Западное направление, которое объединяло 4-й, 3-й и 9-й военные районы; Северо-Западное направление, куда вошли 1-й, 2-й, 10-й и 8-й военные районы; и Центральное направление в составе одного 5-го военного района. Ли Цзун-жэня, который ухитрился сохранить свою гуансийскую армию, нельзя было подчинить ни одному из командующих направлениями, он подчинялся только Чан Кай-ши. [300]

Был принят закон о всеобщей воинской повинности, которой до этого в Китае не было. В нем, правда, было много оговорок, позволявших лицам, имевшим деньги и власть, откупаться от службы в армии, но так или иначе впервые вводилась система призыва. Были даны указания о частичной реорганизации армий и дивизий. Были установлены порядок и сроки перехода дивизий на трехполковой состав, принципы и очередность комплектования, обучения, вооружения и санитарного обеспечения. Совещание решило сформировать специальное управление по руководству партизанским движением.

Ставка перемещалась в Гуйлинь, а оттуда в Чунцин. Штаб главного военного советника временно переходил в Хэнъян.

В Хэнъян мы направились поодиночке. У каждого были дела в своих управлениях, и надо было договориться со своими генералами о работе, о встречах, о предстоящих задачах.

Перед отъездом генерал Ма Цзун-ли сообщил мне, что Ставка приняла решение разрушить все дороги, идущие от Тонкинского залива на север до параллели Наньнина. Вопрос был для меня новый, но целесообразность намеченных мер не вызывала сомнений. В то время японский флот курсировал у берегов о-ва Хайнань и намерения противника были неясны. Попытка высадить десант в районе Пакхоя не исключалась. Трудным вопросом, который надо было решить, была установка заграждений в устье рек Сянцзян и Ганьцзян. Обе реки были многоводны, с быстрым течением и при впадении в озера имели десятки рукавов. Решение проблемы упиралось не в технику постановки заграждений, а в отсутствие материалов: мин, взрывчатых веществ, леса, металла. В конце концов на этом деле пострадали местные рыбаки, у которых за мизерную плату были забраны джонки, загружены камнем и затоплены в протоках. В это же время был решен вопрос о строительстве укреплений на подступах к Чанша и Наньчану и оборудовании укрепленного района Чанша.

В Хэнъяне для нас были отведены три небольших домика полуевропейского типа. Они были расположены на холме, и из их окон был хорошо виден почт весь город. Холмы густо усеяны жилыми домами и разными постройками, переполненными приезжим народом. В городе [301] много беженцев и эвакуированных учреждений. Все ожидали своей очереди для погрузки в вагоны и отправки в Гуйлинь.

В Хэнъяне мы прожили до начала декабря, это были «длинные» дни вынужденного безделья. Сводок мы не получали и контактов со своими управлениями не имели. Единственным средством информации служили газеты, и те поступали нерегулярно. Разумеется, речь идет о китайских газетах, которые нам переводили. Здесь мы узнали о выступлении принца Коноэ, который заявил корреспондентам, что «нынешняя война не может быть завершена так быстро, как это было в период предшествующих ей японо-китайских войн. Сейчас об окончании войны невозможно даже думать». И как бы в тон ему английский посол в Китае Керр, очевидно после свидания с японскими друзьями в Шанхае, поведал миру, что и он «не видит в настоящее время перспектив для мирного разрешения японо-китайской войны». Ну что же, думали мы, все сходятся на том, что надо воевать. И действительно, война не могла кончиться вничью, как игра в шахматы.

Пожалуй, самым заметным событием за время нашего пребывания в Хэнъяне была свадьба китайца-переводчика, работавшего с полковником Бобровым. Его невеста благополучно прибыла из Харбина вместе с женой переводчика Чэна. Однажды жених привел невесту в наш домик, представил ее советникам и от ее имени просил нас присутствовать на свадебном ужине. Жених и невеста расписались в местной мэрии. Приглашение было принято, и вечером в китайском ресторане мы впервые присутствовали на свадебной церемонии.

Надо сказать, что у китайцев обрядовый брак считался необязательным. Законным объявлялся брак, зарегистрированный в органах местной власти. По русскому обычаю мы преподнесли молодоженам подарок — чайный сервиз — и пожелали счастливой жизни и много здоровых детей. Невеста сказала, что за этим дело не станет, и авансом пригласила нас на «крестины». Нам тут же объяснили обряд «крестин».

По китайским обычаям «крещение» ребенка проводится два раза: первый раз вскоре после родов и второй раз месяц спустя, когда ребенку дается имя, которое он и носит до конца жизни. В обоих случаях гости преподносят [302] подарки. В первый раз подарки идут акушерке, а во второй раз подарки преподносятся новорожденному с пожеланием, чтобы он был богат и знатен.

За рассказ об обрядах мы преподнесли невесте нефритовую фигурку зайца, который, по поверьям китайцев, живет на луне вместе с богиней Чан-э и изготовляет для жителей Поднебесной эликсир бессмертия. Передавая подарок, мы пожелали молодоженам долгих лет жизни.

1 декабря мы получили указание перебираться в Гуйлинь и готовились к отъезду. Неожиданно заехал генерал Ма Цун-лю, который рассказал нам, что на фронтах без перемен, что переезд штаба инженерных войск в Чунцин идет нормально. Он пригласил меня в свою машину, в которой находились его жена и жена начальника крепостного управления — две молодые китайские красавицы, которые болтали всю дорогу на самые различные темы, показывая свою осведомленность во всех местных и государственных делах.

Зашел разговор о пожаре в Чанша, его последствиях и расстреле виновных.

— Они хорошие люди и невиновны в случившемся, — сказала одна из них.

— Как невиновны?.. Они сожгли город, посеяли панику в тылу, деморализовали армию, причинили несчастье десяткам тысяч людей.

— Они выполняли приказ, — с чисто женской наивностью выпалила моя собеседница.

Для генерала Ма Цун-лю, не принимавшего участия в разговоре, такое заявление было совершенно неожиданным, и он сразу перевел разговор на другую тему: о формировании инженерных батальонов, об обязательной встрече в Гуйлине.

Так мы доехали до города Цюаньсянь, где я пересел в свою машину. Ма остался в городе, как он сказал, по личным делам.

От Цюаньсяня начиналась провинция Гуанси. Это одна из богатейших провинций Китая — вотчина генералов Бай Чун-си и Ли Цзун-жэня. Здесь все было свое: свое правительство, свои законы, своя денежная система.

Дорога перед Гуйлинем проходит по ровному плато среди причудливых гор, торчащих над землей, как сахарные головы, и по своим очертаниям напоминающих волшебные замки. Говорят, что эта местность когда-то [303] была дном океана. «Волшебные замки» — результат работы воды и ветра.

Гуйлинь по китайским масштабам был сравнительно небольшим городом с населением до 100 тыс. человек, но в те дни в нем было много центральных учреждений и беженцев. Дома буквально были забиты. Нас разместили в лучшей гостинице.

Японцы обо всем этом знали и каждый день бомбили город. Нам не раз приходилось выезжать в горы, за реку Гуйцзян, где мы любовались красотами здешних мест. Жители говорят, что горы Гуанси «лучшие в Китае». Может быть, это и отвечает истине. Но справедливости ради надо сказать, что в Китае каждая провинция имеет свои горы и все они чарующе неповторимы. Одной из достопримечательностей Гуансийских гор в районе Гуйлиня была сталактитовая пещера. К сожалению, наш осмотр ее совпал с воздушной тревогой — японцы бомбили город, и это не позволило нам оценить по достоинству совершенное творение природы.

Надо отдать должное местным военным властям, которые хорошо организовали оповещение о налетах и четко распределили пути движения людей в близлежащие горы по тревоге. Город прикрывали четыре зенитные батареи. Кстати сказать, на одной из них мы встретили Романа Кармена. Ожидался налет. Зенитчики наводили на японские самолеты свои орудия, а бесстрашный Роман — свою камеру. После этой встречи он переехал в нашу гостиницу и прожил до отъезда в военный район, где он собирался переправиться через Хуанхэ и снять действия партизан. Все это он блестяще выполнил. Тот, кто смотрел его картину «Китай борется», мог убедиться в этом.

В Гуйлинь из Чунцина к нам прибыло пополнение — три советника. Среди них два сапера: капитаны Гусев и Хошев — и общевойсковой полковник Власов. Это тот самый Власов, который во время Великой Отечественной войны командовал 2-й ударной армией, сдался в плен и изменил Родине. Мне не хотелось бы говорить о подлом изменнике, но из песни слова не выкинешь. Власов был назначен старшим советником к Янь Си-шаню, где проработал месяца три и за саморекламу, честолюбие и неспособность наладить работу был отозван и вскоре отправлен в Союз. На этом его советническая карьера [304] закончилась. Гусев был назначен советником по инженерным войскам в 4-й военный район, Хошев — в 5-й. Они были новичками в Китае, обстановки не знали, с объемом и характером работ знакомы не были. Наш опыт помог им сделать первые шаги. Правда, для передачи опыта времени было маловато.

В Гуйлине мы получили сообщение, что в конце октября в Китай прибыл полковник Сергей Павлович Константинов, назначенный старшим советником при начальнике разведывательного управления Ставки. Константинов добирался до нас сложными путями. Он прибыл в Ханькоу 24 октября, когда в городе никого уже не было, и, как говорится, еле унес оттуда ноги. К счастью, все обошлось благополучно. Он вернулся в Чунцин, где и дождался прибытия штаба главного военного советника. Впоследствии он прекрасно справился с трудной задачей — организацией разведки — и одно время был старшим советником объединенной разведки Сюй Пэй-чэна и Дай Ли.

8 декабря гуансийские милитаристы устроили банкет в честь Чан Кай-ши: наутро он вылетел в Чунцин. Этим же самолетом отправлялся Черепанов. За ними следовали оперативное управление и штаб главного военного советника. В Гуйлине оставались полковник Шилов, капитан Тюлев и я. Все мы получили задание главного осмотреть рубежи обороны, выбранные на Пакхойском направлении, и помочь вновь созданному штабу Юго-Западного направления в организации работ по их возведению. Объем работы был велик. Мы должны были осмотреть побережье Тонкинского залива, рубежи по рекам Сицзян, Наньлюцзян, выехать в Шаогуань и через Лючжоу и Гуйян прибыть в Чунцин. Рекогносцировочные [305] группы штаба Юго-Западного направления были уже на месте и работали.

Перед тем как покинуть Гуйлинь, я решил повидаться с генералом Ма Цун-лю. В поисках его квартиры мы случайно попали на городской базар. Вышли из машины и решили осмотреть эту китайскую достопримечательность. На базаре продавали всякое барахло, скот, продукты питания, и здесь же, к нашему ужасу, отец продавал свою 13-летнюю дочь. И это в XX веке! Мы разговорились, и бедняк поведал нам о своей доле. Он был безземельным крестьянином и арендовал у помещика клочок земли, а у ростовщика брал под большие проценты рис для посева. В этом году был неурожай. Выплатить долг помещику и ростовщику нечем, проценты растут. У него большая семья, и есть нечего. Вот он и решил продать свою дочь.

— Я не могу тянуть до Нового года, — объяснял бедняк, — я хочу уплатить долг сейчас, чтобы не росли проценты. Не уплачу — посадят в тюрьму, и семья умрет с голоду.

Да, у него безвыходное положение, и он был не одинок. По китайским обычаям, долги должны быть оплачены к Новому году, иначе — тюрьма или банкротство. Помещики имели свою полицию, которая чинила суд и расправу над неугодными. Бедняки были лишены элементарных гражданских прав. Их жизнь и собственность принадлежали феодалу, за изнурительный труд они получали гроши, бедность и нищета были их постоянным уделом.

В войсках 4-го военного района

Итак, мы покинули Гуйлинь и направились на юг, в Лючжоу. Там повернули строго на восток и вдоль Тропика Рака держали путь в Шаогуань, где стоял штаб 4-го военного района. К востоку от города Хэсянь мы вступили на территорию одной из замечательных провинций Китая — Гуандуна. Интерес советских людей к этой провинции понятен: именно здесь было воспринято китайцами эхо Великой Октябрьской социалистической революции. В Кантоне развернул кипучую деятельность великий китайский революционный демократ доктор Сунь Ят-сен. Всем была памятна и та помощь, которую [306] оказывал советский народ революционному правительству Южного Китая, когда китайский народ поднялся на борьбу с империалистами в 1925–1927 гг. По этой дороге не раз проходили наши предшественники — советские советники Национально-революционной армии Сунь Ят-сена, руководимые прославленным полководцем гражданской войны В. К. Блюхером. Да, здесь помнили советских людей, и теплота отношения к ним сохранилась с тех дней. Примером мог служить такой факт: километрах в пяти до Хэсяня у нашей машины лопнули камера и покрышка. Положение казалось безвыходным: запасная была уже использована, достать резину было невозможно. С растерянным видом переводчик зашагал в направлении города, надеясь разыскать воинскую часть. Переводчик был северянин и местного диалекта не понимал. Он с большим трудом объяснялся с жителями. Наконец они поняли, что русским советникам нужна покрышка для автомашины. Переводчика тут же привели на военный склад. Начальник склада, взяв покрышку и камеру, сам с группой горожан прибыл к машине, для того чтобы засвидетельствовать свое уважение советским людям.

При въезде в город мы остановились у ресторана в надежде заказать ужин. Было уже поздно, ресторан был закрыт. Вокруг нас сразу собралась толпа, каждый хотел пожать руку советскому человеку. Появились служащие ресторана, хозяин, повар. Нас повели в здание с черного хода, и вскоре был приготовлен ужин. Нам стоило больших трудов уговорить хозяина взять деньги за ужин. Служащие говорили, что им выпала честь принять у себя советских людей. СССР — это наш друг, а советский народ — наш брат, с брата же денег не берут, заявляли они. Все это искренне взволновало нас. Восхищал нас и труд местных крестьян и батраков, которые с исключительной тщательностью обрабатывали сто тысяч холмов — так называют китайцы местность от горного хребта Наньлин (Наньшань), понижающуюся амфитеатром к морю.

Благодатен климат провинции. Средняя годовая температура +18°С. Самый холодный месяц — январь (+10°С). Здесь не бывает снега. О наивных людях в Китае говорят: «Вы как гуандунская девушка, собирающая снег». [307]

В сельском хозяйстве культивируются рис, табак, хлопок, индиго, ананасы, бананы, гранаты, лимоны, манго, гуава, грейпфруты, сахарный тростник, кокосовые орехи.

Только 21% семей, занимавшихся сельским хозяйством, владели здесь землей, остальные были арендаторами.

Участок земли сдавался в аренду на срок от 5 до 20 лет. Плата от урожая не зависела. Арендатор уплачивал огромные налоги: провинциальный, военный, платил за удобрения и орошение. Он не мог иметь своего тока. Ток предоставлял помещик за отдельную плату. Кредита от банков арендатор не получал, а пользовался услугами ростовщиков, закладных контор. Так и появлялись обездоленные, торгующие своими детьми.

Во главе правительства Гуандуна стоял генерал У Те-чэн, бывший мэр Шанхая, один из лидеров гоминьдана.

До прибытия Чжан Фа-куя командующим войсками района был генерал Ю Хань-моу, тоже гуандунец. Он производил впечатление энергичного, инициативного и грамотного человека. За сдачу Кантона был разжалован, но оставлен в должности командующего 12-й армейской группой с условием оправдать доверие. С Чжан Фа-куем он враждовал и относился к нему с пренебрежением. Очевидно, сказывались воспоминания о шанхайских боях, где Чжан Фа-куй потерял гуандунские войска.

По приезде в Шаогуань мы остановились у Романа Ивановича Панина. Жил он здесь по-фронтовому, но в общем-то неплохо. Кухня у него была гуандунская, порядки китайские. Панин носил форму полковника гоминьдановской армии, загорел, и по цвету лица его можно было принять за китайца.

— Выкладывай, как сдавал Кантон, — в шутку обратились мы к нему.

— Как сдавал? Да меня здесь в это время не было.

Действительно, советских советников в 4-м военном районе не было, и кто знает, как бы сложилась обстановка, если бы при Ю Хань-моу был советник.

Роман Иванович рассказал нам подробнее, как проходила операция.

Японские войска начали ее без подготовки, скрытно. Пехотная дивизия, усиленная двумя батальонами танков, [308] при поддержке воздушного и морского флота с рассветом 10 октября была высажена в районе Пиншаня (юго-восточнее Боло) и, действуя основными силами вдоль Цзюлун-Кантонской железной дороги и в направлении Боло — Цзэнчэн (60–100 км северо-восточнее Кантона), к 22 октября овладела Кантоном.

Переход японцев к активным действиям застал командующего фронтом врасплох. Связь с войсками была нарушена в первые же часы высадки японских войск. Не имея руководства и не зная общей обстановки на фронте, китайские дивизии в панике отходили на север.

Всего на побережье были расположены восемь китайских дивизий, две отдельные бригады, два отдельных полка, полицейский полк и полк местной охраны. Из частей усиления имелись два дивизиона полевых пушек, зенитный дивизион и семь спаренных зенитных пулеметов. Войска были растянуты на широком фронте по всему побережью и выраженной группировки не имели.

После падения Кантона и боев в районе Шилуна, Боло, Цзэнчэна дивизии отходили по двум направлениям: вдоль Кантон-Ханькоуской железной дороги и р. Бэйцзян на север и по шоссе Кантон — Цунхуа на северо-восток, на новый оборонительный рубеж. Отдельные полки, полки охраны и полицейский полк отошли в западном направлении по железной дороге Кантон — Саньшуй, на рубеж по западному берегу р. Бэйцзян. По одной бригаде от 151-й и 153-й дивизий было оставлено в тылу, в районе крепости Чжумэй (50 км юго-восточнее Кантона) для партизанских действий.

Японские войска, отбросив китайцев на 30 км к северу от Кантона, преследование прекратили. Японское командование, видимо, недостаточно четко знало обстановку на фронте и не использовало момента для более активного преследования отходящих китайских частей, позволив им занять подготовленный рубеж по линии Цинъюань — Фоган (80 км севернее Кантона), Хэюань — Синьфын (150 км северо-восточнее Кантона).

Впрочем, китайское командование также не знало обстановки и с большим преувеличением оценивало силы японцев.

Отход китайских войск на тыловой рубеж закончился 15 ноября. Артиллерия была брошена, склады с оружием, [309] продовольствием и запасами военного имущества в Кантоне достались противнику. Что было в действительности оставлено, командование от нас скрывало. Правда, сообщили, что «на складе в Кантоне осталось 10 тыс. маузеров».

Поведав всю эту печальную историю, Роман Иванович повел нас на обед к Чжан Фа-кую, который принял нас с неподдельным радушием. Он подробно рассказал об обстановке, много говорил о трудностях. В частности, сказал, что переброска войск из 9-го военного района вызвала большие продовольственные трудности, поскольку лишь 30% прибывающих войск обеспечено продовольствием. Что же касается пополнения, то «большинство населения призывного возраста, — сказал Чжан Фа-куй, — уехало на Малайский архипелаг и в Индокитай, поэтому укомплектовать части фронта будет трудно».

Впоследствии это полностью подтвердилось. Как это ни парадоксально звучит, но в Китае не хватало людей; части были с большим трудом укомплектованы лишь к июню 1939 г. Не хватало и боеприпасов.

Чжан Фа-куй испытывал большие трудности и с развитием партизанского движения, на чем решительно настаивал верховный главнокомандующий. Сидевший рядом со мной Панин заметил:

— Партизанское движение развить очень просто: надо раздать бедным крестьянам землю, и тогда они будут драться с японцами за свою землю, не щадя жизни.

Услышав это, китайские генералы долго и раскатисто смеялись, показывая, что предложение советника им не подходит.

Соотношение сил на фронте, в общем, несмотря на поражение, складывалось в пользу китайской армии. Противник имел три с половиной дивизии, китайская армия — восемнадцать, да еще две отдельные бригады и тринадцать отдельных полков. Все это сдерживало японскую армию, которая в течение шести месяцев сидела в окопах и никаких действий не предпринимала. Возможно, противник рассчитывал на помощь прояпонских элементов. Сигналы к этому были: в войсках было много дезертиров, два полка охраны на границе провинций Пуандун и Цзянси восстали. Забегая немного вперед, скажу, что с января 1939 г. Гуандун переживал своего [310] рода политический кризис, вызванный предательством Ван Цзин-вэя. Как местный уроженец, он начинал здесь свою политическую деятельность и пользовался влиянием в Кантоне.

С появлением Ван Цзин-вэя в Гонконге часть руководящего состава провинции стала посматривать в ту сторону, рассчитывая на переворот, что, естественно, не могло пройти мимо вездесущих секретных агентов Дай Ли. Чан Кай-ши приказал отстранить от должности начальника штаба военного района, трех командиров дивизий, пятнадцать начальников уездов, всех командиров охранных полков и председателя провинциального правительства. Лица, подозреваемые в крамоле, были изгнаны, и вопрос о перевороте был снят с повестки дня, но настороженность оставалась.

Отчасти этим следует объяснить то, что, несмотря на численное превосходство, китайские войска с момента падения Кантона до июня 1939 г. никаких боевых действий не вели, а командование района все внимание сосредоточивало на подготовке кадров, формировании частей, создании запасов, улучшении управления войсками и строительстве рубежей обороны.

Назначенный командующим новым фронтом на юге генерал Чжан Фа-куй все вопросы решал с присущей ему энергией, но почему-то войска к наступлению на Кантон не готовил, объясняя это ограниченностью боеприпасов и запасов продовольствия, неукомплектованностью своих армий. Главной заботой командующего, как нам казалось, было ожидание наступления японцев на север от Кантона, хотя видимые основания к этому отсутствовали.

Группировка японских частей, высадившаяся в провинции Гуандун, была малочисленной и явно недостаточной для организации крупной наступательной операции. К тому же японские дивизии были разбросаны и занимались помимо строительства укреплений освоением оккупированной территории.

Оперативное управление Ставки, да и штаб военного района считали, что японское наступление будет предпринято вдоль Кантон-Ханькоуской железной дороги на Шаогуань — Хэнъян с целью соединения кантонской группировки с ханькоуской и изоляции войск 3-го военного района. Предполагалось, что вспомогательный удар [311] японская армия нанесет в северо-восточном направлении по шоссе Цунхуа — Синьфын.

Оперативное управление считало, что одновременно японцы поведут наступление из района Саньшуя на Учжоу и Гуйлинь с целью перерезать пути сообщения Китая с Индокитаем и лишить страну подвоза вооружения из-за границы. При этом ожидалось, что для содействия этой группе войск японцы высадят десант в Пакхое.

Исходя из этой оценки возможных действий противника, строилась вся система обороны войск 4-го военного района, которые были сведены в три группы армий.

16-я группа армий в составе 46-й и 64-й армий, командующим которой был назначен генерал Ся Цы, занимала западный боевой участок. Однако следует отметить, что фактически его обороняли три дивизии 64-й армии, пять охранных полков и четыре полицейских полка, которые стояли на юге. 46-я армия в полном составе была выделена для обороны Пакхойского направления.

12-я армейская группа в составе 66, 63 и 52-й армий, командующим которой был оставлен генерал Ю Хань-моу, занимала северный боевой участок. Ю Хань-моу были подчинены 5-й и 8-й охранные полки, оборонявшие Сватоуский боевой участок.

9-я группа армий в составе 4-й и 65-й армий, командующим которой был генерал У Чи-вэй, стояла к югу от Шаогуаня в резерве фронта и должна была оказать содействие 16-й группе армий в направлении Учжоу и 12-й группе армий в направлении Фоган — Хэнши.

Остров Хайнань был самостоятельным боевым участком и оборонялся 11-м и 15-м охранными полками и местными отрядами самообороны.

В чем же заключалось фортификационное оборудование этого огромного рубежа обороны? Западный боевой участок подготовлен не был. Здесь работы только начинались. Была предусмотрена отрывка трех линий траншей главной полосы обороны и в тылу — строительство тылового рубежа. Города Синхой, Хэшань и Цинъюань предполагалось превратить в мощные узлы с круговой обороной.

Северный боевой участок от деревни Хэнши тянулся по склонам гор, в большинстве труднопроходимым. Левый его фланг представлял собой резко пересеченную [312] местность с большим количеством горных ущелий и долин. Примерно половина его проходила по западному берегу р. Дунцзян. В целом северный боевой участок позволял организовать жесткую оборону, к чему и стремился штаб военного района. По склонам гор были отрыты три линии траншей полного профиля, построены наблюдательные пункты и убежища. Правда, маскировка отсутствовала и все сооружения хорошо наблюдались со стороны противника.

Главные направления были перехвачены укрепленными районами, строительство которых началось еще в июне и к декабрю в основном закончилось. Например, укрепленный район № 1 был подготовлен в районе Юаньтаня (60 км севернее Кантона), № 2 в районе Лянкоу (70 км северо-восточнее Кантона) и № 3 в районе Хэюаня (80 км севернее Боло).

В войсках 4-го военного района мы пробыли четыре дня. Осмотрели укрепленный район № 1, заграждения, полевые укрепления на рубеже. Посетили артиллерийские и инженерные части. В частности, мы побывали в инженерном полку, который производил разрушение дорог и ставил заграждения на р. Бэйцзян. Командовал им полковник Фан, в полку было четыре батальона по 350 человек. Офицеры свое дело знали.

Хорошее впечатление произвели на нас труженики войны — саперы, которые работали на заграждениях с полной отдачей сил, хотя на вооружении у них были лишь простенькие лопаты да топоры с пилами. Без средств механизации и взрывчатки чрезвычайно трудно было перекапывать все дороги траншеями длиной 70 м и шириной 3 м. Основным недостатком при разрушении дорог было то, что работы велись не от фронта в тыл, а из тыла к фронту.

Гусев и Тюлев много потрудились над составлением плана заграждений и организацией работ. Впоследствии их план был утвержден. Он предусматривал разрушение железнодорожного полотна от станции Хэнши до станции Шаогуань. Рельсы, шпалы и мосты предполагалось снять и увезти в тыл, три тоннеля южнее станции Индэ забить вагонами, нагруженными камнем. На р. Бэйцзян южнее станции Хэнши ставилось заграждение из затопленных джонок, груженных камнем, устанавливались боны из бревен. Шоссейные и проселочные дороги [313] разрушались. Особое внимание было уделено перевалам.

В общем, когда мы покидали Шаогуань, то были уверены, что японская армия в этом направлении не пройдет. Такого же мнения был и Роман Иванович, который также собирался в Гуйлинь, получив назначение старшим советником при командующем Юго-Западным направлением.

При возвращении из Шаогуаня мы встретились в Маочжоу с южной рекогносцировочной группой штаба Юго-Западного направления. Мы проехали до Наньнина, осмотрели ряд направлений и на этом свою работу закончили, поручив детальный осмотр С. С. Тюлеву (он был включен в группу советников Панина и оставался в Гуйлине).

При выборе рубежа обороны Гуйлиньского направления учитывались возможности высадки японского десанта в Пакхое и его движения на Наньнин.

В местах пересечения рубежа с дорогами предполагалось построить 34 опорных пункта емкостью на батальон. Фортификационной начинкой их были железобетонные и дерево-земляные пулеметные огневые точки, командные и наблюдательные пункты, убежища. Всего возводилось 101 сооружение.

Закончив осмотр ряда опорных пунктов тылового рубежа обороны, мы отбыли в Гуйян. На прощание китайские офицеры загрузили наши машины мандаринами, крупными, сочными, с хорошо отделяющейся кожурой. Мы ели их до самого Гуйяна. Провинция Гуйчжоу, что в буквальном переводе на русский означает «Драгоценный край», славится превосходными фруктами (персики, груши, апельсины, лимоны, бананы).

Как рассказал нам переводчик, Гуйчжоу до 1869 г. была фактически независима, и китайцы, которые здесь составляли лишь 30% населения, считались пришельцами. Местные жители — чжуан — насчитывают до 7 млн. человек. Эта народность родственна горным народностям Бирмы и народностям ли и му, проживающим на о-ве Хайнань.

Говорят, когда китайцы завоевали этот край, то китайские солдаты брали в жены девушек чжуан. Мужчины этой народности скоро окитаились, но женщины до сих пор ходят в национальных костюмах: длинные [314] рубахи, узкие платья. Кроме чжуан здесь живут мяо, тай и др. Наши переводчики не всегда могли договориться с местными жителями, не понимавшими китайского языка.

До Гуйяна мы преодолели шесть перевалов на высоте 3500–4000 футов. Дорога была узкой, подъемы и спуски ужасны. Когда спускались с перевала, казалось, что летим в пропасть, разъехаться даже с арбой было трудно. Во многих местах велись работы по расширению полотна и смягчению подъемов и спусков. С вершин открывались прекрасные виды. В голубой дымке мелькали хребет за хребтом и исчезали где-то далеко-далеко.

В Гуйян мы въезжали во второй половине дня 25 декабря. Город был украшен флагами, фонарями, кругом гремели хлопушки. На площадях шли митинги в поддержку цзунцая и его политики в освободительной войне, производился сбор средств. Навстречу нам двигалась колонна студентов и старших школьников, которая несла колоссальное чучело дракона. Машина остановилась. Студенты окружили машину, требуя пожертвований. Пришлось раскошелиться.

Мы спросили у молодежи, что за праздник отмечает город.

— Сегодня «День духовного возрождения нации», — дружно ответили студенты.

Позже мы узнали, что этот день был установлен в честь освобождения Чан Кай-ши из-под ареста в Сиане — 25 декабря 1936 г.

Город обнесен со всех сторон стенами, но производит впечатление современного: много магазинов, широкие мощеные улицы. Мы посетили парк, в котором стоит памятник генералу Чжоу Си-чэну, бывшему губернатору провинции (до 1928 г.). За что он удостоился такой чести, нам никто толком объяснить не смог.

Одна из особенностей провинции — большое число иностранных миссионеров. Они были разбросаны по 52 населенным пунктам.

Дорога на Чунцин до города Цзуньи идет по спокойной пересеченной местности. В Цзуньи мы сделали небольшую остановку. В этом городе 7–8 января 1935 г. проходило так называемое «расширенное заседание Политбюро ЦК КПК», на котором маоцзэдуновская группа [315] отстранила прежнее руководство ЦК КПК и взяла власть в партии и армии в свои руки.

Это привело к расколу ЦК КПК и войск китайской Красной армии. В частности руководитель 4-го фронта, один из участников I съезда КПК, член Политбюро Чжан Го-тао не согласился с решениями в Цзуньи и не последовал за Мао Цзэ-дуном.

Произошло примирение сторон. Однако это не привело к реальному согласию по основным политическим проблемам, и Чжан Го-тао бежал из Яньаня.

За Цзуньи снова горы — хребет Далоушань, перевал через который проходит на высоте 5 тыс. футов. Перевал этот пользовался дурной славой. Здесь действовали грабители и бандиты. За перевалом идет понижение местности к узкой долине Янцзы.

К исходу дня 28 декабря мы вновь возвратились к водам великой реки и въехали во временную столицу Китая — Чунцин. Мне, видимо, не стоит описывать Чунцин, о нем много рассказано было в свое время в корреспонденциях Рогова и Кармена.

Штаб главного военного советника был расположен на одном из многочисленных холмов по дороге на Чэнду. Нам пришлось исколесить весь город, прежде чем мы сюда попали. Все держалось в секрете. Но зато мы были вознаграждены отличным отдыхом и, главное, почтой с Родины. Прежде чем сесть за ужин, каждый из нас углубился в чтение писем из дома. Моя жена писала, что у нас родился сын, которого она назвала Борисом.

В этот же день вернулся из Сианя Черепанов, который рассказал нам об итогах совещания, проведенного Чан Кай-ши с основным руководящим составом армий и губернаторами северных провинций. Пожалуй, первым результатом совещания была организация 10-го военного района со штабом в Сиане якобы для поднятия авторитета губернатора провинции Цзян Дин-вэня и лучшего использования усилий провинции в войне. На самом же деле этим решением был создан кордон на подступах к Пограничному району Шэньси — Ганьсу — Нинся.

Вторым результатом было примирение правителя Нинся генерала Ма Хун-куя с командующим кавалерийской армией генералом Ма Бу-цином, которые враждовали [317] между собой с лета 1937 г. из-за захвата транспорта с оружием, шедшего от японцев Ма Бу-цину.

Выступив на совещании с речью, верховный поспешил вылететь в Чунцин. Шли рождественские праздники, и он, как правоверный христианин, в это время должен был быть в кругу своей семьи. Так объяснили поспешный отъезд Чан Кай-ши. Возможно, было и другое объяснение: сианьские события декабря 1936 г. будили у него весьма неприятные воспоминания и он решил не задерживаться в «мятежном» городе.

Надо сказать, что участники сианьского совещания подвергли резкой критике организацию войск и управление войсками, организацию разведки, боев в окружении, марша и охранения.

Эти же вопросы поднимал в своем докладе Чан Кай-ши, который в заключение заявил: «Первый период войны — уступка территории — окончился. Китай переходит ко второму этапу — этапу накопления сил и перехода в контрнаступление». Прямо скажем, заявление было многообещающим.

С важной речью на совещании выступил генерал, коммунист Пэн Дэ-хуай. Он говорил, что падение Уханя и Кантона не сломило духа китайского народа и его стремления вести борьбу до победного конца. Доводы, которые Пэн Дэ-хуай проводил, доказывая неизбежность победы китайского народа над врагом, делали его выступление убедительным даже для гоминьдановскнх генералов.

Главным событием последних дней уходящего года стала измена Ван Цзин-вэя. 29 декабря он покинул Чунцин и из Гонконга прислал правительству телеграмму с предложением принять «условия японского правительства от 22 декабря». Это предложение было отвергнуто, а изменник был исключен из гоминьдана и лишен всех своих постов. Правда, исключение было проведено без особого шума: Ван Цзин-вэй был обвинен в «нарушении партийной дисциплины, что принесло вред государству». Но, как бы то ни было, с одним из видных японских агентов было покончено.

Так заканчивался 1938 год, который, по мнению беспристрастных наблюдателей, был годом плодотворного сотрудничества КПК с гоминьданом. Мы, советники, разделяли такую оценку. Правда, на горизонте появлялись [318] тучи, и мы с некоторой тревогой ожидали, что принесет нам новый, 1939 год. Посол Луганец-Орельский пригласил всех нас в советское посольство встретить Новый год в кругу советских людей, и мы с радостью приняли его приглашение. [319]