Шаги в небо

Аэродром 1-го Краснознаменного Качинского авиационного училища находился на берегу Черного моря, и когда вместе с летчиком-инструктором Борисом Герасимовым я впервые поднялся в воздух, то был захвачен чувством полета и красотой моря. Честно признаться, даже не заметил, как снова оказался на земле.

— Ну как? — спросил инструктор.

— Прекрасно! — ответил я и тут же спросил: — А можно еще?

— Можно, — улыбнулся Боря, — только будь повнимательней. Вечером разбор.

И наш учебный самолет У-2 снова взмыл в воздух. Было на нем нехитрое переговорное устройство — резиновый шланг, один конец которого оканчивался раструбом, а второй крепился к шлемофону другого члена экипажа. Шум мотора мешал переговорам, и я, сидя впереди, старался расслышать каждое слово инструктора. Я втайне восхищался им и уже твердо знал: будущее мое решено.

Да, на преподавателей нам повезло. Хотя в большинстве своем они были ненамного старше нас, но дело свое знали отлично, учили нас терпеливо, тактично.

— И все же наш инструктор Михайлов — лучше всех, — говорил мне курсант четвертого звена (я был в первом) Коля Буевич. — Мы зовем его Иваном Ивановичем, потому что он постарше вашего — ему уже тридцать лет. Но знал бы ты, какой это душевный человек. Да я для него на все готов! Знаешь, как он мне говорил о моих ошибках? Не на аэродроме перед всеми. А отозвал в сторону, сел со мной на скамейку и терпеливо толковал, как важно для летчика научиться видеть землю, определять расстояние от шасси самолета до взлетной полосы, чтобы правильно совершить посадку.

Коля Буевич, сын стрелочника, вырос в бедной многодетной семье переселенцев-поляков. Об авиации мечтал с детства. Еще будучи школьником, посещал в одном из ленинградских клубов летные курсы Осоавиахима. Когда семнадцатилетний [10] паренок предстал перед медицинской комиссией, врачи засомневались: «Уж больно худой». — «Ничего, — бодро заверил их Коля, — нарастет». И вот он здесь, где начинали свой путь в небо лучшие авиаторы Родины.

С этого аэродрома поднялся Петр Нестеров, который впервые в истории авиации исполнил «мертвую петлю» и доказал, что самолетом можно управлять в любом положении, что в воздухе можно сражаться и побеждать.

Здесь учился его последователь, Евграф Крутень. Жизнь его была короткой и яркой, как полет метеора. Он прожил всего двадцать семь лет, но, используя личную летную практику, разработал в своих книгах «Тип аппарата-истребителя» и «Воздушный бой» основы тактики истребительной авиации. Именно Крутень первым вывел классическую формулу воздушного боя: высота — скорость — маневр — огонь. Формулу, которую в годы Великой Отечественной войны взяли на вооружение наши летчики-истребители.

В небе над Качей русский авиатор Константин Арцеулов впервые в истории преднамеренно ввел свой самолет в штопор. До этого считалось, что в подобном случае летчику неизбежно грозит гибель. Но Арцеулов, выключив мотор, сделал несколько витков, после чего перевел машину в пикирование и плавно вывел ее в горизонтальное положение. Штопор был побежден.

Такими были эти легендарные люди, и нам очень хотелось быть похожими на них.

Событием для училища был каждый приезд сюда командарма 2 ранга Я. И. Алксниса, который возглавлял тогда Военно-Воздушные Силы страны. Мы знали, что он, сын латвийского батрака, окончил Военную академию РККА и наше училище. Алкснис совершил рекордный беспосадочный перелет по маршруту Москва — Севастополь.

Яков Иванович по-отцовски относился к курсантам, интересовался, как им живется, лично проверял технику пилотирования, наиболее отличившимся вручал подарки — летные очки. Получить их из рук Алксниса за отличный полет и посадку считалось высокой наградой.

Мы любили командарма. Он прилетел к нам и в самый горький для нас день, когда мы узнали о злодейском убийстве Сергея Мироновича Кирова.

Потрясенные, мы стояли в строю, едва сдерживая слезы... «Будьте мужественными, — сказал нам тогда Я. И. Алкснис. — Помните, что вы — ленинградцы, вы — кировцы. Будьте достойными памяти этого прекрасного человека, который все силы ума и сердца отдал партии, родному народу».

Мне не раз приходилось видеть Сергея Мироновича Кирова. [11] Запомнилось, как выходил он из завода «Красный путиловец» вместе с рабочими. Шел плечом к плечу, шутил, улыбался. Всем была известна его неутомимая энергия, его требовательность в работе, но все знали и о его необычайной чуткости, отзывчивости, уважении к людям. Он легко находил общий язык и с видными учеными, и с краснофлотцами, и с детдомовской ребятней. Ленинградцы называли его между собой «наш Мироныч». Из писем близких мы узнали, как прощался с Кировым Ленинград. Ударили пушки Петропавловской крепости и Кронштадтских фортов, разорвали скорбную тишину заводские и паровозные гудки, им вторили пароходы в порту: прощай, дорогой Мироныч!

«Огромное счастье — жить в нашей стране...» — говорил Киров. И когда на нашу землю хлынули фашистские орды, он, как живой, встал рядом с солдатами на переднем крае. В блокированном Ленинграде поэт Николай Тихонов написал поэму «Киров с нами» о мужестве и стойкости защитников города:

Но тогда нам еще ничего не было известно о будущих испытаниях. Знали одно: есть враги у нашей Родины, и она нуждается в защите. И еще мы понимали, что летчики — не какие-то особые люди. Летать может каждый, если он собран, если он может держать себя в руках. Если он честен перед собой и товарищами, не скрывает своих ошибок и неудач — для этого тоже требуется немалое мужество. Ведь настанет день, когда ты окажешься с самолетом один на один и не услышишь спасительной подсказки инструктора.

И такой день наступил.

...Наша группа из десяти человек выстроилась перед У-2. Теперь мы догадались, почему накануне вечером инструктор Борис Герасимов приходил в нашу комнату, расспрашивал о самочувствии, не разрешил засиживаться допоздна над учебниками.

— Старшина звена Исаев, — обратился он ко мне подчеркнуто официально и чуточку торжественно, — полетите первым.

Я понимаю, что ребятам, которые летают не хуже меня, может быть, чуточку обидно, но я — староста группы и должен показать пример.

Признаюсь, когда вместо себя Герасимов для противовеса привязал к инструкторскому сидению мешок с песком, [12] мне стало как-то не по себе. Но Борис, проверяя на мне ремни, тихо проговорил:

— Спокойно. Взлетай, как со мной.

Вырулив на взлетную полосу, я заметил, как мелькнул белый флажок стартера. Вот и инструктор взмахнул рукой. Я плавно дал газ, и самолет побежал. Вот он набрал скорость. Еще немного, и машина оторвется от земли... Летит! Летит мой самолетик!.. Не теряя скорости, делаю разворот. Как будто все нормально. Набираю положенную высоту — четыреста метров. Теперь — самое трудное — зайти по центру посадочного знака «Т», вовремя подбирая ручку. И вот самолет уже коснулся взлетной полосы. Я глубоко вздохнул и стал заруливать...

— Замечаний нет, — сказал подошедший инструктор. — Разрешаю второй взлет.

Вот тебе и раз!.. Мне-то казалось, что все силы ушли на первый. А тут делай второй, и третий... Но это совершенно необходимо для того, чтобы закрепить уверенность курсанта в том, что это не случайная удача, а закономерность, итог учебы.

Только после третьего полета инструктор наконец оставил официальный тон и сказал:

— Вылезай! Молодец! Все делал отлично.

Во второй год обучения мы перешли на боевые самолеты. Вначале это был биплан Р-5, развивавший максимальную скорость 230 километров в час. Потом пришел приказ готовить истребители. В школе укомплектовывали звено курсантов, для которого выделили истребители И-5. Трудно было управлять этой машиной, очень уж она оказалась неустойчивой на взлете и в воздухе. Да и инструктора нет рядом — самолет-то одноместный! Делай все сам.

Сначала осваивали его на земле. Не одну сотню метров наколесили наши истребители по аэродрому, прежде чем мы получили разрешение подняться в воздух. Но все же и этот капризный самолет стал нам послушен. Вот когда Боря Довженко, Витя Иванов и Миша Пташкин дорвались до «воздушного боя» — разворотов, переворотов, пикирования на повышенных скоростях, одним словом, высший пилотаж — мечта каждого летчика. В небе охватывает такое чувство, словно у тебя вырастают крылья.

Вскоре наступил день выпуска. Нашили мы себе на левые рукава «птички» (эмблемы, которыми безмерно гордились), попрощались с учителями, обменялись на прощанье фотографиями. Отличников учебы сфотографировали у знамени. Большинство из нас направили на Дальний Восток. Что ж, приказ есть приказ, а мы — люди военные. [13]