Огонь на себя
Хотя и наступил март и кончились беспросветные полярные ночи, казавшиеся бесконечными, снежные метели и заряды не утихали, как и в феврале. Снежный покров настолько уплотнился и окреп, что мы спокойно ездили по насту, не расчищая дорог. Толщина снега, особенно в низинах и горных распадках, достигала пяти-шести метров. Вот тут-то я понял, для чего в землянках, построенных в низинах да еще под скалами, сооружены высокие и широкие дымовые трубы. После пурги в дверь из землянки не выйдешь, дверь просто не отворить. Снег наваливался до крыши и даже выше нее. Приходилось вылезать на свет божий через трубу.
А вот вершины больших сопок стоят голые. Снег на них не держится, его сдувает ветром. Замучил он нас за зиму. Больше всего заносы досаждали артиллеристам, особенно орудийным расчетам 104-го пушечного полка. Все батареи полка, без исключения, стояли в низинах за сопками и хребтами. Столько набьется, бывало, снега на орудийные дворики, что пройти к пушкам невозможно. Чтобы открыть огонь, надо было сначала выбросить, а потом и отвезти подальше от позиций десятки тонн тяжелого, плотного снега. Сегодня расчистишь, а завтра опять все завалено. Но воевать же надо круглосуточно, во всяком случае, быть готовым к бою.
На береговых батареях проще. Над каждым орудием — маскировочные грибы; они надежно защищали артиллерийские дворики от снега. В несколько раз легче очистить гриб, чем весь дворик. Не требовалось расчищать и подходы к орудиям: пробили раз и навсегда в снежной толщи тоннели, и этого оказалось достаточно на всю зиму. Снег, между прочим, стал отличной маскировкой для береговых батарей.
Тяжко пришлось морской пехоте. Чего стоил один лишь подъем проволочных заграждений из-под снега! [174]
А минные поля?! Их так заносило, что мины пришлось ставить заново.
Так что март никому отдыха не принес.
Но труднее и сложнее было бойцам, строящим новый опорный пункт на безымянной сопке перед северными скатами высоты 122,0, занятой противником. В этом пункте мы создавали несколько дзотов пулеметных и два мощных артиллерийских — для скорострельных пушек 76-мм калибра образца 1942 года. Отличные это были пушки. Кстати, позже я узнал, что создал их известный конструктор генерал Василий Гаврилович Грабин, мой однокашник по 3-й Ленинградской артиллерийской школе после гражданской войны; он был старшиной нашей курсантской батареи...
Так вот, еще в январе мы начали строить этот опорный пункт. Когда сформировали 614-ю отдельную стрелковую роту и вывели ее в боевое охранение вместо 348-го отдельного пулеметного батальона, занявшего новые долговременные пулеметные и артиллерийские огневые точки, строительные работы на опорном пункте были поручены командиру роты капитану И. Г. Шихирину. Саперы же нашего вездесущего батальона занялись подвозом строительных материалов в боевое охранение и помогали бойцам 614-й роты в качестве инструкторов. Мы использовали для форсирования работ все преимущества полярной ночи. Но все же времени не хватило, и пришлось достраивать в марте, когда природа добавила нам трудностей.
И в марте мы старались держать врага в постоянном напряжении, в ожидании удара отовсюду. На март нами был составлен план активных действии разведывательных групп всех трех бригад морской пехоты и созданного в начале года разведотряда штаба СОР под командой лейтенанта И. П. Варченко-Емельянова, ставшего впоследствии Героем Советского Союза.
Бригаде морской пехоты полковника Крылова в этом плане была выделена особая задача.
Из опроса пленных, взятых нами в начале года, мы установили, что за хребтом Муста-Тунтури, километрах в двух юго-западнее, располагается не известный нам штаб. Надо его найти, уточнить место. За это отвечал полковник Крылов. Он выделил из своей отдельной разведроты 25 разведчиков, назначив командиром группы [175] младшего лейтенанта А. Т. Рудыкина, а заместителем по политчасти — старшего лейтенанта П. Г. Чебанко. О Рудыкине я пока ничего не слыхал, не знал его, но зато хорошо помнил Чебанко — тот еще в октябре прошлого года вместе с Юневичем отличился в боях за высоту «Яйцо», получил там пять осколочных ранений от мин, но бойцов не оставил и командовал ими до конца боя. Чебанко одновременно с Юневичем был награжден орденом Красного Знамени, лечился в нашем госпитале и вернулся на прежнюю должность в бригаду.
Группе Рудыкина и Чебанко Крылов приказал высадиться с катера МО на южный берег губы Малая Волоковая, зайти за хребет Муста-Тунтури в тыл на левый фланг противника, наблюдением выявить там наличие войск, место штаба, систему охраны этого штаба и, если получится, взять «языка». Задача, конечно, сложная, дерзкая, требующая храбрости, выдержки, скрытности, но во многом она была похожа на то, что в октябре успешно проделал лейтенант М. М. Зуев со своими разведчиками.
Катер МО-132 лейтенанта Б. М. Ляха, хорошо известного защитникам полуостровов храбреца, участника многих высадок наших разведывательных групп в тыл врага, и на этот раз успешно высадил группу Рудыкина на мыс Пунайненниеми в точно указанном месте. Погода была скверная, прибой сильный, но все разведчики ушли в поиск сухими, хотя при высадке сломался трап и они готовы были, чтобы добраться до берега, прыгать в ледяную воду. Но им не пришлось этого делать — остатки трапа держали на руках, стоя по грудь в воде, краснофлотцы катера Д. Н. Попов, Н. Н. Белян и командир группы высадки старшина 1 статьи П. Н. Синев.
Вся группа сошла на берег около 21 часа 5 марта и ушла в глубь материка. Катер Ляха вернулся в Пумманки. Мы ждали известий.
Около полудня 6 марта от Рудыкина приняли сигнал, что он попал в окружение, вышел из кольца и просит выслать катер.
Погода установилась исключительно плохая. Холодный порывистый ветер с северо-запада, доходящий до десяти баллов, состояние моря — пять баллов и, что хуже всего, ничтожная видимость. Метель крутила так, что нельзя было разглядеть катер даже в 20 метрах от него. [176]
Туз созвонился с лейтенантом Ляхом, поговорил с ним. Лейтенант Лях ручался, что место высадки он найдет, но не был уверен, что сможет при столь сильном прибое подойти к берегу. Решили подождать, не улучшится ли погода.
Наступил вечер. Темно, хоть глаз выколи, но ветер стал ослабевать. Я дал «добро» на выход. В 19 часов катер отвалил от пирса и вышел в море.
Вернулся этот геройский кораблик со своим отчаянно смелым командиром в Пумманки только к 10 часам 7 марта. Разведгруппа снята, но в ней только 14 человек, двое раненых, один из них — матрос В. П. Вишнев получил пять пулевых ранений, одно ранение в горло. А где же остальные 11 разведчиков?
Я поручил майору Романову серьезно разобраться в этом.
На другой день нам стала ясна следующая картина. Разведгруппа скрытно прошла в тыл частей противника и в районе высоты 177,0 и озера Тиз-Ярви обнаружила четыре землянки, охраняемые часовыми. Примерно в 300 метрах от землянок стояли на огневой позиции три зенитных мелкокалиберных автомата. Разведчики рассредоточились и стали наблюдать. Они видели, что к землянкам ведет новая дорога, кончающаяся здесь тупиком. Пара лошадей в упряжке привезла по ней походную кухню. У кухни выстроилась очередь, в ней более 50 немецких солдат. Раздавали завтрак. Из землянок стали выходить по одному офицеры.
Рудыкин и Чебанко решили, что это и есть разыскиваемый ими штаб. Но какой штаб — неизвестно. Нужен «язык». Брать его решили на зенитной батарее, где, казалось, остался только часовой. Чебанко с матросами Соловьевым и Абраменко, перебираясь от камня к камню, стали подкрадываться к часовому. И конечно же, были обнаружены. Немецкие солдаты, бросив по какому-то сигналу завтрак, разбежались и вернулись тут же с оружием.
Разведгруппа начала отход к месту посадки. Немцы ее преследовали. Разведчики успели разглядеть, что количество преследующих удвоилось. Но тут внезапно налетел снежный заряд. Рудыкин отвел группу в сопки и стал ждать там Чебанко и двух его спутников.
Чебанко же наткнулся в это время на немцев, идущих [177] точно по следам Рудыкина. Их было всего шесть-семь человек. Срезав их очередями из автоматов, Чебанко с товарищами присоединился к основной группе, возобновившей движение к берегу. Но оказалось, что путь к берегу уже отрезан — впереди маячили солдаты противника.
Начался бой в окружении, бой, неожиданный для окруживших и потому ошеломивший их. Разведгруппа была хорошо вооружена автоматами и ручными пулеметами. Противник не ожидал такого отпора и таких потерь на своей территории.
Матрос Вишнев до ранения срезал длинной очередью автомата четверых врагов, а когда патроны в диске кончились, перезаряжать не стал, пустил в ход гранаты, убил еще двоих, сам получил пулю, упал, тут же вскочил и снова, перезарядив автомат, вступил в бой.
Противник в этом бою потерял не менее 40 человек.
Трое наших разведчиков были убиты, двое ранены. Рудыкин и Чебанко воспользовались метелью, суматохой и заминкой среди немцев, вызванной большими потерями, и бросились в новую атаку. Прорвав кольцо, разведчики снова пошли в сторону берега, но оторваться от преследователей не смогли. Только тогда Рудыкин послал в эфир донесение по таблице условных сигналов.
Число преследующих вновь возросло. Рудыкин принял трудное, но единственно правильное решение: оставить позади для прикрытия восьмерых разведчиков, а остальным отходить. В группу прикрытия вошли коммунисты Соловьев и Абраменко, пятеро комсомольцев. С ними остался и старший лейтенант Чебанко.
Неполная группа Рудыкина вышла к морю на тот же мыс Пунайненниеми к месту посадки. Катера нет. Большая половина разведчиков — матросы с кораблей, достаточно им взглянуть на море, чтобы понять: ждать придется долго. Уходить нельзя — катер вызван. Заняли оборону и приготовились к бою.
Оказалось, что МО-132, с таким трудом вышедший в шторм из Пумманок, правильно пересек Варангер-фиорд, но до места посадки чуть-чуть не дотянул и выскочил на камни несколько западнее. Был при этом сломан средний баллер руля и заклинило правый гребной вал. Лейтенант Лях все же сумел сняться с камней и в 23 часа 30 минут, подойдя к берегу, стал разыскивать разведчиков. [178]
Под утро Лях рискнул включить сигнальный фонарь. Встреча с разведгруппой состоялась. Из группы прикрытия смог выбраться на берег только старший лейтенант Чебанко.
Преследователи где-то отстали и на берег не выходили. Посадить людей на катер оказалось еще труднее, чем высадить. Настолько сильный был прибой, что волна смыла с катера боцмана, помогавшего старшине 1 статьи Синеву принимать разведчиков...
Наши разведчики совершили, безусловно, подвиг. Подвигом было и решение Рудыкина пожертвовать жизнью восьмерых ради спасения большей части группы. Они задержали врага, спасая жизнь товарищей.
Но нас тревожило, не оставлен ли в погоне за «языком» свой «язык».
Старший лейтенант Чебанко уверенно докладывал, что вся группа прикрытия, не пропустив ни одного гитлеровца для преследования разведчиков, погибла. В общем-то, разведка была успешной. Штаб найден, ранее взятые в плен солдаты не врали, показывая, что там есть какой-то штаб. Высаживать сразу новую группу, повторяя Пикшуевскую операцию, пока нельзя: все-таки противник на этом участке значительно потревожен. Так неужели оставлен «язык»?
Трудно было избавиться от этой мысли. Я себя успокаивал: даже если оставлен, что он может раскрыть? Главной задачи поиска он же не знал, не знал также, что Рудыкину и Чебанко было приказано отыскать штаб, не знал нашей конечной цели этот штаб уничтожить. Что же тревожиться?
Единственно, что могло хоть на время отвлечь меня от этих тревог, это заботы о судьбе яхты «Черноморец», о чем я уже рассказывал, и поиски разведчиков на других участках.
Числа десятого марта штаб 14-й армии — нашего соседа слева — запросил штаб СОР, не обнаруживается ли на нашем участке фронта 139-й горнострелковый полк, куда-то выведенный противником из состава войск, действующих против Карельского фронта. Когда Д. А. Туз доложил мне об этом запросе, я решил, что полк этот надо как следует на нашем участке поискать, и спросил его, как выполняется наш мартовский план разведки.
Туз доложил, что пока все идет по плану. Неделю [179] назад полковник Рассохин высаживал на катере МО разведгруппу на Пикшуев. Это происходило одновременно с высадкой разведгруппы из бригады Крылова на южный берег Матти-вуоно. Пленных нет. Боевых столкновений тоже не было.
— Результаты высадки разведгруппы Рудыкина вы знаете, — докладывал начальник штаба. — Вчера подполковник Косатый послал разведгруппу на левую сопку. Подобрались к дзоту, увидели работающих саперов, забросали их гранатами, нескольких убили, но пленного не взяли. Группа отошла без потерь — помогла метель. Вот пока все, что могу доложить. Сегодня ночью разведгруппа из бригады Косатого будет работать на правой сопке.
— Надо, Даниил Андреевич, нацелить наших разведчиков на захват «языков», иначе нам не обнаружить этот полк.
— Капитан Шихирин просит разрешения использовать свою роту для активных действий на Муста-Тунтури. Он говорит, что народ у него хороший, разведгруппа сильная, подготовленная, надо же им дать возможность отличиться.
— Ну что ж, я согласен. Только дайте указание сами, ищите, полк — не иголка же в стоге сена. Если он здесь, мы обязаны его найти.
Начальник штаба ушел, а я не смог усидеть на месте и выехал к Косатому. Он доложил, что разведгруппа в составе 32 разведчиков вышла в боевое охранение и скоро начнет действовать, как и намечено, на правой сопке.
Пока мы ждали вестей о действиях разведчиков, разговор с командиром бригады, естественно, шел о нуждах частей, главным образом о большом некомплекте личного состава. Ничего обещать я не мог, знал, что флот в данное время пополнения нам не даст. Выяснилось, что в батальонах возникли излишки оружия, главным образом винтовок. Мы получили много новых автоматов ППШ и ручных пулеметов, потому и излишки. Распорядился сдать излишки оружия на склады тыла...
Но вот пришло и долгожданное донесение: разведгруппа захватила с боем «языка». Ефрейтор 1-й роты 48-го противотанкового дивизиона показал, что его подразделение с середины декабря находится в обороне на [180] немецком левом фланге, то есть против нашего правого фланга. Значит, на нашем участке появилась новая часть. Причем, любопытно, что противотанковую часть противник использует как обычную пехоту. Может быть, это усиление? Пленный показал, что 11 противотанковых орудий оставлены где-то в районе Петсамо. Про интересующий нас горнострелковый полк он ничего не знает. Надо продолжать разведку.
Используя короткое затишье, мы стали готовить новые разведывательные группы. Но фашисты нас упредили. Группа из 15–20 солдат атаковала боевое охранение там, где недавно нами был взят пленный. Произошел гранатный бой. Трое немцев убито, но документов у них не было. Так что ничего нового мы не узнали.
Несколько дней спустя противник снова пытался повторить атаку нашего боевого охранения в том же самом месте, снова гранатный бой, и опять у нашей проволоки — пятеро убитых. Но нам не удалось вытащить трупы, чтобы обыскать и взять документы. При каждой такой попытке завязывался гранатный бой — так и лежали убитые на ничейной земле, ни мы, ни противник не могли их вытащить.
После захвата того ефрейтора из противотанкового дивизиона противник стал очень бдителен и пресекал сразу же малейшую нашу попытку проникнуть в его боевое охранение. Не дала результатов даже силовая разведка группы из роты капитана Шихирина, хотя в ней участвовало около 100 человек. В трехчасовом бою эта группа захватила у противника три дзота, но после контратаки вынуждена была вернуться в исходное положение на левую и среднюю сопки малого хребта Муста-Тунтури. Единственно, что мы установили, это наличие новых долговременных пулеметных огневых точек на южных склонах малого хребта. А «языков» не было.
Надо отметить, что в этом бою отличился командир взвода отдельной роты капитан Ф. Л. Сковородкин, коммунист. Умело командуя взводом и показывая пример бесстрашия, он увлек бойцов в атаку, был вскоре тяжело ранен, но не позволил вынести себя с поля боя и продолжал командовать до конца вылазки.
Пришлось нам ответить штабу 14-й армии, что 139-й горнострелковый полк на нашем участке не обнаружен.
Через день, а может быть через два, пришел запрос [181] о том же самом от штаба флота, а следом и от штаба Карельского фронта. Опять мы стали искать этот полк. На сухопутье ничего не получалось, возобновили попек на южном берегу Мотовского залива. Туда полковник Рассохин направил разведгруппу 12-й Краснознаменной бригады под командой старшего лейтенанта М. М. Зуева, столь удачно разыскавшего когда-то штаб 193-го пехотного полка гитлеровцев.
Зуев начал разведку с наблюдения за участком берега, где считали наиболее вероятным захват пленного. Вскоре стали замечать там небольшие группы солдат, двигающиеся в светлое время суток между опорным пунктом «Обергоф» и разгромленным «Пикшуевым». В ночь на 25 марта разведгруппа Зуева высадилась на вражеский берег в промежутке между «Обергофом» и «Пикшуевым». В лощине между двумя небольшими высотами увидели тропу в снегу. Устроили засаду. Сержант С. Г. Зверев, опытный боевой разведчик, первый заметил двух лыжников, следующих вдоль тропы. Все замерли на своих местах. Когда лыжники миновали засаду, Зверев бросился на них сзади. Ему помогло то, что карабины находились у лыжников не в руках, а за спиной. В рукопашной схватке он одного сбил с ног и с помощью товарищей скрутил его. Второй солдат бросился бежать. Очередью из автомата его снял матрос К. А. Штилев.
Так без потерь с нашей стороны был захвачен пленный эльзасец, ефрейтор, награжденный Железным крестом 2 класса. Он служил во 2-й роте 388-го пехотного полка. Про 139-й горнострелковый полк он ничего не знал. Зато сообщил, что 193-й пехотный полк сменился, но какая часть его сменила, он не знает. Возникла новая задача для разведчиков.
В штаб флота мы донесли, что 139-й полк не обнаружен, сообщили о смене 193-го полка неизвестной частью, но указали, что эти сведения требуют подтверждения.
Март шел к концу. Скоро темные ночи станут короткими. Надо было решать, уничтожать ли разведанный за хребтом Муста-Тунтури штаб или пока не трогать его. Решили все же разгромить, чтобы добыть пленных офицеров и документы. Выполнение поручили командиру 63-й бригады полковнику Крылову, поскольку его бригада продолжала стоять на втором боевом участке. [182]
Крылов сформировал две группы, подбирая людей из двух рот — разведывательной и автоматчиков. Основная группа — 48 человек во главе с капитаном А. Я. Юневичем — должна была напасть на штаб, а вторая группа — 30 бойцов под командой лейтенанта А. И. Кравцова — прикрывать группу Юневича с тыла, а при необходимости и усилить ее. Места высадки удалены одно от другого не более чем на полтора километра. Все продумали до мелочей, отлично подобрали в обе группы бойцов. Все, без исключения, участвовали в боях и в разведывательных поисках. Много там было коммунистов и комсомольцев. Свежи еще были в памяти уроки пикшуевских десантов и недовольство итогами операций по уничтожению «Обергофа» и «Могильного», потому так много внимания мы уделили подбору людей, подготовке и разработке плана действий обеих групп.
К вечеру 29 марта в Пумманки из главной базы пришли катера МО-116 и МО-134. Там уже были сосредоточены обе десантные группы. Накануне я пригласил к себе капитана А. Я. Юневича и старшего лейтенанта А. И. Кравцова и долго говорил с ними о предстоящем походе. Подчеркивал важность скрытности высадки, внезапности нападения, советовал в большой бой не ввязываться, в случае беды немедленно отходить — катера придут по первому требованию. Если потребуется, так вызывать огонь наших батарей. Они готовы к выполнению заявок разведчиков, таблицы сигналов разработаны, рации в обеих группах есть.
Не подозревал я, что вижу своего любимца Юневича в последний раз. Помню, как разговаривал с ним на старом КП еще перед боем за высоту «Яйцо». Впервые увидел тогда этого высокого красивого молодого человека. Мужественное лицо, смуглый, черноволосый. Очень он мне тогда понравился. Но посмотрел я случайно на его ноги и обомлел: на дворе был октябрь, холодно, кое-где снегу навалило, а у него рваные кирзовые сапоги, аж портянки торчат наружу.
Юневич тогда увидел, как я смотрю на его обувь, покраснел, поджал ноги. Я спросил, почему же он ходит в рваных сапогах. Он ответил, что новые сапоги ему положены давно, но носит он сорок пятый размер, а на складе таких нет. Глянул на его руки — громадные, как [183] принято у нас называть, пудовые кулаки. Сразу видно, работящий парень.
У меня в запасе была пара хороших яловых русских сапог нужного размера, благо я сам носил такие, стараясь подбирать побольше, посвободнее для шерстяных носков и двух пар портянок. Это еще с тех пор, как поморозил ноги в гражданскую войну, а потом, случалось, обмораживал ноги и на фортах Кронштадтской крепости. Я в то время носил охотничьи сапоги, а свои казенные сохранил ненадеванными. Адъютант принес их и передал Юневичу. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что он за человек — и смущение, и радость. Без лишних слов взял эти сапоги и пошел в них тогда в бой.
И вот Юневич снова ушел в бой. В 2 часа 45 минут 29 марта 1943 года обе группы были высажены на берег противника. Катера сразу же вернулись в Пумманки. Их командиры лейтенанты В. М. Голицын и Е. А. Волков доложили по телефону, что высадка прошла успешно.
Около 7 часов группа Кравцова заметила немецких солдат, шедших гуськом по тропе из сопок к берегу. Кравцов сразу же укрыл своих людей среди скал и больших камней, устроив засаду.
Подсчитали: немцев человек двадцать. Матрос И. В. Ванин внезапно увидел, что двое повернули к нему, словно что-то заметили. Ванин был человеком сообразительным и смелым. Он затаился, подпустил немцев к себе метров на пять, пружинисто вскочил и ударом приклада ручного пулемета сбил с ног вначале одного, потом другого. Без выстрела он взял в плен двоих — унтер-офицера и рядового.
Группа Кравцова вступила в бой. Ванин скосил огнем ручного пулемета нескольких солдат и офицера, ринувшихся к нему.
Обе группы были внезапно окружены, командиры, помня полученные наставления, повели их навстречу друг другу, но было уже поздно. Противник не дал им соединиться. Группа Кравцова вела бой почти с целой ротой.
Кравцов донес по радио, что пленные — горные егеря, но не сообщил, из какой они части.
Группа Юневича столкнулась с противником почти одновременно, с той только разницей, что попала под внезапный пулеметный огонь. Погибло 11 наших разведчиков, и трое было ранено. [184]
Обе группы перешли к обороне. Кравцов и Юневич вызвали огонь, дав очень ясные и четкие целеуказания. По этому вызову вступили в бой три батареи 104-го артполка и батарея Поночевного. Судя по донесениям Юневича и Кравцова, наш огонь был успешным, действенным и заставил противника, потерявшего не менее сотни убитыми и ранеными, отказаться от атак.
К вечеру у противника появились минометы и станковые пулеметы. Кравцов молчал, не сообщая нам, к какой же части принадлежат пленные егеря.
Мы стали готовить резервы: сперва одну роту из 3-го стрелкового батальона бригады Крылова усилили ручными пулеметами, назначив командовать ею капитана И. П. Жаринова, начальника штаба батальона, опытного офицера, участника многих боев, имевшего несколько ранений. Потом подготовили один стрелковый батальон, усилив его остатками разведроты и ротой автоматчиков. Командовать батальоном поручили заместителю командира бригады подполковнику В. С. Середницкому.
Основываясь на донесениях Юневича и Кравцова, я считал, что обе группы успешно продержатся до темноты. Вот тогда мы высадим роту Жаринова. Она атакует гитлеровцев и последовательно соединится с группой Кравцова, а затем с дальней группой Юневича, после чего они выйдут к месту посадки, и мы снимем их с берега Матти-вуоно. Чтобы отвлечь противника и его резервы, проведем демонстративный бой на левой сопке Малого хребта, внезапно используем два 76-мм орудия, недавно установленные в дзотах боевого охранения на безымянной сопке у северных склонов высоты 122,0, и обстреляем немцев с тыла и с фланга.
Вечером противник силой больше роты атаковал группу Юневича, но был с большими потерями отбит с помощью огня наших батарей. Противник стал подтягивать новые подразделения и усилил огонь минометов по расположению группы Юневича. Группу Кравцова он не атаковывал, лишь сковал ее и не давал возможности соединиться с Юневичем.
Ночью усиленная рота капитана Жаринова успешно высадилась на мысу Пунайненниеми в хорошо известном командирам катеров месте. Место это было предварительно обработано огнем батарей 104-го артполка.
В первом часу ночи одно отделение разведгруппы [185] Кравцова прорвало окружение и соединилось с ротой Жаринова. Через полчаса рота Жаринова пошла в атаку и пробилась к остальным силам группы Кравцова.
Соединившись с Кравцовым, капитан Жаринов стал с боем продвигаться к окруженной группе Юневича, но вскоре вынужден был остановиться. Гитлеровское командование, это стало очевидным, стремилось к ликвидации окруженной группы, и только. Оно не делало никаких попыток окружить даже вновь высадившуюся роту Жаринова.
Капитан Юневич, а может быть и командир первого взвода отдельной роты разведчиков лейтенант А. А. Белозеров, принявший командование разведгруппой после его гибели, неожиданно для противника атаковал гитлеровцев в противоположной стороне, не в направлении атак Жаринова, а наоборот, и, прорвав окружение, вышел на берег Матти-вуоно на мыс Ахкиониеми. Я приказал немедленно снимать группу Юневича, не зная в то время, жив ли он — все донесения шли за его подписью. Были посланы те же два катера МО-116 и МО-136, но подойти к берегу они не смогли из-за сильного минометного и пулеметного огня. Потеряв в командах нескольких матросов и получив большое число пробоин и повреждений, катера отошли, не выполнив задачу; они вынуждены были вернуться в Пумманки.
Пришлось снова подтвердить Жаринову боевую задачу: соединиться с группой Юневича, перейти к обороне и ждать катера.
Запросили штаб флота о присылке нам трех катеров МО, так как те два катера, сильно поврежденные, с поредевшими командами, выпускать в море нельзя было.
Майор Кавун, командир 104-го артполка, получил новую задачу: огнем батарей сорвать все попытки противника атаковать наши группы и обеспечить им посадку на катера.
Настало 30 марта. Весь день прошел относительно спокойно, но связь с группой Юневича прекратилась. По нашим подсчетам, у него должен кончаться боезапас. Неясно было, почему рота Жаринова не может пробиться к нему.
Начали готовить к десанту батальон под командой Середницкого. В Пумманки к этому времени прибыли еще три катера МО, среди них и кораблик лейтенанта [186] Б. М. Ляха. Я приказал им срочно отправиться за Жариновым и Кравцовым, не решаясь на высадку батальона. Это произошло в 22 часа.
Одновременно началась демонстративная атака левой сопки хребта Муста-Тунтури. Два наших тщательно замаскированных орудия открыли огонь с тыла и во фланг этой сопки по огневым точкам фашистов. По всему фронту началась пальба. Похоже было, что противник принял нашу демонстративную атаку за действительную, но потом разобрался что к чему и притих.
В это время разведчики из группы Юневича, а их в строю осталось всего 11, и командовавший ими лейтенант А. М. Патраков, командир 2-го взвода, бросились с криками «ура!» в атаку, надеясь прорваться к хребту, а потом вдоль берега через бывшую 6-ю пограничную заставу выйти к своим. У этих смельчаков осталось всего по полдиска патронов на автомат и по одной ручной гранате «Ф-1» на человека. Не удалось им прорваться. Все они пали в бою, но в плен не сдались.
Последний сигнал по радио, по внезапно ожившей рации, пришел открытым текстом за подписью Юневича: «Открывайте огонь по мне! Скорее! Врагов много». Но это был сигнал от Патракова. Передал его радист Д. А. Постовалов, коммунист.
Скрепя сердце, приказал я исполнить этот, очевидно, последний сигнал. Несколько наших батарей обрушились на место конечной схватки героев-североморцев.
Когда снимали бойцов Жаринова и Кравцова, произошел случай, раскрывший и замысел противника, и его просчет. Катера МО-132, МО-135 и МО-136 подошли к мысу Пунайненниеми. Все было тихо. Противник не преследовал отходивших к берегу стрелков и разведчиков. Быстро и организованно прошла посадка. Но едва взревели моторы и катера стали отходить от берега, как с десяток минометов со всех сторон открыли огонь по местам, откуда только что были сняты наши люди. Очевидно, противник считал, что произойдет новая высадка, и подготовился к нанесению удара по новому десанту прямо на берегу. Но просчитался.
К утру 31 марта рота Жаринова и разведгруппа Кравцова были сняты. Вскоре на мой стол легли документы — личные знаки и солдатские книжки гитлеровцев. Читаю: 139-й горнострелковый полк. Тут же лежали и нарукавные [187] металлические знаки, споротые с обмундирования пленных, погибших во время боя, — отличие полка за Нарвик.
Вот и обнаружили этот полк, разыскиваемый штабами фронта, армии и флота. Значит, фашисты ожидали нашей высадки и подготовились к ней. Значит, они знали, что мы готовим эту высадку. От кого же они могли узнать это? Только от кого-то из тех разведчиков, которые были оставлены старшим лейтенантом Чебанко как убитые. Но почему рядовые разведчики, да и сами Рудыкин и Чебанко, знали о моих замыслах?
Выходит, знали. Вот к чему может привести простая болтливость. Разве истина «каждый воин должен знать свой маневр» заключается в разбалтывании военных секретов? Нет, конечно, нет. Каждый матрос или солдат должен знать свой маневр, но строго в рамках отделения, взвода, не больше. Иначе будет плохо. Вот плохо и окончилось — погибли почти 50 человек...
Кроме перечисленных знаков и отличий на стол командного пункта была положена и немецкая карта, взятая из полевой сумки убитого офицера. На карте были обозначены в глубине берега четыре овала под литерами «А», «В», «С» и «D»; пятый овал без литеры, но с надписью: «Место 11-й роты 3-го батальона 388-го пехотного полка. Находится в резерве. 10.3.43 года».
Выходит, что с 10 марта в засаде находилось не менее пяти немецких рот. Но по замыслу и расположению групп засады можно судить, что противник ожидал высадку значительно больших сил. Хорошо, что мы не задействовали группу Середницкого. И в то же время странно, почему противник, имея такое многократное превосходство в силе, легко выпустил роту Жаринова и группу Кравцова. Напрашивалось простейшее объяснение: да потому, что потери, понесенные в бою с Юневичем и Кравцовым, а потом и с Жариновым, плюс потери от нашего артиллерийского огня, мощного и хорошо направленного, были очень большими. Иного объяснения нет. У гитлеровцев просто не хватило сил для расправы. Вот почему нам удалось снять с берега Матти-вуоно 130 человек.
С утра 31 марта наши наблюдатели видели в стереотрубы, как немцы выносили на носилках раненых, сносили в кучи трупы убитых. Эти участки берега мы продолжали держать под огнем, нанося врагу новые потери. По докладам Кравцова и Жаринова только их бойцами было [188] уничтожено не менее 150 гитлеровцев. Столько же, если не больше, и на счету группы Юневича. Он еще после первых суток боя считал, что противник потерял не менее 70 солдат.
Так закончился этот героический бой североморцев-разведчиков с фашистскими егерями.
Прошло суток трое, может быть, четверо. Полковник Крылов по телефону доложил мне, что на бревне через губу Малая Волоковая переплыл разведчик из группы Юневича старшина 1 статьи А. С. Бакин. Он ранен и обморожен, отправлен в медсанроту на излечение.
Этот лаконичный доклад сразу же вызвал у меня многие вопросы. Один из 48 разведчиков группы оказался жив. Как же ему удалось, раненому, переплыть залив? Расстояние метров 800–900, а то и больше...
Разбираться будем позже, а сейчас надо лечить. Позвонил начальнику медико-санитарной службы СОР Г. П. Ермакову и поручил выяснить состояние Бакина.
Вскоре Ермаков доложил, что у Бакина от разрывной пули огромная рана на правом бедре; кроме того, штыковая рана на спине, легкое ранение правого предплечья и сильно обморожены обе руки.
Вот что рассказал Бакин о последних часах капитана Юневича и о его разведчиках. Юневич был убит на другой день после высадки. Командовать группой стал лейтенант Белозеров. Вызывал огонь на себя уже Патраков, так как Белозеров, раненный в грудь, умирал. Когда почти все разведчики были перебиты, а тяжело раненные прекратили сопротивление, фашисты стали добивать раненых. Бакин подлез под труп немецкого солдата. На его глазах убили лейтенанта Белозерова и лежавшего рядом с лейтенантом с перебитыми ногами матроса Кадыра Тощева, узбека. Бакин видел, как двое егерей, а с ними офицер подошли к сильно израненному разведчику матросу Виктору Комиссарову и склонились над ним. Комиссаров вырвал чеку из сохраненной им «эфки». Оба солдата и он были убиты, а офицер ранен. Егеря стали колоть штыками всех наших — и убитых, и раненых. Ткнули штыком в спину и Бакина. Один из егерей ударил его по голове носком кованого сапога. Он сдержался и не застонал.
Когда стемнело, Бакин пополз к берегу. Он часто терял сознание; едва сознание возвращалось к нему, он полз [189] дальше. Стал искать что-нибудь, на чем можно держаться в воде. Нашел обрубок бревна, вроде шпалы, потом нашел две доски, все связал поясным ремнем... На рассвете Бакин спрятался.
Днем по берегу ходили немцы, собирали трупы своих солдат, работы было много, да к тому же на берегу рвались снаряды наших батарей с полуострова Средний.
У Бакина осталась одна «эфка», он приготовил гранату к бою.
На следующую ночь столкнул в воду самодельный плот, лег на него и попробовал плыть. Ноги и живот в воде. Начал грести руками. Вскоре стал терять сознание.
Плот с Бакиным течение снесло к нашему берегу и выбросило на Средний. Там его и подобрали бойцы из бригады Крылова.
Сперва, признаться, мы не очень верили Бакину, думали: тут что-то не то: быть больше двух часов в холодной воде, да еще раненному, и выжить. Человек, пробывший в Баренцевом море более получаса, не жилец. Так бывало с летчиками — сколько их спускалось на парашютах, спасаясь из сбитых в бою самолетов, и все погибали...
Врачи наши потом объяснили это «чудо». Дело в том, что в воде находились только часть туловища и конечности. Охлаждение сильное, но не настолько, чтобы побороть такой могучий организм, как у Бакина.
Я не врач, не могу делать подобных заключений. Но Бакину мы поверили. И все же решили перевести его для продолжения службы в Мурманск. Перевели. И зря. Бакин был героем. [190]