В небе Кубани

Весна на Кубани брала свое. Потеплело, распогодилось, ярко заголубело апрельское небо. В зеленый наряд одевалась земля. Все сильнее пригревало солнце, и наш аэродром быстро подсыхал. С утра до позднего вечера мы несли дежурства у истребителей, надежно замаскированных комуфляжными сетками капониров. Вместе с нами безотлучно находились техники, механики, оружейные мастера, инженеры. Они не упускали возможности еще и еще раз проверить материальную часть боевых машин, осмотреть пушки и пулеметы, выверить различные приборы, навигационное оборудование.

Командный пункт полка поддерживал бесперебойную связь со штабом дивизии, постами воздушного наблюдения, оповещения и связи. В небе над аэродромом, сменяя друг друга, бдительно несли патрульную службу [123] звенья то одной, то другой эскадрильи. Все были готовы по первому сигналу вступить в бой с врагом.

Мы жили ожиданием больших, важных событий, непоколебимо уверенные в том, что победа в предстоящей битве за Кубань будет за нами. Фронт чувствовал несокрушимую, крепнущую мощь советского тыла, который поставлял войскам все больше самолетов, танков, артиллерийских орудий, стрелкового вооружения, бесперебойно обеспечивал боеприпасами, снаряжением, продовольствием.

На фронте установилось относительное затишье. Воздушная разведка доносила, что немцы продолжают концентрировать свою авиацию на юге. Показания пленных, перебежчиков свидетельствовали о том, что гитлеровское командование, рассчитывая взять реванш за Сталинград, за крупные неудачи на целом ряде других участков советско-германского фронта, будет не только упорно оборонять «Голубую линию» западнее Краснодара, но и планирует наступательные операции.

В погожий апрельский день противник перешел в наступление против наших войск, оборонявшихся у Новороссийска. С воздуха гитлеровцев поддерживало большое количество самолетов. В отличие от нашей авиации, сосредоточенной в основном на отдаленных аэродромах, фашистские воздушные армии базировались в непосредственной близости от линии фронта, и это на первых порах давало немцам значительное тактическое преимущество.

Завязалось ожесточенное сражение на Кубани.

Над «Малой землей» с утра до ночи не прекращались упорные воздушные схватки. Тучи пыли, гарь, дым пожаров заволокли небо, затмили солнце. Положение советских солдат и офицеров, продолжавших под непрерывными массированными бомбежками и обстрелом врага удерживать плацдарм, было тяжелым. Фашистские сухопутные части предпринимали атаку за атакой, рвались [124] вперед, и мы, летчики, непрерывно наносили удары по воздушному и наземному противнику, изматывали его силы, вынуждая перейти к обороне.

В море падали пылающие желтобрюхие «мессершмитты», уходили под воду сбитые советскими истребителями тупорылые «юнкерсы», Но и мы не обходились без серьезных потерь, хотя на каждый погибший в боях советский самолет приходилось по нескольку уничтоженных фашистских стервятников. Темп воздушной битвы был настолько высоким, напряженным, что даже такой первоклассный летчик, как капитан Наумчик, и тот не сразу освоился в новой обстановке. Нам же, рядовым летчикам, в первые дни приходилось особенно трудно.

В непрерывных схватках с противником то и дело складывалась исключительно сложная, быстро меняющаяся обстановка, и комэск предоставил нам широкую свободу маневра, позволяющую драться парами, звеньями, располагаясь поэшелонно, но не в скученных боевых порядках.

Накопленный за время пребывания на фронте немалый боевой опыт позволил нам быстрее сориентироваться в новых условиях, приспособиться к ним. Мы подняли «потолок» своих «ястребков», стали смелее действовать мелкими группами, усилили бдительность, и первый, кто убедительно показал, что труды наши не напрасны, был Иван Михайлович Горбунов.

Случилось это ранним утром. Наша эскадрилья получила очередное боевое задание. Самолеты один за другим поднимались в небо. Первым взлетел Наумчик, за ним я — его ведомый. Едва мы легли на боевой курс, как в лучах апрельского солнца над взлетной полосой засеребрился «як» Горбунова. Летчик набрал высоту, подождал, пока к нему пристроился ведомый, и только развернул машину в сторону передовой, как вблизи [125] мелькнул гитлеровский воздушный «охотник», который высматривал советские истребители. Продолжая наблюдать за обстановкой, Горбунов обнаружил, что «охотник» не одинок. Одновременно с ним соседние участки неба «прощупывали» другие немецкие самолеты. Фашисты шли выше советского истребителя, и Горбунов, не упуская из поля зрения противника, стал набирать «потолок». Один из гитлеровцев неожиданно бросил свою машину колесами вверх. Было ясно, что он ищет удобное положение для обзора неба на все 360 градусов. Маневр этот для немца был по меньшей мере рискованным. Не видя того, что делается наверху, он тем самым превращал свою машину в верную, притом безопасную мишень для первого же советского истребителя, идущего над «мессером».

Горбунов пожал плечами: то ли фашист — зеленый новичок, то ли, набрав внушительную высоту, он просто не допускал мысли, что в воздухе над ним может оказаться советский самолет.

Впрочем, обо всем этом Иван Михайлович подумал позже. Пока же он без риска попасть под огонь противника, спикировал на немца и всадил очередь в брюхо его самолета.

В этот день в летную книжку Ивана Горбунова было записано два уничтоженных вражеских истребителя.

На следующий день три пары «яков» во главе с Горбуновым охраняли с воздуха наши наземные войска. Вблизи Новороссийска мы встретили восьмерку фашистских истребителей. «Мессеры» поджидали свои бомбардировщики. Под их прикрытием «юнкерсы» должны были сбросить бомбы на позиции советских войск. Наше появление спутало планы немцев. Воздушная обстановка складывалась теперь не в их пользу. Тогда гитлеровские истребители предприняли попытку с ходу оттеснить нас в сторону, расчистить небо и обеспечить безопасность своим бомбардировщикам. [126]

И тут прозвучала команда Горбунова. Он приказал старшему лейтенанту Шевченко атаковать «мессеров», связать их боем, отогнать противника от вероятного места появления гитлеровских бомбардировщиков.

— Задача ясна! — доложил Шевченко и подал команду ведомому: — Атакуем!

Такого немцы не ожидали: пара «ястребков» атакует восьмерку «мессеров»! Внезапная атака вызвала замешательство среди фашистских летчиков. В результате один «мессер» был сбит, остальных мы разогнали.

А в район боя уже подходила большая группа «юнкерсов». Вместо «мессеров» их встретили советские истребители. Не дав врагу опомниться, Горбунов повел нас в атаку. Мы врезались в боевые порядки фашистских бомбардировщиков, рассеяли их. В течение 10–15 минут фашисты потеряли три самолета. Наши истребители благополучно приземлились на своем аэродроме.

К этому времени относится моя первая встреча в воздушном бою с разрекламированными фашистами «Фокке-Вульфом-190».

Наши летчики-истребители, убедившись в определенных достоинствах этой машины, сумели увидеть и ее недостатки, уязвимые стороны, и это помогло нам выработать надежную тактику борьбы с хваленым самолетом.

«Фокке-Вульф-190» обладал мощным вооружением, превосходил Як-1 в скорости, и догнать его, особенно в момент пикирования, чтобы атаковать фашиста с близкой дистанции, мне вначале не удавалось. Непривычной была необходимость уклоняться от лобовых атак ФВ-190. Однако другого выхода в ту пору у нас не было: как бы умело ни вел бой советский воздушный воин, такие атаки ставили его Як-1 в неравное, проигрышное положение перед фашистским самолетом. В данном случае я имею в виду не только огневую мощь и высокую скорость «Фокке-Вульфа-190», но и его крупный звездообразный [127] мотор воздушного охлаждения, который служил одновременно и двигателем, и как бы щитом, прикрывавшим летчика спереди от огня советских истребителей. У нас на «яке» такой защиты не было.

И пусть на первый взгляд покажется парадоксальным, но именно сильное вооружение и мощный, тяжелый мотор являлись слабой стороной ФВ-190. И мы использовали это уязвимое место. Энергично атакованные сверху в момент выхода из пикирования, «Фокке-Вульфы-190» становились верной добычей советских летчиков-истребителей. Летая на Як-1, мы успешно отражали атаки крупных групп ФВ-190, сбивали их, обращали в бегство. Так было и в том бою, когда я впервые не только встретился, но и успешно атаковал «фоккера».

Воздушные сражения принимали все более острый, напряженный характер. В воздухе сражались сотни самолетов. Количество истребителей, одновременно участвовавших в бою, доходило до пяти-шести десятков.

Гитлеровцы несли огромные потери. За восемь дней непрерывных боев мы сбили над «Малой землей» свыше сотни фашистских самолетов. Советские летчики стали полными хозяевами воздуха в этом районе. Серьезных успехов добились наши наземные войска. В боях произошел крутой перелом. Планы гитлеровцев уничтожить защитников плацдарма у Новороссийска потерпели крах, и враг, прекратив атаки наших позиций, перешел к вынужденной обороне.

Однако и после провала гитлеровского наступления над Таманским полуостровом ожесточенные воздушные бои не стихали. Центр их в конце апреля переместился в районы станиц Крымской и Киевской, где развернулось небывалое по размаху и продолжительности воздушное сражение.

Поддерживая перешедшие в наступление советские сухопутные войска, мы наносили массированные удары по противнику, которого не спасли ни мощные укрепления [128] «Голубой линии», ни выгодные естественные рубежи.

В ночь на 29 апреля на оборонительные сооружения гитлеровцев обрушился удар сотен бомбардировщиков.

Наступление началось. Вместе с наземными войсками шла в бой и краснозвездная авиация. Бомбардировщики и штурмовики не давали врагу ни минуты покоя. Атакуя противника, они сметали с лица земли узлы сопротивления гитлеровцев, выводили из строя его дальнобойную артиллерию, уничтожали живую силу.

В бой, завязавшийся неподалеку от станицы Варениковской, я повел группу из двенадцати «яков». Поднялись в воздух вскоре после захода солнца. На земле сгущались сумерки, но на высоте 3000 метров было еще светло. Взяли курс на северо-запад, перелетели линию фронта, и тут над ближним тылом гитлеровских войск обнаружили в воздухе 81 фашистский бомбардировщик. Под прикрытием 32 истребителей «юнкерсы» и «хейнкели» направлялись к переднему краю советских войск.

Связавшись по радио со станцией наведения, я доложил обстановку и получил приказ вступить в бой с противником. Перед нами была поставлена задача разогнать вражеские бомбардировщики, лишить их возможности сбросить смертоносный груз на позиции наших наземных частей.

Отдаю команду лейтенанту Глядяеву, ведущему одной из четверок «яков».

— Свяжите боем «мессеров». Отсеките их от бомбардировщиков.

— Вас понял, — доложил Глядяев, и звено его рассредоточилось на две пары.

Ситуация сложная: четверо против тридцати двух! У противника восьмикратное численное превосходство. Обеспечить успех при таком соотношении сил могут только внезапность атаки, высокое тактическое мастерство летчиков. Одним словом, экзамен ребятам предстоит [129] серьезный. «Яки» стремительно падают с высоты на «мессеров». В воздухе завязывается ожесточенное, сражение.

Восемь остальных самолетов четырьмя парами веду навстречу фашистским бомбардировщикам. Они идут четким кильватерным строем, тремя группами, по три девятки в каждой.

— Ты только погляди, каковы наглецы, — слышу в наушниках голос моего ведомого Александра Кислицы. — Летят, как на параде.

— Погоди немного, мы им устроим парад! Атакую! Прикрывай!

Выжав до отказа сектор газа, атакую командира головной девятки фашистских бомбардировщиков. Драться с «юнкерсами» — занятие для меня не новое, но такое численное преимущество противника в воздухе встречаю впервые — 81 самолет! Зная «мертвые» сектора вражеских машин, их пушек и пулеметов, подхожу к бомбардировщикам с такого ракурса, где я недоступен для огня немецких самолетов. Из пушки бью по наиболее уязвимым местам фашиста — по моторам и бензобакам. С радостью убеждаюсь в том, что снаряды израсходованы не напрасно. «Юнкерс» вздрагивает, на какое-то мгновение бессильно замирает, затем круто опускает нос и, дымя правым мотором, устремляется к земле.

— Бей ведущего второй девятки! — отдаю распоряжение капитану Зайцеву.

И сразу же приказываю лейтенанту Кузьменко:

— Атакуй ведущего третьей!

— Понял! — почти одновременно докладывают Зайцев и Кузьменко.

Под прикрытием своих ведомых они устремляются наперерез бомбардировщикам, а я тем временем набираю высоту и бросаю машину на ведущий «юнкерс» второй фашистской эскадрильи. [130]

Бомбардировщики сбиты с курса, стремясь уйти от огня наших истребителей, они парами, тройками, пятерками беспорядочно мечутся на разных высотах, петляют из стороны в сторону, сбрасывают бомбы на свои войска.

Атакую следующего фашиста. Пикируя, он надеется увернуться от снарядов моей пушки. Длинная очередь. Снаряды ложатся в цель и «юнкерс» вспыхивает, будто сноп соломы. Далеко ему не уйти, в лучшем случае протянет километр — второй и врежется в лес, темнеющий западнее места боя.

— Потрошим еще одну девятку! — командую ведущим пар. — Не жалейте, ребята, огня.

Набираю высоту, с пяти тысяч метров пикирую на третий фашистский бомбардировщик.

Сегодня мне определенно сопутствует ратное счастье: сбил три фашистских самолета! По «юнкерсу» уничтожили Зайцев, Кузьменко, Щербак, Коновалов. Но бой еще не закончен. Надо помочь Коле Глядяеву. Звено его дерется отлично. Метким огнем летчики успели «откомандировать» на землю один «мессер». Но остальные фашистские истребители наседают на отважную четверку. Шесть «мессеров» разбиваются на три пары: одна заходит слева, вторая справа от Николая, третья падает вниз. Похоже, что сами немцы создали благоприятную обстановку для того, чтобы атаковать последнюю пару. Но Глядяев — бывалый летчик-истребитель, его не проведешь. Он понимает, что третья пара «мессеров» — это приманка, своеобразный капкан, рассчитанный на простачков. Брось свой «як» на легкую с виду добычу, и нависшие над тобой остальные четыре «мессера» немедленно возьмут тебя в клещи. Вырваться из них почти невозможно. Видя, что маневр не удался, фашисты прибегают к новой уловке, пытаясь отсечь истребитель Николая от остальных «яков», но и это им не удается. [131]

Наша восьмерка вовремя подоспела к месту боя Глядяева с «мессерами». Двумя звеньями одновременно атакуем правую и левую пары гитлеровских истребителей.

— Спасибо, братцы! — благодарит Николай. Разгоряченный боем, он весело добавляет: — Теперь вплотную займусь «своими»...

Глядяев имел в виду третью пару фашистских истребителей, которая пыталась увлечь его в западню. Но после нашего вмешательства обстановка в воздухе резко меняется. Преследуемые нами «мессершмитты» спешат покинуть место воздушного боя. Спасаясь, они бросают находящихся внизу под их прикрытием еще двух своих истребителей.

Лишенные защиты сверху, оба «мессера» попадают в клещи, которые они только что готовили Глядяеву.

Атакованный Глядяевым первый «мессер» вспыхивает оранжевым пламенем, падает на головы фашистской мотопехоты. Второй истребитель сбивает кто-то из нашей восьмерки.

Гитлеровские летчики полностью деморализованы, уцелевшие «мессеры» уже не оказывают серьезного сопротивления, и мы продолжаем преследовать фашистские бомбардировщики. «Яки» обрушивают на противника ливень пуль и снарядов. Достаточно лишь одной нашей пуле угодить в бомбу, чтобы она, разорвавшись на борту самолета, превратила не только его, но и соседние машины в груду искореженного металла. Вот почему фашистские экипажи, стремясь освободиться от опасного груза, спешат сбросить фугаски. Они падают на боевые порядки немецких войск. В воздухе не стихает пронзительный вой бомб. Землю сотрясают мощные взрывы. В расположении вражеской пехоты вспыхивают пожары. Молчавшая до этого батарея фашистской зенитной артиллерии, приняв свои «юнкерсы» за советские бомбардировщики; открывает по ним ураганный огонь. [132]

Не стесняясь в выборе выражений, командиры гитлеровских наземных войск разносят по радио «взаимодействующих» с ними авиаторов, подвергших опустошительной бомбардировке немецкую оборону. В долгу не остаются и фашистские летчики. Они поносят своих зенитчиков, которые, не разобравшись в обстановке, не жалеют снарядов для обстрела бомбардировщиков с опознавательными знаками немецких военно-воздушных сил.

Наши ребята сражаются умело, храбро, как и всегда, в минуты боя не думают об опасности. Но и не подвергают себя неоправданному риску. В этом сказывается высокая культура боевой работы. На земле пылают сбитые фашистские самолеты. У нас же потерь нет, и настроение у меня, молодого заместителя командира эскадрильи, превосходное.

А бой продолжается. Я атакую следующий «юнкерс». Снаряды, выпущенные из пушки, рвутся у его винтомоторной группы, не причиняя машине особого вреда. Вражеский бомбардировщик продолжает уходить. Вывожу «як» из пикирования. Набираю высоту, увеличиваю скорость. И все равно опаздываю. Пока я готовился к атаке, на вражеский бомбардировщик обрушилась ведомая пара первой моей четверки. Волоча за собой хвосты черного дыма, «юнкерс» несется к земле...

Слышу в наушниках голос капитана Коновалова:

— Атакую «юнкерс». Прикройте!

Ведомый капитана не медлит с ответом:

— Вас понял! Есть прикрыть!

Коновалов — превосходный летчик-истребитель. За плечами у этого мужественного, сосредоточенно-спокойного в бою командира большой опыт службы в военной авиации. На фронте Коновалов с начала войны. Он досконально изучил тактику воздушного противника, в схватках с врагом навязывает ему свою волю, бьет его безошибочно. [133]

Густо дымит еще один фашистский бомбардировщик. Это работа Коновалова. Поврежденный снарядом правый мотор «юнкерса» сдает обороты. Самолет не слушается рулей, кренится в сторону. Немецкие летчики выбрасываются из горящей машины на парашютах.

Бросаю взгляд на приборную доску. Надо поторапливаться. Горючее на исходе. Кончаются боеприпасы. Да и драться больше не с кем — в небе ни одного фашистского самолета. Связываюсь по радио с командным пунктом, докладываю обстановку. Получаю приказ следовать на аэродром.

Под крылом «яка» плывут хорошо знакомые ориентиры. Вот мы и дома. Один за другим заходим в створ посадочной полосы. Сбрасываем газ. Выпускаем тормозные щитки. Перед тем как выпустить шасси, каждый из нас внимательно оглядывается, всматривается в небо сзади. Надо проверить, не пристроился ли тебе в хвост «мессер». Все благополучно. Небо чисто, но мы не забываем о том, что «Голубая линия» рядом... Приземлившись, «яки» быстро освобождают полосу, заруливают в отведенное место, укрываются в капонирах.

Техники, механики осматривают еще не остывшие боевые машины, от которых пахнет бензином и смазочным маслом, радостно улыбаются:

— Все двенадцать! Молодцы! Не иначе, Василий Васильевич, как вы в рубашках родились.

— Насчет рубашек точно сказать не могу. Но дрались ребята в самом деле здорово.

— Это по машинам видно. Пробоин почти нет. На пальцах пересчитать можно.

— Не хотелось, хлопцы, утруждать вас лишней работой, — смеется Николай Глядяев.

На автомашине к нам подъезжает инженер полка Михаил Федорович Курочкин. Он совсем молод, но опыт у него немалый. На инженере синяя рабочая форма без знаков различия, запыленные сапоги. Стихают [134] разговоры. Техники и механики вытягиваются перед инженером.

— Вольно, товарищи, — говорит Михаил Федорович, энергично пожимает мою руку, и я слышу обычный в таких случаях вопрос: — Возвратились? Все двенадцать?

— Так точно. Все двенадцать.

— Как работала материальная часть?

— Отлично работала. От души благодарим инженерно-техническую службу.

Эти слова — наивысшая награда инженеру, техникам, механикам за их нелегкий, ответственнейший труд, за бессонные ночи. И когда они только отдыхают, эти неутомимые люди. Каким бы напряженным, насыщенным ни выдался боевой день, мы, летчики, с наступлением темноты уходим в землянки, заваливаемся спать. Порой успеваем еще даже почитать книгу, пойти в кино, сыграть в шашки... У работников же технической службы нет покоя круглые сутки, даже в нелетную погоду.

Пока мы спим, Михаил Федорович Курочкин, техники и механики ревниво проверяют и ремонтируют самолеты, готовят их к предстоящим боевым вылетам. На рассвете мы заводим машины, улетаем в бой, унося с собою в небо частицу сердца друзей, оставшихся на земле. Волнуясь за летчиков, за исход каждого боя, они и после того, как мы взлетим, ляжем на курс, не уходят с аэродрома, напряженно вглядываются в голубые воздушные просторы, с нетерпением ждут нашего возвращения.

Так было вчера, сегодня, так будет до последнего дня войны. Да и может ли быть иначе, если наш полк — единая, дружная семья, если в битвах с противником участвуют не только те, чье место за штурвалом в кабине истребителя, но и воины наземных служб, которые готовят машины к бою.

Мы прощаемся с техниками, механиками, и они остаются священнодействовать у самолетов. [135]

В столовой нас ждет с ужином немолодая, дородная казачка с тяжелой черной косой, подчеркивающей белизну ее по-девичьи чистого, свежего лица. Ее муж и сын на фронте, и она охотно отдала свой опустевший просторный дом под нашу столовую, поселившись в маленьком флигеле у свекрови.

В горнице стоит длинный обеденный стол, застланный свежей скатертью. Горит потрескивая керосиновая лампа с прикрученным фитилем. Простенок между окнами увешан фотографиями. Пахнет свежим ржаным хлебом, разогретой жареной картошкой с мясом, солеными огурцами. И эти уютные домашние запахи, как и фикус в кадке у окна, навевают мысли о довоенной жизни, воспоминания о семье. Судьба ее мне по-прежнему неизвестна. Тоска. Приумолкли задумавшись и мои боевые друзья.

Тишину прерывает голос нашей заботливой хозяйки:

— Давайте, хлопцы, ужинать. Простынет картошка-то.

Ночь по-летнему тепла. В небе, за окном, занавешенным черной светонепроницаемой бумагой, слышится густой, басовитый гул авиационных моторов. Это наши ночные бомбардировщики идут на штурм вражеских укреплений. Гул удаляется, напоминая теперь рокот морского прибоя.

Женщина тревожно прислушивается. В комнате полутемно, но я вижу настороженное лицо казачки, встречаю глазами ее неспокойный вопросительный взгляд. Я отвечаю ей улыбкой, и она тоже улыбается.

— Никак наши?

— Наши!

Женщина облегченно вздыхает, хочет что-то сказать, но ее голос тонет в нарастающем могучем рокоте моторов очередных эскадрилий бомбардировщиков, пролетающих над ночной станицей. [136]

— Большая нынче сила в ваших руках, — говорит казачка. — Быстрее бы гнали фашистов.

Сколько раз за время войны приходилось нам слышать этот наказ советских людей. Но если прежде, в горькие дни отступления под натиском бронированных гитлеровских полчищ, эти слова звучали для нас как тяжелый укор, то теперь, после Сталинграда, они стали добрым, вдохновляющим напутствием.

Час-полтора назад я со своими одиннадцатью товарищами возвратился из нелегкого воздушного боя. Мы уничтожили тринадцать вражеских самолетов, и теперь, живые и невредимые, в дружеском кругу обмениваемся мыслями и впечатлениями о перипетиях недавней воздушной схватки, перебираем в памяти мельчайшие подробности совместных воздушных атак. Беседа носит характер своеобразной боевой учебы: мы добились победы, но не избежали отдельных промахов, просчетов, и основательный критический разбор их помогает каждому летчику осмыслить ошибки свои и товарищей.

Но вот деловой разговор закончен, и зайди сейчас в горницу посторонний человек, он подумает, что за столом собрались не летчики-фронтовики, а люди самых мирных профессий. Мы молоды, самому старшему среди нас нет и тридцати. Вся наша жизнь впереди, и мы делимся планами на будущее. Эти планы неразрывно связаны с долгожданной порой, когда отгремят последние победные залпы Великой Отечественной войны, и матерям, женам, невестам солдат не придется больше получать похоронки.

Служат в нашем полку и девушки. В трудный для Родины час они вместе с отцами и братьями стали в строй защитников Отчизны. Среди тех, кто в тяжелом 1942 году отбивал атаки гитлеровских танков и пехоты, прорывавшихся к нашим полевым аэродромам, были и вчерашние школьницы. [137]

Разными дорогами пришли они в полк. Многие девушки месяцами обивали пороги военкоматов, настойчиво добиваясь отправки на фронт. И каждый раз им отказывали. Уж слишком молоды были девчата, и, казалось, не по плечу им суровые испытания, тяжкое бремя войны. Но они не сдавались. Вот и Вере Дерканос, упорно «осаждавшей» военкомат, комиссар ответил категорическим отказом, но она решила обойти непреклонного майора.

Вера пришла в наш полк сама, без назначения. У нее были маленькие, нежные руки с голубыми прожилками и тонкая талия. Короткая стрижка, худые, длинные ноги придавали ей сходство с подростком.

— Тебе что, милая? — с отцовской интонацией в голосе спросил Веру седоватый солдат, стоявший на часах у штаба. — Тут у нас не Дворец пионеров, а воинская часть.

— Я взрослая, не пионерка, — зардевшись, сказала Вера и прибавила себе два года. — Воинская часть мне и нужна.

В штабе поинтересовались:

— А что ты умеешь делать?

— Все! — коротко сказала девушка и пояснила: — Например, чистить картошку.

Боевые офицеры сдержали улыбку. Им не хотелось обидеть Веру.

— Это хорошо, — поощрительно заметил один из командиров, вспомнивший собственную дочку. — Но, понимаешь, какое дело: солдату приходится не только чистить картошку. Он должен еще и воевать.

— Я понимаю.

— Стрелять умеешь?

— Нет! Буду учиться.

Взгляд у девушки был прямой и открытый. Подкупали ее искренность, простота, решительность, и Вере выдали солдатскую форму. [138]

Вместе с полком Вера прошла долгий путь к Победе. Не раз побывала под жестокими бомбежками, под вражеским обстрелом. Работала почтальоном, машинисткой в штабе, со временем стала парашютоукладчицей. И когда перед боем мы надевали парашюты, приготовленные ее заботливыми руками, то твердо знали, что в грозную минуту они не подведут. На Кубани и в Крыму, в сражениях над Одером и Балтийским морем уложенные Верой парашюты спасли жизнь не одному летчику, потерявшему в бою свой самолет.

Мария Ясинская, Ася Миледина, Ада Щербина и Мария Зубан прибыли в полк из Лебединской школы младших авиаспециалистов. Они не только безукоризненно выполняли обязанности радиомастеров и электриков, но и несли караульную службу на полевых аэродромах, в мороз и метели бдительно охраняли самолеты.

Вскоре после того как девушки прибыли к нам, в полку произошло одно из самых трагических событий за всю его боевую историю. В течение дня мы потеряли 29 боевых друзей. Гибель товарищей потрясла самых мужественных бывалых воинов. Весь полк был в глубоком трауре. И когда летчики, склонив боевое гвардейское знамя, прощались с погибшими, отдать последние почести героям пришли и недавние выпускницы Лебединской школы.

Помню скорбные лица девушек, слезы на их глазах. Вместе с закаленными в боях воинами они поклялись неустанно мстить фашистам за погибших. И девушки сдержали свое слово. Они были стойкими воинами, мужественно сражались с врагом, не посрамили высокого звания гвардейцев.

Отлично готовила к боевым вылетам самолеты неразлучная подруга Марии Зубан и Аси Милединой улыбчивая Катя Свирекова. Ее ставили в пример многим другим мастерам по вооружению. И Катя этого заслуживала. Она чистила пушки и пулеметы, готовила ленты [139] с патронами, умело ремонтировала наше грозное оружие. За время войны девушка обслужила сотни боевых вылетов, и не было случая, когда бы оружие, находящееся на Катином попечении, подвело в бою. За образцовую службу в полку гвардии сержант Свирекова была отмечена четырьмя правительственными наградами.

Летчики-истребители гордились своими однополчанками Аней Звягинцевой, Верой Авдеевой, Катей Григорьевой, Шурой Бурдасовой и другими девушками-фронтовиками.

Все мы были одеты в солдатские шинели, обуты в грубые армейские сапоги, но в душе мы оставались мирными людьми. Война не ожесточила наши сердца: мы взялись за оружие, чтобы выполнить свой священный долг перед народом, отстоять Родину от посягательств врага, защитить ее свободу и независимость.

Под койкой Николая Глядяева стоит небольшой фибровый чемодан. В нем он хранит все свое имущество — смену нательного белья и верхнего обмундирования, свежие подворотнички, бритву и томик Лермонтова. С любимым поэтом Николай неразлучен и в бою. Отправляясь на боевое задание, сунет книжку в планшет или спрячет ее в укромное место где-нибудь под приборной доской.

Ничто так часто не встречается среди личных вещей моих товарищей, как книги, учебники русского языка и сопромата, физики и агрономии, вырезанные из иллюстрированных журналов репродукции картин Репина, Сурикова, Левитана.

Мне приходилось видеть ранцы, баулы, бездонные саквояжи убитых фашистских солдат и офицеров. Вместе с награбленным женским бельем, детскими распашонками гитлеровские мародеры хранили семейные фотографии и порнографические открытки. Среди прочего скарба часто встречались дневники. Авторы их педантично вели счет убитым беззащитным людям, обесчещенным [140] советским девушкам, заживо сожженным младенцам. И содержимое чемоданов фашистов, и циничные записи в их дневниках создавали своеобразный автопортрет взращенных Гитлером «сверхчеловеков», собравшихся поработить советский народ, и в наших сердцах кипела неукротимая ненависть к врагу.

В мирное время возможную в будущем войну с фашистской Германией называли «войной моторов». Это было верно, но верно лишь отчасти, потому что Великая Отечественная война явилась прежде всего войной идеологий, войной света, прогресса, гуманизма против тьмы, оголтелого варварства и мракобесия.