«Полк, слушай мою команду!..»

Противник отходил вдоль Варшавского шоссе. На промежуточных рубежах гитлеровцы задерживались и оказывали сопротивление, стремясь выиграть время, чтобы подтянуть с запада свежие силы и хотя бы частично восстановить боеспособность своих потрепанных соединений. Эти войска противник, по-видимому, намеревался использовать для укрепления своих позиций на подступах к Варшаве. А для непосредственного прикрытия самой Варшавы гитлеровское командование держало в готовности преимущественно эсэсовские соединения — «Викинг», «Тотенкопф», «Герман Геринг». К частям, удерживавшим подступы к Варшаве, отходили и разгромленные дивизии брестской и белостокской группировок противника.

Несколько сильных контратак против частей нашего корпуса предприняли гитлеровцы в районе Окунева. Они вводили в бой по 20–30 тяжелых танков во взаимодействии с пехотой и артиллерией, пытаясь вклиниться в стык между двумя нашими бригадами и задержать их. При отражении этих контратак отличились артиллеристы батареи капитана В. Медведева.

Упорный бой разгорелся у населенного пункта Воля-Роштовска, где противник попытался внезапным контрударом остановить наступавших танкистов. Наши бригады, отражая эти атаки, настойчиво продвигались вперед. Сломив вражеское сопротивление, они энергичным броском вышли в район Минск-Мазовецкого, перерезали железную дорогу и шоссе Брест — Варшава.

31 июля Москва вновь салютовала нашим гвардейцам, отличившимся при освобождении польского города Минск-Мазовецкий.

Наступательная операция 2-й гвардейской танковой армии завершилась, она была проведена успешно, в соответствии с планом и отличалась своим размахом, большой глубиной, высокими темпами и искусством маневра войск. Соединения армии выводились в резерв Ставки ВГК, нашему корпусу было приказано принять от них исправные танки и совместно с 47-й армией провести частную операцию по овладению восточным предместьем столицы Польши — Прагой и очистить восточный берег Вислы от противника.

10 сентября 1944 года началась эта операция. Она затянулась до конца сентября. Приходилось сокрушать мощные оборонительные укрепления гитлеровцев. На направлениях [183] танковых атак громоздились завалы, подстерегали минные поля, топорщились полосы бетонных надолб, тянулись проволочные заграждения. За широкой полосой этих препятствий находилась разветвленная система траншей с дотами и дзотами. Мощным огнем простреливался каждый метр на ближних и дальних подступах к вражеским позициям. Глубоко эшелонированная оборона немцев опиралась на организованную систему огня. Огневые точки — в каждом доме, на перекрестках улиц и площадей.

Я доложил обо всем этом командирам бригад, собранным генералом А. Ф. Поповым для постановки задачи, показал расположение оборонительных рубежей на карте, но особой реакции офицеров на это не чувствовалось. Сидят комбриги, слушают, изредка делают заметки в рабочих тетрадях. Пискарев нет-нет да и посмотрит отвлеченно в окно, как человек, не раз слышавший подобные перечисления атрибутов немецкой обороны. Пивнев преспокойно зачинивает карандаш.

Обвожу круги на карте, особо акцентирую внимание на вражеских резервах:

— Здесь противник сосредоточил танковый, пехотный, а также эсэсовские полицейские полки, другие части.

Это тоже воспринимается спокойно, без особых эмоций.

Может быть, невозмутимость комбригов бросилась в глаза и генералу Попову. Возможно, он, как и я, тоже был несколько удивлен, потому что вдруг прервал меня и обратился к Пискареву:

— По выражению вашего лица, товарищ комбриг, не видно, чтобы вы со всей глубиной и ответственностью уяснили сложность обстановки.

— Почему же? Уяснил, товарищ генерал, — поднялся комбриг.

— Интересно бы услышать — как именно?

— Как очередную боевую задачу, которую надо во что бы то ни стало выполнить.

Алексей Федорович махнул рукой: садись, мол, такого, как ты, врасплох не застанешь...

Командиры, конечно, уяснили задачу и понимали, что она потребует огромных усилий и немалых жертв. Знали они и то, что выполнить ее обязаны любой ценой, что танкистам придется пройти через страшные испытания, прорывая такую оборону противника. И что же... Надо — значит надо. Сколько брали с бою «неприступных» оборонительных полос и валов за войну? Сокрушат танкисты и эту. [184]

Подготовка операции заняла несколько суток. Было детально отработано на местности взаимодействие между танками, пехотой, артиллерией и авиацией. Скрытно части заняли исходное положение и в намеченный час после мощной артиллерийской подготовки танковые бригады двинулись в атаку. Бои протекали с переменным успехом, но в конце концов оборона противника была прорвана.

На другой день после вновь проведенной артподготовки наши танкисты вместе с частями стрелкового корпуса продолжали наступление и к полудню заняли город Рембертув, а к исходу дня — Каролювку. Эти крупные опорные пункты на подступах к Праге гитлеровцы обороняли, не считаясь с потерями в живой силе и технике. Цеплялись за каждую улицу и каждый дом, использовали все, какие у них были, бронебойные средства. И все же вынуждены были отступить.

12 сентября части корпуса продолжали наступать в направлении Замбки, на следующий день вышли к Висле в районе центральной переправы, а 14 сентября решительным штурмом была взята Пражская крепость. Вышедшее из подвалов и убежищ население Праги варшавской восторженно встречало советских воинов, своих освободителей. Люди дарили им цветы и улыбки. Поляки обнимали русских братьев.

За массовый героизм, проявленный танкистами при освобождении Праги варшавской Верховный Главнокомандующий объявил нашим частям благодарность. Двум из них было присвоено почетное наименование Пражских.

Затем части корпуса продолжали бои по освобождению от противника восточного берега реки Висла и ликвидации противника в междуречье Вислы и Западного Буга.

В разгар этих боев в конце сентября пришло известие о присвоении мне воинского звания полковника. Сообщил мне об этом, тепло поздравив, командарм генерал Н. И. Гусев, а Алексей Федорович Попов после поздравления вручил погоны с тремя звездами.

* * *

Первая половина октября прошла в боях местного значения. Улучшались позиции, расширялись захваченные соседними армиями плацдармы на западном берегу реки Нарев. Войска устали от непрерывных боев, понесли потери в технике и личном составе. Произошла большая «растяжка» тылов. В ходе наступательных действий «пехота обогнала авиацию», как тогда говорили, — из-за неготовности аэродромов [185] задерживалось перебазирование летных частей. Используя эту вынужденную передышку, мы старались наращивать свою боеспособность. Небольшие по численности ремонтные подразделения ежедневно возвращали в строй по нескольку танков. Работали наши умелые и скромные специалисты сутками. Танкисты высоко ценили их самоотверженный труд.

Противник, собрав силы, решил нанести контрудар по сероцкому плацдарму с целью отбросить наши войска за реку Нарев. Гитлеровцам удалось вклиниться в нашу оборону и несколько потеснить стрелковые дивизии. Назревала угроза потери оперативно важного плацдарма.

Корпусу была поставлена задача совершить перегруппировку на сероцкий плацдарм, встречным ударом разгромить вклинившегося противника и совместно со стрелковыми частями не только отстоять, но и расширить плацдарм. Бригады, скрытно совершив ночной марш, вышли за реку Нарев и утром следующего дня нанесли удар по противнику. Начались встречные бои, по масштабам сравнительно небольшие, но ожесточенные, которые продолжались двое суток.

Мощная артиллерийская подготовка, стремительная атака танковых и стрелковых частей сокрушали врага, свели на нет результаты его контрудара. Теперь встала задача отбросить, противника и расширить плацдарм. Наши танковые бригады, взаимодействуя с дивизиями стрелкового корпуса, вынудили противника отойти на его прежние оборонительные рубежи, а на ряде участков захватили и их. В ходе этого стремительного продвижения 59-я и 60-я гвардейские танковые бригады напоролись на минные поля, поставленные и вражескими, и нашими саперами на бывшем переднем крае.

Так после стремительного рывка вперед всем боевым порядком некоторые танки остались на поле недвижимыми — с разбитыми катками, разорванными гусеницами, поврежденными днищами.

Виноватых, как известно, бьют — и поделом, но в данной ситуации главного виновника как-то трудно даже было назвать. Саперы стрелковых частей, крайне стесненные во времени, работая впопыхах, не сумели проделать проходы в минных полях, а где успели их сделать — плохо обозначили. Командиры танковых бригад, увлеченные боем, не уделили должного внимания инженерной разведке. Не до конца выполнил свою задачу и штаб корпуса: те, кому положено было, несвоевременно и нечетко уяснили наличие минных полей, вражеских и своих, не выдали соответствующей [186] информации в бригады. Во всем этом мы, офицеры оперативного отдела, упрекали и себя. Так или иначе, а танкисты в порыве атаки проскочили вешки и устремились дальше, боевые порядки двух бригад оказались на минных полях. Вскинулись взрывы...

Непростительно, но на войне такое случается, потому что далеко не всегда возможно в боевых условиях отладить взаимодействие как часы. Отладить-то, допустим, можно, да выполнить подчас не удается, ибо существует кроме нас с нашими устремлениями еще и противник со своими коварными замыслами. Борьба — это все-таки не работа, это столкновение сил с целью уничтожить друг друга любыми средствами.

На доклад о случившемся к маршалу Г. К. Жукову было вызвано командование корпуса. Но генерал А. Ф. Попов внезапно заболел, а начальник штаба генерал В. В. Кошелев тоже вторую неделю лежал в госпитале. Выходило, что ехать нам вдвоем, начальнику политотдела Н. А. Колосову и мне, исполняющему обязанности начальника штаба.

О крутом нраве Г. К. Жукова говорили немало. Его решительные, порой жесткие меры в разные времена и на разных фронтах, где он бывал как представитель Ставки, получили определенный резонанс.

Маршал находился на КП в армии П. И. Батова. Поехали туда.

Георгий Константинович принял нас без задержки. Мой доклад о боевых действиях корпуса на сероцком плацдарме он выслушал молча и никаких замечаний по нему не сделал. И вдруг:

— А какие потери?

Я назвал цифру. Жуков помрачнел, а присутствовавший при этом генерал Батов даже хлопнул ладонями по бедрам: дескать, ничего себе...

— Характер повреждений? — спросил маршал.

— Повреждены в основном гусеницы и катки, — доложил я. — Но есть, товарищ Маршал Советского Союза, повреждения и более серьезные...

И тут полковник Колосов неожиданно сделал полшага вперед и заявил:

— Товарищ Маршал Советского Союза, заверяем, что к утру танки будут восстановлены.

Георгий Константинович посмотрел сурово на него, потом на меня и сказал довольно мягко:

— От строгого наказания спасает вас обоих только то [187] обстоятельство, что в повреждении танков кроме вас самих участвовал еще и противник. Идите. Завтра доложите. Мы четко повернулись и вышли.

— Больно скор ты, Николай Андреевич, заверения давать, — говорил я Колосову в сердцах. — А ведь дело-то невыполнимое. Как ты их восстановишь за ночь, столько танков? На одном энтузиазме, что ли?

— Ты не очень наседай на меня, Евгений Филиппович, — оправдывался Колосов. — Энтузиазм тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Пока мы ездили, в частях уже развернули ремонтные работы и кое-что успели сделать. Но рабочих рук не хватало, дело продвигалось медленно. О том, чтобы такими темпами выполнить заверения начпо, нечего было и думать. Николай Андреевич и сам понимал это.

— Пожалуй, надо одолжить энтузиазма у пехоты, — сказал он с горькой иронией и отправился в соседнюю стрелковую часть.

Там долю вины за собой чувствовали — все-таки неувязка вышла при выходе танков на свои минные поля — и по просьбе Колосова выделили людей в помощь танкистам. В пехоте нашлось немало опытных слесарей и механиков из бывших рабочих. С их помощью дело пошло куда быстрее.

Танкисты и стрелки трудились всю ночь. К утру большинство машин было отремонтировано. Не столько, правда, сколько пообещал Колосов, но для восстановления боеспособности частей достаточно.

В штабе стало известно, что командир нашего 62-го гвардейского тяжелого танкового полка уезжает на курсы в академию. Его должность становится вакантной, и я решился заговорить с генералом Поповым о том, о чем давно подумывал, — о своем желании перейти на строевую работу.

Алексей Федорович, как только я заикнулся на этот счет, прервал меня и не захотел дальше слушать.

— Не одобряю. Не согласен, — сказал, как отрезал. — С таким опытом работы надо готовиться к должности начальника штаба корпуса как минимум. А он просится, по сути, на понижение.

Одним словом, разговор у нас не получился.

Но меня очень уж потянуло в полк. И я решил «атаковать» комкора с нескольких направлений. Заручился поддержкой офицеров, к мнению которых А. Ф. Попов прислушивался, в том числе Н. А. Колосова. Николай Андреевич обещал помощь, но только в том случае, если я честно, как [188] на духу, скажу ему о причинах, побуждающих «выдвинуться вниз». Я сказал. Во-первых, давно хочется повоевать ив на картах, а на местности, во-вторых, я, как истый танкист, неравнодушен к новой, мощной технике.

— Убедительно, — согласился с моими доводами Николай Андреевич. — Поговорю с комкором. А кого рекомендуешь вместо себя?

Я назвал начальника штаба мотострелковой бригады подполковника М. Секуторова.

Свои обещания товарищи выполнили. Не знаю, когда и как говорили они с Алексеем Федоровичем, но несколько дней спустя он мне сам сказал:

— Ну ладно... Пойдешь на полк, если очень хочется. Сделаем представление.

В октябре 1944 года был подписан приказ. Я принял 62-й гвардейский Люблинский тяжелый танковый полк, которым и командовал до конца войны.

Наш танк ИС-1 был грозой для гитлеровцев. Мощная, громадная машина имела самую прочную по тому времени броню, самое сильное вооружение. В экипаже по штату предусматривалось два офицера — командир танка и механик-водитель. Организация полка была ротная — пять танковых рот и рота автоматчиков. Боевой техники в полку — 21 единица. Не так много по количеству, но силища. Действуя на направлении главного удара, полк прорывал огнем и броней любую оборону. Танки ИС в атаке наводили ужас на фашистов, вынуждали к отступлению и просто-таки бегству.

В полку я с первых дней увидел и ощутил много такого, что составляет, формирует неповторимую атмосферу фронтовой танковой части. И оказывается, я очень скучал но всему этому, работая (тоже не без вдохновения) в штабах.

Возле замаскированных стоянок танков, около землянок личного состава слышались сиплые голоса танкистов. Командиры подразделений, докладывая о чем-либо, тоже говорили так же сипло. Возможно, все они разом простудились? Да нет же! Вечно надорванные голоса — профессиональная болезнь танкистов. Когда ревут двигатели, танкисты, обмениваясь информацией, подавая команды, корректируя действия, невольно стараются перекричать шум. Почти ничего не слышно, понять друг друга можно разве что по жестам, но и от словесных команд трудно воздержаться. «Давай, заводи, сто двенадцатый, не запаздывай!» — кричит зампотех и машет вкруговую рукавицей. К гулу танков присоединяет [189] и свой утробный голос машина с номером 112 на башне.

«Ты куда прешь? Держи дистанцию!» — кричит, выставив кулак, командир танка другому командиру, чья машина налезает на него. И прочее в этом роде. Все в динамике, в движении многотонных ревущих громадин — как тут не крикнуть? И потому разговаривают танкисты сорванными тенорами и баритонами. Но когда где-нибудь на привале или вечерком в расположении надо спеть — споют хорошо, мелодично, где и голоса возьмутся. Мужественные лица, общительные натуры, грубовато-ласковое обращение в повседневной жизни и сплавленное воедино братство в бою — таковы они, мои танкисты.

Боевая техника, вооружение танкового полка вселяют в душу уверенность и гордость, постоянно чувствуешь в себе боевой порыв, с нетерпением ждешь боевого приказа. Запахи бензина, дизельного топлива, моторного масла витают в воздухе, они привычны и приятны. Стук кувалды при натяжке гусеницы звенит милым колокольчиком. А когда подходишь к танку с работающим двигателем, право же, хочется погладить его, как живого. И, может быть, рука танкиста, приложенная к теплой, подрагивающей броне — жест отнюдь не случайный...

* * *

Около моего командирского танка с номером 520 на башне всякий раз встречает меня механик-водитель старшина Григорий Желнин. Встречает словами, которые никогда не меняются ни по содержанию, ни по тону и могут показаться бесстрастно-формальными: «Товарищ гвардии полковник, материальная часть готова к боевым действиям». На самом же деле в тех словах — большой и важный смысл, гарантия того, что Гриша Желнин выполнил на машине положенные технические операции, осмотрел и ощупал агрегаты, пополнил горючее и масло, прогонял двигатель, убедившись в его исправной работе по приборам и на слух. Трудолюбивый и добросовестный, умелый и отважный, он не нуждался в похвале (что мне было хорошо известно), и я, выслушав его доклад, молча отвечал механику крепким рукопожатием. Доверял я ему, как себе, — а как же могло быть иначе, если именно он водил наш танк, заставляя тяжелую машину проделывать сложнейшие маневры на поле боя?

Брал на себя старшина Желнин еще одну обязанность, никакой инструкцией ему не вмененную. В тяжелом танковом полку, оснащенном дорогостоящими, новейшими по тому [190] времени машинами ИС, имелась штатная рота автоматчиков. За каждым танком закреплялся десант — отделение автоматчиков. Это стрелковое отделение составляло с танковым экипажем единое целое: куда танк, туда и пехота «верхом» на броне, а на стоянке те же автоматчики несли охрану, помогали танкистам в техобслуживании машины. Так вот Желнин по собственной инициативе занимался еще и воспитанием приданных автоматчиков. А они тоже тянулись к нему, видя в нем знатока техники и аса вождения.

Раз уж заговорил о своих ближайших помощниках и подчиненных, то, пожалуй, приведу еще некоторые краткие характеристики, возможно и забегая вперед. С важнейшего дела — изучения людей — я начал свою командирскую деятельность в полку. Дело это, разумеется, неотделимо от боевой работы. Полк ведь непрерывно принимал участие в выполнении задач, решаемых корпусом. Изучение людей проходило в боевой обстановке, и порой человек в одном каком-то эпизоде раскрывался весь, как есть, а иногда черты характера и деловые качества проявлялись постепенно, неброско.

Все, кого стану называть и о ком кратко расскажу, заслуживают отличных боевых характеристик, но мне не хотелось бы изображать товарищей лишь в ореоле их положительных качеств, потому что в этом случае образ человека теряет свою индивидуальность. Живому человеку свойственны и недостатки и ошибки, будь он самым лучшим специалистом, мастером своего дела.

Начальник штаба полка майор Н. Лушин. Грамотный, спокойный, уравновешенный, волевой.

Никогда не спешил с приказом и с докладом. Памятуя, что начальник штаба приказывает от имени командира и вместе с тем обязан проявлять инициативу, Лушин всегда тщательно выверял свои распоряжения и уж если отдавал их, то требовал пунктуального исполнения. К его незыблемому правилу «сказано — сделано» — в полку все привыкли, соблюдали его, и это способствовало утверждению четкости, исполнительности, обычно отличающих сколоченный воинский коллектив. Первый пример высокой исполнительности в службе и боевой работе подавал сам майор Н. Лушин. Если он докладывал о проведенном мероприятии, выполненной работе, можно было не сомневаться, что все сделано наилучшим образом, что все возможности исчерпаны. К этому и я очень скоро привык — надеяться на начштаба, как на каменную гору. [191]

Работать вместе вам довелось, правда, недолго. Майора Лушина выдвинули на должность начальника штаба бригады, а на его место был назначен (по моему официальному представлению и личной просьбе) майор Ф. М. Клинов. До этого он служил заместителем начальника штаба бригады. Инициативный, решительный, исключительно трудолюбивый, он «тянул» и за себя и за некоторых других. У меня не было и нет любимчиков, но в этом офицере, признаться, я души не чаял — за его деловые качества. И когда встал вопрос о назначении начальника штаба полка, подумалось: лучшей кандидатуры не сыскать. С Федором Михайловичем Клиновым мы прослужили вместе до конца войны, работали и потом, в мирное время.

Итак, начальник штаба полка майор Клинов. Вновь возвращаюсь к этому должностному лицу, ибо эта фигура очень много значит. Человек с военной косточкой, грамотный, опытный танкист, Клинов унаследовал от своего предшественника его лучшие качества штабного офицера, но в стиле работы несколько отличался, по-моему, даже в лучшую сторону. Он не только добился четкого, своевременного выполнения любого распоряжения, но еще и вносил в работу личный вклад. Нет, он не подменял подчиненных, а как-то незаметно «впрягался» в то или иное дело, помогая товарищам. Всегда его можно было видеть в работе. Трудно сказать, когда он спал. Заглянешь, бывало, ночью в штабную машину, палатку, в подвал дома, где расположились службы, всегда увидишь склоненную над картой, документами фигуру Клинова. Вникал во все дела жизни и боевой деятельности полка, знал людей, дружил с командирами подразделений, и они отвечали ему тем же. В любое время мог дать справку по любому допросу — его так и называли, за глаза, «полковая энциклопедия». Обладал какой-то редкой проницательностью в общении с людьми. Поговаривали на сей счет: «Вот узнает Клинов, он тебя с твоей затеей быстро расколет». По утрам я получал от Федора Михайловича краткие и емкие доклады о противнике, изменениях обстановки, проявляющихся тенденциях. Вместе мы начинали думать, как будем действовать дальше. Я, между прочим, верю в то, что бывают у людей склонности к той или иной профессии от природы. Не будем их громко называть талантами, а просто — склонностями. Федору Клинову, похоже, на роду было написано стать начальником штаба.

А вот о заместителе командира полка по тылу майоре Б. Фролове, пожалуй, не скажешь, что он от рождения тыловик. [192] Был призван из запаса уже во время войны. Москвич, человек интеллигентного склада, очень добросовестный и кристально честный. Хозяйственной стрункой не обладал, определенной — гибкости, изворотливости в снабженческих делах не хватало. Порой он наивно прямолинеен: если что-то по штату положено, а его не дают — возмущался крайне. Эта его черта вызывала немало шуток в «клане» войсковых тыловиков, где встречались ребята хваткие.

Обхожу как-то позиции танков передовой линии. Стальные крепости ИС окопаны, замаскированы, и боевая служба экипажей идет, как положено. Беседую с танкистами, замечаю, что очень уж они чумазые.

— Баня давно была? — поинтересовался.

Сержант ответил не сразу, замялся, но, подбадриваемый репликами товарищей, решился:

— Белье меняют регулярно, товарищ гвардии полковник, а моемся — кто как... чаще из котелков.

Ладно. Разберемся.

Отвожу Фролова и нескольких офицеров в сторону, спрашиваю:

— Почему не организуете баню для личного состава?

Со стороны противника как раз в этот момент послышались глухие хлопки. Две мины, одна за другой, разорвались неподалеку. Коротко пророкотал крупнокалиберный пулемет.

— Какая ж тут баня? — развел руками Фролов и кивнул на свежие воронки от мин.

— Какая баня? Обыкновенная, фронтовая!

Чувствую, убедить словами нашего тыловика трудно, нужен наглядный пример.

Велел вызвать сюда командира саперного взвода.

— Лейтенант! — обращаюсь к нему, дружески тронув за портупею на груди. — Если на обратных скатах высоты, на которой мы с тобой стоим, вырыть землянку да рядом вкопать пару железных бочек с поддувалами для костров... Что получится?

— Баня получится, товарищ гвардии полковник! — воскликнул офицер. — Нормальная баня!

— Действуй.

Откозыряв, он сорвался с места, вдруг остановился, спросил издали:

— Разрешите взрывным способом? Для быстроты...

Я махнул ему рукой: давай, мол, взрывным.

Майор Фролов стоял потупившись. Никаких внушений, пожалуй, делать не следовало — и без того проняло, Я лишь [193] посоветовал ему вместе с командирами подразделений организовать помывку людей в полевой бане повзводно.

Приходилось и впредь давать подобные уроки малоопытному тыловику, и все они пошли на пользу. Было, кстати, что перенять и у него. Специалисты службы тыла по примеру своего начальника соблюдали порядок и вели строгий учет в снабжении, пресекали случаи ловкачества. Все, что было положено нормами снабжения, доходило до танкистов полностью.

В числе подчиненных майора Фролова были специалисты инициативные и предприимчивые. Служба тыла, сама по себе весьма нелегкая, от этого только выигрывала.

Наши танкисты, например, никогда не испытывали нехватку горючего, в то время как в других частях она сказывалась частенько. По радио то и дело звучали настойчивые просьбы поскорее подать «молока и огурцов». У нас такого положения не бывало. Начальник службы ГСМ полка старший лейтенант Л. Кац умело и хитро маневрировал фондами горючего, о чем танкисты говаривали, перефразируя известную пословицу: «И кони целы, и танки сыты». Как же он умудрялся жить всегда с запасом топлива? Майор Фролов попытался разобраться в этом и, когда все уяснил, встал, так сказать, перед дилеммой: хвалить лейтенанта или ругать? Прослеживалась такая картина. В наступлении плечо подвоза горючего, естественно, увеличивается, бензоцистерны отстают от рвущихся вперед танковых подразделений. Коллеги из других частей обращались к Кацу с просьбами: «Дай, друг, горючего хоть на ползаправки. Наши цистерны подойдут — отдадим». Кац, у которого запасец всегда водился, одолжал тонну-полторы. Долг, как говорится, платежом красен. Зная, что ему вскоре вернут бензин, Кац даже не посылал свои машины за горючим. На этом тоже экономил и бензин, и моторесурсы. А тем временем подтягивались бензовозы соседей, Кацу возвращали те самые тонну-полторы с благодарностью. Запас накапливался.

Бесперебойно действовала служба артиллерийского снабжения, которую возглавлял капитан М. Котель. В первом эшелоне тыла он, как правило, держал десяток автомашин с боеприпасами. Трудяги ЗИС-5, управляемые отважными водителями, выдвигались почти в боевые порядки рот. Маскируясь на опушке рощицы, за каким-нибудь каменным строением, на обратных скатах высоты, быстро загружали танки снарядами и патронами. Почти все водители были награждены медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». [194]

Заместитель командира полка по технической части инженер-капитан И. Кавьяров раньше работал в конструкторском бюро, написал множество рапортов в различные инстанции и наконец выпросился на фронт. Танк ИС знал, как свое дитя. Строевой инженер-эксплуатационник тоже знает технику, умеет найти и устранить в ней неисправность, но инженер-конструктор, кроме того, что мысленно видит все глубоко скрытое в железном чреве агрегата, еще и анализирует его поведение — он, работая по обслуживанию техники, продолжает ее совершенствовать.

Капитан И. Кавьяров определил, например, что масляные фильтры двигателей нуждаются в более частой промывке, чем обусловлено инструкцией, добился, чтобы экипажи выполняли его рекомендации. Потратил на это немало бессонных ночей, потому что не все механики-водители с охотой брались за дополнительную работу, а в результате ее удалось избежать многих отказов агрегатов двигателей.

В боевой обстановке техническое обслуживание танков проводилось не всегда регулярно. В соседних бригадах, знаю, сроки профилактических работ то и дело нарушались, затягивались. И винить за то особо некого: когда гремит бой и гибнут люди, о технике не всегда вспомнишь.

В ходе довольно напряженных боевых действий капитан Кавьяров однажды попросил:

— Товарищ гвардии полковник, давайте выведем из боя поочередно 534-й и 537-й танки. Для техобслуживания...

— Очень нужно?

— Положено. И необходимо, — ответил он суховато.

— Надолго?

— Три часа на обе машины.

Было отдано распоряжение. Вскоре мимо НП прополз малым ходом 534-й танк с повернутой назад пушкой. Командир экипажа, высунувшись по пояс из люка, размахивал руками и поминал богов — это же надо, в такую решительную минуту его выводят из боя!

Силами своей небольшой мастерской и экипажей Кавьяров проводил техобслуживание танков в установленные сроки. При этом он уделял немало внимания технической подготовке экипажей. Механики-водители под его руководством научились выполнять в полевых условиях работы, которые, казалось бы, посильны только заводской бригаде специалистов. В наших подразделениях служили механики в звании техников-лейтенантов, некоторые из них до войны были студентами Высшего технического училища имени [195] Баумана. Они стали первыми помощниками Кавьярова, его «инженерным активом».

Знал Кавьяров свое дело, любил его и поставил в полку на должную высоту. Он добился того, что в части совершенно не стало случаев выхода из строя танков по техническим причинам. Были только боевые потери, но они на войне ведь неизбежны.

— Танки наши отличные, в бою надежные. Только надо любить их и содержать в порядке, товарищи танкисты... — Этими словами начинал свои беседы с личным составом инженер-капитан Кавьяров. Вроде бы обыкновенные слова, но произносил он их с таким вдохновением и убежденностью, что люди сразу же проникались желанием и послушать инженера, и поработать под его руководством.

Где-то в начале книги я заметил, что в течение многих лет армейской службы мне всегда везло на политработников. Здесь хочу добавить, что мне всегда везло еще и на зампотехов.

О нашем полковом партполитаппарате. Он хотя и небольшой, всего несколько человек, но — сила. Представлю наших политработников в единой боевой «обойме»: замполит майор А. И. Козлов{4}, парторг майор Д. А. Клименко, агитатор полка майор П. Д. Федоренко, комсорг лейтенант В, Бурмистров.

Александр Иванович Козлов пришел в полк из политуправления фронта, где работал инструктором. Пришел с солидным багажом идейно-теоретической подготовки, но небольшим опытом практической работы. Все, что имел, щедро отдавал людям. Сам же накапливал опыт, стремясь наверстать то, что не часто приходилось делать раньше. Деловой контакт у нас с замполитом сложился, по-моему, с первой встречи, а в дальнейшем все больше укреплялся. Очень пришлось мне по душе умение Александра Ивановича «вписывать» мероприятия партполитработы в жизнь и боевую деятельность воинского коллектива — да так, что это становилось всегда необходимостью, потребностью. Замполит никогда не просил меня выделить время, обеспечить сбор людей. Все он определял и делал сам, делал разумно и как-то естественно, просто. На партсобраниях, проводившихся накоротке у боевых машин, на политинформациях и беседах не было видно скучающих лиц, люди активно откликались на призывное слово, загорались энергией. Воины-коммунисты [196] подавали пример в выполнении боевых приказов, стремились быть впереди, на линии огня. Личный состав всегда был хорошо информирован о текущих событиях на фронте и в тылу страны.

Надежным и сильным работником являлся наш парторг майор Д. Клименко. Спокойный, рассудительный, он умел в разговоре с бойцом затронуть то, что того волновало, что требовало душевного внимания со стороны доброго человека, находившегося рядом с ним.

В подразделениях парторга встречали радушно, говорили с ним откровенно. Бывало, танкисты ему и письма свои читают, и фотокарточки жен да невест показывают. И сам он этак по-человечески просто поделится новостями из родного Донбасса. А в ходе житейской беседы, глядишь, и возникают вопросы службы и всего того, ради чего человек на войне. Собственно, так, в повседневном общении с людьми, обеспечивалось партийное влияние на их дела.

Правдиво и призывно звучало в подразделениях слово агитатора полка майора П. Д. Федоренко. Танкисты его выступлений ждали, слушали с интересом.

У самого младшего из политработников комсорга Владимира Бурмистрова был иной стиль работы. Этот молодой, жизнерадостный, боевой хлопец всегда пылал, как факел. Встретить его на КП или где-то в тыловых службах было делом маловероятным. Он жил в ротах передовой линии, действовал в экипажах. Не агитировал словами, а именно действовал. Танкист по военной профессии, он мог в любое время занять в танке место командира экипажа, механика-водителя, наводчика. В подразделениях его считали кровным своим братом, уважали за смелость и боевое мастерство, любили за открытый, искренний характер. Экипаж, в котором по каким-то причинам оказывалось не занятым боевое место, спешил «заполучить» Бурмистров.

Как-то мы вместе с замполитом А. И. Козловым завели с нашим комсоргом разговор о его методах и формах работы.

— Упускаются почему-то некоторые важные вопросы, — сетовал Александр Иванович. — Боевые листки во второй роте давно не выпускались, а комсорг этого не замечает. Агитаторы в пятой роте не имеют газет, бесед не проводят, а комсоргу до этого вроде и дела нет...

Я тоже счел нужным высказать претензии, но получилось у меня все как-то не в той тональности.

— Ты, Володя, воевать воюй... — говорю ему. — Но комсомольскую работу с личным составом не запускай. [197]

Бурмистров слушал нас, своих начальников, внимательно, но посматривал исподлобья.

— Есть, понятно, — сказал он наконец.

— Что и как вам понятно? — не унимался Александр Иванович.

Это подлило масла в огонь. Владимир стрельнул своими черными глазами поочередно в меня и в замполита.

— Все я понял, товарищ гвардии майор, — проговорил негромко, но запальчиво. — Думаю все-таки, что если я немного опоздал с боевым листком, но зато подбил в это время «тигра», то не так уж провинился.

Вот нам и крыть нечем.

В другой раз, в период небольшой передышки между боями, помню, замполиту потребовалась помощь комсорга, а его долго не могли найти.

— Лейтенанта Бурмистрова срочно к замполиту! — пронеслось по подразделениям.

Видим, идет наш Володя со стороны площадки техобслуживания. Руки не успел как следует отмыть от масла и копоти, на щеке красовалась масляная отметина. Выясняется: зашел на площадку техобслуживания танков побеседовать с ребятами, а там сложную неисправность устраняли, ну и проработал с ними полдня.

— О беседе, небось, забыл? — нахмурился замполит.

— Почему же? Провел в ходе работы.

Вот некоторые штрихи к портретам моих ближайших помощников. Работать с ними было не скажу, что легко, работать всегда трудно, но — интересно и хорошо.

О командирах подразделений речь в основном пойдет в динамике боевых действий — их лучше показывать в атаке, в бою. Например, командир танковой роты гвардии капитан С. Андриевский. Его подразделение было первым по номеру и первым по успехам. Танки КВ-122 под командованием лихого Степана Андриевского могли протаранить вражескую оборону разительным ударом, что и делалось не однажды. Боевые задачи я ставил ротному в самых сложных вариантах, зная, что этот офицер по профессиональной подготовке и тактическому мышлению на одну-две ступени выше своей должности, что он в самой сложной обстановке боя найдет и примет целесообразное решение. Подумывал я, между прочим, и о том, что пора бы его назначить с повышением. Примерно такую же характеристику вкратце можно было бы дать и командиру роты гвардии капитану Михаилу Пономареву: отважный в бою, грамотный в военном деле, авторитетный в воинском коллективе. Командир [198] роты гвардии капитан Яким Тищенко — степенный и вроде бы нелегок, как говорится, на подъем, осанкой отдаление схож с тяжелым танком. Очень надежен в боевых делах, что, как известно, ценится в офицерском кругу высоко. Не помню случая, чтобы его рота в чем-то спасовала. Темпераментом, некоторой горячностью (в лучшем смысле этого слова) отличался командир роты гвардии капитан Мамед Членов. В отношениях с сослуживцами был, правда, резковат. Не раз приходилось охлаждать его пыл: вы бы, дескать, полегче на поворотах, Мамед Бекирович... Но за хлесткую фразу, слетевшую с языка, сослуживцы на него не обижались, все уважали в нем боевого командира, опытного и удачливого фронтовика.

Тяжелые танки в бою — это не только ударная сила, это, кроме того, подвижные огневые средства, способные решающим образом влиять на сложившуюся обстановку. Наши ротные командиры умело и грамотно использовали мощную отечественную технику, смело и решительно действовали на поле боя и одержали в боях немало побед.