Осинторфская эпопея

В 1942–1943 годах мне несколько раз доводилось встречаться с Гавриилом Григорьевичем Омельченко. До войны этот опытный инженер-коммунист работал директором [184] торфозавода в рабочем поселке Осинторфе, расположенном примерно в пятидесяти километрах от Витебска, почти у самой железнодорожной магистрали Минск — Смоленск. Когда сюда пришли фашистские войска, Гавриил Григорьевич стал во главе созданного им партизанского отряда. Сначала его отряд действовал самостоятельно, а затем влился в бригаду «Дяди Кости». По заданию Витебского обкома партии Омельченко не раз бывал в Осинторфе, поддерживал тесную связь с местными подпольщиками, помогал им. От него мы узнали много интересных подробностей о героической деятельности молодых патриотов.

— В Осинторфе с первых дней оккупации существует подпольная организация во главе с бывшим секретарем комсомольского комитета завода Станиславом Шмуглевским. Хлопец что надо, — с восхищением рассказывал Г. Г. Омельченко. — И вся его команда под стать вожаку, боевые ребята. Комиссаром у них Евгений Романович Вильсовский. До войны был учителем, на фронте — политруком. Попал в плен, бежал из лагеря, пытался перейти линию фронта, чтобы вернуться в Красную Армию, но не сумел: неподалеку от Осинторфа был ранен. Так и остался в поселке. Живет на правах родственника, вернувшегося из Красной Армии, «не желающего» воевать против «освободителей» — фашистов. Вильсовский — хороший конспиратор. Знает немецкий язык, пользуется у местных оккупационных властей доверием. Подпольщики всячески тормозят работу предприятия, совершают диверсии. Одновременно ведут активную пропаганду среди населения. Нам они хорошо помогают в разложении батальона «русской национальной армии». Одним словом, надежные ребята.

Подпольная комсомольская организация в Осинторфе возникла в самые тяжелые месяцы 1941 года. Захватившие поселок гитлеровцы объявили, что будет казнена партизанка. К месту казни они согнали почти всех жителей. Были здесь и молодые парни и девушки: Станислав Шмуглевский, Мария Макаренко, сестры Людмила и Вера Букатик, братья Михаил и Евгений Теленченко, Георгий Третьяков.

Когда казнь незнакомки свершилась и народ стал расходиться по домам, Люда Букатик спросила у Шмуглевского: [185]

— Как будем дальше жить, секретарь? Останемся наблюдателями или начнем бороться?

— Надо подумать, осмотреться, — сказал, смутившись, Станислав, хотя мог бы ответить определенно. Ведь именно ему, уходя в лес, Г. Г. Омельченко дал задание создать небольшую подпольную группу. Но он понимал, что отобрать нужно самых надежных. Поэтому и проявлял такую осторожность.

10 августа 1941 года комсомольцы решили устроить вечеринку. Собрались у сестер Букатик. Квартира у них большая, есть где потанцевать.

Во время первого вальса Люда Букатик, внимательно вглядываясь в лицо Шмуглевского, как и прежде, в упор спросила:

— Как будем дальше жить, секретарь?

Теперь Станислав уже знал, что ей ответить:

— Сейчас узнаешь, — сказал он Люде и, подняв руку, пригласил всех к столу.

...Шмуглевский коротко рассказал о задании Омельченко. Все решили — пора действовать. Руководителем подпольной группы единогласно избрали Станислава. В группу вошли Василий Огурцов, Вера и Люда Букатик, Маша Макаренко, Георгий Третьяков, Михаил и Евгений Теленченко, Петр Климович, Эдуард Малахович, Валентина Бугаева, Таня Тимошенко, Надя Прокопенко. Все они хорошо знали друг друга.

Договорились прежде всего обзавестись оружием. Это нетрудно было сделать: там, где недавно шли бои, осталось немало винтовок, пулеметов и патронов.

Через несколько дней Станислав Шмуглевский встретился с Евгением Романовичем Вильсовским. Вместе они обсудили план первой операции.

К тому времени обстановка в поселке стала очень напряженной. Назначенные фашистами бургомистр Трублин, начальник полиции Скворчевский и писарь управы Пекарь не давали людям ни минуты покоя. Они рыскали по домам в поисках раненых красноармейцев, избивали и грабили жителей, гнали всех без исключения на работу, чтобы быстрее восстановить торфозавод и электростанцию, питавшую энергией Оршу, Витебск, Могилев.

— Нужно уничтожить предателей, — сказал Вильсовский. — Только действуйте осторожно. [186]

Комсомольцы-подпольщики, не долго думая, устроили засаду напротив управы. Там частенько пировали по вечерам Трублин, Скворчевский и Пекарь. Четверо смельчаков — Станислав Шмуглевский, Петр Климович, Михаил и Евгений Теленченко залегли с ручным пулеметом в кустах смородины. Ждали до полуночи. Вот наконец в окнах управы погас свет и на крыльце появились три покачивающиеся фигуры. Тишину прорезала длинная пулеметная очередь. От крыльца донеслись истошные вопли.

Братья Теленченко, схватив пулемет, быстро вскочили в подъезд своего дома, который находился рядом. Шмуглевский и Климович садами и огородами пошли к себе в Третий поселок.

На первый взгляд все обошлось благополучно. Из трех предателей Пекарь был убит, Скворчевский тяжело ранен. А главное — стрелявших никто не заметил.

Но вот на следующий день в Осинторф приехали гестаповцы и начали повальные обыски. Обнаружив недалеко от дома, где жили Теленченко, несколько стреляных гильз, они арестовали обоих братьев.

Подпольщики знали, что эти ребята неспособны выдать товарищей. И все же тревожились: а вдруг не выдержат пыток. Но уходить тоже было нельзя: сразу выявится весь состав группы. Оставалось одно — ждать.

Миша и Женя выдержали пытки палачей. Взяв всю вину на себя, они не назвали больше ни одного подпольщика. Ничего не добившись, гитлеровцы 20 сентября 1941 года расстреляли мужественных комсомольцев.

Этот трагический случай послужил серьезным уроком для молодых подпольщиков. Они поняли, что при проведении любой операции нужно учитывать все до последней мелочи. Е. Р. Вильсовский объявил Шмуглевскому выговор и предупредил, что если он еще раз проявит такое легкомыслие, то будет отстранен от руководства группой.

Вскоре был создан штаб подпольщиков. В него вошли Станислав Шмуглевский, Людмила Букатик, Василий Огурцов и коммунист Евгений Вильсовский. Штаб принял решение: комсомольские собрания больше не проводить; вновь принятые в организацию должны знать только тех, кто их привлек к подпольной работе; каждый подпольщик обязан беспрекословно соблюдать [187] все требования дисциплины и конспирации; боевые и диверсионные задания члены организации будут получать только от членов штаба.

Евгений Романович Вильсовский стал идейным наставником и самым близким другом комсомольцев. Смелый, решительный, он, когда требовалось, первым шел на риск. Но, как более опытный боец, всячески оберегал своих молодых друзей, требовал, чтобы в их действиях не было излишней горячности, беспечности, самонадеянности. Знание немецкого языка помогло Евгению Романовичу занять довольно видную административную должность, войти в доверие к оккупантам и, не вызывая подозрений, руководить подпольной работой.

Комсомольская группа продолжала расти. В конце 1941 года в нее вступили Михаил Прудников, Зина Варламова, Иван Еременко и Михаил Пархоменко. «Новички» быстро приобщились к диверсионной работе на торфозаводе: выводили из строя привезенные из Германии новые торфонасосные машины, моторы и другое оборудование.

На территории Четвертого поселка Осинторфа фашисты устроили лагерь для военнопленных, огородив его несколькими рядами колючей проволоки. Днем они под сильным конвоем пригоняли пленных убирать торф. Мише Прудникову, Ване Еременко и Мише Пархоменко, работавшим на сушке и уборке торфа, удалось однажды переброситься несколькими словами с бывшим лейтенантом Красной Армии Ереминым.

— Помогите нам, ребята, бежать из плена, — попросил он.

Члены штаба стали готовить такую операцию. Миша Прудников подружился с одним украинцем, который по принуждению оказался полицаем и теперь вместе с гитлеровцами охранял лагерь. Желая помочь подпольщикам, он ежедневно сообщал Мише пароль.

24 февраля 1942 года осинторфские подпольщики передали Еремину и его товарищам план действий и несколько ножниц для резания проволоки. Решено было снять немецкого часового, охранявшего лагерь с северной стороны, сделать в проволочных заграждениях проход и вывести через него военнопленных.

Вечером, в условный час, Евгений Романович Вильсовский, переодетый в форму немецкого офицера, направился [188] к посту под видом проверяющего караулы. Назвав пароль, он подошел к немецкому часовому и прикончил его. Станислав Шмуглевский и другие участники операции начали быстро делать проход в проволочном заграждении. Идя им навстречу, с такой же поспешностью резали проволоку военнопленные...

Так комсомольцам удалось освободить из лагеря тридцать одного человека. Всю группу военнопленных во главе с лейтенантом Ереминым они отвели в заранее условленное место — в забытую всеми, полуразвалившуюся хату лесника. Там освобожденные узники жили около трех недель, пока не окрепли. Как только они набрались сил, комсомольцы передали им спрятанное в лесу оружие, и военнопленные ушли искать партизанский отряд.

Большой переполох в осинторфском гарнизоне вызвала еще одна операция, успешно проведенная молодежной подпольной группой, — поджог барака, в котором жили офицеры полка, прибывшего из-под Москвы на переформирование.

Было это в марте 1942 года. Станислав Шмуглевский и Петр Климович темной ночью пробрались с двумя канистрами бензина в самый центр вражеского гарнизона. Часовых в поселке было мало, да и те находились далеко от офицерского барака. Подпольщики приперли снаружи двери, облили стены бензином, подожгли и бросились бежать к карьерам гидроторфа. Пламя быстро охватило деревянное строение. Со всех сторон загремели беспорядочные выстрелы, но Шмуглевский и Климович были уже в безопасности. На следующий день стало известно, что во время пожара двенадцать вражеских офицеров получили сильные ожоги и отправлены в госпиталь.

Весной 1942 года в Осинторфе появилась большая группа офицеров, носивших какую-то неопределенную военную форму: полусоветскую, полунемецкую. Все они почти без акцента говорили по-русски.

Подпольщики решили узнать, что это за люди, с какой целью они приехали в Осинторф. Недели через две им удалось установить фамилии некоторых загадочных незнакомцев. А еще некоторое время спустя по поселку поползли слухи: фашисты прислали белогвардейских офицеров формировать из военнопленных «русскую национальную армию». [189]

К концу июня в «армии» уже насчитывалось около семисот солдат. Жители Осинторфа называли их «новобранцами-националистами».

— Надо прощупать «новобранцев», узнать, чем они дышат, — решили члены штаба подпольной организации.

Эту задачу взяли на себя девушки: Валя Бугаева, Люда и Вера Букатик, Зина Варламова, Маша Макаренко, Таня Тимошенко, Надя Прокопенко, Наташа Нольберт. Встречаясь с «новобранцами» то на улице, то на танцах и вечеринках, они, как бы между прочим, заводили разговор о войне, о немцах-оккупантах, о Красной Армии и постепенно выясняли настроения солдат.

Эти разговоры были однако случайными. Требовалось установить с «новобранцами» более тесные связи, узнать, нет ли среди них желающих перейти к партизанам.

Вскоре подвернулся удобный случай. Штаб «РНА» объявил о наборе поваров, официанток и уборщиц. Е. Р. Вильсовский посоветовал некоторым девушкам устроиться туда на работу. Люда Букатик стала телефонисткой в гарнизоне Центрального поселка. Валя Бугаева пошла «трудиться» в солдатскую столовую. Теперь штаб подпольщиков получил возможность узнать о личном составе «РНА» гораздо больше, чем прежде.

Работая в столовой, Валя познакомилась с одним из «новобранцев», который, как ей казалось, больше других тяготился своим положением «гитлеровского солдата». Он назвался так, как числился в лагере военнопленных, — старшим лейтенантом Базыкиным (настоящая его фамилия Лебедь Яков Гаврилович). Старший лейтенант рассказал Вале о себе: в бою под Брестом был тяжело ранен, попал в плен; в «РНА» согласился пойти с единственной целью, чтобы вырваться из лагеря военнопленных, получить в руки оружие и снова начать борьбу против оккупантов.

Чтобы проверить Базыкина-Лебедя, штаб группы через Валю попросил его составить план гарнизона с указанием системы расположения огневых точек. Он выполнил задание. Тогда ему поручили подготовить как можно больше солдат «РНА» к переходу в партизанский отряд. Желающих сбежать от фашистов только в [190] гарнизоне «Москва», где служил Базыкин-Лебедь, набралось более ста человек. Немало их было в гарнизонах «Урал» и «Байкал».

Встал вопрос: где найти партизан, чтобы сразу отправить к ним освобожденных людей. Подпольщики тогда еще не имели с ними связи. Штаб поручил Василию Огурцову и Тане Тимошенко поговорить с жителями окрестных деревень: может быть, удастся напасть на партизанскую тропу.

Первой удалось встретиться с партизанами Маше Макаренко. Это произошло в деревне Озерки, Дубровенского района, километрах в тринадцати от Осинторфа. На следующий день туда отправился Шмуглевский. Ожидавший его партизанский связной проводил Станислава на базу. Там, в лесу, возле деревни Шеки, подпольщик встретился с «Дядей Костей» — командиром партизанской бригады Константином Сергеевичем Заслоновым и бывшим директором торфопредприятия Гавриилом Григорьевичем Омельченко.

Заслонов и Омельченко внимательно выслушали рассказ комсомольца о деятельности подпольной организации, подробно расспросили о настроениях личного состава подразделений «новобранцев-националистов».

— А теперь слушайте и запоминайте, — сказал командир бригады Шмуглевскому. — «Новобранцев», которые согласились перейти к партизанам, мы примем. Так и передайте им. Мою фамилию не называйте, о нашей встрече тоже ничего не говорите. Сообщите лишь, что партизаны готовы принять их. Работу по разложению «РНА» продолжайте. Одновременно вам нужно более активно заняться сбором сведений о вражеских войсках и их передвижении. Выделите разведчиков и поручите им ежедневно подсчитывать число эшелонов, проходящих по дороге Орша — Смоленск к фронту и обратно. Нам очень нужны сведения и о характере военных грузов, и о результатах диверсий на железной и шоссейных дорогах. Кстати, у вас есть знакомые на станции Осиновка? — неожиданно спросил Шмуглевского Константин Сергеевич.

— Есть... То есть были, — растерянно ответил Станислав. — Сейчас не знаю, там ли они...

— Ну, если не знаете, тогда я познакомлю вас с двумя замечательными девушками. Они со станции. [191]

Константин Сергеевич тут же велел ординарцу позвать осиновских девчат, а когда они пришли, улыбаясь сказал:

— Знакомьтесь. Это ваши землячки Женя Нефедова и Нина Шаланда! Женя — руководитель подпольной группы молодежи на станции Осиновка. Вам необходимо действовать вместе. Так будет лучше... А теперь возвращайтесь домой. Дорогой обо всем договоритесь.

Попрощавшись с партизанами, Шмуглевский, Нефедова и Шаланда направились в сторону Осинторфа. Озерковский лес приветливо шумел над ними вершинами стройных сосен и елей.

По дороге Женя рассказывала о себе и о своих друзьях. После окончания института она стала работать учительницей во 2-й Минской средней школе. Одновременно увлеклась верховой ездой — окончила кавалерийскую школу, научилась метко стрелять.

После оккупации Минска вернулась к родителям, которые живут на станции Осиновка.

Нет, она не готовилась стать подпольщицей. Стрельбой и верховой ездой увлеклась потому, что это было модно. А тут вдруг грянула война... Эвакуироваться Жене не удалось. Оставалось одно — вернуться к родителям в Осиновку, подобрать товарищей и начать борьбу с оккупантами. Но как? Посоветовалась с двумя-тремя комсомольцами, бывшими старшеклассниками Осиновской школы. На первый случай решили заняться распространением сводок Советского Информбюро. Надеялись достать радиоприемник.

Вначале группа была небольшой. В нее входили: Женя Нефедова, Нина Шаланда, Иван Печкуров, Демьян Потягов, Николай Никитенко. В августе 1941 года молодые подпольщики связались с партизанами, вернее, с вышедшей из окружения небольшой группой бойцов и командиров воинской части. Представитель этой группы посоветовал комсомольцам:

— Запасайтесь оружием и боеприпасами. А нам поможете достать бинты и лекарства.

Подпольщики выполнили его просьбу. При очередной встрече с красноармейцами Женя передала бойцам привезенные из Орши бинты и медикаменты. А через некоторое время комсомольцы переправили в лес оружие и боеприпасы, собранные на местах недавних боев. [192]

Позднее, когда красноармейская группа, пополнившись местными жителями, превратилась в партизанский отряд, осиновские комсомольцы стали получать оттуда листовки и сводки Советского Информбюро. Где они печатались, ребята не знали. Однажды представитель партизан сказал: «В Осинторфе гитлеровцы начали формировать из советских военнопленных антисоветскую часть. Надо помешать им».

Несколько раз по его заданию осиновские комсомольцы расклеивали листовки в той части поселка, где располагались «новобранцы».

Внезапно связь с партизанами оборвалась. Видимо, отряд срочно перебазировался. Разыскивая его, Женя и Нина пришли в деревню Озерки. От местных жителей узнали, что в окрестных лесах появился другой отряд, которым командует К. С. Заслонов. Вскоре молодым помощникам удалось встретиться с самим партизанским командиром. Константин Сергеевич внимательно выслушал их и посоветовал активизировать работу по разложению подразделений «РНА».

Вскоре по его заданию Женя Нефедова устроилась работать переводчицей у начальника железнодорожной станции Осиновка — толстого, флегматичного немца лет шестидесяти. По вечерам она тайно встречалась с партизанским связным, чтобы передать ему расписание поездов на следующие сутки и другую информацию.

...После встречи Шмуглевского и Нефедовой у К. С. Заслонова Осиновская и Осинторфская подпольные группы начали действовать совместно. Главное внимание они по-прежнему уделяли разъяснительной работе среди солдат «РНА». С каждым днем росло число «новобранцев», желающих перейти к партизанам.

Штаб бригады Заслонова разработал план нападения на гарнизон антисоветского формирования «Москва». В этой операции большая роль отводилась группе самих «новобранцев» во главе со старшим лейтенантом Лебедем-Базыкиным. Они должны были обезоружить колеблющихся и вместе с подпольщиками помочь партизанам захватить склады с оружием и боеприпасами. За несколько дней до начала операции К. С. Заслонов вызвал Станислава Шмуглевского в лес и сказал:

— Намеченный план ликвидации гарнизона «Москва» пока откладывается. Сообщите об этом старшему [193] лейтенанту Лебедь. Передайте ему также мою записку. В письме Константина Сергеевича говорилось: «Дорогой товарищ! Приходит конец фашизму, близится его погибель. Я прошу в любое время, удобное для Вас, явиться ко мне для личных переговоров. Заверяю Вас и даю честное слово партизана, — идите абсолютно спокойно, не беспокойтесь за последствия. Никто Вас и пальцем не тронет.

...Время встречи, место встречи устанавливайте Вы, Я благосклонно полагаюсь на Вашу честность и справедливость.

С приветом комбриг Заслонов».

Через несколько дней Яков Гаврилович Лебедь вместе с Шмуглевским явился в деревню Шеки. Там их ждал Константин Сергеевич.

Поговорив с Заслоновым, Яков Гаврилович возвратился в гарнизон радостный и возбужденный. На следующее утро он попросил направить его роту в лес на заготовку дров. Его просьба не вызвала подозрения у командования «РНА»: этим занимались поочередно все подразделения.

И вот сто семнадцать вооруженных «новобранцев» с песней направились к лесу. По пути они прихватили с собой пятьдесят ручных пулеметов, заранее спрятанных в кустарнике.

Шмуглевский, как было условлено, ожидал роту Лебедя у «Сухой гряды», километрах в пяти от Осинторфа. Оттуда он провел бывших «новобранцев» в деревню Озерки, где они встретились с партизанами. Константин Сергеевич Заслонов обратился к прибывшим с небольшой речью. Он призвал их до последней капли крови сражаться с ненавистным врагом.

Рота Я. Г. Лебедя была включена в состав партизанской бригады. Заслонов поблагодарил Шмуглевского и членов подпольной группы за четкое выполнение задания. Затем Константин Сергеевич сказал, что в дальнейшем все указания группа Шмуглевского будет получать от командира партизанского отряда Омельченко.

Когда Шмуглевский завел разговор о переходе подпольщиков в партизанскую бригаду, Константин Сергеевич заметил:

— Я понимаю, друзья, что вам не терпится встретиться [194] с врагом в открытом бою. Но пока вы нужнее в Осинторфе.

Антифашистская пропаганда продолжалась. Теперь ее вели не только осинторфские комсомольцы-подпольщики. Внутри батальона «РНА» возникла своя подпольная организация. В нее вошли бывшие военнопленные Алексей Безродный, Николай Коровкин и другие. Они распространяли среди солдат листовки и газеты, полученные от комсомольцев, настойчиво агитировали за переход к партизанам. Почти каждую ночь в бригаду К. С. Заслонова уходило десять — пятнадцать бывших военнопленных. В лес их провожали члены подпольной организации.

В ночь на 6 августа к партизанам прибыл взвод «новобранцев» со всем штатным оружием, а 11 августа перешла рота под командованием Максютина. Через несколько дней ее примеру последовала и разведывательная рота во главе с лейтенантом Князевым.

Участившиеся переходы солдат к партизанам всполошили командование «РНА». В Центральный поселок Осинторфа прибыл карательный отряд СД. Среди бывших военнопленных начались аресты. Оказалось, что в роте Лебедя, перешедшей к партизанам, был предатель. Вернувшись в Осинторф, он, чтобы спасти свою шкуру, выдал многих из тех, кто собирался бежать к партизанам. Их арестовали и отправили не то в Освенцим, не то в какой-то другой лагерь смерти.

Сгустились тучи и над подпольной комсомольской группой. Предатель-перебежчик сообщил агентам СД, что бывший командир хозроты Базыкин (Лебедь) до ухода к партизанам встречался с Валей Бугаевой и Наташей Нольберт. Девушек арестовали, долго допрашивали, но, ничего не добившись, отправили в Оршанскую тюрьму СД. Предатель доложил жандармам и о том, что роту Базыкина провожал в лес к партизанам «рыжий парень». Правда, фамилию он не знал. Жандармам пришлось арестовать в Осинторфе всех рыжеволосых ребят в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. Таких набралось тринадцать человек. В их число попал и Станислав Шмуглевский, работавший грузчиком на торфокарьере.

Арестованных поместили в одном из бараков гарнизона «Москва». Перед очной ставкой с предателем каждого [195] из них нещадно избивали. Это, пожалуй, и спасло Шмуглевского. Избитые, с опухшими лицами парни стали похожими друг на друга, и предателю трудно было сразу узнать, кто провожал роту. В конце концов он, разумеется, опознал бы Шмуглевского, если бы не фельдшер артдивизиона «РНА» И. П. Ермолин. Иван Петрович тоже собирался при удобном случае перейти к партизанам. Узнав о причине ареста тринадцати местных ребят, он уничтожил фашистского холуя. После его смерти держать арестованных в Осинторфе стало бессмысленно. Всех их отправили в Оршанскую тюрьму. Станислава и еще нескольких парней сначала держали в одиночках, продолжая чуть ли не ежедневно допрашивать.

Часто фашисты применяли так называемый «безводный» метод допроса. Он состоял в следующем. В течение двух суток арестованному не давали пить. Потом насильно заставляли выпивать несколько стаканов холодной воды, привязывали к скамейке и начинали доской давить живот. Это приводило человека в полуобморочное состояние, а нередко вызывало кровоизлияния через рот, нос и уши.

Перенес такую пытку и Шмуглевский. Однако он по-прежнему настаивал, что вообще не знает причины, по которой его арестовали.

Вскоре Станислава перевели в общую камеру, где находилось двенадцать — пятнадцать мужчин. Люди постоянно менялись: одних уводили на расстрел, других запирали в одиночки, а их места занимали новые арестованные.

Однажды на прогулке Шмуглевский увидел парня, с которым до войны вместе учился в школе. Теперь он был охранником. Оглядевшись, парень быстро подошел к Шмуглевскому и спросил:

— За что попал сюда? Чем тебе помочь?

На первый вопрос Станислав не ответил, а насчет помощи сказал:

— Передай моей маме, что я в тюрьме, здесь, в Орше...

Парень оказался честным (впоследствии стал партизаном). Через два дня он сообщил матери Шмуглевского, где находится ее сын. В тот же день узнал об этом Е. Р. Вильсовский, а затем и комбриг К. С. Заслонов. [196]

Об аресте руководителя подпольной организации Константин Сергеевич немедленно доложил по радио в Витебский обком и к нам в штаб. Нас сильно встревожило это сообщение. Ведь речь шла не только о судьбе смелого и опытного вожака молодежи, но и о существовании всего Осинторфского подполья, игравшего столь важную роль в разложении «РНА». Белорусский штаб поручил комбригу Заслонову принять все меры к освобождению Шмуглевского. Константин Сергеевич, хорошо зная, как падки фашистские тюремщики на деньги, решил попробовать, не клюнут ли они на взятку. Через три дня знакомый парень из охраны передал Шмуглевскому шесть тысяч немецких марок.

Во время очередного обхода камер тюремным начальством Станислав попросил встречи со следователем. Ему разрешили.

Следователем оказался высокий и тощий, словно жердь, гитлеровец.

— Хочу поговорить с вами наедине, господин следователь, — сказал Шмуглевский, когда надзиратель ввел его в следовательскую комнату.

Гитлеровца, видимо, заинтересовало такое желание арестованного, и он сделал знак надзирателю. Тот вышел.

Станислав вынул из-за пазухи толстую пачку марок и положил ее на стол.

— О... марки! — сверкнул очками фашистский законник. — Гут, гут... Деньги ест очшен сильный оружие. Гут, — еще раз сказал он и сдвинул пачку банкнот в ящик стола. — Откуда вы взяль деньги?

— Мама прислала. Я у нее один. Боится, как бы со мной плохое не случилось. Я же ни в чем не виноват, господин следователь. Меня арестовали по ошибке, — сказал Шмуглевский.

— Гут, гут, — повторил гитлеровец и вызвал надзирателя.

После визита к следователю Станислава снова перевели в одиночку. Там он пробыл трое суток. На рассвете за ним пришли два немецких солдата. Вывели за ворота тюрьмы и приказали идти в сторону поросшего кустарником оврага. Шмуглевский приготовился к самому худшему. Конец! Расстрел! [197]

Но что это? Сзади прогремели две автоматные очереди, а он живой! Оглянулся. Фашисты, о чем-то разговаривая, шли обратно к воротам тюрьмы. Значит, свобода! Марки сделали свое дело.

В тот же день Станислав вернулся домой. Потом были выпущены из тюрьмы и переданы под надзор осинторфской полиции Валя Бугаева и Наташа Нольберт. Однако все трое во избежание возможной провокации на время отошли от подпольной работы.

Организация же продолжала действовать. Члены штаба Нефедова, Огурцов, Букатик и Вильсовский давали комсомольцам задания и по работе среди «новобранцев», и по сбору разведывательных данных, и по проведению диверсий. Михаил Прудников и Михаил Пархоменко привели в негодность полотно узкоколейной железной дороги между Осинторфом и электростанцией. В результате мотовоз и четыре платформы с электрооборудованием свалились под откос. Сестры Людмила и Вера Букатик с помощью Михаила Прудникова несколько раз нарушали телефонную связь между торфопредприятием и электростанцией. Осуществлялись и другие диверсии.

Однажды поздно ночью в дверь комнаты, где жила Нефедова, сильно постучали. Женя, возвратившаяся из очередного похода к партизанам, еще спала. Накинув на плечи пальто, она открыла дверь. В комнату вошли два офицера из гарнизона «РНА».

— Вы — Нефедова?

— Да.

— Мы за вами. Собирайтесь. Быстро, — сказал один из офицеров, освещая электрическим фонариком комнату.

Утром начался, допрос. Его вел «особый руководитель» «РНА» С. Н. Иванов.

— Нам известно, что вы партизанка, шпионка, — заявил он. — Вы ведете подстрекательскую работу среди наших солдат и переманиваете их к партизанам. Признавайтесь, с кем вы связаны? Кто вами руководит?

Женя молчала. По характеру вопросов она поняла, что никаких улик против нее у главарей «РНА» нет.

На следующий день ее допрашивал уже И. К. Сахаров, второй заместитель «особого руководителя». Сын крупного промышленника-белоэмигранта, выросший в [198] Париже, он никак не мог понять, почему это русские сопротивляются, почему борются с оккупантами?

— Вы же учительница, интеллигентный человек, — старался убедить он Нефедову. — Вы должны понять, что немецкая армия несет освобождение русскому народу от гнета большевиков. Неужели вам не ясно, что на русской земле происходят исторические события?

— Я не интересуюсь политикой, — отвечала Женя.

Не дал никаких результатов и второй допрос. А со станции Осиновка уже несколько раз звонили в штаб «РНА» немцы, спрашивая, почему задержали Нефедову и как посмели это сделать без их разрешения. Начальник станции настаивал:

— Немедленно освободите переводчицу. Без нее я не могу работать.

Нефедову отпустили. На некоторое время она тоже была вынуждена устраниться от активной работы в организации. Потом все снова наладилось. Продолжая выполнять основное задание по разложению подразделений «РНА», подпольщики в то же время помогали диверсионным партизанским группам. Евгения Нефедова регулярно сообщала, в какое время через станцию Осиновка должны проходить вражеские эшелоны. Василий Огурцов, Эдуард Малахович, Георгий Третьяков и Татьяна Тимошенко провожали партизан-подрывников к железнодорожному полотну. Они жили неподалеку от станции — в деревнях Замоськи, Заполье и Судиловичи — и хорошо знали все тайные тропы.

Осенью 1942 года гитлеровцы начали стягивать в Оршу, Осинторф и Осиновку карательные войска. Комсомольцы своевременно предупредили об этом партизанское командование. Бригада К. С. Заслонова передислоцировалась в другой район. Связь подпольщиков с партизанами на некоторое время прекратилась.

На заседании штаба организации было решено — самим активизировать диверсионную работу. Прудникову и Пархоменко удалось взорвать новую плотину, сооруженную по проекту инженера-белогвардейца в районе Десятого поселка Осинторфа. Пытались подпольщики уничтожить и самого инженера. У входа в его комнату Надя Прокопенко заложила мину. Однако подорвался на ней не белогвардеец, а его адъютант — немецкий солдат. Люся и Вера Букатик занялись распространением [199] рукописных листовок, в которых рассказывалось о положении на фронтах. Несколько раз члены организации минировали шоссе, по которому двигались немецкие войска.

В начале февраля 1943 года в Щербинский лес прибыла 16-я Смоленская партизанская бригада. По заданию Белорусского штаба и Витебского обкома партии ее командир Иван Романович Шлапаков сразу же установил связь с подпольной комсомольской группой в Осинторфе. Он имел задание продолжить и довести до конца работу по разложению «РНА», начатую заслоновцами.

8 февраля вечером в деревне Замоськи Станислав Шмуглевский встретился с И. Р. Шлапаковым и заместителем комбрига по разведке Нечаевым. Беседа продолжалась почти до рассвета. Иван Романович дал руководителю подпольной группы советы по усилению конспирации, предложил разделить всю организацию на пятерки, определить явки, установить сигналы опасности.

Одновременно подпольщики получили от командира бригады задание — как можно быстрее проводить в лес, к партизанам, всех солдат и офицеров подразделений «РНА», готовых начать борьбу с оккупантами. К тому времени было подготовлено к переходу около шестисот человек.

Штабом бригады был разработан план массового перехода «новобранцев» к партизанам. Намечалось, что личный состав «РНА» разгромит белоэмигрантский штаб, захватит документы, оружие и уйдет в лес.

Все было готово. Но гитлеровцы, вероятно, пронюхали о предстоящей операции. Неожиданно среди командного состава подразделений «РНА» начались аресты. Правда, сто пятнадцать солдат и офицеров артиллерийского дивизиона успели уйти, предварительно заминировав склады с вооружением и боеприпасами. Они разделились на две группы. Первая — сорок пять человек во главе со старшими лейтенантами Казанцевым, Бобылевым и лейтенантом медицинской службы Ермолиным — влилась в 16-ю Смоленскую бригаду. Вторая — в составе семидесяти человек — вышла через деревню Бабиновичи в Сенненский район, где была принята бригадой А. Ф. Данукалова. [200]

Уход артдивизиона послужил причиной новых арестов среди «новобранцев». Подпольщики вынуждены были объявить сигнал опасности. Никто из них в течение недели не ночевал дома. Они оказались в очень трудном положении. Уйти в лес не могли, так как это повлекло бы за собой арест и казнь их семей. Оставаться в Осинторфе тоже было опасно, особенно Нефедовой, сестрам Букатик, Бугаевой и Варламовой, которые были непосредственно связаны с солдатами «РНА». Решили ждать.

А события разворачивались с молниеносной быстротой. Сразу же после ухода артдивизиона в Осинторф из Орши прибыл большой карательный отряд эсэсовцев во главе со штурмбанфюрером Шидловским и гауптманом Зеенбургом. Они окружили все три гарнизона «РНА». Многих солдат арестовали и отправили в концлагерь, значительную группу расстреляли. Белоэмигрантов из штаба «РНА» эсэсовцы не тронули. Когда маскировка оказалась больше не нужной, Ивановы, Сахаров, фон Пален и другие «особые» и «неособые» руководители переоделись в обычную немецкую военную форму.

Блокада с Осинторфа была снята лишь через десять дней. Оставшиеся нерасформированными некоторые подразделения «РНА» гитлеровцы отправили на станцию Березино.

Нужно было доложить о случившемся штабу партизанской бригады. Это сделали Станислав Шмуглевский и Женя Нефедова. Они встретились с заместителем командира бригады по разведке Нечаевым и подробно рассказали ему обо всем.

— Кому-то из вас надо отправляться в Березино, — сказал Нечаев, — и довести до конца работу по разложению антисоветских формирований. Я полагаю, ехать следует Нефедовой. Задание трудное и опасное. Все надо хорошо обдумать. Кстати, в районе Березино действует партизанский отряд «Володьки». Связь придется поддерживать с Владимиром Дерябиным.

— Я согласна поехать в Березино, — после непродолжительного молчания сказала Женя. — Но нужен пропуск.

— Говорят, комендант в Орше любит получать «подарки», — заметил Нечаев. — За взятку он может оформить пропуск. [201]

— Хорошо, попытаюсь.

— Значит, можно доложить Ивану Романовичу, что вы едете в Березино при любых обстоятельствах? — спросил в заключение Нечаев.

— Разумеется. Завтра же буду в Орше, пойду к коменданту, а через день-два отправлюсь в дорогу.

Пропуск Женя достала. Комендант Орши оказался действительно падким на взятки.

Чтобы как-то оправдать внезапный отъезд Нефедовой, подпольщики распространили в Осинторфе и на станции Осиновка слух, будто бывшей учительнице вскружил голову один из офицеров «РНА», переведенный в Березино, и она решила поехать к нему. Подруги-подпольщицы притворно, на глазах у всех, возмущались поступком Жени, уговаривали ее не делать этого «глупого шага». Но уговорить Женю оказалось невозможно.

Так было обработано общественное мнение, рассеяны подозрения.

* * *

...В Березино Нефедова приехала вечером. Знакомых у нее здесь не было. К кому пойти? Где остановиться? Хорошо бы устроиться на квартиру в честной, трудовой семье. Но где ее найти?

Женя медленно шла по главной улице поселка. Наугад остановилась возле двухэтажного дома, поднялась на второй этаж и постучала в первую дверь. На пороге появилась пожилая женщина. Она показалась Жене приветливой. На вопрос, можно ли у них остановиться на несколько дней, сразу ответила согласием. Тут же сообщила, что живут вчетвером: она, муж, сын и невестка. Сын не работает: теперь нелегко найти какое-либо дело, а в полицию идти не хочет. Муж работает в сельскохозяйственной комендатуре, живут на его зарплату.

«Вот незадача, — подумала Нефедова, но тут же решила, что не надо торопиться с выводом. — Может быть, с помощью мужа хозяйки удастся устроиться на работу в сельскохозяйственную комендатуру? Это было бы здорово».

Вечером вернулся со службы хозяин. Когда разговорились, сообщил, что в комендатуре имеется вакантная должность секретаря. Но нужно обязательно знать немецкий язык, чтобы одновременно выполнять обязанности переводчицы. [202]

— Лучше вам обратиться к коменданту города. Без его разрешения вас все равно не примут на работу, — сказал он.

В городской комендатуре Женя со слезами на глазах рассказала «о судьбе своих несчастных родителей»: их-де перед самой войной сослали в Сибирь, а она осталась одна; хорошо знает немецкий язык, может быть полезной великой Германии.

Знание немецкого языка пригодилось. Женю зачислили на должность секретаря сельскохозяйственной комендатуры.

Дня через три Нефедову вызвали в полицию. Не пошла. Пожаловалась коменданту города, что ее отрывают от работы. Разговаривали на немецком языке. Капитан любезно пообещал дать указание начальнику полиции, чтобы тот больше не беспокоил фрейлейн Евгению.

Шли дни. Женя успела познакомиться с бывшей студенткой университета Верой Кунцевич, с медсестрами немецкого госпиталя Катей, Зиной, Люсей, с техником местного маслозавода Сергеем Дюбайло, а через них с офицерами из «РНА» — бывшими военнопленными Леонидом Семеновым и Андреем Могилевским. В результате вскоре и в Березино возникла подпольная группа. Собирались у зубного врача, согласившегося помогать подпольщикам.

Дела шли успешно. С каждым днем все большее число «новобранцев» изъявляло желание уйти в лес. Но Женя никак не могла установить связь с партизанами. Отряд, в котором должен был находиться связной Владимир Дерябин, не смог пробиться в район станции Березино. А связь была необходима, иначе работа по разложению подразделений «РНА» могла оказаться безрезультатной. Наряду с этим требовались пропагандистские материалы — листовки о наступлении Красной Армии, сводки Совинформбюро. Получить их можно было только у партизан.

Начались мучительные и небезопасные поиски связи. Каждый день, направляясь на работу и обратно, Женя внимательно присматривалась к людям — не встретится ли кто, чем-либо напоминающий партизана. Полагаться приходилось, разумеется, только на интуицию. [203]

Как-то воскресным утром Нефедова приметила парня лет восемнадцати, который с беззаботным видом прогуливался неподалеку от немецких казарм и штаба «РНА». Прошел раз, другой. Потом появился снова.

Не сразу подошла к нему Нефедова, не сразу заговорила о том, что ее волновало. Парень тоже вел себя очень настороженно, внимательно изучая незнакомку. Убедившись, что им незачем опасаться друг друга, они объяснились откровенно.

В назначенный день и час состоялась их вторая встреча. Парень принес ответ командира партизанского отряда Ф. А. Баранова и листовки.

Вечером подпольщики собрались у зубного врача. Прочли листовки, последнюю сводку Совинформбюро. Вера Кунцевич и Сергей Дюбайло обещали к утру размножить сводку. Тут же договорились о том, чтобы в ближайшие дни проводить группу солдат «РНА» к партизанам.

Но возникли новые осложнения. На следующий день Леонид Семенов сообщил Жене, что получен приказ немецкого командования включить подразделения «РНА» в состав карательной экспедиции против партизан. Поэтому надо было ускорить выполнение задуманного плана.

Договорились действовать с наступлением ночи. Леониду Семенову поручили оповестить солдат. Ровно в двенадцать над лесом взовьется зеленая ракета. К тому времени необходимо заминировать штаб «РНА», уничтожить телефонную связь, снять немецких часовых у складов с боеприпасами, подготовить машины. Сборный пункт на опушке леса. Там солдат будут ждать партизаны.

В ту ночь на сторону партизан перешло около двухсот пятидесяти бывших военнопленных, которые прихватили с собой броневик и несколько машин с боеприпасами.

Женя Нефедова блестяще выполнила задание командира 16-й Смоленской партизанской бригады Ивана Романовича Шлапакова.

Дальнейшее руководство подпольной группой в Березино было поручено Вере Кунцевич и Сергею Дюбайло. Решительные, неустрашимые, они продолжали активно помогать партизанам, нередко сами принимали участие [204] в диверсиях на железной дороге. Но вот однажды после выполнения задания Вера, Сергей и еще несколько подпольщиков были схвачены гитлеровцами и зверски замучены в гестапо.

А в Осинторфе подпольная организация продолжала действовать. Все чаще на подступах к станции Осиновка и Хлюстино гремели взрывы, летели под откос вражеские поезда. Члены организации, хорошо знавшие здесь каждую тропку, умело обходили вражескую охрану, провожая партизанские диверсионные группы к железнодорожному полотну.

Нередко по заданию И. Р. Шлапакова подпольщики и сами участвовали в диверсиях. В мае 1943 года Станислав Шмуглевский, Евгений Вильсовский и Михаил Прудников подорвали немецкий эшелон с продовольствием. Огурцов и Малахович с группой товарищей вывели из строя большое количество трансформаторных будок на гидроторфе. При минировании водонапорной установки на торфопредприятии Василия Огурцова тяжело ранило. Пришлось ампутировать ему руку и отправить его в партизанский отряд.

Подпольщики регулярно передавали партизанам разведывательную информацию. В штаб 16-й бригады почти ежедневно поступали сведения о передвижениях вражеских войск, о подготовляемых гитлеровцами карательных операциях, о расположении складов и т. п.

Хорошая осведомленность подпольщиков объяснялась прежде всего тем, что многие из них работали в административных учреждениях оккупантов. Зина Варламова (Калитухо) устроилась на службу в гражданский бургомистрат и зарекомендовала себя исполнительной сотрудницей. Бургомистр Трублин полностью доверял ей и совершенно не догадывался о том, что копии всех поступавших в учреждение документов пересылались в партизанский штаб. Кроме того, Зина снабжала подпольщиков круглосуточными пропусками, скрывала от своего «шефа» доносы на советских патриотов. Однажды кто-то из предателей сообщил в бургомистрат, что член подполья Михаил Прудников расклеивал листовки в механическом цехе гидроторфа. Зина распечатала конверт с доносом, когда Трублина на работе не было. Вечером подпольщики подменили текст доноса, указав в нем, что листовки в цехе расклеивал не Прудников, [205] а фашистский прихвостень Евдокимов, впоследствии перешедший на службу к гитлеровцам. Полиция арестовала Евдокимова. Более двух недель находился он в заключении; ему изрядно намяли бока, пока убедились, что он непричастен к расклейке листовок. В то же время жизнь Михаила Прудникова была спасена.

Зина Варламова прошла суровую школу, прежде чем стала подпольщицей. Война застала ее в Ленинграде, где она училась в институте инженеров железнодорожного транспорта. Пережив блокадную зиму 1941/42 года, она уехала работать на юг. Во время наступления вражеских войск Варламова не успела эвакуироваться и оказалась на оккупированной территории. Несколько месяцев пробиралась она пешком до Осинторфа, где жили ее родители. С первых же дней после возвращения в поселок активно включилась в подпольную работу.

Переводчиком у зондерфюрера торфопредприятия работал Николай Великосельский, бывший студент Горьковского политехнического института. В начале войны он находился в Красной Армии, был ранен и попал в плен. Хорошее знание немецкого языка помогло ему вырваться из лагеря и устроиться переводчиком. Его заветной мечтой было уйти в лес, к партизанам. Но подходящего случая не представлялось. Подпольщики долго присматривались к Великосельскому и, убедившись, что это честный человек, вовлекли его в свою организацию.

Официально Николай числился на предприятии начальником справочного бюро. В его обязанности входило принимать от рабочих жалобы и прошения. Учредив такую должность, гитлеровцы хотели показать, что они заботятся о нуждах русских рабочих. На самом деле это была всего лишь бутафория.

На всех заявлениях зондерфюрер неизменно писал «отказать».

Подпольную организацию должность Николая вполне устраивала. Он имел доступ к некоторым документам, к пишущей машинке, к бланкам временных пропусков для рабочих, многое знал о военно-хозяйственных замыслах гитлеровцев.

Командование тыловых немецко-фашистских войск и различные хозяйственные управления оккупантов придавали большое значение бесперебойной работе БелГРЭС, В связи с участившимися на электростанции диверсиями [206] в Осинторф был прислан из Берлина специальный уполномоченный барон фон Шнавке. Он стал зондерфюрером торфопредприятия и района. Кроме того, ему было поручено строительство оборонительных укреплений на подступах к Осинторфу.

Штаб подпольной организации сообщил о приезде Шнавке заместителю командира партизанской бригады по разведке Нечаеву и получил от него задание: наблюдать, где бывает барон.

11 марта 1943 года через Николая Великосельского подпольщикам удалось установить, что на следующий день Шнавке собирается посетить водонасосную станцию. 12 марта группа партизан проникла в район станции и без особого шума захватила ее. У насыпи узкоколейной железной дороги они устроили засаду.

Часам к десяти утра послышался гул приближавшегося мотовоза. В первом вагончике располагался Шнавке, в остальных — его охрана: с полсотни немецких солдат и двадцать полицейских. Когда мотовоз стал медленно подходить к водонасосной станции, партизаны внезапно обрушили на гитлеровцев шквал огня из автоматов и пулеметов. Бой продолжался недолго. Зондерфюрер, тридцать семь немецких солдат и тринадцать полицейских были уничтожены.

В связи со смертью зондерфюрера фашистское командование объявило в Осинторфе двухдневный траур. Гроб с телом Шнавке на специальном самолете отправили в Берлин. Через несколько дней в газете «Новый порядок» появилась заметка, в которой сообщалось, будто в нападении на водонасосную станцию участвовало до тысячи партизан и что «доблестные войска фюрера в бою уничтожили двести коммунистических бандитов». С перепугу фашистские писаки увеличили число партизан, участвовавших в этой операции, раз в пятьдесят, а их потери — ровно в сто раз. На самом деле в бою погибли лишь два партизана — командир взвода Тупилкин и рядовой Яковлев.

На восстановление разрушенной водонасосной станции гитлеровцам потребовалось около двух месяцев.

Николай Великосельский, продолжая работать переводчиком у нового зондерфюрера, по-прежнему четко выполнял задания подпольщиков. По их поручению он и Зина Варламова снабжали военнопленных и рабочих [207] торфопредприятия поддельными паспортами, чтобы они могли бежать.

Делалось это так. Зина, имея доступ к бланкам временных паспортов, вписывала в них на русском языке фамилии и соответствующие данные, а когда бургомистр отлучался, ставила печать. Затем она передавала бланки Великосельскому, а тот на пишущей машинке печатал в них те же данные на немецком языке.

За сравнительно небольшой период Варламовой и Великосельскому удалось изготовить около пятидесяти паспортов. Но для беспрепятственного передвижения по оккупированной территории кроме паспорта требовался еще пропуск на немецком языке, с немецкой печатью и подпись коменданта. Подпись зондерфюрера подделать быть трудно. Но все же подпольщики нашли выход.

Каждую субботу от 150 до 200 так называемых «вольнонаемных рабочих» писали на имя коменданта заявления с просьбой выдать им на воскресенье пропуск в районный центр Дубровно, якобы на рынок за продуктами. Великосельский составлял список отпускников, зондерфюрер утверждал его и передавал в комендатуру. Пропуска выписывали два солдата из южных немцев, очень боявшихся, что их отправят на фронт. Переводчику коменданта не стоило большого труда войти к ним в доверие. Он предложил им свою помощь в выписывании пропусков. Оба немца охотно согласились, так как им по субботам приходилось долго засиживаться за этой неприятной работой.

Зондерфюрер, разумеется, не дожидался, пока все пропуска будут заполнены, а оставлял солдатам по сто — сто пятьдесят заранее подписанных чистых бланков. Великосельский, выписывая пропуска, всякий раз прятал под рубашку по нескольку таких бланков. Паспорта рабочих хранились обычно в паспортном столе, которым заведовала белорусская девушка. Великосельский уговорил ее принять на хранение и поддельные пропуска. По субботам она вместе с документами рабочих, которым был разрешен отпуск, вручала Николаю по два-три пропуска, оформленных на военнопленных. Таким образом военнопленные «законно» получали увольнение и уже не возвращались в лагерь.

В течение двух с лишним месяцев из лагеря удалось бежать с поддельными паспортами и пропусками тридцати [208] военнопленным. Николай Великосельский и паспортистка настолько уверовали в безопасность таких операций, что однажды сразу снабдили документами шестерых военнопленных. Гестаповцы обнаружили подделку пропусков. В тот же день паспортистку арестовали. Но она не выдала Великосельского. Он по-прежнему остался вне подозрения.

Кроме пропусков для военнопленных Николай Великосельский и Зина Варламова сумели оформить около ста восьмидесяти документов, по которым парни и девушки освобождались от угона в Германию. Член подпольной организации Маша Макаренко с помощью учительницы Антонины Ивановны Вериго передала эти справки по назначению.

В 1943 году гитлеровцы установили во всех поселках Осинторфа «комендантский час». Жителям было запрещено выходить на улицу с восьми часов вечера до семи часов утра. Особенно усложнилась обстановка, когда гестаповцы начали перерегистрацию круглосуточных пропусков. У многих из подпольщиков были пропуска фиктивные, изготовленные Николаем Великосельским и Зиной Варламовой. Это встревожило всех. Раз гестаповцы решили произвести перерегистрацию пропусков без ведома комендатуры, значит, Великосельский попал под подозрение и может быть арестован. Ведь из русских только он имел допуск к бланкам пропусков. Командование партизанской бригады дало согласие на его уход в лес.

Жил Николай в Шестом поселке вместе с Димой Синельниковым. Они поддерживали тесную связь с полицейскими, охранявшими поселок. Это были наши военнопленные, которые ненавидели оккупантов и согласились надеть полицейскую форму только для того, чтобы выбраться из лагеря, а потом при первой же возможности уйти к партизанам.

Когда стало ясно, что Великосельскому нельзя оставаться на прежнем месте, штаб подпольной организации решил помочь и полицейским уйти вместе с ним в лес. План был такой: часов в десять-одиннадцать вечера в Шестой поселок придет группа партизан. К этому времени там соберутся все полицейские и некоторые подпольщики. Они арестуют коменданта поселка — фашистского ставленника Барбука и присоединятся к партизанам. [209]

К одиннадцати часам вечера 24 августа двадцать восемь полицейских Шестого поселка собрались в условленном месте. Вскоре появился Николай Великосельский. До половины двенадцатого ждали партизан, но они не пришли. Как выяснилось потом, их на пути в поселок обстреляли из засады гитлеровцы, и они вынуждены были вернуться в лес. Великосельский и полицейские решили уходить самостоятельно, отложив арест Барбука до более благоприятного момента. Пробирались через карьеры торфоразработок. Часам к четырем утра вышли к разъезду узкоколейной железной дороги. Там их встретил Шмуглевский и проводил в партизанский лагерь.

На другой день в Осинторфе поднялся переполох. И было из-за чего. К партизанам сбежали переводчик самого зондерфюрера и целый полицейский гарнизон. Оставшихся в Шестом поселке восьмерых полицейских гитлеровцы разоружили и отправили в концентрационный лагерь. За поимку Великосельского новый комендант Осинторфа объявил вознаграждение. Но эта «награда» так и осталась невостребованной.

Несмотря на возросшие трудности борьбы, на усиленную слежку гестаповцев за местным населением, подпольщики продолжали действовать. Выполняя задание штаба, Маша Макаренко, Валя Бугаева, Вера и Люда Букатик пробрались ночью на станцию Осиновка и под носом у фашистских охранников заложили в эшелон с горючим мины с часовым механизмом. Неподалеку от Смоленска цистерны с бензином взлетели на воздух.

По указанию штаба партизанской бригады многие подпольщики пошли работать на строительство немецкой оборонительной линии Дубровно — Осиновка — Осинторф — Бабиновичи. Они получили задание составить подробный план этого укрепления, чтобы потом передать его наступавшим советским войскам.

В связи с тем что гестаповцам стало кое-что известно о подпольной деятельности Станислава Шмуглевского, штаб партизанской бригады приказал ему и еще одному подпольщику — Малаховичу при первой же возможности уйти в лес. Руководить Осинторфским подпольем остался Е. Р. Вильсовский.

Выполнить этот приказ было нетрудно. Но уйти открыто к партизанам означало поставить под удар свои семьи. Гестаповцы немедленно арестовали бы их и расстреляли. [210] Поэтому подпольщики разработали другой план ухода.

Шмуглевский и Малахович попросили десятника направить их на сушку торфа в район «Сухой гряды», примыкавшей к лесу. Оба они рьяно взялись за работу и стали подгонять соседей, называя их саботажниками. Об «активности» молодых людей на другой день стало известно коменданту. Тот приказал назначить Шмуглевского десятником, а Валаховича его помощником.

В условленное время из лесу выскочили партизаны. Открыв огонь по охранникам, они «схватили» Шмуглевского, Малаховича и Мамонова, на глазах у рабочих связали им руки и повели в кусты. Через некоторое время оттуда прозвучали три выстрела.

Инсценировка была настолько правдивой и убедительной, что все, кто видели ее, решили: партизаны расстреляли «фашистских прихвостней». Полицейские, посланные комендантом на поиск трупов, побоялись углубиться в лес и доложили начальству, что Шмуглевский, Малахович и Мамонов расстреляны партизанами возле деревни Петрики. Гитлеровцы поверили в эту версию и выдали семьям ушедших в лес подпольщиков особые пайки, как пострадавшим от партизан.

В октябре 1943 года, когда советские войска почти вплотную подошли к Осинторфу, гитлеровцы начали массовый угон населения на фашистскую каторгу в Германию. Командир бригады И. Р. Шлапаков послал Шмуглевского с группой партизан в Осинторф, чтобы вывести всех членов подпольной организации в лес. Это задание смельчаки успешно выполнили. К тому же они разгромили осинторфский бургомистрат, уничтожили списки рабочих, а некоторые документы захватили с собой.

19 октября осинторфские подпольщики собрались у «Сухой гряды». Пришли туда и многие молодые рабочие. Всего набралось более ста шестидесяти человек. Подпольщики были вооружены, у рабочих оружия не было. Поэтому штаб организации решил отправить их не к партизанам, а за линию фронта, чтобы они могли вступить в ряды Красной Армии.

В ночь на 20 октября более ста рабочих во главе с Георгием и Иваном Третьяковыми направились к линии фронта, который находился в семи километрах от [211] Осинторфа. Братья Третьяковы и еще несколько парней, вооружившись автоматами и ручным пулеметом, взяли на себя самую трудную задачу — обеспечить переход всей группы через вражеский передний край.

— Мы постараемся отвлечь фашистов на себя, а вы небольшими группами бегите к окопам красноармейцев, — объяснил рабочим Георгий Третьяков. — Командование советской воинской части знает, на каком участке мы будем пробиваться к ним, и поддержит нас.

Георгий не ошибся. По просьбе представителя Белорусского штаба командир воинской части (фамилию его уже не помню) сделал все возможное, чтобы осинторфские рабочие могли прорваться через передний край вражеской обороны. В заранее установленное время советские артиллеристы, минометчики и пулеметчики обрушили на врага массированный огонь. С тыла по фашистам ударила группа братьев Третьяковых. На какое-то время оборона противника была парализована. Этим и воспользовались рабочие. Почти все они благополучно перешли через линию фронта. В тяжелом положении оказалась только обеспечивающая группа. Братья Третьяковы и их боевые друзья погибли в неравном бою, преградив дорогу гитлеровцам, атаковавшим рабочих с фланга.

...Утром 21 октября Мария Михайловна Кедрук положила мне на стол радиограмму И. Р. Шлапакова. Комбриг сообщал:

«Сегодня ночью в состав бригады влились члены осинторфского подполья. Перед уходом из Осинторфа ими разгромлен бургомистрат. Захвачены ценные документы».

Молодые патриоты рабочего поселка продолжали сражаться с врагом в рядах белорусских партизан.

Непокоренные

Не следует думать, что подпольная организация в Осинторфе была самой многочисленной и наиболее деятельной, а все ее члены — люди особого склада. Против врага боролись здесь обыкновенные наши парни и девушки, рядовые молодой гвардии, воспитанные ленинским комсомолом в духе беззаветного служения Родине и своему народу. Таких патриотических групп, как осинторфская, [212] существовало великое множество на временно оккупированной земле Белоруссии. Они были надежной опорой партизан, проводниками их и разведчиками, их боевыми помощниками при выполнении самых сложных и ответственных операций. С антифашистским подпольем связывали свою судьбу те, кто не хотел и не мог удовлетвориться пассивным сопротивлением оккупантам, для кого постоянная, беспощадная борьба с захватчиками становилась целью жизни.

Центральный Комитет Компартии Белоруссии, областные, городские и районные партийные комитеты всячески способствовали возникновению и становлению патриотических групп и организаций во вражеском тылу, заботливо направляли их деятельность.

На территории Витебской области одновременно с осинторфскими подпольщиками самоотверженную борьбу с фашистскими захватчиками вели десятки подпольных групп и организаций: в областном центре, Орше, Полоцке, Лепеле и других местах. Героическую страницу в историю этой борьбы вписали комсомольцы железнодорожной станции Оболь.

Обольская подпольная комсомольская организация «Юные мстители» возникла весной 1942 года. Возглавила ее студентка швейно-текстильного техникума Фруза Зенькова — молоденькая пышноволосая девушка, с большими умными глазами.

Фрузе очень хотелось быть в партизанском отряде, участвовать в смелых налетах на фашистских бандитов из засад, сражаться с ними в открытых боях, как ее семнадцатилетний брат Николай. Но комиссар отряда, секретарь подпольного райкома партии, сказал:

— Нам очень нужны надежные люди в Оболи. Оставайтесь на станции. Райком партии поручает вам создание подпольной комсомольской организации.

И Фруза с юношеской страстью принялась за дело. Действовала осторожно, внимательно присматривалась к людям, как советовал секретарь райкома партии. Вскоре подпольная организация была создана. Правда, состояла она всего из трех человек. В нее вошли: Фруза Зенькова, шестнадцатилетняя Маша Дементьева, дочь коммуниста-фронтовика из деревни Мостище, и Володя Езовитов, комсомолец из деревни Зуи, окончивший перед войной среднюю школу. [213]

Начали они с распространения в железнодорожном поселке и окружающих деревнях листовок, получаемых из партизанского отряда через Николая Зенькова. Одновременно вовлекали в организацию новых членов. Были приняты Маша и Тоня Лузгины, Нина Азолина, работавшая переводчицей в комендатуре, Зина Партнова — ленинградская школьница, приехавшая перед войной в Оболь на каникулы, Илья и Евгений Езовитовы, Валя Шашкова, Зина Лузгина, Федя Слышанков, Надя Дементьева, Нина Давыдова, Нина Антоник и другие.

С ростом численности организации повышалась и ее боевая активность. Теперь подпольщики не ограничивались распространением листовок среди населения. Они собирали и передавали в партизанский отряд важные разведывательные данные, устраивали диверсии. 1 августа 1943 года Нина Азолина по заданию командования партизанского отряда заложила на водокачке мину замедленного действия. Через два дня водокачка взлетела на воздух. Целых две недели потребовалось гитлеровцам для того, чтобы ее восстановить.

Зина Лузгина, Фруза Зенькова, Володя Езовитов и Нина Азолина заминировали льнозавод и электростанцию. В результате взрыва оба предприятия вышли из строя. Затем последовали взрывы в машинном отделении кирпичного завода, на мотовозе, на торфозаводе, в легковой машине крупного фашистского чиновника, приезжавшего в гости к обольскому коменданту в сопровождении двух офицеров. Взрыв прогремел в тот момент, когда чиновник и его собутыльники стали отъезжать от комендатуры. Кроме того, комсомольцы сожгли два моста, склад с продовольствием.

В августе 1943 года по доносу предателя гестаповцы арестовали сестер-подпольщиц Машу и Тоню Лузгиных. В течение нескольких дней их допрашивали. Девушки мужественно выдержали все пытки и не раскрыли тайны организации. Бессильные что-либо узнать от патриоток, гестаповцы расстреляли их.

Смерть Маши и Тони потрясла комсомольцев. Но они не пали духом и продолжали действовать. Первым актом мести за погибших товарищей был взрыв железнодорожного состава с горючим. Эту диверсию осуществил Николай Алексеев. Когда поезд стоял на станции Оболь, он, переодевшись смазчиком, установил под [214] одной из цистерн мину с часовым механизмом. Взрыв произошел на соседней станции Ловша. Были уничтожены не только цистерны с горючим. Сгорели также здание станции и продовольственные склады. Комсомольцы закладывали мины и на шоссе. На них подрывались вражеские машины с военными грузами.

После ареста и расстрела сестер Лузгиных гестаповцы схватили Нину Давыдову, работавшую в офицерской столовой. Она также мужественно приняла смерть.

Над организацией нависла угроза разгрома. Некоторых членов подполья во избежание ареста пришлось отправить в партизанский отряд.

Самое страшное случилось 26 августа 1943 года. Гитлеровцы окружили Оболь и соседние деревни, в которых жили подпольщики. По доносу провокатора Михаила Гречухина, засланного гестаповцами в организацию, были арестованы и 5 сентября расстреляны в Полоцке Володя Езовитов, Нина Азолина, Федя Слышанков, Зина Лузгина, Николай Алексеев, Мария и Дмитрий Хребтенко. Фашисты казнили также родителей и членов семей некоторых подпольщиков, в том числе Марфу Александровну Зенькову — мать Фрузы. Сама Фруза спаслась только потому, что ее не было в тот день дома. Не был арестован и член подпольной организации Аркадий Барбашов: его предатель не знал и потому не мог сообщить о нем гестаповцам.

Позже Гречухин выдал и Зину Партнову. Гестаповцы схватили ее, когда она по заданию командования партизанского отряда вернулась в Оболь, чтобы выяснить причины провала организации. Во время допроса мужественная комсомолка схватила лежавший на столе следователя пистолет, убила гестаповца, выскочила через открытое окно на улицу, застрелила часового и бросилась бежать. Но ее снова схватили и после зверских пыток расстреляли.

Уже через много лет после войны Евфросинье Савельевне Зеньковой и Зинаиде Мартыновне Партновой за мужество и отвагу, проявленные в борьбе против фашистских захватчиков, было присвоено звание Героя Советского Союза. Удостоились высоких наград и другие члены подпольной комсомольской организации «Юные мстители» (многие — посмертно). [215]

В Могилеве продолжительное время действовала антифашистская подпольная организация «Комитет содействия Красной Армии», возглавляемая беспартийным учителем Казимиром Юльяновичем Мэттэ. В Белорусский штаб партизанского движения время от времени поступали сведения о могилевских подпольщиках. Фамилия Мэттэ не раз упоминалась в донесениях командира 6-й Могилевской партизанской бригады К. М. Белоусова, уполномоченного ЦК Компартии Белоруссии по руководству партийным подпольем в Могилевской области И. М. Кардовича и других товарищей.

В одной из радиограмм я попросил комбрига К. М. Белоусова сообщить подробнее о «Комитете содействия Красной Армии» и о его руководителе К. Ю. Мэттэ, фамилия которого мне показалась похожей на немецкую. Кто он? В то время я так и не получил ответ от Белоусова. То ли он забыл ответить, то ли по какой-либо причине не смог. Подробности о могилевских подпольщиках нам стали известны лишь после того, как в Могилевском подпольном обкоме партии и в 6-й партизанской бригаде побывали секретарь ЦК Компартии республики Иван Петрович Ганенко и уполномоченный Белорусского штаба.

Подпольные группы в Могилеве возникли вскоре после оккупации города. Но сначала они были очень небольшими, по три — пять человек, и действовали обособленно.

На авторемонтном заводе организатором подполья явился рабочий Николай Иосифович Харкевич. В его группу вошло четыре человека. Добыв радиоприемник, они записывали и распространяли среди рабочих сводки Советского Информбюро. Когда на завод прибыла австрийская воинская часть, подпольщики установили связь с австрийцами антифашистами и вместе с ними организовали выпуск листовок на немецком языке. В этих листовках они призывали германских солдат сдаваться в плен или переходить к партизанам, чтобы вести борьбу против Гитлера и его клики. Через унтер-офицера австрийской роты подпольщики добыли несколько пудов взрывчатки, бикфордов шнур, взрыватели, перевязочные средства и позже переправили все это партизанам.

Подпольная группа при Луполовской МТС сначала состояла всего из двух человек — беспартийных патриотов [216] Андрея Шубодерова и Василия Станкевича. Позже к ним присоединились несколько рабочих и служащих других пригородных МТС.

На шелковой фабрике и ТЭЦ подпольные группы возглавили инженер коммунист Сергей Дорофеевич Гусаков и учитель комсомолец Сергей Сергеевич Соболевский. Под руководством Казимира Юльяновича Мэттэ объединились в самостоятельную подпольную организацию учителя и учащиеся старших классов.

Постепенно группы установили между собой связь. Для оперативного руководства ими был организован комитет во главе с К. Ю. Мэттэ. Объединенная организация стала называться «Комитетом содействия Красной Армии».

Начиная с апреля 1942 года комитет наладил регулярное издание антифашистских листовок. В них сообщалось о положении на фронтах, о международном положении, о важнейших событиях на Большой земле. Все эти материалы подпольщики принимали по радио — комитет имел два радиоприемника. Некоторые листовки рассказывали о зверствах гитлеровских захватчиков на оккупированной территории. Сначала листовки размножались на пишущей машинке. Их печатали дочь учительницы Ольги Николаевны Карпинской — комсомолка Татьяна Карпинская и машинистка «отдела здравоохранения» городской управы Галина Козлова. Потом подпольщики достали гектограф. Печатанием листовок занимался учитель коммунист В. П. Шемето. Днем он находился в школе, а по ночам выполнял задания комитета.

Антифашистская литература распространялась среди населения самыми различными способами. Подпольщики расклеивали листовки на заборах, на специальных щитах рядом с объявлениями оккупационных властей. Нередко жители находили листовки в своих продуктовых сумках, в ящиках для писем и газет, даже в коробках спичек, купленных на рынке.

Летом 1942 года «Комитет содействия Красной Армии» установил связь с командованием партизанской бригады К. М. Белоусова, с представителями подпольного обкома партии и двумя разведывательными спецотрядами, действовавшими неподалеку от Могилева. Теперь значительная часть подпольщиков сосредоточила [217] главное внимание на сборе данных, интересовавших командование Красной Армии и партизанский штаб. Они сообщали сведения о гарнизоне города, о продвижении через Могилев к фронту военных грузов, о промышленных объектах, используемых фашистами в военных целях. Добывать эту информацию в условиях постоянной слежки гестапо и жандармерии было нелегко. Но комитет благодаря широким связям вел разведку довольно успешно. У него всюду работали свои люди: на предприятиях, на железной дороге, даже во многих учреждениях оккупантов.

Ольгерд Викторович Горошко, инженер-путеец, кандидат в члены партии, устроился работать в строительную контору Железнодорожного района. Фашисты считали его преданным работником, поддерживавшим «новый порядок». Доверие гитлеровцев позволяло Горошко добывать ценные сведения о железнодорожных перевозках, о времени отправки эшелонов с военными грузами. Его сообщения, переданные через комитет подпольному обкому партии, позволили партизанам провести не одну дерзкую операцию по срыву железнодорожных перевозок на участках Жлобин — Могилев, Могилев — Осиповичи, Могилев — Орша, Минск — Могилев. В сборе информации о работе железнодорожного транспорта Горошко активно помогали другие железнодорожники, входившие в состав возглавляемой им подпольной группы.

Анна Александровна Иванова, работавшая бухгалтером в полицейском управлении, постоянно держала комитет в курсе всех дел полиции. А это имело очень большое значение: подпольщики и партизаны, зная о подготовке фашистами облав, арестов и карательных экспедиций, всегда своевременно принимали необходимые меры.

Разумно использовали легальные возможности для разведки подпольщики, работавшие на захваченных фашистами предприятиях, — инженер-электрик Леонид Турханов, рабочие Федор Даниленко, Сергей Климентович, Василий Варчук, учителя Валентина Дубовик, Серафима Команская, инженер Максим Соловей и многие другие. Благодаря им комитет передал партизанам и на Большую землю немало ценных сведений военного и экономического характера. [218]

После установления связи с подпольным обкомом партии и партизанами члены комитета стали заниматься не только разведывательной и диверсионной деятельностью, но и мобилизацией людей для партизанских отрядов, снабжением их вооружением и боеприпасами. С помощью подпольщиков только за несколько месяцев 1943 года из Могилева ушло к народным мстителям более двухсот рабочих и служащих. Кроме того, они помогли бежать к партизанам многим военнопленным.

В лагере была своя подпольная группа, которую возглавлял Илья Гаврилович Гуриев, осетин по национальности, коммунист, до пленения политрук роты Красной Армии. Комитет поддерживал с ним постоянную связь. Сначала думали организовать групповой побег из самого лагеря, но вскоре поняли, что сделать это очень трудно. Стали обдумывать другой вариант.

При лагере имелся «госпиталь», вернее, санитарный барак, куда гитлеровцы направляли больных и тех, кто получил на работе травмы. «Госпиталь», как и лагерь, охранялся немецкими солдатами, да и среди врачей было несколько гитлеровцев, которые следили за работой медицинского персонала из числа военнопленных.

И. Г. Гуриев разработал план ухода лечившихся в госпитале военнопленных к партизанам. Комитет одобрил его. В ночь на 13 марта 1943 года группа подпольщиков перебила госпитальную охрану и увела всех больных и врачей-военнопленных в лес.

Еще раньше, 25 декабря 1942 года, могилевские подпольщики разгромили местную тюрьму СД, где содержались арестованные по доносу предателя Казимира Гельмана члены «Комитета содействия Красной Армии» — рабочие шелковой фабрики и другие антифашисты. Главную роль при проведении этой операции сыграл слесарь тюремной котельной Василий Варчук.

Разгром тюрьмы был приурочен к рождеству. Предполагалось, что в сочельник многие гитлеровцы хлебнут лишнего и ослабят бдительность. Вечером 24 декабря подпольщик Петр Головин, работавший в оружейной мастерской, передал Варчуку два пистолета. Василий вернулся в котельную, якобы для того чтобы устранить какие-то неисправности в отопительной системе. Потом он пригласил с собой на второй этаж для осмотра системы отопления двух охранников. Пропустив их в узком коридоре [219] вперед, Варчук тут же прикончил жандармов ударами молотка. Забрав оружие убитых, он спустился вниз и открыл заранее подобранным ключом камеру, где находились арестованные подпольщики — С. Д. Гусаков, С. С. Соболевский и другие. Не мешкая, освобожденные во главе с Варчуком ворвались в дежурную комнату и перебили находившуюся там охрану.

Через десять минут были открыты двери почти всех камер.

— Охрана тюрьмы уничтожена. Можно бежать, — объявил Варчук.

Варчук, Гусаков, Соболевский, Марков и Гусев первыми выскочили за тюремные ворота и побежали к находившемуся неподалеку оврагу. За ними бросились остальные. Оврагом можно было пробраться к Днепру, а там берегом выйти из города. Однако выполнить задуманный план до конца не удалось. При спуске в овраг Марков случайно выстрелил из захваченного в тюрьме автомата. Услышав выстрел, часовые находившейся неподалеку воинской части подняли тревогу. Фашисты быстро организовали погоню за беглецами. К партизанам удалось пробраться лишь четверым. Многие были убиты во время преследования, а остальные возвращены в тюрьму.

Ряд диверсий могилевские подпольщики совершили на железной дороге. Комсомольцы М. М. Фролов и Г. Д. Родионов сожгли на станции Могилев несколько вагонов с боеприпасами и вооружением. В городе партизанский связной П. С. Бирюков и комсомолец подпольщик В. Готвальд взорвали здание фашистской офицерской школы.

Как и осинторфские подпольщики, члены «Комитета содействия Красной Армии» в Могилеве принимали деятельное участие в разложении антисоветских формирований, срывая попытки гитлеровского командования создать «националистические» батальоны, «самооборонческие», «казачьи» и иные подразделения. Таких формирований, правда, было немного, они не представляли серьезной угрозы ни для Красной Армии, ни для партизан, И все-таки работать в них следовало, чтобы открыть глаза обманутым советским людям и помочь им уйти к партизанам.

В Пашкове, пригороде Могилева, располагались так называемые «украинские националистические подразделения [220] «, сформированные гитлеровцами из военнопленных украинской национальности. Фашистские бандиты собирались использовать их в боях против белорусских партизан.

По заданию подпольного обкома партии члены «Комитета содействия Красной Армии» Василий Станкевич, Федор Даниленко и другие установили связь с солдатами и командирами этих подразделений. Они проникали в Казармы, доставляя туда советские газеты и листовки. Если представлялась возможность, беседовали, с бывшими военнопленными, намекая на возможность перейти к партизанам.

Под влиянием агитации настроение личного состава «украинских подразделений» постепенно менялось. Все большее число солдат и командиров начинало понимать, что им нельзя больше оставаться в одном лагере с фашистами, что они должны искупить свою вину перед Родиной беспощадной борьбой с немецко-фашистскими захватчиками.

В начале февраля 1943 года командование 6-й партизанской бригады разработало план разгрома пашковского гарнизона. В уничтожении немецко-фашистской охраны активное участие должны были принять и те солдаты «украинских подразделений», которые стремились перейти к партизанам. В ночь на 10 февраля наши бойцы успешно провели задуманную операцию, истребив при этом около пятидесяти фашистов. Триста тридцать солдат и офицеров «украинских подразделений» с оружием в руках перешли в бригаду. Уйти, однако, удалось не всем. Оставшиеся «националистические подразделения» вскоре были расформированы, а люди разбросаны по лагерям и тюрьмам.

Зная о существовании могилевского комитета, гестаповцы повсюду рыскали в поисках подпольщиков. Из-за нависшей угрозы ареста некоторым из них пришлось уйти к партизанам — в бригаду К. М. Белоусова. Перебрался в лес вместе с женой — подпольщицей Софьей Филициановной и руководитель комитета, учитель-литератор Казимир Юльянович Мэттэ.

В середине 1943 года гестаповцам удалось напасть на след могилевского подполья. Было схвачено около пятидесяти подпольщиков, в том числе Павел Иванович Крисевич, [221] Ольга Николаевна Карпинская и ее дочь Татьяна, Серафима Команская, Михаил Новиков, Ольгерд Горошко, Макар Кувшинов, Анна Иванова и другие. Несколько недель подряд их пытали и мучили на допросах. Но все они держались мужественно, стойко и умерли как настоящие советские патриоты.

Белорусский штаб партизанского движения через подпольные обкомы партии, через командиров и комиссаров бригад поддерживал связь и с другими организациями, действовавшими в городах и районных центрах республики. Нередко по нашему заданию подпольщики производили диверсии, уничтожали фашистских чиновников, добывали важные секретные документы немецкого командования. Действовали они всегда в тесном контакте с партизанами. Именно благодаря хорошему взаимодействию с партизанами бригады «Дяди Коли» подпольщицам Минска Елене Мазаник, Марии Осиповой и Наде Троян удалось с помощью Николая Похлебаева, Николая Фурца и других товарищей уничтожить кровавого палача белорусского народа, верного пса Гитлера гаулейтера Вильгельма Кубе.

Подвиг патриоток

В ряде городов, где располагались наиболее крупные вражеские гарнизоны, нелегальные подпольные группы действовали непосредственно под руководством Центрального Комитета Компартии республики и Белорусского штаба партизанского движения. Мы засылали туда опытных организаторов, давали конкретные задания по сбору разведывательных данных.

Один из таких подпольных центров был создан в Витебске. Просуществовал он недолго, но его деятельность навсегда вошла в героическую историю борьбы белорусского народа с фашистскими захватчиками.

Витебское подполье — это прежде всего Вера Хоружая и ее славные боевые, подруги Софья Панкова, Дуся Суранова, Клава Болдачева и другие. О мужестве и отваге Веры я многое знал еще до войны. Семнадцати лет она участвовала в разгроме банд Булак-Балаховича, затем год работала в ЦК комсомола республики, а в девятнадцать лет стала подпольщицей в Западной Белоруссии, [222] В сентябре 1925 года польская охранка арестовала Хоружую. За активную революционную деятельность ее осудили сначала на шесть, а затем на восемь лет строгого тюремного заключения. С захватывающим интересом читал я ее замечательные, полные мужества «Письма на волю», публиковавшиеся в молодежных газетах.

В 1932 году Советскому правительству удалось договориться с польским буржуазным правительством об обмене политзаключенными, и Вера была вырвана из кровавых лап пилсудчиков. До войны мне не раз доводилось встречаться с ней на различных совещаниях и съездах. И я никогда не переставал восхищаться этой необыкновенной женщиной с сердцем героини.

И вот в августе 1941 года мы снова встретились с Верой Захаровной Хоружей. Оперативная группа Центрального Комитета Компартии Белоруссии находилась тогда под Гомелем, неподалеку от штаба фронта. Однажды в мой «кабинет» тихо вошла невысокая, очень скромно одетая женщина и в изнеможении опустилась на стул, стоявший возле двери. Ее лицо было бледным, даже болезненно-серым. Вначале я не узнал Веру Захаровну — так она изменилась.

— Вы ко мне?

— Да, к вам, в Центральный Комитет партии, — ответила она, подходя к столу. — Моя фамилия Хоружая, член партии. Пришла из Пинского партизанского отряда по заданию командира Василия Захаровича Коржа. Вы, наверное, знаете его? — Она снова села на стул, добавила: — Измучилась я, товарищ секретарь. Шесть суток добиралась. Это невыносимо трудно, особенно в моем положении... Сами видите... Только не ко времени все...

— Что не ко времени? — спросил я.

— Все, — махнула рукой Вера Захаровна. — Беременность, уход из отряда. Я не хотела идти, да товарищ Корж настоял. Ты, говорит, опытная подпольщица, сумеешь пробраться за линию фронта. Нам во что бы то ни стало нужно установить связь с Центральным Комитетом. Нужны оружие, боеприпасы, медикаменты... Вот потому и согласилась. [223]

— Так одна и шла?

— Нет, со мной товарищи — Конушкин с женой и Суслович. Одной бы мне, пожалуй, и не дойти.

— Хорошо, Вера Захаровна, — ответил я. — Насчет связи с отрядом Коржа мы решим. А вас мы отправим на восток, подальше от фронта. В вашем положении невозможно оставаться в отряде...

— Нет, товарищ секретарь. Разрешите мне вернуться за линию фронта, — неожиданно резко возразила Хоружая. — Я еще способна держать оружие, драться с врагами. Партизанскому отряду сейчас каждый человек дорог. Я и Василию Захаровичу сказала, что вернусь.

— Ваше стремление, Вера Захаровна, благородно. Но поймите, что сейчас вам нельзя возвращаться... Новый человек должен родиться и жить... Я понимаю, как вам тяжело. Вы совсем недавно потеряли мужа. О гибели Сергея Гавриловича Корнилова мы уже знаем. Но все же в отряд мы вас не отпустим. При первой возможности поможем эвакуироваться на восток... Считайте, что задание командира отряда вы выполнили. В район озера Червонного, где действуют пинские партизаны, будет послан радист с рацией.

В тот же день мы отправили Веру Захаровну на автомашине в Москву. Оттуда она — я узнал об этом позже — выехала в город Скопин, Рязанской области, где жили ее мать, две сестры и дочурка Аня. Там 5 октября 1941 года Вера Захаровна родила сына, которого в память о муже назвала Сережей.

Поздней осенью, незадолго до того как фашисты ворвались в Скопин, Хоружие всей семьей эвакуировались дальше на восток — в село Усть-Буба, Сивенского района, Пермской области. Работая в колхозе счетоводом, Вера Захаровна не переставала думать о возвращении в тыл врага. Она справедливо считала, что долг коммуниста обязывает ее, опытную подпольщицу, быть сейчас там, за линией фронта.

В марте 1942 года В. З. Хоружая, не зная, где находится Центральный Комитет Компартии Белоруссии, приехала в Москву. Там мы и встретились с ней. Вера Захаровна, рассказав о своей работе в колхозе, о детях, твердо заявила:

— Прошу направить меня во вражеский тыл. Пока идет война, мое место только там. [224]

— А как же дети? — попытался возразить я. — Ведь сын еще совсем маленький. Как он останется без матери? Да и за дочкой нужен уход. Подумайте об этом, Вера Захаровна...

— О, сын уже стал большим, — с улыбкой возразила Хоружая. — А Аня подавно. Да и есть кому ухаживать за ними: мама и сестры любят детей не меньше, чем я.

— И все же, — настаивал я, — вам не стоит уходить за линию фронта. Найдется работа и здесь. Займетесь хотя бы подготовкой девушек-разведчиц, поучите их конспирации. Вам есть что передать молодежи.

— Правильно, оставайтесь у нас, — поддержал меня присутствовавший при разговоре В. Н. Малин. — Девушкам, которых мы направляем в тыл врага, нужен не только опыт, но и живой пример.

— Нет, товарищи, — решительно возразила Хоружая. — За линией фронта я принесу больше пользы. Вы и сами прекрасно это знаете. Мне гораздо легче, чем любой из молодых разведчиц, обжиться в городе или селе на оккупированной территории. А это очень важно. Да и с верными людьми я быстрее могу связаться.

Как ни пытались мы уговорить Хоружую остаться, ничего не получилось. Дня через два бюро ЦК Компартии решило направить ее во вражеский тыл во главе группы молодых разведчиц.

— Подбором и обучением людей займетесь лично, — сказал я Вере Захаровне. — Спешить не советую. Все нужно продумать до мелочей.

На комплектование и подготовку группы ушло немало времени. Прежде всего Вера Захаровна разыскала свою подругу по совместной подпольной работе в Западной Белоруссии — Софью Сергеевну Панкову, уже немолодую, серьезную женщину, имеющую богатый опыт конспирации.

С. С. Панкова — член большевистской партии с 1919 года. Еще в 1926–1927 годах, будучи студенткой педагогического института, она познакомилась с товарищами из Коммунистической партии Западной Белоруссии и решила вернуться в родное Полесье, чтобы вести борьбу против польских помещиков за воссоединение западных областей с Белорусской республикой.

С 1928 года Софья Сергеевна работала в Бресте, заведуя женским отделом окружного комитета партии, потом [225] переехала в Белосток. Там ее единодушно избрала делегатом Первого съезда Компартии Западной Белоруссии. После съезда С. С. Панкову направили в Пинск под вымышленной фамилией — Марии Заболоцкой. 22 ноября 1928 года полиция буржуазной Польши арестовала ее. За революционную деятельность окружной суд приговорил Софью Сергеевну к четырем годам тюрьмы.

По выходе из заключения Заболоцкая-Панкова отдыхала всего несколько месяцев, а затем снова активно включилась в подпольную работу. 30 июля 1935 года полиция вторично арестовала ее. Гродненский окружной суд 2 ноября 1936 года приговорил подпольщицу к двенадцати годам лишения свободы. Из штрафной тюрьмы-фордона она вышла лишь в сентябре 1939 года, когда Западная Белоруссия была освобождена Красной Армией.

С 1939 по июнь 1941 года С. С. Панкова работала в Белостоке, возглавляла городской комитет Международной организации помощи революционерам. Когда началась война, она эвакуировалась в уральский город Троицк. Оттуда и вызвал ее ЦК Компартии Белоруссии летом 1942 года по просьбе Веры Захаровны.

Вскоре в группе В. З. Хоружей появились жизнерадостная Дуся Суранова, ловкая и боевая Аня Иванькова, спокойная и рассудительная Мотя Исакова и другие девушки. Занималась с ними главным образом сама Вера Захаровна, передавая им свой опыт работы. Не раз беседовали с будущими подпольщицами секретари ЦК Компартии и работники Витебского обкома.

Однажды Вера Захаровна пригласила для разговора с девушками Сергея Притыцкого, тоже опытного подпольщика. Когда-то польский буржуазный суд приговорил его к смерти, заменив казнь пожизненной каторгой. Теперь он был инструктором политуправления фронта. Притыцкий дал девушкам немало ценных советов о том, как вести себя в тылу врага.

Линию фронта группа В. З. Хоружей перешла в сентябре 1942 года через «Суражские ворота». Несколько дней она пробыла в поселке Пудоть, а потом перебралась в район торфопредприятия «XX лет Октября», где находилась база партизанского отряда Михаила Бирюлина.

Несколько дней ушло на изучение обстановки и сбор адресов надежных людей в Витебске. Затем Вера Захаровна [226] вместе с Софьей Панковой, Дусей Сурановой и связной Тоней Ермакович отправились в город. Надежных документов для прописки у них не было. Приходилось рассчитывать главным образом на хороших, честных людей. И такие помощники нашлись. Родственники Дуси Сурановой — Василий Семенович Воробьев, его жена Агафья Максимовна и мать Мария Игнатьевна приняли отважных разведчиц тепло и радушно.

3 октября Вера Захаровна отправила ответственному организатору Витебского обкома партии Василию Кудинову, который находился в отряде Бирюлина, свое первое донесение.

«Пока ей (то есть связной Тоне Ермакович. — П. К. ) тут делать нечего, — писала Хоружая. — Пусть она придет в следующее воскресенье. Обстановка очень сложная. Много нового, интересного. Немцы переносят все под землю. Под городом строятся капитальные сооружения... Солдат очень мало... Результаты вчерашнего налета еще неизвестны. Сообщу. Почва для работы подготовлена прекрасно. Как я рада, что я уже здесь.

Бывай, Вера».

В тот же день письмо было передано по радио в Белорусский штаб партизанского движения.

С тех пор как Вера Захаровна Хоружая переправилась за линию фронта, мне не пришлось видеться с ней. Но всякий раз, читая ее письма из вражеского тыла, я как бы снова беседовал с этим замечательным человеком, умным и смелым бойцом нашей партии. Это были не просто донесения о том, что происходило в оккупированном Витебске, а письма-раздумья революционерки-патриотки. В них каждое слово звало на подвиг.

В городе, наводненном гестаповцами и жандармами, разведчиц на каждом шагу подстерегала опасность. Но Вера Захаровна, как и ее подруги, твердо верила в успех, хорошо сознавала важность и необходимость своей работы.

«В общем все интересно, как мы и ожидали, только несколько труднее, — писала Хоружая в очередном сообщении. — На сегодняшний день главная трудность состоит в нашей личной неустроенности, но уже есть надежда. И поэтому скоро мы заживем как родовитые граждане. [227]

Во что бы то ни стало пришли скорее денег. Если еще не поздно, сообщи Юрину, что Околович усиленно разыскивала полиция и конфисковала ее вещи. Может быть, ей это неизвестно, здесь я о ней слышу только хорошее.

Пойми, как важно, чтобы не было ошибки.

Напиши, от кого передать привет ОЗ. На днях на этой почве могло произойти комичное недоразумение. Люди есть, но с каждым нужно много работать, а многие вообще потеряли облик человека. В городе полиция одета в немецкую защитную одежду. На днях из-за плохой погоды на аэродроме скопилось и стояло 128 самолетов 4 дня, я узнала, когда улетели...

Два дня тому назад со станции отправлен поезд из 80 вагонов с ранеными, их каждый день хоронят.

Принудительной отправки в Германию еще не было. Непрерывно возвращается назад много тяжелобольных, инвалидов. Там они сами себе делают увечье, чтобы выехать назад. К уехавшим (в Германию добровольно) население относится презрительно и враждебно».

В следующем письме от 18 октября Вера Захаровна подробно обрисовала положение в городе и настроение горожан:

«...Прежде всего хочу сообщить о настроениях то, что для меня является новым и, мне кажется, важным...

Сегодня главное — это всеобщая безграничная ненависть к немцам. Я не стану приводить доказательства, они будут на деле...

Многие думают, что теперь вести борьбу невозможно и нецелесообразно ввиду верной гибели, что борьба будет иметь смысл тогда, когда приблизится Красная Армия. Но страшная действительность корректирует эти взгляды и заставляет действовать сегодня. Вчерашней ночью на станции «нечаянно» столкнулись два состава. На лесозаводе то и дело портятся станки, выполняющие самые срочные заказы военным организациям. На строительстве укреплений обваливается земля и давит немца-конвоира. Иначе не может быть, потому что жизнь совершенно невыносима. На аэродроме работает 1300 человек, они зарабатывают по 8–12 марок в месяц, а булка хлеба стоит 16 марок. Получают еще 200 граммов хлеба и жидкий суп, и это все. Больше ничего нигде не дают, кроме 100 граммов хлеба для детей. [228]

На всех предприятиях немцы — мастера и начальники — бьют рабочих кулаками, ногами, палками. В городе очень неспокойно. Каждый день на улице облавы. По ночам проверка жильцов по домам. В то же время усиленно действует пропаганда...»

В конце письма: «Пробиваю дорогу. Живу. Вера».

Через несколько дней новое письмо. Его первые строки тревожны:

«Очень беспокоюсь за воскресную почту. Скорее извести, получил ли ты большое письмо для тебя и личное...

С нашими документами жить невозможно. Надо, чтобы «Смелый» через «Сидорова» попробовал достать новые. Думаю, что за большие деньги это можно. Со своей стороны принимаю меры через верного посредника. Нужны деньги. Это опасно, но необходимо, иначе ничего не выйдет. Дуся уже раз попалась во время ночной проверки. Спасло то, что ночевала у родного дяди. В общем, необходимо изменить положение...»

Хоружую прежде всего волновала судьба дела, порученного ей и ее подругам. И беспокойство о новых документах тоже было заботой о том, чтобы еще активнее вести разведку.

«На аэродроме теперь постоянно находится около 50 самолетов, большинство «мессершмитты», — сообщала она в том же письме. — Стоят очень тесно, на поверхности. Почему давно нет наших самолетов? Жители очень просят прилететь. Это для них большая радость...»

Дальше в письме говорилось о связной Тоне Ермакович. Возвращаясь из партизанского отряда, она натолкнулась на полицейскую засаду. Ее задержали, а потом отпустили. Вера Захаровна не сомневалась в ее преданности делу, но все же делала вывод, что будет лучше заменить ее другой. Потому она и сообщила Кудинову: «Связную постараюсь найти. Тоню откомандирую в обком, рекомендуй в отряд».

В другом письме то же: «Очень прошу тебя, выясни историю с Тоней до конца во всех отношениях. Тоню передай обкому КП(б)Б. Для связи используй девчат из группы, если они без дела. В городе каждый человек нам дорог для работы. Но, знаешь ведь, пока мы не можем быстро расширить круг наших связей. Сейчас у нас до 20 человек. Хочу закрепить основательно, использовать пока этих». [229]

А дальше снова разведданные: «...Уже несколько дней идет все усиливающаяся переброска войск всех родов оружия со стороны Смоленска на Сураж по шоссейной и железным дорогам. Используешь ли ты эти мои сообщения? Налажен ли контакт с другими организациями?.. На аэродроме теперь 71 самолет, прибыло 5 новых конструкций; высокомеханизированные, а управляются одним пилотом, большая грузоподъемность, 3 пушки. Скоро пришлю подробное описание.

На днях уехали к вам на машинах 8 пленных. Остальных пленных взяли под конвой. Многие вызываются на допросы, пока никого не арестовали. Пленные работали 23.Х.42 г. на аэродроме...

Сведения о подземных ангарах не подтвердились, есть бомбохранилище на глубине 9 метров, почти в центре аэродрома возле оврага и картофелехранилищ.

Степан — пленный, уехавший к вам, — работал переводчиком на аэродроме, много знает...»

Разведывательные данные об аэродроме, о передвижении вражеских войск, сообщаемые Хоружей, мы передавали в штаб ВВС. И советские летчики умело использовали их, нанося сокрушительные удары по тылам противника.

В письме от 28 октября Вера Захаровна сообщала:

«Только что кончилась воздушная тревога — налет советских самолетов. Не знаю еще, каковы результаты бомбардировки, но видно, как полыхают в трех местах пожары и беспрерывно рвутся снаряды. Бомба попала в склад боеприпасов на аэродроме. Тревога началась в сумерках, в 6 часов, и кончилась только в девятом.

Друзья мои! Невозможно вам передать наши переживания в эти часы. Радость за то, что они (самолеты) прилетели, страстное пожелание им успеха, тревога за мирных жителей, бешеная злоба к зенитчикам, открывшим ураганный огонь, мучительное беспокойство за летчиков, за самолеты, желание прикрыть их, помочь бить прямо в цель — в проклятые гнезда, не промахнуться. Мы стоим во дворе, напряженно всматриваемся в небо. Всем существом слушаем гул моторов. «Летите, летите, мои родненькие, бейте их, проклятых, бейте сотнями, — взволнованно мечтает соседка. — Дай бог вам счастья, удачи. Ой, поймали, миленькая, поймали» (на скрещивании лучей прожекторов ясно вырисовывается серебристая [230] фигура самолета, нашего родного самолета). К нему со всех сторон мчатся струи светящихся пуль, вокруг него рвутся снаряды, а он летит себе ровно и как бы спокойно по полосе луча прожектора. «Поднимайся вверх, скорее, скорее! — чуть не плачет женщина. — Золотце мое, соколик мой, ну поднимайся же, поднимайся же скорее!» Сердце бешено бьется, хочется подбежать к прожектору и трахнуть по нему — потушить его. «Ушел, ушел, соколик наш, целый!» Мы облегченно вздыхаем. Чуть притихает гул стрельбы. В эту минуту с громким зловещим свистом над нашими головами проносятся бомбы.

Оглушительный взрыв потрясает воздух. В домах сыплются стекла из окон. Второй... Третий... Пятый... «Спасибо, миленький! Хорошенько! Еще, еще! В фельдкомендатуру, в управу, в клинический городок, на аэродром! Бей их сотнями — их самих, их машины, их орудия». Я слушаю эту страстную молитву и знаю, что во многих дворах так же, как и в нашем, теснятся и волнуются эти чудесные советские люди, вынесшие бездну горя и страданий и оставшиеся верными своей Родине...»

В этом же письме — данные о результатах бомбежки: на аэродроме взорван склад снарядов, сгорели два самолета; бомбы попали в офицерский дом, в офицерскую столовую, на полотно железной дороги возле Полоцкого виадука; в солдатском доме, фельдкомендатуре, аресткомендатуре вылетели стекла, но дома целы...

«...Почему мало бьют аэродром? Теперь там постоянно 60–70 самолетов.

Возле сгоревших домов лежат прикрытые соломой горки снарядов (несколько десятков). Надо скорее бомбить бомбохранилище (вместимость до 700 бомб) потому, что его хотят рассредоточить.

Вы, должно быть, ругаете меня за то, что до сих пор я не забрала и не использую мою группу, но это не по моей вине. С нашими документами нельзя ни прописаться, ни устроиться на работу. Можно только жить у очень хороших людей, готовых из-за тебя жертвовать жизнью и семьей. Сама тоже каждую минуту рискуешь провалиться не из-за дела, а из-за прописки и паспорта. Таково положение.

Группу сейчас сюда забрать нельзя, но здесь так тоже невозможно. Нужны настоящие документы. Принимаю меры. Не знаю, выйдет ли. Пока работаем вдвоем, [231] медленно, осторожно создаем организацию из местных людей. Дело очень трудное, особенно вначале. Люди напуганы виселицами, не верят, что в городе можно что-либо сделать... Но... теперь дело пойдет быстрее. Главное — устроиться нам самим. Хороших людей много. Правда — режим, обстановка дьявольски трудная, номы их все-таки проведем, Вообще, я полна самых лучших надежд, нисколько не боюсь, что меня повесят. Девчат моих надеюсь использовать.

Ну вот, пока и все. Не ругайте меня за то, что письмо такое длинное и что в нем так много беллетристики. Может быть, используете для газет?..»

Живя в оккупированном городе без прописки, ежеминутно подвергаясь смертельной опасности, Вера Захаровна Хоружая успевала не только добывать и передавать по назначению ценные сведения о войсках противника, о самолетах на аэродроме, о скоплении железнодорожных эшелонов, о результатах бомбардировок в городе, но и следить за настроениями самих фашистов.

«...За последнее время, — писала она, — немцы распускают слухи о мире, назначают дни и часы, когда об этом будет объявлено по радио. Думаю, что это им нужно не только для мирных жителей, но и для своих солдат.

Настроение и у офицеров, и у солдат очень подавленное. Некоторые солдаты говорят: «Этой зимой воевать не будем. Хватит нам».

Возвращающиеся из отпусков из Германии рассказывают о большой нужде, о беспрерывных бомбежках. На днях я долго беседовала с одним эсэсовцем. Он страшно обрадовался моему знанию немецкого языка и разговорился, будучи уверен, что я — немка из Риги (это не я придумала, а он). Его настроение меня крайне удивило. Он воевал уже в Польше, Бельгии, во Франции и вот после всех побед — ни тени уверенности в победе (над русскими). Усталость, разочарование, тяга домой, страх перед будущим. «Война — это очень ужасная вещь, она стоит очень много денег, много крови и жизней, и никто не знает, когда она кончится, — говорил он (отвечая на мой вопрос — скоро ли кончится война?). — Нет, нет, не скоро. Русские очень сильные, и их сопротивление — ужасная вещь. Мы не привыкли к такому сопротивлению...»

На железной дороге и на шоссе в последние дни затишье. Войск передвигается значительно меньше, но в [232] городе концентрация войск как будто увеличивается. Вчера прибыли два эшелона из-под Смоленска. В Лучесах выселены почти все жители, и дома заселены немцами. В Клиническом поселке по нескольку семей сселены вместе. В освободившихся домах — немцы...»

И опять в письме подробные данные о результатах бомбардировок, о действиях диверсионных групп.

«Возле железнодорожного моста наехал на мину эшелон с бензином — сгорели 30 цистерн, сильно поврежден путь. Бомба попала в блиндаж, убито 30 солдат и офицеров. Много гитлеровцев в результате бомбежки убито в Сосновке. Уничтожено 50 автомашин у Дома специалистов. Разрушена мельница на Витьбе. В полоцком парке бомбы попали в составы с амуницией, с бензином, свиньями и лошадьми. Повреждены казармы на улице Бебеля. На аэродроме теперь 30–40 самолетов. Сгорел склад с горючим в Елагинском лесу...»

Все помыслы Веры Захаровны были о людях. Пренебрегая опасностью, она настойчиво заботилась о спасении горожан от угона на фашистскую каторгу в Германию, как родная сестра беспокоилась о том, чтобы сохранить своих младших подруг-разведчиц от провала.

«Мне срочно нужно ваше указание, — писала она в одном из донесений. — Есть слух, что фельдкомендатура дала приказ постепенно забирать мужчин из города в лагерь военнопленных. Как поступить? Уходить в лес — за это немцы арестовывают семью и конфискуют имущество. Оставаться и идти в лагерь, чтобы угнали в Германию? Дайте совет. В городе мужчин много, потому что плохо была проведена мобилизация и потому что многие вернулись из армии домой. Очень много вернулось из плена. Может быть, сегодня это только слух, но каждый день это может стать правдой, потому что в городе много гражданских из прифронтовых деревень.

Жду ответа. Вера».

Опасения Хоружей подтвердились. Гитлеровцы начали устраивать облавы, отправлять все трудоспособное население (не только мужчин, но и женщин) в Германию.

Получив эти сведения, Центральный Комитет Компартии республики и Белорусский штаб партизанского движения дали подпольным партийным организациям и командованию Витебского партизанского соединения категорическое указание — спасти советских людей от угона [233] в Германию. В результате многие горожане ушли в лес, к партизанам, многие — переправились с помощью партизан на Большую землю.

Вера Захаровна настойчиво расширяла свои связи, стремилась привлекать к сбору разведывательных сведений все новых людей. Это было необходимо. Приходилось ей встречаться и с людьми сомнительными, продавшимися фашистам. Но таких были единицы. О большинстве витебчан, оставшихся на временно оккупированной территории, она с восторгом писала:

«Это чудесные люди. Они непоколебимы в своей ненависти к врагу и в своей любви к Родине. Что бы с ними ни случилось, они останутся советскими людьми, советскими патриотами».

За свободу и счастье этих людей Вера Захаровна была готова в любую минуту пожертвовать своей жизнью. Во имя грядущей победы над врагом она делала все возможное, чтобы избежать провала, с исключительной скрупулезностью проверяла тех, кого советовали ей привлечь к подпольной работе.

«Твоя знакомая «Б» из птицекомбината ходила к тебе, была задержана партизанами и после шестидневных допросов была вынуждена дать вторую подписку, — писала она Василию Кудинову. — Кто рекомендует Ж. Шуру? У меня не записано. На каком основании Юпатов рекомендует Ж.? Предварительная проверка говорит обратное. Выясни и сообщи мне еще раз, потому что кандидатура меня интересует. Рекомендованный Юпатовым Каз. ни о чем не хочет и слышать и думать (он хорошо зарабатывает), насмехается над партизанами, о Юпатове отзывается презрительно. Испугался и был очень недоволен, что к нему пришли. С Мухиным даже встречаться не стоит. В нашем списке оказалось несколько пустых мест, но уже есть с кем разговаривать...»

Как ни осторожны, как ни опытны были Вера Захаровна Хоружая и Софья Сергеевна Панкова, но, вероятно, чего-то недосмотрели, кому-то излишне доверились.

В ноябре 1942 года гестаповцы выследили подпольщиц, собравшихся на квартире Анны Васильевой, в доме № 4 по Тракторной улице. Дом был окружен. Вместе с Верой Хоружей оказались арестованными Софья Панкова, Дуся Суранова, Клава Болдачева, Агафья Максимовна и Мария Игнатьевна Воробьевы. А незадолго до [234] того был схвачен Василий Семенович Воробьев. В числе арестованных значилась и Анна Васильева, хозяйка квартиры. Но ее вскоре отпустили, выведав у нее все, что она знала о разведчицах.

Подпольщицы погибли как герои. По предположениям тех, кто находился в тюрьме одновременно с Верой Хоружей и ее боевыми подругами, Василия Семеновича Воробьева фашисты повесили, а Веру Захаровну Хоружую, Софью Сергеевну Панкову, Евдокию Саввишну Суранову, Марию Игнатьевну и Агафью Максимовну Воробьевых будто бы расстреляли в Иловском овраге близ Витебска.

Советский народ свято хранит память о погибших. За смелость и мужество в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками Вера Захаровна Хоружая по представлению ЦК Компартии республики и Белорусского штаба партизанского движения была посмертно награждена орденом Красного Знамени. А в 1960 году Президиум Верховного Совета СССР отметил ее подвиг новой, самой высокой наградой, присвоив ей за активное участие в революционной деятельности и проявленный героизм в борьбе против немецко-фашистских оккупантов посмертно звание Героя Советского Союза. Ее именем названа улица, на которой она жила в Витебске последние недели перед трагической гибелью.

Хотя отважные подпольщицы действовали в оккупированном Витебске недолго, сделали они немало для того, чтобы приблизить нашу победу над врагом. Собранные и переданные ими сведения о войсках противника имели исключительно важное значение.

Надо сказать, что после гибели Веры Хоружей и ее боевых подруг приток разведывательных данных из Витебска хотя и уменьшился, но не прекратился. Мы регулярно получали их от подпольщиков, в том числе и от тех, кого привлекла к работе Вера Захаровна.

Борьба против немецко-фашистских оккупантов приобретала все более широкий размах. В нее включались новые и новые тысячи белорусских патриотов.

Враг был еще сильным и грозным. Но все советские люди верили, что день коренного перелома в войне уже не далек. С этой глубокой верой в нашу скорую победу шли навстречу новым боям и белорусские партизаны. [235]