Муста-Тунтури
Нарушая хронологию, я вернусь к началу сентября 1942 года, когда на первом боевом участке мы впервые производили смену частей. Меня эта смена тревожила. Бригада Косатого, хорошо знающая участок, должна была незаметно, не открывая ни единой щелочки, отойти, передав оборону бригаде полковника Крылова, стоявшей до того в районе Пумманок. Соответственно сменяли друг друга и отдельные пулеметные батальоны. Не сама смена частей меня тревожила — на переднем крае она была безопасной, тревожила сопутствующая смена рот в боевом охранении на Малом хребте Муста-Тунтури. Там каких-нибудь полсотни метров пространства да немного колючей проволоки отделяли уходящих наших бойцов от опорных пунктов противника. Сзади оставались скалы, во многих местах отвесные, впереди уходящих и их сменяющих — «долина смерти», хорошо изученная и пристрелянная врагом. Именно в те два-три часа, когда одни уходят, а другие занимают их позиции, противник мог атаковать наши опорные пункты. За первый месяц моего командования такие атаки случались часто. Вот какая возникла опаснейшая ситуация. Мы были готовы ко всему, готовы не только ввести в бой подразделения первого боевого участка, но и резерв командующего СОР.
Нам, к счастью, повезло: не знаю почему, но в ту ночь противник не чинил никаких помех, не высовывался из своих опорных пунктов. Зато в следующую ночь он начал атаки. То ли гитлеровцы что-то почувствовали, то ли узнали о происходящем на переднем крае, во всяком случае они ударили по тому самому опорному пункту на левой сопке, который едва не захватили внезапной атакой в августе. Судьбу нашего левого фланга решили подразделения свежего батальона 63-й бригады, вступившего в боевое охранение Малого хребта Муста-Тунтури. Они были настороже и встретили атакующих гранатами [120] и дружным автоматным огнем. Противник, понеся потери, откатился на исходные рубежи. Через полчаса он повторил атаку левого фланга. Но бригада Крылова ждала этого повторного удара — на огневые позиции был вовремя выдвинут минометный дивизион, и снова противник откатился назад, оставив на поле боя более двух десятков убитых солдат.
Вдохновленный первым успехом бригады, полковник Крылов решил контратаковать немцев силами стрелкового батальона из своего резерва. Головная рота этого батальона стремительным броском и без потерь прошла через «долину смерти» к левому флангу, но попала под пулеметный огонь с безымянной сопки, расположенной впереди нашего боевого охранения восточнее Малого хребта на высоте 41,0. Ранее противник эту сопку не занимал, теперь там оказались пулеметы. Крылов условно назвал эту сопку «Яйцом». Потери в головной роте атакующего батальона были небольшие — ранило нескольких бойцов, хотя наступали уже на рассвете и можно было ожидать худшего. Я к тому времени уже приехал на КП Крылова, обеспокоенный происходящим, но главным образом тем, что в бой вступила новая бригада, только что сменившая здешних старожилов из бывшего 135-го полка. Крылов сказал, что жаждет активной обороны и потому намерен вышибить пулеметчиков с высоты.
Да, надо активно воевать на перешейке, но сначала бойцам и командирам подразделений бригады необходимо изучить противника и новый для них район действий, осмотреться. Я отменил контратаку, поблагодарив Крылова за то, что успешно отбили вылазки врага и посоветовал не торопиться.
Сентябрьские бои на южном берегу Мотовского залива, поиски разведчиков, десанты и другие события, о которых уже рассказано, отвлекли на время наше внимание от первого боевого участка. Когда бои за Пикшуев, Могильный и «Обергоф» затихли, мы вернулись к предложению Крылова овладеть высотой «Яйцо». Крылов доложил, что немцы все еще там и ведут с этой высоты огонь по подходам к боевому охранению не только из пулеметов, но теперь и из минометов. В конце сентября был подписан приказ, обязывающий командира 63-й бригады захватить высоту «Яйцо», уничтожить противника и закрепиться на ней. [121]
Началась подготовка. Майор Н. И. Кавун, командир 104-го артполка, в тот же день, 29 сентября, передислоцировал на новую огневую позицию в верховьях ручья Корабельный на полуострове Среднем свою 7-ю батарею 152-мм пушек с мыса Кекурского, где она стояла в противодесантной обороне. Весь артполк сосредоточился для огневой борьбы на перешейке и против того участка материка, который занимала противостоящая нам группировка противника. Теперь весь он собран в единый кулак, и все же фашистская группа батарей сильнее: наши двухорудийные батареи были вдвое слабее фашистских.
Готовились к предстоящему бою за высоту «Яйцо» и саперы 338-го отдельного саперного батальона. Роте этого батальона было приказано построить пять сборно-разборных дзотов, перенести их в разобранном виде в боевое охранение на нашу высоту 40,1, заготовить из колючки спираль «Бруно» и все это, как только будет захвачена высота «Яйцо», установить там.
Готовилась к бою и 63-я бригада. К утру 30 сентября подготовка была закончена. А в 21 час усиленная разведрота старшего лейтенанта А. Я. Юневича и политрука П. Г. Чебанко сосредоточилась в районе высоты 47,6. Туда же прибыли и саперы, доставив на плечах разобранные дзоты, материалы, инструменты, оружие. Прибыл и взвод минометчиков.
Через полтора часа весь отряд направился под покровом темноты к высоте 40,1 — к нашему боевому охранению. Оттуда начальник охранения докладывал, что противник ведет себя, как обычно, — никаких признаков тревоги.
Юневич понял, что выдвижение его отряда на исходное для атаки положение противником не замечено. Значит, нападение будет внезапным, а план атаки и захвата высоты «Яйцо» был основан на внезапности одновременного удара по фронту и по флангам. Причем, удар по левому флангу со стороны губы Кутовая должен был вывести нас на дорогу к Титовке, чтобы отрезать противнику, обороняющему «Яйцо», отход и уничтожить оборонявший эту высоту гарнизон.
В 00 часов 1 октября Юневич выдвинул два взвода разведроты на фланги противника. Тот выдвижения не заметил. Во втором часу ночи началась атака. [122]
Вспыхнули немецкие осветительные ракеты, с высоты по атакующим били пулеметы и автоматы. Юневич бросился вперед, увлекая за собой матросов и саперов. Начался гранатный бой, перешедший в рукопашную схватку. Юневич в этой схватке убил трех солдат противника, но был ранен в правую руку. Высота «Яйцо» была вскоре захвачена, очищена от противника. Трофеев оказалось много, но в темноте трудно все учесть. Подобрали станковый и два ручных пулемета, миномет, три автомата, пять винтовок, на дороге в Титовку и на высоте осталось 25 убитых фашистских солдат и унтер-офицеров. В наши руки попали сумка с документами и много личных писем.
Саперы тем временем уже подносили на указанные позиции детали дзотов, тут же собирая их.
По потерянной высоте противник открыл ураганный артиллерийский огонь. В бой вступили батареи 104-го артполка и 63-й бригады, а также наши минометы.
Борьба против немецких батарей и огневых точек, обстреливающих отряд Юневича, шла успешно в течение светлого времени всех последующих пяти дней. Нашим артиллеристам и минометчикам удалось уничтожить до 20 дзотов, взорвать два склада с боезапасом и, кроме того, привести к молчанию фашистские батареи. Хуже, если не сказать очень плохо, сложилась борьба против минометов противника. В складках местности за гребнями высот минометы оказались недосягаемыми, наши корректировщики не могли их засечь, и это сыграло решающую роль в конечном исходе боя.
В 19 часов, когда наступила полная темнота, рота противника бросилась в контратаку, но сразу же была отброшена, понеся большие потери. В этом втором ночном бою старший лейтенант Юневич показал удивительную храбрость: он продолжал командовать обороной захваченной высоты, хотя получил уже пять осколочных ранений от мин и одно огнестрельное.
Ночью на третьи сутки после начала боя за высоту «Яйцо» противник, пользуясь темнотой и туманом, сосредоточил возле нее до двух рот пехоты. Всю ночь он обрабатывал наши позиции и подходы к ним артиллерийским и минометным огнем. В 5 часов гитлеровцы незаметно подобрались по восточным склонам к нашему недостроенному пулеметному дзоту, забросали его гранатами [123] и перебили расчет пулемета. Вблизи этого места находился с ручным пулеметом матрос Южанин. Он встал во весь рост и с руки открыл огонь по фашистам, не давая им ворваться на сопку. Южанин погиб, но противника задержал. Подоспел взвод из отряда Юневича и выбил гитлеровцев с этого участка высоты.
Атаки продолжались со стороны титовской дороги. Юневич с трудом командовал отрядом. В эту ночь он снова был ранен — в правую руку и правую ногу.
Минометный огонь стал для отряда губительным. Вышла из строя разбитая осколками рация, прекратилась и телефонная связь с КП бригады: нельзя было ни корректировать артогонь, ни вызывать его. Отрядом командовал уже политрук П. Г. Чебанко, хотя и он получил пять осколочных ранений. Под его командой остатки отряда отбили две яростные атаки гитлеровцев.
Пользуясь недолгой передышкой, политрук Чебанко составил краткое донесение о положении на высоте «Яйцо»; доставить донесение вызвался лихой разведчик сержант Т. М. Сидоров, комсомолец. Он спрятал записку в ушной раковине и пополз под заградительным огнем противника, отсекающим высоту «Яйцо» от наших боевых порядков. Сидорову пришлось переплыть какую-то водную преграду — то ли широкий ручей, то ли небольшой участок губы Кутовая, в темноте он не смог в этом разобраться. Выйдя на берег, он добрался до боевого охранения 40,1. Оттуда донесение было передано по телефону и одновременно отправлено на КП бригады с другим посыльным.
Командир бригады послал на «Яйцо» стрелковую роту первого батальона численностью 60 человек, а с ротой и старшего лейтенанта И. А. Кирюхина, заместителя командира батальона, для замены Юневича. Но подкрепление не смогло пройти на «Яйцо». Рота залегла на подходах к высоте.
Пять часов продолжался этот третий по счету ночной бой отряда Юневича, теперь уже остатков этого отряда. Атаки фашистов были яростные. Гитлеровские офицеры подогревали своих солдат изрядными порциями шнапса. Пьяные немцы лезли напролом, гибли десятками под пулями и гранатами наших бойцов.
К рассвету бой закончился. В строю на высоте невредимыми остались только 18 ее защитников. Атаки до [124] вечера прекратились, но обстрел, артиллерийский и минометный, усилился — фашисты выпустили в этот день по высоте и подступам к ней более 1,5 тысяч снарядов и мин. Едва стало темнеть, в атаку внезапно бросилась группа гитлеровцев. В ней насчитали более полусотни солдат. Дружный ружейно-пулеметный огонь с высоты был неожиданным для атакующих, и они отступили, оставив десятки убитых...
В эту четвертую ночь на высоту «Яйцо» удалось пробраться нашему подкреплению вместе со старшим лейтенантом Кирюхиным. Он вступил в командование, организовал вынос в тыл раненых и убитых.
Вскоре две роты противника снова начали штурм. Я получил донесение, что атакуют солдаты в черных мундирах. Похоже, что брошены резервы, атакуют эсэсовцы. Но и этот штурм был отбит.
С рассвета возобновился минометный обстрел, он продолжался весь день. Подходы к высоте противник блокировал огнем всех видов оружия. По нашим дзотам били даже противотанковые орудия.
Настала пятая ночь обороны захваченной нами высоты «Яйцо». Возобновились яростные атаки, неизменно отбиваемые нашим отрядом, а в перерывах между атаками — минометные и артиллерийские налеты. Командир бригады опять послал на высоту подкрепление, но это не меняло сути дела. Надо было принимать какое-то решение: либо атаковать следующую за «Яйцом» высоту 109,0, либо уводить оттуда наших бойцов. Но на высоте 109,0, по нашим разведывательным данным, оборонялся батальон немецкого 193-го пехотного полка, и, вероятно, туда в ходе боя были подтянуты резервы из Титовки. Для атаки этой высоты пришлось бы задействовать чуть ли не всю 63-ю бригаду. К такому бою мы не были готовы, и я приказал полковнику Крылову оставить высоту «Яйцо».
В 3 часа 30 минут этой пятой ночи защитники высоты были выведены из боя. Немцы их не преследовали, и это было симптоматично: противник понес большие потери.
По нашим подсчетам, по докладам офицеров и сержантов, участников пятисуточного боя, противник потерял убитыми и ранеными не менее 350 человек. Наибольшие потери он понес во время двух последних ночных атак. Территориально мы ничего не приобрели, положения [125] своего не улучшили, но урон противнику нанесли большой.
Несомненный интерес для нас представляли документы, захваченные на высоте «Яйцо» в сумке, о которой я упоминал. Разбирая их, разведчики установили, что на правом фланге противника обороняется 10-я рота 193-го пехотного полка 69-й пехотной дивизии. Эта рота держала на высоте 41,0, обозначенной нами шифром «Яйцо», боевое охранение в составе 22 человек; на вооружении охранения — три пулемета, один из них тяжелый, два противотанковых ружья, ручное оружие и миномет. Судя по количеству убитых и захваченного нами оружия, все охранение было нами окружено и истреблено. Документы не только подтвердили наличие на нашем участке 193-го пехотного полка, но и раскрыли полностью его боевую организацию, боевые средства, боевые порядки и даже фамилии командиров полка, батальонов и частично рот.
Нам надо было отыскать штаб 193-го пехотного полка, точно определить его место и нанести на карту. Мы уже знали от пленных, ранее взятых нами, что штаб этого полка размещается в землянках где-то у высоты 388,9 на северо-восточном берегу озера Суормус-Ярви в шести километрах от нашего боевого охранения на хребте Муста-Тунтури. Эти показания и надо было проверить. Полковник Рассохин выделил для этой цели 14 разведчиков из роты Н. И. Грачева. Командовал разведчиками лейтенант М. М. Зуев, командир взвода в разведроте. Зуева я не знал, но Рассохин утверждал, что он самый подходящий человек для выполнения намеченного задания, и дал ему наилучшую аттестацию, докладывая о готовности разведгруппы к высадке. Зуев участвовал во всех боях и высадках 12-й бригады. Был и на Пикшуеве в группе Грачева, где отличился неустрашимостью и умением командовать взводом, был и в бою у опорных пунктов «Обергоф» и «Могильный». Это он организовал там под минометным огнем переправу с катера № 216 на берег, когда катер наскочил на камни, это его разведчики, добравшись до берега вплавь, промокшие до нитки, приняли участие в уничтожении «Обергофа». Словом, разведчик хороший.
В последнюю ночь боев за высоту «Яйцо» катер МО-129 старшего лейтенанта А. И. Рощина высадил группу [126] Зуева на южный берег губы Малая Волоковая. Перед высадкой я вызвал Зуева к себе. Он был выше среднего роста, темноволосый, с красивым чубом, худощав, строен, подтянут, пытлив взгляд его темно-карих глаз. Одет, как обычно одевались все разведчики: ватные брюки, фуфайка. шапка-ушанка, высокие русские яловые сапоги. Поверх фуфайки — туго затянутый широкий офицерский ремень с кобурой и пистолетом ТТ, на ремне — армейский нож в ножнах, на груди — неразлучный автомат ППШ.
— Товарищ Зуев, знаете ли вы свою задачу? — спросил я лейтенанта.
— Так точно, знаю. Меня проинструктировали в штабе бригады. Кроме того, я был у майора Романова, он тоже проверил меня.
— Ну и отлично. Раньше выполняли подобные задания?
— Выполнял. Трижды побывал в тылу противника по заданию разведотдела штаба флота. Теперь пойду в четвертый раз.
— Вы должны найти штаб полка и на карте точно обозначить его место. Посмотрите, — я развернул свою рабочую карту. — Ориентиров много. Высота 388,9. Здесь стоит триангуляционный знак. Озеро Суормус-Ярви. Высота 206,3. Так что, если вы хорошо ориентируетесь на местности и умеете читать карту, сможете успешно решить задачу. Сколько вам дано на это времени?
— Не больше пяти суток.
— Правильно. Найдете или не найдете штаб, но через пять суток вас в условленном месте будет ждать катер. Но штаб полка — не иголка. Вы должны его найти. Иначе придется посылать другую группу. Вы поняли меня?
— Так точно, понял. Я найду штаб.
— Ну, а теперь насчет «языка». Он нам очень нужен, но хорошо будет, если вы его возьмете без боя, без шума, так, чтобы немцы не погнались сразу же за вами. Если увидите, что драка неизбежна, лучше не трогайте. Вы идете глубоко в тыл противника. Так что в бой не ввязывайтесь. Главное — найти штаб и хорошо понаблюдать за его порядками. Ну, желаю успеха, до свидания...
Зуев ушел. Понравился мне этот лейтенант. Но и задача, [127] конечно, трудная, ответственная. Чтобы ее выполнить, надо иметь много умения и смелости. В сентябре мы уже трижды убеждались, что при таких рейдах мы не до конца разведываем противника. Так было, когда Грачев захватил двух пленных. Ведь позже выяснилось, что они находились в боевом охранении именно «Обергофа», но скрыли это. Так было и на Пикшуеве — вместо одного опорного пункта отряд Боровикова атаковал и уничтожил три, а мы не знали об их существовании, и пленные, взятые Грачевым, сообщая о «Пикшуеве», умолчали об этих двух соседних с ним пунктах. Так было и в бою у «Могильного» и «Обергофа». Очень мало мы знали об «Обергофе». Не знали точно его место, не знали, что в его системе десять дотов и дзотов, потому и не хватило Грачеву взрывчатки для уничтожения всех фортификационных сооружений, не знали, что противник построил новую дорогу от Титовки до «Обергофа».
Надо прямо сказать: у нас были отличные разведчики, смелые, находчивые, упорные, но организовать разведку так, чтобы узнать, если не все, то очень многое о противнике, мы еще не умели. Не умели и привлекать авиацию флота для разведки нужных нам районов. Кто, как не авиация, мог бы нам помочь в разведке «Обергофа», «Могильного», новой дороги вдоль побережья, новых батарей, выставленных противником после уничтожения нами артиллерии на Пикшуеве? Эти горькие раздумья и признания, к сожалению, пришли не сразу. Но нам нельзя было совершать новых ошибок. Война на нашем участке фронта была позиционной, все закопались в землю, влезли в доты, в дзоты. Вот мы и хотели точно знать, где расположены не только батареи, но и штабы, и командные пункты гитлеровцев.
Начинать решили со штаба 193-го пехотного полка, наиболее удаленного от своих основных подразделений. Разведав его местонахождение, мы могли ударить по штабу артиллерией. Наши 152-мм пушки-гаубицы бьют на 17 километров, а 122-мм еще дальше — на 21 километр. Если этот штаб располагается в обычных землянках, легко разрушаемых снарядами, они смогут многое сделать. К этому времени нас уведомили об отгрузке большого количества боезапаса из центральных складов, значит, надо готовить удар по вражескому штабу всем артполком майора Кавуна. [128]
И вот группа лейтенанта Зуева высадилась на южный берег губы Малая Волоковая, ушла в сопки, а катер МО-126 вернулся в Пумманки и ждал приказа снять ее.
Прошло трое суток. Зуев дал только один сигнал: разведгруппа вышла незамеченной в указанный район. Ждать стало легче.
На исходе четвертых суток мы получили вдруг второй сигнал, означавший: «Противником обнаружен. Отхожу на место посадки».
Когда стемнело, катер МО-126 отправился из Пумманок к условленному месту вражеского берега.
В середине ночи пришел третий сигнал: группа Зуева вышла на берег и встретилась с катером.
Настало утро 10 октября — пятые сутки Зуев и его разведчики на той стороне.
Томительно тянется время. Наконец лейтенант Зуев явился на КП — грязный, небритый, оборванный. Я понял, что он стесняется своего вида, но не дал ему времени привести себя в порядок — прежде всего доклад.
Штаб найден там, где мы и предполагали. Разведчики к нему добирались двое суток — местность гористая, много обрывов, озер, никаких дорог нет, даже троп. Подошли к озеру Суормус-Ярви с юга уже на рассвете, пришлось сразу отойти в горы, чтобы разделиться на две группы и наблюдать за объектом разведки с двух сторон...
Разумное решение, молодец Зуев!
Наблюдали целые сутки. Много землянок, ориентировочно не менее 20. Несколько дзотов, а может быть и дотов, по периметру расположения штаба. В конце третьих суток увидели группу солдат; они прибыли на автомашине откуда-то с севера и пошли в горы на юг. Лейтенант Зуев решил вызвать к себе, как только стемнеет, вторую группу. Послал связного. Обе группы соединились, отдохнули и на рассвете четвертых суток стали отходить. Но внезапно обнаружили в трех-четырех километрах восточнее две группы вражеских солдат. Зуев решил, что его ищут. Он повернул на запад, стал уходить от преследующих. В долинах, в складках гор уже лежал снег, но вершины голые. Зуев старался идти по кромке снега. Следы все равно оставались — надо же пересекать долины. Пошли строго на север. Оторвались от противника быстро, прошли около 20 километров и вышли на берег. Вскоре встретили и катер. [129]
Я с удовольствием пожал Зуеву руку, сказал, что задачу он выполнил, поблагодарил за службу, передал нашу благодарность всем разведчикам, приказал отчитаться во всем перед майором Романовым, а от него в баню — мыться, бриться, потом двое суток отдыхать.
Теперь штаб 193-го пехотного немецкого полка был точно отмечен на нашей рабочей карте.
Шесть дней спустя штаб флота передал нам директиву командующего Карельским фронтом генерал-лейтенанта Фролова. На мурманском направлении внезапным ударом по немецким горнострелковым частям отряд 28-го стрелкового полка нашей 14-й стрелковой дивизии захватил немецкий опорный пункт. Уничтожены почти вся рота 137-го горнострелкового полка, оборонявшая этот опорный пункт, 6 огневых точек, 3 дзота, 3 дота; взяты трофеи и 11 пленных. Горные егеря потеряли в боях за свой опорный пункт убитыми и ранеными 600–700 человек. Но главное, пленные дали ценнейшие для нашего высшего командования сведения: 6-я горнострелковая дивизия, выведенная командующим горнострелковым корпусом «Норвегия» генералом Шернером в резерв и на отдых в район Петсамо, готовится к отправке на Кавказский фронт. Командующий фронтом, ставя нам в пример успех отряда стрелкового полка, требовал в директиве от 16 октября использовать опыт этих боев, систематически наносить по 2-й горнострелковой дивизии такие удары, чтобы держать ее в постоянном напряжении, истреблять ее солдат и тем самым вынудить гитлеровское командование к сохранению готовности резервов. Значит, наша цель не территориальные приобретения, а нанесение врагу наибольших потерь.
Эту боевую задачу мы уже выполняли задолго до появления директивы, высаживая еще в августе разведгруппу Грачева, десанты в сентябре, устраивая вылазки на Муста-Тунтури, захватывая пленных. По подсчетам нашего штаба, в боях вплоть до первой пятидневки октября гитлеровцы потеряли 1467 человек убитыми, 13 человек взяли в плен (раненых мы не подсчитывали), дотов и дзотов разрушено 56, землянок — 39, складов с боезапасом и продовольствием — 12, уничтожены 4 орудия, 28 пулеметов и 17 минометов, взято много трофейного оружия и боезапаса. Мы в конечном счете заставили вражеское командование значительно усилить свои части на нашем [130] участке фронта. Теперь командующий фронтом и командующий флотом требовали от нас продолжать активные боевые действия. Мы должны сковать на правом фланге резервы, нужные гитлеровцам на левом фланге нашего огромного фронта.
Накануне получения этой директивы разведгруппа бригады Крылова (12 человек) проникла через минное поле у левой сопки хребта Муста-Тунтури и углубилась в стан врага на целый километр. Почему там оказалось неохраняемое пространство, как противник допустил такую неосмотрительность, непонятно. Возможно, он еще не оправился от потерь на высоте «Яйцо». Визуальным наблюдением мы установили, где находятся жилые землянки немцев. Разведчики наткнулись там на ночной пост, атаковали его, часть солдат перебили, одного раненого захватили в плен, но до штаба не довели — умер в пути. Документы показали, что он из 3-й роты 14-го отдельного моторизованного пулеметного батальона. Это подтвердило прежние данные, полученные от пленных.
Сутки спустя полковник Крылов доложил, что ночью в тыл врага пойдут две разведгруппы: первая — на те же юго-восточные склоны Муста-Тунтури, где взяли раненого, вторая — на полкилометра восточнее, но в том же квадрате. Я спросил, почему же поиск повторяется там, куда накануне уже ходили разведчики, можно ли при этом рассчитывать на удачу. Крылов сказал, что в том районе много землянок, а значит, и много солдат. Обеим группам он ставит задачу как можно больше нанести врагу потерь. Разведчики хорошо вооружены, запаслись противотанковыми гранатами, чтобы забросать жилые землянки. Первую группу возглавляет лейтенант А. М. Патраков, отличный разведчик, командир взвода разведроты, участник боев за высоту «Яйцо»; он был в этом районе в прошлом рейде. Второй группой командует лейтенант А. А. Белозеров, тоже участник боев за «Яйцо», отчаянный храбрец. Крылов сказал, что он ручается за обоих, что все разведчики участвовали в боях на высоте «Яйцо», у некоторых легкие ранения, но они упросили командиров взять их с собой.
Ночью я поехал на КП бригады. Обе группы — в каждой по 15 человек — вышли вскоре после полуночи в рейд. Группа Патракова успешно преодолела минное поле и, обойдя левую сопку Муста-Тунтури, достигла намеченного [131] района, сняла двух часовых, забросала противотанковыми гранатами несколько землянок, уничтожив при этом более двух десятков фашистов, наткнулась на два дзота, разрушила их, попала под пулеметный огонь и отошла к своим, пленных не взяла. Один наш разведчик был убит, и его вынесли в боевое охранение, трое раненых дошли сами. Группа Белозерова действовала менее успешно. Ее встретили немецкие солдаты, бежавшие, очевидно, по тревоге, вызванной нападением первой группы. Наши разведчики забросали гитлеровцев гранатами, несколько человек уничтожили, одного захватили в плен, но при отходе и сами понесли потери от сильного минометного огня, а пленный был убит осколками немецких же мин.
В итоге мы нанесли противнику значительные потери, на что Крылов и рассчитывал.
В ночь на 27 октября бригада провела еще одну разведку боем силами всех четырех разведывательных взводов батальонов. На этот раз разведчики действовали одной группой на средней сопке хребта, продвинулись метров на полтораста, но наткнулись на организованный огонь противника. Разведчики отошли, а фашисты их не преследовали. В результате мы выявили до десяти новых пулеметных точек, ранее в этом районе не отмеченных, и новые минометные батареи. Подтвердилось наше предположение, что противник сильно укрепляется на всем хребте Муста-Тунтури.
Возобновила активную разведку и бригада Рассохина. С 22 по 26 октября она высадила с катеров МО на Южный берег Мотовского залива три сильные разведывательные группы, нацеливая их на «Пикшуев», «Обергоф» и «Могильный». Мы хотели проверить, восстановлены ли гитлеровцами «Пикшуев» и «Обергоф». Условились, если «Обергоф» не восстановлен и обе группы высадятся на «Обергоф» и «Могильный» незаметно, они должны будут совместными действиями уничтожить опорный пункт «Могильный». Но при высадке еще на подходах к «Обергофу» и «Могильному» разведчиков встретил такой огонь из пулеметов и минометов, что командир, объединявший эти группы, был вынужден дать сигнал об отходе. Третья группа незаметно высадилась на мыс Пикшуев, быстро вышла к опорному пункту, противника там не нашла, обследовала два других уничтоженных в сентябре [132] опорных пункта, там тоже гитлеровцев не было, продвинулась южнее и наткнулась в глубине берега на новый опорный пункт. После безуспешной атаки группа отошла в район посадки на катера, не преследуемая противником. Он своей тактики не изменил — не вышел из опорного пункта.
Все три разведывательные группы бригады Рассохина выполнили боевую задачу, вновь выявив систему обороны южного берега Мотовского залива. Но мы так и не узнали, какие части противника стоят в этой обороне.
Нам помог наш сосед слева — штаб 14-й армии, сообщивший на наш запрос, что после сентябрьских боев в этом районе произошла смена немецких частей: 67-й отдельный самокатный батальон 2-й горнострелковой дивизии, понесшей в сентябре большие потери, выведен на пополнение и отдых в Петсамо. Его сменили два батальона 388-го пехотного полка, недавно снятого с фронта перед полуостровом Средний и замененного там 193-м пехотным полком.
Значит, и здесь противник усилился. Теперь перед нами находились не только 193-й полк и два батальона горнострелковой дивизии, как раньше, а два пехотных полка и отдельный пулеметный батальон.
Кончался октябрь, начались снежные заряды, стало очень холодно от северных ветров, близилась первая для меня зима в Заполярье. Мы налегали на строительство. В соответствии с ранее составленным планом полностью закончили инженерное оборудование опорных пунктов на всех трех боевых участках. Заново построили противодесантную оборону западной части Среднего, развили противодесантную оборону Рыбачьего. В губе Зубовская, в Эйне, в Цыпнаволоке построили много дотов и дзотов, создали новые опорные пункты и, главное, заняли их войсками. Командиры частей, дислоцируемых в новых районах, становились комендантами опорных пунктов и подчинялись командиру соответствующего боевого участка.
В начале октября к нам прибыл на должность начальника инженерной службы СОР инженер-полковник Д. Д. Корвяков, которого я хорошо знал по Балтике. Этот опытный и авторитетный фортификатор сразу же перестроил всю работу инженерной службы. Мы с нетерпением ждали ввода в строй нового флагманского [133] командного пункта на высоте 159,0. За этим делом наблюдали начальник штаба СОР Д. А. Туз и мой заместитель по сухопутным войскам полковник Жуков. Когда прибыл Корвяков, в скале были уже вырублены тоннель с выходом на северную сторону и запасной выход на юг. Но работы осталось еще много. Понимая, каково значение надежного и удобного ФКП для всей обороны, за это взялся новый начальник инженерной службы. Все должно быть у командующего под рукой, под одной крышей — оперативное отделение, маленький кабинет для командующего и начальника штаба, большой узел связи, состоящий из телеграфно-телефонной станции, радиорубки и поста скрытой связи, автономное электроосвещение, отопление от котелка — словом, все, что положено для удобной и надежной работы в большом оборонительном районе. В радиусе полкилометра были построены 29 хороших землянок для офицеров штаба и политотдела, отличная баня, потом столовая и клуб. Не забыл Корвяков хорошо устроить и комендантскую роту, разместить впоследствии возле ФКП и взвод английских танков «Матильда», построив для них даже гаражи. В начале ноября все было закончено, и флагманский командный пункт вошел в строй.
Значительно помог нам в эти месяцы инженерный отдел Северного флота. Теперь материалы поступали не только вовремя, но даже с некоторым запасом на будущее. Правда, то и дело возникали новые потребности, и начальник инженерного отдела флота полковник Т. П. Ефимов всегда шел нам навстречу.
Однажды, осматривая уже построенные ротные и батальонные районы обороны передового оборонительного рубежа и законченную рекогносцировкой главную полосу обороны, увидел нашу серьезную ошибку: не укреплены южные сильно обрывистые районы высоты 138,9, обращенные к противнику, а также восточный берег озера Палви-Ярви. Комиссии, работавшие здесь в августе и сентябре, очевидно, не придали значения этому естественному и очень выгодному для обороны промежуточному рубежу. Таким образом, возникла никем и ничем не обороняемая полоса между рубежами передовым и главным, что просмотрел и я, утверждая решение комиссий. Все следовало срочно исправить в начале северной зимы.
Приказом по СОР я поручил командиру 63-й бригады [134] полковнику Крылову подготовить необходимые документы. Он хорошо и быстро поработал, в срок представил и акт о выборе промежуточного рубежа, и соответствующую карту будущих 19 двухамбразурных пулеметных дотов и 11 артиллерийских. Все 30 дотов решили строить из сборного железобетона. Возникло подчиненное Корвякову специальное строительное формирование, начальником которого назначили инженер-капитана Л. Б. Бернштейна, присланного инженерным отделом флота. Начальниками участков стали техники-строители Парфенов и Берденников. Из Полярного приехал нам на помощь и геодезист Агелев. Все они работали очень хорошо. Подчеркиваю, без энергичного, очень толкового и хорошо знающего свое дело инженера Бернштейна и его трех очень добросовестных помощников нам было бы трудно проделать такую важную, трудоемкую работу быстро, да еще в полярную ночь, при недостатке транспорта и при существенных помехах со стороны противника. Как, к примеру, доставлять к будущему доту железобетонные блоки? Размер блока 40X20 сантиметров в плане, высота 15 сантиметров, вес 32 килограмма; увеличивать размеры и вес блока нельзя, все рассчитано на то, чтобы один человек мог перенести блок на руках, хоть и близко, но в горы, на высоту, где нет и троп. И не один блок так надо перенести — от 350 до 500 на каждую точку, в зависимости от ее назначения. Чтобы сократить расстояние от места выгрузки до места постройки, Бернштейн предложил использовать приливы и отливы. Разница уровня воды в губе Мотка в это время колебалась более чем на четыре метра. Под покровом полярной ночи мотоботы с блоками подходили во время прилива к самой близкой от строительства точке берега, под килем оставалось полметра, а то и меньше; блоки сбрасывали в воду, разгружались, отходя по мере отлива от берега на глубокое место. Идя вслед по обсушке, солдаты подбирали разгруженное и вытаскивали на берег. Ни одного блока мы при этом не потеряли. А как трудно пришлось бы нам, если бы мотоботы мы разгружали в Западном Озерке и оттуда тащили блоки к дотам!
5 ноября строительство промежуточного рубежа развернулось по всему намеченному фронту и в глубину. Думали, что все закончим к 1 декабря. Но наши потери в боях на Муста-Тунтури и в «долине смерти» вынудили срочно заняться делами госпиталя. Он назывался по-старому [135] — ППГ № 2215, то есть походно-полевой госпиталь, хотя давно стал обычным стационарным военно-морским госпиталем. Его пришлось значительно расширить, построить для раненых и больных хорошо защищенные подземные палаты и жилые землянки для медиков. Эвакуация в главную базу была в наших условиях мерой крайней и редкой, мы старались вернуть людей в строй тут же на полуостровах. На Ханко, в база, отрезанной от флота, в строй возвращалось до 80 процентов раненых. Почему же на Севере меньше?
Ближе познакомясь с начальником госпиталя подполковником медицинской службы М. С. Поповым, с врачами, я убедился, что причина в здешних условиях. Чуть ли не сутки требовалось лишь на то, чтобы раненых доставить из боевого охранения в медико-санитарную роту на первый боевой участок. А дальше, в госпиталь, на чем его везти? Так нельзя ли оказывать раненому помощь на месте, в боевом охранении?
Врачи отвечали: конечно, можно. Но где? Этот вопрос был связан вообще с условиями жизни людей в боевом охранении. Бойцы 135-го полка оставались там бессменно более года. Будем менять людей. Но, кроме того, надо создать им хотя бы минимальные возможности отдыхать в тепле, раз в сутки помыться, раз в две-три недели сменить белье. Нельзя оставлять наше боевое охранение и на вторую зиму в прежних, жутких и невыносимых условиях. Прошло время, когда на вес золота ценились каждая доска, каждое бревнышко, флот, как это ни было трудно, щедрее снабжал нас теперь различными материалами, в том числе и лесом.
Мы решили построить на северных склонах Малого хребта Муста-Тунтури семь больших блокгаузов, хорошо и надежно защищенных от мин и снарядов, для семи наших опорных пунктов, но один из них предназначить для передового отделения госпиталя, остальные — для отдыха одной трети боевого охранения. Каждый блокгауз, рассчитанный на 40 человек, в случае нападения и окружения должен был самостоятельно обороняться. Проекты блокгаузов разработали выпускники Высшего инженерно-технического училища ВМФ, присланные в СОР для дальнейшего прохождения службы, техники-лейтенанты Разин, Аттас, Голионко, Ильин. Их первой работой руководил Д. Д. Корвяков. А начальник нашей медико-санитарной [136] службы подполковник Г. П. Ермаков и начальник госпиталя М. С. Попов разработали проект внутреннего устройства медицинского блокгауза, где полагалось постоянно дежурить хирургу, фельдшеру и операционной сестре; в блокгаузе операционная палата на 10 человек, в ней при всех обстоятельствах каждому из раненых могли обеспечить неотложную помощь. При острой нужде можно было развернуть медицинские палаты и в остальных блокгаузах.
Но чтобы быстро осуществить эти проекты, пришлось в ущерб работе на промежуточном рубеже забрать роту 338-го отдельного саперного батальона у Бернштейна. Значит, к 1 декабря ввести в строй 30 дотов мы не сможем, но 7 блокгаузов мы построили и значительно улучшили жизнь бойцов нашего охранения на Малом хребте Муста-Тунтури.
Выдерживать сроки планового строительства было вообще трудно: и транспорта нет, и огонь противника мешал, и все время возникали новые внеочередные объекты, и наш отдельный саперный батальон — ядро всякого строительства — буквально разрывался на части. Командир батальона капитан Д. Я. Дмитриев то и дело получал различные задания, одно срочнее другого. Пришлось выделить в помощь Л. Б. Бернштейну стрелковый батальон из бригады С. А. Косатого, отведенный на отдых.
А зима наступала вместе с полярной ночью. Помню, что я поначалу не верил старожилам, рассказывавшим о странностях и особой суровости заполярной зимы. Говорили, что даже рельеф полуостровов сильно изменится. Небольшие сопки утонут в снегу, ветер настолько утрамбует пяти — семиметровый снег, что по нему можно будет даже ездить на лошадях. Трудно не поверить таким заполярникам, как полковники Алексеев, Жуков или подполковники Зайцев и Ермаков. И все же...
Но вот еще в первый день ноября, получив приказание командующего прибыть в Полярное, я вышел на катере МО из губы Мотка в Мотовский залив и тут же почувствовал, что такое зима на Севере. Не замерзает Баренцево море, но каждая волна оставляет на палубе слой льда. На мостике все одеты в полушубки и в валенки с галошами. Порывистый ветер сечет лицо колючим снегом. Даже не снегом, а мелкой ледяной крупой, вроде манки. Промерз я в своей драповой генеральской [137] шинели до костей. Хорошо, что был обут в старые, порядком изношенные охотничьи сапоги. Не хотел их надевать, знал, что вызван для встречи с Наркомом Военно-Морского Флота СССР Николаем Герасимовичем Кузнецовым, думал, что же скажет он, увидев меня в таких сапожищах. А вот пригодились сапоги, и от наркома не попало.
В Полярном, в штабе флота, в большой комнате, где находились Н. Г. Кузнецов, А. Г. Головко, член Военного совета А. А. Николаев и небольшая группа адмиралов и офицеров, мой необычный вид не вызвал ни порицания, ни удивления. Я почувствовал себя увереннее, встретив среди докладывающих наркому о состоянии своих соединений таких людей, как контр-адмирал Н, И. Виноградов и капитан 2 ранга И. А. Колышкин.
Дошла очередь и до меня. Нарком спросил, нравится ли мне на Севере и как идут у меня дела. Я ответил на это столь же общо: нравится, все хорошо, доволен. «А доволен ли командующий?» — улыбаясь, спросил нарком у Арсения Григорьевича.
— Я уже докладывал вам о Кабанове все, — ответил командующий флотом.
— Ну вот и хорошо. Обе стороны довольны. Как дела у вас, товарищ Кабанов, с «Яйцом»?
Вопрос меня ошеломил: неужели нарком помнит столь незначительный в масштабе всего Военно-Морского Флота эпизод? Вероятно, до моего прихода тут был об этом разговор. Я доложил наркому, что после пятидневных боев за «Яйцо» вынужден был отвести своих разведчиков и стрелков с высоты, чтобы не нести лишних потерь.
— Может быть, следовало удерживать то, что было завоевано и уже оплачено кровью?
— Мы не рассчитывали на такое противодействие. Очевидно, ударили противника по больному месту. Дело, похоже, не в высоте, а в дороге на Титовку, которую она прикрывает. Чтобы удержать «Яйцо», надо было наступать дальше. Такой задачи я не ставил себе.
— Это правильно. Что же вы собираетесь дальше делать? Не в вашем характере сидеть и ждать, когда вас ударят. Верно?
— Товарищ народный комиссар, имею директиву командующего Карельским фронтом и приказание командующего флотом так действовать на нашем участке, чтобы [138] задержать на Севере 6-ю горнострелковую дивизию. Булавочными уколами эту задачу не выполнишь. Надо вводить в дело силы побольше, и не в одном месте. Пикшуевские десанты и операции по уничтожению «Обергофа» и «Могильного» помогли нам оттянуть на себя два пехотных полка и отдельный пулеметный батальон. Разрешите ударить по противнику на хребте Муста-Тунтури. Мы задумали такой удар после боя за «Яйцо». Если все будет хорошо, сможем значительно улучшить свое положение, во всяком случае, оттянуть на себя резервы. Иначе 6-я горнострелковая уйдет на Кавказ.
— Нет, ее нельзя отпускать туда. — Нарком обратился ко всем: — Знаете, как трудно складывается обстановка на Кавказе? Черноморский флот лишен баз и зажат так же, как Балтийский. Как только подготовитесь, наносите удар. Арсений Григорьевич, надо разрешить это СОР...
На том совещание для меня кончилось. Наскоро пообедав в салоне Военного совета, я поспешил на катер, уходящий к полуостровам.
И сразу же мы начали готовить удар по Муста-Тунтури. Крылову была поставлена боевая задача: чтобы улучшить положение наших опорных пунктов, нанести частями бригады, используя плохую видимость и метель, внезапный удар по правофланговым ротным опорным пунктам 14-го отдельного моторизованного пулеметного батальона противника, захватить эти пункты и уничтожить, построить в захваченном районе на правой и средней сопках Малого хребта укрепления и выставить там наше боевое охранение. После захвата этого района вывести из-под артиллерийско-минометного огня лишнюю живую силу. Готовность к внезапной ночной атаке — 5 ноября, 24 часа. В боевом приказе была оговорка: начало боевых действий — по особому распоряжению, время атаки зависело от погоды.
Мы уже знали, что в метель фашисты, как правило, чувствуют себя в безопасности, их настороженность ослабляется. Нам нужна непогода, метель...
Очень серьезную и ответственную задачу поставили 338-му отдельному саперному батальону: помочь частям 63-й бригады преодолеть на атакуемых сопках Муста-Тунтури систему заграждений, под огнем противника собрать из заранее подготовленных деталей 10 пулеметных [139] дзотов и 2 дзота для противотанковых пушек, заминировать все подходы к ним, установив 3 тысячи противопехотных мин и проволочные заграждения из спиралей «Бруно».
Мы полностью учитывали опыт боев на высоте «Яйцо». Там противник не давал нам строить дзоты, устанавливать противопехотные препятствия. Оказалось, легче доставить на место детали для дзотов, чем собрать их потом под огнем. Погибали саперы, огонь минометов и противотанковых орудий разрушал то, что они только что успели собрать. Теперь наши инженеры старались создать такие корпуса оборонительных сооружений, которые можно было бы собирать быстрее. Сначала они предложили использовать мешки с песком. Это не было новинкой. Мешки с песком укладывали для защиты огневых точек еще в первую мировую войну, да и в тяжелую зиму 1941/42 года в блокированном Ленинграде ими удачно прикрывали зенитные батареи на площадях и улицах. Но у нас в СОР таких мешков не было, инженерный отдел флота стал изготовлять их только в сорок третьем году. Решили обсыпать дзоты камнем, который есть всюду, его только надо собирать, а это значит нести потери, но другого выхода не было.
Готовясь к этому бою, саперы капитана Дмитриева построили в расположении нашего боевого охранения на хребте Муста-Тунтури четыре защищенные от пуль и осколков землянки для личного состава, который должен заняться укреплением намеченных к захвату высот, склады для 3 тысяч противопехотных мин и для полутонны взрывчатки.
Оказалось, что труднее всего переправить все эти материалы и противотанковые орудия в боевое охранение. Северные склоны хребта очень высоки, обрывисты. «Дубинушку» там не запоешь, хотя все надо вытягивать вверх с помощью мускульной силы человека. Поскольку орудия поднять на скалы без помощи механизмов людям было не под силу, полковник Крылов предложил заменить их взводом противотанковых ружей. Замена явно неравноценная, но другого выхода мы не нашли.
Готовился к этому бою и 104-й пушечно-артиллерийский полк. В конце октября нам все же дали отдельную разведывательную звукометрическую батарею (как потом я узнал, единственную на Северном флоте). Мы сразу же [140] развернули ее на позиции, но, к сожалению, личный состав этой батареи не имел боевого опыта и нуждался хотя бы в месячной подготовке. Батарею только-только успели укомплектовать в береговой обороне главной базы — и сразу доставили к нам. А у нас не только месяца, недели не было в запасе. Мы знали, что в предстоящем бою наш главный враг — минометчики фашистов. Думаю, что не открою Америки, если скажу, что гитлеровцы искусно использовали это оружие. А мы еще не научились быстро определять огневые позиции минометных батарей противника. Не знаю, как на других фронтах, у нас дело обстояло именно так. Звукоразведчики пока с грехом пополам давали данные для борьбы с пушками противника, ранее себя не обнаруживавшими. Против минометчиков удачнее работали простые артиллерийские наблюдатели с обыкновенной стереотрубой. Но настала ночь, бой ночной, тут и стереотруба бессильна...
И вот подготовка закончена. 5 ноября Крылов определил состав усиленного батальона для атаки опорных пунктов под командой капитана И. Н. Красильникова, старого, опытного командира, участника гражданской войны, боев на КВЖД и на Хасане, несколько раз раненного в боях. Батальону были приданы роты разведчиков и автоматчиков бригады, взвод противотанковых ружей рота отдельного саперного батальона. Кроме того, на огневые позиции Крылов выдвинул две минометные роты для непосредственной поддержки. Провели командно-штабные игры на картах. Участвуя в них, я убедился, что командиры штаба бригады и усиленного батальона действуют хорошо. В первый боевой участок мы ввели как резерв один батальон из бригады Косатого и подчинили его на время боевых действий Крылову.
Все готово, теперь дело за погодой.
Выжидали десять дней. К середине 15 ноября погода резко ухудшилась. Из штаба флота на наш запрос сообщили, что синоптики обещают и на следующий день снежную бурю, низкую облачность и прочие прелести Заполярья. Самое время действовать. Командующий разрешил мне начать запланированный бой. В 16 часов мы начали выдвижение батальона Красильникова через «долину смерти» на исходный рубеж. Все прошло скрытно, организованно, скверная погода нам помогла. С помощью [141] канатов и тросов подняли на скалы в боевое охранение все тяжести, разместили в намеченных местах. И вдруг, как бывает на Севере, погода меняется. Никакой снежной бури, стихла и метель. Что делать? Начинать или дать отбой?
Решил начинать. В 22 часа 55 минут батарея Поночевного дала двумя осветительными снарядами сигнал. Три цветные ракеты, выпущенные по приказанию командира атакующего батальона, этот сигнал продублировали.
Противника встревожил двукратный сигнал. По всему фронту зажглись осветительные ракеты, начался минометный обстрел нашего боевого охранения, застучали кое-где пулеметы.
На правой сопке хребта Муста-Тунтури все шло хорошо: рота разведчиков бригады и одна из рот батальона Красильникова с ходу преодолели проволочные заграждения, вступили в рукопашный бой с гитлеровцами, выскочившими из укрытий, дзотов и землянок, уничтожили не менее сотни вражеских солдат и сопку взяли. Наши саперы тут же начали собирать и устанавливать на ней дзоты.
Иначе сложилось дело на средней сопке: преодолев проволоку, рота автоматчиков и стрелковая рота батальона захватили три дзота противника, перебили расчеты всех пулеметов, но дальше встретили организованный и сильный пулеметный огонь из внезапно обнаруженного четырехамбразурного дота. Атака захлебнулась. Гаубичный дивизион по вызову атакующих стал бить по этому доту.
Одновременно возобновился бой и на захваченной нами правой сопке. Первый удар во фланг был отбит, почти всех атаковавших фашистов мы уничтожили, разведчики захватили в плен трех солдат. Один из них, шофер, доставленный немедленно на КП бригады, показал, что в контратаку противник бросил хозяйственный взвод.
Но, поскольку наша атака средней сопки хребта была отбита, оттуда фашисты стали бить во фланг защитников теперь уже нашей, правой сопки.
Огонь минометов и противотанковых орудий гитлеровцев прямо-таки сметал воздвигаемые нами на сопке дзоты. Начались контратаки врага. Теряя много солдат, противник все же упорно лез вперед, стараясь выбить наши подразделения с захваченной сопки. Командир бригады [142] приказал Красильникову удержать сопку, но у комбата уже не было для этого сил...
Только на следующий вечер мы ввели в бой резервный батальон 254-й бригады под командой майора Курносова. Поздно: правую сопку противник захватил, наши контратаки успеха не имели. Фашисты в свою очередь бросались в атаку на наши позиции в боевом охранении, но понесли большие потери и были разбиты. В этих боях противник потерял не менее 400–450 человек убитыми и ранеными.
Опять мы не приобрели новых позиций, не улучшили своего положения на хребте, но урон врагу нанесли большой. С этой точки зрения бой дал положительный результат. Противник подтянул резервы, ввел их в бой и понес потери. Мы сделали, кажется, все, что было в наших силах, удерживая резервы гитлеровцев от переброски их на другие фронты.
Решив провести тщательный разбор боя, я предложил всем своим заместителям и начальникам службы СОР вместе с начальником штаба Д. А. Тузом немедленно собрать, изучить и обобщить все донесения, все материалы, которые помогли бы нам сделать нужные выводы, и разработать меры для подготовки наступательного боя в будущем.
Вскоре я получил извещение из Полярного, что к нам на яхте Военного совета «ПС-1» вышел командующий флотом вице-адмирал Головко. Ни удивления, ни тревоги я не испытывал. По всему флоту шла слава о Головко как о человеке, внимательно вникающем во все, что происходит на театре военных действий, но притом очень чутком и заботливом. Дошла и до нас, новых североморцев, эта, не знаю, как лучше сказать, слава или молва. Естественно, что командующий хочет лично разобраться в причинах не совсем удачного боя.
Я встретил командующего в Западном Озерке. К пирсу подошел очень красивый корабль, окрашенный в необычный для военно-морского флота бежевый цвет, с короткой, наклоненной к корме трубой и такой же мачтой. «На таком судне в машинном отделении должны стоять дизеля», — подумал я и не ошибся. Адмирал сошел на берег, дружелюбно и сердечно поздоровался, внимательно оглядел все кругом.
Командующий, расспросив меня о том, что нас окружает [143] на берегах губы Мотка, едва видимых в еще не наступившем рассвете короткого ноябрьского дня, приказал сразу же везти его на КП 63-й бригады. По дороге он расспрашивал о подготовке к зимовке, о положении с топливом. Я тут же пожаловался, что у нас нет зимнего обмундирования. Адмирал успокоил, сказав, что обмундирование придет на днях, может быть, завтра или послезавтра. Он обещал поторопить тыл флота, направляющий к нам с грузами лихтер.
— Постарайтесь разгрузить лихтер как можно скорее, — сказал Арсений Григорьевич. — Он нужен тылу флота для доставки ваших же грузов...
Знал бы я, что случится послезавтра с лихтером, не торопил бы флот и командующего с доставкой обмундирования. А я еще подлил масла в огонь, сказав, что в СОР нет бензина и через сутки-двое весь наш автотранспорт встанет на прикол...
По дороге к Крылову мы неожиданно отвлеклись от наших забот. Мой шофер старшина 1 статьи Петр Никитин, спутник и по Ханко, и по Ленинграду, оказался земляком комфлота. Обычно сдержанный, безучастный при разговоре начальства, Никитин вдруг о чем-то спросил меня и своим русско-украинским говором заинтересовал Арсения Григорьевича. Оба они были с Кубани — Головко из станицы Прохладная, а Никитин из станицы Крымская...
Но вот и высота 342,0. Поднявшись на КП Крылова, командующий сразу же потребовал доклада о подготовке боя, о ходе боя и о выводах командира бригады. Я не узнавал адмирала: из добродушного, очень веселого человека он мгновенно превратился в жесткого и требовательного начальника. Он приказал собрать всех командиров — участников боя, имеющих возможность прибыть на совещание. К тому времени я уже знал обстоятельства, не позволившие нам удержаться на захваченной правой сопке Муста-Тунтури, но предпочел не вмешиваться в доклад полковника Крылова и последующие доклады командиров батальонов и рот.
Выводы, сделанные командиром бригады, были в основном правильные. Прежде всего: наша морская пехота, отлично дравшаяся с противником, не умела закрепляться на голых скалах. По-прежнему плохо организовано взаимодействие пехоты с артиллерией и минометами. Плохо [144] и со связью — проволочная связь, как правило, сразу же выходила из строя, а радиосвязью пользовались мало и неумело. Вывод — надо еще много поработать, чтобы научиться наступать. Мы сильны в обороне. Гитлеровцы ни разу не смогли выбить с позиций наши части, хотя пытались это сделать неоднократно, а вот мы уже дважды захватывали нужные высоты, но удержать их не смогли.
Командующий флотом согласился с такими выводами и приказал провести тщательный разбор столь поучительного боя, обратив особое внимание на устранение ясных нам недостатков.
Приехав после этого со мной на новый ФКП, адмирал тут же пошел на узел связи внутри скалы, где мы уже закончили монтаж двух телеграфных аппаратов «СТ-35». Прямая телеграфная связь с Полярным действовала, и он продиктовал телеграфистке вызов к аппарату начальника штаба флота контр-адмирала Кучерова. Когда начался разговор по прямому проводу, мы с Тузом деликатно вышли из аппаратной, до меня донеслась только одна фраза: «Срочно грузите Кабанову бензин в бочках...»
Головко остался доволен, осмотрев наш новый ФКП. Это было видно по всему — и по отношению к офицерам нашего штаба, и по вопросам, какие он им задавал. Он сказал, что такие командные пункты строить нелегко, не всем это по плечу. Все было хорошо. Но когда после обеда мы прошли в мой маленький кабинетик, я был ошеломлен не очень приятной новостью: на днях, возможно в конце недели, флот возьмет от нас несколько тысяч рядовых и младших командиров. Приказа наркома и распоряжения начальника Главного морского штаба пока еще нет, но они будут. Командующий ждет этого с часу на час. Или что-то готовится, или что-то уже началось под Сталинградом.
— Сам ничего не знаю, — сказал Арсений Григорьевич, — но предупреждение имею. Так что будьте готовы все быстро исполнить. Все это очень и очень важно. Теперь хочу знать ваши нужды. Докладывайте.
Признаться, трудно было сразу докладывать. Шутка ли — отдать из нашего гарнизона несколько тысяч бойцов. И в то же время я понял, что мера эта чрезвычайная, вынужденная, приказ надо выполнять. [145]
Я сказал командующему, что нам прежде всего необходима надежная противовоздушная оборона, по поводу которой мы уже не раз обращались и к нему, и в Военный совет. Надо защищать с воздуха губу Мотка, перешеек между Рыбачьим и Средним. Здесь госпиталь, тылы, новые опорные пункты, наш командный пункт. Одна 76-мм зенитная батарея № 541, прибывшая в октябре, здесь не справится. Мне уже пришлось забрать у Космачева и установить в ПВО Западного Озерка одну 45-мм батарею и одну 37-мм. Надо защитить и Пумманки. Аэродром там построен. Заканчивается строительство пяти пулеметных дотов и шести таких же дзотов; введен там в строй один артиллерийский и один пулеметный доты. Все в интересах не только противодесантной обороны Пумманок, но и для сухопутной обороны аэродрома. Мы готовы принять на аэродром самолеты. Но для этого надо создать и зенитную оборону, иначе повторится то, что случилось с торпедными катерами. Кроме того, надо решить вопрос с ПВО первого боевого участка. Присланных туда месяц назад 12 крупнокалиберных пулеметов мало, туда тоже нужны зенитные батареи калибра 76 мм, а еще лучше 85 мм. Надо решать и чисто организационные вопросы: распух непомерно 112-й отдельный зенитный артдивизион, его следует расформировать, создать вместо него участок ПВО со всеми подразделениями, а зенитные батареи сделать отдельными.
— Кроме того, прошу расформировать полуостровной сектор, — сказал я, заканчивая свой доклад. — Весь 104-й артполк мною выведен из противодесантной обороны, и сектор мне не нужен. Я сам артиллерист-береговик, справлюсь с двумя дивизионами. А вот штатный узел связи нам нужен. Штатных должностей хватит, если расформируем сектор и зенитный дивизион. По всем этим вопросам я писал вам, товарищ командующий, подробный доклад, но ответа не имею.
— Вы ставите вопросы правильно, — сказал адмирал. — Ваш доклад я получил и согласен с ним. Теперь все решается в Главном морском штабе. Не сомневаюсь, что вы получите все, что просите. Ну, а теперь я вам скажу вот что: торпедные катера вскоре будут базироваться у вас, блокада Петсамо-вуоно должна быть усилена. Стройте для катеров причал и землянки для личного состава, хотя бы для экипажей первых трех катеров. [146] Офицеры должны жить отдельно. Зенитные батареи я вам пришлю — одну 76-мм и другую МЗА. Используйте их для ПВО аэродрома и стоянки торпедных катеров. Большего не обещаю — немцы сильно бомбят Мурманск, Полярное и аэродромы ВВС флота. К вам приедет Коршунович, командир отряда торпедных катеров. Он доложит, что ему нужно. Прошу все сделать как надо.
— Слушаюсь, товарищ командующий. Все будет сделано.
Под утро мы легли отдохнуть. А потом поехали на батареи космачевского дивизиона.
Адмирал Головко долго обходил позиции батарей Поночевного и Соболевского — беседовал с людьми. Особенно его интересовали подробности тех ноябрьских боев, когда эти батареи утопили транспорт и танкер. Головко дотошно расспрашивал комендоров-наводчиков. Беседовал он и с командирами батарей. Ему понравился, как мне показалось, Федор Мефодьевич Поночевный.
Когда мы уехали из дивизиона, командующий упрекнул меня, почему Поночевный все еще старший лейтенант. Я обещал немедленно оформить представление Поночевного к очередному званию «капитан» и снова заговорил о наших нуждах. Стал просить хотя бы еще одну батарею для космачевского дивизиона, так активно участвующего в блокаде Петсамо-вуоно. Арсений Григорьевич рассмеялся, еще одну береговую батарею обещал дать, но какого калибра, не сказал.
Всю дорогу до нашего КП я доказывал командующему, что нам нужны либо четыре пушки «МУ-2» калибра 152 мм, либо 180-мм батарея — такие системы мне доводилось устанавливать в сороковом году на Балтике, на восточном берегу бухты Тагалахт острова Сааремаа. Адмирал так и не ответил мне, какую же батарею он нам пришлет.
Вечером мы проводили командующего на яхту, и он ушел в Полярное. А через несколько дней произошли события, принесшие нам неприятности и осложнения...
Прежде всего случилась беда с тем лихтером, о приходе которого предупредил адмирал. Лихтер — это несамоходное судно водоизмещением порядка 3 тысяч тонн, отличающееся от сухогрузной металлической баржи не только размерами, но и тем, что на нем установлены разгрузочные механизмы. Дня через два после отъезда [147] командующего большой портовый буксир притащил в Мотку лихтер, загруженный зимним обмундированием. На верхней палубе находились бочки с бензином, которые я, к беде нашей, выпросил у командующего.
На повороте в Мотку противник засек эту большую цель и открыл по ней огонь, последовательно вводя в действие три 105-мм батареи с Могильного, поджег бензин, и судно загорелось.
Место этих батарей нам теперь было хорошо известно, и по ним сразу стали бить пушки 104-го артполка. Но лихтер уже горел. Буксир затащил его к пирсу Западного Озерка. Солдаты и матросы, собранные для разгрузки, бросились на горящее судно, едва оно приблизилось к причалу.
Трудно бороться на таком судне с огнем, когда в твоем распоряжении есть лишь пара огнетушителей, а бочки с бензином взрываются одна за другой. Горящий бензин заливает палубу, проникает в трюмы, горит груз и в трюмах. Бойцы раскатывали горящие бочки к бортам, сбрасывали их в воду и на берег. Чтобы не поджечь единственный наш причал, пришлось лихтер оттянуть на глубокое место, сняв с него всех людей.
Немцы огня не прекращали. Спрятать лихтер мы не могли, и он сгорел вместе с присланным для нас зимним обмундированием. Первая наша тяжкая потеря.
Совпала она по времени с директивой командующего о срочной отправке в распоряжение отдела комплектования трех с лишним тысяч рядовых краснофлотцев и красноармейцев, старшин и сержантов. Под Сталинградом завершилось известное окружение гитлеровских войск, туда были нужны новые силы. Едва об этом стало известно, в политотдел СОР и политотделы бригад посыпались письма и заявления от множества командиров, красноармейцев и краснофлотцев с просьбой отправить их в Сталинград.
К этому времени гитлеровцы, понесшие большие потери на Муста-Тунтури, на подходах к Петсамо-вуоно и на южном берегу Мотовского залива, стали жестко блокировать Эйну и Западное Озерко. А именно оттуда уходили транспорты, мотоботы и тральщики, увозя добровольцев в Мурманск.
Учитывая печальный факт гибели лихтера, мы все внимание сосредоточили на том, чтобы обеспечить безопасность [148] погрузки людей на корабли и безопасность стоянки этих кораблей в ожидании отправки. Главным стало своевременное открытие массированного артиллерийского огня по трем немецким 105-мм батареям, нацеленным на Эйну и Западное Озерко. Батареи 104-го артполка, группируясь для обстрела заданных целей, вели стрельбу более успешно. Но нам по-прежнему не хватало снарядов, чтобы эти цели если не уничтожить, то хотя бы вывести из строя на более продолжительное время. Обещанный боезапас не поступал, и мы понимали причину этого: очевидно, все уходит туда, где в данное время оно нужнее.
В конечном счете мы выполнили директиву командующего полностью и в срок, отправив с полуостровов 3299 человек. Последняя группа добровольцев — 500 человек — ушла из Эйны 6 декабря. Получилось, что мы отдали без малого целую бригаду. Комплектующие органы намекали нам, что проще всего расформировать одну из бригад. Я был решительно против этого, считая уменьшение численности войск СОР явлением временным. Несмотря на намечающийся новый перелом в стратегической обстановке на фронтах, не уменьшалось значение нашего правого фланга, прикрывающего со стороны Баренцева моря Кольский залив, базы Северного флота, коммуникации, связывающие с западом, не уменьшалось и значение жесткой блокады Петсамо-вуоно и других портов Варангер-фиорда. Я верил, что нас пополнят, дадут новые части, и все будет восстановлено. Наши оперативно-тактические задачи не упростятся, а, наоборот, значительно расширятся.
В канун сорок третьего года мы с волнением слушали сообщения Совинформбюро об успехах Красной Армии на юге страны, где теперь находились и наши товарищи. Ободряла и местная оптимистическая информация. Стало известно: командование фронта и флота уверено, что в 1942 году удалось сорвать намеченное противником наступление на Мурманск, на полуострова, на правый фланг страны. Известны стали и перемены на той стороне: все противостоящие нам войска противник свел в самостоятельную дивизионную группу «Норд», назначив ее командиром подполковника Ледебура, бывшего командира 388-го пехотного полка. В декабре мы узнали, что 14-й отдельный моторизованный пулеметный батальон, [149] точнее его остатки, выведен с хребта Муста-Тунтури и заменен 3-м батальоном 388-го пехотного полка — вот косвенное признание больших потерь, нанесенных нами противнику в ноябрьских боях. Батальоны 193-го пехотного полка, вступившие на фронт одновременно с 14-м батальоном, остались на месте, значит, 14-й батальон отправлен не на отдых, а на пополнение. Но самое главное — 6-я горнострелковая дивизия осталась в прежних районах: Киркенес — Салми-Ярви — Паркино. Так что пока мы справились с задачей, поставленной нам командованием. [150]