9. Адмиралтейство

До весны 1942 года члены миссии жили в Лондоне одни, без семей. Надо ли говорить, что все мы беспокоились за судьбу наших жен и детей. Война разметала их по стране:

одни находились в эвакуации на Урале, другие — в Сибири, третьи — в Средней Азии. Моя семья жила в Ульяновске.

Письма мы получали редко. Ради душевного спокойствия, благоустройства быта было решено перевезти семьи в Лондон.

Путешествие женщин и детей в военное время — дело рискованное. Тем более морем, в условиях активных действий подводного флота и авиации противника. Но иного выхода не было. Мы решили, что наши семьи поездом должны добраться до Архангельска, там пересесть на пароходы и с караваном судов прибыть в Шотландию.

Еще в феврале поступило сообщение: какая-то часть семей отбыла с очередным конвоем. Моя семья, как я выяснил, находилась на транспорте «Комилес». Всю неделю, пока транспорты шли морем, мы, естественно, волновались. Но все обошлось благополучно: суда бросили якоря в шотландском порту Лох-Ю. Поздним вечером мы уже были там.

Шлюпка доставила нас на борт парохода. С волнением я обнял жену и детей, с которыми не виделся без малого целый год. Как оказалось, они спокойно перенесли длительное морское путешествие. Правда, этим я был обязан капитану, который сделал все возможное, чтобы обеспечить для семьи какой-то комфорт и безопасность.

Ночевать мы остались на судне: приятно было оказаться среди своих моряков. Мы проговорили с капитаном всю ночь, а наутро тепло попрощались.

На лондонском вокзале наши семьи встречали жены английских должностных лиц, а также жены сотрудников посольства. Все они были необычайно любезны и внимательны.

При перевозке семей не обошлось без печальных инцидентов. На одном из судов очередного конвоя следовала семья помощника военно-морского атташе К. С. Стукалова, теперь уже генерала. У берегов Исландии судно наскочило на английскую мину. Жертвой взрыва оказалась 12-летняя дочь Стукалова. Этот несчастный случай буквально потряс его, но он нашел в себе силы вернуться к исполнению своих обязанностей.

Надо сказать, что жизнь в Лондоне в то время была вовсе не безопасной. Каждый вечер завывали сирены, и я отправлял жену и детей в метро, а сам оставался работать в здании миссии. Впрочем, нас выручало одно обстоятельство:

неподалеку от миссии и посольства находилась тюрьма для военнопленных немецких офицеров. Вероятно, противник знал об этом, и налеты на наш район случались не так уж часто. Были, правда, случаи, когда на здание миссии падали «зажигалки». Но поскольку люди у нас были военные и знали, как с ними обращаться, то до пожара дело не доходило.

Довольно часто мне доводилось бывать в Форин оффисе, в имперском генеральном штабе, но, пожалуй, чаще всего — в адмиралтействе. Разумеется, мне, как моряку, было любопытно познакомиться с работой этого высшего военно-морского ведомства Великобритании, размещавшегося в старом мрачноватом здании на Трафальгарской площади, как раз напротив памятника Нельсону.

Подходя впервые к парадному подъезду здания, я вспоминал морские романы, где слово «адмиралтейство» произносилось с пиететом, как символ морского могущества Великобритании. Я еще встретил в коридорах и кабинетах адмиралтейства седых коммодоров, которые считали за величайшую честь носить мундир «флота его королевского величества», ведь он «лучший, сильнейший» в мире, а его мозговой центр — «умнейший» на земле.

Суровая военная действительность, однако, развеяла красивую легенду — гитлеровцы беспощадно топили британский флот, относясь весьма пренебрежительно к мифу о его непобедимости.

Итак, высший орган адмиралтейства — совет, председателем которого является первый лорд адмиралтейства (воен.но-морской министр), лицо гражданское, как правило, представитель правящей партии, депутат парламента.

В совет адмиралтейства в зависимости от обстановки входило обычно от 9 до 15 членов (основное ядро): первый лорд адмиралтейства (военно-морской министр), первый морской лорд (начальник главного морского штаба), второй морской лорд (начальник личного состава флота), третий морской лорд (начальник кораблестроения и вооружения флота),четвертый морской лорд (начальник снабжения и транспорта флота), пятый морской лорд (начальник морской авиации).

Кроме того, в совет адмиралтейства входили заместитель и два помощника начальника штаба, парламентский и финансовый секретари, гражданский лорд и постоянный секретарь адмиралтейства (управляющий делами).

Таким образом, в состав совета адмиралтейства (поданным 1943–1944 гг.) входили четыре гражданских лорда — представители правящей партии{31}.

Адмиралтейство состояло из главного морского штаба, специальных отделов, различных советов, комитетов и учреждений. Начальник штаба (в бытность мою в Англии уже упоминавшийся адмирал флота Дадли Паунд), по существу, был главнокомандующим ВМС страны. Я уже упоминал, что с этим высокопоставленным лицом у меня сразу же не сложились отношения. С первой встречи я понял, что передо мной не только противник союзнических отношений, но и ловкий интриган, двуличный человек.

Уже в начале апреля 1942 года Паунд поставил кабинет министров Великобритании перед вопросом о нецелесообразности отправки конвоев к нам на Север из-за «географических и климатических» условий Арктики, которые якобы очень благоприятствуют немцам. Посылку конвоев он считал экономически невыгодным предприятием. Это была линия, которой Паунд придерживался на протяжении всей войны.

Между тем мы были глубоко убеждены, что при доброй воле и добросовестности в выполнении взятых на себя обязательств союзники могли не только проводить конвои, но и наносить значительный урон немецким военно-морским силам.

Для меня было очевидным, что доводы Паунда — лишь предлог для срыва поставок. Припоминается такой случай.

Нашему флоту не хватало тральщиков. То небольшое их количество, которое поставляли Соединенные Штаты, не могло удовлетворить наши потребности. Поэтому мы решили разместить заказ на эти корабли в Канаде. Оформив соответствующую заявку, я посетил Дадли Паупда и попросил использовать все его влияние, чтобы ускорить выполнение заказа. Первый морской лорд заверил меня, что необходимые инструкции будут направлены руководителям судостроительных фирм Канады. Тут следует напомнить, что Канада в те годы была еще британским доминионом и указание члена военного кабинета из метрополии могло возыметь свое действие.

Спустя некоторое время я по каким-то делам оказался в адмиралтействе и разговорился с офицером невысокого ранга. Несколько раз мы сталкивались с этим офицером по делам службы. В частности, я поинтересовался у него и судьбой нашего заказа на тральщики.

— Позвольте, позвольте, адмирал... Но существует предписание фирме отказаться от вашего заказа.

— Какое предписание? Я получил заверение первого морского лорда.

— Нет, простите, сэр. Как раз лорд Паунд и подписал письмо канадским фирмам.

— Этого не может быть! — воскликнул я.

Мой собеседник вынул какую-то папку, полистал в ней бумаги и протянул мне копию письма. Я быстро пробежал его глазами: действительно, это было письмо, рекомендовавшее канадским судоверфям отказаться от нашего заказа.

Внизу — подпись Паунда. Я знал, что первый морской лорд не принадлежит к числу наших друзей, но то, что он способен на подобное вероломство, мне и в голову не приходило.

Офицер, прекрасно понимавший союзнический долг, охотно разрешил мне взять копию письма и использовать его по своему усмотрению. Придя в очередной раз к Паунду, я спросил:

— Ну, как наш канадский заказ, адмирал?

— Насколько мне известно, с ним все в порядке, адмирал.

Тогда я вынул из папки копию письма и показал его первому морскому лорду. Паунд никогда не отличался красноречием. Словно не говорил, а жевал морской канат. Но тут, побагровев, он долго не мог вымолвить ни слова. Только озирался на своих помощников и переводчика.

— Адмирал, — не унимался я, — речь идет о тысячах человеческих жизней. Речь идет о победе над нашим общим врагом. Речь идет, наконец, о судьбах человечества, а вы занимаетесь...

Паунд смотрел куда-то под стол и бормотал, что, дескать, произошло досадное недоразумение. Но я-то знал, что дело не в недоразумении. Просто в английском правительстве были люди, которые так и не смогли подняться над своими предрассудками, не смогли даже во имя национальных интересов Великобритании отказаться от классовой ненависти к рабоче-крестьянскому государству.

Надо сказать, что с первым морским лордом у меня оставались неприязненные отношения. Окончательно они испортились после истории с конвоем «PQ-17», судьба которого во многом зависела от решения Паунда. Но об этом особый разговор.

Вернемся, однако, к структуре адмиралтейства и его ведущего органа — главного морского штаба. В состав штаба входили управления — оперативное, боевой подготовки, планирования операций, военно-морской авиации, разведки. Начальником управления разведки в годы войны был вице-адмирал Рамбрук, а первым помощником у него пресловуто известный Ян Флеминг, создатель серии шпионских романов о Джеймсе Бонде. Именно это управление придало нам «опекунов» — так называли мы офицеров связи с союзными ВМС.

Сначала нас удивляло, что офицеры связи свободно говорят по-русски. Но потом выяснилось, что все эти «опекуны» — русские эмигранты, окончили гимназии, а то и университеты. Лейтенант Ушаков, например, был офицером царской армии и, по его словам, даже окончил Академию Генерального штаба. Все они, естественно, окончили специальные разведывательные курсы.

Офицеры связи сопровождали нас в поездках по стране, при посещении портов, кораблей и военных заводов. Мы обратили внимание, что в их присутствии наши собеседники становились крайне осторожными, но стоило «опекунам»

отойти (или по какой-либо причине отсутствовать), как тут же завязывался дружеский, откровенный разговор.

Надо сказать, что после приема или банкета бдительность наших телохранителей притуплялась. И тогда они даже позволяли себе пооткровенничать.

— Чертовски устал, — ворчал, зевая, «опекун», откинувшись на спинку дивана в каюте корабля. — Теперь бы отдохнуть. Так нет! Нужно садиться и писать рапорт начальству: что видел, что слышал... А разве все упомнишь?..

Старшим по связи с военной миссией был помощник начальника имперского генерального штаба бригадный генерал Файербресс. Этому профессиональному разведчику и подчинялись наши «опекуны». Надо сказать, что он не прочь был выдать себя за друга России, за ее доброжелателя. Это был тертый калач. И все же где-то довольно наивный.

Помнится, как-то на одном из приемов — это было уже осенью 1942 года — Файербресс, изрядно набравшись, отозвал меня в сторону и, слегка покачиваясь на каблуках, сказал:

— Послушайте, адмирал. Вы знаете, как я хорошо отношусь к вашей стране и лично к вам. Но будем реалистами.

Сталинград вот-вот падет, и ваша страна вынуждена будет капитулировать...

— То же самое вы, генерал, говорили о Москве, но она выстояла, а гитлеровцы отступили...

— Это случайность, адмирал. Помогли морозы. Дважды вам не повезет. Так вот, у меня есть предложение: переходите со своим аппаратом ко мне на службу.

Тут мне пришлось сказать нашему «другу» такие недружественные, такие недипломатичные слова, что он на мгновение округлил глаза и застыл с бокалом в руке, а опомнившись, поспешил затеряться в толпе.

Пройдет каких-нибудь два-три месяца, изменится обстановка на советско-германском фронте, и Файербресс снова начнет лебезить, расточать приветливые улыбки и комплименты. Как будто ничего гадкого в недавнем прошлом этот человек и не говорил. Удивительная способность к перевоплощениям!

Однажды английский генерал сообщил мне, что в имперском генеральном штабе родилась идея: учредить в Москве должность специального представителя, который бы занимался координацией деятельности союзных военных миссий.

У Файербресса имелась и кандидатура. Он назвал майора Свона, своего секретаря.

Я знал этого Свона: не раз встречал его и в коридорах генштаба, и на коктейлях. И обратил внимание, что он довольно чисто говорит по-русски. На мой вопрос, откуда он знает язык, Свои ответил, что всегда интересовался великой северной державой, что язык изучил самостоятельно и что среди русских у него много друзей. Он говорид с той сверхискренностью, которая граничит с фальшью.

Я поинтересовался этим человеком. И совершенно неожиданно выяснил, что Свои в период интервенции находился в Архангельске, командовал там подразделением оккупационных английских войск, принимал личное участие в расправах над мирным населением островов в Белом море. Он и теперь оставался ярым антисоветчиком и, надо полагать, был профессиональным разведчиком. И вот такого-то человека прочили на роль координатора союзных военных миссий в Москве.

— Позвольте, — возразил я Файербрессу, — но чем будет заниматься майор, если все переговоры ведутся на более высоком уровне?

— Но у нас уже есть договоренность... — ответил генерал.

Спорить с Файербрессом я не стал. Но свои соображения о кандидате в координаторы счел необходимым довести до сведения руководства Генерального штаба и Наркомата иностранных дел. Между тем Файербресс уверял меня, что вопрос о Своне уже решен, что тот вот-вот получит визу. А через неделю сообщил:

— Свои все-таки едет в Москву. Завтра прощальный ужин.

— Это ваше дело.

— Ну почему же? Это — наше общее. Мы хотели бы пригласить на ужин вас, ваших заместителей и кое-кого из членов миссии.

Я поблагодарил за приглашение и не без иронии добавил:

— За майора Свона стоит выпить.

На ужине были сотрудники нашей миссии, и он прошел в дружеской обстановке. Но я на ужин не пошел, сославшись на плохое самочувствие. Сидел дома, а голову сверлила мысль: как Москва отреагирует на мое предостережение?

Спустя дня три получаю телеграмму наркома иностранных дел. Мне поручалось сообщить в имперский генеральный штаб, что в интересах дела прибытие в Москву господина Свона нежелательно.

Я в тот же день попросил Файербрес».а заехать в миссию. Худой, с рыжими усами и такими же рыжими остатками шевелюры, Файербресс представлял собой расхожий тип англичанина. Как всегда, он был чрезвычайно любезен. Когда-то он жил в Риге, в русской семье, чюбы досконально научить язык. И это ему удалось. Говорил он по-русски совершенно свободно. Видимо, поэтому его и назначили нашим «опекуном». Я пересказал ему текст телеграммы. Файербресс расхохотался.

— А вы знаете, адмирал, я еще на ужине сказал Свону:

пусть не укладывает чемоданов. Никуда он не поедет. «Почему?» — удивился Свои. «Да потому, что все были на ужине, а адмирал не пришел. Дурной признак!»

— Вы сообразительны! — улыбнулся я.

— Еще бы! Как-никак я много лет проработал в Москве в нашем посольстве, — Ив каком качестве, генерал?

— Советника. У меня в таких делах есть кое-какой опыт.

В этом я не сомневался. Бригадный генерал Файербресс знал свое дело.

Многое в структуре и работе многочисленных звеньев адмиралтейства казалось нам не очень-то привычным. Прежде всего бросалось в глаза обилие гражданских лиц. Например, управление снабжения и продовольствия состояло сплошь из служащих — от директора до последнего клерка.

Нас удивляло, что в управлениях, в частности в управлении кораблестроения и вооружения, можно было встретить отделы, отделения, секции и группы, которые не имели определенного профиля. Скажем, одна группа занималась и паровыми машинами, и проблемами радиолокации.

— Разве нельзя радиолокаторщиков выделить в особую группу? — спрашивали мы.

— Пока не имеет смысла, — отвечали нам. — Паровые машины — пройденный этап, и работы над ними будут сокращаться. Что касается работ по радиолокации, то если они будут приняты флотом и объем заказов увеличится, тогда можно будет подумать о создании самостоятельной группы, а то и отдела.

Какие-то области деятельности адмиралтейства не могли не привлекать своей глубокой продуманностью, опорой на вековой опыт мореплавания, судостроения, подготовки кадров квалифицированных специалистов. Тут сказался практичный, рациональный ум англичан.

Возьмем, например, подготовку офицерских кадров для управленческого аппарата. Согласно правилам прохождения службы офицеры адмиралтейства набираются, как правило, с действующих флотов. Проработав года три в аппарате, они снова назначаются на боевые корабли или в систему береговой службы. Доступ в аппарат сразу же из военно-морского училища практически исключен. Англичане справедливо полагают, что настоящий боевой моряк должен потянуть сначала лямку на корабле.

Бывая у начальников управлений (департаментов), мы обратили внимание, что в приемных нет посетителей. Приемные пусты. Не сразу мы поняли, в чем дело. А все оказалось очень просто.

В адмиралтействе (да и во многих других учреждениях Англии) существует твердый порядок: подчиненный не имеет права приходить к начальнику «утрясать» вопросы. Он может прийти к руководящему лицу только в том случае, если тот его вызовет.

Связь между начальником и подчиненным осуществляется через секретаря. Именно ему подается документ, требующий визы. Ознакомившись с бумагой, секретарь готовит краткую аннотацию и передает все это руководителю департамента. Если тому суть вопроса ясна, то он накладывает резолюцию. Если что-то непонятно — вызывает сотрудника, готовившего документ, и вместе с ним и секретарем решает вопрос.

Руководители адмиралтейства любили повторять, что каждое должностное лицо обязано самостоятельно решать то проблемы, за которые оно несет ответственность. В противном случае ему нечего делать в адмиралтействе. Обращение подчиненного к начальнику с просьбой посоветоваться есть не что иное, как попытка сложить с себя ответственность за порученное дело. Такая система, говорили нам, лишь воспитывает у сотрудников инертность и леность мысли.

В период войны все военные учреждения Англии, в том числе и адмиралтейство, проводили жесткий режим экономии средств и времени. Это касалось даже таких мелочей, как разговор по служебному телефону по личным делам.

Я уже не говорю об экономии транспортных средств. Достаточно сказать, что на все адмиралтейство полагалось лишь две персональные машины: первому лорду адмиралтейства и первому морскому лорду. Остальные руководители управлений имели лишь право вызова дежурной машины.

Экономия во всем была частью обширной программы военных усилий англичан.