Ошибка Маннергейма

Мы стоим с Сашей Мальбиным в коридоре пассажирского вагона у окна и тихо переговариваемся под ровный перестук колес. Оба отвыкли от поездов, и нам кажется, что последние километры пути наш эшелон одолевает слишком медленно. Подъезжаем к Ленинграду. Целых пять лет не был я здесь.

— Как ты думаешь, в городе побывать удастся? — спрашиваю Александра.

— Наверное, нет, — отвечает тот, не отрываясь от окна. — Ведь отсюда до линии Маннергейма рукой подать — всего тридцать два километра. Финская артиллерия свободно обстреливает наши войска под Ленинградом...

Мы замолкаем. Ни Мальбин, ни я не произносим зловещего слова, но оба понимаем: это — война.

Война... А есть ли у меня боевой опыт? Несколько пулевых пробоин в самолете... Их обнаружил техник после одного из дежурств. Вдвоем с командиром отряда Сергеем Савенковым мы патрулировали тогда на своих «ястребках» вдоль границы, над Амуром. Сергею не понравилось подозрительное скопление лодок на реке. Мы пролетели над ними на бреющем, за шумом мотора выстрелов я так и не расслышал. А на земле, узнав о пробоинах, Сергей полушутя-полусерьезно назвал их моим боевым крещением.

Потом, вместе с тем же Савенковым, во время боевых действий у озера Хасан, мы барражировали над штабом армии, охраняя его от нападения японской авиации. Нам не удалось тогда встретить неприятеля, как говорится, лицом к лицу, сразиться с ним. Дело в том, что вражеские летчики по возможности старались избегать подобных встреч. Причиной тому были техническое превосходство наших боевых машин и высокое воинское мастерство летчиков, таких как Сергей Грицевец, который в воздушных боях на Хасане, а затем и у реки Халхин-Гол сбил сорок японских самолетов.

Однажды он увидел, как вражеские истребители подожгли машину майора Забалуева. Тот выбросился на парашюте. Прикрывая товарища, по которому японские летчики открыли огонь, Грицевец атаковал численно превосходящего противника и сбил один самолет, остальные обратились в бегство. Но наш парашютист опустился на вражескую территорию. Тогда Грицевец посадил свою машину, протянул руку подбежавшему товарищу — и вот они вдвоем, в одноместном самолете, под самым носом разъяренных японцев взлетают в воздух... [14]

Ни мне, ни Саше Мальбину еще не приходилось сражаться с настоящим противником. Стреляли мы на тренировках по конусу. Это восьмиметровый мешок, прикрепленный фалой к самолету-буксировщику, который обычно поднимался на высоту тысяча метров. Надо было пристроиться к движущемуся конусу и выбрать такой момент, чтобы не промахнуться. Учитывать приходилось скорость своего самолета и буксировщика, направление и силу ветра... Стреляли мы отлично. Да иначе и нельзя было: Мальбин — командир, а я — комиссар, правда, другой эскадрильи. Саша не раз говорил, что настоящий комиссар всегда должен быть примером для других. В то время нам уже доверили обучать молодых летчиков... И все же мы понимали, что тренировки — это всего лишь тренировки, а конус — покорная мишень, которая не сманеврирует, не огрызнется в ответ огнем...

Так шла наша военная служба. А в свободное время мы по-прежнему любили играть в футбол и хоккей. Мечтали попасть в армейскую сборную, которая готовилась к соревнованиям в Москве.

На хоккейной площадке и нашел меня посыльный от командира бригады. «Немедленно в гарнизон!» Бросил я клюшку на лед. Через несколько минут был уже на месте. Здесь узнал, что Александру Мальбину как командиру формируемой специальной эскадрильи доверили самому подобрать летчиков-истребителей. Комиссаром он попросил назначить меня...

И вот мы едем в Ленинград. За окном вагона зимняя ночь, и по запотевшему от нашего дыхания стеклу скатываются одна за другой прозрачные капли...

Мне вспомнились шумные проводы на хабаровском вокзале. Крепкие объятия друзей и встревоженное, побледневшее лицо Кати. Вслед за мной она приехала на Дальний Восток. И вот опять я уезжаю...

— Почему ты не женат, Саша?

— Потому и не женат, — отвечает Мальбин, по-видимому догадавшись, о чем я думаю, и тут же переводит разговор на другую тему.

— А ты знаешь, что Маннергейм в молодости учился в Петербурге? В кавалерийском корпусе... Представляешь, как он гарцевал на Дворцовой площади, прогуливался по Невскому... А потом много лет с лучшими спецами Европы руководил сооружением всех этих ДОСов и ДЗОСов. А тут еще финское правительство отвергло наше предложение заключить пакт о взаимопомощи, объявило мобилизацию. И теперь одна провокация следует за другой... [15]

Пройтись по Ленинграду не удалось. На вокзале нас уже ждала автомашина, и мы не мешкая отправились в путь.

Аэродром находился на озере Рискиярви. Тщательно замаскированные самолеты стояли прямо на льду.

С обстановкой нас ознакомил Герой Советского Союза генерал С. П. Денисов. Мы знали, что ему приходилось сражаться в небе Испании и Монголии, много слышали о его мужестве и бесстрашии и, что уж говорить, смотрели на Сергея Прокофьевича, как на легендарного героя.

На следующий день, с целью ознакомления с театром военных действий, девятка истребителей вылетела в направлении Выборга. Под крылом самолета — снега, покрытые льдом озера, безмолвные леса. Все спокойно... Мы уже поворачиваем обратно. Летим, как тогда было заведено, тройками. В центре первой — ведущий, справа от него — Саша, слева — я. Скоро будем дома. Вдруг заговорили зенитки. Только теперь я понял, что именно подразумевается под словами «ураганный огонь». Небо потемнело и озарилось вспышками взрывов. Машину швыряло из стороны в сторону. Самолет моего командира вдруг стал падать.

— Сашка! — закричал я в ужасе, забыв, что он меня не слышит, и стал кружить вокруг его «ястребка», а тот все падал и падал, и ничем нельзя было ему помочь.

Я еще надеялся, что вот сейчас, пусть у самой земли, самолет Мальбина выровняется. Ведь бывало же так, когда Саша на учениях имитировал падение, а потом, в последний момент, спокойно выводил свою машину из пике и шел на посадку. Самолет не горит, и если Саша не убит, а только ранен, если он придет в сознание, если успеет... Он ударился о ледяную землю, и столб белой снежной пыли поднялся над ним... Все было кончено.

Потрясенные, мы возвратились на аэродром. Первый вылет — и сразу же такая потеря. В комнате, где поселились мы с Мальбиным, стояли две койки. Одна из них сегодня ночью останется пустой. «Как же так, Саша?..» — застыв на пороге, произнес я и, только тут поняв, что никогда больше не увижу его, заплакал.

Пришли наши хабаровские летчики, пришел Денисов. Молча посидели.

— Кто примет эскадрилью? — спросил Сергей Прокофьевич.

Наши ответили:

— Комиссар Исаев.

— Что ж, так тому и быть, — сказал генерал и встал. — Командуй, комиссар!

Утром наша эскадрилья поднялась в воздух. [16]

Летчики знали, что там, на земле, наши бойцы в суровых условиях зимы — а морозы доходили до минус 50 градусов — с нечеловеческим напряжением сил и воли преодолевают гранитные надолбы, ощетинившиеся проволокой рвы, минные поля. И мы не только вели разведку, фотографировали оборонительную линию врага, сопровождали наши бомбардировщики, отправляющиеся на задание. Подвесив к своим истребителям бомбы, мы летели в глубокий тыл, штурмовали и бомбили мосты, железнодорожные пути, эшелоны и скопления живой силы противника.

Наша эскадрилья держала под постоянным контролем выборгский вокзал, не давая возможности высадить там вражеские войска. Встретив в воздухе вражеские самолеты, мы яростно дрались с ними. Каких только машин там не было: английские «ланкастеры» и «бленхеймы», немецкие «фоккеры», французские и американские истребители... Пытался как-то уйти от нас бомбардировщик «бленхейм», направлявшийся в сторону наших войск. Увидев тройку «ястребков», он повернул назад и, трусливо прижимаясь к лесу, стал удирать. Мы догнали его и прошили сверху несколькими очередями. Вспыхнув, вражеская машина рухнула в покрытое льдом озеро.

Казалось, наши летчики забыли, что такое усталость. За короткое время только одна ведомая мной группа совершила 52 боевых вылета. А как выросло летное мастерство наших ребят! Владимира Семенишина, Василия Прохорова, Виктора Иванова, который был моим постоянным ведомым. Не знали мы тогда, что пройдет немногим больше года, и нам снова придется воевать, к тому же с несравнимо более сильным врагом.

12 марта в Москве был подписан мирный договор. Граница от Ленинграда отодвинулась за Выборг. Ошибся Маннергейм. Ошиблись и те, кто хотел запугать нашу страну.

Вскоре меня вызвали в Москву для награждения. С группой военных пригласили в Кремль. Орден Красного Знамени вручил мне председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин. От волнения я не мог выговорить ни слова и только молча пожал ему руку. Кто-то робко попросил Михаила Ивановича сфотографироваться с нами. Он согласился. Этот снимок хранится в моей семье до сих пор. [17]