На Керченском плацдарме

Наш полк, переброшенный в начале Великой Отечественной войны из восточных районов страны на фронт, отмечал вторую годовщину своей боевой деятельности. Эта торжественная дата совпала с незабываемым, большим и радостным событием в нашей жизни — вручением части Гвардейского знамени.

За два года полк прошел большой ратный путь. Наши эскадрильи провели 1100 воздушных боев с противником, уничтожили 261 фашистский самолет, 39 вражеских танков, более 1350 автомашин, вывели из строя 6700 гитлеровских солдат и офицеров.

Начав войну на устаревших истребителях, полк продолжал ее на новейших боевых машинах, и каждый из нас испытывал чувство горячей признательности советским авиаконструкторам, труженикам авиационной промышленности, которые в предельно короткое время создали и наладили производство первоклассных самолетов.

Отличный истребитель дал нам конструктор С. А. Лавочкин. Обладая высокой горизонтальной и вертикальной скоростями, превосходной маневренностью, вооруженный синхронными пушками, этот самолет по всем летно-тактическим данным оставил далеко позади фашистские истребители, в том числе и новейший из них «Фокке-Вульф — 190».

Заслуженную популярность среди летчиков завоевали модифицированные «яки», совмещавшие в себе такие ценные качества, как предельно малый полетный вес, непревзойденную по тому времени скорость, достигавшую 700 километров в час, и мощное вооружение. 37-миллиметровые пушки, которыми оснащались истребители, стали грозой фашистской авиации. Достаточно [187] было лишь одного снаряда, метко выпущенного этим орудием, чтобы превратить немецкий бомбардировщик, не говоря уже о более легких машинах, в груду металлолома.

Не оставались в обиде на конструкторов, рабочих, инженеров и техников авиационной промышленности и наши штурмовики, летчики бомбардировочной авиации. На вооружение штурмовых и бомбардировочных авиаполков, с которыми взаимодействовала наша эскадрилья, поступало все больше усовершенствованных самолетов Ил-2, модернизированных пикирующих двухмоторных бомбардировщиков Пе-2, двухмоторных бомбардировщиков дальнего действия Ил-4 и других отличных машин. Мне часто приходилось прикрывать эти самолеты, сопровождать их на выполнение боевых заданий, и я с радостью убеждался, что в своем развитии наша штурмовая и бомбардировочная авиация не отстают от истребительной.

Высокие летно-тактические качества советской авиационной техники в сочетании с постоянно растущим мастерством летных кадров способствовали тому, что в грандиозной воздушной битве на Кубани, в сражении за Крым мы теряли значительно меньше людей и машин, чем противник. Как правило, на один вышедший из строя советский истребитель приходилось не менее 3–4 уничтоженных фашистских самолетов. Часто в боях с гитлеровскими летчиками мы вообще не имели потерь.

Летчики и солдаты наземных служб восхищались мастерской боевой работой Героев Советского Союза капитанов Василия Александровича Князева и Алексея Алексеевича Постнова. Однажды две группы истребителей, ведомые этими замечательными асами, перехватили на подступах к переправам через Керченский пролив 24 бомбардировщика Ю-87, следовавших под усиленной охраной «мессеров». Наши летчики навязали бой численно превосходящему противнику. [188]

Завязалась жаркая воздушная схватка. Инициативой с самого начала овладели советские летчики. Гитлеровские пилоты не устояли перед дружными атаками краснозвездных истребителей. Спасаясь бегством, они стали беспорядочно сбрасывать бомбовой груз на свои же войска. Капитаны Князев и Постнов, старший лейтенант Герой Советского Союза Евгений Алексеевич Пылаев уничтожили в этом бою по «юнкерсу». Четвертый вражеский самолет — «Мессершмитт-109» был сбит ведомым комэска Князева лейтенантом Ивановым. Наши летчики потерь не имели.

Спустя недолгое время Князев и Постнов одержали новую воздушную победу. Во главе двух шестерок ЛаГГ-3 они в течение дня провели над Керченским полуостровом по три воздушных боя с «юнкерсами» и прикрывавшими их «мессерами». В итоге гитлеровцы потеряли дюжину бомбардировщиков и истребитель. «Лагги» благополучно возвратились на свой аэродром.

С первых дней нового, 1944 года на наш полк была возложена задача прикрывать наземные войска и переправы через Керченский пролив на одном из участков фронта. И ни один немецкий самолет не прорвался к охраняемым объектам.

Говорят, что тринадцать — несчастливое число. В старые времена в иных гостиницах за двенадцатым номером сразу же следовал четырнадцатый, поскольку суеверные постояльцы наотрез отказывались от комнат, на дверях которых красовались таблички с «чертовой дюжиной». Смело берусь утверждать, что число «13» незаслуженно попало в немилость: именно оно принесло мне одну из первых побед над противником в начавшемся 1944 году.

13 января во главе четверки «яков» я прикрывал с воздуха от ударов немецко-фашистских бомбардировщиков нашу пехоту, закрепившуюся на Керченском плацдарме. Было солнечно, по-весеннему тепло. Внизу, [189] под крылом самолета лежало Азовское море. Оно успокоилось после недавнего затяжного шторма и теперь, казалось, отдыхало. Голубая водная гладь, отражавшая залитое светом небо, поблескивала, будто гигантское зеркало. Кое-где поверхность моря бороздили редкие катера, моторные лодки; ближе к извилистому таманскому берегу жались одинокие рыбацкие баркасы.

Стояло, полное безветрие; немецкие самолеты в это утро над проливом не появлялись, и только гул советских истребителей, патрулировавших в воздухе на разных высотах, нарушал тишину погожего дня. Но летчики не полагались на эту обманчивую тишину. Вчетвером мы настороженно вглядывались в горизонт, следили за воздухом. Но вот над побережьем, в юго-западной части неба появились едва заметные светлые точки. Было их не меньше двадцати. Приближаясь к проливу, они становились крупнее, и, пока наша четверка набирала высоту, готовясь к атаке, я насчитал в воздухе 16 «юнкерсов» в сопровождении восьми «мессеров».

Наша четверка, находясь над гитлеровскими самолетами, имела тактическое преимущество. Не дать противнику опомниться, прийти в себя — таково было единственно правильное решение.

— Атакуем! — коротко командую ведомым и устремляюсь к головной машине.

«Яки» с пикирования врезаются в строй «юнкерсов», открывают по ним губительный огонь. Бомбардировщики не выдерживают стремительного натиска, бросаются в разные стороны. Уклоняясь от лобовых атак «яков», «мессеры» держатся от нас на почтительном расстоянии. Умелый маневр по высоте надежно предохраняет наши машины от неточного, рассеянного огня вражеских истребителей, и мы продолжаем разгонять противника, с лихорадочной поспешностью сбрасывающего бомбовой груз на территорию, занятую фашистской пехотой. Лишь самое незначительное количество бомб [190] падает в Азовское море. Не знаем, как гитлеровское командование, но мы удовлетворены работой немецких летчиков: не причинив вреда нашим переправам, они чувствительно потрепали свои наземные части.

Среди нескольких «юнкерсов», проворно уходящих в направлении населенного пункта Тархан, узнаю своего «знакомого» — самолет командира группы. Четверть часа назад он возглавлял строй бомбардировщиков, собравшихся бомбить наши переправы. Надо ему «отдать должное»: и сейчас, после атаки советских истребителей, он по-прежнему впереди... покидающих поле боя бомбардировщиков.

Осматриваюсь по сторонам. «Мессеров» в небе не видно. Воспользовавшись преимуществом в скорости, они оторвались от «юнкерсов», торопятся на свой аэродром. Но не исключена возможность, что это уловка, хитрость противника, замышляющего с дальнего разворота, со стороны солнца внезапно атаковать нашу четверку. Во избежание неприятных неожиданостей передаю по радио ведомым:

— Бью первого. Прикрой, Коля, атаку.

— Бей его, подлеца! — не совсем по-уставному отвечает Николай Куничев.

«Юнкерс» чуть в стороне и ниже меня. Доворачиваю машину вправо, пикирую, ловлю и не выпускаю из перекрестья прицела кабину бомбардировщика с хищной паучьей свастикой. С дистанции около пятисот метров открываю огонь. Прямое попадание первой же очередью. Но мой «знакомый» продолжает уходить. Странно! Однако мне не до размышлений, дорога каждая секунда. Надо повторить атаку, пока не вышли боеприпасы. Но не успела в голове промелькнуть эта мысль, как фашистский бомбардировщик, какое-то мгновенье продолжавший полет по инерции, ложится на правое крыло и, грузно перевернувшись в воздухе, объятый дымом, камнем падает с высоты, врезается в землю. [191]

Гляжу на стрелку бензомера. Она неумолимо приближается к нулевой отметке. Горючее на исходе. Отдаю команду всей группе:

— Бой прекратить! Идем на аэродром.

Слышу в наушниках шлемофона, как чертыхается Коля Куничев. Разгоряченный боем, он едва не плачет.

— Останься у нас хоть по четверти бака! Даже по осьмушке! Мы бы им дали...

Вот мы и на аэродроме. Сбросили парашюты, сидим у капониров. Пока инженер Михаил Федорович Курочкин и техники осматривают самолеты, обсуждаем недавний бой, дотошно анализируем все его перипетии.

На автомашине подъезжает замполит полка. Оживленный, радостный, взволнованный. Щербак стискивает меня в объятиях, крепко пожимает мою руку.

— Молодцы, хлопцы, — говорит Сергей Михайлович. — Славно воюете. Командующий армией генерал-полковник Вершинин наблюдал с КП за вашим боем. Не щедр на похвалы, а похвалил. Всем вам объявил благодарность.