Глава III.

Первые шаги в новой роли

Саперы Национальной армии

Инженерное ведомство китайской армии находилось на одной из окраинных улиц Учана, в десяти минутах езды от здания хубэйского провинциального правительства, где размещались оперативное управление и канцелярия Хэ Яо-цзу.

Меня встретил командующий инженерными войсками генерал-лейтенант Ма Цун-лю — высокий, со строевой выправкой и изысканными манерами человек лет сорока. Мы поздоровались, как старые знакомые: вчера сидели на банкете рядом.

Генерал провел меня по всем отделам, представил офицерскому составу и прежде всего начальнику штаба генерал-майору Ин Лун-цюю. Последний, как и Ма Цун-лю, получил военное образование в Японии. Они были однокашниками.

Штаб занимал небольшое одноэтажное здание. Отделы размещались скученно, офицеры сидели за плотно установленными столами и старательно выводили тушью иероглифы на желтоватой, вертикально разлинованной тонкой бумаге.

Я заметил:

— Трудоемко и медленно. Хорошо бы печатать на машинке.

— Китайская пишущая машинка — дело новое и ненадежное, а писать чернилами — значит выразить неуважение адресату, — полушутя возразил генерал.

Я понял, что речь идет о принятых в Китае церемониях, которые даже война не могла переломить. Что поделаешь, если начертание иероглифа имеет подчас большее значение, чем текст!

Наконец генерал пригласил меня в комнату, предназначенную для советника. [146]

— Это помещение отведено для вас. Мы подготовили все, что необходимо: топографическую карту, блокноты, бумагу, чернила. Комнату выбрали на северной стороне. Вы северянин?

Я поблагодарил генерала за такую предусмотрительность. Подошел к окну. Двор был густо усажен магнолиями и бананами, от которых веяло прохладой. На каменном заборе сидели сороки. Я обратил внимание генерала на то, что птицы точно такие же, как и у нас в России.

— О да! — произнес генерал. — Только люди разные!

Что этим хотел сказать Ма Цун-лю, я не понял, но с его замечанием согласился.

Хотелось сразу же выяснить знания генерала: в чем он силен, на кого ориентируется.

— Господин генерал, буду рад оказать вам помощь в области инженерного обеспечения боя и операций, строительства рубежей обороны и организации инженерных войск. Я — военный инженер, и мои знания в вашем распоряжении.

— Инженерное образование у вас военное или гражданское?

— Я окончил Военно-инженерную академию в Москве.

— Это отлично! Немецкие советники были саперами, а инженерное образование у них было гражданское.

— А как они работали?

— Их было четыре человека. В штабе они появлялись редко, только за справками. В войска иногда ездили, но больше их видели в дансингах и барах.

Генерал сказал полуправду. Немецкие советники проявляли исключительную работоспособность при организации походов против китайской Красной армии. Следы их деятельности мы встречали не раз во время поездок в разные концы Китая. Вероятно, возведенные под их руководством укрепления в горах и на дорогах Хунани и Цзянси стоят и поныне как материальный укор их строителям и как свидетельство славы и доблести бойцов Красной армии Китая.

Но немецкие советники изменили стиль работы после окончания гражданской войны и особенно после событий у Лугоуцяо, когда их союзник по антикоминтерновскому [147] блоку — Япония напала на Китай. С этого времени они переключились на работу «для себя». Они стали проводить испытания конструкций и форм полевых укреплений, заграждений, мин, снарядов и орудий. Думаю, что результаты этих испытаний китайцам оставались неизвестны.

Мы многое знали о работе немецких советников, и генерал, очевидно, ожидал, что я разражусь негодующей тирадой в их адрес, но я спокойно ответил:

— Не буду критиковать работу немецких советников, я ее не знаю. Могу только заверить вас, что я хочу работать вместе с вами по-новому, по-советски, то есть с полной отдачей сил.

— Мы в этом уверены. Ваши летчики-добровольцы показали, на что способны советские люди.

— Я работаю на земле, но буду брать пример с наших летчиков. Мне сразу хотелось бы получить от вас задание или просьбу, назовите это как хотите. Надеюсь, что предварительно вы ознакомите меня с обстановкой и теми задачами, которые поставлены перед инженерными войсками генеральным штабом?

— Задач у нас много, о них доложит прикрепленный к вам офицер. Когда ознакомитесь с обстановкой, мы встретимся. Беда у нас одна: мало средств, материалов и инженерного имущества.

— Как вам известно, — продолжал генерал, — наше побережье блокировано японским флотом, и поэтому мы лишены возможности завезти закупленные материалы. У нас остался только один порт — Кантон, который связан с Гонконгом.

Генерал явно был осторожен в выборе выражений и не делал обобщающих выводов по поводу отношения капиталистических стран к Китаю. В частности, он не сказал, что США признали японскую блокаду и никаких военных материалов Китаю не поставляют, но в то же время обильно снабжают Японию всем необходимым. Такая осторожность, надо полагать, объяснялась тем, что в среде компрадорской буржуазии Китая была довольно влиятельной проамериканская группа, возглавляемая мадам Сун Мэй-лин. Попутно отмечу, что генерал Ма Цун-лю за все время нашей совместной работы ни разу не высказывал собственных политических взглядов. Как-то он сказал: «Я — солдат». Был очень дисциплинированным [148] и организованным в работе. У нас никогда не бывало недоразумений. Советы генерал принимал охотно. Он давал мне возможность направлять усилия его ведомства на решение задач по инженерному обеспечению операций независимо от принадлежности войск, т. е. провинциальных или центрального правительства.

Генерал поднялся из кресла.

— Ну, не буду вам мешать. Двери моего кабинета для вас всегда открыты.

В комнату вошел прикрепленный ко мне офицер, полковник У Цун-сян. Он был мукденец. Военное образование получил в родном городе. В штабе инженерных войск работал год, до этого командовал батальоном. Русского языка не знал. Он положил на стол большую кипу бумаг, схем, карт, уставов и спросил:

— Господин полковник, что вас интересует?

— Я советник, и меня интересует все: люди, задачи, которые они выполняют, и, самое главное, проблемы, над которыми работаете вы.

Надо отдать должное полковнику У Цун-сяну: он просидел со мной два дня и со знанием дела доложил обстановку.

Я не буду утруждать читателя подробностями, расскажу только то, что необходимо для уяснения сути работы советника. Прежде всего я познакомился с инженерными ведомствами Ставки. Их было много, назывались они по-разному, подчас выполняли одни и те же задачи, но единого управляющего органа не было. Может быть поэтому, многие важные организационные элементы были упущены. В частности, планы инженерного обеспечения операций не разрабатывались. Инженерной подготовкой родов войск и войсковых саперов центр не занимался. Строительство тыловых, полевых и долговременных рубежей находилось полностью в ведении командующих военными районами и армиями. Как правило, систему и формы укреплений, а подчас и конструкций сооружений определяли на местах.

В Генеральном штабе существовал инженерный отдел, который в лучшем случае наносил на карту существующие и строящиеся рубежи обороны, и только.

Командующий инженерными войсками выполнял крайне ограниченные задачи: формирование, обучение и [149] снабжение инженерным имуществом только инженерных полков (резерва верховного главного командования) и распределение их в соответствии с указаниями Ставки. Как командующий районом будет использовать эти части усиления, его не касалось.

Начальник крепостного управления имел двойное подчинение: военному министерству и командующему инженерными войсками. Это управление проектировало долговременные сооружения и возводило их на местности по заданиям Генерального штаба или по просьбам командующих районов. При этом посадка сооружений на местности производилась заказчиком. В рекогносцировке рубежей и укрепленных районов как крепостное управление, так и штаб командующего инженерными войсками участия не принимали и ответственность за это не несли.

Кроме этих учреждений существовали инженерный отдел и отряд заграждений на реках, объединенные в управление береговой обороны. Все работы они проводили самостоятельно и не согласовывали даже с командующими войсками районов.

В ряде военных районов существовали свои управления оборонительного строительства, независимые от центра.

Разрушением железных дорог и возведением заграждений на них занимался специальный железнодорожный полк, подчиненный непосредственно военному министру, который также не согласовывал свои действия с командующими районов.

Формирование, обучение и снабжение инженерным имуществом саперных батальонов было возложено на инспектора инженерных войск — начальника инженерного училища генерала Лин Бай-шаня. Он был подчинен генералу Бай Чун-си как начальнику управления боевой подготовки Военного комитета.

В военных районах, армейских группах и армиях специальных инженерных частей не было, и эти войсковые объединения в необходимых случаях усиливались за счет частей РВГК.

Снабжение войск инженерным имуществом и материалами производилось непосредственно со складов военного министерства, и «мой» генерал к этому никакого отношения не имел. На практике это приводило к [150] такой ситуации: кто был ближе к складам, тот имел инженерное имущество в избытке, кто был подальше, не имел ничего. Например, колючей проволоки и взрывчатых веществ в 4-м и 9-м районах было более чем достаточно, а в 1-м и 2-м районах их не было совсем. Совершенно неудовлетворительно обстояло дело с обеспечением войсковых саперов лесом, переправочными средствами, инструментом. Шанцевый инструмент был там, где его производили, лес там, где он произрастал. Перебросить все нужное на места было практически невозможно, мешали рутина и отсутствие единого руководства.

Когда я закончил знакомство со схемой подчиненности, у меня возникло неприятное ощущение: любой вопрос инженерного обеспечения надо было согласовывать как минимум в пяти инстанциях, а выполнять работу было некому.

Не откладывая дела в долгий ящик и отбросив церемонии, я написал предложения о реорганизации инженерного ведомства Ставки. Они были коротки — состояли всего из двух пунктов:

1. Подчинить командующему инженерными войсками крепостное управление, инженерный отдел и отдел заграждений управления береговой обороны.

Возложить на командующего инженерными войсками ответственность за разработку планов инженерного обеспечения операций, проводимых по планам Ставки, выбор и строительство тыловых рубежей обороны к укрепленных районов.

2. Сформировать инженерные батальоны (по одному на армию).

Я умышленно не затронул вопросов снабжения инженерным имуществом — нельзя было задевать интересы Хэ Ин-циня. Следовало также пока оставить в стороне вопросы руководства войсковыми саперами. Иначе легко можно было нажить себе врагов в лице командующих районами.

Забегая немного вперед, скажу, что первое предложение изучалось так долго, что к моменту моего отъезда из Китая я так и не получил на него ответа, хотя буквально все на словах его одобряли. Правда, начальник управления береговой обороны генерал Ли И-фын был, видимо, задет и со мной на эту тему никогда не [151] разговаривал. Что же касается второго предложения, то оно было проведено в жизнь довольно быстро. К формированию батальонов приступили в январе 1939 г., а к сентябрю их насчитывалось уже 60.

Китайские генералы по достоинству оценивали значение инженерных войск. И все же инженерные части занимали ничтожно малый процент в армии — около одного. В то же время в западноевропейских армиях в мирное время они составляли 3–4%, а в период войны — 8–10%. Естественно, что это отражалось на общей боевой деятельности войск.

Инженерный полк состоял из трех батальонов (по три роты в каждом). В полку имелись 54 ручных пулемета, два 20-миллиметровых противотанковых орудия. В первом и втором батальонах было еще по 150 резиновых надувных лодок и по 65 полупонтонов типа «Н2П». Общая численность людей в полку достигала 3500 человек. Но полк в полном составе никогда не придавался одному району.

Саперные батальоны дивизий, как правило, были плохо вооружены стрелковым оружием, но имели достаточное количество шанцевого и мастерского инструмента, ножниц для резки колючей проволоки. Мало было взрывчатых веществ, переправочного имущества и совершенно отсутствовали средства механизации работ, водоснабжения и маскировки.

В свое время я командовал саперным батальоном дивизии и хорошо знал его функции. По своей оснащенности китайские батальоны далеко отстали от саперных батальонов в европейских армиях, но по численности (503 саперов) они способны были выполнять свою задачу в оборонительном бою. Беда заключалась в том, что батальоны держались в резерве и к работам привлекались редко.

Несколько слов об организации и численном составе штаба инженерных войск и крепостного управления. Это были мои подопечные организации, и их надо было знать хорошо. Штаб инженерных войск занимался следующими вопросами: разработкой заграждений и обобщением опыта использования инженерных войск; изучением основ укрепления местности; строительством, реконструкцией, учетом и распределением убежищ в тылу. В штаб входили пять отделов общей численностью [152] 98 человек: оперативный, фортификационный, противовоздушной обороны, делопроизводства и хозяйственный. Весь этот аппарат ведал только полками РВГК.

В крепостном управлении было около 300 человек, оно имело отделы: общий (учет личного состава, делопроизводство, хозяйственная деятельность), технический (разработка проектов, проверка работ), материальный (закупка и хранение материалов) и финансовый.

Крепостному управлению был подчинен главный инженерно-строительный отряд с семью колоннами, в том числе колонной подземных работ. Все колонны находились на строительстве Уханьского укрепленного района и на подступах к нему. Колонна подземных работ передислоцировалась в Чунцин.

Желая получше ознакомиться с инженерными частями, а заодно посмотреть, как готовят тыловые рубежи обороны, я попросил генерала Ма Цун-лю организовать мой выезд в 5-й военный район. В то время он был местом наибольшего сосредоточения войск.

Здесь в западной части Хэнани, в районе Наньяна, формировалась 31-я армейская группа, а на тыловых рубежах действовал 5-й инженерный полк. Выезд в 5-й район имел особый интерес, поскольку, по данным китайского Генерального штаба, японцы, развивая Сюйчжоускую операцию, намеревались захватить Ухань именно с севера.

Южный берег Янцзы считался важным рубежом, озеро Поянху, по оценке оперативного управления, надежно прикрывало Цзюцзян-Учанское направление, и поэтому наступления японцев здесь следовало ожидать из района Пэнцзэ — Хукоу на Наньчан.

В первые дни мы полностью доверяли разведывательным данным генерала Сюй Пэй-чэна, анализу обстановки, осуществленному генералом Лю Фэем, и пристально следили за северной группировкой войск.

Когда я докладывал главному советнику М. И. Дратвину свои соображения о необходимости выезда, он сказал:

— Дело хорошее. Нашему оперативному отделу также надо изучить театр военных действий. С вами поедет товарищ Чижов. Даю вам на это неделю. Устроит?

— Маловато, — робко произнес я. [153]

— Хватит. В штабах не засиживайтесь и близко к фронту не подъезжайте.

Инструкции были ясны, и мы отправились. Нас сопровождали два офицера: из оперативного департамента и штаба инженерных войск. Была выделена группа охраны. Первоначально мы запротестовали, но офицер пояснил:

— Без охраны нельзя. На дорогах встречаются бандиты. Только вчера группа дезертиров разгромила станцию Чжэнчжоу и, захватив железнодорожный поезд, двинулась на юг. Бандиты были задержаны на станции Хэнчун, но часть их разбежалась.

Возражения сняты. Четыре маузериста в дороге не помешают, решили мы.

План нашей поездки был расписан по часам. Переводчик объявил, что гостей везде встречают с почетом и прежде всего устраивают угощение — «чифань». Из его длинного повествования вытекало, что основной нашей работой будет прием пищи, а все остальное — дело второстепенное.

Первую остановку мы сделали в Цаохэ, где располагался штаб 2-го батальона 5-го инженерного полка. Батальон строил щебенчатое шоссе от Эрланхэ (35 км юго-западнее Тайху) до Цаохэ. От Цаохэ дорога шла на северный берег Янцзы в обход крепости Тяньцзячжэнь. Заезд в крепость не предусматривался. Офицер сказал, что там пока нечего смотреть (вообще же, как мы поняли позже, для осмотра крепости надо было взять офицера из штаба 9-го военного района, так как крепость была подчинена Чэнь Чэну).

Командир батальона, молодой сухощавый подполковник, встретил нас на окраине селения и сразу же предложил «чифань», от которого нельзя было отказаться. После завтрака нам было предложено побывать на занятиях роты. По расписанию значился урок политического воспитания. Занятия проводил молодой лейтенант, он отличался четкой дикцией и строевой выправкой.

— Программу мы получаем из политуправления, — пояснил нам командир батальона, — и она является общей для всей армии. Тема сегодняшних занятий — «Японское вторжение в Китай и наша окончательная победа». [154]

Рассказ лейтенанта удивил нас своим примитивизмом, и мы попросили копию программы. Командир батальона охотно выполнил просьбу.

В разделе первом, озаглавленном «Отношения между Китаем и Японией», сообщалось: «Отношения с Японией существуют с древнейших времен, со времени императора Цинь Ши-хуана. Когда император Цинь Ши-хуан состарился, он пожелал жить вечно. Для этой цели император поручил чиновнику Сюй Фу с тысячей юношей и тысячей девушек выехать за море и найти лекарство бессмертия. Сюй Фу переправился на далекие острова и обратно не вернулся. Император умер, а Сюй Фу и сопровождавшие его юноши и девушки, смешавшись с местным населением, впоследствии образовали японскую нацию. С тех пор Китаю известна Япония». В подтверждение того, что эта легенда точно соответствует исторической истине, в программе говорилось: «В современной истории Японии отведено много места деятельности Сюй Фу. До сих пор сохранились его могила и храм».

Следующий раздел был посвящен рассказу о том, как в 56 г. н. э. император ханьской династии У Гуан принимал послов из Японии и как Япония постепенно приобщалась к китайской культуре и письменности.

Я не берусь судить об исторической достоверности фактов, просто привожу документ политуправления.

Третий раздел программы освещал экспансионистские устремления Японии в отношении Китая. И, наконец, в последнем разделе затрагивались вопросы новейшей истории — от Лугоуцяо до наших дней. Здесь много места уделялось зверствам японских агрессоров на оккупированных территориях, и особенно в городах Нанкине, Цзинане, Уху и др. В заключение говорилось: «Японцы увозят китайских мальчиков в Японию, чтобы воспитать из них предателей. Цель императорской армии — уничтожить китайскую нацию и превратить всех китайцев в рабов... Под руководством нашего вождя Цзяна{5} Китай стал сильным и крепким».

Мы не нашли в программе ни одного слова о Едином фронте, о нуждах китайского народа и его борьбе за свободу и независимость, о помощи СССР, об отношении [155] к войне и Китаю империалистических государств Запада. Все было сведено к изучению древней истории Китая и формулировке интересов «китайской нации».

Критиковать политические занятия не наше дело. Распрощавшись с ротой, мы направились на осмотр строительства дороги, где проверили знания саперов по специальной подготовке. Саперы гоминьдановской армии обучались трем основным предметам: строительству полевых оборонительных сооружений, дорожно-мостовым работам и переправочному делу. Что касается минно-подрывных работ, производства заграждений, маскировки, водоснабжения, т. е. тех предметов, которые играют наиболее существенную роль в инженерном обеспечении боевой деятельности всех армий, то этому саперов почти не обучали. Мы это отнесли к недостаткам деятельности наших предшественников — немецких советников, которые, конечно, знали, чему следует обучать саперов. Но они здесь, в Китае, этого не делали.

Все же рядовые солдаты показали приличное знание дорожного дела, строительства мостов, способов разбивки и отрывки окопов. Удовлетворенные их ответами, мы выехали на ночлег в Иншань, где располагался штаб генерала Ли Пин-сяна, одного из приближенных генерала Ли Цзун-жэня. Ли Пин-сян военной подготовкой не блистал и среди китайских генералов авторитетом не пользовался. Но зазнайства и гонора у него было предостаточно. После боев под Сюйчжоу он был назначен командующим правым крылом 5-го военного района, куда входили гуансийские войска, и без его согласия появиться в районе Хуанмэй — Гуанцзи на тыловом рубеже обороны было невозможно.

Ли Пин-сян принял нас, как хлебосольный хозяин. На обед были приглашены все высшие офицеры штаба. Мы получили полную информацию о положении дел на фронте, о подготовке рубежей, о планах командующего на ближайшее будущее. Кстати, когда нас знакомили с обстановкой, Ли Пин-сян, рассматривая мою карту, заметил:

— Линия фронта у вас нанесена неправильно. Удивляюсь Генеральному штабу, который отстает от жизни на неделю. [156]

Очевидно, это замечание мы должны были намотать на ус. Дело в том, что Генеральный штаб за Ли Пин-сяном числил ряд «грехов»: в первую очередь медленное выполнение приказов. А здесь обратный случай — отстает не Ли, а Генеральный штаб.

Мы поблагодарили за справку и попросили офицера штаба нанести изменения.

Наутро с сопровождающим офицером мы выехали в Гуанцзи, в штаб 143-й пехотной дивизии, которой командовал генерал-лейтенант Лин Цзы-чжи. Дорога на Сусун — Гуанцзи как раз покрывалась щебенкой, и мы продвигались медленно. В штаб прибыли только к обеду. План нарушился. Было принято решение долго не засиживаться и сразу отправиться на осмотр рубежа. Командир дивизии был удручен нашей поспешностью: сорокаградусная жара располагала к послеобеденному отдыху в тени, к беседам, но не к выезду на рубеж.

Китайские генералы, как правило, на рекогносцировку рубежа не выезжали, а лишь намечали его по карте. Все остальное — дело командиров полков, батальонов, рот. В данном случае китайская вежливость восторжествовала: Лин Цзы-чжи был подан паланкин, нам — малорослые верховые лошадки, и вся кавалькада тронулась в путь. До захода солнца нам удалось побывать в трех точках, осмотреть начертание переднего края и оценить выполнявшиеся работы. В штаб вернулись усталыми.

Все фортификационные работы вела пехота: рыли окопы, противотанковые рвы, строили пулеметные гнезда и наблюдательные пункты. Саперы к работам привлечены не были. Нам объяснили это тем, что в дивизии нет колючей проволоки, мин и ВВ. У нас сложилось впечатление, что китайские офицеры хорошо знают технику отрывки окопов, постройку наблюдательных пунктов и огневых точек. Но при этом они совершенно не были знакомы с общими принципами инженерного оборудования местности для боя и, самое главное, не умели выбирать передний край главной полосы обороны. Первая линия окопов проходила по топографическому гребню высот!

Забраковать рубеж — значило бросить тень на подготовленность генерала и его подчиненных, а это по [157] китайским понятиям невежливо. Но и уезжать, не высказав своего мнения, было не в наших правилах.

Мы набросали на листе бумаги принципиальную схему фортификационного оборудования полкового участка обороны, сделали разрез по местности, показали, где и какие сооружения надо располагать и почему, и все это преподнесли генералу с такими словами:

— Господин генерал! Вы прекрасно наметили место (мы не сказали линию) для обороны. Ваши офицеры, как мы убедились, достаточно хорошо знают инженерное дело, но, если позволите, мы сделаем небольшие замечания.

Лин Цзы-чжи расплылся в улыбке. И мы начали перечислять замечания:

— Желательно линию боевого охранения отнести от первой линии окопов главной полосы обороны на 2–3 км. Первую линию главной полосы обороны опустить вниз, к подошве горы. В современных армиях не принято располагать позицию на топографическом гребне. Между линией охранения и главной полосой обороны нужно сделать заграждения, при этом они должны обороняться огнем. Надо создать глубину обороны и отсечные позиции.

Генерал все старательно записал и поблагодарил. Мы покинули его штаб с облегчением: первый экзамен по китайской вежливости был выдержан.

Впоследствии излишнюю церемонность с генералами мы отбросили. Нам потребовался год, чтобы научить генералов выбирать рубежи и правильно располагать на местности окопы полосы обороны. Зато год спустя я с удовольствием прочитал в американском журнале «Тайм» от 1 августа 1939 г. такие слова, посвященные китайской армии: «Иностранные наблюдатели приходят к выводу, что в настоящее время китайская армия значительно улучшила свою боевую и техническую мощь... Окопы китайских войск уже не представляют собой наскоро вырытые ямы, а сооружены по последнему слову западноевропейской техники. Улучшена техника переброски воинских составов...».

Правда, мы, советские советники, не считали, что китайцы в 1938 г. вместо окопов «рыли ямы», но выбор [158] позиций, действительно, был далек от современных требований.

Из Гуанцзи мы выехали рано утром на Мачэн с тем, чтобы осмотреть горный хребет Дабешань и выйти на дорогу Люань — Синьян. Это направление, по оценке китайского генштаба, было одним из главных, и на его изучение нам потребовалось два дня. Вечером, приводя в порядок свои путевые заметки, мы обнаружили, что направление Лоян, Наньян, Шаши у нас выпадает. Я предложил Чижову выехать с утра в Наньян.

— Потратим день, начальство ругать не будет!

— Правильно, — согласился Чнжов.

Со стороны сопровождавших нас офицеров возражений не было. Дело приняло иной оборот у начальника уезда, куда мы были приглашены на завтрак. Все шло по плану: масса закусок, китайская водка, тосты, шутки... до тех пор, пока мы не объявили, что едем не в Ухань, а в Наньян. Начальник уезда сделал вопросительную гримасу. Он начал что-то быстро доказывать нашим сопровождающим офицерам. Мирный ход беседы нарушился. Мы сначала не могли понять, в чем дело.

Наконец переводчики выдавили из себя:

— По радио сообщили, что сегодня японцы начали наступление на Аньцин. Может быть, нам следует вернуться в Учан?

— Если после каждой атаки мы будем менять свои планы, японцам будет много чести.

Офицеры поняли, что решение наше непреклонно, и решились рассказать об истинных причинах беспокойства начальника уезда.

В провинции Хубэй, там, где она вдается в территорию Хэнани, действуют около 1000 хунхузов. Они убивают путников, грабят торговцев, нападают даже на небольшие воинские отряды. Дорога из Синьяна на Наньян как раз и пересекает этот район — ехать опасно. Начальник уезда при этом дважды подчеркнул, что бандиты действуют на территории провинции Хубэй, а в Хэнани, куда относится Синьян, спокойно. Нам от этого было не легче. Не все ли равно, на какой территории действуют бандиты, с ними все равно надо бороться! [159]

— Мы писали в Учан, — сказал начальник, — но нам ответили, что бандиты действуют на территории Хэнани и пусть губернатор Хэнани выделяет силы.

— А что ответил губернатор Хэнани?

— Он заявил, что бандиты действуют в Хубэе и борьба с ними не его дело.

Феодальные нравы не позволяли двум губернаторам договориться. Кроме того, в конце беседы выяснилось, что хунхузы — это дезертиры. Солдаты одной из сычуаньских бригад, направлявшихся на фронт, разбежались и избрали этот район для грабежей.

И все же мы твердо решили ехать. Нельзя было дать повод подумать, что советские советники — трусы. К счастью, все обошлось благополучно, и к обеду мы уже подъезжали к городским воротам. Здесь нас встретила весьма странная процессия: во главе нее шли два здоровенных полицейских, которые несли на длинных шестах отрубленные человеческие головы. Они намеревались установить шесты на городской стене. За ними двигалась толпа любопытных.

— Кого казнили? — спросил наш переводчик.

— Разбойников.

Мы не стали выяснять подробности. Для гоминьдановского Китая, как сказал нам переводчик, картина обычная. Решение казнить принимает начальник уезда, и для этого не требуется формальностей.

Наньян — захолустный, провинциальный городишко. Европейцы здесь были редкими гостями. Когда мы шли по улице, за нами буквально валили толпы. Люди забили улицу, магазины. Все рассматривали нас, как диковинку. Пришлось поспешить в гостиницу, но и здесь не было отбоя от любопытных. Спасение пришло неожиданно: командующий прислал со своим офицером приглашение посетить театр. Офицер сообщил, что идет современная пьеса. Приглашение мы приняли с благодарностью, но попросили перевести нас для ночлега в другое место. Офицер заверил, что все будет устроено.

Я не буду описывать театр, артистов, порядки в зале и т. д. Остановлюсь только на пьесе. Ее содержание было оригинальным и до некоторой степени заполнявшим те пробелы политического воспитания, о которых мы рассказали. [160]

На сцену вышли двое: здоровенный детина в китайской национальной одежде и маленький человек, облаченный в национальный японский костюм. В течение нескольких минут китаец бьет себя до изнеможения. Падает, немного отдыхает и вновь избивает себя. Зрители понимают, что это — гражданская война. На протяжении всей этой сцены японец ходит и потирает руки, а когда ослабевший китаец падает на пол, маленький японец подбегает и выхватывает у него из-за пазухи бумагу. Затем, улыбаясь, показывает ее зрителям и кладет в карман. На бумаге изображены Корея, Тайвань, Маньчжурия и т. п. Зрителям ясно, что, пока идет междоусобная война, Япония потихоньку забирает чужие земли.

Не довольствуясь этим, японец выводит на сцену солдата. Этим обозначается ввод японских частей в Китай и начало интервенции 7 июля 1937 г. Солдат начинает бить китайца и вытаскивать у него очередные «провинции». Китаец ослаб, и ему трудно бороться. В это время на сцене появляются несколько человек, одетых в хорошие европейские костюмы (они символизируют США, Англию, Францию и другие капиталистические страны), и один, одетый просто, в спецовке, в кепи, похожий на рабочего (он изображает СССР). Европейцы начинают уговаривать китайца отдать бумажки-»провинции» японцу и помириться с ним. К китайцу они относятся брезгливо, с неуважением, а к японцу дружелюбно. Рабочий же к китайцу относится с сочувствием. Когда китаец падает, рабочий подает ему руку и подымает с пола, утешает, поит водой. Ободренный китаец вновь бросается на японского солдата. У китайца плохая палка в руках, да и та сломана. Рабочий уходит за сцену, выносит большую дубинку и подает ее китайцу, который начинает избивать японца и под дружные аплодисменты зрителей изгоняет его со сцены.

Зрители встают и выкрикивают лозунги: «Да здравствует СССР и его дружба с китайским народом! Долой японский империализм! Да здравствует победа!».

Пьеса была поставлена примитивно, но имела глубокий политический смысл и понравилась нам своей актуальностью. Уезжая со спектакля, мы так и не узнали: поставлена ли эта пьеса специально для нас [161] или ее показывают солдатам. На наш вопрос офицер ответил так:

— Пьеса новая. Я смотрю ее в первый раз.

После спектакля он проводил нас на другую квартиру за городом. Свое слово он сдержал, но, к нашему удивлению, помещение нам было предоставлено в буддийском храме. Среди статуй Будды и бодисатв, напыщенно важных, с усами и длинными бородами, мы наконец обрели долгожданный покой. Переводчики и охрана разместились отдельно, в подсобных помещениях.

Необычность обстановки, масса впечатлений вызвали у нас оживленный обмен мнениями, и разговор затянулся далеко за полночь.

Утром встали с восходом солнца. Надо было спешить. До Учана шесть часов езды, да часа три уйдут на осмотр направлений. Во всяком случае, в Ханькоу мы думали быть засветло — 320 км расстояние небольшое, дорога хорошая. Явился старший переводчик полковник Ян Ди-хуан, он был в приподнятом настроении.

— Вы долго не спали, — обратился он к нам. — Что-нибудь мешало вам?

— Очевидно, богам не нравилось наше присутствие в храме, — пошутили мы.

Ян Ди-хуан был суеверным человеком и ответ принял всерьез.

— Я убежден, — заявил он, — что к вам приходил лис (злой дух), и вы счастливо от него отделались.

Мы посмеялись, но Ян Ди-хуана не разубеждали: лис так лис.

В это время по дороге, идущей в город, проходила длинная цепочка людей, явно изнуренных длительным походом. Они были босы, одеты в тряпье и связаны друг с другом. Конвоировали их вооруженные солдаты.

— Что за люди? — спросили мы переводчика.

— Это добровольцы, которые следуют в армию на пополнение.

— Почему же они связаны?!

— Чтобы не разбежались, так как они еще недостаточно хорошо сагитированы.

Впоследствии нам не раз приходилось наблюдать подобных «добровольцев». Пришлось согласиться с переводчиком, [162] что эти граждане и в самом деле «еще недостаточно хорошо сагитированы». Мы пошли на завтрак.

К концу завтрака переводчик вдруг подал нам записку. На клочке бумаги было написано по-русски: «Друзья, выручайте, погибаем в китайской тюрьме». Подписи не было. Китаец, принесший записку, скрылся. Мы решили, что записка от наших летчиков, сбитых во время боя и не опознанных китайцами. Поспешили к воротам тюрьмы. Явился начальник уездной полиции. Мандат, подписанный Чан Кай-ши, распахнул для нас двери застенка. Перед нами открылась такая картина: в железной клетке сидели два европейца, заросших бородами, в рваном обмундировании. Увидев нас, они съежились. Мы были в форме гоминьдановской армии, и это удивило их. Их злобный вид, нахмуренные брови говорили о том, что записка предназначалась не нам. Выяснилось, что это семеновны, которые служили в японской армии и были захвачены в плен. После нашего разговора с пленниками начальник полиции спросил:

— Знаете ли вы этих господ?

— Эти господа — белогвардейцы. Они наши враги и враги Китая. Они служили в японской армии, и с ними следует поступить так, как этого требуют китайские законы.

Тюремное начальство оживилось и наш ответ приняло с видимым удовольствием. Начальник полиции предложил нам осмотреть тюрьму, давая необходимые пояснения о режиме содержания заключенных. Было три вида режима: первый — в железной клетке на поверхности земли, второй — в яме, глубиной примерно в два человеческих роста. При этом как в железной клетке, так и в яме заключенным надевали на шею кангу — тяжелую деревянную рогатку в виде хомута, к которому иногда прикрепляли руки и ноги. Это своего рода китайская пытка, так как заключенный спать с такой рогаткой не может. Заключенным третьей группы просто вешалась рогатка на шею. Это считалось самым легким видом заключения, и таких заключенных можно было встретить гуляющими по улице города или базарам и собирающими подаяние. Мы, естественно, не расспрашивали, кто сидит и за что и какая [163] судьба ожидает заключенных. В тюрьму можно было попасть за неуплату долга, за самое робкое высказывание о несправедливости помещика. Дезертирам, как и разбойникам, просто рубят головы. Их в тюрьме не держат, пояснил нам переводчик. Что такое «разбойник», понять было трудно. Это определение достаточно емкое.

Поблагодарив начальника полиции, мы одновременно попросили извинить нас за доставленные хлопоты. Произошло недоразумение. Нам надо было спешить. Солнце уже высоко поднялось в небе.

В Учан мы приехали поздно вечером и сразу позвонили Михаилу Ивановичу Дратвину:

— Задание выполнено, материал разрешите доложить завтра?

— Хорошо, — заявил звонкий голос Дратвина. — Я завтра буду в Учане, и там все обсудим.

Усталые, мы легли спать.

На другой день к приезду Михаила Ивановича мы подготовили полный отчет о поездке, оценку оперативных направлений и предложения по рубежам обороны.

Ознакомившись с материалами, главный советник полностью одобрил наши заключения и подготовил свои предложения Военному комитету о подготовке рубежей обороны. Они были приняты, и даны соответствующие указания войскам.

Ниже мы даем лишь краткое их описание с тем, чтобы было удобнее следить за ходом событий.

Фронт, занимаемый 5-м военным районом, можно было разбить на три участка: Северный — равнинный, Центральный — гористый и Южный — долина Янцзы. Лето здесь знойное, в июне-августе жара достигает 40°.

Плотность населения, знать которую важно при мобилизации населения на строительство рубежей, равна примерно 150–190 человек на 1 кв. км. Лесов нет, если не считать небольших бамбуковых рощ в восточном Хубэе.

По центру северного участка протекает Хуайхэ. Ее ширина в полноводье достигала 180 м при глубине до трех метров. С севера в нее впадает ряд притоков. Эти водные преграды, а также описанный поворот Хуанхэ в старое русло исключали активные действия японцев [164] севернее Хуайхэ. Ширина южных притоков колебалась в пределах 50–100 м, а глубина не превышала метра, и они были проходимы вброд в любое время года.

Основным операционным направлением на Северном участке было шоссе Люань — Гуши — Лошань — Синьян. Оно являлось кратчайшим путем к железнодорожной рокаде Бэйпин — Ханькоу. Выход японцев в район города Синьяна, в обход Ушэнгуаньского горного кряжа, угрожал окружением всему Уханьскому укрепленному району.

Для обороны китайские войска теоретически могли здесь использовать четыре выгодных рубежа:

1. По западному берегу р. Бихэ, протяженностью до 80 км. Рубеж перехватывал движение на Гуши. Забегая вперед, отмечу, что на рубеж были поставлены 51-я армия и одна дивизия 71-й армии. Фортификационное оборудование местности было проведено наспех, а как только японская 13-я дивизия начала наступление, китайские войска оставили рубеж без боя.

2. По западному берегу р. Цзюйхэ от устья до Гуши. Рубеж перехватывал два направления: от Гуши на Синьян и от Гуши на Шанчэн — Мачэн. Подготовлен он фактически не был, и на нем китайские части не задержались.

3. По левому берегу р. Байлухэ протяженностью в 60 км. Защищала этот рубеж 59-я армия, которая провела поспешное укрепление местности и, оказав незначительное сопротивление 10-й пехотной японской дивизии, отошла на юго-запад.

4. По восточным склонам Силошань и далее на юг. Рубеж был удален от железной дороги Бэйпин — Ханькоу на 40 км. Овладев им, японская армия открывала себе путь на запад, к Синьяну, и на юг, к Уханьскому укрепленному району.

Центральный участок представлял собой горный район северо-восточной части провинции Хубэй. Высота гор от 1200 до 2500 м. Спуски и подъемы крутые. Лесов нет, высоты голые, каменистые. Это ставило в тяжелые условия обороняющиеся части. Дорожная сеть была довольно развита.

Рубеж обороны предлагалось провести по горным кряжам, вплоть до знаменитого Ушэнгуаня («Ворот Ханькоу»). Этот рубеж мы считали основным. С потерей [165] его китайские части могли лишь временно задержать японские войска арьергардными боями.

Южный участок занимал восточную часть провинции Хубэй до северного берега Янцзы. Рельеф здесь резко пересеченный, с высотами до 1000–1500 м. Часть гор покрыта хвойными и лиственными деревьями. Кругом рисовые поля, заполненные водой.

На единственном сквозном направлении, выводящем японские части к Уханю по северному берегу Янцзы, имелось лишь старое, узкое, во время дождя с трудом проходимое, щебенистое шоссе Тайху — Хуанмэй — Гуанцзи — Цичунь и далее — на Ухань. С выходом японских войск в Гуанцзи открывалась возможность атаки по сухопутному фронту крепости Тяньцзячжэнь. Я подчеркиваю это особо, ибо крепость, а точнее, форт строился из расчета обороны Янцзы против судов, идущих по фарватеру. Янцзы считалась самостоятельным операционным направлением, и инженерная подготовка ее находилась в ведении управления береговой обороны.

Рубежи обороны предлагалось возвести по восточным склонам горных кряжей на фронте Чэншань — Тяньцзячжэнь общим протяжением около 160 км.

Такова была наша оценка направлений. Предложения по созданию рубежей в основном были приняты. Оставалось лишь организовать строительство и вывести на рубежи резервные войска.

Будет ли дальневосточный Верден?

16 июня я, как обычно, прибыл в штаб инженерных войск и нашел на своем столе груду бумаг: оперативную сводку, схему Уханьского укрепленного района, программы для подготовки инженерных полков, уставы, наставления и записку генерала Ма Цун-лю. Он писал: «Господин полковник! Покорнейше прошу Вас рассмотреть схему укрепленного района и дать свои замечания по инженерному оборудованию. В частности, нас интересуют Ваши предложения по борьбе с судами противника на Янцзы и с танками на сухопутном фронте».

Просьба была важная, и, естественно, я не мог ее выполнить по схеме. Мне требовалось осмотреть укрепленный [166] район и ознакомиться с ходом работ на местности. Я пошел к начальнику штаба договориться о выезде. Генерал Ин Лун-цюй сказал, что просьба исходит от командующего 9-м военным районом и только что назначенного начальника Уханьского укрепленного района генерала Лоу и вопрос следует решать с ними. И как бы между прочим добавил:

— Обстановка на фронте меняется. Генерал Ма Цун-лю вызван в оперативное управление. Подождем его.

Из оперативной сводки можно было заключить, что центр тяжести боевых действий японских войск переносится в долину Янцзы. В частности, отмечалось, что разлив Хуанхэ, вызванный разрушением дамб, привел к быстрому затоплению значительного участка территории между Чжэнчжоу и Кайфыном, к югу от Лунхайской железной дороги. Военные действия на Лунхайском направлении полностью прекратились. Судьба 16-й и 14-й японских дивизий, действовавших к западу от Кайфына, неизвестна. По данным командующего военным районом, японские части потеряли 250 орудий, 100 бронемашин, 80 танков и много другой техники; около 20 тыс. солдат утонуло.

Вывод был таков: этот фронт вычеркнут из японских планов, и боевые действия, надо ожидать, будут перенесены на Хэфэйское направление и в долину Янцзы. Такой прогноз оправдывался. Об этом и говорила операция японцев по овладению Аньцином.

После занятия Хэфэя попытка японских войск продвинуться на запад по дороге Люань — Гуши успеха не имела. Китайские части задержали их в горном районе к западу от Хэфэя.

13 июня в результате комбинированного удара сухопутных и морских сил японские войска овладели столицей провинции Аньхой. Это было неожиданностью для китайского генштаба. 1 июля группа сил противника из Хэфэя двинулась на Шучэн и 12 июля подошла к Аньцину, не встретив на своем пути сопротивления. Одновременно в районе Гуйчи японцы сконцентрировали 25 боевых кораблей, в том числе: 3 крейсера, 7 истребителей, 7 канонерских лодок, 8 тральщиков и 8 транспортных судов с частями Формозской бригады и двумя полками 1-й дивизии. Эти части с утра 13 июня были высажены на северном берегу Янцзы в 22 км к [167] северо-востоку от Аньцина и совместно с Хэфэйской группой овладели городом. Предпринятая японскими войсками попытка одновременно высадить десант на южном берегу Янцзы не удалась.

После занятия города Аньцина японские части повели наступление на запад в двух направлениях: на Цяньшань и вдоль северного берега Янцзы на Ванцзян. Морской флот оставался в Аньцине, его продвижению вверх по реке мешали установленные китайцами заграждения.

Падение Аньцина всерьез обеспокоило генштаб и командование 9-го военного района, который пока что считался фронтом второго эшелона. Начались перегруппировка войск, учет материальных средств и т. п. Посыпались предварительные распоряжения. 14 июня был отдан приказ о разрушении железной дороги Цзюцзян — Наньчан. Тут-то и вспомнили об Уханьском укрепленном районе, строительство опорных пунктов которого было начато еще в феврале.

По приезде генерал Ма Цун-лю сразу зашел ко мне.

— Принято решение, — начал он, — превратить Ухань в китайский Верден. Как вы на это смотрите?

— Приветствую, только надо уточнить, что следует понимать под словом «Верден». Как вам известно, Верден — старая французская фортовая крепость с круговой обороной. Если бы эта крепость во время первой мировой войны не была вписана в общий фронт полевого рубежа и не оборонялась полевыми армиями, о ней никто бы и не вспомнил.

— Вы правы!

— Прав исторический опыт. Верден оборонялся не гарнизоном, а армиями, занимавшими фронт от Остенде на берегу Северного моря до границы со Швейцарией. Следовательно, — полушутя заключил я, — нам надо строить полевой рубеж обороны от Хуанхэ до Янцзы и от Янцзы до Наньлина и в него вписать Уханьский укрепленный район — китайский Верден.

Генерал рассмеялся. Видимо, такое предложение советника для него было неожиданным.

— Цыга, цыга, — начал Ма Цун-лю (это слово мне переводчик не перевел, но генерал повторял его перед каждым предложением, как мы иногда повторяем: гм-гм), — Цыга, цыга, мы этого строить не будем, цыга, [168] у нас нет сил, средств и времени, цыга, цыга, принято решение делать круговой обвод.

— На каком удалении от Уханя выбран рубеж, и какова его емкость?

— 25–50 километров в расчете на 30 дивизий.

Мы договорились о выезде на обвод. Генерал обещал согласовать вопрос с Хэ Ин-цинем, командующим 9-м военным районом, и начальником управления береговой обороны. Решено было в первую очередь осмотреть крепости — так китайцы называли форты, расположенные в семи пунктах по Янцзы.

Янцзы считалась основной осью движения японских войск, и крепости должны были стать опорными узлами, к северу и к югу от них предполагалось строить полевые позиции. Ко всему этому ныне добавлялся Уханьский укрепленный район.

Вечером я доложил Дратвину о поступившей просьбе и состоявшемся разговоре.

— Как вы расцениваете эту идею? — спросил он.

— Идея бесполезная. Китайские войска чувствительны к охватам и заставить генералов драться на обводе будет невозможно. К тому же мало войск, артиллерии, нет материалов и времени.

— Это верно, — ответил Михаил Иванович. — Когда этот вопрос обсуждался на Военном совете, я не высказал свою точку зрения лишь потому, что предложения исходили от Чан Кай-ши. Надо полагать, что китайцы сами понимают нереальность своего плана. И если они его пропагандируют, то только для того, чтобы мобилизовать народ на борьбу и показать миру свою решимость сражаться до конца. В этом деле надо им помочь. Я вызвал из группы генерала Се Яо артиллериста полковника Шилова. С ним осмотрите рубежи, и тогда видно будет. А пока собирайтесь, — поедем в Ханькоу. Вас приглашает наш посол Иван Тимофеевич Луганец-Орельский на чашку чая.

— А что кроется за «чашкой чая»? — спросил я.

— Приедем — выясним.

Ранее с нашим послом я не встречался. Мы были добровольцами в гоминьдановской армии и к посольству формально отношения не имели. Думаю, что читатель меня поймет правильно, если я скажу, что для советского человека за границей, где бы он ни был и [169] какие бы обязанности ни выполнял, советский посол — отец родной. Мы, советские добровольцы в Китае, не без основания так именно и относились к Ивану Тимофеевичу Луганец-Орельскому.

Нам было известно, что он старый член партии, бывший военный, успешно представляет интересы Советского Союза и пользуется большим авторитетом среди китайцев. Знакомство с послом, хотя бы одного из всей когорты добровольцев, было полезно.

Дежурный паром быстро доставил нас на противоположный берег Янцзы. Набережная Ханькоу, где помещалось советское посольство, ярко освещалась рекламными огнями и была запружена пешеходами, колясками рикш и автомобилями. Магазины были расцвечены фонариками. Из ресторанов и кафе доносились звуки джаза. Ханькоу жил обычной жизнью и в этом отношении представлял собой резкий контраст Учану, где действовали комендантский час и правила светомаскировки.

Точно мы очутились в другой стране, где не чувствовалось не только близости фронта, но и вообще войны. Я поделился этими мыслями с Михаилом Ивановичем. Он возразил:

— Вы в Китае новичок. Поживете, привыкнете к этим контрастам. Я был в Китае в 1924–1927 гг. и, надо сказать, мало заметил перемен с того времени. Все та же бедность, те же концессии, все то же пресмыкательство китайской верхушки перед иностранщиной. Они боятся навести порядок в Ханькоу, боятся обидеть своих покровителей, которые повернулись к ним спиной и заигрывают с японскими милитаристами.

Машина остановилась у посольского подъезда, и мы вошли в распахнутую дверь. Встретил нас сотрудник посольства Ганин и проводил в кабинет посла.

— Знакомьтесь, это наш инженер, полковник Калягин. В своем деле — академик! — Так представил меня Луганец-Орельскому Михаил Иванович.

Мы поздоровались. Иван Тимофеевич пригласил нас за круглый столик, стоявший в углу кабинета.

— Так вы академик? — обратился ко мне посол.

— Я окончил Военно-инженерную академию и только в этом смысле академик.

— Это очень хорошо, — начал сразу Луганец-Орельский. — Через два дня я вылетаю в Союз, а у меня [170] не решен вопрос со строительством убежища для сотрудников посольства в Чунцине. Нам нужно надежное убежище, — подчеркнул он. — Я прошу вас взять шефство над его сооружением. Деньги у нас есть, проект разрабатывает крепостное управление, над которым вы шефствуете.

Я выразил готовность выполнить любое поручение посла. Из дальнейшей беседы выяснилось, что заказанный проект был не совсем удачен, как с точки зрения конструкции убежища (котлованного типа), его мощности (от 100-килограммовой авиабомбы), так и оборудования (без водоснабжения и противохимической защиты).

Договорились, что я немедленно вышлю своего представителя в Чунцин и одновременно буду просить генерала Ма Цун-лю отправить на место изыскателей и проектировщиков. Убежище решили делать, насколько позволит местность, со всеми удобствами и из расчета на 250-килограммовую бомбу. Изменение проекта я взял на себя.

Посол пригласил нас в столовую, где ожидала хозяйка дома Нина Валентиновна.

— Что вы так долго задержались? — обратилась она к мужу. — Колбаса пережарилась.

— Решали проблему вашей защиты от японских бомб, — шутя ответил посол.

— И что же? Решили?

— Решили... И вот ваш защитник. — С этими словами Луганец-Орельский представил меня.

Нина Валентиновна приветствовала нас очаровательной улыбкой. Она, как истинная украинка, была брюнеткой, маленького роста, с черными искрящимися глазами. Рядом с мужем, высокорослым, богатырского телосложения, она выглядела девочкой.

Стол был уставлен, как здесь было принято говорить, «русскими закусками» и бутылками с отечественными наклейками.

Нина Валентиновна поставила в середину большую жаровню с аккуратно уложенными кругами домашней украинской колбасы, шипевшей и издававшей приятный запах жареной свинины со специями. Колбаса была коронным блюдом Луганец-Орельских. В изготовлении ее Нина Валентиновна достигла совершенства. Мне не раз [171] приходилось бывать в их доме, и каждый раз я получал истинное наслаждение от этого блюда. Да простит мне читатель гастрономическое отступление. О такой мелочи не стоило бы писать, если бы не один примечательный факт, связанный для меня именно с этим воспоминанием.

Читатель помнит, мы договорились, что убежище будем строить тяжелое — от 250-килограммовой авиабомбы. Когда все вопросы были решены и подрядная организация приступила к работе, я неожиданно получил приглашение Ивана Тимофеевича на полюбившуюся мне украинскую колбасу. Я охотно поехал, и Луганец-Орельский снова поставил вопрос о прочности убежища. Так повторялось несколько раз. Я дважды вносил изменения в проект и конструкцию, чем доставил немало хлопот строителям и особенно моему представителю в Чунцине инженер-подполковнику Михаилу Петровичу Батурову, хорошему расчетчику и способному фортификатору.

Когда же убежище наконец было готово, примерно в начале октября, мы получили сведения, что японские войска приняли на вооружение 1000-килограммовую морскую торпеду. Луганец-Орельский полагал, что они не пожалеют нескольких торпед, чтобы разрушить советское посольство. Телефонный звонок, и я снова в кабинете посла.

— Александр Яковлевич, вы слышали новость? Японская армия приняла на вооружение однотонную авиабомбу!

— Вам неправильно доложили. Японская армия действительно приняла на вооружение 1000-килограммовую торпеду, но она предназначена для морских целей и едва ли будет использована на суше.

— Все возможно. Прошу вас, подумайте, что предпринять, чтобы наше убежище выдержало фугасное действие такой торпеды.

Мне стоило больших трудов доказать послу нецелесообразность усиления. В конце концов он сдался. Естественно, что это согласие не снимало с меня моральной ответственности за жизнь и безопасность персонала и семей сотрудников посольства. В тот вечер я взял на себя тяжкую ношу, которая висела надо мной, как дамоклов меч. [172]

В первый год Великой Отечественной войны я был на Брянском фронте и там получил известие, что наше посольство в Чунцине бомбили японские самолеты. Как эхо прозвучали в ушах моих слова посла «все возможно», и я припомнил украинскую колбасу и чунцинское убежище. Ивана Тимофеевича, Нины Валентиновны уже не было в живых. Они трагически погибли в 1939 г. при автомобильной катастрофе. Ответственность же за убежище, о котором так много беспокоился Иван Тимофеевич, осталась только на мне, и я переживал за него в течение всей японо-китайской войны.

Те, кто пользовался убежищем, помнят, что оно выдержало все невзгоды, и в этом смысле мои переживания были излишни...

Прошло два дня. Из группы генерала Се Яо прибыл мой напарник по осмотру укреплений полковник Иван Андреевич Шилов. Вместе мы изучили все необходимые документы и схемы, в том числе и письмо Чжоу Энь-лая Чэнь Чэну «Об организации обороны Уханя». Оно, кстати сказать, было обсуждено в штабе 9-го военного района, одобрено Чэнь Чэном и в качестве официального документа направлено начальнику Уханьского укрепленного района для исполнения.

План Чжоу Энь-лая, отпечатанный на семи страницах, предусматривал мобилизацию людей и материальных ресурсов на организацию обороны Уханя, а также «политическую мобилизацию масс», для чего рекомендовалось создание специального комитета.

Учет и распределение материальных ресурсов план возлагал на торговую палату, рабочей силы — на провинциальное правительство. Были перечислены заводы [173] и предприятия Уханя с указанием численности рабочих, которые могут быть мобилизованы на оборонительные работы. В частности, военный завод должен был выделить 3 тыс. человек, Кантон — Ханькоуская железная дорога — 1600, пароходы, электростанция и почта — 1700, пристани — 30 тыс., рикши — 20 тыс., текстильные фабрики — 15 тыс., магазины и кустарные мастерские — 40 тыс. человек. В это же время при штабе укрепленного района был организован политотдел. Во главе его встал «теоретик» антикоммунизма из клики «Вампу» генерал Хэ Чжун-хань. Он числился начальником второго департамента политического управления и новую должность исполнял по совместительству.

Была издана также инструкция по организации Народных дружин сопротивления врагу и самообороны (НДСВС). На них возлагались задачи: «поднять боевой дух и возбудить вражду к врагу», помочь армии.

Предварительная подготовка была нами завершена, однако Ма Цун-лю все еще согласовывал объекты осмотра и маршрут поездки. Причиной проволочки было не только множество инстанций, а главным образом престиж ведомств, занимающихся постройкой укреплений. Советникам надо показывать все... А что, если советник «ткнет пальцем» в пункт, о готовности которого доложено, а фактически ничего не сделано? Отказать в показе нельзя, и нет уверенности, что советник не опишет свои впечатления цзунцаю. Вот так и согласовывался план показухи.

Очковтирательство, подхалимаж и угодничество были характерными чертами многих гоминьдановских генералов. Каждый из них боялся потерять насиженное место, доходы, вес в обществе и шел на все, чтобы угодить Чан Кай-ши.

Осмотр укреплений решили начать с города Мадан и завершить Уханьскими обводами. Такое решение вытекало из обстановки: к Мадану приближались японские части, и все говорило за то, что именно здесь вскоре завяжутся бои.

На Мадан командование возлагало большие надежды. Во всяком случае, генерал Сюй Юй-чэн решительно заявил нам:

— Мадан должен задержать японцев на месяц, а Ухань мы думаем оборонять год. [174]

Нам сообщили, что пять маданских фортов были построены род руководством немецких советников и считаются образцом современного крепостного строительства. На Янцзы перед Маданом было поставлено мощное заграждение из пятидесяти затопленных судов, три из них были загружены камнем. Строилось оно по распоряжению и на средства хубэйского провинциального правительства. Считалось, что на преодоление заграждения японцам потребуется минимум месяц. Таким образом, на словах все было хорошо: Мадан был готов вступить в борьбу. В то же время из бесед с начальником технического отдела крепостного управления можно было заключить, что строительство маданских укреплений еще не завершено из-за разногласий между Хэ Ин-цинем и начальником оперативного управления Сюй Юй-чэном по поводу целесообразности возведения у Мадана плотины. Хэ Ин-цинь был за строительство, Сюй Юй-чэн — против, в крайнем случае он требовал построить форты для обороны плотины. Пока шли эти споры японская армия овладела Аньцином.

Не ясен был и вопрос с заграждением у Хукоу. По данным управления речной обороны, оно было уже поставлено. По сообщению же Ма Цун-лю, только 15 июня в Хукоу были отправлены 18 пароходов для затопления.

Неудовлетворительно шли работы по завершению строительства фортов крепости Тяньцзячжэнь. Всего здесь было запланировано 88 сооружений различного назначения, к 20 июня было готово около 40. Работы начались в декабре 1937 г., следовательно, завершения их можно было ожидать не ранее января 1939 г.

Примерно так же обстояло дело с опорными узлами на Уханьском обводе, к строительству которых крепостное управление приступило в феврале 1938 г. На 20 июня из 427 пулеметных железобетонных огневых точек были готовы 300, а из прочих 147 сооружений — 90. Рекогносцировочной группой офицеров оперативного управления (без участия войсковых штабов и крепостного управления) были выбраны позиции для двух обводов общей протяженностью более 300 км. Здесь строительство вообще еще не начиналось. Войска в Уханьский укрепленный район, если не считать двух дивизий (185-й и 55-й), составлявших гарнизон Уханя, выделены не были. [175]

У нас сложилось впечатление, что при таких темпах строительства китайцам потребуется минимум два года для завершения работ.

Вежливость не позволила нам сразу же сделать замечания, и мы задали начальнику крепостного управления единственный вопрос:

— Когда думаете закончить все работы?

— К октябрю. Мы заказали большое количество передвижных железобетонных огневых точек типа «Hobesch» и быстро развезем их по рубежам, — ответил генерал.

— Точки прошли полигонные испытания?

— Да. Их в большом количестве роздали войскам и несколько установили в Ханькоу и Учане по берегу Янцзы. Если у вас есть время, мы можем выехать и осмотреть их.

Мы поехали. Генерал Ма Цзин-шань выразил готовность не только показать оборонительные точки, но и ознакомить нас с планом укреплений Учана, Ханькоу и Ханьяна. Когда мы подъехали к пристани в Учане, к нам присоединился начальник Уханьского укрепленного района генерал Лоу. Без него, очевидно, такой осмотр был немыслим.

У китайского командования существовал план инженерной подготовки города к обороне, который предусматривал установку точек и отрывку окопов по берегу Янцзы и прилегающим к реке улицам. Все было направлено против морского десанта. Приспособление зданий к обороне, устройство баррикад на улицах не предусматривались. Однако и этот план в жизнь не проводился из-за нежелания, как сказал генерал Лоу, нарушить пути сообщения в городе и боязни возникновения пробок в людских потоках во время воздушных тревог.

Южная окраина Учана к обороне не готовилась. Считалось, что достаточно тех укреплений, которые были построены еще в начале 30-х годов как страховой пояс от возможного вторжения частей китайской Красной армии. Боевой ценности эти сооружения не имели, но с тактической точки зрения были поставлены выгодно, и, таким образом, использование их против японской армии в принципе не исключалось.

Намеченные работы были выполнены лишь частично и никакой роли в обороне города не сыграли. [176]

Когда же мы переправились в Ханькоу, то прежде всего поразились усердию властей концессии, которые без ведома военных органов установили проволочные заграждения и железобетонные колпаки по периметру своих владений. Проволочные заграждения были установлены в два ряда на высоких двухметровых столбах, какими обычно огораживают военные склады. Рылись окопы. Мы с Шиловым эти действия расценили как самоуправство. Окопы, доты, проволочные заграждения мешали организовать оборону набережной и, самое главное, перекрывали сообщение с тылом.

Все это мы высказали генералу Лоу, который и без того понимал несуразность создавшегося положения и на наши замечания только пожимал плечами, как бы говоря: «Что я могу сделать».

В заключение он сказал:

— К сожалению, мы не можем запретить иностранцам укреплять свои территории и защищать свою собственность. Ваши соображения я доложу командующему 9-м районом. Но лучше, — добавил он, — если это сделаете вы сами.

Мы условились, что все свои соображения доложим Чэнь Чэну после приезда из командировки. К этому времени генерал обещал развернуть работы по отрывке окопов вдоль набережной Янцзы. Свое слово он сдержал, но эти сооружения в Ханькоу, так же как и в Учане, в боях за город использованы не были.

В Ханьяне намечались большие работы по укреплению гор Гуйшань и Фанхуаньшань. Здесь предполагалось построить 32 железобетонные огневые точки, командный пункт, убежище и, естественно, целую сеть окопов. К 10 октября были построены только 13 пулеметных точек, остальные не потребовались.

В машине начальник крепостного управления спросил:

— Что вы скажете о пулеметных точках «Hobesch»?

— Я не знаю, что скажет артиллерист, но, с моей точки зрения, они не годны. Пулеметчики в них будут гибнуть не от огня противника, а от угарного газа.

— Прочность стенок, — добавил Шилов, — рассчитана только на осколки.

Ма Цзин-шань промолчал. Он, очевидно, не ожидал услышать такую оценку последнему достижению в укреплении [177] местности средствами «подвижной фортификации».

У штаба инженерных войск мы расстались. Встретивший нас полковник У Цун-сян сообщил, что маршрут поездки согласован и выезд назначен на утро 23 июня. Все сопровождающие нас офицеры и охрана прибудут непосредственно к штабу главного советника. В нашем распоряжении оставался день, и мы решили использовать его для изучения материалов о японской армии по экспонатам выставки трофеев.

На выставке трофеев

За завтраком переводчик сообщил, что нас в 12 часов ждут на выставке японских трофеев. Времени было достаточно, и мы решили, что Иван Андреевич Шилов заедет в артиллерийскую инспекцию и представится генералу Дину, а я — в штаб инженерных войск узнать последние новости.

Визит Шилова к помощнику инспектора артиллерии был вызван тем, что он числился советником в группе генерала Се Яо, а фактически ехал по заданию главного советника инспектировать рубежи 9-го военного района. Генерал об этом знал, но китайская вежливость требовала визита.

Дин считался неплохим артиллеристом. Ему было 40 лет, образование он получил в Японии, хорошо владел английским и японским языками. Шесть лет был военным атташе в Японии. На словах ненавидел японских оккупантов. С советскими советниками он сотрудничал лояльно и предоставлял им все необходимые материалы. Шилов надеялся получить у него некоторые данные по артиллерийскому вооружению фортов.

Инспектор артиллерии, он же начальник артиллерийского училища генерал-лейтенант Цзоу Цо-хуа был в отъезде. Он считался одним из самых подготовленных китайских артиллеристов. Образование получил в Японии, имел опубликованные научные труды. В армии его прозвали «большая пушка». Был в СССР. Владел английским и японским языками, пытался говорить по-русски. Занимал должность начальника артиллерии фронта. Сам он уроженец Маньчжурии и курсантов в училище [178] набирал преимущественно из своих земляков. К советникам относился хорошо, интересовался жизнью в Союзе, в частности спрашивал, как в СССР решен земельный вопрос, но про китайскую компартию и ее политику никогда разговора не заводил.

Таковы были высшие артиллерийские начальники китайской армии. Я пожелал Шилову успеха и выехал в свой департамент. Мы условились, что в 12.00 встречаемся у входа на выставку, которая была организована в здании торговой палаты.

В штабе инженерных войск я нашел последнюю оперативную сводку. Что же в ней сообщалось?

«Суйюаньский фронт: сведений не поступало.

Шаньсийский фронт: из района Кайфына началось движение 14-й пехотной дивизии японцев в северную часть провинции Хэнань. 12 июня отмечено движение японских войск в юго-западной части Шаньси: из Юньчэнчжэня (район Аньи) на Маоцзиньду (40 км юго-восточнее Аньи) с очевидной целью перекрыть дорогу в районе Шаньсяна (станция между Тунгуанем и Лояном). Другая колонна движется прямо на Тунгуань, третья из района Хоумачжэня (60 км северо-восточнее Аньи) — на Юймынькоу, предположительно с целью форсировать Хуанхэ для дальнейшего движения на Сиань. 18-я армейская группа готовится к операциям в центре Шаньси.

Лунхайское направление: разлив Хуанхз приостановил наступление японских войск. Идут бои к востоку от железной дороги Бэйпин — Ханькоу. Китайские части выбили японские гарнизоны из Чжунмоу и Юйши (25–30 км юго-восточнее Чжэнчжоу).

Центральный фронт: после взятия Аньцина одна из колонн, двигающаяся на запад, 18 июня овладела Цяньшанем и атаковала позиции китайских войск в районе Тайху. Очевидно, эта колонна должна овладеть городами Сусун и Хуанмэй. Другая колонна 19 июня заняла Чанлинпу (32 км южнее Цяньшаня).

Японские части предприняли операцию на южном берегу Янцзы, высадив в 20 км юго-восточнее Дунлю десант в 6 тыс. человек под командованием Умэки. Цель операции — обойти с юга китайские позиции и заграждения в районе Матан. Японцы окружены и отбиты. [179]

Восточный фронт: японцы высадили десант на о-ве Наньдао (район Сватоу). Китайские части отступили на материк без боя. Сто японских моряков безуспешно пытались высадиться в районе Цзинхай (25 км южнее Сватоу).

Южный фронт: части ведут укрепление прибрежной полосы. 21 июня у о-ва Хайнань встали на якорь 20 японских судов с большим количеством солдат. Сюда же прибыло десять французских судов.

В течение последних дней около семидесяти японских самолетов совершали налеты на Кантон, Сватоу и береговые укрепления на о-ве Хайнань.

Действия партизан: за последние три недели в треугольнике Шанхай — Ханчжоу — Нанкин произведено 26 нападений, из них 16 на японские гарнизоны, 2 на поезда, 3 на военные колонны, 3 на речные пароходы, 1 на военное судно и 1 на японский пост. Убито 468 японцев, в том числе 5 офицеров. Захвачено 120 винтовок, 9 автомобилей, 500 патронов, повреждено 7 железнодорожных вагонов.

В треугольнике Шанхай — Ханчжоу — Нанкин сосредоточено до семи пехотных дивизий японцев и три авиаполка».

Из прочих новостей оперативное управление сообщало, что «эвакуация Сюйчжоу проведена планомерно. Ввиду разрушения железной дороги в городе оставлено до 20 составов». Подтверждается сообщение агентства Рейтер от 13 июня о том, что английские военные корабли остаются в Уху и Хукоу.

Я нарочно привел сводку полностью, чтобы читатель получил ясное представление об одном из основных документов, с помощью которых приходилось ориентироваться в невероятно сложной китайской действительности.

Мы с полковником У Цун-сянем начали рассматривать подготовленные оперативным отделом чертежи конструкций противотанковой и противопехотной мин, противодесантных заграждений на реках.

Мы долго ломали голову над тем, чем заменить речные мины. Раньше они ввозились из Англии и частично изготовлялись в Шанхае и Кантоне. С началом войны Англия поставку прекратила, Шанхай был потерян, а кантонские мастерские эвакуированы в Лючжоу. [180]

Я предложил использовать в качестве корпуса просмоленные деревянные бочки, ставить, как и прежде, четыре взрывателя, а вместо якоря использовать бетонные чушки. Мина не регулировалась по глубине, но этот недостаток существовал и у английских мин, которые с подъемом воды переставить было невозможно.

За такими размышлениями и застал нас начальник инженерных войск генерал Ма Цун-лю.

— Господин полковник, — обратился ко мне Ма Цун-лю, — сообщили по телефону, что сейчас будет объявлена воздушная тревога. На подступах к Уханю находятся 18 японских бомбардировщиков под прикрытием истребителей.

— Что мы должны делать?

— Предлагаю выехать в убежище Военного комитета, это не так далеко.

Я знал, что и во дворе инженерного управления есть неплохое убежище, но предложение принял, главным образом из желания осмотреть новое сооружение. Мы сели в машину и уехали.

В дороге мы услышали завывание сирен и наблюдали суету на улицах.

До здания хубэйского провинциального правительства было минут десять езды. Убежище располагалось в обширном дворе. По тем временам это было первоклассное сооружение. Впоследствии мы часто им пользовались. Во всяком случае, до переезда Военного комитета в Ханькоу, а это произошло в первых числах августа, когда здание комитета было разрушено бомбой, я был здесь четыре раза.

У входа нас встретил генерал Лю Фэй — на правах хозяина. Порядки были жесткие: при заполнении убежища включались вентиляторы, свет и задраивались двери. Выход до отбоя был воспрещен. Генерал пригласил нас в один из отсеков. И каково было мое удивление, когда здесь, в кругу китайских генералов, я увидел Шилова, он приехал за минуту до нас.

— Ну вот, — пошутил Шилов, — вместо выставки примем воздушный бой!

— Здесь можно принять: убежище железобетонное, перекрытия полутораметровые. Правда, нет аварийного света, маскировки и противохимической защиты. Зато есть крупнокалиберный пулемет. Это по твоей части. [181]

— Ты все критикуешь?

— Нет, я ориентирую.

Переводчики, очевидно, перевели генералам наш разговор. Ко мне подошел генерал Лю Фэй.

— Что нового, господин полковник?

— Новости все у вас. Мы только входим в обстановку. Сегодня, например, я прочитал оперативную сводку, из которой видно, что японское командование приступило к концентрации войск на юге провинции Гуандун и в долине Янцзы. Новости требуют пристального внимания.

— О провинции Гуандун вы можете не беспокоиться.

— Почему?

— Японцы — народ хитрый. Они не пойдут на осложнения с англичанами.

— ???

— У нас есть данные, что японцы готовят наступление в долине Янцзы. Об этом говорят движение судов и их концентрация в районе Нанкин — Уху. Было бы хорошо подумать над разработкой системы заграждений на реке. У японцев большой флот, и он не дает нам покоя.

Ему не дали договорить, позвали к телефону. Мы продолжали разговор с генералом Ма Цун-лю.

— Почему генерал Лю не уделяет внимания югу?

— Он гуансиец, ему виднее. К тому же это наш Мольтке!

— Младший или старший? — намеренно иронически спросил я.

— Старший.

— Хельмут Карл Мольтке был не только теоретиком прусской военной школы, но и другом Вильгельма Первого, а что вы скажете про генерала Лю?

— Вы правильно уточнили. У нас без генерала не проводится ни одна операция. Он считается нашим военным теоретиком.

Я с интересом наблюдал за этим молодым генералом, который внешним видом и, я бы сказал, скромностью совсем не напоминал дородного фельдмаршала, одного из идеологов прусского юнкерства.

Генералу Лю Фэю было всего 38 лет, к 60 годам он может стать начальником Генерального штаба и, кто знает, может быть, создателем китайской военной доктрины. Все впереди, поживем — увидим. [182]

Впоследствии мы убедились, что генерал Лю Фэй действительно играл главную роль в разработке всех операций. Он был одним из ближайших советников Чан Кай-ши по оперативным вопросам. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что гоминьдановский генштаб в те времена — это Чан Кай-ши, генерал Сюй Юй-чэн и в еще большей мере Лю Фэй. О его достижениях в оперативном искусстве мы расскажем ниже.

С командного пункта ПВО сообщили об отбое.

Японские самолеты, не доходя Уханя, повернули на юг, очевидно, будут бомбить железнодорожные станции на линии Учан — Чанша.

Двери распахнулись, все вышли на поверхность. Был хороший безветренный день. Я подошел к генералу Лю Фэю.

— Ваша просьба о разработке предложений по установке заграждений на Янцзы мной выполнена. Материалы находятся у генерала Ма Цун-лю. Он вам доложит.

Мы поехали на выставку.

Выставка была небольшая и официально именовалась Выставкой трофейного вооружения, однако здесь были представлены и другие материалы: в виде схем, таблиц, фотографий, характеризующих японскую армию с разных сторон.

Среди экспонатов были письма, дневники, талисманы «спасение от пуль», фотографии, свидетельствующие о зверствах японских оккупантов, таблицы с техническими данными о вооружении, тактические и оперативные схемы.

Мы внимательно все осмотрели, сделали выписки данных о танках, артиллерии, переправочных средствах, списали схемы организации дивизии и ее боевых порядков. Но я хотел бы рассказать об экспонатах, которые на первый взгляд не относятся к компетенции военных советников и боевой деятельности войск, а скорее к вопросам духовного воспитания японского солдата.

Идеологическая подготовка войск, бесспорно, должна находиться в центре внимания командования. Это, так сказать, «пушки, скрытые в сердцах солдат». Об этих «пушках» когда-то Наполеон писал: «Духовная сила относится к физической, как три к одному», а Оливер Кромвель, который, по выражению Ф. Энгельса, [183] «соединил в одном лице Робеспьера и Наполеона», сказал еще определеннее: «Духовная сила относится к физической, как бесконечность к одному». Мы вспомнили об этом, когда осматривали фотографии, отражающие быт захватчиков и мерзости, чинимые ими на китайской земле.

Вот фотография обнаженной девушки, которая телефонным кабелем привязана к дереву. Рядом группа смеющихся солдат, один из них приставил штык к груди своей жертвы. Подпись гласит: девушка убита после изнасилования. И таких сотни. Вот целая серия фотографий, присланных из Нанкина, запечатлевших зверства агрессоров в первые дни оккупации столицы. Газеты писали, что японцы уничтожили четверть населения города. Дело, разумеется, не только в количестве.

Вот тоже весьма показательная фотография: большая группа китайских девушек в возрасте 15–20 лет. Одеты прилично и охраняются солдатом. Лица хмуры и безжизненны. Они прижались друг к другу и замерли, как будто в ожидании удара. Это — походный дом терпимости полка японской армии. Здесь не профессиональные проститутки. Они согнаны сюда под угрозой оружия, превращены в бессловесных рабынь.

Высшее командование сознательно развращало военнослужащих, уродовало их психику, нравственность и таким путем готовило автоматов — убийц женщин и детей. Разумеется, это лишь одна сторона вопроса. Корни находятся глубже, в социальной системе страны.

Арсенал средств, при помощи которых воспитывался солдат, был велик, в него входили, в частности, и солдатские песни. На одном из стендов мы прочли текст песни, в которой в качестве припева повторялись слова: «Унесу Китай, как циновку». Экскурсовод пояснил, что эти слова принадлежат древнему японскому полководцу Хидейоси.

Перейдем к главной цели нашего посещения выставки: к вооружению и организации японской армии.

Прежде всего о количестве трофеев. При входе на выставку стоял большой щит, на котором было написано: «Национальная армия Китая в боях с японскими империалистами захватила: винтовок 21 400, пулеметов 1237, минометов 110, орудий 50, танков 89. Выведено из строя: орудий 150, танков 246, автомашин 2229, зенитных [184] орудий 46, минометов 381. Уничтожено самолетов на земле и в воздухе 600, потоплено военных судов 40.

Убито и ранено 350 тысяч японских солдат и офицеров».

Количество трофеев по масштабам современных войн совсем невелико. Но сухие цифры выразительно говорили о способности китайского солдата не только обороняться, но и наступать, бить агрессоров. Между тем китайская армия за год войны не провела ни одной наступательной операции. В этих условиях 335 захваченных и уничтоженных танков свидетельствовали о моральной стойкости солдат.

Допускаю, что мой вывод был поспешен, но советник должен быть немного оптимистом и верить в возможности «своей» армии. В национально-освободительных войнах основной фактор победы — моральный. У китайского солдата сознание необходимости защиты родины от ненавистного агрессора было выше разбойничьей психологии войск агрессора. Мы это хорошо понимали.

Показательны были стенды, характеризовавшие военный потенциал Японии. Население Японии 70 млн. человек. Если учесть потребности хозяйства, то Япония могла поставить под ружье никак не более 5–6 млн. человек, количество, которое не могло идти в сравнение с возможностями Китая. Еще мрачнее для агрессоров обстояло дело с обеспечением промышленности некоторыми видами стратегического сырья. Например, годовая потребность в свинце покрывалась внутренней добычей всего лишь на 7,2%, в никеле — на 16,6, нефти — на 23, олове — на 28,5, железной руде — на 24,3, цинке — на 41, железном ломе на 50%. Ежегодно ввозилось в страну до 30 тыс. автомашин, в три раза больше, чем производилось на месте. Совершенно очевидно, что японская промышленность без импорта сырья, в частности без американских и английских поставок железного лома, нефти, свинца, никеля, олова, не могла обеспечить потребности армии в длительной войне.

Между тем расчеты японской военщины на скорое окончание войны провалились. Война принимала затяжной характер, и это уже сказывалось на экономическом положении Японии. Цифры говорили о напряженности бюджета. Государственный долг к концу 1937 г. составлял 11,9 млрд. иен. Вследствие сокращения экспорта [185] пассивный баланс в торговле за это же время достиг 608 млн. иен. На войну в 1937 г. было израсходовано 2,5 млрд. иен и на 1938 г. запланировано 5,5 млрд. иен. Это помимо ассигнований на вооружение, планируемых ежегодно по бюджету в размере 1,5 млрд. иен.

Год войны резко сказался на жизненном уровне японского народа. Интересно отметить, что в этот период китайские газеты широко публиковали такого рода перепечатки из японских газет: «Японское правительство в целях экономии резко сократило отпуск для нужд населения 32 видов сырья, в том числе нефти, бензина, железа, меди, кожи, резины и даже шерсти и хлопка», «Японский император отказался от употребления иностранных вин и табака», «Министр финансов Икэда обязался носить одну пару ботинок 10 лет», «Заместитель военного министра Умедзу в целях экономии горючего решил ходить на службу пешком» и т. д.

Все эти факты вселяли реальную надежду, что Китай выстоит и победит.

На этом можно было бы закончить наш рассказ. Однако читатель вправе спросить: а где инженерное оборудование?

Выставка показывала, что японская армия имеет вполне современные переправочные средства, которые обеспечивают нормальное форсирование средних рек. К сожалению, китайская армия специальными переправочными средствами почти не располагала.

Здесь уместно сказать несколько слов о военной доктрине японского Генерального штаба. На выставке, если не считать уставов, стратегия и оперативное искусство какими-либо документами представлены не были. Но год войны говорил сам за себя. План молниеносного покорения Китая не выдержал испытания на практике, но не по вине японских милитаристов. Коррективы внес китайский народ.

Японская стратегия целиком и полностью базировалась на шлиффенских «Каннах». Японские генералы являлись поклонниками немецкой военной школы и если и делали некоторые отступления от шлиффенского поучения, то это объяснялось географическим положением страны и особой ролью военно-морского флота.

Шлиффен в своем труде «Канны» пропагандировал стратегию уничтожения живой силы врага. Основные [186] его положения можно свести к двум пунктам. Первый: война должна быть молниеносной. Во всяком случае, «начавшись весной, война до осеннего листопада должна быть закончена». И второй: «решительная победа возможна только тогда, когда целью атаки служит неприятельский тыл или по крайней мере фланг». Такое заключение сделал Шлиффен, изучая сражение при Каннах. Со времени этой битвы прошло более двух тысяч лет, но лавры гениального полководца, уничтожившего в 216 г. до н. э. армию Веррона, поныне не дают покоя империалистам всех мастей. Однако военная история до 1938 г. не дала ни одного примера осуществления новых «Канн» в стратегическом масштабе. Не удались «Канны» и японским генералам. Происходило это вовсе не потому, что японцы не хотели смыкать кольцо окружения, а потому, что они не могли этого сделать. У них, как правило, не было согласованности в движении обходных колонн, слишком медленным был темп движения, да и сил, выделенных для окружения, было недостаточно.

И это происходило несмотря на то, что во всех уставах и наставлениях японской армии именно окружение приводилось как основная оперативно-тактическая доктрина.

Несколько слов о тактике японской армии в войне с Китаем. Здесь были существенные отступления от уставных требований, вызванные местными условиями.

Свою оборону японцы основывали на сети опорных пунктов, которые, как правило, строились в деревнях или горных районах.

Опорные пункты создавались на расстоянии 10–30 км друг от друга. Обычно опорный пункт был рассчитан на роту или батальон. Батальону придавались артиллерийская батарея и два-четыре танка. Связь осуществлялась кавалерийскими разъездами или танками. Опорный пункт хорошо оборудовался в инженерном отношении, сила его была в продуманной системе огня. Оборона пункта была активной, даже при полном окружении японские гарнизоны проводили вылазки и короткие контратаки. Вообще же они из окружения выйти не стремились, а обычно старались привлечь на себя побольше китайских частей. Среди японских офицеров считалось почетом пробыть в таком окружении и выйти сухим из воды. [187]

Наступление японцами готовилось тщательно: подтягивались тылы, усиленно проводилась разведка боем. Главные силы сосредоточивались на решающих направлениях. В наступлении участвовали все рода войск. При прорывах и обходах флангов японцы стремились двигаться вперед, не обращая внимания на оставшиеся в тылу китайские части.

Наступление, как правило, начиналось с рассветом. Танки вступали в бой после 2–3-часовой артиллерийской подготовки. Они, однако, пехоту редко поддерживали. Чаще танки использовались на патрульной службе между опорными пунктами или в виде неподвижных огневых точек в обороне.

Японская полевая артиллерия вела огонь на дистанции до 11 км и артиллерийские позиции занимала не далее 6 км от линии фронта.

Мы отмечали в то время большую подвижность японской армии, ее маневренность и большое техническое превосходство над китайской армией. Но численность японской армии намного уступала китайской. Враждебность китайского населения к агрессору и развитие партизанского движения в тылу диктовали японской армии характер действий. Свои усилия она сосредоточивала главным образом по направлениям железных и шоссейных дорог и водным путям сообщения. Оторваться от дорог было невозможно. Власть оккупантов действительно «не простиралась дальше острия штыка».

В войсках 9-го и 3-го районов

Утром 23 июня я неожиданно встретил старшего советника при командующем 5-м военным районом полковника Ивана Прокопьевича Алферова. Он был в форме китайского полковника, загорел, и его трудно было узнать — фронтовик.

После взаимных приветствий и обычного «что нового?», «как жизнь?», «откуда?» Иван Прокопьевич поведал нам цель своего приезда. Он только что собирался попасть в оперативное управление, но перед ним мимо часового прошли три европейца, один из них был полковник Шэнк, кто остальные — Алферов не знал.

— Вы не встречаете здесь бывших немецких советников? — спросил Иван Прокопьевич. [188]

— Советников нет, но корреспондентов хоть пруд пруди! Тебе, наверное, известно, что немецкое агентство ДНБ самое большое в Китае? Правда, оно расположено в Ханькоу.

— А что же они делают здесь, в Учане?

— Очевидно, приехали взять интервью, но пораньше, чтобы не попадаться нам на глаза.

— Я поэтому и решил отложить свой визит. Доложу сначала все Михаилу Ивановичу, а уж потом встречусь с Сюй Юй-чэном... А что вам известно про 31-ю армейскую группу?

— Принято решение перебросить все войска Тан Энь-бо на юг от Янцзы. В частности, 52-я армия встанет южнее Учана вдоль железной дороги и шоссе, 98-я — в районе Дае, 92-я — в районе Наньчана, 13-я — в районе Гаоаня, Фынчэна (южнее и юго-западнее Наньчана) и 85-я армия — в районе Цинцзяна (по железной дороге Наньчан — Чанша). Штаб Тан Энь-бо расположится в районе 98-й армии.

— Что ж, это неплохой резерв для Чэнь Чэна, а как с резервом для нашего 5-го района? — спросил Иван Прокопьевич.

— Михаил Иванович внес предложение создать резерв и для Ли Цзун-жэня. Его собираются расположить в районе Мачэна.

— А где Михаил Иванович?

— Он у себя, в Ханькоу, к нам обещал приехать к вечеру! Подожди.

Мы условились после возвращения обязательно посетить штаб 5-го военного района, сели в машину и уехали. Путь наш был длинным. В первый день мы должны [189] были проехать 250 км и заночевать в Цзюцзяне. Первая остановка намечена была в Фучикоу, в 120 км от Учана, где нас ожидал начальник укрепленного района генерал-майор Ян Цунь-тин.

До Фучикоу мы доехали быстро и сразу приступили к осмотру укреплений, на что ушло часа три. Крепость создавалась в гористой местности на обоих берегах Янцзы: Тяньцзячжэнь — на северном, а Фучикоу — на южном.

Вокруг этих пунктов предусматривалось создать два больших кольца укреплений, отстоящих друг от друга на расстояние в 5–7 км. Первое кольцо — это внешний обвод протяженностью 40 км и второе — внутренний обвод протяженностью 17 км, включая и ширину реки. В центре — артиллерийские позиции. Орудия устанавливались на открытых бетонированных площадках. Сооружением точек занимались 420 человек, главным образом работавших на артиллерийских позициях и на внутреннем обводе. На внешнем обводе работы задерживались, так как рекогносцировка рубежа еще не была закончена и не были определены места посадок всех огневых точек.

Все железобетонные пулеметные и артиллерийские точки на внутреннем обводе и в цитадели были расположены по гребню высот. Они имели большие мертвые пространства, так что обстрел лощин и ближайших подступов по фарватеру реки исключался. Вписать сооружения в систему укреплений полевого рубежа было невозможно. На наши замечания, что так огневые средства, тем более в крепости не располагаются, генерал ответил:

— До вас здесь были немецкие советники. Они осмотрели места расположения огневых средств и все одобрили!

Нам оставалось пожать плечами: 50% огневых точек было готово, средства затрачены, времени в обрез, и внести что-либо кардинальное просто невозможно. К тому же на строительстве был страшный беспорядок: учет работ не велся, организация инженерных мероприятий не была продумана. Японская авиация систематически производила фотографирование строительства и бомбила уже готовые объекты. Войск в укрепленном районе не было. Генерал, правда, заявил, что ожидает прибытия [190] на северный берег 9-й и 57-й дивизий и на южный берег — 14-й и 67-й дивизий и что всего в укрепленном районе будет установлено 56 орудий, в том числе: 105-миллиметровых береговых пушек — 16, 75– и 77-миллиметровых полевых пушек — 24, 75-миллиметровых горных пушек — 8, 20-миллиметровых зенитных орудий — 8 и зенитных пулеметов — 4.

В целом местность для такого укрепленного района была выбрана удачно. Янцзы протекала здесь в горном ущелье и суживалась до 800–900 м, обзор с высот был прекрасный, и при рациональном расположении огневых средств и хорошем инженерном оборудовании позиций японцам потребовалось бы много сил и времени на овладение укрепленным районом.

Мы поделились с начальником укрепленного района впечатлениями и внесли предложения: построить на каждую батарею по две ложные; батареи и пулеметные точки замаскировать; установить охрану строительства; приступить к возведению полевых укреплений; уточнить в управлении береговой обороны места постановки заграждений на реке; и, наконец, просить командующего 9-м военным районом прислать войска и зенитное прикрытие.

В Цзюцзян мы приехали к вечеру и застали город в дыму и огне. Всего лишь минут тридцать назад девятка японских самолетов подвергла бомбежке беззащитный город и переправу через оз. Поянху. Это была единственная переправа, обеспечивавшая снабжение войск 9-го района. Через нее доставлялись боеприпасы, продовольствие, пополнение, эвакуировались раненые.

В городе расположилась 26-я пехотная дивизия, прибывшая недавно из провинции Гуйчжоу. Она занимала позиции по южному берегу Янцзы и охраняла переправу, а также вела оборонительные работы к востоку от города. В первых числах июля, когда 77-я пехотная дивизия в боях за Хукоу понесла большие потери, 26-я дивизия была брошена в бой и на подходе к Хукоу была разбита.

Несмотря на всю важность Цзюцзяна как порта и узла дорог, гоминьдановское командование не смогло выделить для его обороны зенитных орудий. Пользуясь этим, японская авиация разрушила переправу, а город превратила в развалины. Кругом торчали обгорелые остовы [191] зданий и одинокие трубы. Жителей на улицах не было.

Мы решили проехать на пункт паромной переправы, благо еще было светло и, по расчетам, времени нам хватало. Нас интересовала не только организация переправы, мы хотели посмотреть понтонер и имеющиеся средства. Я все еще находился под впечатлением совершенно необычной переправы солдат на бурдюках из бычьих кож через Хуанхэ.

Подъехали к берегу озера. К машине подбежал молодцеватый капитан с группой солдат. Я был в форме полковника гоминьдановский армии и носил нашивку с иероглифами, обозначавшими мою принадлежность к Военному комитету. Капитан представился и что-то долго докладывал. Я стоял по стойке «смирно» и думал: «О чем же он столько говорит?» По выражению его лица я решил, что капитан докладывает о том бедствии, которое пережил сейчас город, об ущербе, нанесенном переправе, о переправленных грузах, раненых, которые буквально валялись на берегу.

Но когда мне перевели, то оказалось, что капитан доложил лишь о численности солдат в его распоряжении и их распределении по объектам. Все остальное считалось как бы не заслуживающим внимания офицеров высшего штаба.

Я спросил капитана, откуда раненые и почему они здесь оставлены.

— Раненые с того берега. Лежат в течение двух дней. Уже давно нет рикш и носильщиков, чтобы отправить всех их в госпиталь, — невозмутимо отчеканил офицер.

Обработка, эвакуация и вообще уход за ранеными солдатами в гоминьдановской армии были поставлены из рук вон плохо. Раненый считался обузой для командиров всех степеней, и от него старались как можно скорее избавиться. Делалось это разными путями. Например, была широко распространена практика отпускать раненых солдат на все четыре стороны, при этом их снабжали соответствующей бумажкой. Даже эвакуация в госпиталь тяжелораненых не была налажена. Серьезно раненный, после оказания ему первой помощи на поле боя, испытывал нечеловеческие мучения, прежде чем попадал на лечение. [192]

Мы подошли к причалу, у которого стояло несколько больших джонок. Носильщики грузили боеприпасы.

— А где находится переправа, которую содержат военные понтонеры? — спросил я.

— Армейских понтонеров в Цзюцзяне нет, — последовал ответ. — Вся переправа обслуживается только джонками, мобилизованными у местных рыбаков и крестьян. Рыбаки с джонками часто разбегаются, особенно трудно их удержать во время воздушных налетов. Капитан вынужден держать на каждой джонке по два солдата, чтобы следить за их хозяевами.

— А сколько джонок обслуживает переправу?

— Было два буксира с паромами и около ста джонок. Сейчас осталось около сорока джонок, остальные скрылись. Разосланы солдаты по ближайшим деревням. К утру всех соберут, — с уверенностью заявил капитан.

Весельные джонки на двухкилометровом рукаве водной глади не могли выполнить сложных задач на переправе. Нужны были срочные меры по усилению Цзюцзяна переправочными средствами и по организации новых переправ. Я с горечью вспомнил бурдюки на Хуанхэ и в общем-то справедливые расчеты японцев на техническую отсталость Китая. В этом была «заслуга» и немецких советников, под руководством которых создавалась гоминьдановская армия и которые «забыли», учитывая густую сеть рек Центрального и Северного Китая, посоветовать создать хотя бы минимум понтонных частей и переправочных подразделений. Во всей китайской армии не было создано ни одного понтонного полка, переправочные средства, как бесценный клад, держались в инженерных полках в тылу. Мои грустные размышления были прерваны тем, что к переправе подъехала пролетка в сопровождении десятка маузеристов.

Из нее вышел генерал и представился.

— Командир 26-й пехотной дивизии генерал Лю Юй-цин. Прошу вас, господа, на ужин.

Мы поблагодарили за приглашение и извинились за то, что проехали мимо штаба. Свободного времени было мало, а нас интересовали переправа и береговые укрепления.

Командир дивизии был пожилым тучным человеком. Принял он нас с радушием гостеприимного хозяина. Стол был сервирован по-китайски: яств множество, а [193] вилок и ложек ни одной. Проголодались мы здорово. Я с тоской размышлял, как справиться с едой без привычных приборов. Особенно смущали меня приготовленные по всем правилам китайской кухни утиные яйца, которые хозяин все время пододвигал к нам и просил попробовать. По-особому консервированные черные яйца трудно было удержать не только палочками, но и фарфоровой ложкой.

Генерал много говорил о провинции Цзянси, конечно, не о ее революционном прошлом, а о древней культуре. Сам он из Гуйчжоу и там имел, как он выразился, «небольшой клочок земли». Мы не уточняли, что представляет собой этот «клочок». Разговор проходил в духе популярной песенки: «Все хорошо, прекрасная маркиза, и хороши у нас дела!».

Хозяин не без гордости заявил, что хорошо знает Цзянси — родину прославленного китайского фарфора. Город Цзиндэчжэнь, с увлечением объяснял он, назван так в честь императора Цзин-дэ и насчитывает более чем двухтысячелетнюю историю. Именно здесь впервые в мире был открыт секрет производства фарфора. У горы Гаолин были построены заводы.

— Простите, как называется гора? — переспросил я генерала.

— Гаолин.

Очевидно, название глины «каолин», из которой делается наш фарфор, и произошло от названия горы в Цзиндэчжэне, подумал я. Так иногда приходится открывать происхождение слова в родном языке.

Ужин закончился. Мы поблагодарили за гостеприимство и уехали за город, в отведенное нам для ночлега помещение. Мы долго ехали по проселочной дороге, затем шли пешком по узкой тропе между рисовыми полями и озером.

Хозяевам виднее, где располагать гостей... Позже выяснилось, что ночевали мы в доме знатного помещика. Осматривая свое временное жилище, мы убедились, что помещик живет неплохо. Его дом имел П-образную форму с внутренним двориком и был обнесен высоким каменным забором. В доме было много комнат. Усадьба была пуста, все выехали в безопасные места, управляло же всем доверенное лицо. Этот человек и предоставил нам лучшие комнаты. Шилов занял спальню, где стояла [194] огромная кровать. Непривычно было спать на столь грандиозном ложе, снились какие-то кошмары.

Утром после осмотра укреплений генерал показал нам строевую подготовку и стрельбу минометного подразделения — тяжелой артиллерии гоминьдановской армии. Нам понравились солдаты, их старание, прилежание и желание показать иностранцам все, что они умеют делать. Иван Андреевич очень высоко оценил минометные подразделения и сами минометы.

Во второй половине дня мы выехали в Наньчан, где располагался штаб 25-й армии. Командовал ею волевой и энергичный генерал Ван Дэн-цзю. Он хорошо относился к советникам, выполнял все их рекомендации и был довольно откровенен в суждениях о внутриполитическом и военном положении.

В Наньчане и близлежащем районе находилась большая группа наших товарищей: полковник Васильев, майоры Ильяшов, Щербаков, Павлов, капитаны Тюлев, Филатов. На наньчанских аэродромах находились две авиационные группы, укомплектованные преимущественно советскими добровольцами. Мы спешили увидеть своих.

Шоссе проходило по красивой местности, отдаленно напоминающей южный берег Крыма. Западный берег оз. Поянху горист, высота гор достигает 400–600 м. К берегу прилегает равнина шириной 1–2 км, заросшая бамбуком и пальмами. С мая по сентябрь (период дождей) Поянху полноводно и глубоко.

В районе Наньчана аллювиальная равнина. Кругом рисовые поля. Дороги идут по дамбам, которые выложены камнем. Дамбы обрамляют поля, удерживая в них воду. Много каналов, прудов, на которых стоят поливочные машины.

В Цзянси много шоссейных дорог, построенных во время походов Чан Кай-ши против советских районов. Все они в свое время охранялись блокгаузами — опорными пунктами, связанными между собой телефоном. Во время нашей поездки дороги находились в пользовании населения. Блокгаузы были заброшены. Правда, население не испытывало в дорогах особой нужды. Дело в том, что Центральный Китай, как и Южный, не пользовался лошадьми как транспортом. Основные средства транспорта — водные. Целое сословие людей занималось [195] здесь водными перевозками, семьи их жили на джонках, здесь же разводили огород.

180 км мы проехали незаметно. Солнце было еще над горизонтом, когда мы въезжали во двор гостиницы, в которой размещались советники и добровольцы.

Выходя из машины, мы встретили миловидную женщину-европейку, на вид лет двадцати пяти, за которой шли двое детей — вылитые китайчата. Я поздоровался. Она на чистом русском языке ответила «добрый вечер», дети повторили приветствие. Нам было неудобно остановиться и спросить ее, кто же она и как сюда попала.

Недоумение рассеял встретивший нас Сергей Сергеевич Тюлев.

— Это мадам Цзян Фан-лян — жена старшего сына Чан Кай-ши. В прошлом году они прибыли из Союза, и папаша назначил его начальником жандармского управления провинции Цзянси, очевидно для стажировки. Живут здесь рядом. Вот она и ходит в наш садик посмотреть на советских людей, послушать русскую речь. Скучает по родине.

— Да, без знания языка ей трудно. Ну что же, «назвалась груздем — полезай в кузов».

Сын генералиссимуса Цзин-го родился в 1910 г. 16 лет он прибыл в СССР и, несмотря на важный пост своего отца, скромно прожил у нас десять лет, получив солидное военно-политическое образование. Затем окончил институт, стал инженером и женился на девушке из Свердловска — Лиде. К моменту возвращения в Китай у четы Цзян было двое детей, которых мы и встретили в садике.

Говорили, что Цзян Цзин-го был прилежным студентом, преуспевал в науках, дружил с советской молодежью и даже выступал в печати с резким осуждением контрреволюционного переворота, совершенного его отцом. Но времена меняются.

Цзян Цзин-го был назначен начальником жандармского управления той провинции, где его мачеха Сун Мэй-лин числилась почетным шефом христианской общины. Здесь же проживала и его мать — первая жена Чан Кай-ши. Сюда частенько заглядывал и сам верховный.

Может быть, генералу Цзян Цзин-го и не следовало уделять столько внимания. В то время он не играл какой-либо [196] роли в военных делах. Но ныне он — важная персона на Тайване.

Продвижение по служебной лестнице для него было нелегким. Ему надо было «замолить грехи» юности, доказать свою преданность режиму Чан Кай-ши и своей мачехе. Цзян Цзин-го легко порвал все, что его связывало с комсомолом, и быстро усвоил повадки китайских милитаристов. В этом отношении характерен случай, который стал достоянием гласности в январе 1939 г., когда мы были в Чунцине.

Сун Мэй-лин не могла простить Цзян Цзин-го его заявление о верности принципам Сунь Ят-сена и китайской революции. Когда он вернулся из Советского Союза, она не согласилась оставить его при «дворе» и выпроводила в Наньчан. Он не остался в долгу перед мачехой и ловко использовал посещение отцом Наньчана в конце октября 1938 г.

После падения Уханя и Кантона в гуандунских войсках Се Яо возникло брожение. Чан Кай-ши вынужден был прибыть в Наньчан, чтобы изучить обстановку и лично навести порядок. В это время, как рассказывали нам работники Ставки под большим секретом, Цзян Цзин-го познакомил отца с молоденькой китаянкой. Как было использовано это знакомство, никто не знал. Ясно одно, что на сей раз китайская пословица «слово, которое шепнули на ухо, может быть услышано за тысячу ли» оправдалась. Сун Мэй-лин узнала о похождениях своего супруга. Цзян Цзин-го выбрался из этого деликатного дела сухим. Больше того, он пошел в гору. Вскоре он был назначен правителем обширного района в Гуанси, а после победы советских войск над Японией — комиссаром по иностранным делам Маньчжурии. Личина друга СССР не помогла Цзян Цзин-го выполнить роль троянского коня гоминьдановцев в борьбе за власть в Маньчжурии. Цзян вскоре был переведен в Шанхай комиссаром по экономическим вопросам, где, облагая шанхайскую буржуазию контрибуцией и занимаясь вымогательством, завоевал славу жестокого и бескомпромиссного человека.

Не случайно, когда Чан Кай-ши со своими соратниками бежал на Тайвань, Цзян Цзин-го возглавил тайную полицию и, работая в тени, на этот раз прослыл скромным человеком и простым солдатом. [197]

И вот этот «бескомпромиссный человек» и «простой солдат» в январе 1966 г. был назначен министром обороны в «правительстве» Тайваня, стал влиятельным лицом оккупированного армией и флотом США острова. Русская пословица гласит, что яблоко от яблони недалеко падает. После смерти отца он занял его место.

Вскоре в гостинице собрались Васильев, Ильяшов, Павлов, Филатов, Тюлев. Пришли летчики. Сели за стол. Завязалась беседа, посыпались вопросы. Всех интересовали новости о родине, о вновь прибывших, о жизни в Учане и, естественно, о ходе боевых действий во 2-м и 5-м военных районах. Мы отвечали долго и старались быть точными во всем. В заключение перешли на местные темы.

— Куда держите путь? — обратился к нам Васильев.

— С вашего разрешения думаем денек использовать на осмотр «ваших» частей, а потом в Мадан, хотим изучить театр военных действий к востоку от Поянху. Надо обстреляться, понюхать пороха и набраться китайской мудрости ведения войны.

— Мудреных вещей в Китае много, и мы можем передать некоторый опыт. Правда, это относится не к войскам, подчиненным нашему генералу, но для главного будет интересно.

И Андриан Васильевич рассказал нам характерный для 1938 г. эпизод. Дня три тому назад из Учана прибыла специальная комиссия по борьбе с казнокрадством. Комиссия имела чрезвычайные полномочия верховного и прибыла секретно. Задача ее была проста — неожиданно поднять по тревоге части, вывести их на плац и сверить с отчетными данными наличие людей, вооружения, снаряжения, боеприпасов, лошадей и транспорта, составить акт о расхождениях и выявить виновных в расхищении денег.

Для того чтобы читателю было ясно, чем была вызвана такая необычная мера, мы коротко остановимся на особенностях снабжения войск.

Заготовкой продовольствия, обмундирования, снаряжения и отчасти вооружения в гоминьдановском Китае, как правило, занимались провинциальные власти. Центральное же правительство отпускало в распоряжение губернатора денежные суммы на содержание и экипировку определенных контингентов войск и этим ограничивалось. [198] Командующий провинциальной армией ведал заготовками сам, а иногда перепоручал это дело командирам дивизий, полков и даже батальонов. В результате в воинских соединениях появлялись «мертвые души», деньги на содержание которых прикарманивали командиры. Дело принимало поистине скандальный оборот. Чан Кай-ши решил покончить с воровством одним ударом, для чего и были созданы комиссии. Но пока они формировались и инструктировались, на местах о них узнали и приняли меры к тому, чтобы перед высокопоставленными лицами предстать в лучшем виде. Наши советники в Наньчане наблюдали, как спешно доукомплектовывалась местная дивизия. Группы солдат буквально охотились в окрестных селениях за мужчинами. Их хватали на улицах, в домах и волокли в казарму, где обмундировывали и ставили в строй. У гражданского населения отбирали лошадей, мулов и недостающие повозки. Хуже было с оружием. Но и здесь был найден выход: командиры частей «жертвовали» его из припрятанных запасов. Прибыла комиссия. Построили части и убедились, что все в полном порядке. Недостач в личном составе не обнаружено.

Ну, а дальше?

Дальше все вставало на свои места. Части шли в казарму, набранных людей разобмундировывали и отпускали домой с наказом «держать язык за зубами». Лошадей и повозки возвращали владельцам. Все, как в хорошем цирке с переодеванием.

Для полноты картины необходимо добавить, что отдельные генералы охотно принимали дезертиров из других провинций и даже из центральных войск. Это породило специфическую профессию «вечного солдата». Приходит такой вояка на вербовочный пункт и говорит: «У меня есть обмундирование, снаряжение, винтовка и запас патронов. Хочу служить такому-то генералу. Все уступаю вам за 25 долларов». Обычно такой солдат служил недолго. При первом удобном случае он исчезал и вновь нанимался в соседней провинции. Совершенный, в одной провинции проступок не подсуден в другой. Этим и пользовались проходимцы. Но горе неудачнику, не успевшему скрыться и схваченному полицией. В этом случае разговор простой — по приказу начальника уезда или командира части ему рубили голову без суда. [199]

На другой день мы осмотрели город, побывали на вербовочных пунктах. У дома, где размещался штаб Е Тина, мы встретили большую группу молодых крестьян, желающих вступить в партизаны. Они хотели служить родине и бороться за светлое будущее народа. Для Китая 1938 года это был немаловажный показатель влияния компартии.

В Наньчане мы пробыли два дня. Познакомились с подготовкой войск, присутствовали на стрельбах и тактических учениях. Осмотрели казармы. Впечатление от короткой встречи с китайскими солдатами осталось неплохое. Особое внимание привлекло усердие солдат при выполнении гимнастических упражнений.

Мы отметили, что не совсем удачно распределена нагрузка между учебными дисциплинами и слишком много «словесности».

Гоминьдановская армия своих уставов не имела, и до недавнего времени вся боевая подготовка велась по устаревшим уставам немецкой и частично японской армий. Если к этому добавить, что большинство высшего офицерского состава образование получили в школах и академиях Японии, Англии, Германии и Франции, то царивший разнобой во взглядах не должен показаться удивительным.

Время по дисциплинам распределялось так: «словесность» — 35%, строевые занятия — 30, полевая выучка — 20, огневая подготовка 10 и гимнастика — 5%.

Все замечания мы высказали Ван Дэн-цзю, когда были у него. Принял он нас с простотой и радушием и прежде всего сообщил:

— Я получил извещение, что вы едете в Мадан... Мадан передан из 9-го военного района в 3-й. Вам рекомендуют заехать в штаб генерала Гу Чжу-туна.

Рекомендацию мы приняли с неохотой, но делать было нечего, таковы уж были порядки в Китае. Впоследствии мы узнали, что Мадан был передан в день нашего отъезда, о чем нам сообщить не успели, а 23 июня завязались бои за крепость. Обстановка была неясной, и нас просто хотели держать вдали от событий.

Генерал Ван Дэн-цзю был весел, много шутил и охотно соглашался с высказанными пожеланиями. Он интересовался жизнью в Советском Союзе, спрашивал, можно ли иметь у нас собственность, и в частности дом, машину, [200] может ли офицер бросить службу, существует ли безработица.

В заключение он сказал:

— Как только кончится война, обязательно поеду в Россию.

— А когда кончится война? — спросили мы.

— Что имеет начало, то имеет и конец, — философски ответил генерал.

— Это верно, но «конец» планируют люди. Конечно, военные планы — прерогатива Генерального штаба, но, очевидно, спрашивают и ваше мнение?

— Спрашивают! Только, заходя к начальству, мы заранее оставляем свое собственное мнение в адъютантской.

Мы поняли, что Ван начальством недоволен, но что именно его волнует — сказать не хочет. Перешли к другой теме.

— Мы надеемся, — сказал Ван, — что с вашим приездом у нас дела пойдут лучше.

— Что вы имеете в виду? — спросили мы.

— Военные действия, дела на фронте.

— Основа «дел на фронте» закладывается у вас. Будут хорошо подготовлены войска, будут успехи и на фронте... Вчера полковник Васильев рассказал нам, что среди ваших офицеров много способных людей. Бой выигрывают талантливые, знающие свое дело военачальники. Следовательно, все в ваших руках. Мы же в этом деле — ваши помощники и постараемся сделать все, что в наших силах.

— Вы правы. Но дело не только в солдатах и офицерах. У нас, к сожалению, перевелись Юе Фэи, но сохранились Цинь Гун.

Я не понял ответа. Мне имена Юе Фэя и Цинь Гуя ничего не говорили. Лишь позднее я узнал, что Юе Фэй был великим патриотом времен Сунской династии (XII в.), а Цинь Гуй — предателем. Я дипломатично перешел на похвалу блюдам, которыми угощал нас генерал: лакомств было много — рыбных и мясных, овощных и фруктовых, стол украшали супы «ласточкино гнездо» и сладкий — из плодов лотоса. Пододвигая чашку с рисом, Ван объяснял нам:

— Это сиамский. Он обладает отличным ароматом и маслянистостью. [201]

По правде говоря, для нас все виды риса были одинаковы, в них мы не разбирались...

Впоследствии мне не пришлось встречаться с Ван Дэн-цзю, и я не знаю его дальнейшей судьбы.

На обеде присутствовал комиссар по гражданским делам Цзянси — Ван Цзю-фу. Мы не поинтересовались, как он попал в военную среду — по специальному приглашению или случайно. От него мы узнали о провинции многое. Он не без гордости заявил, что «о провинции проявляет большую заботу Сун Мэй-лин. Она — председатель Цзянсийского христианского союза сельскохозяйственной помощи. Секретарем у нее работал епископ американского объединения иностранных миссий Д. В. Шефферд, который проживал постоянно в Наньчане». Сун Мэй-лин часто посещала горный курорт Кулин (Цзюлин), где проводила жаркий сезон.

Я запомнил две жалобы Ван Цзю-фу. Одна из них касалась чая. За последние годы, сетовал он, упал экспорт чая в результате конкуренции Японии и Цейлона.

Чая в провинции собирали до 600 тыс. ящиков (около 300 тыс. пикулей) и продавали по 18 долларов за ящик, на общую сумму в 18 млн. юаней.

Вторая жалоба касалась экспорта фарфора.

— Наш фарфор — лучший в мире, — заявил Ван, — но ручная обработка и примитивные печи обусловливают высокую цену. Многие страны предпочитают более дешевый японский. Вывоз фарфора упал с 5 до 4 млн. юаней. Фирма «Гуань Да» терпит убытки. Провинциальное правительство было вынуждено выдать ей субсидию в 200 тыс. юаней.

Ван охотно ответил на наши вопросы о местной промышленности. В частности, он сказал, что в Наньчане имелись четыре хлопчатобумажные фабрики, 17 мельниц, 27 механических мастерских и литейных. Самая крупная фабрика принадлежала фирме «Минь Шань» с капиталом в 100 тыс. юаней и имела всего 63 рабочих.

Было за полночь, когда мы распрощались с двумя начальственными Ванами.

Наутро мы объезжали аэродромы и вместе с друзьями долго обсуждали вопрос, что сделать, чтобы ввести в заблуждение японцев, которые прекрасно знали местность. Сообща приняли такое решение: деформировать аэродромы, нанести краской дороги, тропы, участки рисовых [202] полей. В местах стоянок самолетов построить фанзы из бамбука, под окружающий фон. Вблизи соорудить ложный аэродром с макетами самолетов.

Впоследствии в Чунцине Тхор рассказал, что эти меры дали свои плоды. Во всяком случае, до последних дней работы летные поля ни разу не выводились из строя, и наши летчики с успехом выполняли боевые задачи.

Прямо с аэродрома мы отправились в штаб 3-го военного района, к генералу Гу Чжу-туну. Прибыли поздно вечером и сразу же были приняты начальником штаба — молодым и энергичным генералом (к сожалению, я забыл его фамилию). Командующий был в отъезде. Генерал прежде всего объявил нам, что крепостью Мадан овладели японские войска.

Мы выслушали эту новость с изумлением. Всего лишь пять дней тому назад в оперативном управлении шла речь о том, что Мадан задержит японцев по крайней мере на месяц.

Видимо, в Мадане действительно не было фортов и инженерная подготовка не была завершена. Кроме того, совершенно очевидно, что передача Мадана из района в район накануне решающих боев была проведена в спешке, необдуманно. А возможно, Чэнь Чэн, зная истинное положение дел в крепости, просто решил избавиться от неприятных разговоров и «сплавил» Мадан Гу Чжу-туну. Результаты были налицо. Японцы помимо Мадана 29 июня захватили Пынцзэ, а 3 июля подошли к Хукоу, т. е. продвинулись на запад больше чем на 60 км.

Таким образом, запланированный нами осмотр укреплений в Мадане и Хукоу отпал. Пришлось ограничиться выездом в войска и осмотром полевых укреплений.

3-й военный район был одним из наиболее спокойных. Японцы с февраля активных операций здесь не вели, а китайские войска также не проявляли признаков деятельности. Это отвечало беспечному характеру командующего. Гу Чжу-тун часто бывал в отъездах, днем с 12 до 17 часов отдыхал и, как говорили местные сплетники, находил время для посещения своих пяти жен, проживавших вблизи расположения штаба. Времени же на обдумывание операций и организацию боевых действий войск у него не находилось. [203]

В дни нашего приезда весь состав штаба три дня кряду пьянствовал. Состоялся банкет по случаю нового назначения начальника штаба, потом банкет по случаю отмены приказа и оставления начальника штаба в прежней должности и, наконец, банкет по случаю прибытия советников Ставки. На банкете, когда мне предоставили слово, я, поблагодарив за прием, выразил сожаление, что мы не увидели крепости Мадан, куда ехали, чтобы помочь организовать ее оборону.

Долго думал, что мне сказать генералам, которые хорошо пьют водку, весело проводят время, но в войсках и штабах которых нет порядка. Говорить прямо о недостатках по китайскому этикету не положено. Я решил рассказать, как у нас в годы гражданской войны воевали бойцы молодой, только что созданной Красной Армии, плохо вооруженной и плохо обмундированной. В частности, рассказал о своем участии в бою за деревню Дегтево на Дону в мае 1919 г., когда батальон первых Саратовских командных курсов под командованием П. И. Вакулича, без артиллерии, разгромил отборную конницу Деникина — конный корпус Шкуро, с артиллерией и пулеметными тачанками. Мы отбили тогда четырнадцать атак. Шкуро, понеся большие потери, отступил. Так дрались все части Красной Армии и в этом сказалась не только выучка и героизм, а прежде всего идейная убежденность, вера в правоту дела, за которое мы воевали.

В бою я был четвертым номером расчета пулемета «Максим», в роте, которой командовал В. К. Триандофилов. Первым номером был Алексеев, который погиб, ведя огонь по конным лавам Шкуро. Я был легко ранен.

Пока переводили мое выступление, генералы ерзали на стульях: они понимали, что деревня Дегтево имеет прямое отношение к Мадану.

Произнесенный мною тост нарочито был с идейно-политическим уклоном. Мы знали о скрытом антисоветизме Гу Чжу-туна и его отрицательном отношении к КПК, трем народным принципам Сунь Ят-сена и его трем политическим установкам: поддержка рабочих и крестьян, союз с коммунистами, союз с СССР. Мы считали, что Гу Чжу-туну полезно будет услышать из первых уст о действенности коммунистической философии, морали и о творческой силе свободного народа. [204]

Штабисты не были перегружены работой и большую часть времени проводили в прогулках, игре в теннис. Казалось, что войны нет. Когда наступало время чифаня, всякая работа прекращалась. Ели долго и обильно, три-четыре раза в день.

Офицерский состав от дивизии и выше составляли воспитанники Вампу. Низшие должности занимали молодые офицеры, окончившие военные школы год-два назад. Среди них было много полных невежд в военном деле, которые держались на должностях исключительно благодаря родственным связям или богатству и знатности.

Штаб дивизии от штаба полка располагался на расстоянии 25–30 км, штаб армии от штаба дивизии — на 30–35 км и штаб фронта от штаба армии — до 200 км. Это создавало нечеловеческие условия для носильщиков-кули — основного вида транспорта китайской армии. Кули преодолевали большие расстояния, перенося на своих плечах боеприпасы, продовольствие и другие военные грузы. Это были люди редкой выносливости, с детства привыкшие к тяжелому ремеслу. Они, как и солдаты батальонов носильщиков, выполняли в армии труднейшие задачи. Батальон носильщиков мы встретили на привале в долине реки Чанцзян, когда ехали в одну из дивизий района. На обочине сидели солдаты и ели рис. Мы остановились, вышли из машины и сели рядом. Обед состоял из небольшой чашки риса, приправленного зеленью.

К сожалению, нам не пришлось поговорить с солдатами. Подошел командир батальона и пригласил нас в расположение его штаба. Там же находилась кухня. Мы увидели большой чугунный котел, в котором готовился чай. Этот котел переносил один носильщик.

Из дальнейших разговоров мы выяснили, что один носильщик несет 30 кг груза и передвигается со скоростью 10 ли (5 км) в час. Суточный рацион дивизии составляет около 15 т, для его доставки требуется, таким образом, 500 носильщиков.

Позже, когда мы были в дивизии, генерал Чэн познакомил нас со своей транспортной ротой. Ее основная задача заключалась в подвозе боеприпасов с армейского склада на передовую. Этот же маршрут преодолевали кули и батальоны носильщиков. [205]

Познакомились с питанием солдат. Рацион был крайне беден. Солдат кормили два-три раза в день: в 7–8 часов завтрак — жидкий рис, в 12–13 часов обед — рис и жидкие бобы и в 18–19 часов ужин — кулеш из бобов. Никаких жиров и мяса. Редко перед отправкой на фронт жарили свинину и давали ее желающим. Солдаты-мусульмане свинины не едят. Пища готовилась в знакомых нам переносных котлах поротно, и ее разносили по взводам в банках из-под бензина. Запас продуктов в дивизии рассчитан обычно на четыре-пять дней, преимущественно это рис, бобы, кукурузная крупа и мука.

Осмотр линии обороны не внес чего-либо нового в наши представления о китайских войсках. Главная полоса обороны состояла из трех линий окопов, отделенных друг от друга расстоянием 2–3 км. В 30 км от главной полосы строился тыловой рубеж. Тыловые рубежи выбирались по естественным преградам: рекам, отрогам гор, горным кряжам, но расположение позиций было, как и в других местах, — по гребням высот. Здесь мы окончательно убедились, что китайские офицеры, как правило, выбирать позиции и располагать укрепления на местности для ведения боя не умеют.

Хотя части давно стояли в обороне, противотанковые и противопехотные заграждения не были сделаны, не было убежищ, ходов сообщения, отсутствовала маскировка, и это давало японцам возможность без труда определить начертание переднего края.

Противостоящего им противника командиры не знали: разведку боем не вели, сведения о противнике обрабатывали с большим опозданием, разведсводки не составляли.

Над командирами всех степеней довлело техническое преимущество японской армии, что сразу было видно из приказов. Вместо «удержать», «занять», «закрепить» китайцы писали: «по возможности удержать», «по возможности укрепить» и прямо указывали, куда следует отходить в случае наступления противника.

Если учесть, что дивизии для обороны отводился участок от 10 до 40 км и на главной полосе обороны располагались от 0,3 до 0,5 всех сил, то пассивность обороны будет вполне очевидна. С партизанами, которых в треугольнике Шанхай — Нанкин — Ханчжоу было много, связи не существовало. Вся оборона зиждилась на стойкости [206] китайского солдата и присущем ему самопожертвовании.

План наступления дивизия не отрабатывала, а получала готовым от штаба армии или района. Задачи по наступлению, как правило, ставились Генеральным штабом. На подготовку операции давали обычно неделю. Секретность не соблюдалась, о планах наступления знали все, в том числе и японцы, которые нередко заранее срывали их. Так, в частности, получилось 25 февраля с 60-й дивизией во время наступления на Лиян — Исин, северо-западнее оз. Тайху.

Штабы корпусов, армий и даже фронтов, получив приказы вышестоящих инстанций, долго обсуждали, выполнять их или нет. Такое положение приводило на практике к срыву операций и несогласованности в действиях частей. Иллюстрацией может служить провал наступления в районе Чаосяна из-за того, что 20-я и 26-я армии два дня выжидали, какая из них начнет наступать первой. Еще пример: 40-я армия сорвала срок наступления в районе Линьи, начав его на четыре часа позже, что дало возможность японцам перегруппироваться и избежать окружения. Таких печальных примеров было тогда много.

Нас заинтересовал также порядок пополнения действующей армии. После того как в дивизиях оставалось 25–35% личного состава, они снимались с фронта и отправлялись на два-три месяца в тыл на доукомплектование и обучение. Пополнение шло из той провинции, где дивизия первоначально формировалась. Объяснялось это принципами набора и особенностями китайского языка — почти каждая провинция имеет свой диалект. Житель Гуандуна, например, очень плохо понимает жителей центральных провинций. Принцип набора в армию в каждой провинции также был свой: по призыву, по найму, по принудительной мобилизации. Местами вербовались и добровольцы.

Население, с которым нам приходилось встречаться, было резко настроено против агрессоров и стояло за полную победу, за Единый фронт, за дружбу с СССР. Показателями этого были организация добровольческих отрядов помощи армии (по переноске грузов, восстановлению дорог, постройке укреплений), а также пожертвования средств. [207]

Советских людей китайцы встречали хорошо. В дни нашей поездки в китайских газетах было опубликовано сообщение о завершении беспосадочного перелета по маршруту Москва — Владивосток летчиками В. Коккинаки и А. Бердянским{6}. Полет длился 24 часа и вызвал у всех восхищение советской техникой и мастерством наших летчиков. Мы в далеком Чжэцзяне принимали искренние поздравления жителей. Однако у торговцев настроение было иным — война ограничивала бизнес, и они хотели мира на любых условиях. Торговцы часто переходили линию фронта и направлялись в Шанхай, Нанкин, Ханчжоу за товарами. Делалось это совершенно открыто. Кстати сказать, и само центральное правительство использовало Шанхай для международных сделок, все расчеты с западными фирмами производились через шанхайские банки.

Ненависть к агрессорам среди населения и солдат была велика. Редко пленных японцев доводили до штаба армии, с ними расправлялось население. Опросом пленных пренебрегали. Начальник штаба района заявил нам: «Что их допрашивать — они врут». А когда мы спросили, какие японские соединения ведут борьбу за Мадан, генерал ответить не мог. Ему было известно, что в этом направлении действует 6-я японская пехотная дивизия, а в каком она составе и какие у нее части усиления, он не знал.

Как-то нам сообщили, что в одной из дивизий есть двое пленных. Мы попросили доставить их в штаб к утру. Когда же поинтересовались, привезли ли японцев, начальник оперативного управления доложил дословно так: «Они в пути немного поумирали».

Беспорядок в разведке был поразительный! Разведчиков в тыл противника посылали командиры всех степеней, от командира взвода до командарма. Часто использовались местные жители, которые в военном деле ничего не понимали и из поиска обычно не возвращались. Разведка боем не велась, авиаразведка отсутствовала. Все решения командирами принимались фактически вслепую.

Такое отношение к разведке было характерно не только для 3-го военного района — оно царило повсюду. Расскажем коротко о взглядах китайских генералов на организацию разведки, с тем чтобы в дальнейшем не [208] возвращаться к этой, весьма важной, деятельности штабов.

Неумение китайских штабов собирать и обрабатывать сведения о противнике мы увидели с первых дней своей работы и сразу выдвинули предложение создать во всех штабах соединений и объединений специальные отделы и органы войсковой разведки, которые могли бы вести систематическую разведку и обрабатывать данные поисков, радиоперехватов, подслушивания, сбора документов, открытой печати, опроса военнопленных.

Однако это наше предложение не встретило доброжелательного отношения со стороны генштаба. Нам, например, объяснили, что и Япония, и Китай являются участниками Женевской конвенции 1927 г., которая запрещает допрос военнопленных и использование их против своей страны. Пленный обязан сообщить только имя, фамилию, чин и номер жетона. Нелишне отметить, что это положение грубо нарушалось, в частности, японцами, которые использовали пленных на оборонительных работах и формировали из них марионеточные части для борьбы с партизанами. Второй аргумент — отсутствие достаточного штата переводчиков, знающих японский язык и способных заниматься перехватом и обработкой прессы. И, наконец, третье — агентурная разведка «обходится дешевле», а организовать ее проще. На практике это означало: вызвал деревенского мальчика, дал ему один юань, поставил задачу — вот и вся разведка.

Более важный пример привел нам Лю Фэй. В начале июня 1938 г. в Шанхай прибыл английский военный атташе в Японии полковник Пигготт, который 6 июня дал обед в честь командующего японскими войсками в Центральном Китае генерала Хата.

В числе приглашенных был президент Британско-американской табачной компании Мак Наутон, соседом по столу которого оказался японский майор, хорошо знавший китайский язык и вдобавок любивший поболтать.

Горячащий коньяк и маотай (китайская водка) в оловянных стаканчиках, создавали обстановку «доверчивости», которая бывает у только что познакомившихся людей. Майор сразу сообщил Мак Наутону кучу новостей, которые без особых помех дней через двадцать пять достигли Уханя. [209]

Майор сказал, что если бы не Чан Кай-ши, то мир в Азии воцарился бы давно... Но это дело поправимое: если политическую власть возьмут в свои руки Хэ Инь-цинь и Ван Цзин-вэй, японцы готовы отвести свои войска из Нанкина. Это было откровенное предложение китайцам убрать Чан Кай-ши. Интересны были мотивы этой акции: майор доверительно сообщил, что японцы ищут мира с Китаем, так как готовятся к войне против СССР, и что эта война начнется в самое ближайшее время.

Когда Лю Фэй сообщил нам эти сведения в бункере Военного комитета в Учане, боевые действия в районе озера Хасан уже шли и данные ценного агента были использованы только как доказательство эффективности агентурной разведки.

Мы — советники, собственно, были не против агентурной разведки, но прежде всего мы были за организацию войсковой разведки, которая в китайской армии отсутствовала.

В то время мы отнесли такое положение вещей на счет наших предшественников — немецких военных советников, которые старательно пропагандировали и насаждали агентурную разведку. С этой целью они даже привезли в Китай несколько брошюрок, восхвалявших немецких агентов. Была привезена кинокартина американского производства о Мата Хари — голландской танцовщице, которая числилась немецким «агентом века».

Авторы картины приписали Мата Хари передачу немцам французского плана развертывания армии в начальный период войны, плана обороны Вердена, технических данных английского танка, сроков и районов важных операций союзников, маршрутов транспортов и кораблей военно-морского флота.

Начальник разведывательного департамента генштаба генерал Сюй Пэй-чэн и глава контрразведки Дай Ли в поисках китайских Мата Хари перевербовали всех смазливых актрис. Что касается Хари, то по приговору французского суда она была расстреляна. Пятьдесят лет спустя случайность позволила установить непричастность Мата Хари ко всем приписываемым ей «подвигам». Она стала жертвой незадачливых французских контрразведчиков.

Между тем в 30-е годы в Китае Мата Хари приводилась в пример образцовой работы агента в тылу врага. [210]

В Китае в те годы было создано столько разведывательных центров, что наши опытные старшие советники по разведке Иван Григорьевич Ленчик, Сергей Павлович Константинов, Михаил Степанович Шмелоев и Федор Александрович Феденко не принимали их всерьез и считали «игрой в разведку».

В конечном счете все это объяснялось просто. Китайское правительство не доверяло феодалам-губернаторам, губернаторы — правительству; вот и требовалось каждому иметь свой разведывательный центр, свою агентуру. Центральное правительство организовало по крайней мере четыре разведцентра: личную разведку Чан Кай-ши, партийную разведку гоминьдана, разведывательный департамент генштаба и Центральное разведывательное управление Дай Ли, которое имело в своем составе три управления.

Было хорошо известно, что все центры полагались на собственную агентурную сеть и данными между собой не обменивались.

Характерный пример: когда Ставка и штаб главного военного советника переехали в Чунцин, для завершения планов операций на 1939 год нам потребовались данные о предполагаемых изменениях в политике японского правительства — ожидаемом увеличении (уменьшении) численности японских войск и изменении группировок, возможного усиления их самолетами, танками, орудиями.

Разведотдел генштаба против ожидания через сутки дал нам такую справку. Когда мы спросили, откуда данные? Офицер ответил:

— Япония выплавляет 4,0 млн. т стали в год, из них заводам выделяется на производство танков и орудий (офицер назвал цифру), из числа изготовленного оружия поступит в Китай (офицер назвал цифру).

— А как определяете увеличение численности войск?

— По количеству заготовленного риса, — ответил офицер.

На этом оперативное управление основывало будущую стратегию.

Естественно, советники не могли отнестись к этому всерьез. К примеру, в 1938 г. не оправдались донесения агентуры о крупной концентрации японских войск за Хуанхэ, севернее Кайфына; о готовящемся наступлении [211] (после Сюйчжоу) на Лоян и далее на Ичан; о передвижении из района Уху, в обход с юга оз. Поянху, на Наньчан. Настойчивые донесения агентуры о том, что японцы «не пойдут на Кантон», так как боятся вызвать гнев англичан, также не подтвердились. В то же время разведотдел генштаба проглядел высадку десанта в Аньцине, в Гутане, а затем в заливе Биас. Все это свидетельствовало о том, что базировать свои предложения на данных платных агентов, мягко говоря, — рискованно. Требовались другие, более надежные источники. Однако вовсе отвергать агентурную информацию было бы тоже неразумно. Вот пример: 11 октября 1938 г. А. И. Черепанов выехал в штаб 5-го военного района к Ли Цзун-жэню для оказания помощи в организации контрудара по колоннам японцев, наступающим на Синьян. В день его приезда штаб района получил информацию о высадке японского десанта в заливе Биас. Десант продвигался довольно быстро (оттуда до Кантона 160–180 км, японцы преодолели их за 11 суток).

Ю Хань-моу потерял управление войсками и не мог сосредоточить хотя бы минимум сил для отпора японцам, что и решило исход борьбы за Кантон.

В доверительной беседе Ли Цзун-жэнь рассказал А. И. Черепанову, что сведения о готовящейся японцами высадке десанта поступили к нему давно, но он не доверял источнику и донесение держал в сейфе.

Но, как бы то ни было, вопрос об организации разведывательных органов был решен положительно вскоре после высадки японского десанта в Гутане. М. И. Дратвин доложил наше предложение Чан Кай-ши и тот подписал приказ о создании разведорганов в дивизии, корпусе (армии) и армейской группе. Приказ запрещал офицерам вести дневники, хранить секретные бумаги в полевых сумках. Устанавливался порядок допроса пленных и было введено вознаграждение солдатам за доставку пленного в штаб соединения. Разведотделы штабов обязывались производить сбор документов на поле боя и осматривать брошенную противником технику (автомашины, танки, самолеты).

Однако и после приказа в работе войсковой разведки «зияли щели»: к декабрю 1941 г., перед вступлением Японии в войну с США, императорская Ставка разослала всем командующим директиву о начале боевых действий. [212] Приказ командующему 23-й армии, расположенной в Кантоне, вез транспортным самолетом офицер штаба майор Сугисака.

В ночь на 1 декабря Ставка получила донесение о катастрофе. Самолет упал на китайской территории и это вызвало панику среди японского руководства. Вместо Кантона директива могла быть доставлена в Чунцин, а оттуда в Лондон и Вашингтон. «Внезапное нападение» могло окончиться катастрофой для Японии.

Высланная воздушная разведка установила место падения самолета; самолет был цел и вокруг него столпились люди. Вывод мог быть сделан только один: план рухнул.

Однако для Японии все обошлось благополучно. Китайская разведка пренебрегла требованиями приказа и самолет не был осмотрен компетентными людьми.

Думаю, что сказанного достаточно, чтобы представить себе, насколько трудно было работать советникам без объективных разведывательных данных.

Вернемся в 3-й военный район. Закончив поездку по частям, мы передали все свои замечания и предложения сопровождавшим нас офицерам штаба и отправились в Учан. По дороге, к северу от Наньчана, мы встретили на марше части резерва, которые выходили в новые районы. Мы остановились у одной из колонн и поинтересовались организацией марша, связью на марше и в бою.

Связь от дивизии и выше осуществлялась с помощью рации, от дивизии до бригады — адъютантами, ниже — личным общением и посыльными, управление на марше — сигналами трубача.

Дивизия следовала по одной дороге в полковых колоннах. В голове колонны обязательно находились заместитель командира дивизии и начальник штаба. Полковые колонны имели проводников из местного населения. Чтобы проводники не разбежались, их стерегли солдаты. По распоряжению начальника штаба дивизии на стенах домов делались надписи, куда какая часть должна следовать. Собственно, эти надписи, которые мы с изумлением читали на своем пути, и заставили нас заняться этим вопросом: недурной подарок японской агентуре! Мы обратили внимание командиров на необходимость сохранения секретности передвижения. [213]

В Учан вернулись 5 июля, когда шли упорные бои за Хукоу. К этому времени подготовка резервов, которой занимались большинство советников, была свернута. Генеральный штаб принял решение о создании двух армейских групп к югу от Янцзы. Первой — под командованием генерала Се Яо — в районе Наньчана и второй — под командованием Чжан Фа-куя — в районе Цзюцзяна. Всего в двух армейских группах было пятнадцать дивизий численностью в 118 тыс. солдат и офицеров, 31 300 винтовок, 606 станковых и 2941 ручной пулемет, 307 минометов и 92 орудия. В среднем на дивизию приходилось 7500–8000 солдат, 2–3 тыс. винтовок, 15–20 минометов, 3–6 мелкокалиберных орудий. По оценке советников, большинство дивизий были обучены слабо и вооружены недостаточно.

Из района Наньяна шла усиленная переброска войск 31-й армейской группы Тан Энь-бо в составе 52, 98, 92 и 13-й армий, которые должны были расположиться на обширном фронте от Дае до Фанчэна и составить резерв Ставки. Тан Энь-бо были переданы две артиллерийские бригады и танковый полк 200-й моторизованной дивизии. Предполагалось, что часть сил 31-й армейской группы в зависимости от обстановки будет использована и на участке войск 5-го военного района, что было нереально. Главный военный советник настоятельно рекомендовал создать резерв ставки к северу от Янцзы в районе Мачэна.

Всего для обороны Уханя сосредоточивалось до 80 пехотных дивизий.

В это время в Трехградье проводились сразу две политические кампании: шла подготовка первого заседания Национально-политического совета и отмечалась годовщина войны. Чэнь Чэн милостиво разрешил в день 7 июля провести митинги, демонстрации, послать пропагандистские группы за город и привлечь массовые организации.

У китайцев, особенно военных, настроение улучшилось. Это было связано со слухами, будто в Шанхае произошло столкновение между японцами и французами, в результате чего якобы японские суда из Аньцина направились в Шанхай.

Между тем дела на фронте в долине Янцзы осложнялись: 5 июля китайские части оставили Хукоу, на севере [214] от Янцзы на фронте Цзиньшань — Тайху 10-я армия вела безуспешные бои с частями 106-й дивизии противника. Все это давало пищу прояпонски настроенным элементам, которые в свою очередь распускали слухи о мирных акциях японцев и их союзников. Чан Кай-ши вынужден был выступить со специальным заявлением. 5 июля в интервью корреспонденту «Дейли экспресс» он заявил о решимости оборонять Ухань и опроверг слухи о якобы ведущихся мирных переговорах с японцами.

Было много слухов и другого рода: якобы перед созывом первой сессии Национально-политического совета в Ханькоу состоялось заседание ЦИК гоминьдана, на котором было принято решение усилить наблюдение за деятельностью КПК и принять меры к ослаблению активности массовых организаций.

Подобные слухи не способствовали сплочению сил и единству народа в борьбе с надвигающейся серьезной опасностью.

Следует отметить, что к этому времени китайская армия была в основном восстановлена и способна к активным действиям. В Китай поступило достаточное количество вооружения из Советского Союза. Была выявлена группировка японских войск и их возможные операционные направления. Естественно, встал вопрос о необходимости создать план ведения войны, которого генштаб не имел с самого начала боевых действий. Чан Кай-ши и его окружение проводили в войне с Японией непродуманную до конца стратегию «маневра территорией» и ожидали, что в японо-китайскую войну вмешается СССР или страны Европы.

На предложение Михаила Ивановича о разработке такого плана Хэ Ин-цинь, Сюй Юй-чэн и Лю Фэй в один голос заявили: «Мы воюем не войсками, а территорией, и Китаю план вовсе не потребуется». Пришлось приступить лишь к выработке предложений по проведению отдельных операций, но и здесь штаб главного военного советника встречал немалые трудности.

Работники китайского Генерального штаба крайне неохотно шли на разработку операций даже на тех немногих участках фронта, где обстановка складывалась в их пользу. Сказывались личные цели — желание сохранить свои войска, чем, как мы говорили выше, грешили не только провинциальные генералы, но и сам Чан [215] Кай-ши. Нам часто приходилось слышать его распоряжения: «Передайте ему (командующему фронтом или армией), чтобы он вводил свои войска, а не приданные».

Характерным было положение Чжан Фа-куя, который потерял свою армию под Шанхаем и с тех пор неизменно жаловался, что войска его не слушаются, так как они ему не принадлежат.

Штаб главного советника все же стремился все эти трудности преодолеть. Надо сказать, что я не помню случая, чтобы Чан Кай-ши не утвердил планов или отдельных предложений главного военного советника. Другое дело — их реализация.

Мне вспоминаются одни из первых предложений М. И. Дратвина о проведении мощных контрударов на Аньцин — Тайху и на Хукоу — Пынцзэ — Мадан. Это происходило, когда японцы высадили первые десанты в Гутане и имелась реальнейшая возможность сбросить японцев в оз. Поянху и Янцзы. Предложения и планы Чан Кай-ши утвердил, но к их реализации так и не приступили. [216]