«Русские прусских всегда бивали!»
Когда мы, завершив наступательную операцию, захватывали и расширяли плацдарм, гитлеровцы, конечно, понимали, что рано или поздно с этого пятачка начнется стремительное наступление, и старались всеми силами ликвидировать такой плацдарм. Подобные попытки предприняли они и на сероцком плацдарме, но наши войска закрепились там прочно и, отразив яростные атаки врага, выполнили поставленную задачу.
В течение двух недель стрелковые части вели на запятых рубежах очаговые бои, которые то разгорались, то утихали, а мы, танкисты, в их боевых порядках цементировали оборону. Нашей главной задачей была готовность к отражению танков противника, если они попытаются прорваться. А таких попыток следовало ожидать.
Все наши танки были окопаны, замаскированы. Каждый экипаж оборудовал запасную позицию. Командиры пристреляли рубежи, изучали ориентиры. Готовность к бою поддерживалась днем и ночью.
К середине ноября положение на нашем участке фронта стабилизировалось: по распоряжению свыше 62-й гвардейский танковый полк сосредоточился в центре плацдарма на второй позиции обороны, составляя танковый резерв. Вновь [199] окопались. Подготовились к выдвижению для занятия рубежей на трех указанных нам направлениях.
Время шло, а боевых приказов на подготовку к наступлению не поступало.
Все понимали, что это чем-то обусловлено. Нашим гвардейцам-танкистам очень хотелось наравне с другими участвовать в окончательном разгроме ненавистного врага. О том, что это время приближается, свидетельствовали ежедневные сводки Совинформбюро, экстренные сообщения «В последний час».
Майоры Козлов, Клименко, Федоренко, лейтенант Бурмистров подолгу занимались в этот период отработкой документов, до которых не всегда руки доходили в динамике боевых действий.
О человеке в боевых условиях хотя и кратко-скупо, но все же наиболее впечатляюще рассказывают строки политдонесений. Тут на тактическом фоне обозначаются не только взятые или удержанные рубежи, но и называются по фамилиям, по именам люди, решавшие боевые задачи, — солдаты, командиры и политработники. Политдонесение, кроме того, передает в какой-то мере атмосферу события, настрой воинского коллектива. Язык по-военному краток, но вместе с тем и образный, хотя, как мне известно, над текстами этих документов трудились отнюдь не литераторы, а люди, которым сподручнее было владеть автоматом да гранатой, личным примером увлекать бойцов в атаке.
Иные события, о которых сообщают политдонесения, доводилось наблюдать, переживать.
Вот, скажем, такая строка: «Морально-политическое состояние личного состава полка высокое». Работая над очередным политдонесением, заместитель командира полка по политчасти майор Козлов и парторг гвардии майор Клименко всякий раз вписывали эту фразу. Когда я как-то заметил, что она у них частенько повторяется, Александр Иванович решительно возражал.
— Это ведь не просто фраза, — говорил он запальчиво. — В ней смысл, важнейший показатель готовности части выполнять любую задачу.
— Без нее политдонесение не звучит, — присоединился к замполиту и парторг.
Они стали вдвоем наседать на меня и, в общем-то, убедили.
Действительно, за строкой политдонесения, может быть и привычной, примелькавшейся своей формулировкой, не только результат, но и та большая работа с людьми, которую [200] непрерывно ведут в подразделениях замполиты, парторги, агитаторы.
Вот побывал в роте гвардии капитана Членова агитатор полка гвардии майор Федоренко, вел разговор с танкистами об освободительной миссии советских войск, нашего корпуса, наступающих ныне по зарубежным территориям. Своевременно прозвучали слова агитатора. Воинам, в чьих сердцах кипела священная ненависть к врагу, следовало напомнить, что народам, трудящимся людям других стран, в том числе и Германии, мы несем на броне своих боевых машин мир и свободу. Разговор в роте получился довольно острым. Павлу Дмитриевичу Федоренко пришлось отвечать на вопросы, реплики, свидетельствовавшие о возбужденном, запальчивом состоянии некоторых солдат. Его спокойный тон, разумные суждения помогли бойцам уяснить важные истины. Не лишней, между прочим, была потом беседа в индивидуальном порядке и с самим ротным командиром гвардии капитаном М. Членовым. Мамед Бекирович со своим горячим и напористым характером тоже был склонен иногда действовать «без оглядки». Агитатор не только пришел да побеседовал, он провел в роте работу, возымевшую действенность.
Или, скажем, парторг гвардии майор Клименко советовался с командирами подразделений о расстановке коммунистов в боевом строю. Сообща были приняты меры, обеспечивавшие должное партийное влияние на все стороны боевой деятельности танкистов. Вроде и не очень заметное дело, и в плане партполитработы отдельным пунктом не обозначено, а какое же нужное и важное. Парторг наш Даниил Акимович Клименко вообще работал с людьми без громких призывов и пустых фраз. К любому вопросу подходил по-деловому, находил верный тон в беседе и с командиром, и с рядовым.
Поздним вечером в землянке, в минуты затишья на заправке машин, а порой и на ходу, когда вместо стола танковая броня, — рождались они, строки фронтовых политдонесений.
В последних числах ноября не только наш полк, но и весь 8-й гвардейский танковый корпус были выведены в резерв фронта. Сосредоточились мы в районе Венгрув, Сточек, Лохув. В ближайшем фронтовом тылу проводили занятия по боевой и политической подготовке, по сколачиванию подразделений, принявших пополнение личным составом. [201] Получили новые танки, только прибывшие прямо с завода. Заместитель командира полка майор П. Мордашев нашел участок местности, на котором мы провели боевые стрельбы экипажей, рот. Удалось даже провести полковое тактико-строевое учение. Все это послужило хорошей подготовкой к предстоящим боям.
Излишних разговоров не велось, но уже было известно, что идет подготовка к наступательной операции в Восточной Пруссии. Нам предстоит в ней участвовать.
По данным наземной разведки и аэрофотосъемки, глубина обороны противника достигала здесь полусотни километров.
На переднем крае — сплошные минные поля и проволочные заграждения в несколько рядов, противотанковые рвы. Траншеи полного профиля вырыты в три линии на расстоянии 200–400 метров одна от другой. Через 20 километров вглубь располагался второй оборонительный рубеж, а еще через 20 — третий. На подступах к населенным пунктам — множество дотов и дзотов, на развилках дорог — узлы сопротивления. Гитлеровцы работали сутками, продолжая совершенствовать свою оборону.
Начиная с 1 января 1945 года командиры частей корпуса и офицеры штабов развернули большую работу по изучению системы обороны противника, маршрутов выдвижения танков, переправ, районов огневых позиций для артиллерии. Согласовывались вопросы взаимодействия с командирами стрелковых, артиллерийских и авиационных частей. Мне в этом плане особенно пришлось потрудиться, подыскивая удобные и проходимые маршруты для своих тяжелых танков. Понадобилось усилить некоторые мосты, подремонтировать участки дорог. Помогли в этом наши корпусные саперы.
В дни подготовки к прорыву столь сильной обороны противника, к решительным и жестоким боям в наших подразделениях царило приподнятое настроение. В разговорах танкистов то и дело слышалось популярное суворовское «Русские прусских всегда бивали!». Повторяли эти слова и мы, офицеры, когда нас собрали в штабе корпуса для проведения военной игры на картах. Все были уверены, что и ныне на немецкой земле потомки тех битых нашими предками пруссаков в обличье фашистов будут тоже биты.
К этому времени произошли некоторые изменения не только в группировке войск, но и в составе высшего командования. Командующим 1-м Белорусским фронтом был назначен Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, командующим [202] 2-м Белорусским фронтом — Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.
В значительной части обновились кадры и у нас в корпусе. Гвардии полковник П. В. Пискарев стал заместителем командира корпуса, а его 58-ю гвардейскую танковую бригаду принял гвардии полковник А. А. Сомов. Командиром 60-й гвардейской танковой бригады был назначен гвардии полковник Н. В. Давыденко, командиром 6-го гвардейского мотоциклетного батальона — гвардии майор Ф. Кряхов. Все эти офицеры имели немалый боевой опыт а хорошо знали друг друга — что немаловажно во фронтовой обстановке.
Константин Константинович Рокоссовский, на мой взгляд, с особым чувством относился к нашему корпусу, не раз отличавшемуся в боевых операциях под его командованием. Приняв фронт, маршал вскоре побывал у нас. Он поинтересовался, как мы готовимся к предстоящим боям, побеседовал с танкистами, рассказал о победоносном наступлении советских войск на других фронтах.
Во время беседы кто-то из солдат произнес довольно-таки громко те же ставшие крылатыми слова: «Русские прусских всегда бивали!» Константин Константинович услышал, Добродушно рассмеялся.
— Верно. Русские прусских всегда бивали — история военного искусства может подтвердить, — заметил он. И обратился ко всем: — А какое еще одно из мудрых изречений Суворова следовало бы сейчас помнить?
Произошла заминка.
Маршал К. К. Рокоссовский подсказал:
— Каждый воин должен знать свой маневр.
Оживленно откликнулись танкисты на эти слова. Да, накануне наступательной операции поучительно и напутственно звучали суворовские слова. А к нам, танкистам, они относятся самым непосредственным образом: уж кому-кому, а танковому экипажу на поле боя особенно важно знать свой маневр.
Беседа К. К. Рокоссовского с воинами напомнила мне в предыдущие встречи с ним — на разных этапах боевого пути их было немало. И случались они в различной обстановке, чаще, когда вызывали к командующему генерала А. Ф. Попова, а я, как начопер, при сем присутствовал, записывая и нанося указания на карту. Если некоторых военачальников побаивались и по возможности уклонялись от встреч с ними, то к маршалу К. К. Рокоссовскому стремились попасть. Ни на кого он не повышал голоса, что бы [203] ни случилось, внимательно относился к младшим по званию и охотно прислушивался к тому, что те говорили, может быть, и не совсем внятно. Бывает же: проскользнет у человека фраза, а в ней — неточно выражен смысл. В таких случаях Константин Константинович вежливо обращался к товарищу, будь то большой начальник или невысокого ранга офицер: «Что вы хотели сказать?» или «Повторите, пожалуйста». Он был прост, внимателен и добр в отношениях с людьми в той же самой суровой обстановке войны, на которую иные начальники ссылались, допуская подчас срывы и грубость.
В обстановке подготовки к новым операциям встретили мы наступивший сорок пятый. Все были убеждены, что это последний год войны. Доблестные советские войска прошли уже с боями пол-Европы и вот-вот должны были ворваться в центр Германии, в логово фашистского зверя; американо-английские и французские теснили гитлеровцев из Франции и Бельгии. Как теперь широко известно, неудачное наступление союзников в Арденнах привело к необходимости сокращения сроков подготовки наступательных операций советских войск — такое решение принял И. В. Сталин, откликнувшись на письмо У. Черчилля.
Офицеры штаба корпуса и мы, командиры частей, имели довольно четкое представление о соотношении сил на фронтах, о развитии событий на основных направлениях. Начальник штаба корпуса генерал В. В. Кошелев говорил, бывало, что старший офицер должен знать свои боевые задачи и одновременно держать в поле зрения события более широкого плана. Он часто собирал нас, проводил оперативные информации, товарищеские беседы. Это были увлекательные занятия по изучению складывающегося военно-политического положения, обсуждению боевого опыта войск.
Мы понимали, что вермахт, несмотря на огромные потери в предыдущих сражениях, все еще обладал большой боевой мощью. Позже стало известно, что гитлеровская Германия имела в январе 1945 года почти 300 дивизий, в том числе 334 танковых, 16 моторизованных, 30 бригад. Под ружьем держалось 7,9 миллиона человек. На советско-германском фронте со стороны противника боевые действия вели 10 полевых и 4 танковые армии, 3 воздушных флота — всего 169 дивизий.
Советские Вооруженные Силы, прочно удерживавшие инициативу на всех фронтах, имели 51 общевойсковую, 6 [204] танковых и 10 воздушных армий. Неуклонно росла их оснащенность, в чем сказывались героические усилия тружеников советского тыла. По сравнению даже с летом 1944 года значительно увеличилось количество танков, самолетов, орудий, минометов, в том числе реактивных. При сокращении общей протяженности советско-германского фронта это намного повышало ударную мощь наших соединений.
Перед началом очередной наступательной операции в частях корпуса прошли партийные и комсомольские собрания, обсудившие задачи коммунистов и комсомольцев в предстоящих боях. Требование выдвигалось одно — быть впереди, вести за собой всех воинов. А коммунистов в корпусе к этому времени насчитывалось около трех с половиной тысяч, объединенных в 219 первичных и ротных партийных организаций.
Но вот подготовка наступательной операции завершена.
Последовал приказ: выдвинуться в исходные районы, изготовиться к наступлению.
12 января 1945 года части корпуса совершили марш и сосредоточились в лесу в районе Лешепул, Комарово. Успешному и скрытно проведенному маршу во многом способствовала погода — низкая облачность и туманная пелена. С пултусского плацдарма мы должны были вводиться в прорыв в полосе наступления 2-й ударной армии.
Утро 14 января выдалось еще более туманным и промозглым. Загрохотала артиллерия, блеснули молнии «катюш». Шквал огня и стали бушевал в обороне противника полтора часа, простираясь на большую глубину.
А в небе — тишина: ни бомбардировщиков, ни штурмовиков. Ненастная погода не позволяла их поднять. Тем не менее наступательная операция советских войск в Восточной Пруссии началась в назначенный день и час.
Планировалось, что 8-й гвардейский танковый корпус в первый же день будет введен в прорыв для действий в глубине обороны противника. Но так почему-то не получилось. Позже, правда, мы узнали, что в первый день оборона противника не была прорвана на всю тактическую глубину.
В ожидании приказа наш полк долго, собственно весь день, стоял в колоннах перед рекой Нарев. Непредвиденная задержка нервировала.
— Стоим да стоим... — проговорил ворчливо один из офицеров. — Вот налетят сейчас «юнкерсы», как зайдут вдоль колонны...
Начштаба майор Клинов одернул его: [205]
— Излишние разговорчики! А во-вторых, немецкая авиация в такую погоду тоже не летает.
Сам же Федор Михайлович поглядывал в небо о плохо скрытой тревогой. Мне лишь осталось заметить, что надо усилить наблюдение за воздухом.
К вечеру мы все же переправились через Нарев. Ночь тихо простояли в выжидательном районе — ни костра развести, ни покурить по-человечески.
Мне вспомнилось вчерашнее партийное собрание в танковой роте, где парторгом был механик-водитель танка ИС старший техник-лейтенант В. Ижик. Я присутствовал на этом собрании. И тогда, и сейчас я с теплотой думал о коммунистах, бойцах передовой линии, которые по-деловому обсуждали и решали вопросы партийной работы на фронте, в боевой обстановке. В повестке дня стоял вопрос об увеличении ресурса эксплуатации боевых машин, о продлении жизни танка.
— Если танк будет служить, например, полтора срока, — говорил, выступая с докладом, старший техник-лейтенант В. Ижик, — то его экипаж сможет уничтожить в боях в полтора раза больше техники и живой силы врага.
Выступавшие на собрании коммунисты горячо поддержали парторга. Лучшие механики-водители обязались увеличить сроки службы танка вдвое. Возможность этого они уже доказали на прежнем своем опыте.
...На рассвете последовала команда: «Вперед».
62-й гвардейский танковый вместе с другими частями корпуса выдвинулся из выжидательного района, и вскоре мы вошли в прорыв. Входили «со скрежетом». Полоса пока что была неширокой, и гитлеровцы обстреливали маршруты движения, предпринимали на флангах контратаки.
Немецко-фашистское командование, по-видимому, еще не теряло надежд на то, что прорыв удастся закрыть. Имелись разведданные о переброске на этот участок свежих частей и соединений, снятых с западного фронта. Прибывшие пехотные и танковые дивизии гитлеровцы с ходу бросали в контратаки.
В полосе прорыва нам и приходилось вести бои. На оперативный простор выйти пока не удавалось. В первый день части корпуса продвинулись всего на 7–8 километров, захватив до десятка населенных пунктов. Было уничтожено и подбито свыше 20 вражеских танков, много артиллерии, другой техники, живой силы противника.
Второй день наступательной операции также протекал в упорных боях. Нам приходилось «прогрызать» глубоко эшелонированную [206] оборону немцев, сокрушать их узлы сопротивления. Продвинулись вперед на 12–15 километров.
— И все-таки не по-танковому воюем, — сказал со вздохом майор Клинов, когда выдалась минута передохнуть да поесть.
Нам с ним принесли два солдатских котелка — в самих котелках борщ, в перевернутых крышках каша. Мы присели там же на НП, принялись за еду.
— Не по-танковому... — повторил с досадой Клипов.
— Имеешь в виду слишком медленное продвижение вперед? — спросил я, хотя прекрасно знал, о чем он толкует.
Клинов махнул рукой:
— Пятнадцать кэмэ за день! Это ж на пузе можно столько проползти.
Да, действительно, мы уже привыкли к более стремительным темпам наступления.
Радист младший сержант Е. Азанчевский доложил, что меня вызывает начальник штаба корпуса генерал-майор Кошелев. Я сел к рации. Василий Васильевич сразу спросил о настроении танкистов.
— Настроение, как всегда, боевое, — ответил я, понимая, что разговор-то не об этом.
— Двадцать первый приказал вам выдвинуться ближе к голове, — продолжал он, — и быть все время в готовности к отражению возможных ударов, особенно слева.
Не было названо ни рубежа, ни сил, угрожающих контрударом: начальник штаба проявлял должную осторожность в разговоре по радио.
В конце спросил:
— Как поняли? Прием.
Я подтвердил, что приказание Двадцать первого, то есть командира корпуса, уяснил полностью и приступаю к его выполнению.
Задача состояла в том, чтобы отразить возможный контрудар частей танковой дивизии противника. О том, что дивизия эта выдвигается из глубины вражеской обороны, по нашим разведданным было известно.
Такая же задача — выдвинуться к рубежу предполагаемого контрудара — была поставлена командиру полка самоходных установок подполковнику В. Чепилю.
С наступлением вечера активность боевых действий на нашем участке заметно снизилась. Уже темнело, когда танковые колонны полка подошли к намеченному рубежу. Бой здесь тоже затихал, лишь изредка слышались короткие серии артиллерийской стрельбы да гул танковых двигателей. [207]
Ночь как будто бы обещала быть сравнительно тихой. Вызвав начальника тыла майора Фролова, я напомнил ему:
— Думайте, как организовать заправку танков и как покормить экипажи.
А тут как раз подъехал на своем броневичке подполковник Чепиль. Я вышел из танка. Поздоровались, закурили.
На одной дороге, прикрываясь редкими кустами, стояли наши танки, на другой, идущей параллельно, — его самоходки. Два таких полка на узком участке фронта — силища. И, может быть, одновременно нам пришла обоим в голову одна и та же мысль.
— Стоим перед большой деревней, а ужинать, заправлять технику, пополнять боеприпасы собираемся в поле... — сказал Чепиль с досадой.
— Обидно, — откликнулся я. — Уж лучше бы поднажать напоследок, взять деревню, тогда и поужинать, заправиться.
— Так, может, Женя, ударим двумя полками?
— Охватом с фланга? Я не против, Вася.
Это не было каким-то самовольством, как оба мы уяснили. Инициатива при выполнении приказа.
— Вперед, танкисты!
— Даешь, самоходчики!
Вот так два командира проявили боевую инициативу, что, как выяснилось впоследствии, способствовало выполнению важной задачи.
В нескольких словах согласовали план действий — обстановка казалась нам настолько ясной, что долгих разговоров не требовалось. Вызвали командиров подразделений, поставили задачи. Командиру 1-й танковой роты капитану С. Андриевскому я приказал выдвинуться по перелескам, охватить фланг противника левее деревни и нанести по нему внезапный удар. Командирам 2, 3 и 5-й рот поставил задачу атаковать с фронта, 4-ю роту оставил в резерве.
А дальше события развивались стремительно. Роты танков ИС на большой скорости прорвались в расположение противника, открыли огонь из пушек и пулеметов. Столь же напористо действовали самоходчики. В темноте ночи загремел, запылал с новой силой бой. Как мы с Чепилем и предполагали, немцы, почувствовав опасность фланговых ударов и охватов, быстро оттянули свои силы назад, оставив нам и деревню, и свои подготовленные позиции.
Захватив населенный пункт, мы организовали заправку машин, пополнение боеприпасов, питание людей. Результаты [208] ночного боя радовали всех. Только и разговоров было, как мы «турнули фрицев».
— Это по-танковому! — приговаривал теперь Клинов.
К занятым нами позициям подтянулись вскоре стрелковые части. И тут выяснилось обстоятельство, вызвавшее у старших начальников приятное изумление. Боевой порыв наших гвардейцев, тактически грамотные и решительные действия танковых и самоходно-артиллерийских подразделений позволили с ходу выполнить задачу, которая ставилась только на завтрашний день, и не одним нам, а всем частям и соединениям, действовавшим на этом направлении. Она заключалась в том, чтобы утром 16 января после мощной артиллерийской подготовки стремительной атакой прорвать оборону противника на промежуточном рубеже. Но мы ее, оказывается, сломали ночью силами двух полков, а с утра переключились на выполнение дальнейшей боевой задачи.
К исходу 16 января, третьего дня наступательной операции, в результате активных действий войск, в том числе и нашего гвардейского корпуса, в обороне противника образовался, если говорить языком операторов, «чистый прорыв». Были созданы условия для развития успеха в глубине вражеской обороны. И командование приняло к этому должные меры. С рассветом 17 января в оперативную глубину противника, не встречая сопротивления, вошли части 5-й гвардейской танковой армии. Мы несколько потеснились, пропуская ее колонны. Наши машины с приглушенными двигателями стояли на опушке леса, а танковая армия двумя нескончаемыми колоннами вливалась в прорыв. На каждом танке, самоходке были закреплены по две-три металлические бочки с горючим. Обладали братья-танкисты запасом хода и боевым потенциалом! На наших глазах врывалась на территорию врага одна из советских танковых армад — могучая, боеспособная. Мы присоединились к ней, как только мало-мальски освободились лесные дороги.
Уже на ходу я связался по радио с комкором.
— Я «Сокол». Докладываю: сосед вошел в прорыв. Выхожу за ним. Прошу «добро».
Генерал-лейтенант А. Ф. Попов передал:
— «Сокол», вас понял. Решение и действия одобряю.
Танковые потоки, извиваясь на холмах и впадинах местности, устремлялись на северо-запад по прусской земле. Над нами проносились в том же направлении эскадрильи краснозвездных «илов». Солнечная, ясная погода позволяла нашей авиации действовать активно.
Сердце фронтовика наполнялось гордостью при виде этой [209] мощной волны наступления советских войск. Мяв вспомнились драматические события первых месяцев войны, когда выпали на нашу долю такие испытания, которые могли выдержать только мы — советские люди, советские солдаты. С волнением думалось и о том, какими же неисчерпаемыми, неисчислимыми силами обладает Советская страна, сумевшая выстоять под ударами фашистских полчищ, повернуть судьбу войны и вот теперь громить врага на всех фронтах, на его собственной земле. В сознании звучат дорогие фронтовикам слова, ставшие для нас пламенным призывом и боевым приказом, слова, начертанные на алых знаменах: «За нашу Советскую Родину!»
Части корпуса наступали двумя колоннами. Мощные, наши танки с десантами на броне, взаимодействуя с самоходными орудиями, шли вперед в высоком темпе. Дезорганизованный противник хотя и оказывал сопротивление, но не мог устоять, тем более задержать такую танковую лавину. Наши стальные крепости появлялись там, где гитлеровцы их не ожидали, и крушили все огнем и гусеницами. Применялась и такая, оправдавшая себя тактика действий: танковое подразделение шло некоторое время параллельно дороге, скрытно продвигаясь по просекам и полянам, обгоняло гитлеровскую колонну, запирало ее на дороге с двух сторон и учиняло ей полный разгром.
Да и немцы были уже не те, что раньше. Спесь «покорителей Европы», «представителей высшей расы» бесследно исчезла с их физиономий. Обезумевшие от страха перед грозой наших танков, в плен сдавались группы немецких солдат и офицеров.
Фолькштурмовцы, пожилые солдаты или шестнадцатилетние юнцы, не спешили умирать за «великую Германию». Завидев наши танки, сразу же поднимали руки, бормоча:
— Гитлер капут!
Когда-то все они орали «хайль Гитлер!».
Наши гвардейцы стремительно продвигались вперед. Части правой колонны — танки бригады полковника Сомова, артиллеристы-самоходчики подполковника Чепиля, мотострелки и минометчики полковника Пивнева обходным маневром с юго-запада ворвались в городок Цеханув и завершили разгром на его окраинах частей 7-й танковой дивизии гитлеровцев. Успеху способствовало то, что противник был захвачен врасплох. После атаки танковые подразделения майора В. Лизункова, капитанов Н. Кардашева и Н. Балашова вышли на железнодорожную станцию и захватили [210] там прибывший эшелон с немецкими танками. Два десятка новых, еще не бывших в боях машин оказались в руках наших танкистов. Было взято также четыре исправных «фердинанда».
Гвардейская 58-я танковая бригада действовала, как всегда, с высокой боевой активностью. Боем управлял ее новый, недавно назначенный командир полковник А. А. Сомов.
Наступление продолжалось. Применялись энергичные, внезапные маневры. В ночь на 18 января танковые и механизированные соединения 2-го Белорусского фронта предприняли маневр на широком оперативном просторе с целью окружения Млавского укрепленного района, прикрывавшего подступы к Восточной Пруссии с юга. У гитлеровского командования, как позже выяснилось, был свой план: втянуть наши наступающие войска в затяжные бои и попытаться расчленить их надвое. Расчет врага не осуществился — наши танкисты упредили его, не дали сосредоточить в районе Млавы достаточное количество сил.
Двусторонним обходным маневром соединения 5-й гвардейской танковой армии окружили Млавский укрепленный район. Наш корпус, прикрывая 5-ю гвардейскую танковую слева, сорвал удар подходящих резервов противника. В этих боях особенно отличился коммунист старший лейтенант А. Алимов. Двигаясь в головном танке, он обеспечил своевременную и надежную разведку. За ним вслед шли колонны батальона и всей бригады. Танк Алимова раздавил гусеницами два вражеских орудия, уничтожил огнем «пантеру», десятки гитлеровцев, попавшихся на его пути.
19 января корпус тремя колоннами вышел к границе Восточной Пруссии и первым из войск 2-го Белорусского фронта пересек ее. Командующий фронтом Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский прислал гвардейцам поздравительную телеграмму в связи с этим боевым успехом. Политотдельцы выпустили листовку-молнию. «Мы вышли на границу Германии. Вперед, гвардейцы! Не давайте врагу передышки!» — говорилось в ней. Листовка передавалась из рук в руки.
И днем и ночью танки двигались по заснеженным дорогам мимо островерхих домиков, крытых черепицей, на ходу вели огонь по отступающим гитлеровцам. Они вели за собой пехоту и артиллерию, за ними двигались части и подразделения.
Топорщились каменными руинами аккуратные немецкие деревни, горели фольварки. [211]
Именно отсюда, из Восточной Пруссии, так же как из Польши, Чехословакии, других покоренных гитлеровцами европейских стран, ринулись на нас дивизии фашистских захватчиков. Именно она, Восточная Пруссия, всегда была гнездом оголтелого немецкого империализма...
Такие мысли обуревали не одного меня. Я видел, с каким порывом стремились вперед мои боевые товарищи, как они, презирая опасность и саму смерть, бросались на врага.
Мелькали желтые указатели: «Лаутенбург», «Дойч-Айлау», «Остероде»...
Эти и другие населенные пункты предстояло брать с боями, порой скоротечными, но очень жестокими.
Мощным узлом сопротивления гитлеровцев оказался городок Либштадт. Здесь оборонялась довольно крупная группировка войск противника.
Наступая в составе корпуса, наш полк со своими тяжелыми танками, оснащенными 122-миллиметровыми орудиями, играл авангардную роль. Именно нам предписывалось разрушать важные узлы вражеской обороны. Задачей подразделений и экипажей тяжелых танков было пробивать бреши в системе обороны противника, а затем стремительно продвигаться вперед, не давая возможности гитлеровцам закрепиться на выгодном рубеже, сбивая их заслоны и засады.
Может быть, уместно вспомнить не только о самих событиях, происходивших в острой динамике наступления завершающего периода войны, но кратко рассказать и об опыте организации боевых действий, представляющем интерес и теперь.
Танковой атаке обычно предшествовали короткая артподготовка или артналет. Длительного огневого воздействия тут но требовалось. Построение боевого порядка танковых сил учитывало особенности обороны противника. Атаку начинали развернутые в боевую линию Т-34, а за ними, на флангах и стыках подразделений, частей шли тяжелые танки. В глубине боевого порядка двигалась самоходная артиллерия. Такое построение, как мы убедились, обеспечивало надежное взаимодействие частей и подразделений, эффективное воздействие на противника. Проще говоря, эту лавину не могло сдержать ничто. В момент прорыва обороны противника тяжелые танки своим мощным огнем содействовали продвижению тридцатьчетверок, вели борьбу с фашистской артиллерией, отражали контратаки врага. Наши экипажи «брали на себя» также контратакующие группы гитлеровцев, [212] состоящие из подразделений танков, самоходных орудий и автоматчиков, которые, вообще-то, иногда представляли серьезную опасность. Если прорвавшуюся в глубину боевых порядков такую группу не остановить, не уничтожить, она способна нанести наступающим большой урон. При постановке очередной задачи я предупредил командиров подразделений о необходимости более энергичного маневра. Танк ведь не орудие, а боевая машина. Экипаж не должен ограничиваться ведением огня с выгодной позиции — надо полнее использовать танк в движении.
Прорыв вражеских позиций в районе Либштадта, в силу того что противник поспешно перешел к обороне, был организован по той же схеме. Артиллерия провела короткий, но мощный огневой налет по вражеским укреплениям и огневым средствам. Надо заметить, что наши артиллеристы, располагая точными разведданными и обладая высоким огневым мастерством, умели положить в цель каждый снаряд. И на этот раз после их работы оборона противника была достаточно подавлена и взломана. После артналета, не упуская ни минуты, наши экипажи совместно с подразделениями 60-й танковой бригады устремились по оврагам и перелескам, обходя Либштадт с западной окраины. Я принял решение оседлать две важные дороги, отрезать противнику пути отхода. И это в дальнейшем оправдало себя. В завязавшемся бою гитлеровцам с первых минут были нанесены значительные потери огнем наших 122-миллиметровых орудий. Тем не менее они сопротивлялись упорно, на отдельных участках стягивали свои танки и самоходные орудия, пытаясь остановить наше продвижение. Роты тяжелых танков гвардии капитана М. Пономарева и гвардии капитана Я. Тищенко сосредоточили свои усилия на фашистских опорных пунктах — разрушали их метким огнем, уничтожали покидавших укрытия гитлеровцев. Попытку врага организовать контратаку они пресекли в самом начале, уничтожив при этом два фашистских танка.
Другие танковые подразделения в это время нащупывали слабые места в обороне противника, проникали все глубже в город. Вслед за ними ворвались на окраины, а потом и в центр стрелковые части.
Одна из рот у меня, как правило, была в резерве. При определенном повороте обстановки я всегда мог нарастить усилие, воздействовать на противника там, где это требовалось особенно остро. Во время прорыва вражеской обороны в районе Либштадта в моем резерве была танковая рота гвардии капитана С. Андриевского. [213]
В этом бою мы взаимодействовали с «младшими братьями» — танкистами бригады гвардии полковника Туренкова. Наши командирские машины по обыкновению шли недалеко друг от друга. Мы держали связь не только по радио. При необходимости можно было, высунувшись из люка, и жестами объясниться.
На направлении атаки тридцатьчетверок появились немецкие «тигры», представлявшие серьезную опасность.
— «Сокол», «Сокол»! Твои не видят «тигров»! — с досадой крикнул по радио Туренков. — Твои не помогают нам!..
Оба мы находились по грудь над люками своих танков. Мне было видно, как комбриг Туренков взмахивает руками — эх, как нужна ему сейчас поддержка тяжелых танков!
Я вызвал командира резервной роты гвардии капитана Андриевского и, когда тот подбежал, спрыгнул на землю. Лучше всего в тот острый момент было поставить задачу прямо на местности, не обращаясь к карте. При шуме двигателей приходилось кричать.
— Угол леса и рядом высотку видишь, Андриевский?
— Вижу, товарищ полковник.
— Занимай тот рубеж и от него — в атаку.
— Понял.
— Там на восточных скатах «тигры» выдвигаются. По ним и ударь, как надо.
— Понял, есть!
Ротный бросился к своему танку. На бегу вкруговую махал рукой экипажам: «Заводи!»
Резервная рота выдвинулась наперерез «тиграм», нанесла по ним удар и не дала им атаковать наших «младших братьев».
Слышу в наушниках голос комбрига Туренкова:
— Спасибо, «Сокол», спасибо.
Отвлекаясь несколько от динамики того боя под Либштадтом, скажу, что я и сейчас, на учениях, советую командирам: имейте всегда резерв, чтобы было чем повлиять на обстановку, если потребуется. Причем командиру резерва надо лично ставить задачу на местности. И сразу же его действия должны быть активными. А то ведь как порой случается? По радио даются указания повысить скорость, выйти на рубеж к такому-то времени. «Ускоряю выход», — заверяет тот, кого очень ждут. Проходит время, а выдвигающихся сил не видно. И когда уже момент воздействия на «противника» окончательно упущен, они... появляются где-то на окраине полигонного ноля. [214]
Группировка вражеских войск в Либштадте была разгромлена, и это оказало свое влияние на ход дальнейших событий.
Под натиском наших частей противник отходил в северо-западном направлении. На некоторых рубежах, главным образом на флангах, гитлеровцы оставляли заслоны в виде подвижных засад по два-три танка или самоходных орудия. Засады усиливались группами автоматчиков, которые вели ближнюю разведку, сообщали своему командованию данные о движении наших войск.
62-й гвардейский танковый полк во взаимодействии с 60-й гвардейской танковой бригадой преследовал противника. Утром, еще затемно, 2 февраля мы вышли на рубеж 1300 метров северо-западнее Штоллена. Обнаружив наши танки, немцы открыли огонь из засад. Одна из боевых машин ИС-1 загорелась. Встретив сильный артиллерийский и пулеметный огонь, не могли продвигаться вперед и наши мотострелки. Пехота залегла. Танки, чтобы не отрываться от нее, остановились и открыли огонь с места.
Обстановка неясная. Требовалось быстро организовать ближнюю разведку. Я связался по радио с командиром роты тяжелых танков капитаном Тищенко и поставил ему такую задачу. Решил он ее не только оперативно, но и творчески. Малоразговорчивый, с виду несколько флегматичный, Яким Тищенко был на самом деле весьма инициативным офицером. Я лишь одной фразой подсказал ему — «Привлеки соседей», и он, восприняв совет, принял толковое решение. Вместе с командиром стрелкового батальона, с которым взаимодействовал, капитан Тищенко нарядил для ближней разведки три разведгруппы. Через 30–40 минут они уже вернулись с достоверными сведениями о силах и месторасположении вражеских заслонов. Тяжелые танки открыли по целям огонь прямой наводкой. По лощине выдвинулось вперед несколько танков. Их огонь с ближней дистанции был еще более эффективным.
К 8.00 полк вышел на рубеж 800 метров севернее Штоллена. Гитлеровцы отступили за водный рубеж, закрепившись по западным берегам рек Дгевенц и Пассарге.
В течение ночи на 5 февраля и весь последующий день наш полк совместно с 59-й гвардейской танковой бригадой, преодолевая сопротивление противника, вел бои. Мы оседлали шоссейную дорогу, идущую от Алькена на юго-запад, в тот же день ворвались в Алькен и внезапной атакой овладели городом.
Были перерезаны две важные для противника шоссейные [215] дороги. Под утро гитлеровцы попытались выбить наши танки из Алькена. Выдвижение сил противника со стороны леса было своевременно обнаружено. Как только майор Клинов доложил мне об этом, я тотчас же выехал в 3-ю роту и на месте принял решение — поставил задачу командиру роты капитану Пономареву нанести по противнику удар с расчетом отбросить его за реку Пассарге. Ротный быстрым маневром расставил свои КВ на выгодных позициях. Экипажи обрушили на фашистские боевые порядки шквальный огонь.
Немцы начали отходить. Севернее Либштадта на отдельных рубежах они, как и прежде, оставляли подвижные засады — по два-три танка или самоходных орудия с подразделениями автоматчиков.
Двигавшиеся впереди танковые подразделения нашего полка и 60-й гвардейской танковой бригады уничтожали вражеские заслоны. И на этих рубежах задержаться врагу не удалось.
На подступах к городу Любава противник ввел в бой подтянутые сюда свежие части своей 131-й пехотной дивизии. Автоматчики батальона гвардии майора К. Рыбальченко при поддержке танков атаковали гитлеровцев во фланг. Огневой налет минометчиков майора А. Матвеева и капитана Н. Барабулина довершил дело. Передовые отряды наших головных бригад ворвались в Любаву. Действия их были весьма характерными для этого этапа нашего наступления. Передовой отряд — это, собственно, танковая бригада, усиленная артиллерийским или минометным полком, тяжелым танковым или самоходно-артиллерийский полком, инженерными подразделениями. Иногда бригады выделяли свои передовые отряды — усиленные батальоны. Двигаясь далеко впереди главных сил, передовые отряды завязывали бои, врывались в населенные пункты, взламывали линии вражеской обороны, а чаще всего сокрушали немецкие гарнизоны и заслоны внезапной атакой с неожиданного направления. Далеко не всегда вводились в бой главные силы, командиры сохраняли их для решения более сложных задач.
Под Либштадтом, так сказать уже на финише войны, мне довелось участвовать в бою в составе танкового экипажа, и эта ночная стычка едва не закончилась для меня трагически.
Несколько фашистских частей, объединившись в мобильную, боеспособную группу, попытались вырваться из окружения и продвигались с короткими очаговыми боями. В этих боях пришлось участвовать некоторым подразделениям нашего [216] полка. На КП поступали отрывочные и противоречивые донесения. Обстановка была неясной. Я решил выехать в подразделения, которые завязали бои, и на месте разобраться.
— Может быть, сейчас не стоит, товарищ командир, — мягко возразил начальник штаба майор Клинов. — Уточним обстановку, тогда и поедете. Да и дело к ночи-то...
— Нет, ждать нельзя, — сказал я. — Ты, Федор Михайлович, уточняй тут обстановку, а я поеду к танкистам.
Около КП стоял в полной готовности мой командирский танк 520. На броне — десант автоматчиков во главе с командиром взвода. Возразил было против этого. К чему, мол, десант, не в атаку ведь идем. Но взводный убедил меня, что десант необходим. Заодно он хотел доставить боевым товарищам патроны и гранаты. Пришлось согласиться. Привычно вскочил через люк в танк. Вместе со мной — заместитель начальника штаба полка капитан М. Сотников. Зарокотал двигатель мощного ИС. Я указал механику-водителю старшине Желнину направление. Он и сам хорошо ориентировался. Пошли.
До позиции наших передовых подразделений было километра два. Несколько в стороне от маршрута, метрах в восьмистах располагался НП артиллеристов.
Идем по дороге. Справа и слева мелькают стволы деревьев, тянутся заснеженные кюветы. У немцев все дороги в порядке, хоть и война.
Меня не покидало какое-то тревожное предчувствие. Как там ни считайте, ни говорите, а у фронтовиков предчувствие что барометр души.
И вот оно... Полоснула темноту пулеметная очередь. Танк остановился. Лейтенант, возглавлявший десант, был ранен. Наверное, не тяжело, потому что удержался на броне, закричал в темноту:
— Что у вас, так-перетак, глаз нет? Куда стреляете по своим?
Второй очередью лейтенанта срезало как тростинку. Другие десантники моментально попрыгали на землю, залегли.
Капитан Сотников, занимавший в танке место наводчика, крикнул:
— Да это же немцы!
Он дал несколько очередей из пулемета туда, откуда стреляли фашисты.
Да, это был противник, невесть откуда взявшийся в расположении наших войск. Как потом выяснилось, довольно крупные силы гитлеровцев попытались и здесь вырваться [217] иа окружения. В вечерних сумерках они ринулись броском, проскальзывая мимо наших боевых порядков. Одиночный танк с десантом на броне, видимо, показался им серьезной помехой, и они решили разделаться с ним. Вслед за пулеметным огнем по десанту надо было ожидать фаустпатрона. Судьбу решили секунды.
— Разворот на сто восемьдесят, — скомандовал я механику-водителю.
— Левее давай, левее! — скорректировал Сотников.
А когда двое командуют, третьему трудно исполнять. Видать, задергали мы нашего Гришу Желнина, и он, разворачиваясь, попал гусеницей в глубокий кювет дороги. Танк застрял — ни вперед, ни назад. Надо бы ударить по противнику из пушки, но ствол невозможно развернуть в нужном направлении — мешает придорожное дерево.
Ведем огонь только в полсектора. Гитлеровцы осаждают нас, бьют по танку болванками. Броню ИС эти снаряды не пробивают, но при каждом попадании стальным громом отдает в ушах и впечатление такое, будто на мгновение гаснет свет — темнеет в глазах. Но вот один снаряд, видимо фаустпатрона, попал в правый топливный бак, горючее из него было, к счастью, уже выработано, и пожара не случилось.
Сотников то ведет огонь, то передает по радио: «Сокол» попал в засаду, «Сокол» попал в засаду. Прошу помощи!»
Метался парень, как в западне, считая, очевидно, себя первым виновником всего, что произошло. Случай и впрямь дикий: это ж надо — дать противнику подстеречь командирский танк, собственно, позади боевых порядков своего полка!
— Будем эвакуироваться, товарищи, через десантный люк, — решаю я, понимая, что отсидеться в танке не удастся.
По всей видимости, немцы решили непременно добить танк.
Первым протиснулся в небольшой проем в днище машины Желнин. Потом они вдвоем — Желнин снаружи, Сотников изнутри — «десантировали» меня. Надо бы мне предварительно снять полушубок, да впопыхах забыл. Когда все трое вылезли, Сотников даже хихикнул:
— И как это мы вас протащили в такой шубе, товарищ гвардии полковник?
Я тоже усмехнулся по этому поводу.
Ситуация, однако, была не из веселых.
Сориентировались, приготовили оружие. Сотников кроме пистолета имел за поясом две гранаты. До ориентира, который [218] мы заметили раньше, метров триста. Туда добежать, а там уж рядом НП артиллеристов. По дороге бежать нельзя — ночь светлая, и мы можем оказаться слишком доступной мишенью для вражеских пулеметчиков. Придется по кювету, маскируясь деревьями и кустарником. Глубокий снег, тяжело по нему передвигаться, но ничего другого не придумать. Десанту еще труднее: нужно нести погибшего командира.
Сотников поторапливал:
— Пошли, товарищ командир. Немцы бьют и бьют по танку: Пока не подожгут, не успокоятся.
Я снял полушубок, за ремень засунул планшет, взял пистолет. По команде бросились вперед. Проваливаясь в снег, бежали по кювету. Пули свистели над нами и где-то рядом, щелкали в стволы деревьев. Мы падали в снег, отстреливались. Нелегко дались те несколько сот метров — по снегу, под огнем противника. Пока достигли НП артиллеристов, казалось, выдохлись окончательно.
Переданный капитаном Сотниковым по радио наш 505 услышали, начальник штаба полка Клинов немедля отдал нужные распоряжения. И вскоре недалеко от нас прошли, разворачиваясь в боевой порядок, две танковые роты, впереди — наша полковая рота автоматчиков. Произошел короткий огневой бой. Гитлеровцам преградили путь к дальнейшему продвижению и обратили их в бегство.
Танк мой остался «живым». На нем были вмятины, как шрамы на теле ветерана, повреждено электрооборудование, но он не загорелся, несмотря на все старания немецких фаустников.
В ночном «кроссе» под пулями я здорово-таки поморозил руки — и ползал, и стрелял без перчаток. Врач полка майор Р. Хазанов и санинструктор сержант А. Привалов оттирали мне руки спиртом. Наверное, переусердствовали оба, кое-где содрав кожу, и боль ощущалась нестерпимая. Чтобы отвлечься и не стонать, я старался думать о чем-нибудь другом. А мысли роились все вокруг того же ночного происшествия. Вот нелепо можно было погибнуть, до чего же нелепо! В танковом бою, лицом к лицу с противником, погибнуть — одно дело. А тут — ведь могли подстрелить, как куропатку... Но когда пытался найти ошибку, приведшую к тому происшествию, вроде бы и не находил. Всплыл в памяти случай, когда в донецкой степи вот по такой же нелепой случайности погиб начальник штаба корпуса полковник С. П. Мальцев. Война... [219]
Фронтовой народ воспринимает превратности военной судьбы с пониманием и при каких-то жестоких испытаниях, выпавших на чью-то долю, больше склонен к шуткам, чем к философским рассуждениям.
О моих злоключениях в ночной схватке полковые остряки даже сложили веселые куплеты. Как-то вечером, когда собрались боевые товарищи вместе передохнуть, их исполнили наши запевалы под аккомпанемент офицеров Валентина Сапача (гитара) и Володи Тереса (аккордеон). В куплетах главное место занимал не бой в ночи, а то, как я протискивался в десантный люк в полушубке и как потом у меня в сутолоке эту «шубу сперли». Все смеялись. И я тоже.
Смех танкистов-фронтовиков, здоровый и неуемный, свидетельствовал о том, что этим боевым, жизнерадостным ребятам все нипочем.
Был, однако, повод и серьезно порассуждать о месте старшего начальника в боевой обстановке, будь он командиром, политработником или офицером штаба.
Взять, к примеру, того же командира полка. Ясно, что он должен руководить действиями подразделений с КП или НП — видеть всю сложную и динамичную картину боя, чувствовать его пульс. Но подчас явно возникает необходимость самому побывать там, где обстановка сложилась наиболее остро, и если командир полка выдвигается на передний край, в подразделение, то и это вполне оправданно. Вмешательство старшего, более опытного офицера, его совет подчиненному, принятое на месте решение, наконец, его личный пример могут оказать существенное влияние на ход событий, помочь танкистам в трудной ситуации выиграть бой.
Объективно оценивая случай, описанный выше, глядя на него с нынешней позиции, я бы сказал, что мое решение немедленно выехать на место было поспешным и не совсем продуманным. Полагалось бы хоть какую-то разведку обстановки сделать, воспользоваться данными располагавшихся неподалеку артиллеристов, нарядить для прикрытия второй танк и т. п. Правда, я выдвигался в свои передовые подразделения, ехал, по существу, в своем тылу и совсем случайно напоролся на группу выходивших из окружения гитлеровцев. Но сколько на войне подобных неожиданностей! Сплошь и рядом.
Командир, конечно, как все, человек со своим характером, возможно очень темпераментным, и все-таки он не должен поддаваться чувству порыва, обязан действовать расчетливо [220] и целесообразно, помнить, что вместе с ним рискуют, идут в огонь подчиненные, боевые товарищи.
В наступлении по германской земле главные силы наших войск двигались колоннами.
Всё новые названия появлялись на желтых щитах указателей: Розенталь, Фраденау, Вилленберг... Многие из городков были объяты пожарами. Нам невольно приходили на память страшные пожары Сталинграда, Орла, Курска...
Во время кратковременной стоянки в одном из домов деревни Тильвальде наши гвардейцы обнаружили много искусно выполненных снимков. На них были изображены разрушения и пожары Киева, Ростова, Одессы. В немецкую семью они были присланы когда-то с далекого восточного фронта. С профессиональным репортерским мастерством, словно смакуя ужасы войны и страдания людей, их сделал в наших городах эсэсовский офицер. Наверняка он же и участвовал в разрушении наших городов, в уничтожении мирного населения. Теперь его дома не оказалось. Нам сказали: убит в сорок четвертом.
Вот и пришла война в дома самих немцев, война, которую зажгли на земле гитлеровцы.
Ворота имений, хозяйских дворов, фольварков раскрывались, как тюремные брамы. По дорогам наступления наших танковых подразделений шли нам навстречу толпы освобожденных из фашистского рабства советских людей — юноши, девушки, совсем дети, нередко попадались поляки и чехи, французы и югославы, представители других народов, порабощенных гитлеровской Германией.
21 января корпус был выведен из оперативного подчинения 2-й ударной армии и получил приказ действовать в полосе 48-й армии и выполнять с ней новую задачу.
Танковые армия и корпуса, а за ними соединения общевойсковой армии выходили к Балтийскому морю, окружая, отсекая крупную восточно-прусскую группировку вражеских войск. Ее предстояло, сжимая кольцо окружения, уничтожить.