Глава I.

По зову сердца

Служба в Сибири

Шел март 1938 г. Я временно исполнял обязанности начальника инженерных войск Сибирского военного округа и жил в Новосибирске. Работы было много. Народный комиссар обороны требовал вынести всю боевую подготовку войск, независимо от времени года, в поле.

Между тем наш округ был наиболее снежным в Союзе. Здесь, как говорили старожилы, девять месяцев зима и три месяца холода. Поэтому для нас эти требования имели особый смысл. Нам предстояло отработать марш, оборону, наступление в условиях снежного театра военных действий с обязательной ночевкой войск в поле. Для тех времен это было необычное требование, и молодые командиры недоумевали: в мирное время, зимой, ночевать в поле? К чему это? А зима была как раз особенно снежная. Сугробы достигали высоты двухэтажного дома. Некоторые деревни полностью завалило снегом.

Инженерный отдел округа много работал над созданием различного рода приспособлений для передвижения материальной части, вооружения и транспорта. Были спешно разработаны конструкции шалашей различного вида, жердевых чумов, убежищ из снега и способы утепления красноармейских палаток. Многое дали опытные учения в окружном инженерном батальоне. Впоследствии я часто с благодарностью вспоминал о них, особенно в памятную зиму 1941/42 г., когда мне довелось быть начальником инженерных войск Брянского фронта.

В конце марта в районе Красноярска готовились окружные учения. В штаб округа на совещание были вызваны командиры участвующих и обеспечивающих частей. После совещания ко мне подошел командир Ачинского саперного батальона Николай Федорович [4] Слюнин и неожиданно спросил:

— Нельзя ли подать рапорт с просьбой об откомандировании в Испанию или в Китай?

Неутомимый рационализатор и изобретатель, Слюнин считался одним из лучших командиров саперных частей в округе. Естественно, мне было жаль терять такого специалиста, и я ответил:

— Сейчас слишком сложная обстановка. Мы стоим на пороге войны, и нам следует уделять больше внимания боевой готовности своих частей.

Читатель, очевидно, помнит, что 1938 год был насыщен важными международными событиями. Политика умиротворения агрессоров, проводимая англо-французским блоком, давала свои ядовитые плоды: фашисты заканчивали сколачивание сил. Гитлер провел «аншлюсе» — оккупировал Австрию и нацеливался на Чехословакию, а там... Нам была хорошо известна извечная политика немецких милитаристов «Дранг нах Остен».

Не знаю, правильно ли понял меня Николай Федорович, но я сознавал, что уехал он неудовлетворенным. Честно говоря, я сочувствовал ему, ибо сам страдал той же «болезнью». Два года назад я окончил Военно-инженерную академию и был полон всяких проектов и мечтаний. У всех воспитанников академии было сильно развито чувство интернационализма — горячее стремление помочь народам, борющимся за свою свободу и независимость. Этому немало способствовали вдохновенные доклады Вильгельма Пика, Пальмиро Тольятти и других коминтерновцев, не раз выступавших перед слушателями академии.

Короче говоря, мысль, поданная Николаем Федоровичем, увлекла меня, и, не раздумывая долго, я написал [5] письмо в Управление по начальствующему составу в Москву с просьбой командировать меня в Испанию или в Китай. В ожидании решения я уехал в Красноярск на окружные учения. Неделя учений прошла быстро. И вот я уже в поезде, мчащем меня, в Новосибирск. Глядя из окон вагона на заснеженные равнины Сибири, я думал о возможной командировке. В конце концов я пришел к выводу, что командующий войсками округа Антонюк не отпустит. С этой печальной мыслью я и вернулся домой.

На другое утро в штабе, просматривая почту, я обнаружил среди бумаг выписку из приказа народного комиссара обороны о назначении начальником инженерных войск округа Петра Павловича Павлова (Панчевского). Это меня чрезвычайно обрадовало. Павлов — мой старый однокашник. Пять с половиной лет мы учились в одной группе Военно-инженерной академии. Я знал, что он был в Испании и лишь совсем недавно вернулся на родину. Я был уверен, что найду у него сочувствие и полное понимание.

П. П. Павлов был болгарским эмигрантом, участвовал в сентябрьских событиях 1923 г. в Болгарии. Во время Великой Отечественной войны храбро сражался в рядах Советской Армии, занимая должности начальника инженерных войск армии и командира инженерной бригады. В мае 1945 г. я встретился с ним в Вене. Павлов командовал тогда инженерной бригадой и руководил разминированием австрийской столицы. Он с удовольствием показывал нам достопримечательности: Стефанкирхе — средневековый собор августинцев, великолепные дворцы в стиле барокко, парламент, парк на острове Пратер.

— Вот в этих люльках я катался почти четверть века тому назад, — сказал он, показывая на гигантское колесо аттракциона.

После войны Павлов вернулся в Болгарию и долгое время был министром обороны. Ныне он генерал армии, дважды Герой Народной Республики Болгарии и, как истинный интернационалист, по сей день не порывает связей со своими боевыми товарищами — солдатами и офицерами бывшей 12-й штурмовой инженерно-саперной бригады, которой командовал в конце Великой Отечественной войны. [6]

Петр Павлович скоро прибыл в Новосибирск. На вокзале мы по-братски расцеловались. На другой день, сдав ему дела, я приступил к исполнению обязанностей его заместителя.

Близился срок вывода частей в лагерь. Я усиленно занимался разработкой программ для инженерных частей на летний период обучения. Как-то, просмотрев материалы, Петр Павлович сказал:

— Ну что же, кончай и бери себе на май отпуск.

Предложение взять отпуск и поехать на курорт было заманчивым. Однако увидеть в этом году красоты Кисловодска и покупаться в целебных нарзанных ваннах мне не пришлось.

В начале мая была получена телеграмма, предлагающая мне явиться в первый отдел Управления по начальствующему составу. По счастливому совпадению к этому же сроку вызывался к народному комиссару обороны и командующий войсками округа комкор Максим Антонович Антонюк. Он пригласил меня в свой служебный вагон.

Курьерский до Москвы шел в те времена трое суток. Было время все обдумать. Первый отдел — это неспроста. Неужели?..

У пропускного бюро первого дома Наркомата обороны я расстался с командующим.

Разговор в управлении был короткий. Полковник Румянцев подал мне мой рапорт и спросил:

— Это вы писали? Не изменили ли своего решения ехать добровольцем в Китай?

— Мое решение осталось прежним, — ответил я, — прошу удовлетворить мою просьбу.

— В двенадцать часов будьте в приемной у Ефима Афанасьевича Щаденко.

Начальник Главного управления кадров армейский комиссар Е. А. Щаденко после небольшой беседы дал свое «добро».

Срок отъезда зависел от небольших дипломатических формальностей. Времени у нас было достаточно, чтобы закупить все необходимое и, самое главное, подобрать хоть какую-то литературу о Китае. Не стану скрывать — Китай мы знали только по учебникам истории да по газетам. Правда, события у моста Марко Поло (Лугоуцяо) заставили нас заново прочитать сохранившиеся [7] материалы и вспомнить яркие факты из истории национальной революции в 1925–1927 гг., когда китайский народ под руководством Единого фронта КПК с революционным гоминьданом, вел борьбу за свободу, демократию и суверенитет своей страны. Правое дело своего китайского соседа поддерживали миллионы советских людей.

В 1923–1926 гг. я служил в Екатеринославе (ныне Днепропетровск) в 30-й Иркутской имени ВЦИК стрелковой дивизии и хорошо помню, как реагировали на события в Китае рабочий класс города и военнослужащие гарнизона. Любое проявление империалистической агрессии в Китае город встречал гневом и возмущением. Проводились митинги, собрания, сбор средств в помощь борющемуся народу.

Многие читатели помнят, что в начале 20-х годов, когда в Китае под воздействием идей Великой Октябрьской социалистической революции ширился революционный подъем, империалистические державы стали систематически и особенно нагло вмешиваться во внутренние дела этой страны. Они не только натравливали друг на друга милитаристские клики, поставляя им оружие, но и непосредственно участвовали своими вооруженными силами в подавлении революционного движения китайского народа. Так в апреле 1924 г. Япония и США ввели военные корабли в р. Янцзы, а в сентябре, под предлогом «защиты жизни и имущества иностранных граждан», в Шанхае был высажен крупный десант войск США, Англии, Японии и Италии.

В Советском Союзе развернулось движение «Руки прочь от Китая!», и вскоре была создана общественная организация с таким названием. Инициатором был ВЦСПС, но воины Красной Армии вступали в общество «Руки прочь от Китая!» целыми подразделениями.

С волнением и неослабевающим интересом читали мы в газетах о ходе борьбы китайского народа, хотя и с трудом выговаривали названия городов, провинций и китайские фамилии. Советские китаеведы, активно работавшие в обществе, немало потрудились, чтобы донести до рабочих и воинов Красной Армии важнейшие факты из истории китайского народа. Рассказывали в статьях, лекциях и беседах об опиумных войнах, положивших начало разделу Китая и превращению его в [8] полуколонию капиталистических держав; о Тайпинском восстании; о Синьхайской революции; о великом революционере-демократе докторе Сунь Ят-сене; о нашей помощи китайскому народу; об оценке В. И. Лениным революционного движения в Китае и о многом другом. Движение «Руки прочь от Китая!» стало своеобразным университетом, необычайно расширившим представление советских людей о Китае.

Вот пример деятельности общества «Руки прочь от Китая!». На собрании в Привокзальном районе Екатеринослава в 1925 г. слушатель спросил докладчика:

— А давно ли мы дружим с Китаем?

Докладчик ответил:

— Я бы сказал — очень давно. Достаточно отметить, что дружеские чувства русского народа к китайскому проявились в середине прошлого века, когда китайский народ подвергся империалистическому разбою и насилию со стороны участников опиумных войн. Передовые люди России от имени своего народа клеймили позором агрессию и жестокость держав и высказывали надежду, что китайцы займут свое место в семье свободных народов мира. Китайский народ, продолжал докладчик, по достоинству ценил дружбу и платил тем же.

Помощь СССР Китаю в 1924–1927 гг. не ограничивалась только протестами, митингами, собраниями и сбором средств. Были предприняты и другие меры.

Еще 28 августа 1921 г. Сунь Ят-сен писал Г. В. Чичерину: «...Я хотел бы вступить в личный контакт с Вами и другими друзьями в Москве. Я чрезвычайно заинтересован вашим делом, в особенности организацией ваших Советов, вашей армии и образования... Подобно Москве, я хотел бы заложить основы Китайской Республики глубоко в умах молодого поколения — тружеников завтрашнего дня».

В январе 1923 г. в Шанхае состоялась первая встреча Сунь Ят-сена с полномочным представителем РСФСР А. А. Иоффе. Беседа показала совпадение взглядов по многим затронутым вопросам. От имени Советского правительства А. А. Иоффе заявил Сунь Ят-сену, что «Китай пользуется самой горячей симпатией русского народа и может рассчитывать на поддержку России».

В последующие месяцы 1923 г. события в Гуанчжоу (Кантон) развивались чрезвычайно бурно, что уже хорошо [9] известно советским читателям, в частности, по книгам и статьям моих товарищей, советников А. И. Черепанова, А. В. Благодатова, Н. И. Кончица, Е. В. Тесленко. Напомню лишь самые основные факты.

В марте 1923 г. в Гуанчжоу (Кантон) Сунь Ят-сен образовал Народно-революционное правительство. Всестороннюю поддержку Сунь Ят-сену оказывала КПК, III съезд которой состоялся в Кантоне 10–23 июля 1923 г. На съезде присутствовал представитель Коминтерна Г. Маринг, и основной вопрос — об отношении КПК к гоминьдану — был решен в духе установок Коминтерна.

В августе того же года в Москву прибыла военная делегация Народно-революционного правительства для ознакомления с организацией Красной Армии, постановкой учебного процесса. От имени Сунь Ят-сена делегация обратилась с просьбой прислать группу советских военных советников в Китай. Отметим, что делегацию возглавлял генерал Чан Кай-ши, который в то время пользовался доверием Сунь Ят-сена.

Делегация была тепло принята в нашей стране. Она посетила воинские части, военно-учебные заведения, корабли военно-морского флота и покинула Москву, получив благоприятные решения Советского правительства по всем поставленным вопросам.

По личному приглашению Сунь Ят-сена, в октябре 1923 г. в Гуанчжоу прибыл М. М. Бородин, занявший пост главного политического советника Гуанчжоуского правительства. Одновременно с ним с парохода, прибывшего из Шанхая, вышли на берег р. Жемчужной (Чжуцзян) военные советники И. Г. Герман и В. Я. Поляк. Немного позже, в начале 1924 г., в Кантон прибыли А. И. Черепанов, Н. И. Терешатов, Н. И. Кончин, Е. В. Тесленко, М. Ф. Куманин и главный военный советник П. А. Павлов.

25 января 1924 г. — день появления на берегах р. Чжуцзян первой группы советских военных советников — командиров Красной Армии, воспитанных в духе пролетарской солидарности — до сих пор отмечается ветеранами этих событий, как «день интернационалистов», пришедших на помощь китайскому народу в борьбе за свободу и независимость... 21 год спустя, в августе 1945 г., новое поколение советских людей, движимое [10] тем же чувством пролетарского интернационализма, участвовало в нанесении сокрушительного удара по японской Квантунской армии и внесло свой вклад в долгожданную победу китайского народа, приведшую к торжеству на площади Тяньаньмынь в Пекине 1 октября 1949 г. Путь к площади Тяньаньмынь был трудным и длинным. Советский народ, активно помогавший Китаю, при этом понес немало жертв. Первым из наших товарищей, отдавшим жизнь за свободу братского народа, был главный военный советник Павел Андреевич Павлов, погибший при переправе через р. Дунцзян в районе Шилуна 18 июля 1924 г.

Гибель П. А. Павлова потрясла советников и китайское руководство, у которых он пользовался большим авторитетом и уважением.

Павел Андреевич был участником первой мировой и гражданской войн. Он громил Деникина под Орлом, участвовал в штурме Перекопа. За боевые успехи награжден орденом «Красное Знамя» (дважды), Золотой Бухарской Звездой и серебряной шашкой.

В своей телеграмме Советскому правительству в связи с гибелью П. А. Павлова Сунь Ят-сен писал: «Глубоко горюю о потере генерала Павлова, который является первой жертвой России ради Китая в его борьбе за свободу... за национальное самоопределение».

Вместо комкора Павлова, Советское правительство командировало в Китай героя гражданской войны, выдающегося полководца Красной Армии В. К. Блюхера, который прибыл в октябре 1924 г. и сразу приступил к изучению обстановки, состояния армии, а также к подготовке [11] кадров в школе Вампу и плана Северной экспедиции Гуанчжоуского правительства.

Кипучая деятельность В. К. Блюхера, его полководческий талант, самоотверженная работа всех военных и политических советников позволили успешно завершить 1-й (в феврале 1925 г.) и 2-й (в октябре — ноябре 1925 г.) Восточные походы, разгромить юньнаньских и гуансийских мятежных генералов. Это укрепило военно-политический авторитет Народно-демократического правительства и дало возможность подготовить Северный поход.

К началу Северного похода (9 июля 1926 г. — 12 апреля 1927 г.) школа Вампу подготовила и выпустила около 6 тыс. пехотных и артиллерийских командиров, саперов, связистов и политработников. К этому же времени была проведена реорганизация армии, которая состояла теперь из 6 пехотных корпусов, общей численностью до 100 тыс. человек. По инициативе В. К. Блюхера, для централизованного руководства армией были организованы Военный совет и Главный штаб (в него входили оперативное и разведывательное управления, инспекции родов войск и управление тыла). Был также введен институт политических комиссаров.

Планирование и ход Северного похода детально изложены в книге А. И. Черепанова «Северный поход». Напомню только, что чрезвычайно важную роль в проведении операции играли советские военные специалисты, в частности, советники при корпусах: 1-м (командир — Хэ Ин-цинь) — А. И. Черепанов; 2-м (Лу Ди-пин) — И. Я. Зенин, 3-м (Чжу Пэй-дэ) — Ф. Г. Мацейлик, 4-м (Ли Цзи-шэнь) — В. Н. Панюков и В. Е. Горев, 5-м (Ли Фу-линь) — А. Б. Портненко, 6-м (Чэн Цянь) — Н. И. Кончиц и А. Н. Черников.

В войсках У Те-чена работали товарищи: Чалов, Рудаков, Никулин, Моисеев. При школе Вампу — Н. А. Шевалдин, Т. А. Бесчастнов, М. Ф. Куманин. При штабе главного военного советника — М. И. Дратвин, Е. А. Яковлев, И. Г. Герман, В. Я. Поляк. При Штабе главкома — Браиловский, Н. Г. Васильев, М. Я. Гмира.

Сформировалась большая группа наших летчиков-добровольцев и техников. Среди них Кравцов, Сергеев (начальник авиагруппы), Тальберг, Базенау, Костюченко, Казюра, Паков и др. Всего около 20 человек. Общее [12] число советников-добровольцев из СССР в Народно-революционной армии Гуанчжоуского правительства достигало 60.

Большая группа советских военных советников работала в Северном Китае — в 1-й национальной армии Фын Юй-сяна, штаб которой располагался в г. Калгане. Руководителем калганской группы был сначала В. К. Путна, а с мая 1925 г. — В. М. Примаков. В группу входили К. Б. Калиновский, А. В. Благодатов, П. П. Каратыгин, С. С. Чекин, А. А. Аргентов, Н. Ю. Петкевич, Б. А. Жилин и др. Кроме того, в калганскую группу входил отряд летчиков-добровольцев. Среди них Степанов, Пятницкий и Шестаков. Всего здесь было 37 советников, несколько десятков летчиков и авиатехников.

2-я национальная армия, которой командовал генерал Ху Цзин-и, а с апреля 1925 г. — Юэ Вэй-цзюнь, располагалась в провинции Хэнань (штаб в Кайфыне). Здесь работала кайфынская группа советников, которую возглавлял Г. Б. Скалов, бывший член Военного совета Туркестанского фронта, его заместителем был А. Я. Лапин. В группе работал 21 советник, среди них Акимов, Зимин, Никулин, Лубе. Для выполнения отдельных поручений сюда часто приезжали А. В. Благодатов и П. П. Каратыгин.

К началу Северного похода в Китае было около 150 советских военных советников и инструкторов — специалистов в различных областях военного дела. Советники находились непосредственно в действующих войсках, в школах по подготовке офицерского состава и в центрах формирования частей.

Первыми военными советниками были прославленные полководцы Красной Армии, герои гражданской войны, преданные долгу и отлично знающие свое дело командиры. Их боевой опыт был необходим на родине, но чувство пролетарской солидарности, воля нашего народа привели их в Китай.

Партия и Советское правительство поставили перед ними важные цели — представлять за рубежом советское военное искусство и укреплять дружбу с народом, борющимся за свободу и независимость.

Для нас — советников, так сказать, второго поколения, отправлявшихся в Китай в 1938 г., советники 20-х годов были людьми из легенды, первопроходцами. [13]

Советское правительство удовлетворило просьбу Национального правительства Китайской республики (Гуанчжоуское правительство 1 июля 1925 г. было провозглашено общекитайским — Национальным) о поставках оружия, первая партия которого была доставлена в октябре 1924 г. на пароходе «Воровский». Это оружие предназначалось для школы Вампу, которая содержалась полностью за счет Советского Союза, и для формирования первой ударной дивизии правительственных войск.

Вторая партия была отправлена в начале и третья в середине 1926 г. Всего в октябре 1926 г. было поставлено: самолетов 24, полевых пушек 157, горных пушек 48, минометов 128, пулеметов станковых 295, винтовок 73993, ручных гранат 110 тыс., винтовочных патронов 124 млн. штук, снарядов артиллерийских 50 тыс., пороха 500 пудов. Были поставлены инженерные средства и имущество связи, медикаменты и оборудование для госпиталей. Из Владивостока и Батуми пароходы доставляли в Гуанчжоу бензин, керосин, мазут, уголь, лес. Советское правительство отпустило также значительный кредит — 10 миллионов юаней на создание Центрального банка.

Современному читателю цифры эти могут показаться не такими уж значительными. Однако следует учесть, что армии китайских милитаристов в те годы самолетов не имели, станковый пулемет только начали осваивать, а пушки полевой артиллерии были с клиновым затвором и стреляли только прямой наводкой. Между тем вооружение, предоставленное Советским Союзом, соответствовало высшим стандартам того времени, обладало отличными техническими данными и во многом превосходило аналогичные образцы вооружения милитаристских армий, с которыми НРА вела борьбу.

Достаточно сказать, что 100-тысячная НРА Национального правительства Китайской республики во время Северного похода разгромила армии Сунь Чуан-фа-на (пров. Цзянсу) и У Пэй-фу (пров. Хунань, Хубэй), превосходящие ее по численности более чем в четыре раза, и частью сил (4-й и 11-й корпуса и 15-я дивизия Хэ Лу-на) вышла на Лунхайскую железную дорогу и южный берег р. Хуанхэ — на соединение с национальными армиями Фын Юй-сяна. [14]

В ходе Северного похода были заняты города Чанша, Нанчан, Ухань, Нанкин, Шанхай, Ханчжоу, Лоян, Кайфын.

Появились реальные шансы на объединение страны в единое национальное государство под руководством Национального правительства Китайской республики, что было не в интересах держав, расчленивших Китай на зоны влияния и эксплуатировавших китайский народ и природные богатства страны.

Правительства США, Англии. Франции, Японии, Германии и Италии через своих ставленников — местных милитаристов делали все возможное, чтобы предотвратить планы Национального правительства по объединению страны.

6 апреля 1927 г. в Пекине, по подстрекательству иностранных хозяев, солдаты Чжан Цзо-линя оккупировали территорию советского посольства и произвели обыск в канцелярии военного атташе. В это же время были арестованы один из руководителей Коммунистической партии Ли Да-чжао и ряд его товарищей; 28 апреля Ли Да-чжао был казнен. Налет на посольство и арест коммунистов были грубой провокацией против Советского Союза и прогрессивных сил Китая.

В те же дни оживилась реакция и в Шанхае, где были разоружены рабочие пикеты, произведены массовые аресты рабочих демонстрантов. В такой политической обстановке Чан Кай-ши 12 апреля разогнал политические отделы в находившейся под его началом группе войск и с невиданной жестокостью обрушился на революционные профсоюзы Шанхая. 18 апреля в Нанкине было создано контрреволюционное правительство, которое предало интересы народа, идеалы Сунь Ят-сена и развернуло борьбу против прогрессивных организаций [15] и преследование КПК. Победное шествие китайской революции было прервано.

Весь этот комплекс причин привел к тому, что Советское правительство прекратило помощь китайскому правительству и отозвало своих советников.

Покидая Китай, советники хорошо понимали, что придет время и наши народы вновь встретятся как братья.

Агрессия, развязанная японским империализмом в июле 1937 г., заставила Чан Кай-ши и гоминьдановское руководство пересмотреть свою позицию по отношению к Коммунистической партии Китая и оценить ее роль в предстоявшей войне с Японией.

В августе 1937 г. был оформлен Единый фронт между КПК и гоминьданом, основой которого были три народных принципа Сунь Ят-сена и общие интересы сопротивления японской агрессии.

Выезжая в Китай, наша группа советников была хорошо информирована о сложившейся военно-политической обстановке и о своих задачах. Мы ехали с желанием продолжить дело своих предшественников, помочь китайскому народу отразить агрессию.

Чемоданы уложены, разрешение на выезд получено. У нас оставался один вечер, и мы решили провести его в кругу близких. Мы с Романом Ивановичем Паниным, Андрианом Васильевичем Васильевым и Сергеем Сергеевичем Тюлевым были приглашены к моему старому другу Павлу Денисовичу Шмадченко. Гостеприимная Лариса Даниловна, жена Павла, быстро накрыла на стол, и мы приятно провели время. Распрощавшись с хозяевами, мы вышли на улицу. Вечер был прохладный, улицы пустынны. [16]

Шагая по московским улицам, я представлял себя в китайском городе с фанзами и людьми в широкополых халатах. Такими мне представлялись китайцы по воспоминаниям юности, когда я жил в Саратове и часто наблюдал бродячих китайских артистов, выступавших на базарных площадях.

Поезд № 23, следующий до Алма-Аты, отходил рано утром. Провожающих не было. Поезд тронулся, промелькнула станция Перово, из-за леса показалось солнце. Мы запели:

Встань, казачка молодая, у плетня,
Проводи меня до солнышка в поход.

Каждый из нас думал о своей казачке, детях, о Родине, которую покидал.

По дорогам дружбы

В купе мы принялись за чтение газет, которые в изобилии закупили в киоске Казанского вокзала. Надо сказать, что у меня сохранилась с тех пор пожелтевшая «Красная звезда». Я храню ее как реликвию. О чем же говорили ее страницы? О мирном труде советского народа и в то же время о малых войнах империалистических агрессоров, гонке вооружений, подготовке большой войны.

Суть международной ситуации была ярко выражена в речи Николая Михайловича Шверника на пленуме Комитета международного движения за мир в Женеве:

— Сейчас политическая обстановка требует от участников международного движения за мир консолидации всех сил демократических стран в борьбе против германского и итальянского фашизма и против японского империализма. При прямом попустительстве правительств демократических государств, являющихся членами Лиги наций, и даже при непосредственной поддержке британского правительства германский фашизм захватил Австрию. Японские империалисты вторглись в Китай...

Далее Шверник от имени советских профсоюзов, объединявших 22,5 млн. человек, внес конкретные предложения о борьбе против фашизма и войны. [17]

С особым вниманием читали мы подробные сообщения о военных действиях в Китае.

Одолев газеты, мы дружно принялись за свою литературу о Китае. Мы поставили себе цель — до приезда на место не только познакомиться с географией и обычаями страны, но и выучить хотя бы несколько десятков китайских фраз. Подъезжая к Алма-Ате, я бойко спросил у С. С. Тюлева:

— Чжэгэ цуньчжуан цзяо шэммо минцзы (как называется это селение)?

— Тюлев, — категорически ответил он.

Так мы и «поняли» друг друга. Но зато мы твердо могли спросить:

— Нинь хуэй шо эгохуа ма (говорите ли по-русски)?

Хорошо изучили мы счет от «и» до «ши» (от одного до десяти), могли с блеском произнести «хао» или «бу хао» (хорошо или плохо) и сказать: «Нинь хао!» (здравствуйте).

Алма-Ата встретила нас ароматом белой акации, стройностью пирамидальных тополей, блеском снежных вершин Заилийского Ала-Тау. Для нас все было ново: блеск солнца, запах цветов и прохлада гор. К сожалению, у нас не было времени осмотреть очаровательный город. Завтра, с восходом солнца, мы должны были пересесть на самолет. Остановились мы в привокзальной гостинице, небольшом двухэтажном здании, утопавшем в зелени тяньшаньской ели. Все сулило отличный отдых. С вечера нам не спалось. Мы заходили друг к другу в номера, вели разговоры на отвлеченные темы, но было как-то тревожно. Все это мы относили к необычайности своего положения. Заснули лишь к утру. Но еле забрезжил свет зари, нас разбудил непонятный раскатистый гул. Первое, что мы заметили, — раскачивающиеся люстры. В коридоре раздался крик: «Землетрясение! Всем на улицу!» Мы выскочили кто в чем был. У подъезда стоял автобус, приехавший с аэродрома. Мы спешно забрали чемоданы и уехали без завтрака.

От Алма-Аты до границы около 200 км. Сейчас это расстояние лайнеры покрывают за 15 минут, но наш транспортный «тихоход» доставил нас к Джунгарским воротам лишь через час. Мешал встречный ветер. Техническая скорость самолета для тех времен считалась [18] вполне приличной, и мы с гордостью за отечественную авиапромышленность думали установить рекорд на дальность и продолжительность полета. Нам предстояло пробыть в воздухе около 25 часов, покрыть путь в 5 тыс. км. Для всех нас это было первое столь дальнее путешествие. В салон вошел командир корабля Федор Михайлович Коршунов и объявил:

— Слева озеро Эби-Нур, справа хребет Борохоро.

— Мы за границей?

— Не только за границей, — ответил Федор Михайлович, — но и за горами.

Наступила тягостная минута молчания. Тишину нарушил Роман Иванович Панин:

— Выпьем за нашу Родину, за наши семьи, чтобы им мирно жилось.

Мы торжественно чокнулись стаканами с кофе.

Экипаж Коршунова работал на трассе давно. Он славился не только безаварийными полетами, но и своей музыкальностью. Командир корабля, штурман, механик-радист, стрелок — все играли на народных инструментах, которые возили с собой, и в местах стоянок давали концерты. За это друзья в шутку прозвали их «летающим джазом».

Мы поблагодарили Коршунова и дружно прильнули к иллюминаторам. Тысячекилометровый хребет восточного Тянь-Шаня, вдоль которого мы летели, даже с высоты 2500 м поражал своей грандиозностью. Величественны вершины, покрытые снежными шапками. На склонах часто встречались усадьбы богатых землевладельцев, буддийские монастыри.

С запада на восток тянулась единственная дорога. Та самая дорога, которая была воспета в сказаниях и легендах Востока как караванный путь из Китая на Запад.

Самолет сделал круг и пошел на посадку. Штурман объявил: «Урумчи». Естественно, каждый из нас почувствовал волнение: как нас встретят? Первая посадка за рубежом.

Нам было известно, что дубань (правитель) Сикьцзяна генерал Шэн Ши-цай держался довольно независимо по отношению к правительству Чан Кай-ши, поддерживал дружеские отношения с СССР и терпимо относился к прогрессивным деятелям, на словах признавая [19] единый фронт с КПК, имевшей свое представительство в Урумчи, столице Синьцзяна.

В октябре 1938 г. из газет стало известно о решении Шэн Ши-цая включиться в общую войну китайского народа против японских захватчиков. Однако в начале 1943 г. он разогнал все прогрессивные организации Синьцзяна, арестовал демократов и предательски расстрелял представителей ЦК КПК.

Самолет подрулил к небольшому зданию аэропорта. Встречающих было всего трое — два китайца в военном и переводчик в гражданском, костюме. Последний представился:

— Коротков. Вас встречает полковник, представитель китайской национальной армии в Урумчи.

Мы раскланялись и с интересом рассматривали китайскую форму, которую нам предстояло носить.

Полковник пригласил всех в здание гостиницы, где нас ожидал, к нашему удивлению, отличный европейский обед с русской закуской. Завязалась оживленная беседа, касавшаяся главным образом истории и достопримечательностей здешних мест. Полковник, неплохо владевший русским языком, сообщил, что в окрестностях Урумчи прекрасная охота на сайгу, маралов, горных баранов.

— Я понимаю, что сейчас вам не до охоты, — сказал он, — но когда будете возвращаться — я в вашем распоряжении. Учтите, что рога марала и сайги идут на приготовление лекарств китайской медицины и ценятся в 250 китайских долларов за цзинь (фунт).

Столица Синьцзяна расположена в долине, с трех сторон замкнутой горами. Население около 30 тыс. человек, преимущественно уйгуры и дунгане, меньше китайцев и совсем мало русских. Когда-то в древности это был центр богатой уйгурской империи. Разноплеменность населения наложила свой отпечаток не только на язык, архитектуру зданий, но и на политическую жизнь края. Война с Японией длилась уже десять месяцев. Но здесь царило безмятежное спокойствие. Ритм города определяли, как и сотни лет тому назад, верблюжий караван и конная арба.

И дело не только в отдаленности этого края от Центрального Китая и отсутствии удобных путей сообщения. Здесь действовали причины глазным образом этнографические [20] и исторические. В Синьцзяне из 4,5 млн. населения лишь около 500 тыс. (или 10%) приходилось на долю китайцев. Большинство составляли уйгуры, дунгане, казахи, монголы. Жили там русские, таджики, узбеки, татары, индийцы, цыгане. Примерно 70% населения исповедовало ислам и по своим обычаям, культуре и быту не имело ничего общего с китайцами.

В относительно недалеком прошлом на территории Синьцзяна существовали Джунгарское феодальное ханство и шесть самостоятельных уйгурских княжеств. Китайская военно-феодальная бюрократия в поисках вотчин и рынков сбыта воспользовалась местной междоусобной борьбой, организовала военный поход и присоединила эту территорию к Китаю в качестве колониальной провинции под названием Синьцзян, что в переводе на русский означает «Новая граница». В 1860 г. здесь вспыхнуло уйгуро-дунганское восстание, которое охватило весь Синьцзян. В результате все китайские гарнизоны были уничтожены. Однако самостоятельные местное султанство и ханства, образовавшиеся после восстания, просуществовали недолго. В 1878 г. китайская армия Цзо Цзун-тана вновь завоевала Синьцзян.

После Великой Октябрьской социалистической революции империалисты всячески стремились создать в Синьцзяне плацдарм для нападения на Советскую Россию.

В 1933 г. во время очередного местного конфликта командующий китайскими войсками молодой предприимчивый полковник Шэн Ши-цай произвел переворот: объявил себя генералом и дубанем провинции.

Генерал Шэн Ши-цай стал проводить независимую политику: организовал свою армию, ввел местную денежную систему и прочие атрибуты государственной власти. Правда, в этом отношении Шэи Ши-цай не был оригинален. Он подражал многим китайским губернаторам-феодалам. Отдаленность провинции и отсутствие достаточных средств у Нанкина в то время не позволили Чан Кай-ши обуздать непокорного дубаня. Чан Кайши неоднократно пытался привлечь Шэн Ши-цая на свою сторону мирными средствами. В частности, 5-й съезд гоминьдана в 1935 г. избрал Шэн Ши-цая членом ЦИК гоминьдана, но он от этой чести отказался. [21]

Отношения дубаня с центральным правительством стали улучшаться только с началом войны. Дубань разрешил открыть в Синьцзяне авиасборочные мастерские и школу по подготовке летчиков, принимал и назначал на ответственные посты гоминьдановских чиновников, присланных лично Чан Кай-ши. Здесь после падения Шанхая осталась группа прогрессивных китайских деятелей: известный публицист Ду Чжун-юань, писатель Мао Дунь, журналисты Са Кун-ляо и Чжан Чжун-ши. После 1933 г. это было первое появление в местных органах власти китайцев из Нанкина. До этого в провинциальном правительстве основные посты занимали уйгуры, казахи, земляки Шэн Ши-цая, выходцы с Северо-Востока и даже белый русский генерал Бехтеев, который числился начальником бюро по строительству дорог...

Обед был закончен. Мы вышли из гостиницы и поехали на аэродром. До самолета нас провожали те же лица. Полковник раскланялся, пожал руки и на прощанье сказал:

— За все время войны ни один японский самолет не залетал в провинцию Синьцзян. Вы можете спокойно лететь по крайней мере до Хами.

В Хами, окруженный садами, прилетели под вечер. Утомленные «болтанкой», мы сошли с самолета и сразу направились в отведенный для нас небольшой домик на аэродроме. На другой день нам предстояло лететь около 1500 км без посадки до самого Ланьчжоу. Следует сказать, что Ланьчжоу — столица провинции Ганьсу, как один из крупных торговых и промышленных центров, часто подвергался налетам японской авиации. Для японцев не было секретом, что этот город являлся перевалочной базой для вооружения и товаров, поступавших в Китай из Советского Союза. Японская авиация держала под воздушным контролем караванную дорогу из Ланьчжоу на Хами. Воздушная трасса как раз и проходила вдоль нее. Мы предложили другой вариант маршрута: от Хами прямо на юг, через горный хребет Алтынтаг в пустыню Цайдам, где следует сделать разворот на 90° на восток и выйти южнее озера Кукунор в верховье Хуанхэ.

Этот район издавна привлекал внимание наших путешественников прошлого века. Его посетили, в частности, [22] Н. М. Пржевальский и Г. Е. Грумм-Гржимайло. Последний выехал из Алма-Аты в конце апреля 1889 г. Лишь в начале декабря прибыл в Хами, а в район Кукунора 23 июля 1890 г., т. е. пятнадцать месяцев спустя. Мы преодолели то же расстояние за 35 часов.

Да, двадцатый век! Век авиации и электричества.

А утром мы увидели в расплывающихся лучах восходящего солнца, словно мираж, унылые караваны верблюдов. Они шли на запад. Нам сказали, что через месяц караваны прибудут в Урумчи.

В восемь часов утра самолет взял курс на Ланьчжоу. В небе ни облачка. Безветренно. Мы могли бы вылететь гораздо раньше, чтобы пересечь пустыню Гоби в утренние часы и тем избежать «болтанки», но командир корабля руководствовался другими соображениями. Он учитывал обычное время налетов японских самолетов на Ланьчжоу. Бомбардировки, как правило, происходили днем, между 12 и 15 часами. Очевидно, самолеты базировались на неподготовленных для ночных полетов аэродромах и должны были возвращаться на базу засветло. Ну что же, летчикам виднее!

На подходе к Ланьчжоу наш самолет несколько раз пролетел над Великой китайской стеной — одним из древнейших сооружений мира.

Когда мы делали круг над городом, я обратил внимание на переправу солдат через Хуанхэ. Она проводилась на плотах из бурдюков. Для меня, военного инженера, увиденное имело огромный смысл. Великая китайская стена и бурдюки, вероятно, ровесники. Неужели, думал я, так во всем отстала китайская армия? Бурдюки как средство переправы в русской армии были сняты с вооружения, если мне не изменяет память, еще в 1760 г., когда участник семилетней войны командир понтонного парка капитан Андрей Немой разработал парусиновые понтоны. Да, на бурдюках, как говорится, далеко не уедешь. И все же делать обобщающие выводы было преждевременно.

С шумом открылась дверь, мы очутились в окружении наших советских летчиков. Это были добровольцы, служившие в китайской авиации и доблестно защищавшие Ланьчжоу от японских пиратов. Объятия, поцелуи, расспросы о Родине. Среди общей суеты мы совсем забыли, что спустились на китайскую землю. Представители [23] китайского командования, которые стояли отдельной группой, очевидно, недоумевали, кто же прилетел: пополнение к летчикам или те, кого они должны встретить. Справедливости ради надо сказать, что и летчики знали только, что мы из Советского Союза.

После короткой беседы наша группа направилась к автобусу, и лишь тогда ко мне подскочил китайский переводчик:

— Нет ли среди прибывших советников?

— Все прибывшие — советники.

Офицеры по очереди с поклонами представлялись каждому из нас, поздравляли с благополучным прибытием в Ланьчжоу, справлялись о нашем самочувствии, о том, как проходил перелет и пр. Выяснилось, что для нас приготовлены специальные машины и гостиница. Старший из встречавших офицеров сказал:

— Летчики-добровольцы составляют отдельную авиационную часть, подчиненную Авиационному комитету. Советники же следуют в распоряжение Военного комитета. Это другой орган, другая статья расходов.

Мы распрощались с нашими летчиками и уехали в гостиницу, где было приготовлено для нас все необходимое, включая сытный обед.

Едва мы уселись за стол, как вошел солдат и сообщил сидевшему со мной рядом офицеру: «Цзинбао» («Тревога»). Это слово мы услышали впервые и еще не знали его смысла. Однако, судя по тому, что китайский персонал засуетился, забегал, мы поняли, что случилось неладное.

Девятка японских самолетов миновала Сиань и взяла курс на Ланьчжоу. Нам предложили взять бутерброды и отправиться за 4–5 км в горы, в степь, там-де безопасно. Когда мы выходили из гостиницы, раздалось прерывистое завывание сирены.

Было около 18 часов. Солнце далеко отбрасывало тени от окружающих вершин. Мы прогуливались у входа в штольню в ожидании налета и рассматривали горные породы. Наше внимание привлек поблескивающий черный пласт, выходящий прямо наружу.

— Что это такое?

— Уголь, — ответил переводчик. — К сожалению, в Ланьчжоу нет промышленности, нет железной дороги. Вот он и лежит мертвым капиталом. [24]

— Самое главное, — добавил он, — у нас нет настоящего хозяина.

— Неужели уголь не добывается?

— Как видите, — ответил он, показывая на пласт угля. Затем, помолчав, добавил: — Вы пролетали Урумчи, там есть нефть, но своего бензина у нас нет. Если бы не ваша помощь, ни один наш самолет не поднялся бы в воздух, и многие города лежали бы сейчас в развалинах. Кто знает, может быть правительство давно бы капитулировало.

Я, к сожалению, не запомнил фамилию переводчика, но впоследствии часто вспоминал его, когда приходилось вести беседы с высокопоставленными лицами по военным и военно-экономическим вопросам. Однако продолжать разговор с нашей стороны было бы бестактно. Пласт угля мог завести слишком далеко. Чтобы перевести беседу на другую тему, я спросил:

— А как укрывается население во время бомбежки?

— Это дело самого населения. Вот видите, — и он показал на группу людей, — некоторые уходят сюда, но большинство сидят дома. Многие трудятся на текстильных фабриках и в военном арсенале, где работа по тревоге не прекращается. Все верят в советских добровольцев! Народ называет их тиграми!

И это не было комплиментом. Наши летчики действительно сумели быстро отучить самураев от безнаказанных налетов. В феврале они сбили 33 самолета, в марте — 30, а в апреле и мае японцы стали обходить Ланьчжоу.

В каждом слове сопровождавшего нас офицера чувствовалось, что помощь Советского Союза вселила в народ уверенность в победу. Нам было приятно слышать похвалы в адрес советского народа от простых китайцев. Мы были уверены, что эти слова идут от чистого сердца, а не продиктованы китайской вежливостью. Наконец раздался сигнал «отбой», выяснилось, что японские самолеты бомбили Баоцзи — конечную станцию Лунхайской железной дороги, а до Ланьчжоу не долетели. Утром нам предстоял последний «прыжок» — в Ханькоу.

К этому времени поступило сообщение из Ханькоу, что на трассе испортилась погода и что наш самолет задерживается до особого распоряжения. Эту весть мы [25] приняли с огорчением, но что делать? Свободное время мы потратили на то, чтоб хоть что-то узнать о провинции. Переводчик пошел нам навстречу, он взял со стола небольшую брошюрку и зачитал данные, опубликованные Ланьчжоуским научным бюро по обследованию сельского хозяйства семи уездов. Я не мог не записать их. Вот приведенные им цифры: крестьян-собственников меньше половины, большинство — арендаторы или полуарендаторы. Арендная плата за му земли (1/16 га) составляет в год 10 долл., или 70% урожая. Характерно, что договоры заключаются устно. Владелец и арендатор договариваются, кроме того, об уплате налогов (военного, провинциального), о расходах на орошение и удобрения. Арендатор на обработку одного му затрачивал 18,65 долл., из них: на семена — 1,5 долл., удобрения — 5 долл., аренду — 10 долл., налоги — 2,15 долл. От реализации урожая в среднем он выручал 19,92 долл. Таким образом, чистый доход составлял 1,27 долл.

Мы не уточняли, как на эту сумму можно прожить с семьей в три-четыре человека. И так все было ясно.

Поблагодарив переводчика за рассказ, мы разошлись по комнатам, надеясь, что завтра улетим.

Следующее утро не принесло ничего хорошего. Пришлось ждать еще сутки и еще на день искать занятий. Мы с удовольствием поехали бы в какую-либо часть местного гарнизона, но просить об этом было неудобно. Мы вообще избегали вести разговоры на военные темы. Старались выглядеть обычными туристами. Все же, когда в гостинице появился прикрепленный к нам офицер, мы спросили:

— Что пишут о событиях на фронтах?

— Наши части всюду имеют успех, — отчеканил офицер.

— Нас радуют успехи китайской армии. Очевидно, отличаются и части северо-западных провинций?

— Эти войска пока что не воюют. Части генерала Ма Бу-цина строят дорогу от Ланьчжоу на Хами. Этот путь очень важен.

Нельзя было не согласиться. Трасса от Ланьчжоу до горного прохода на границе с Синьцзяном шла по старой императорской дороге, построенной еще в 1862–1877 гг. китайским генералом Цзо Цзун-таном во время подавления им мусульманского восстания. Узкая дорога [26] почти не имела мостов и для автомобильного транспорта не была пригодна. Конная арба и верблюды были единственными способами передвижения. Отметим, что на арбу, так же как и на одного верблюда, грузили не более 4 пикулей. Скорость верблюжьего каравана не превышала 50 км в сутки, а арбы — 30 км. Путь от Ланьчжоу до Хами караван преодолевал за 30 суток, повозки — за 45 суток, а грузовик — за пять-семь суток.

Естественно, что такой транспорт не мог обеспечить доставку тех грузов, которые поступали из Советского Союза. Требовались срочные меры сначала по улучшению существующей дороги, а затем и по строительству новой. Эта задача выполнялась успешно. Достаточно сказать, что к лету 1938 г. по этой дороге было переброшено около 6 тыс. т грузов, в том числе автомашины, самолеты, материальная часть вооружения, бензин и многое другое.

Нам сообщили, что на строительстве дороги заняты свыше 100 тыс. жителей Ганьсу и других провинций. В то же время нам была известна титаническая работа советских людей, занятых на подготовке и переброске грузов. Можно смело утверждать, что именно здесь впервые после 1927 г. проявлялась в широких масштабах дружба между советским и китайским народами.

Да, это была дорога дружбы. В тон переводчику мы сказали:

— Дорога важная!

Когда переводчик рассказал о нехватке рабочей силы, мы, ничего не подозревая, предложили:

— Надо бы направить на строительство и войска генерала Ма Хун-куя.

— Это невозможно: генералы между собой ссорятся!

— Что они не поделили?

— Все у них поделено, но летом прошлого года к Ма Бу-цину шел транспорт оружия, закупленного за границей. Это оружие перехватил генерал Ма Хун-куй. Вот из-за этого оружия они и поссорились.

Наш собеседник выразился очень мягко. Как нам стало известно, войска мусульманских генералов Ма буквально передрались между собой, и их трудно было сдвинуть с места не только генералу Чжу Шао-ляну, но и самому генералиссимусу Чан Кай-ши. [27]

Примирение состоялось в декабре 1938 г., когда генералы были вызваны Чан Кай-ши на совещание в Сиань. Ма Хун-куй подарил Ма Бу-цину 10 тыс. долл. и несколько пушек. Они демонстративно пожали друг другу руки. Но это была только одна видимость. Впрочем, центральное правительство не было всерьез заинтересовано в установлении согласия между мусульманскими генералами. Войска генералов Ма были типично феодальные, с феодальными порядками и связями. Вот ярчайший тому пример: 85-й армией командовал генерал Ма Хун-пин, начальником штаба у него был брат жены — Ма Цзян-лян, командиром 35-й дивизии — родственник отца Ма Тэн-цзяо, начальником штаба дивизии — сын Ма Ля-цзинь, командиром бригады — брат жены Ма Сян-лин, его помощником — второй сын Ма Ян-у, командиром кавалерийского полка — третий сын Ма Пу-ян, командиром артиллерийского полка — сын сестры Ма Тэн-юн. Царство родственников генерала Ма Хун-пина! Они очень мало разбирались в военном деле. Боевая ценность их армии была низкой.

Мы начали понемногу познавать китайскую действительность. После обеда решили побродить по городу, зайти в ресторан, попробовать блюда национальной кухни. Ланьчжоу был прямо-таки наводнен магазинами, лавчонками, меняльными лавками, харчевнями. Нам сказали, что таких заведений здесь свыше тысячи. В магазинах много иностранных товаров: английских, французских, итальянских, шведских, швейцарских и японских. Всем им пришлось преодолеть огромные расстояния, чтобы попасть в этот отдаленный пункт Китая, и все же они успешно конкурировали с изделиями китайского производства. Более того, они буквально душили местную промышленность и ремесло. Для нас это было ясно, но китайские купцы гордились тем, что могут предложить покупателям товар любой фирмы, любой страны. Судьба отечества их мало интересовала. Характерный разговор произошел с хозяином часового магазина. Один из наших товарищей решил купить секундомер. Его в магазине не оказалось.

— Покорнейше прошу господина назвать систему и фирму, — сказал, улыбаясь, дородный купец. — Секундомер будет доставлен через десять дней.

— Откуда же вы его возьмете? [28]

— Закажу в Шанхае или Гонконге.

— Нас этот срок не устраивает. Мы туристы и завтра уезжаем.

Хозяин был чрезвычайно расстроен.

Тесные улочки Ланьчжоу с узкими тротуарами, вдоль которых тянулись сточные канавы, полные нечистот (канализации в городе не было), не располагали к длительным прогулкам. Мы поспешили в гостиницу, где нас ожидало приятное известие: завтра на 8 утра назначен вылет.

Изучаем обстановку

Аэродром Ланьчжоу жил своей обычной жизнью: мотористы занимались профилактическим ремонтом, несколько самолетов барражировали в воздухе, среди них были и учебные. Это наши инструкторы «вывозили» китайских летчиков. Провожать нас собрались все свободные от работы советские товарищи. Они надавали нам массу советов, как вести себя в воздухе, как пользоваться парашютами, кстати сказать, эти тяжелые мешки мы так и не надевали во все время полета.

Прежде всего нам пришлось преодолеть хребет Циньлин, который делит страну на две климатические зоны: с умеренным и субтропическим климатом. Это видно даже из окна самолета. На северных склонах преобладают сосновые леса, на южных — кипарисовые. Южные отроги хребта особенно красивы. Мы летим точно над сказочным царством — вершины, увенчанные подворьями феодалов и монастырями, ручейки, реки и озера создают незабываемую картину. Наше внимание привлекла обработка склонов гор под сельскохозяйственные культуры. С самолета казалось, что нет ни одного квадратного метра пустующей земли. Мы понимали, что все это сделано руками китайских крестьян. Мы еще не видели этих тружеников, но уже восхищались ими.

Рисовые поля располагались узкими полосками вокруг гор. Здесь же виднелись небольшие водоемы для сбора воды и полива. На ручейках и реках — водополивные колеса, приводимые в движение человеком, нечто напоминающее чигири, применявшиеся у нас на [29] юге в дореволюционное время.

Деревни теснились у подножий гор, в долинах; помещичьи усадьбы располагались на возвышенностях — это как бы символизировало классовое разделение на «высших и низших».

Улиц в деревнях не видно, кажется, что кварталы стоят под одной кровлей. Помещичьи усадьбы обнесены высокими кирпичными стенами и обсажены кипарисами. В центре уютных внутренних двориков непременно выкопаны бассейны.

Самолет летел на высоте 300–400 м. Видимость была отличной, и мы с интересом рассматривали непривычный рельеф. В будущем это могло нам пригодиться.

В Ханькоу к самолету первым подошел комдив Михаил Иванович Дратвин — советский военный атташе в Китае, исполнявший в то время обязанности глазного военного советника при Чан Кай-ши. С Михаилом Ивановичем мне приходилось встречаться раньше, в Ленинграде, где он работал в Академии связи. Нам было известно, что М. И. Дратвин побывал в Китае в 1925–1926 гг. в качестве советника Национально-революционной армии правительства Сунь Ят-сена.

Нас встречали также советник по авиации полковник Григорий Илларионович Тхор и майор Николай Васильевич Славин, с которыми я до этого не был знаком. С китайской стороны присутствовали начальник оперативного управления генерал Сюй Юй-чэн, начальник отдела советников Военного комитета Чжан Цюнь, офицер по устройству быта полковник Лю Шэнь, китайский переводчик и переводчик военного атташе Алиев. [30]

Я, как старший группы, представился Михаилу Ивановичу и познакомил его со всеми прибывшими товарищами. Дратвин, в свою очередь, представил нас китайским генералам. После краткой церемонии нас увезли в гостиницу.

В десять утра к нам приехал Дратвин. Мы собрались в одном из номеров. Было жарко. Вентилятор, вмонтированный под потолком, мерно шумел, перемалывая воздух.

— Ну, как отдохнули с дороги?

— К работе готовы, — дружно ответили мы.

— Вот и отлично! Дня через три-четыре вас примет Чан Кай-ши, после этого получите назначение и разъедетесь в части. Пока приведите себя в походное состояние, закажите военные костюмы, изучите обстановку, акклиматизируйтесь.

Мы поинтересовались, почему Чан Кай-ши медлит с приемом. Идет война, каждый день дорог.

— Видите ли, — ответил Михаил Иванович, — это вопрос политический. Чан Кай-ши прежде решил дать прощальную аудиенцию немецкому генералу Фолькенхаузену и группе его офицеров. Вам следует учесть, — добавил он, — что вы едете на «теплые» места.

Нам уже было известно, что в Китае более десяти лет работала многочисленная германская военная миссия; сначала ее возглавлял генерал Бергер, в 1934 г. его сменил генерал-полковник Ганс Сект и, наконец, в последние два года шефом был генерал Фолькенхаузен. До мая 1937 г. состав немецкой миссии, которая насчитывала 100–110 человек, работал по частному контракту в качестве своего рода ландскнехтов XX в. А в мае они были официально утверждены на пост военных советников. Число их при этом сократилось до 60. Дело, разумеется, было не в форме зачисления. Немецкие советники, получая жалованье от нанкинского правительства, фактически работали не ради укрепления вооруженных сил Китая, а в интересах германских монополий и фашистского режима. Десять месяцев, прошедшие с момента японской провокации у Лугоуцяо, ясно показали, что Германия ставит превыше всего интересы антикоминтерновского пакта «ось Берлин — Токио». Доказательством явилось признание Германией Маньчжоу-Го, а также принятие по японо-германскому [31] морскому договору обязательства не допускать строительства Китаем укреплений в долине Ян-цзы. Естественно, что этот пункт договора немцы могли выполнить лишь через своих советников. И, наконец, были задержаны поставки Китаю оружия по ранее заключенным договорам. Впрочем, в ту пору все империалистические страны, включая США и Англию, были заинтересованы в разжигании войны и поощрении японской агрессии, надеясь ослабить Китай и закрепить свои позиции на Дальнем Востоке.

Союзники Японии стремились закрепить свои собственные позиции на Дальнем Востоке. Характерен в этом отношении такой эпизод: через четыре дня после нападения японских войск на Китай — И июля японский премьер-министр созвал пресс-конференцию для иностранных корреспондентов, на которой говорилось отнюдь не о мире или об условиях прекращения огня. Иностранным корреспондентам, их газетам и агентствам фактически предлагалось поддержать японскую акцию в Китае.

Немецкое агентство печати сдержанно отразило этот призыв японского премьера. Объяснялось это, разумеется, не сочувствием к Китаю, а особым счетом Германии к своему восточному союзнику.

Немецкий посол в Токио Дирксен доносил своему начальству в Берлине: «Война против Китая может потребовать от Японии больших сил и стать препятствием для нападения на Советский Союз». К тому же немецкое правительство считало, что японо-китайская война даст новый импульс национально-освободительной войне китайского народа, и Япония надолго завязнет в [32] Китае. В целом такая оценка была объективной. Вскоре японское правительство потребовало от своего союзника Германии: «Прекратить поставки оружия Китаю и отозвать советников». Реакция Берлина на эту просьбу была немедленной: «Мы не собираемся делать подарок, не получая ничего взамен».

Было известно, что Германия претендовала на провинцию Шаньдун и ряд островов в Тихом океане, отошедших к Японии по Версальскому договору.

На соответствующий запрос из Берлина Дирксен ответил: «Япония ни при каких условиях, даже рискуя потерей дружбы с Германией, не уйдет с тихоокеанских островов». Берлин, учитывая донесения посла, пошел на попятную. В марте 1938 г. Гитлер приказал прекратить поставки оружия Китаю и отозвать советников вермахта.

Япония не осталась в долгу: генерал Араки поднял антисоветскую кампанию, призывая к «походу против СССР».

Обсуждение китайского вопроса в Лиге наций (сентябрь 1937 г.) результатов не дало. Призывы Советского правительства поддержать освободительную борьбу китайского народа и организовать коллективную защиту мира «демократическими» странами услышаны не были. Под давлением советской делегации Лига наций приняла лишь резолюцию, осуждающую действия японской авиации в Китае.

Пассивность международной организации развязала руки японским милитаристам. К концу мая 1938 г. они захватили огромную территорию Северного, Восточного и Центрального Китая. Это ставило основного японского союзника по антикоминтерновскому пакту — фашистскую Германию в весьма щекотливое положение. Немецкий посол Траутман и глава военной миссии Фолькенхаузен работали на два фронта: нельзя было обидеть союзника по пакту Японию и в то же время нельзя было дать повод китайским руководителям для «неправильного» истолкования их позиции. И на самом деле, как можно было доказать китайцам, что предоставляемые Маньчжоу-Го Германией займы идут не на финансирование японской агрессии, а на развитие китайской экономики. Или как объяснить появление в Шанхае в мае 1938 г. 40 немецких бомбардировщиков с летчиками [33] вермахта, прибывшими в качестве подкрепления японской авиации?

Таким образом, положение официальных немецких представителей было «хуже губернаторского», но, несмотря на это, Траутман все еще разыгрывал из себя друга Китая и имел среди гоминьдановской верхушки немало единомышленников и друзей. Объяснялось это довольно сильным влиянием гитлеровской Германии в военной, торгово-промышленной и политической жизни Китая. Достаточно сказать, что в Китае помимо военных советников находились неофициальный представитель Гитлера — Клейн, большое число коммерсантов, миссионеров, служащих различных агентств и фирм. Немецкая колония насчитывала более 5 тыс. человек, причем все они были членами фашистской организации, руководимой генеральным консулом Крибелем. Последний считался давним личным другом Гитлера и Ван Цзин-вэя.

Как бы то ни было, но с нашим приездом дружба Китая с Германией стала расклеиваться. Однако каждая из сторон старалась сохранить хорошую мину при плохой игре. За несколько дней до нашего прибытия в Ханькоу официальное китайское агентство Сентрал ньюс распространило заявление, очевидно инспирированное немцами, что отзыв советников «немцы объясняют желанием сохранить нейтралитет», а китайская газета «Дагун бао» 25 мая 1938 г. писала, обращаясь к уезжающим офицерам вермахта: «Господа советники! В свое время вы привезли нам дружбу Германии, мы надеемся, что, возвращаясь на родину, вы передадите дружбу китайского народа Германии... В любое время, когда германское правительство пересмотрит свою точку зрения и пожелает восстановить дружбу с нами, Китай встретит вас с радостью». Такой реверанс газеты в сторону немецких советников китайские официальные лица объясняли тем, что Китай не хочет потерять поставщика вооружения, каким была Германия, и, самое главное, надеется дополучить оружие по уже заключенному с ней соглашению.

Ну что же, порвать сразу связи, которые укреплялись в течение долгих десяти лет, может быть, и трудно. Но недаром в Китае говорят: «Расстояние охлаждает пыл, а время лечит сердца». [34]

О работе немецких советников мы расскажем по ходу событий, отметим только, что не все они покинули Китай. Семь из них, в том числе секретарша Фолькенхаузена фрау Цейх, остались, надо полагать, для разведывательных целей. Среди оставшихся был и один германский подданный китаец. В свое время он учился в артиллерийской школе в Германии, женился на немке, принял немецкое гражданство и прибыл в Китай в группе Фолькенхаузена. Теперь он сменил должность советника на пост преподавателя тактики в артиллерийской школе и вместе со своей супругой проследовал из Чанша в Гуйлинь и затем в Гуйян. В его преподавательской комнате вместо тактических схем висели портрет Гитлера и лубочные картинки из жизни вермахта. Когда наш советник обратил на это внимание местного руководства, ему ответили: «Это частное дело». Конечно, не все немцы, проживавшие в то время в Китае, были разведчиками и фашистами. Были среди них и честные люди. Капитан Штеннес, например, не пожелавший вернуться на родину, заявил представителям печати: «Япония никогда не победит Китай».

На такие поступки в те годы вдохновляла героическая борьба немцев-антифашистов. Много немецких интернационалистов сражались в республиканской Испании бок о бок с советскими добровольцами. Среди них мой хороший знакомый Гейнц Гофман, ныне министр национальной обороны Германской Демократической Республики. Да и в самой Германии компартия не прекращала тяжелой подпольной борьбы.

С 1953 по 1960 г. я работал в группе советских войск в ГДР и в течение трех последних лет был сопредседателем смешанной советско-немецкой комиссии. Мой коллега и друг Отто Винцер, бывший министр иностранных дел ГДР и автор популярной книги «12 лет борьбы против фашизма и войны», многое рассказал мне о борьбе КПГ и передовых слоев немецкого народа с гитлеризмом...

Наша беседа с Дратвиным подходила к концу. Майор Славин, исполнявший обязанности начальника оперативного отдела при главном военном советнике, разложил на столе карты и доложил обстановку на фронтах. О ходе боевых действий по фронтам ежедневно информировал Михаила Ивановича специально прикрепленных [35] к штабу полковник из оперативного управления ставки.

Дратвин обратился к нам с вопросом:

— Что бы вы хотели услышать от моего штаба?

Мы ответили, что нас интересует все: организация и вооружение китайской и японской армий, их тактика, характеристика генералов, с которыми придется работать.

— Ну что же, расскажем все. От вас секретов нет. Правда, многое взято из газет, и вам придется уточнять наши сведения на месте, но для начала их будет достаточно.

Забегая вперед, скажу, что Славин добросовестно просидел с нами четыре дня и сообщил все, что ему было известно по тактике, оперативному искусству, вооружению и организации китайской и японской армий. Не хватило времени лишь на изучение современного вооружения японской армии. Этот пробел мы восполнили, когда посетили выставку трофейного оружия, организованную Военным комитетом в Учане.

В начале второго дня занятий в гостиницу неожиданно приехали Михаил Иванович с полковником Тхором. Они намеревались ответить на дополнительные вопросы. Но не успели мы расположиться, как раздался сигнал воздушной тревоги. Коридорные забегали по номерам гостиницы, крича: «Цзинбао, цзинбао!» Это слово было нам уже известно. Мы молча смотрели на комдива Дратвина, ожидая распоряжений. Порекомендует ли он нам выехать и куда? К нашему удивлению, он спокойно поднялся из кресла, обвел нас взглядом и, обращаясь к Славину, сказал:

— Ну что же, собирайте бумаги и поедем в посольство, а завтра продолжим разговор. Вы, — обратился он [36] к нам, — оставайтесь здесь. В гостинице есть убежище. Не рекомендую выходить на крышу, осколки зенитных снарядов могут случайно задеть.

С нами остался полковник Тхор. Он был старожилом в Ханькоу и не пожелал выехать в свою резиденцию, которая находилась на территории японской концессии. Кстати сказать, там же жили и советские летчики-добровольцы. Впоследствии мы часто заезжали к ним на чашку чая. Тхор решил нарушить дисциплину.

— Хотя начальство и запретило вам появляться на крыше, я вас приглашаю.

«Крыша» оказалась летним рестораном. Он находился примерно на высоте восьмиэтажного дома. Ресторан бездействовал, так как гостиница была занята в основном китайскими правительственными чиновниками, эвакуированными из Нанкина. Здание было одним из самых высоких в Ханькоу, и отсюда открывался вид во все стороны на далекое расстояние. Кроме нас, никого не было, но мебель была расставлена, словно ресторан работал: круглые столики с примкнутыми к ним легкими стульями из бамбука, повсюду деревянные кадки с пальмами, розами и олеандрами. Центр был свободен. Очевидно, это площадка для танцев.

Мы смотрели на юг и юго-восток; предположительно с этого направления должны были появиться японские самолеты. Справа и слева виднелась широкая полоса уходящей вдаль Янцзы. Слева от р. Ханьшуй возвышалась большая гора, где дымили трубы Ханьянского металлургического завода; прямо на юг за Янцзы тянулся огромный город Учан. Там находились резиденция Чан Кай-щи и почти все учреждения Военного комитета. Мишень завидная.

— Нашему пребыванию на крыше гостиницы, — объяснял нам полковник Тхор, — мы обязаны иностранным концессиям. Не будь их, сидеть бы нам в подвале. Смотрите, как народ бежит на территорию концессий.

Действительно, на улицах было тесно — пешеходы, рикши, велосипедисты, автомашины. Весь этот поток стремился куда-то к реке.

— А кто нам выдал «страховой полис» от японских бомб? — поинтересовались мы.

— Англичане. Наша гостиница стоит у самой границы английской концессии. Японские самолеты еще ни [37] разу не бомбили концессий. Они отыгрываются на китайской бедноте, ютящейся на окраинах.

В небе далеко на юго-востоке появились истребители «И-15» и «И-16», проданные китайскому правительству.

— Это первый налет после 29 апреля, — сказал Тхор, — почти месяц японцы не тревожили нас, а сейчас, очевидно, решили ответить: на днях эскадрилья китайских самолетов совершила налет на города острова Кюсю: Нагасаки, Фукуока и Сасебо. Сбросили они, впрочем, лишь листовки.

Он развернул перед нами китайскую газету, в которой были помещены три портрета китайских летчиков.

— Что здесь написано? — спросили мы.

— Это номер газеты «Авиация Китая» от 20 мая. Издает ее политотдел Авиационного комитета. А написано вот что: «Вчера в полночь наша авиация совершила налет на Японию. Н-ская авиационная часть летела над островом Кюсю и городом Осака и сбросила один миллион листовок... Часть в полете возглавлял командир Сюй Хуан-шэн. ПВО Осака молчала. Гудки и паника начались, лишь когда самолеты покидали Японию. Тревога была объявлена в Токио, Кобэ, Иокогаме, Осака и во всех других городах и селах Японии». В листовках было написано: «Если ты дальше будешь творить безобразия, то миллионы листовок превратятся в тысячи бомб». Это было предупреждение, — продолжал рассказ [38] Тхор, — но японским милитаристам нужен более действенный урок.

В тот день, однако, самураи до Уханя не долетели. Как нам сообщили позже, они бомбили переправу у Янсиня. Через полчаса был дан отбой. День оказался свободным, и мы решили посвятить его осмотру города, а также заказать себе форменную одежду, чтобы быть в ней на приеме у Чан Кай-ши.

Разбившись на группы, мы попросили переводчика показать нам в первую очередь концессии. По простоте душевной мы полагали, что концессия — это территория, на которой расположены склады с товарами и где проживают обслуживающие их лица некитайской национальности. На деле все оказалось совсем иным. Концессии располагались в лучшей части города. Там возвышались здания банков, контор, магазинов, бары, отели, рестораны, особняки иностранцев. Нас особенно поразило то, что управление районом концессий находилось в руках иностранцев. Суд был изъят из юрисдикции гоминьдановского правительства, он и судил китайских граждан по законам чужестранцев.

Концессии — одна из форм закабаления страны империалистами, щупальца гигантского спрута на теле китайского народа.

Первая концессия в Ханькоу была получена Англией еще в 1861 г., в дальнейшем такие концессии получили Франция, Германия, Япония и царская Россия. После Великой Октябрьской социалистической революции Советская Россия отказалась от концессий и всех привилегий царской России в Китае. Наша совесть, совесть советских людей, воспитанных на идеях пролетарского интернационализма, не могла мириться со столь жестокой несправедливостью. Мы были целиком и полностью на стороне трудового китайского народа и возмущались действиями в Китае не только иностранных империалистов, но и китайских компрадоров, которые на каждом шагу предавали интересы своей страны.

На английской концессии мы зашли в аптеку. Нас встретила молодая, изящно одетая женщина. Р. И. Панин, немного владевший английским, начал было объяснять ей цель нашего прихода. Она же спросила на чистом русском языке:

— Вы из России? [39]

— А вы англичанка?

— Нет, я русская, из Новониколаевска. С родины уехала, когда мне было пять лет, в 1918 году. Сейчас этот город называется Новосибирском, — с гордостью заявила она.

Про себя я подумал: мир тесен. Всего лишь двадцать дней назад я покинул Новосибирск.

— А вы, наверное, советские летчики?

— Нет, мы — корреспонденты газет.

— Вот хорошо. Обязательно опишите, как наши русские воюют... Они «щелкают» японцев, как орехи... А какие у нас самолеты!

Мы переглянулись. Вот патриотка: «наши самолеты», «наши воюют». Можно принять за советскую гражданку.

Мы не уточняли, кто она. Поблагодарив за хорошо подобранные аптечки и пообещав выполнить ее просьбу, отправились далее.

На французской концессии у портного-китайца заказали костюмы.

— А где будем шить сапоги? — обратились мы к переводчику.

— Лучше русских никто не шьет!

Да, действительно, кто может здесь сшить сапоги, кроме русских. Сапоги же в Китае никто не носит.

Не хотелось нам встречаться с русскими эмигрантами, но пришлось. А как представиться? Скрыть, что ты русский, невозможно, сказать, что мы не советские, не хотелось. Наоборот, надо показать, что мы именно из тех, кто их бил в 1918–1920 гг. Мы пошли. Однако снова выдать себя за корреспондентов не решились. Представились специалистами-чаеводами, направляющимися в провинцию Хунань. Советская Россия, как я говорил, все русские концессии передала китайскому правительству. Но русская колония в Ханькоу, довольно большая и состоявшая в основном из белогвардейцев, сохранилась. До недавнего времени ее возглавлял бывший русский консул в Ханькоу. Его принимали власти, с ним считались. Он лихо разъезжал по «русскому кварталу» на рикше. К нашему приезду в связи с нормализацией советско-китайских отношений «консул» остался безработным, колония распалась, а ее обитатели резко разделились на два лагеря: молодежь, не разделявшая злобы отцов и приветствовавшая советских летчиков, и [40] старшее поколение матерых белогвардейцев. Они доживали свой век и были обречены, но все же шипели.

Третий день нашего пребывания в Ханькоу был отмечен крупным налетом японской авиации. Это было 31 мая, около 11 часов утра.

Мы в ожидании Н. В. Славина изучали материалы Сюйчжоуской операции. Раздался сигнал тревоги. Долго решали, стоит ли спускаться в убежище, а когда попали на крышу, было уже поздно. Мы захватили лишь конец воздушного боя. 18 японских бомбардировщиков в сопровождении 36 истребителей бомбили Ханьян и западную окраину Ханькоу. Были видны четыре очага пожара. Высоко в небе севернее Ханькоу стоял гул моторов. Понять, где там наши и где японцы, было невозможно. На наших глазах задымили четыре машины и резко пошли к земле.

После тревоги в гостиницу приехал Дратвин. Он сообщил, что в воздушном бою сбиты 12 японских истребителей и три бомбардировщика, о наших потерях он умолчал, да мы и не спрашивали. Китайские потери — два самолета.

— Ну что же, — продолжал Дратвин, — ваши назначения согласованы. Но окончательное утверждение кандидатур последует после просмотра списка Чан Кай-ши.

Михаил Иванович стал зачитывать список, расспрашивая каждого из нас, где и кем работали, где воевали во время гражданской войны.

Я назначался старшим советником при начальнике инженерных войск Ставки. Об остальных скажу позже, отмечу только, что дней за десять до нас прибыла небольшая группа советников во главе с полковником Иваном Прокопьевичем Алферовым, все они уже разъехались: часть в Сянтань, часть в Наньчан. Иван Прокопьевич получил назначение на должность старшего советника при штабе пятого военного района и уехал на фронт вместе с генералом Бай Чун-си. Это было в дни, когда войска выходили из окружения после боев под Сюйчжоу.

Рассказывая нам об этом, Дратвин как бы между прочим заметил:

— Группу Алферова Чан Кай-ши не принял, был в отъезде, в Лояне. Вам повезло: послезавтра в двенадцать часов он ждет вас в своей резиденции в Учане. И вообще, [41] послезавтра у вас большая нагрузка: в девятнадцать часов вы должны быть на банкете у военного министра Хэ Ин-циня, где некоторые из вас познакомятся с подшефными генералами. На банкете будут все начальники центральных управлений Ставки. Отъезд в части и явка на службу ориентировочно назначены на утро 5 июня. Учтите, что советники при центральных управлениях составят аппарат главного военного советника и будут жить в Учане. Вот и все, что я хотел сообщить вам. Теперь коротко отвечу на ваши вопросы.

Вопрос, собственно, был один. Мы попросили Михаила Ивановича ознакомить нас с внутриполитическим положением и расстановкой классовых сил в стране и в пределах возможного с военной экономикой.

Шла война с японскими захватчиками. Это была национально-освободительная война китайского народа с коварным и сильным врагом. Китай в то время был полуфеодальной, полуколониальной страной, слабой, раздробленной, опутанной множеством неравноправных договоров.

Страной фактически управлял гоминьдан, куда входили компрадоры, помещики-феодалы, банкиры, представители национальной и мелкой буржуазии. Главной фигурой в гоминьдане был Чан Кай-ши. Партия гоминьдан не была единой и раздиралась внутренними противоречиями.

Единственной партией, которая отстаивала интересы народа, была Коммунистическая партия Китая, которая в сентябре 1937 г. образовала Единый фронт с правящей партией гоминьдан, чем определила свое отношение к правительству Китайской республики и общему делу борьбы народа за суверенитет страны, за свободу и демократию.

В первый год сотрудничества Коммунистической партии с гоминьданом во взаимоотношениях между партиями в основном господствовал дух здравого смысла.

Внутриполитическое положение в стране было сложным. Но наша задача облегчалась тем, что патриотический подъем народа, его антияпонские настроения были настолько сильны, что ни один милитарист не смел открыто выступить против договора с СССР и соглашения о едином фронте между КПК и гоминьданом. [42]

Правительство Советского Союза оказывало большую всестороннюю и бескорыстную помощь китайскому народу в его справедливой борьбе за свою свободу и независимость. Это придавало нашему положению вес и значимость и одновременно накладывало на нас большую ответственность. Этим вопросам Михаил Иванович и посвятил свою беседу с нами.

Было уже за полночь, когда Дратвин покинул гостиницу. Но мы еще долго обсуждали те трудности, которые нам предстояло преодолеть.

Прием у Чан Кай-ши

2 июня в 12 часов вереница машин въехала во двор резиденции Чан Кай-ши. Нас сопровождали начальники отделов внешних сношений и по делам военных советников канцелярии Военного совета. Резиденция Чан Кай-ши располагалась во дворце хубэйского губернатора, построенном в чисто китайском стиле и обнесенном высоким каменным забором. У ворот, вдоль аллей парка, у входа попарно выстроились часовые — маузеристы личной охраны. Нас встретили личный секретарь верховного главнокомандующего Чэнь Бу-лэй, адъютант полковник Хуан и переводчик Чан Кай-ши — Чжан Цюнь. Кстати сказать, Чжан Цюнь всегда сопровождал Чан Кай-ши, присутствовал на всех переговорах и заседаниях Военного совета.

Чэнь Бу-лэй провел нас в обширный зал на первом этаже. Мы обратили внимание на скромность обстановки. По углам стояли круглые столики с легкими низкими креслами, у дверей — вазы со старинным орнаментом, а на стенах висело несколько картин, вышитых по шелку. Вот и все, если не считать длинного низкого стола, стоявшего как бы особняком почти у стены. На столе — вазы с фруктами, фужеры, десятка два бутылок.

В зале был генерал Хэ Ин-цинь — низкого роста, подстриженный бобриком, в золотых очках, подвижной и еще не располневший человек. Он пригласил к столу.

Распахнулась боковая дверь, и показался среднего роста человек, одетый в форму цвета хаки без погон, но с белой нашивкой с иероглифами над левым верхним карманом. Он шел медленно, сутулясь, прямо на нас. [43]

Сидевшие за столом Михаил Иванович и Хэ Ин-цинь поднялись, мы последовали их примеру. Чан Кай-ши подошел к столу, осматривая нас вопросительным взглядом. Поздоровался с каждым и пригласил сесть. Мы с интересом рассматривали этого человека, стоявшего во главе одного из крупнейших государств мира. Старческая походка, хотя ему был всего лишь 51 год, тщедушная фигура, облаченная в нарочито простой мундир, сухие руки, бегающие глаза. Если его встретить на улице, то за всемогущего цзунцая («распорядителя партии») принять нельзя.

Я сидел против Чан Кай-ши. Всматриваясь в его худое лицо с маленькими глазами и коротко подстриженными седеющими усами, в его медлительные движения, невольно думал, что от этого человека можно ожидать всего. Не повторит ли он 1927 год?

О Чан Кай-ши нам рассказывали, что он честолюбив, замкнут, не пьет, не курит, но женщин не избегает. Однако нельзя же было это считать серьезной характеристикой руководителя страны площадью в 9597 тыс. кв. километров, с населением в 460 миллионов человек. Между тем Чан Кай-ши был фигурой сложной и противоречивой. Мы не разделяли мнение тех, кто считал Чан Кай-ши вождем нации. Для этой роли у него не хватало ни знаний, ни, главное, твердых политических принципов. Он полностью порвал с революционными идеями Сунь Ят-сена и, пообещав народу свободу и равенство, помалкивал о том, опираясь на какие именно социально-политические идеи, собирается это осуществить.

Занимая пост главы государства, Чан Кай-ши по существу оставался военным среднего ранга. Он говорил с нами о приемах и формах вооруженной борьбы, о трудностях своей армии, о нехватке вооружения, об отсталых методах управления войсками, о слабой дисциплине и расхлябанности отдельных генералов. Он восхищался достижениями промышленного производства СССР, могуществом Красной Армии, благодарил Советское правительство за оказанную Китаю помощь и заверял, что дружба с Советским Союзом поможет Китаю одержать победу. Он просил присутствующих оказать максимальное содействие в реорганизации армии и обучении ее современным приемам и формам вооруженной борьбы. [44]

Чан Кай-ши с удовлетворением принял в ноябре 1937 г. на должность главного военного советника М. И. Дратвина, а в августе 1938 г. — А. И. Черепанова.

Перед тем как в феврале 1942 г. советские военные советники покидали Китай, Чан Кай-ши закончил книгу «Судьбы Китая». Говоря о прошлом страны, он не сказал правды об отношениях Китая с СССР и его руководителями. Обошел молчанием и ту роль, которую сыграли работавшие с ним советские военные советники.

Не говорить хорошего и избегать говорить плохое, манера держать двери открытыми «на всякий случай» — таков был стиль работы Чан Кай-ши. У специалистов военного дела и у советников Чан Кай-ши как государственный и военный деятель не пользовался ни доверием, ни авторитетом. И надо сказать, человеческая бдительность нас не подвела.

Михаил Иванович стал представлять нас. Чан Кайши после каждой фамилии качал головой и произносил короткое «хао», что означало согласие с назначением. Когда эта процедура была закончена, он предложил нам выпить из стоящих бутылок фруктовой воды, попробовать китайские фрукты и перешел к разговорам на общие темы: как мы летели, как нас принимали, как устроились в Ханькоу?

На вопрос, воевали ли раньше, мы ответили утвердительно. Большинство из нас были участниками гражданской и первой мировой войн. Было заметно, что это особенно понравилось Чан Кай-ши. Он высказал много похвал в адрес советских добровольцев и высоко оценил поступающую в Китай советскую технику. В заключение пожелал нам успехов и высказал надежду, что мы будем работать с китайскими генералами так же дружно, как работали наши предшественники.

— Прошу вас, — сказал Чан Кай-ши, — о всех расхождениях с генералами докладывать мне лично. Я готов принять каждого из вас.

Когда Чан Кай-ши утверждал положение о работе, правах и обязанностях советников, эту фразу он вписал в этот документ.

На этом знакомство с верховным главнокомандующим было закончено. [45]

Вечером состоялся прием у военного министра генерала Хэ Ин-циня. Нам впервые предстояло стать непосредственными участниками китайских церемоний и отведать китайские блюда. Но волновались мы не потому, что не владели куайцзами (палочками для еды) и не знали правил восточного этикета. Для европейца это было простительно. Нас беспокоило другое — как примут нас генералы, с которыми нам предстоит работать? Они только вчера расстались со своими друзьями из гитлеровской Германии, с которыми их связывали узы тесной дружбы, окрепшие в борьбе против компартии и крестьянского партизанского движения на протяжении доброго десятка лет.

У многих китайских генералов была еще свежа в памяти работа с советскими добровольцами Национально-революционной армии в 1924–1927 гг., и они не могли забыть те симпатии, которые проявляли китайские труженики к советским людям. Поэтому наше появление для китайских генералов означало не только новую военную школу, но и необходимость нового, по крайней мере внешне, подхода ко многим проблемам внутренней политики, хотя к этим вопросам мы и не имели прямота отношения.

Моя задача осложнялась еще и тем, что мне, как старшему группы, Дратвин поручил выступить с ответной речью. На мой вопрос, что говорить, Михаил Иванович сказал коротко: «Поблагодарите за прием». Дипломат я был «начинающий». Но поручение есть поручение. Решил текста заранее не готовить, а выслушать внимательно, что будут говорить в наш адрес. Все, кому приходилось выступать с переводчиком, знают, что пока идет перевод, есть время обдумать очередное предложение. На это, собственно, я и рассчитывал, собираясь выступать экспромтом.

Прием был организован в здании политуправления на Тайпин-род в Ханькоу. Когда мы вошли в зал, все китайские генералы были в сборе. Среди них начальник оперативного управления Сюй Юй-чэн, начальники департаментов: оперативного — Лю Фэй, разведывательного — Сюй Пэй-чэн, департамента ПВО — Хуан Чжэнь-цю, управления крепостями — Ма Цзинь-шан, Уханьского укрепленного района — Лоу, канцелярии Военного комитета — Хэ Яо-цзу; командующие: речной [46] обороной — Лю И-фын, ВВС — Цянь Да-цзюнь, инженерными войсками — Ма Цун-лю.

Пожалуй, наиболее полно было представлено политическое управление. Здесь были генерал Чэнь Чэн (правда, он представился нам как командующий войсками 9-го военного района), его заместители по политуправлению — гоминьдановец генерал Хуан Цзи-сян и видный деятель КПК Чжоу Энь-лай. В 1938 г. Чжоу Энь-лай также являлся заместителем начальника политуправления китайской армии и одновременно возглавлял постоянное представительство Пограничного района Шэньси — Ганьсу — Нинся при центральном правительстве Китая.

— Кто из вас был раньше в Китае и знает китайский язык? — обратился он к нам.

— В Китае раньше никто не был и языка не знаем.

— Ну, страшного ничего нет. Я уверен, что все трудности вы преодолеете. Желаю вам успеха!

Мы поблагодарили за ободряющие слова.

Из фронтовых генералов нам были представлены два командующих группами армий: Чжан Фа-куй, штаб которого находился в Синьяне, вблизи Ханькоу, и Се Яо, его части располагались в районе Наньчана. Эти войска составляли резерв Ставки и проходили боевую подготовку.

Мы сели за стол каждый «со своим» генералом. Началось знакомство, которое на первых порах заключалось в том, чтобы правильно усвоить произношение фамилии и чина друг друга. Я понял, что отныне я чжунсяо (полковник) гунчан бин (инженерных войск), гувэнь (старший советник).

Генералы прежде всего хотели выяснить, нет ли среди нас участников Восточных и Северного походов Национально-революционной армии. Это была пора мощного революционного подъема. Чан Кай-ши и многие из присутствовавших занимали тогда в Национально-революционной армии командные посты, а впоследствии предали интересы революции и трудового народа, изменили заветам Сунь Ят-сена. Советские добровольцы тогда, в 1927 г., вернулись на Родину. Для генералов встреча «со старым знакомым» была бы крайне неприятна. О событиях 1927 г. мы во время беседы не проронили ни слова. [47]

Бокалы налиты, куайцзы скользят и вываливаются из рук. Это вызывает улыбку соседей, и они стараются дать нам соответствующий «инструктаж».

Поднялся Хэ Ин-цинь. Я приготовился слушать сидевшего рядом переводчика. Что скажет нам эта лиса? Нам было известно, что во время Первого восточного похода он командовал первым полком НРА, а затем дивизией и корпусом в войсках, подчиненных Чан Кайши. Советником при нем во время всех трех походов был Александр Иванович Черепанов, рекомендации которого он воспринимал очень охотно. В то же время он ни разу не отверг противоречивых требований Чан Кайши, идущих вразрез с планами операций. «Эластичность» поведения Хэ Ин-циня была хорошо известна. Между тем в его речи, как нам казалось, должна была быть изложена программа нашей работы в войсках.

В то время я не думал писать мемуары и поэтому, к сожалению, не записал речь Хэ Ин-циня и сейчас вынужден положиться на свою память.

— Генерал говорит, — начал переводчик, — что рад приветствовать в этом зале офицеров русской армии, к которым он питает искреннее уважение. Он благодарит русское правительство за оказанную материальную помощь и присылку советников. Надеется, что эта помощь будет возрастать. «Вдвойне дает тот, кто дает скоро» (я крепко запомнил этот афоризм). Генерал думает, что вы будете работать дружно с китайскими генералами, ибо Япония враг не только Китая, но и России.

Итак, Хэ Ин-цинь выделял два вопроса: а) Япония — враг России и б) нужна большая помощь от России, может быть, даже действиями. Я подумал, что это говорится для моего соседа Михаила Ивановича Дратвина, а он как раз решил на банкете не выступать.

Перед тем как произнести ответную речь, я переспросил переводчика, правильно ли он перевел слова генерала «русская армия», «русское правительство».

Я подумал, надо «тонко» исправить эти выражения министра. И тут поднялся Чэнь Чэн.

Он был крупной фигурой в гоминьдановском руководстве, одним из приближенных Чан Кай-ши. Его речь также следовало внимательно слушать.

— Падение Сюйчжоу, — начал Чзнь Чэн, — не говорит о слабости нашей армии. Это наша стратегия. [48]

Дальше Чэнь много и пространно докладывал нам о преимуществах стратегии истощения врага, проводимой китайским генеральным штабом.

— Эта стратегия дает свои плоды — враг несет большие потери.

В обоснование этого тезиса были приведены поистине астрономические цифры.

— В дальнейшем, — продолжал Чэнь, — истощение врага будет проходить быстрее. Примером этому могут служить массовый переход на нашу сторону целых частей Маньчжоу-Го и войск монгольского князя Дэ-вана, а также успешные действия 8-й Народно-революционной армии. Китайская армия, опираясь на усилия всей нации, получает больше шансов нанести сокрушительный удар японской армии, и в этом нам помогает Советский Союз, о. чем свидетельствует ваше здесь присутствие.

В заключение он приветствовал прибытие советских военных советников в Китай и заявил, что будет рад встретиться с ними на работе.

Эта речь Чэнь Чэна с некоторыми изменениями была опубликована в печати без указания на то, перед кем она была произнесена. Мы же истолковали ее в том смысле, что Чэнь Чэн сходу хотел привить нам основы китайской военной «стратегии истощения».

Чэнь Чэн среди китайских генералов слыл знатоком военного дела, в недалеком прошлом занимал должность заместителя военного министра. Он был хорошо знаком с советскими советниками еще по работе в военной школе Вампу, по Восточным и Северному походам.

Мы и без Чэнь Чэна понимали, что другой стратегии китайское руководство избрать не могло — не позволяли военно-промышленная база, состояние армии, ее вооружение. Однако мы считали, что «стратегия истощения» не исключает наступательных операций на отдельных участках фронта уже в ходе первого периода войны, а что касается дальнейших периодов, то мы полностью отвергли «стратегию маневра пространством и временем». Это расхождение во взглядах послужило в дальнейшем основой разногласий между штабом главного военного советника и оперативным управлением. Банкет, однако, не место для дискуссий.

Подошла моя очередь говорить. Михаил Иванович легонько толкнул меня в бок. Я поднялся. Свою речь я [49] начал с выражения благодарности в адрес Хэ Ин-циня, Чэнь Чэна и присутствующих генералов за прием. Отметил, что советский народ и мы, как его представители, целиком и полностью стоим на стороне китайского народа в его справедливой борьбе против японских захватчиков и отдадим весь свой опыт и знания армии Китайской республики. Закончил я так: «Мы уверены, что многомиллионный китайский народ во главе со своими руководителями добьется победы. За победу китайского оружия, господа!».

Я старался подчеркнуть, что мы не просто русские, а советские люди и что борьбу решит народ во главе со своими руководителями. Имен я не назвал и предоставил им решить, кто имеется в виду.

Читатель, очевидно, знает, что китайские приемы, выдержанные в духе старых традиций, проходят пышно, со множеством различных яств и не меньшим количеством тостов. Так было и на сей раз. К концу банкета у многих генералов развязались языки, и они стали говорить о мощи советской армии, о прекрасной советской технике, о доблести советских добровольцев. Первые контакты были установлены.

Утром 3 июня мы покинули гостиницу и переехали в Учан в дома, расположенные на восточной окраине города и обнесенные каменным забором. Здесь обосновался штаб главного военного советника и квартиры советников центральных управлений Ставки.

Говорили, что вся эта усадьба, состоящая из четырех трехэтажных коттеджей в европейском стиле, принадлежала японцам. [50]

У входа нас ждал уже знакомый по встрече на аэродроме подполковник Лю Шэнь, который впоследствии не покидал нас при всех переездах в Чанша, Хэнъян, Гуйлинь и Чунцин. Лю Шэнь показал усадьбу, бомбоубежище, коттеджи, где было все — от полотенец до радиол и холодильников. В заключение он познакомил нас с многочисленным штатом прислуги. Я обратил внимание на вышколенных, подтянутых боев.

После осмотра усадьбы мы собрались в столовой, где был приготовлен завтрак для отъезжающих на фронт товарищей. При Ставке оставалась лишь небольшая группа. Машины уже стояли у подъезда, мы, по русскому обычаю, посидели минуту в молчании.

Наши товарищи распределились так: полковник Панин — в Синьпу к генералу Чжан Фа-кую, майор Ильяшов — в Наньчан к генералу Се Яо, полковник Васильев — в группу ударных дивизий, майор Белов — в 200-ю дивизию в Сянтань, полковник Алябушев — в штаб девятого района, артиллерист Ларин и связист Власов — в штаб пятого района (где уже работал полковник Алферов). Я называю здесь только фамилии старших советников, с каждым из них были связист, артиллерист и сапер.

В центре при оперативном департаменте оставались майор Чижов, при артиллерийской инспекции — майор Голубев, при департаменте ПВО — майор Русских, при крепостном управлении — военный инженер Батурин и при медицинском управлении — врач Журавлев.

Мы, оставшиеся в Учане, проводили товарищей до машин, расцеловали их, пожелали счастливого пути и успеха в боевой деятельности. Вот и скрылись машины [51] за поворотом. Они повезли наших друзей по незнакомым дорогам. Куда приведут эти дороги? Мы все волновались за благополучие и успех своих товарищей. С этими мыслями мы и вернулись в особняк, предназначенный для штаба главного советника. В здании нас ожидали переводчики, которые еще не были нам представлены.

Ко мне подошел молодой человек лет тридцати в форме офицера, но без погон и представился:

— Чэн Си-цзе.

— Очень хорошо. Давно Вас жду. Без переводчика как без рук. Где Вы изучали русский язык?

Надо сказать, что Чэн довольно хорошо владел русским и на мой короткий вопрос рассказал свою биографию, чему я немало был удивлен. Мне показалось, что Чэн с первой встречи хочет представиться просоветским человеком. Я не знаю, где он сейчас. Могу лишь сказать, что в то время мои подозрения были напрасны. Чэн честно выполнял свои обязанности и не боялся сказать советнику правду о гоминьдановском Китае и его разлагающейся верхушке. Многое, о чем говорится в моих мемуарах, записано с его слов.

Чэн житель Харбина. Перед войной окончил Харбинский политехнический институт, там же изучал русский язык. Женат. Жена находится в Харбине, он с ней переписывается и ожидает, что она скоро приедет в Ханькоу (!). Ехать придется через Тяньцзинь, Шанхай, Гонконг (Сянган), Кантон.

Как просто, подумал я, идет война, а люди из японского тыла прибывают без каких-либо помех в гоминьдановский тыл. Вот уж где раздолье для шпионов!

Надо сказать, что большинство переводчиков были харбинцами, бывшими служащими КВЖД, они прекрасно [52] говорили по-русски. Хуже знали русский язык переводчики из числа бывших студентов Университета Сунь Ят-сена в Москве и дипломатических работников. В социальном отношении группа была очень разношерстна: от мелкого служащего до помещика.

Большинство работали честно. Но были и проходимцы, не гнушавшиеся мелкими провокациями. Например, майор Чжан, переводчик школы ПВО, он же преподаватель русского языка, проявлял чрезмерное любопытство относительно советской авиации, тщательно следил за офицерами, которые общались с советником, и стремился скомпрометировать их. С явно провокационной целью он предлагал своему советнику «поближе познакомиться» с коммунистами, просил выучить его петь «Интернационал». Одним словом, это был шпик мелкого пошиба, и он получил достойнейшую отповедь. Такого рода переводчики со старанием работали на Дай Ли — начальника гоминьдановский секретной службы. Часто они заводили разговоры о коммунизме, о советской власти, о жизни в Советском Союзе. Интересовались, где мы служили, на какой должности, в какой части.

Некоторые сведения не представляли секрета, и мы охотно отвечали. В большинстве же случаев отделывались шутками.

Первый день работы с переводчиками мы решили посвятить уточнению военной терминологии, знакомству с картой и выяснению некоторых деталей наших взаимоотношений с департаментами. С этой целью все мы собрались в штабе главного советника и допоздна изучали уставы и обстановку по карте и оперативным сводкам.

Зашел Лю Шэнь и через переводчика объявил:

— Прошу в столовую на обед. Обед приготовлен из европейских блюд с русской закуской. Все ваши требования и желания будут выполнены.

Справедливость требует отметить, что Лю Шэнь сдержал свое слово, и внешне мы были окружены гостеприимством до конца нашей службы. Он не давал никакого повода подозревать, что он близкий сотрудник Дай Ли. Ходили слухи, что он прекрасно знает русский язык, но скрывает это.

Когда много лет спустя я смотрел кинофильм «ЧП», то вспомнил Лю Шэня. Герой фильма — начальник гоминьдановской контрразведки на Тайване — как будто [53] списан с Лю Шэня: чесучовый костюм, мухобойка в руках, заискивающие манеры в разговоре, слащавая улыбка, предупредительность, рост, овал лица — одним словом, все у этих двух лиц общее.

Мы знали, что Дай Ли не оставит нас без внимания, и для облегчения работы его агентуры условились чемоданы никогда не закрывать: пусть роются. Подручные Лю Шэня это заметили и пользовались нашей «оплошностью». Иногда это происходило не совсем чисто и пару раз служило предметом разговора с Лю Шэнем. Лю Шэнь быстро находил виновного и увольнял его. Этим все недоразумения исчерпывались. Таковы были наши будни. Может быть, об этом не стоило писать. Но читателю, очевидно, интересно знать не только о том, как мы работали, но и кем были окружены. Только поэтому я и уделил Лю Шэню столько строк.

Военный советник: долг и обязанности

Итак, приемы закончены, назначения получены. Мы с нетерпением ожидали встречи с подшефными генералами, офицерами и солдатами китайских вооруженных сил, за которыми еще со времен Сунь Ят-сена сохранилось наименование Национально-революционной армии (НРА).

Мало кто представляет себе, что военный советник — сложная и ответственная должность, к которой не готовила ни одна академия мира. Мы не составляли исключения: боевой опыт первой мировой и гражданской войн, академическая подготовка и опыт командования частями и соединениями говорили о наших возможностях как военачальников, но не о способностях военных советников.

Перед тем как приступить к работе, мы смутно представляли себе круг обязанностей советника и меру его ответственности. Опыт наших предшественников, работавших в Китае в 1924–1927 гг., обобщен не был, инструкции товарищей, напутствующих нас при отъезде, носили общий характер: «Мы интернационалисты и обязаны помочь народу, попавшему в беду».

Советские люди воспитаны в духе классовой солидарности, сущность которой раскрыл В. И. Ленин: «Интернационализм [54] на деле один и только один: беззаветная работа над развитием революционного движения и революционной борьбы в своей стране, поддержка (пропагандой, сочувствием, материально) такой же борьбы, такой же линии, и только ее одной, во всех без исключения странах»{1}. Верные этому ленинскому завету, мы понимали, что военный советник это не только военный специалист: общевойсковой командир, артиллерист, танкист, авиатор или инженер, но прежде всего проводник интернационалистской политики партии и Советского государства на международной арене. Здесь в Китае эта политика выражалась в разносторонней помощи китайскому народу в его борьбе с японским империализмом за суверенитет и независимость страны, за восстановление социальной и национальной справедливости, за свободу и демократию. Практическое осуществление этой политической установки обеспечивалось профессиональной подготовкой советника, о чем мы расскажем ниже.

Известно, что до 1938 г. китайское правительство приглашало военных, экономических, финансовых советников из Японии, Англии, США, Швеции, Италии и Германии. Все они, хотя и представляли разные военные и экономические доктрины, но в полуколониальной стране выполняли одну задачу: затормозить военное и экономическое развитие страны и поставить на службу империалистическим военно-промышленным комплексам природные богатства и людские ресурсы Китая и держать китайское правительство в зависимости и повиновении.

Как это делалось в военной области мы расскажем ниже, отметим только, что горький опыт Китая по использованию советников из капиталистических стран приобрел более общее значение и представил значительный интерес для стран, получивших независимость после второй мировой войны. Желание освоить современные методы промышленного производства, повысить урожайность продовольственных культур и решить сложнейшую проблему повышения обороноспособности — естественное стремление молодых стран. Но наивно предполагать, что империалистические страны, сотни лет угнетавшие народы колоний, на каком-то этапе передадут [55] накопленный ими опыт в промышленном производстве и в военном деле.

Неудивительно, что немецкие офицеры, которые по своей подготовке и знанию военного дела считались едва ли не лучшими в Европе, за десять лет работы в Китае не научили китайских генералов современным приемам и формам вооруженной борьбы и использованию на поле боя новой техники: танков, артиллерии, авиации. Они не позаботились об издании китайских уставов, а всю подготовку проводили по немецким и японским уставам 1910–1913 гг.; не учили офицеров-артиллеристов стрельбе с закрытых позиций, умалчивали о методах организации противотанковой и противовоздушной обороны, тормозили развитие военной промышленности.

«Стараниями» этих военных советников армия к войне не готовилась, а использовалась исключительно в карательных целях, для разжигания междоусобной борьбы. Все это ослабляло народное хозяйство, восстанавливало друг против друга население отдельных провинций и социальные группы, истощало страну, что как раз и требовалось империалистам. «Бойтесь желтых» — лозунг буржуазных националистов и расистов тех лет, которые ратовали за раздел Китая на зоны влияния и стремились не допустить роста могущества этой великой страны.

За десять лет своей деятельности немецкие советники не нашли времени отработать план оперативного развертывания и план боевых действий начального периода войны, не создали систему укреплений на важнейших операционных направлениях. Но зато с усердием, достойным лучшего применения, они доказывали китайскому Генеральному штабу, что нецелесообразно возводить укрепления в долине Янцзы — от устья до Уханя, хотя будущий противник и его намерения были давно известны. Еще в июле 1927 г. премьер-министр Японии вручил императору меморандум, в котором писал: «...чтобы покорить Восточную Азию, нужно покорить Китай. Для этого необходимо немедленно захватить Маньчжурию и Монголию...»

«Мукденский инцидент» и последовавшая за ним оккупация Маньчжурии положили начало выполнению планов, изложенных в меморандуме Танаки. За этим последовали захват провинции Жэхэ и северной части [56] провинции Хэбэй и, наконец, по соглашению Хэ Ин-цинь-Умэдзу от 2 июня 1935 г. Китай лишился суверенных прав на провинции Чахар и Хэбэй.

Все это были звенья в цепи хорошо продуманного плана, который проводился при молчаливом согласии так называемых демократических стран и Лиги наций. Таким образом за четыре года без серьезного сопротивления японская армия овладела Маньчжурией и рядом северных провинций.

Были выведены из строя 150-тысячная Дунбэйская армия Чжан Сюэ-ляна, войска провинции Жэхэ, часть хэбэйских войск.

Что делали в этой ситуации немецкие военные советники?

Они составляли для китайского генштаба планы отвода войск, а фактически помогали японцам занимать китайские провинции без единого выстрела. Пример достойный удивления: он говорит о больших возможностях военных советников и полном отсутствии ответственности.

Японо-китайская война 1937–1945 гг. началась как бы «случайно» в ночь на 7 июля 1937 г. В ту ночь японский караул, охранявший мраморный мост у Лугоуцяо, описанный еще Марко Поло и хорошо известный туристам, как место сбора экскурсий, не досчитался одного солдата. Командующий японским гарнизоном потребовал открыть ворота и «обыскать город», на что командир 219-го пехотного полка ответил категорическим отказом.

Командующий 29-й китайской армией, председатель Хэбэй-Чахарского политического совета генерал Сун Чжэ-юань в тот день в районе Пекина отсутствовал — он уехал в Цзянсу посетить могилу предков. Его заместитель — командир 37-й дивизии генерал Фэн Чжи-ань, настроенный антияпонски, поддержал решение Ваньпинского гарнизона и привел все части в боевую готовность. Японцы, узнав о решении Фэн Чжи-аня, предъявили ультиматум: вывести все части 132-й и 37-й дивизий на юг Хэбэя, подкрепив свои требования нападениями на китайские части у Ланфана и Гуананьмыня.

Японский солдат нашелся, но это не изменило намерений японцев.

Так инцидент у моста Лугоуцяо японские империалисты стремились превратить в большую войну — войну [57] за мировое господство и передел мира. Цели, которые преследует Япония, были ясны, но никто не ожидал, что слабый и разобщенный Китай окажет серьезное сопротивление.

Для немецких советников в Китае настал новый период работы: они должны были разрабатывать планы войны и операции против своего союзника по оси «Рим — Берлин — Токио». Игра приобретала открытый характер. Но генерал Фолькенхаузен, возглавлявший в те годы группу советников от вермахта, не собирался покидать страну, разыгрывая роль друга Китая. Неограниченные возможности и никакой ответственности — кредо советников, приглашенных из капиталистических стран в Китай, действовало и в военное время.

Было бы не объективно свалить все неудачи на фронте на военных советников. Были и истинные хозяева страны и армии, им — как говорят — и карты в руки, но все же советник, который в течение десяти лет готовил армию, передавал офицерскому составу свой опыт, должен нести определенную долю ответственности за неудачи.

За первый год войны японская армия продвинулась от моря на расстояние 1100 километров, от Шанхая до Хукоу — на 700 километров. И это произошло в условиях, когда китайская армия имела абсолютное превосходство в пехоте, 1500 орудий разного калибра, около 100 танков, 500 самолетов, 36 боевых кораблей военно-морского флота общим водоизмещением свыше 50 тыс. тонн. На стороне китайской армии были и моральные факторы: ненависть народа к врагу, сознание справедливости борьбы, подъем боевого духа.

Когда наша группа изучала в Китае причины столь стремительного отхода китайской армии, мы пришли к заключению, что оснований для этого было много. Главные из них:

1) устаревшее вооружение — особенно самолеты, танки, артиллерия и даже стрелковое оружие, которое «сплавлялось» западными державами Китаю из остатков оружия времен первой мировой войны и трофеев;

2) отжившая система организации войск: управления, комплектования и обучения, которая в общем-то соответствовала феодальному периоду развития военного дела; [58]

3) хотя китайская армия имела на вооружении танки, самолеты, большое количество артиллерии, китайские генералы «не заметили» изменений в приемах и формах вооруженной борьбы, вызванных появлением этой техники. Они держались за устаревшие постулаты ортодоксальной военной науки конца прошлого века, основанной на сомкнутом строе солдат, вооруженных винтовкой с примкнутым штыком, на использовании батальонов носильщиков и магазинной системы снабжения. Все это дорого обходилось стране — потери были колоссальные;

4) раздробленность страны, отсутствие военно-политического единства в армии и как следствие — слабость военно-промышленной базы.

Вскрывая причины поражения китайских войск, мы не делали особых открытий. Все это было хорошо известно немецким военным советникам, работавшим в Китае целых десять лет, но дело в том, что они были заинтересованы в сохранении и усугублении этих недостатков: только так можно было держать 500-миллионный народ в зависимости и повиновении.

Другой показательный пример роли советников — работа японских военных специалистов в Маньчжоу-Го. Вот как описывает бывший император Пу И работу своего советника, японского генерал-лейтенанта Есиока Ясунори: «Это был небольшого роста японец из Кагосимы, с выступающими скулами и усиками. С 1935 г. и вплоть до капитуляции Японии в 1945 г. он находился рядом со мной и вместе со мной был взят в плен Советской Армией... Каждая мысль Квантунской армии передавалась мне через него. Куда ехать на прием, кому отдавать честь, каких принимать гостей, как инструктировать чиновников и народ, когда поднять руку с бокалом, даже как улыбаться и кивать головой — все это я делал по указанию Есиока. С какими людьми я мог встречаться и с какими нет, на каких собраниях присутствовать и что говорить — во всем я слушался его. Текст моего выступления он заранее писал на бумаге на своем японизированном китайском языке».

Нет сомнения, что Пу И все это писал для оправдания своей беспомощности. Но картина, им нарисованная, не полна. Пу И — «император» со стажем: он трижды в жизни возводился на престол, Он прекрасно знал, что [59] ему как «сыну неба» положено делать и что за него делают советники и чиновники. Во всяком случае о своих протестах он нигде не упоминает. Карьера его, как известно, кончилась 19 августа 1945 г. на аэродроме в Мукдене, где он ожидал самолета, чтобы отбыть на Японские острова. Но случилось неожиданное не только для Пу И, но и для японцев: на аэродром приземлился советский десант, состоявший из войск 6-й гвардейской танковой армии во главе с начальником политотдела штаба Забайкальского фронта генерал-майором А. Д. Притула, который и взял в плен незадачливого императора и его свиту.

Так закончилась карьера последнего отпрыска династии Цин, правившей Китаем с 1644 по 1911 гг.

В своих мемуарах Пу И пишет:

«Япония начала войну на Тихом океане, и у нее недоставало военной силы. Было решено заменить японских солдат солдатами Маньчжоу-Го, которые воевали на фронтах Китая. И я на банкете для командного состава военного округа по бумажке читал: «Мы хотим жить и умереть вместе с Японией. У нас единая воля и решимость разгромить силы Америки и Англии...» Когда японская армия оккупировала в Центральном Китае какой-нибудь город, Есиока рассказывал о результатах боев, а затем велел встать вместе с ним и сделать поклон в сторону фронта, выражая тем самым соболезнование погибшим.

После падения Уханя, он посоветовал мне лично написать поздравление палачу Окамура, оккупировавшему город, а также послать поздравительную телеграмму японскому императору...»

Запоздалая исповедь Пу И хорошо показывает, на кого и как работали японские советники и чью волю они выполняли.

Мало чем отличались от немецких и японских американские военные советники, работавшие, например, в Южном Вьетнаме и Камбодже.

На примерах работы военных советников из капиталистических стран мы хотели показать, что военный советник это не только должность, но и комплекс качеств военного специалиста, определяемый его мировоззрением.

В мире капитала советник и его шефы исповедуют одну буржуазную философию, их объединяет не только [60] родство душ, но и боязнь прогресса, социальных изменений.

С середины 20-х годов нашего века в мире появился новый тип военного советника — воспитанного в духе идей марксизма-ленинизма, советника-интернационалиста, который отдает свои знания и опыт делу прогресса, делу освобождения народа от кабалы и иностранной зависимости, не требуя за свои знания вознаграждения. Вот почему появление советского военного советника в полуколониальной или развивающейся стране вызывает страх и гнев империалистического мира, который видит в этом подрыв своих устоев.

Вспомните появление наших советников в Китае в начале двадцатых, в конце тридцатых и в начале сороковых годов. Сколько было шума: советский советник это не военный специалист, а агент, который выполняет «особые» задания Коминтерна и Советского правительства, но ничего не смыслит в военном деле. Буржуазные политики, писатели и журналисты немало потрудились над «доказательством» этих небылиц.

Надо отдать должное тем руководителям революционно-демократических правительств, которые, преодолевая классовые предрассудки и сопротивление «доброжелателей», приглашали советников из Страны Советов. Одним из первых таких руководителей был великий сын китайского народа доктор Сунь Ят-сен.

С июля 1937 г. для китайского народа наступили годы суровых испытаний и борьбы за суверенитет и независимость страны. Плохо обученная и слабо вооруженная армия вступила в единоборство с сильным, коварным и хорошо вооруженным врагом — японским милитаризмом.

Центральное правительство понимало, что в этих условиях военные советники из страны — союзника Японии не могут быть полезны Китаю. От имени китайского народа правительство Китая обратилось к Советскому правительству с просьбой оказать помощь вооружением и военными специалистами.

Советские люди, воспитанные в духе ленинских идей пролетарского интернационализма, отправлялись в Китай не ради наживы или — как утверждают пекинские пропагандисты — приобретения боевого опыта. Мы ехали в Китай, движимые чувством пролетарской солидарности [61] с народом, подвергнувшимся неспровоцированной агрессии. Мы ехали, чтобы оказать помощь народу, борющемуся за свободу и независимость, за суверенитет и демократию. Долг призывал советников вложить в свою работу все свое военное мастерство и знания.

Я вспоминаю подвиг молодого летчика-истребителя Сергея Смирнова, погибшего в воздушном бою под Наньчаном. В Москве у него остались жена и дочь, которой не исполнилось и года. Летчик-бомбардировщик Г. А. Кулишенко, которого хорошо знают в Китае, погиб 14 августа 1939 г. в неравном бою под Уханем. У него остались жена и двое детей. В конце 1939 г., отражая налет японских бомбардировщиков на Чунцин, пал смертью храбрых замечательный летчик — командир истребительной эскадрильи Н. Рахманов. Свыше двухсот наших товарищей погибли тогда в Китае.

Нет, это не счет, а напоминание о нашем бескорыстии. Об этом свидетельствуют и оставшиеся в живых. Автор этих строк, покидая Родину, также оставил в Новосибирске жену и дочь. Семьи были у всех военных советников, находившихся в Китае, и ни один из них не изменил долгу интернационалиста ради семейного уюта. С войной не шутят.

Приглашая советских военных специалистов, Чан Кай-ши прекрасно знал уровень их подготовки и их моральные качества по работе в 1924–1927 гг. и понимал, что появление советников из СССР не только приведет к принятию новой военной доктрины, но и вызовет необходимость по-новому решить ряд внутренних проблем, и прежде всего проблему взаимоотношений между КПК и гоминьданом. Разумеется, внутриполитические проблемы в компетенцию военных советников не входили. [62]

Но любое решение, связанное с боевыми действиями войск на фронте, зависело от взаимоотношений между КПК и гоминьданом, и мы должны были учитывать это.

Сложностей, которые возникали у нас в процессе работы, было много. Речь, разумеется, идет не только о военных вопросах, но и о непривычной для нас обстановке в стране, в провинции, волости. Именно умение понять эту обстановку и приспособиться к ней определяло наши взаимоотношения с генералами и представителями местной власти.

Вот первая проблема. Мы давали советы генералам-феодалам, которые имели свое представление о социальном устройстве страны, об экономике и военно-политических задачах вооруженной борьбы с Японией. В своем большинстве это были представители китайской знати, воспитанные в закрытых колледжах и получившие военное образование в академиях США, Германии, Японии, Англии.

Надо было во что бы то ни стало сочетать требования генштаба, политические установки ЦК КПК и в то же время интересы феодалов-милитаристов, которые имели свои войска и обороняли свои провинции. Свести весь клубок противоречий к однозначному решению — дело невозможное. Мы неизменно выслушивали всех, а свои предложения разрабатывали в соответствии с долгом и совестью в интересах китайского народа. Именно это делало наши предложения целеустремленными и соответствующими обстановке.

Опыт показал, что советник в какой-то мере должен быть и дипломатом: не спешить, советы давать только на основе фактов, подтвержденных документами и оправданных историческим опытом. Нужно быть и психологом: заботиться о престиже собеседника, предвидеть его намерения.

Вторая проблема — немалый разрыв в воинских званиях. К примеру: советником при командующем 1-м военным районом генерале Вэй Ли-хуане работал майор М. А. Щукин, при командующем 3-м военным районом генерале Се Яо — майор М. М. Матвеев. В ряде мест советниками были капитаны. Согласитесь, не каждый генерал сразу примет предложения советника-капитана, если даже эти предложения отлично обоснованы и безупречно сформулированы. [63]

Китайские генералы заботились прежде всего о своем престиже, сохранении авторитета. «Потеря лица» считалась непоправимым позором. В практике нашей работы предложения «капитанов» иногда изучались так долго, что острота ситуации пропадала. Предложения устаревали, зато «престиж генерала» оставался незыблемым. Запомнились два таких случая: в июле 1938 г., при высадке японцами оперативного десанта в Гутане, и в 1940 г., когда они повели наступление на Ичан. Правда, некоторые китайские генералы свою подготовку расценивали объективно. Генерал Лю Фэй в разговоре с автором этих строк заявил: «Наш командир бригады по уровню подготовки сравним с вашим сержантом». Это был комплимент в наш адрес, но не далекий от истины.

Другой вопрос — возрастной барьер. Советниками были капитаны и майоры 25–30 лет, подполковники и полковники 35–40 лет. Генералу, с которым работал советник, как правило, было 55–70 лет. Старость традиционно почитаема в Китае даже вне зависимости от чинов и должностей. Игнорировать этот барьер мы не могли и преодолевали его при помощи скромности, простоты в обращении и внимательности, что действовало безошибочно. Мы понимали, что разрушение возрастного барьера было бы связано с вторжением в сложную область установившихся веками традиций конфуцианского учения и поэтому соблюдали осторожность и такт. Надо прямо сказать, мы скоро нашли общий язык и установили деловой контакт со своими «подшефными» и за все время работы в Китае не было ни одного случая размолвки из-за ущемленного самолюбия генералов. Наши предложения со вниманием изучались и с незначительными изменениями проводились в жизнь. Это был показатель боевого содружества советников с китайской национальной армией, доброго согласия и взаимопонимания.

Третья проблема, с которой столкнулись все советники, — «языковый барьер». Мне сначала показалось, что китайский язык не так уж труден. Выучить 500–800 иероглифов под силу каждому. Другого мнения был наш общий друг — переводчик посла Илья Михайлович Ошанин, ныне доктор филологических наук, профессор, автор китайско-русского словаря. Он утверждал, что в [64] китайском языке свыше 50 тыс. иероглифов и что военный советник должен знать до 5000. Мы знали иероглифов 50. Конечно, с таким словарным запасом далеко не уедешь.

Совершенно очевидно, что знание языка страны — одно из непременных условий при подборе советников. Язык сближает с народом, повышает качество выполняемой советниками работы и, что немаловажно, — исключает возможность искажения фактов и выводов при переводе.

Мы по-разному преодолевали этот барьер, иногда используя язык-посредник: в наших академиях офицеры изучали английский, немецкий, французский, как и многие китайские офицеры. Я, например, часто прибегал к немецкому языку, который среди китайских офицеров был довольно распространен. Широко применялись схемы, чертежи, диаграммы.

Совершенно очевидно, что вдобавок ко всему сказанному советский военный советник должен был обладать высокими личными качествами: быть деятельным, изобретательным, тактичным, вежливым и аккуратным в работе, волевым и настойчивым при проведении в жизнь своих предложений.

Само собой разумеется, что советник должен иметь солидную оперативно-тактическую подготовку, знать организацию армии, в которой он работает, и армии ее противника; изучить военно-промышленный потенциал страны и противника; быть в курсе достижений современной военной техники и ее возможностей.

Наша группа военных советников, работавшая в Китае с декабря 1937 г. по март 1942 г., была не первой и не последней в дружественных странах, которые хотят воспользоваться нашим опытом. Наша военная молодежь должна помнить, что прошлое не скрывается за поворотом — оно учитель будущего и с этой точки зрения наш опыт не должен быть забыт.

Когда мы приступили к работе и знакомились с положением дел на фронте и в войсках, китайские генералы прежде всего вспоминали о том, как при ближайшем участии советских советников громили милитаристов в 1-м и 2-м Восточных походах, а также в Северном походе. И уж потом констатировали свои неудачи в начале текущей войны: большие потери в живой силе и технике, [65] сдачу целых провинций и отступление там, где превосходство было на стороне китайцев.

«Мы мирная страна, — говорили генералы, — чужого не хотим, к войне не готовились и поэтому в военном отношении отстали», или: «Военный потенциал Японии и возможности ее промышленности, по сравнению с китайской, — колоссальны. Это дало возможность японскому милитаризму создать и вооружить армию, военно-морской флот и авиацию такой силы, перед которой трудно устоять... Хорошая подготовка войск и офицерского состава заранее определили успех Японии и наше поражение... Мы вынуждены отходить, маневрируя пространством и временем».

Все объяснения Хэ Ин-циня, Бай Чун-си, Лю Фэя, Чжан Фа-куя мы выслушивали с большим вниманием, соглашаясь, что перечисленные факторы играют существенную роль в военных возможностях стран и армий. Однако война — явление социальное, и трудности, переживаемые китайским народом, непосредственно были связаны с поисками выхода из нужды, зависимости от иностранных государств и раздробленности страны.

Забегая вперед, хочу отметить, что за заслуги в укреплении дружбы между народами и оказание помощи китайскому народу в его борьбе за независимость, Советское правительство наградило всех военных советников орденами СССР. Они были также награждены орденами Китайской республики. Эти награды советники рассматривали, как оценку их участия в разработке операций и мероприятий по укреплению Народно-революционной армии, их вклада в борьбу китайского народа за суверенитет, свободу и демократию. [66]