Горькие травы

Воскресный день обещал быть погожим. Редкие облака не заслоняли солнца. На аэродроме не было ни малейшей тени, разве что под крыльями новеньких «мигов», возле которых стояли летчики. Эти высотные истребители создали молодые конструкторы А. Микоян и М. Гуревич.

Мы прибыли сюда, чтобы пройти боевую подготовку и освоить новые машины. Выглядят они внушительнее наших «ишачков», — так мы ласково называли свои тупоносые И-16, которые выдержали проверку боем на Дальнем Востоке и Карельском перешейке, выполняя при этом задачи не только истребителей, но и штурмовиков. Но тогда же стало ясно, что скорость их недостаточна и маневренность оставляет желать лучшего. «Миги» в этом отношении намного превосходили все известные нам в то время самолеты...

Подошла моя очередь, и я поднялся в воздух. Несколько тяжеловатый у земли, на высоте пяти тысяч метров «миг» преобразился. Недаром конструкторы назвали его высотным. Пилотируя в зоне, я с удовольствием отрабатывал на этой машине виражи, боевые развороты, перевороты, шел в пикирование и снова взмывал вверх. Нет ничего прекраснее, чем вот так свободно, словно играя, нырять в синеву неба... И вдруг слышу приказ: «Идите на посадку!» Что-то произошло, подумал я, и как хорошо, что на самолете есть радио. Раньше мы не знали этой роскоши. Когда я посадил машину, подбежал инструктор и сообщил озабоченно: «В двенадцать правительственное сообщение».

— О чем?

— Не знаю.

Но с первых же слов речи В. М. Молотова стало ясно: война!

Посуровели лица летчиков, собравшихся у репродуктора. Многие из них уже воевали с фашистами в Испании, с японскими захватчиками и белофиннами. Ни на мгновение не сомневались они, что враг будет разбит и победа будет за нами. Но тогда мы еще не знали, сколько жизней унесет эта схватка с фашизмом, какое огромное напряжение сил потребуется от нашего народа, чтобы дать отпор врагу и разгромить его.

Не медля ни минуты, мы разъехались по своим частям. Я направился в село Ново-Полтавка, где базировался наш полк.

В него, в частности, вошли прибывшие в город Запорожье после окончания войны с белофиннами дальневосточные 1-я [18] авиационная эскадрилья 48-го истребительного авиационного полка во главе со старшим политруком Токаревым, 2-я авиационная эскадрилья 18-го истребительного авиационного полка, возглавляемая автором этих строк, а также летный состав, прибывший из Чкаловского авиационного училища имени Ворошилова.

Пришлось снова пересесть на И-16. В первый же день мы с Мишей Токаревым решили летать и ночью. До войны он служил на Дальнем Востоке и тоже был комиссаром. Веселый, общительный, он никогда не подчеркивал среди летчиков своего старшинства. Перед высшим начальством не робел, был всегда принципиален и правдив. На политзанятиях бойцы слушали его с уважением.

— Ты знаешь, — поделился он как-то со мной после одной из таких бесед, — я говорю о стойкости, о мужестве, о единстве нашей партии с армией, с народом, но меня не оставляет чувство, что сейчас нужней всего не слова, а действия. И прежде всего — личный пример.

К нашим ночным полетам присоединился старший лейтенант Александр Черников. Ни соответствующих приборов на самолетах, ни оборудования на аэродроме тогда еще не было. И вот в конце взлетной полосы аэродромная служба установила фонари, по которым можно ориентироваться при взлете. Мы барражируем на высоте 500 метров и на фоне луны ищем силуэты вражеских самолетов. Садимся на свет зажженных фар стартеров.

На следующий день поступил приказ: эскадрилье капитана Давидкова перебазироваться на аэродром Балта, ближе к линии фронта. После того, как они прибыли на новое место, оказалось, что там нет автостартеров — приспособлений для запуска самолетов. Отсутствуют даже «усы» — резиновые ремни, при помощи которых техсостав заводил моторы вручную. Давидков позвонил из Балты и попросил срочно прислать инженера, подкинуть «усы».

Меня вызвал командир полка подполковник Л. А. Гончаров. Летчики любили его и за глаза уважительно называли «батей». «Бате» было сорок лет, но мы полагали тогда, что это возраст пожилых людей. Отдав мне приказ о вылете в Балту, Леонид Антонович добавил:

— Вижу, дорогой, что погода — хуже некуда, но, сам понимаешь, лететь надо, там ждут.

Дождь не прекращался. Облачность была низкой. Сверяю маршрут по карте. Инженер Глеб Копылов, поеживаясь, забирается сзади меня в кабину спарки — двухместного самолета И-16. Пошли...

Летим низко, едва не утюжа раскисшую землю, видимость [19] — только под собой. Судя по времени, уже должны быть на месте, а Балты все еще не видно. И тут кончается горючее. Приходится садиться прямо в поле. Где же мы? Неподалеку виднеется какое-то село. Иду, как говорят летчики, восстанавливать ориентировку путем личного общения с населением. Навстречу человек, оказалось — председатель колхоза Дмитрий Степанович. Выяснилось, что мы в сорока километрах от Умани. Эк нас занесло! В городе есть аэродром, а там горючее... Нужен транспорт. Но председатель качает головой:

— Все отправил. Ни людей, ни машин.

Невдалеке от нас, по железнодорожному полотну, медленно движется эшелон. Останавливается. Плачут растерянные женщины, к ним жмутся испуганные дети... Сколько горя несет война!

«Немец где-то близко, — говорят нам, — километрах в тридцати...»

— Ладно, — решается вдруг председатель. — Дам я тебе легковушку. Жми на Умань! Может, успеешь...

На аэродроме к моей беде отнеслись с пониманием, вкатили на полуторку две бочки с авиационным бензином. За рулем молоденький парнишка — шофер Васькив.

— Не боишься? — спрашиваю. — Мы-то, если удастся, улетим, а ты?

— Ничего, — отвечает, — не боюсь.

Едем. А дождь все хлещет, дорогу размыло. Только бы успеть! Только бы не потерять самолет! Вот, наконец, и знакомое поле. Вижу: стоят у самолета двое, инженер и председатель, дожидаются. Немцев пока не видно. Начало темнеть. Придется отложить полет, а то можно снова заблудиться. Решили ждать до рассвета. Дмитрий Степанович сбегал в село, принес кое-какую снедь. Подкрепились.

Лишь только забрезжил рассвет, мы с инженером начали шаг за шагом обходить поле, помечая вешками площадку, с которой предстояло взлететь. Неожиданно, почти рядом с самолетом, обнаружили глубокую канаву. Попади мы в нее при посадке — аварии не миновать. Потом показали Дмитрию Степановичу и шоферу, как заводить самолет. Я условился с ними, что, взлетев, сделаю круг и, если замечу гитлеровцев, помашу крыльями. Как только самолет поднялся в воздух, с соседнего хутора по нему ударила зенитка... Все ясно. Я успел заметить, как председатель и Васькив побежали к матине.

Больше я их никогда не встречал. Но и теперь, через много лет, вспоминаю о них с теплотой и благодарностью. С риском для жизни помогли они спасти самолет. Я догадывался, [20] зачем такие сильные и крепко стоящие на земле люди, как Дмитрий Степанович, остаются в тылу врага, почему так потянулся к нему паренек Васькив. Догадывался и гордился ими. Скоро, очень скоро гитлеровцы хорошо запомнят и не раз будут в ужасе повторять русское слово «партизаны».

...В Балте нас заждались. Я чувствовал себя виноватым перед Давидковым, и когда он попросил меня сразу же заступить на дежурство, не раздумывая согласился.

И вот я снова забираюсь в кабину. На взлет понадобятся считанные секунды. Это и есть готовность номер один. Послышался гул вражеского самолета. Он идет укрываясь в облаках. Поднявшись в воздух, пыряю туда вслед за ним. Стараюсь незамеченным подобраться к противнику поближе. Я уже хорошо разглядел его — это «Юнкерс-88». Захожу к нему в хвост. Бью из пулемета по левому мотору. Не горит. Продолжаю стрелять. Вот-вот кончатся боеприпасы. Неужели я «мажу»? Но вот «юнкерс» задымил, резко пошел вниз и, не выпуская шасси, плюхнулся на поле. Территория была нашей. К фашистскому самолету уже спешили люди... Я повернул на базу. Когда приземлился, оказалось, что, стреляя длинными очередями, я перегрел оба пулемета и их заклинило. Выслушав мой рапорт, начальник оперативного отдела связался со штабом. Оттуда подтвердили, что действительно самолет Ю-88 сбит, экипаж взят в плен. Шел четвертый день войны...

Если бы теперь меня спросили, какой год войны был самым трудным, я бы ответил: трудными были все годы, но самым тяжелым, самым трагическим, саднящим душу, как незаживающая рана, был и остался в памяти сорок первый. В результате внезапного нападения фашистской Германии наши войска понесли большие потери. Многие аэродромы, расположенные на западе страны, были разбомблены, не успевшие подняться в воздух самолеты сожжены.

Наступление гитлеровских войск заставляло наши авиационные части то и дело менять места базирования, попросту говоря — использовать под аэродромы обычные колхозные поля.

Летчики совершали вылет за вылетом. Возвратившись и отдав рапорт, они тут же падали на траву и, опрокинувшись на спину, настороженными, покрасневшими от недосыпания глазами всматривались в небо, чтобы снова по первой же тревоге броситься к своим машинам. Техники и механики спешили к каждому снижающемуся самолету. Мы не знали, когда отдыхали наши товарищи, встречавшие летчиков на земле, [21] — старший техник звена Афиноген Викторович Титов, который аккуратно латал после боя самолет Володи Семенишина, добродушный и старательный техник-лейтенант второй эскадрильи Ваня Гермаш, или неутомимый Саша Куценко, узнававший еще издали, по каким-то ему одному известным приметам находящийся в воздухе самолет лейтенанта Василия Прохорова... Они озабоченно осматривали вернувшиеся на аэродром и еще не остывшие от схватки с врагом машины и снова готовили их к вылету: ремонтировали, заправляли горючим, боеприпасами. А ночами летчики вырывали рядом с изрядно потрепанными в боях истребителями неглубокие траншеи, набрасывали туда траву, ложились и пытались уснуть. Горькие это были травы и тревожные сны!..

Почти каждый день мы теряли своих боевых товарищей. С оккупированной территории доходили до нас вести о чудовищных зверствах фашистов, их жестоких расправах с мирным населением.

Страшное горе обрушилось на Мишу Токарева. Его семью, оставшуюся в Макеевке, — мать, жену, ребенка — гитлеровцы сожгли живыми. Мы не находили слов, чтобы утешить друга. Да и лишними были слова. Надо было преодолеть отчаяние — оно удел слабых, собрать волю в кулак и — бить врага! Это было самое главное, к этому призывала Родина каждого воина, в этом был залог нашей победы.

С Мишей Токаревым мы расстались в начале сорок второго, когда меня перевели в другой полк. Вскоре он сменил майора Давидкова, который был направлен на учебу, и проявил себя волевым, решительным, бесстрашным командиром полка. Но я помню, что Токарев не любил восторженных слов, и не стану пересказывать слышанное о нем. Приведу только скупую выдержку из формуляра полка:

«С 1 января по 1 марта 1943 года полк под командованием Героя Советского Союза гвардии майора Токарева М. С., преследуя отступающего противника, прошел путь от г. Моздока до ст. Днепропетровская Краснодарского края. Во время Белгородской операции полк провел 33 групповых воздушных боя.

В ожесточенных воздушных боях, в которых участвовало до 100 и более самолетов с обеих сторон, особенно отличился павший смертью храбрых командир полка Герой Советского Союза гвардии майор Токарев, лично сбивший 6 самолетов противника...» [22]