Начало суровых испытаний

На заре меня разбудил отдаленный, неясный гул. Он быстро приближался, нарастал, становился все гуще, мощнее. В оконных рамах жалобно зазвенели стекла. Со сна мне почудилось, что началось землетрясение.

Над территорией училища прозвучал сигнал боевой тревоги. Смутно догадываясь о случившемся, вместе со своим отделением я выбежал во двор. Быстро рассветало. Первые лучи яркого июньского солнца осветили армаду самолетов, заполнивших небо. В безупречном строю, будто на воздушном параде, группами по 27 машин, держа курс на восток, в глубь советской территории, шли двухмоторные бомбардировщики Ю-88 и Хе-111. На машинах явственно темнели опознавательные кресты. Эти бомбардировщики были знакомы нам по альбомам силуэтов немецких самолетов и самолетов союзных Германии государств. Несмотря однако на полную очевидность вражеского вторжения, многие из нас все еще не верили в то, что гитлеровцы, вероломно нарушив недавно подписанный договор о ненападении, развязали войну против Советской страны.

С секунды на секунду можно было ожидать бомбовой удар по училищу, по нашему аэродрому. Но самолеты шли мимо, и это вызывало самые противоречивые толки.

Позже стало известно, что в первые же часы войны фашисты подвергли варварской бомбардировке целый ряд мирных советских городов. Смертоносный груз, который пронесли над нашими головами фашистские стервятники, был уготован для столицы Советской Украины.

Сбросив бомбы на Киев, немецкие бомбардировщики, эскортируемые «мессершмиттами» все в том же непогрешимом строю, по той же воздушной дороге, но [75] теперь в противоположном направлении, возвращались на свои аэродромы, чтобы принять на борт очередной груз бомб и продолжить разбойничью работу.

Мы с болью смотрели в наше родное небо, где бесчинствовала фашистская авиация. Советские самолеты в воздухе не появлялись. Где-то на городских окраинах глухо постреливали зенитные пушки и пулеметы, но их редкий огонь не причинял вреда вражеским самолетам.

И тем большей была наша радость, когда во второй половине дня со стороны солнца, из-за белесых перистых облаков вынырнул краснозвездный истребитель И-16 и храбро устремился наперерез отбомбившимся «хейнкелям», прикрываемым девяткой «мессеров». Не обращая внимания на «ястребка», «мессершмитты» продолжали выполнять боевую задачу — сопровождать бомбардировщики, которые шли на заданной скорости по своему курсу. Скорость эта не была максимальной для «хейнкелей», и тем самым бомбардировщики как бы привязывали к себе невидимыми нитями охранявших их быстроходных истребителей.

Этим не преминул воспользоваться советский летчик. В бой он шел на полном газу; расстояние между его одинокой машиной и фашистскими самолетами быстро сокращалось. Еще несколько секунд, и «хейнкели», как и сами «мессершмитты», окажутся в зоне огня советского истребителя. И тогда тройка «мессеров», видимо, связавшись предварительно друг с другом по радио, отвалила от бомбардировщиков, сделала боевой разворот и, набирая одновременно скорость и высоту, пошла на сближение с нашим истребителем. Тот ударил по фашистам из пулемета, и головной «месершмитт» как-то странно клюнул носом, задымился и, быстро теряя высоту, стал уходить на запад.

Курсанты, наблюдавшие бой советского истребителя с тремя «мессерами», восхищенно зааплодировали, [76] закричали «ура», в воздух полетели фуражки и пилотки.

Между тем оставшиеся без ведущего фашистские летчики не растерялись. В считанные мгновенья они зашли в хвост тихоходному, слабо защищенному и совершенно беспомощному в сложившейся новой ситуации И-16. Прикрыть его было некому. Глухо хлопнули пушки, сухо затрещали пулеметы, прошив небо сверкнувшими на солнце трассирующими пулями. Оставляя позади себя шлейф черного дыма, полыхая желтым пламенем, наш «ястребок» камнем пошел к земле. На всякий случай немцы выпустили еще несколько пулеметных очередей по гибнущему самолету и затем догнали свою группу.

Мой курсант, Николай Пашун, дюжий, невозмутимо спокойный парень, которого, казалось, ничто не могло вывести из равновесия, с побелевшим от гнева лицом проводил взглядом гитлеровские самолеты и, обращаясь ко мне, сказал:

— Нет сил, сержант, такое видеть!

* * *

Всем сердцем я рвался на фронт, туда, где, судя по сводкам Совинформбюро, шли неравные, кровопролитные бои с противником, но на моем рапорте командованию училища с просьбой отправить меня в действующую армию появилась категорическая резолюция: «Оставить на инструкторской работе». Мне, как и командирам других подразделений, было приказано готовить подчиненных и материальную часть к передислокации в Фастов.

Сборы были недолгими. Мы перегнали самолеты, перевезли на новое место необходимое имущество, оборудовали аэродром и немедленно приступили к боевой учебе, прерванной лишь на один день.

По утрам мы собирались у репродуктора, с нетерпением ожидали сообщений с театра боевых действий. [77]

Радио приносило горькие вести. Гитлеровцы развивали стремительное наступление. Вслед за Гродно, Даугавпилсом, Слуцком на седьмой день войны они захватили столицу советской Белоруссии — Минск. Еще через два дня пал Львов. Появлялись все новые и новые направления: Брестское, Белостокское, Каунасское, Владимир-Волынское, Вильнюсское, Барановичское... Под натиском превосходящих сил противника Красная Армия с боями отходила на восток.

В Фастове появились первые беженцы. Изможденные, измученные женщины, дети, старики. Они рассказывали о чудовищных злодеяниях гитлеровских воздушных бандитов, которые сметали с лица земли советские города и села, расстреливали на дорогах из пулеметов мирных граждан.

В первые же дни войны неувядаемой славой покрыли себя советские воздушные бойцы. 26 июня совершил бессмертный подвиг капитан Николай Гастелло. Возвращаясь с эскадрильей дальних бомбардировщиков на свой аэродром после удара по вражеской военной технике, он был атакован фашистским летчиком. Осколок снаряда пробил бензобак бомбардировщика. Самолет загорелся. В последнюю минуту Николай Гастелло обрушил свой пылающий самолет на скопление немецких танков, автомашин, цистерн с горючим. Мощный взрыв потряс воздух. Фашисты дорого заплатили за смерть Николая Гастелло.

В историю советских Военно-Воздушных Сил навечно вошло имя выдающегося летчика-испытателя дважды Героя Советского Союза Степана Супруна. Возглавив в начале Великой Отечественной войны истребительный авиаполк, Супрун в первый же день боев сбил лично четыре фашистских самолета. Погиб Степан Супрун в неравном бою с шестью немецкими истребителями. Один из них он успел сбить. С. П. Супрун — [78] первый советский воин, удостоенный второй медали «Золотая Звезда» в Великой Отечественной войне.

Готовясь к воздушным битвам с противником, мы с большим упорством постигали боевой опыт советских асов, учились у них искусству без промаха бить врага. Многие из нас, будучи впоследствии на фронте, успешно использовали этот замечательный опыт в боевой работе, в частности, метод воздушного тарана, мастерски осуществленного в небе Подмосковья младшим лейтенантом Виктором Талалихиным.

Первые сообщения о подвиге Виктора Талалихина были опубликованы в «Правде» и «Красной звезде». Несколько позже этой теме был посвящен специальный плакат, который мы использовали в качестве учебного пособия для подготовки летчиков-истребителей.

В ночь с шестого на седьмое августа в воздушном пространстве на подступах к столице Виктор Талалихин встретился с немецким бомбардировщиком. Советский летчик обстрелял и поджег фашиста. Развернувшись, «хейнкель» предпринял попытку уйти от последующей атаки, скрыться во тьме.

Маневр не удался. Пылавший мотор демаскировал гитлеровца, и Талалихин, не теряя его из виду, бросил свой истребитель в погоню, выпустил по врагу несколько очередей. Однако бомбардировщик продолжал уходить. Виктор Талалихин, прибавив газу, нажал гашетки... но патроны кончились. Надо выходить из боя. И тогда Талалихин принял дерзкое решение — винтом своего самолета отрубить хвостовое оперение «хейнкеля».

Расстояние между истребителем и бомбардировщиком сократилось до предела. Фашистский стрелок полоснул из пулеметов по кабине преследователя. Пуля ранила Талалихина в руку. Обливаясь кровью, отважный воин таранил фашиста. «Хейнкель» рухнул на подмосковную землю. Талалихин успел выброситься [79] с парашютом из развалившегося в воздухе самолета. К утру он был в кругу боевых друзей, на своем аэродроме.

Восхищаясь подвигом Виктора Талалихина, я думал о том, как похожи порой и, вместе с тем, различны людские судьбы. Путь Талалихина в авиацию не отличался от моего, если не считать, что он закончил не. харьковский, а Центральный аэроклуб имени Чкалова. Затем Талалихин, как и я, обучался в школе военных летчиков. Но с первых дней войны Виктор Талалихин сражался с ненавистным врагом, защищал от фашистских воздушных разбойников столицу. Я же, несмотря на то, что второй месяц шли ожесточенные бои с гитлеровцами, оставался в тылу.

В те дни я получил теплые письма от жены и Павла Тимофеевича Пустовойта. Они сообщали, что дома все живы и здоровы, просили ни о чем не беспокоиться, наказывали быть храбрым воином, беспощадно бить врага. Пожелания родных, близких людей только укрепляли мою решимость во что бы то ни стало добиться отправки на фронт.

Во второй раз я обратился к командованию с просьбой откомандировать меня в действующую армию, и мне снова было в этом отказано.

Неся огромные потери, фашистские орды рвались в глубь нашей Родины. Гитлеровцы штурмовали Киев, блокировали героически оборонявшуюся Одессу.

Прифронтовым городом стал Фастов. Все явственнее слышался грохот артиллерийской канонады. С наступлением темноты на западе полыхало багровое пламя. Готовый к отражению вражеских атак с земли и воздуха, личный состав училища продолжал заниматься своим делом. Не прекращались учебные полеты в зоне и по кругу, теоретические занятия. Стремясь быстрее отправиться на фронт, курсанты в течение полутора-двух месяцев осваивали технику пилотирования учебно-тренировочных истребителей УТИ-4, приступали к [80] полетам на боевых машинах. Несмотря на то, что времени было в обрез, ребята сдавали зачеты с отличными и хорошими оценками.

Учеба продолжалась до тех пор, пока вблизи нашего аэродрома не появились прорвавшиеся немецкие танки. Фашисты рассчитывали с ходу ворваться на аэродром, но они встретили хорошо организованное, упорное сопротивление. Сохранив людей, материальную часть, различное военное имущество, училище перебазировалось в Зерноград Ростовской области.

Местное население оказало нам радушный прием и на первых порах, пока командованию училища не удалось установить связь с армейскими складами, обеспечивало нас всем необходимым, помогло оборудовать полевой аэродром. А ведь у людей — в основном это были женщины, проводившие на фронт своих мужей, сыновей, братьев, — и собственных забот было хоть отбавляй. Наступила осень, а в поле оставалось много работы. Из-за отсутствия комбайнеров, взявших в руки оружие, нехватки автомобилей, затягивалась уборка урожая. Выбиваясь из сил, женщины, старики, подростки косили пшеницу косами, жали серпами, как в давнее время обмолачивали ее цепами, лишь бы сохранить урожай, обеспечить хлебом Красную Армию. Нельзя было не восхищаться величием духа простых русских крестьянок, которые совершали настоящий трудовой подвиг.

Моя первая встреча в воздухе с врагом состоялась в погожий сентябрьский день. Совместно с курсантом я совершал обычный учебный полет в зоне на самолете УТИ-4. Мы находились в воздухе уже полчаса, после серии глубоких виражей я собрался было приказать курсанту взять курс на аэродром. Машина сделала разворот и ослепительное солнце, стоявшее слева от нас заполнило кабину. Я невольно отвел глаза в противоположную сторону, и в это время, справа за моей кабиной, в разрыве облаков промелькнул двухмоторный самолет. [81]

Он шел параллельным курсом. Скорость его не превышала скорости нашего учебно-тренировочного истребителя. Я принял на себя управление машиной, рванул до упора сектор газа.

Самолет снова вынырнул из-за туч, и я заметил кресты, темневшие на его крыльях и фюзеляже, свастику на хвосте. Это был двухмоторный пикирующий бомбардировщик. Еще мгновенье и в какой-нибудь полусотне метров от себя я увидел мясистое лицо немца, управлявшего самолетом. Очевидно, «юнкерс» совершал разведывательный полет. Наша машина была безоружной. Атаковать нечем, и враг уйдет безнаказанным. В голове промелькнула мысль: «Виктор Талалихин...»

— Идем на таран! — передал я курсанту.

Фашист, несомненно, знал о том, что у нас нет ни пушки, ни пулеметов. И все-таки уклонился от встречи с нами. Уже тогда, в первые месяцы войны, гитлеровцев пугал воздушный таран. Не открывая огня, «юнкерс» прибавил газ и оторвался от нас.

* * *

В январе 1942 года был получен приказ об эвакуации училища в глубокий тыл. Путь наш лежал в далекую Туркмению. Позади остались привольные донские степи, просторы Калмыкии, Дагестан. Вскоре мы увидели Баку, множество нефтяных вышек, обрамленных с восточной стороны необозримой водной равниной. Под крылом самолета синело неспокойное Каспийское море. На крутой волне дымили пароходы.

Из Красноводска мы взяли курс на Кизил-Арват. Местность здесь была безлюдной и однообразной. Кое-где стояли одинокие юрты. Вокруг них, на выжженной солнцем безводной земле, пощипывая чахлую траву, паслись овечьи отары. На востоке, затянутые голубоватой дымкой, призрачно вырисовывались мощные хребты Копет-Дага. По мере приближения к Кизил-Арвату [82] природа становилась богаче. Зима была в разгаре, но здесь, в Туркмении, наступала весна.

Наши учебные аэродромы находились под Кизил-Арватом и в Казанджике. Часто выпадали дожди. Буйно пошло в рост сочное разнотравье. Ярко запестрели дикие тюльпаны, они украсили землю, превратили ее в сказочно огромный, нарядный цветник. Впрочем, мне было не до созерцания красот природы. До выпуска курсантов, отправки их на фронт оставалось немногим более двух месяцев, и вся энергия инструкторов, преподавателей была направлена на то, чтобы достойно подготовить их к этому долгожданному событию. Мы прекрасно понимали, что держать серьезный экзамен перед государственной комиссией предстоит, в конечном счете, не только курсантам, но и нам, их наставникам и воспитателям.

В основу всей учебной работы был положен известный суворовский принцип: «Тяжело в учении — легко в бою». Мы поднимались в два часа ночи и к рассвету уже были на аэродроме. С первыми лучами солнца, словно приветствуя рождение нового дня, в небо взмывали самолеты.

К этому времени относится одно из самых радостных событий, о котором я мечтал с первого дня войны. На вооружение училища поступили истребители Як-1, и перед инструкторами встала задача в самый короткий срок освоить новую технику. Уже при первом знакомстве с машиной я убедился в том, что советский авиаконструктор создал замечательный боевой самолет, превосходящий все ранее известные мне истребители. Ни И-15, И-16, ни «Чайка» не шли в сравнение с новой машиной. Не случайно даже фашистские асы из разрекламированных Герингом авиагрупп «Удэт», «Мельдерс», «Рихтгофен» очень беспокойно чувствовали себя в воздухе, встречаясь в бою с яковлевскими машинами. [83]

Хорошо помню свой первый полет на «яке». В его надежности я убедился уже на взлете. Самолет быстро и уверенно набирал высоту, прекрасно слушался всех рулей, был устойчив при выполнении петли, хорошо планировал, легко приземлялся. Я почувствовал себя единым целым с машиной. Точно такое же ощущение испытывали мои коллеги-инструкторы, об этом говорили и курсанты. Осваивая под нашим руководством новый самолет, они не могли им нарадоваться.

Я попрежнему стремился уйти на фронт. После очередного рапорта меня, наконец, вызвали к начальнику училища. Он пригласил меня сесть, устало покачал седеющей головой:

— Не проходит дня, чтобы я не читал ваших рапортов об отправке на фронт. Что и говорить, молодцы ребята. Какой бы трудной и долгой ни была война, с таким народом ее не проиграешь. Но войдите, Исаев, в мое положение. С кем буду обучать курсантов, если всех вас провожу в действующую армию?

Он задумчиво постучал пальцами о край стола, достал из портсигара папиросу, закурил, посмотрел мне в глаза:

— Какой по счету вы подали рапорт?

— Третий.

— Пока третий, — поправил меня начальник училища. — Скажите, как же мне, по вашему мнению, поступить?

Я медлил с ответом.

— Нет, уж коль спрашиваю, потрудитесь ответить.

— Просил бы удовлетворить мое ходатайство.

— В противном случае завтра же подадите следующий рапорт?

Я промолчал, не стал возражать против справедливой догадки.

— В общем, мое решение таково: закончатся экзамены, будете сопровождать молодежь в запасной полк. [84]

В полку и останетесь. Поступите в распоряжение командира. Надеюсь, оправдаете доверие, не уроните честь училища.

— Ничего для этого не пожалею.

— Верю.

В заключение начальник училища сказал:

— Думаете, мне самому хочется сидеть в тылу? Пешком бы ушел на фронт. Да не отпускают. Приказывают готовить резервы для действующей армии. Вот и готовлю.