Год в Москве

Каким быть УРам? — Осенние учения в Московском военном округе

Небывало счастливое и радостное чувство испытал я 30 марта, получая в Кремле из рук Михаила Ивановича Калинина Золотую Звезду, орден Ленина и Грамоту Президиума [58] Верховного Совета СССР. Кажется, только теперь по-настоящему осознал и поверил, что удостоен высшего боевого отличия страны, заслужить которое и не чаял. Еще девять дней назад, на КП армии в Выборге, приняв первое поздравление с наградой, я не мог поверить, что все это — наяву. Да и сейчас не переставал удивляться в душе: в чем мой особый подвиг? Делал свое дело в полном объеме, с душой, как верный солдат и честный коммунист. Но ведь теми же нормами долга и чести руководствовался каждый...

В округ вернулся окрыленный. Казалось, горы сворочу! А забот было — хоть отбавляй. Перевод войск на мирное положение. Работы по разминированию, восстановление разрушенных мостов и дорог. Подготовка к летней учебе с учетом всех уроков, полученных на войне. Разработка соображений по строительству и переоборудованию укрепрайонов... Но пролетел месяц с небольшим, и снова “Красная стрела” мчала меня в столицу.

На этот раз в Москву, на расширенное заседание Главного Военного совета РККА, на которое были вызваны все высшие командиры и начальники, принимавшие участие в боевых действиях. Меня предупредили, что на заседании будет всесторонне анализироваться опыт минувшей кампании и что мне надо подготовиться к выступлению. Тезисы я уже продумал и, лежа на мягкой полке в двухместном купе, мысленно перебирал в уме узловые вопросы.

... Почти три века назад усилиями высокомудрого месье Себастьена Ле Претера Вобана, маршала Франции, оформилось разделение ратного труда между теми, кто бился с оружием в руках на поле боя, и теми, кто возводил крепости и создавал приспособления для их штурма, строил мосты, прокладывал дороги, устраивал заграждения на пути пехоты и кавалерии, рыл подкопы, закладывал мины. Примеру Вобана последовал Петр I, учредив полк военных инженеров, в который вошли команды понтонеров, минерные, а позже и саперные роты — их тогда называли пионерными.

С тех пор инженерные войска, развиваясь и совершенствуясь, впитывали в себя все, что нес технический прогресс. Дело складывалось так, что и новые виды оружия и боевого обеспечения, основанные на только что появившейся, экзотичной для своего времени технике, прежде чем обрести самостоятельность, получить статут обычных [59] боевых средств, попадали в ведение инженерной службы. Словом, кесарю — кесарево, инженерам — инженерово. Сейчас даже трудно представить себе, что к началу первой мировой войны составной частью инженерных войск были подразделения связистов, воздухоплавателей, прожектористов, железнодорожные, автомобильные, бронетанковые и авиационные части.

Постепенно инженерная служба освобождалась от вновь приобретенных функций. Вооруженная борьба все больше становилась войной моторов. К трем исконным родам оружия — пехоте, кавалерии и артиллерии на равных присоединились танки и авиация. Сложность техники перестала быть определяющим критерием для того, чтобы относить новые виды вооружения к инженерному ведомству. Инженерные войска возвращались к своей прежней роли.

В Красной Армии в ходе гражданской войны утвердилась традиционная организация, согласно которой простейшие инженерные работы для собственных нужд выполнял личный состав строевых частей. Более сложные задачи, требовавшие специального оснащения и профессиональных навыков, решали инженерные подразделения, входившие в состав армейских соединений. И наконец, самую трудоемкую, технически сложную подготовку к операциям, их инженерное соразмерение осуществляли отдельные саперные и понтонные батальоны резерва Главного Командования. Возглавляло инженерную службу Главное военно-инженерное управление. Оно ведало оборонительным строительством, инженерным снабжением и подготовкой войск, направляло деятельность инженерных начальников, руководило частями РГК.

После военной реформы 1925 года Главное управление перестало быть Главным. Изменилось не только наименование, но и функции этого руководящего органа, сократился его аппарат. Он, по существу, отошел от командования инженерными войсками, перестал заниматься снабжением, утратил право на непосредственные заказы промышленности. Цель была благая: с одной стороны, централизовать работу по техническому оснащению армий, с другой — отказавшись от узкой ведомственности, привить инженерное мышление всему командному составу, сверху донизу.

Чтобы по-настоящему оценить пользу нововведения, требовалось время. А время и практика все больше заставляли [60] думать об издержках принятой структуры руководства. Снабжение войск новыми (да и старыми) образцами инженерного имущества не только усложнилось, зачастую оно даже не отвечало реальным потребностям. Техническое мышление общевойсковых командиров формировалось медленнее, чем предполагалось. Инженерное дело развивалось неравномерно, некоторые его перспективные направления не получали признания. В 1937 году, например, Инженерное управление НКО разработало штаты минноподрывных батальонов, но разработки так и остались на бумаге. Влияние и вес этого потерявшего самостоятельность управления сильно упали.

Негативные последствия происшедших изменений с особой силой проявились тогда, когда нам пришлось вступить в боевое соприкосновение с обороной противника, построенной по последнему слову техники. Ко многому мы оказались не готовы — и технически, и психологически. В том числе и к изменению роли сапера на поле боя. До сих пор его предназначение состояло в том, чтобы созидательной либо разрушительной работой готовить поле боя для успешных действий своих частей. Сам же он, если брался за винтовку или пулемет — то лишь по совместительству, заменяя стрелка-пехотинца. Теперь же саперу пришлось стать непосредственным участником общевойскового боя, например в состав штурмовых групп он входил со своим, чисто инженерным оружием.

В результате мы были вынуждены перестраиваться на ходу. И сила нашей социалистической армии, ее организационной гибкости и высочайшей политико-моральной стойкости выразилась в том, что эта перестройка была быстро осуществлена. Теперь требовалось закрепить достигнутое, распространить его на всю армию.

Об этом я и хотел говорить на заседании, оставив, разумеется, за скобками исторический экскурс.

Участники заседания собрались в Кремле 14 апреля. Впервые я оказался здесь, впервые близко увидел И. В. Сталина, других членов Политбюро, все высшее руководство Красной Армии. Сталин открыл заседание. В короткой речи он отметил, что минувший вооруженный конфликт позволил нам увидеть свои недостатки, показал, как нужно воевать в современных условиях, обогатил нас опытом. Этот опыт необходимо взять на вооружение, быстро устранить выявленные недочеты, усилив подготовку [61] к будущей большой войне, которую нам, несомненно, рано или поздно навяжут империалисты.

Начались выступления участников заседания. Первому слово предоставили мне. Этот факт, как я понял, свидетельствовал о возросшем престиже инженерной службы, которая успешно выполнила новую роль в минувших боях. Справившись с волнением, я высказал все, что продумал, не сглаживая острых углов, не приукрашивая общей картины.

Острыми, самокритичными были выступления и других участников. Заседание продолжалось до 17 апреля и затем проходило уже в помещении Наркомата обороны. Как только оно закончилось, я поспешил в Ленинград. Перед всеми нами была поставлена задача: решительно улучшить качество боевой подготовки, проводить ее в обстановке, всемерно приближенной к боевой. По этому поводу в ближайшее время должен был выйти приказ наркома обороны.

Мы приступали к летней боевой учебе, а на Западе гремели настоящие, не учебные бои. Кончилась длившаяся более полугода странная война, которая сводилась к взаимной неподвижной обороне и “действиям патрулей”, как сообщалось в военных сводках. Немцы 9 апреля напали на Данию и Норвегию. 10 мая войска вермахта вторглись во Францию, Бельгию и Голландию, нанеся вооруженным силам этих стран ошеломляющие удары...

Результаты расширенного заседания Главного Военного совета и предшествовавшего ему Пленума ЦК ВКП(б) не заставили себя долго ждать. Стоявшая на повестке дня реорганизация Красной Армии началась с новых назначений и перемещений руководящего состава. 8 мая наркомом обороны был назначен Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Заместителем наркома стал командарм 1 ранга К. А. Мерецков. Комдив М. В. Захаров — помощником начальника Генштаба, комдив М. А. Парсегов — генерал-инспектором артиллерии, комбриг Л. А. Говоров — его заместителем. Начальника Ленинградского военно-инженерного училища комбрига М. П. Воробьева назначили инспектором инженерных войск.

Жарким июньским днем я отправился по вызову в Москву. В день приезда меня принял нарком.

— Мы считаем, — сказал он, — что по своей подготовке и боевому опыту вы — наиболее подходящая кандидатура на пост начальника Инженерного управления. Перед [62] вами ставится задача огромной важности: подготовить и обосновать предложения по преобразованию управления в Главное военно-инженерное управление Красной Армии. Нам надо в кратчайший срок преодолеть отставание инженерных войск в техническом отношении, в тактико-специальной подготовке. — Подумав, маршал продолжил: — Наши болячки вы знаете не хуже меня. А вот какие шаги предпринять — это может подсказать только осмысленный опыт. И не одной лишь финской кампании. Она дала частный пример боевых действий. Ее уроки нельзя распространять на все случаи жизни. Как нельзя было абсолютизировать испанские уроки, а мы с этим поторопились. Обратитесь к опыту прошлого и внимательно следите за событиями на Западе, за действиями наших потенциальных противников. Там сейчас разгорается по-настоящему большая война. Надеюсь, вам не откажут в совете Борис Михайлович Шапошников и корифеи инженерного дела — Георгий Георгиевич Невский и Дмитрий Михайлович Карбышев... Ну, в добрый путь!

Так стал я начальником центрального управления. Мне присвоили звание генерал-майора инженерных войск (7 мая для высшего комсостава были введены генеральские звания). За работу взялся, едва успев принять дела. Труд предстоял гигантский: план реорганизации всей структуры: инженерного ведомства и инженерных войск надо было разработать за три недели. Я не стеснялся обращаться за советом и помощью к А. А. Жданову, С. К. Тимошенко, К. А. Мерецкову, Б. М. Шапошникову. Не преминул обратиться за консультациями и к Г. Г. Невскому.

Георгий Георгиевич, как и Карбышев, не занимал руководящих постов ни в инженерной академии, ни в Инженерном управлении — в ту пору он был инспектором Главного управления военно-учебных заведений в звании комбрига. Но авторитет его в войсках был непререкаем: все ценили его печатные труды, касавшиеся самых разнообразных проблем — от исследования форм руководства и управления инженерной службой в ходе военных действий до практического обучения саперов и понтонеров.

Я познакомился с Невским еще в Белоруссии. Тогда и узнал, что до революции он учился в инженерной академии, но окончить ее не успел, воевал, в Красную Армию [63] вступил с первых дней ее создания, академическое образование завершил уже в советское время. А интерес к осмыслению теории и практики инженерного дела у него появился давно, и этому он отдавал все свободное время.

В те годы, о которых идет речь, Георгий Георгиевич был, пожалуй, самым заметным теоретиком в своей области, причем теоретиком, который теснейшим образом был связан с жизнью. Организаторскими способностями природа тоже не обделила его. Я сразу предложил Невскому подумать о руководящей должности в нашем управлении или в Военно-инженерной академии, но он деликатно и в то же время твердо отказался.

К великому моему удивлению, Дмитрий Михайлович Карбышев на аналогичное предложение отреагировал так же. Но оба с большой охотой делились своими знаниями и опытом.

Благодаря поистине самоотверженному труду моих непосредственных помощников, сотрудников управления М. Л. Нагорного, К. С. Назарова и братьев Хухриковых проект плана реорганизации был готов к сроку. Он предусматривал преобразование Инженерного управления Наркомата обороны в Главное военно-инженерное управление Красной Армии, объединявшее в себе управления боевой подготовки, оборонительного строительства, инженерного вооружения и заказов, оперативный, организационно-мобилизационный и административно-хозяйственный отделы, главную бухгалтерию и инженерный комитет. Хотелось нам сделать самостоятельным и отдел заграждений. Но С. К. Тимошенко и К. А. Мерецков воспротивились этому.

И вот в первых числах июля я направился в Кремль и оказался в кабинете Сталина. Из руководителей партии и правительства здесь кроме него самого были К. Е. Ворошилов, Н. А. Вознесенский, А. А. Жданов и другие, а из военных — С. К. Тимошенко, К. А. Мерецков и Б. М. Шапошников.

Накануне я волновался страшно. Но, оказавшись в Кремле, вдруг ощутил полное спокойствие. Во взглядах и репликах присутствующих чувствовалась доброжелательность. У всех в руках я заметил подготовленные нашей группой материалы. Поэтому на доклад мне отводилось не более десяти минут. Я уложился в это время. После этого начались вопросы. Они ставились так профессионально, [64] что невольно казалось, все здесь, особенно сам Сталин, хорошо знакомы с проблемой.

Неожиданно для меня Сталин предложил выделить отдел заграждений из состава управления вооружения и заказов и сделать его самостоятельным. Это было просто замечательно! Ведь мы даже не рискнули просить об этом.

Последовал короткий обмен мнениями, и Сталин сказал:

— У меня против рассмотренного плана возражений нет. Я — “за”!

Проголосовали “за” и все остальные...

Политбюро ЦК ВКП(б) и Совнарком СССР официально санкционировали перестройку инженерного ведомства. Меня назначили начальником инженерных войск — начальником Главного военно-инженерного управления Красной Армии, или ГВИУКА, как сокращенно стали называть его.

У меня наконец появились возможность и время углубиться в документы, отражающие состояние нашей инженерной и оперативно-технической подготовки в приграничной полосе. Знакомство с ними вызвало глубочайшую озабоченность и тревогу.

Еще недавно слова “граница на замке” вполне отвечали своему прямому смыслу. На всем протяжении от Балтики до Черного моря на главных операционных направлениях у нас были созданы полосы укрепрайонов. При всех частных недостатках это был мощный заслон, тем более что граничили мы с государствами, не располагавшими серьезным военным потенциалом. Теперь положение решительным образом изменилось. После поражения Польши, не сумевшей противостоять ударам вермахта, и воссоединения украинского и белорусского народов значительная часть нашей границы отодвинулась далеко на запад. Фашистская Германия стала нашим непосредственным соседом. И граница с ней оказалась весьма уязвимой.

Как явствовало из документов и из ответов на сделанные мною запросы, старые УРы были законсервированы и частично демонтированы. Строительство же укрепрайонов [65] на новой границе только-только разворачивалось.

Как раз в те дни произошли дальнейшие изменения границ — Бессарабия и Северная Буковина воссоединились с Советским Союзом, в Прибалтийских республиках была восстановлена Советская власть. За инженерную подготовку приграничной полосы в этих районах предстояло только браться.

Под наблюдением К. А. Мерецкова ГВИУКА срочно взялось за разработку плана оборонительного строительства на границах. Но на Украине и в Белоруссии оно уже велось. По решению Оперативного управления (вскоре преобразованного в Главное управление) и отдела укрепрайонов Генштаба, решению, опиравшемуся на мнение нескольких профессоров-фортификаторов из Военно-инженерной академии, работы начались с создания долговременных сооружений из бетона и броневых плит. Против этого решения было бы трудно возражать, располагай мы неограниченным запасом времени. Но для завершения такого строительства требовалось не менее двух лет.

А приближение войны ощущалось все сильнее. 22 июня 1940 года Франция капитулировала перед Германией. Столь быстрое крушение развитой капиталистической державы, оказавшейся неспособной к стойкой и решительной обороне, производило тягостное впечатление. В результате такого поворота событий главный из наших потенциальных врагов не только не был ослаблен, а наоборот — обрел дополнительные силы.

Реорганизация, охватившая Наркомат обороны, повлекла за собой новые служебные перемещения. Б. М. Шапошникова назначили заместителем наркома по оборонительному строительству, а К. А. Мерецкова — начальником Генштаба. Кирилл Афанасьевич сразу стал приглашать к себе узкий круг руководителей для периодического ознакомления с данными, полученными Главным разведывательным управлением. Обычно их докладывал нам генерал Н. П. Дубинин.

На первом же таком совещании мы услышали несколько сообщений, свидетельствовавших о том, что гитлеровское руководство намерено обратить свою агрессию на Восток и что к нашим границам перебрасываются немецкие дивизии. Посыпались вопросы. Известно ли все это высшему руководству? Продолжаем ли мы выполнять свои обязательства по торговому соглашению с Германией? [66] Почему новые данные не учитывают при разработке планов оборонительного строительства? Почему?.. Почему?.. Все вопросы начинались с “почему”.

Кирилл Афанасьевич терпеливо отвечал. Он сказал, что все разведданные докладываются куда следует, что правительство проводит внешние и внутренние военно-политические мероприятия для улучшения стратегических позиций и дальнейшего укрепления оборонной мощи страны, а все это требует времени. Единственная возможность выиграть время — делать вид, что мы всерьез относимся к советско-германскому пакту о ненападении. В заключение Мерецков напомнил, что полученную информацию мы должны хранить в тайне, не обсуждать ее у себя в аппарате.

Вскоре, когда я явился к начальнику Генштаба с очередным служебным докладом, он сказал мне, что Главный (так в ту пору называли за глаза И. В. Сталина) дал указание тщательно следить за перегруппировкой и сосредоточением немецких войск, за перемещениями их командования и штабов в Восточной Пруссии, Финляндии и Румынии. Услышал я также, что ведено интенсивнее готовиться к проведению крупных общевойсковых учений в приграничных округах и быстрее завершать разработку плана оборонительного строительства.

Этот план ГВИУКА доработало теперь уже под наблюдением Б. М. Шапошникова. План предусматривал проведение работ в две очереди и был рассчитан на два года. В 1940 — 1941 годах намечалось строительство полевых укрепленных районов с включением в них модернизированных старых фортовых крепостей и созданием между ними системы мощных оперативных заграждений. Работы второй очереди, запланированные на 1941 — 1942 годы, имели целью усилить полевые укрепрайоны долговременными железобетонными и броневыми сооружениями. Преимущества этого плана казались нам очевидными. Даже будучи выполненным наполовину, он обеспечивал создание достаточно стойкой обороны на пути возможного вторжения врага.

Но план наш принят не был. Строительство продолжали вести на основе прежних разработок — так, будто в запасе у нас имелось по меньшей мере два года. В первую очередь создавались долговременные (долгостроящиеся и дорогостоящие) сооружения, и лишь потом предполагалось [67] производить полевое заполнение УРов, то есть строить менее трудоемкие, наиболее массовые полевые укрепления...

Верное определение последовательности работ составляло не единственную проблему оборонительного строительства. Не менее важно было вести его грамотно с оперативной и тактической точки зрения, учитывая и наш собственный опыт и опыт полыхавшей на Западе войны. Чтобы познакомиться с тем, как строятся УРы, я выехал в командировку в приграничные районы. Впечатление от этого знакомства осталось неутешительным. Оно нашло отражение в докладе, написанном на имя начальника Генштаба.

“Изучение и обследование состояния укрепления наших границ, — отмечалось в этом документе, — показало, что система военно-инженерной подготовки театра военных действий (ТВД) недостаточно уяснена как по форме, так и по содержанию, что отсутствует единство взглядов по этому вопросу и в то же время наблюдается шаблонность приемов и форм укрепления границ... Главным же и основным недостатком укрепления наших границ является то, что основная вооруженная сила нашей страны, полевые войска, остается “необеспеченной, а ТВД неподготовленным для действий полевых войск”.

Доклад я сначала показал Б. М. Шапошникову и М. В. Захарову — людям, чье мнение для меня было особенно авторитетно. Оба отнеслись к нему с одобрением. 12 октября (как раз в этот день соединения вермахта были введены в Румынию) доклад лег на стол К. А. Мерецкова и действие возымел. Содержащиеся в нем соображения относительно увеличения глубины УРов до 30 — 50 километров и создания предполья были отражены в директиве наркома обороны военным советам приграничных округов, изданной 20 февраля 1941 года. Но времени для выполнения этой директивы оставалось, увы, слишком мало. Да разве тогда мы знали об этом?..

Деятельность моя на посту начальника ГВИУКА отнюдь не ограничивалась заботой об укреплении границ. Всех нас в Главном управлении волновало качественное состояние инженерной техники, минновзрывных средств и нормы, по которым снабжались ими войска. Сражения [68] на Западе свидетельствовали о возросшей роли танков: гитлеровцы использовали их крупными массами. Улучшились и их боевые качества.

Молодые, энергичные работники, составлявшие большую часть аппарата ГВИУКА, в самые короткие сроки разработали тактико-технические требования на инженерные мины различного назначения, мины-торпеды, минные тралы. Появились вполне современные опытные образцы противотанковых и противопехотных мин, миноискателей и различных средств разминирования и разграждения — удлиненные заряды, детонирующие шнуры, минные тралы.

Дело стояло за широким развертыванием производства всей этой боевой техники и внедрением ее в войска в необходимых количествах. Но тут-то мы и столкнулись с главным затруднением. Маршал Г. И. Кулик, через которого передавались заказы в промышленность, и некоторые другие работники Наркомата обороны, распоряжавшиеся выделением материально-технических средств и лимитов, считали наши запросы непомерно завышенными. “Все равно воевать будем на чужой территории, — любили порассуждать они. — А для наступательных операций такого количества заградительных средств и прочей инженерной техники не потребуется... ”

Проверить наше инженерное оснащение и потребности в нем помогли осенние тактические учения войск, проводившиеся под руководством наркома обороны и начальника Генштаба сначала в Московском военном округе, а затем во всех приграничных округах. Обстановка на учениях была вплотную приближена к боевой. Все соединения полностью укомплектовывались людьми, вооружением, техникой. Действия войск сопровождались боевой стрельбой из всех видов оружия.

Стрельбы велись по настоящим батальонным районам обороны. События планировались так, что личный состав, занимавший оборону, ночью выводился с позиций, оставляя мишени, имитирующие людей и технику, а утром наступающая сторона открывала огонь. Пехота и танки двигались за огневым артиллерийским валом. Впереди находились саперные группы, отряды разведки и разграждения. Разведка, преодоление заграждений и полосы обороны производились в реальном темпе наступления. Минновзрывные заграждения имитировались специальными дымовыми устройствами — вспышками. [69] Мы получили возможность опробовать скоростные методы организации, построения и инженерного оборудования полосы обороны исходных для наступления районов и для устройства различных заграждений. Проверялась готовность к форсированию с ходу водных рубежей.

Для молодого аппарата ГВИУКА, для инженерных начальников округов и армий это была первая серьезная проба сил в действиях по новому Руководству военно-инженерной подготовкой родов войск. Прошли испытание тактические и технические приемы, которые предполагалось включить в готовящиеся наставления и пособия. И что весьма важно — в наших руках оказался обширный материал для подкрепления оперативных и тактико-технических норм и требований на новые средства инженерного вооружения и техники.

Уточненные подсчеты, произведенные в ГВИУКА на основе проекта Полевого устава 1939 года и опыта учений, показывали, что войскам уже в первые дни войны будут нужны миллионы противотанковых и противопехотных мин, сотни тысяч тонн колючей проволоки, деловой древесины, металлоизделий, взрывчатых веществ...

Наступил новый, 1941 год. С 1 февраля начальником Генштаба стал генерал армии Г. К. Жуков. Генерал армии К. А. Мерецков, принял дела заместителя наркома обороны по боевой подготовке.

Я продолжал писать доклады, добиваясь изменения норм инженерного снабжения войск. Результатов не было. Обратился с письмом в ЦК ВКП(б). В нем постарался как можно убедительнее показать значение специальных инженерных частей и роль инженерных начальников в современной операции, разъяснить, что минное оружие является не только оборонительным, но и наступательным, что нам нужны специальные части для устройства и преодоления различных заграждений.

Это письмо, видимо, явилось топ последней каплей, которой не хватало, чтобы покончить с недоверием к обоснованности наших запросов. Во всяком случае, после него дело сдвинулось с мертвой точки. Главному управлению предложили дать расчетные данные по всем видам инженерной техники на первые шесть месяцев войны. Эти расчеты были быстро представлены. Нас активно поддержал маршал Б. М. Шапошников. И новые нормы обрели право на существование.

Изменения были весьма ощутимыми. Если раньше на [70] дивизию полагалось 2500 — 3000 противотанковых и 3000 — 4000 противопехотных мин, то теперь эти цифры соответственно увеличились до 14000 — 15000 и 18000 — 20000. Правда, принять новые нормы еще не означало снабдить в соответствии с ними армию. Фактически у нас в то время имелось около миллиона противотанковых мини немногим более противопехотных. К началу войны их количество возросло.

В середине апреля я оказался в Сочи, в военном санатории имени К. Е. Ворошилова. Вся обстановка располагала здесь к отдыху, успокаивала. Но можно ли было отвлечься от мыслей о делах? Тем более что на следующий день после приезда я встретил Матвея Васильевича Захарова. Мой давний и очень уважаемый знакомый после назначения из ЛВО на должность помощника начальника Генштаба около двух лет проработал в Москве. В прошлом году его направили начальником штаба в Одесский военный округ.

Почти все время мы теперь проводили вместе, и наши разговоры неминуемо возвращались к одному: к тревожной обстановке, предвещавшей близкую войну, к тому, что сделано и не сделано для отпора врагу.

Наступил май. Народу в санатории поубавилось — то один, то другой отдыхающий досрочно, по вызову, уезжал к месту службы. Как-то на привычном утреннем маршруте к морю я не встретил Матвея Васильевича. За завтраком узнал, что он чуть свет отправился на аэродром. Значит, вызвали и его.

Мой отдых был тоже не в отдых — ни море, ни горы не настраивали больше на мирный, безмятежный лад. Разгуливая среди еще по-весеннему яркой зелени, я перебирал в памяти события минувшего года. Особенно последних десяти месяцев, проведенных в Москве, в Наркомате обороны.

Служба на посту начальника ГВИУКА дала мне очень многое как специалисту и руководителю, расширила кругозор. Но главное не в этом. Что я сам сумел отдать службе? Этот вопрос я не однажды мысленно задавал себе. Далеко не все из задуманного удалось претворить в жизнь.

И все ж было немало такого, что приносило законное чувство удовлетворения. Само создание ГВИУКА значило [71] многое, и было лестно сознавать, что разработка его структуры проходила при моем участии. Появилась директива, предусматривавшая увеличение глубины строящихся УРов. Были созданы новые документы по инженерной службе, отражавшие боевой опыт; утверждены реальные нормы снабжения армии инженерным имуществом и минновзрывными средствами. Шагнула вперед выучка инженерных частей, происходило “осаперивание” всех родов войск. На испытательных полигонах появились опытные образцы облегченных окопокопателей, траншейных, дорожных и прочих специальных; машин. И разве мог я без теплого чувства вспоминать о М. П. Воробьеве, Л. З. Котляре, М. Н. Нагорном, И. А. Петрове, В. В. Яковлеве и других сослуживцах по наркомату, чья помощь была поистине неоценима? Трудились мы дружно, с полной отдачей, жили душа в душу. Но работа в ГВИУКА неожиданно закончилась. Теперь предстояло отправляться к новому месту службы: был получен приказ о моем назначении начальником инженерных войск Московского военного округа.

С трудом дождался конца отпуска. Не терпелось скорее взяться за дело на новом месте.

Командующий войсками МВО Маршал Советского Союза С. М. Буденный встретил меня приветливо.

— Тут звонок от Главного был, — сказал он. — Велел, чтобы тебя не обижали. Да мы и не собирались обижать...

Маршал коротко рассказал о внешнеполитических событиях последнего времени (после отпуска эта информация была для меня особенно интересной), о делах в округе. Перечислил главные мои задачи.

— Надеюсь, — заключил Семен Михайлович, — в обстановку вы врастете быстро. Обо всех трудностях незамедлительно докладывайте лично мне...

Но докладывать ему не пришлось: в конце мая в командование округом вступил генерал армии И. В. Тюленев. Да и с особыми трудностями я, по правде говоря, не встретился. Коллектив окружного инженерного управления принял меня очень радушно. Я сразу нашел общий язык со своим заместителем по боевой подготовке полковником А. Ш. Шифриным, с начальниками отделов. Все командиры и военные инженеры управления хорошо [72] знали свое дело, отличались завидной исполнительностью — в столичном округе и кадры были соответствующие. Словом, с первых дней я почувствовал себя так, словно давно служил здесь, и с удовольствием окунулся в работу, позволявшую быстрее видеть плоды своих усилий.

В начале июня командующий собрал руководящий состав штаба округа и сообщил, что нам приказано готовиться к выполнению функций полевого управления фронта. Какого? Этот вопрос вырвался у многих.

— К тому, что я сказал, ничего добавить не могу, — ответил Тюленев.

Однако когда он стал давать распоряжения относительно характера и содержания подготовки, нетрудно было догадаться, "что в случае войны действовать нам предстоит на юге.