На город ложатся снаряды
Перед тем как вылететь 13 августа из Днепропетровска в войска, командующий Южным фронтом генерал армии И. В. Тюленев переговорил по ВЧ с членом Военного совета фронта А. И. Запорожцем о возможности перебазирования штаба фронта в районный центр нашей области — село Покровское.
И. В. Тюленев оценивал обстановку трезво. Как он и предвидел, в ночь на 14 августа гитлеровское командование, используя вновь прибывшие богемские дивизии, начало новое наступление. Фашистские войска форсировали реку Саксагань и ворвались в Желтые Воды...
История и время расставили точки над «и». Теперь совершенно ясно, что судорожная попытка фашистской группы армий «Юг» уничтожить в августе месяце советские войска, сражающиеся на Юго-Западном и Южном фронте, не дать им отойти за Днепр, явилась первым свидетельством краха гитлеровского плана «Барбаросса».
В самом деле, линия фронта к середине августа на трех основных стратегических направлениях в известной [158] степени стабилизировалась. Гитлеровская группа армий «Центр» в районе Смоленска вынуждена была перейти к обороне, группа армий «Север» была остановлена под Ленинградом, а группа армий «Юг» — под Киевом.
Нацистские полчища понесли за два месяца боев на советско-германском фронте колоссальные потери в людях и технике, стали испытывать все возрастающую нужду в немедленном пополнении людскими ресурсами, военной техникой, горючим и даже продовольствием.
Намерение немецко-фашистского командования уже в первые месяцы войны окружить и уничтожить Вооруженные Силы СССР оказалось неосуществимым: людоедские планы гитлеровцев рухнули, разбившись о монолитное единство советских людей, о беспримерное мужество и героизм советских воинов, о решительность советского командования, о несгибаемую волю и мудрое руководство коммунистической партии.
Сопротивление войск Красной Армии усиливалось с каждым днем, советская промышленность, переведенная на военные рельсы, увеличивала выпуск необходимой для фронта продукции, а гитлеровская Германия, потерявшая в боях с Красной Армией сотни тысяч солдат и офицеров, с каждым днем все острее ощущала нехватку стали и железа, алюминия и нефти. В середине августа фашистская Германия вынуждена была сократить производство танков, ограничивать выпуск снарядов, сворачивать программу строительства самолетов, уменьшить количество авианалетов и рейдов кораблей военно-морского флота.
Создавшаяся ситуация породила в верхушке нацистского военного командования смятение и раздоры. Лихорадочно выискивая выход из положения, верховное командование вооруженных сил фашистской Германии ринулось в новую авантюру. Главной задачей до наступления зимы оно объявило уже не взятие Москвы, а захват Крыма, промышленных районов юга нашей страны, лишение нашей промышленности и наших армий кавказской нефти, а также захват Ленинграда. [159]
Это было полным крушением первоначального стратегического плана «уничтожения Советской России».
Начальник генерального штаба вермахта генерал полковник Ф. Гальдер 11 августа в своем дневнике должен был признать: «Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс — Россия... был нами недооценен. Это утверждение можно распространить на все хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и, в особенности, на чисто военные возможности русских».
Однако авантюристическая природа фашизма такова, что признание фактов не приводит его к отрезвлению. Не отрезвело и высшее военное командование фашистской Германии. Оно с тупым упорством, губи тельным для немецкого народа, принялось «проводить в жизнь» новую директиву нацистской верхушки. Уже 13 августа тот же Ф. Гальдер специальным самолетом вылетел из ставки Гитлера в только что захваченную Умань для «личного инструктажа» штаба фельдмаршала фон Клейста. Ныне смысл этого инструктажа секретом не является: Клейста нацеливали на захват Днепропетровска, на стремительный танковый скачок через Днепр, на выход к Донбассу. Фашистское командование рассчитывало, заняв Днепропетровск, завладев его промышленностью и его запасами, «на плечах разбитых войск Красной Армии» устремиться на Харьков, Ворошиловград и Ростов.
Правда, захватить Днепропетровск немецкие генералы верноподданнически обещали своему фашистскому главарю еще в июле. Захват не состоялся по причинам, от фашистского генералитета не зависящим. А тут еще гитлеровское командование внезапно оказалось перед фактом появления на фронте свежих дивизий Резервной армии генерала Чибисова. Противнику пришлось спешно перегруппировывать войска и менять направление главного удара. Теперь враг нацеливался прямо на Днепропетровск.
В эти дни передовые части Резервной армии приняли на себя мощный удар танков и мотопехоты противника, дали врагу смелый бой. Превосходство неприятеля в артиллерии, танках, самолетах было [160] весьма ощутимым, однако ожидаемых результатов оно не принесло: наши бойцы проявили исключительное мужество, дрались за каждый окоп, за каждый бугорок земли, за каждую балочку.
В первых же схватках с гитлеровцами отличилась 8-я танковая дивизия полковника Е. Г. Пушкина, а среди ее подразделений — тяжелый танковый батальон, входивший в состав 15-го танкового полка, командиром которого был майор В. Н. Баскаков{12}.
После войны я встретил В. Н. Баскакова в Москве. Кадровый офицер, он прошел большой и суровый путь по дорогам Великой Отечественной войны.
Героически действовал в боях лейтенант Козак из танкового полка В, Н. Баскакова. Тяжело раненный, он остался вместо заряжающего у пушки своей тридцатьчетверки; вел меткий огонь. Истекающего кровью Козака доставили в медсанбат, где работала медицинской сестрой его жена. Но доставили, увы, только затем, чтобы она сама закрыла глаза мужа-героя...
Очень тяжелый бой выпал на долю 273-й стрелковой дивизии. В нем погиб комдив полковник Калинин. Тело Н. К. Калинина привезли в Днепропетровск и похоронили с воинскими почестями.
Тяжко было видеть мертвого комдива, с которым мы дружески беседовали несколько дней назад...
Мужественно, самоотверженно сражались и другие соединения Резервной армии: 230-я стрелковая дивизия (командир — полковник Г. А. Куталев, комиссар — старший батальонный комиссар П. Ф. Алексеенко), 255-я стрелковая дивизия (командир — полковник И. Т. Замерцев, комиссар — полковой комиссар А. С. Мухортов), 275-я стрелковая дивизия (командир — генерал-майор М. И. Дратвин, комиссар — полковой комиссар Д. М. Осадчий), 26-я кавалерийская дивизия (командир — полковник А. А. Носков, комиссар — полковой комиссар В. В. Орлов), 28-я кавалерийская дивизия (командир — полковник Л. Н. Сакович, комиссар — старший батальонный комиссар И. А. Клешканов) и 12-я танковая дивизия (командир — [161] полковник Ф. Г. Катков, комиссар — полковой комиссар П. С. Жуков).
На помощь Резервной армии подоспел кавалерийский корпус генерала П. А. Белова, в эти дни отступавший по Николаевской области.
На Днепре появились в районе Днепропетровска катера и пароходы Пинской военной флотилии, перед которой командующий фронтом поставил задачу не допустить форсирования Днепра врагом в полосе обороны Резервной армии.
За каждый метр советской земли ненавистный враг платил большой кровью. Фашистская армия теряла солдат и офицеров, танки, артиллерию, транспорт. Весьма показательны признания бывшего начальника генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии генерал-полковника Гальдера. Записи за август месяц в «Военном дневнике» этого матерого милитариста пестрят бесконечными признаниями: «Авиация противника усиленно атакует наши передовые наступающие части в излучине Днепра... Крайне необходимо пополнение... Положение с конским составом плохое. Артиллерия испытывает недостаток в лошадях... Из имеющихся танков в среднем боеспособны 60%. Положение с танками очень напряженное... У Днепропетровска отражена атака 100 танков противника... Серьезные бои завязались в районе западнее Днепропетровска, где противник бросил в бой вновь скомплектованные, но еще не вполне боеспособные дивизии... Часть войск очень перенапряжена... Командование тоже частично переутомлено. Кроме того, оно удручено бесконечностью стоящих перед ним задач...»
Эти замечания Гальдера относятся к гитлеровской группе армий «Юг». Замечания сделаны в то самое время, когда фашистская пропаганда на весь мир трубила о «разгроме большевизма», о скором вступлении вермахта в Москву. Нет, далеко было до Москвы! Война в Советской России оказалась отнюдь не увеселительной прогулкой, которую обещал фюрер своему кровавому воинству, и сражения оказались не вереницей легких побед, а чередой больших потерь и первых смутных тревог за будущее. [162]
Тот же Гальдер признает, что «немецкие войска впервые оказались вынужденными вести бои по всем правилам боевого устава». Но, как видно, и хваленый немецко-фашистский боевой устав не больно-то помогал! Платить за авантюру приходилось сполна уже в первые месяцы войны. Однако и фашистские главари и фашистский генералитет все еще считали, что перед напором их армий не устоит никто. Они присылали на «восточный фронт» все новые и новые соединения и части, перебрасывали танки и артиллерию, лихорадочно гнали «нах остен» эшелоны с боеприпасами. Им удавалось более или менее успешно маневрировать войсками, и они еще продвигались вперед...
13 августа фашисты после ожесточенного боя захватили Пятихатки, откуда попытались немедленно ринуться на Днепродзержинск. 15 августа пал Кривой Рог — центр крупнейшего в стране железорудного бассейна. Шли бои на других направлениях.
Помню, звонит как-то в обком секретарь Солонянского райкома партии Волобуев. Слышимость была ужасная, с великим трудом разобрал:
— Товарищ Грушевой! У меня на проводе начальник железнодорожной станции Незабудино. Эта станция в сорока километрах от поселка Соленого. К Незабудину подходят немецкие танки. Начальник станции приказал взорвать водокачку, а также входные и выходные стрелки.
— Сообщите военным товарищам! Примите меры к немедленному вывозу всего, что осталось! Жгите хлеб! — прокричал я в трубку...
Или еще один разговор. Сколько ни просил телефонную станцию, связь с Марганцем установить не могли. Между тем надо было узнать, успели ли эвакуировать товарищей и архивы, надо было проверить обстановку.
К счастью, вспомнил, что в моем кабинете стоит телефон проводной связи Наркомата черной металлургии СССР. Может быть, по этому телефону удастся дозвониться хотя бы до рудного треста Марганца?
Звоню. В тресте снимают трубку. Спрашиваю, кто у телефона. [163]
— Дежурный. А вы кто?
— Секретарь обкома Грушевой. Телефон горкома почему-то не отвечает. Что там случилось? Что вообще происходит в городе?
Дежурный мгновение медлит, потом скороговоркой сообщает:
— Да ведь в городе немцы, товарищ Грушевой.
— Что?! Немцы?!
— Они, товарищ Грушевой... Вошли... Точно говорю... Наверное, в горкоме никого нет.
— А вы как же?!
— Я... Во-первых, меня не сменили... — дежурный какое-то время помолчал. — А во-вторых... Жинка у меня недавно умерла, товарищ секретарь, пятеро ребятишек на руках... Куда мне с ними... Может, узнать что в горкоме?
— Да как же вы узнаете?
— Тут недалеко! Если повезет — через часок по звоню, товарищ секретарь!
Трестовский телефон зазвонил ровно через час.
— Это я, дежурный!.. Удалось сбегать в горком, товарищ Грушевой! — услышал я задыхающийся голос. — Там никого. Столы и сейфы раскрыты, обрывки бумаг валяются, телефонные провода перерезаны... А немцы уже всюду!
— Спасибо, товарищ! Уходите немедленно, какое теперь дежурство!
— И то, уйду!.. Возвращайтесь с армией, товарищ секретарь! Будем ждать! До свидания!..
— До свидания! Скорее уходите!
Разговор оборвался.
Я подумал, что дежурному вряд ли удалось уйти. Но в 1953 году случайно узнал, что дежурный по рудному тресту Марганца, говоривший со мной по телефону в день вторжения гитлеровцев, жив. После освобождения города его призвали в Действующую армию, в которой он и находился до конца войны...
Понимая сложность и серьезность сложившейся ситуации, наш обком партии приступил к ускоренной эвакуации Днепропетровска, а также других городов и сел, которым угрожало нашествие врага. На восток [164] уходили последние эшелоны с людьми, а вслед за ними — эшелоны с остатками оборудования заводов и фабрик, эшелоны с зерном. Практически к середине августа с правобережья области было вывезено все самое ценное. Теперь надо было в самые сжатые сроки эвакуировать и левобережье. Но заниматься этим предстояло параллельно с выполнением главной задачи — оказанием помощи войскам, которые вели бои на территории области.
Придавая первостепенное значение действенному и бесперебойному руководству, стремясь оградить себя от неожиданностей, связанных с изменением положения линии фронта, мы решили немедленно перебазировать обком, облисполком и другие областные организации в Павлоград, который еще ранее был намечен в качестве, так сказать, запасного командного пункта.
14 августа аппарат обкома и облисполкома был отправлен в Павлоград. Одновременно выехали туда и другие организации. В Днепропетровске остались только оперативные группы обкома, облисполкома, горкома и горрайкомов партии. Каждая группа состояла из нескольких человек, возглавляемых первыми секретарями того или иного партийного органа. Обком постановил, что эти оперативные группы и их руководители не имеют права покидать своих постов, могут отходить лишь с последними воинскими подразделениями.
Это постановление свято соблюдалось всеми партийными работниками области, в том числе и работниками обкома партии, и принесло немалую пользу, ибо советы и конкретная помощь коммунистов-руководителей, знающих свои участки деятельности, знающих ресурсы того или иного района или города, имели важное значение для войсковых командиров.
В нашей области произошел один-единственный случай самовольного оставления работниками одного из районов своих постов. Враг был еще далеко, а они, поддавшись панике, бросили дела и примчались в Днепропетровск. Поступок этот стал предметом особого разбирательства на бюро обкома. Всех виновных исключили из партии за малодушие и дезертирство. [165]
Такая формулировка не казалась нам ни чрезмерно строгой, ни жестокой. Мы были убеждены: не может состоять в партии человек, превыше всего ставящий собственные интересы и собственную судьбу, пренебрегающий партийными решениями и долгом коммуниста.
Между тем нависшая над областью опасность становилась все более грозной. Как уже говорилось, 13 августа фашисты захватили Пятихатки, 15 августа — Кривой Рог. А 17 августа мы узнали, что гитлеровцы уже в Апостолове, Никополе и Марганце.
В разведсводке от 14 августа штаб Южного фронта сообщал, что следует ожидать активных действий противника по захвату переправ через Днепр. Ближайшие три дня подтвердили правильность этого предвидения.
Силы наших войск были напряжены до предела. Все советские воины — и опытные пограничники, и недавние курсанты пехотных и политических училищ, и вчерашние рабочие и колхозники, — все с невиданным упорством и героизмом дрались с вооруженными до зубов танковыми и моторизованными полчищами фашистов. И не только дрались, отстаивая каждый клочок родной земли, но и сами шли в атаки, отбрасывали врага, преследовали его, насколько хватало сил.
Говоря об упорных оборонительных боях на подступах к Днепропетровску, Совинформбюро, в частности, сообщало: «...Советские танкисты под командованием полковника Пушкина разгромили фашистскую мотоколонну из 50 танков и 200 автомашин с пехотой. Вражеские танки были встречены советской артиллерией. В засаде на флангах стояли наши тяжелые танки, готовые к контратаке. Когда немецкая колонна появилась на пристрелянных рубежах, на нее одновременно обрушился огонь артиллерии и орудий тяжелых танков. Несколько фашистских машин загорелось. На вражескую колонну устремились советские тяжелые танки. После первой атаки было разбито 20 легких и средних машин. Два захваченных у гитлеровцев танка бойцы отвели в наш тыл. Ночью группа красноармейцев вернулась на поле боя и взорвала все подбитые фашистские машины. [166]
По данным разведки и показаниям пленных, в боях под городом Д. фашисты потеряли около тысячи солдат убитыми, 99 танков, 100 автомашин, 60 противотанковых орудий, 10 бронемашин, 50 мотоциклов, десятки минометов и пулеметов. Среди захваченных нами трофеев — полный состав четырехорудийной батареи, несколько пушек различных калибров и штабной автобус с документами немецкого танкового полка».
17 августа секретарь обкома по кадрам М. М. Кучмий и Н. И. Сташков, еще остававшиеся в городе, по решению бюро покинули Днепропетровск и выехали в Павлоград. Вместе с ними отбыла последняя большая группа партийных и советских работников области. В самом обкоме осталось только пятнадцать человек, представлявших оперативную группу, в том числе охрана обкома, телефонистки, шоферы. Через день из Днепропетровска выехал в Павлоград штаб ОдВО во главе с генералом И. И. Ивановым.
Город к этим дням заметно опустел. Все реже можно было увидеть людей в гражданской одежде, и все чаще мелькали на улицах фигуры бойцов и командиров из прибывавших к нам воинских частей. К переправам тянулись последние обозы с беженцами, грузовики с ранеными и больными, гурты угоняемого на восток скота. Они часто сбивались возле мостов, по которым торопились на запад грузовики с бойцами и снарядами, повозки с патронами и минами.
Стоило образоваться пробке, как в небе возникал заунывный вой моторов. «Юнкерсы» пикировали на мосты, на. повозки беженцев, на гурты. Рвались бомбы. Дым застилал солнце. Били наши зенитки. Как только «юнкерсов» отгоняли, на мосты вновь устремлялись два встречных потока...
Военные патрули наводили порядок, следили, чтобы не возникали пробки, чтобы в первую очередь пропускались спешившие на фронт подкрепления: колонны пехоты, артиллерийские части, танки.
К той поре было сделано все возможное для вывоза материальных ценностей. Но как ни торопились мы, все спасти от врага было невозможно. Как вывезешь [167] домны, мартеновские печи, корпуса цехов? Как вывезешь необмолоченный хлеб?!
И тогда к домнам, в цехи заводов и предприятий пришли саперы. Под руководством военных инженеров они закладывали мощные фугасы, чтобы взорвать предприятия в случае угрозы захвата их противником.
А над полями поднялся густой, черный дым: пылали скирды и копны, горели валки еще не заскирдованного хлеба.
Нестерпимо было видеть, как взрываются созданные с таким огромным трудом заводы, как горит вызывавший столько добрых надежд хлеб! Но ни заводы наши, ни хлеб наш не должны были достаться оккупантам...
В то время мы очень опасались за судьбу мостов. И поскольку участившиеся бомбежки могли привести к разрушению хотя бы одного из двух имевшихся в городе мостов через Днепр, решено было по просьбе командования Одесского военного округа навести дополнительно два наплавных моста, о которых я упоминал выше. Один пешеходный, выше по течению нашего двухъярусного, а другой — автогужевой, как раз посередине между постоянными мостами. Новые наплавные мосты помогли бы, кроме того, рассредоточить переправлявшиеся через Днепр потоки войск, транспорта и угоняемого скота. Они должны были сыграть важную роль в период боев за Днепропетровск.
Противник вел непрерывную воздушную разведку и, разумеется, проведал о начатых работах. Стремясь помешать строительству мостов, фашисты бросили на Днепр огромное количество авиации и артиллерии...
Трудно приходилось жителям Днепропетровска в те далекие страшные дни.
Фашистские снаряды и бомбы, разрывавшиеся в городе, причиняли не только разрушения, они приносили трагедии во многие семьи. Но люди не впадали в отчаяние, находили в себе силы и мужество, чтобы подавить горе и продолжать работу. Они исправляли повреждения, откапывали из развалин горожан, засыпанных во время взрывов, оказывали помощь раненым... [168]
Не могу не вспомнить о коммунистах и рабочих завода имени К. Либкнехта. С тех пор как началась эвакуация городских правобережных заводов, основным предприятием, работающим на оборону Днепропетровска, стал по решению обкома и военного командования завод имени К. Либкнехта, расположенный на левом берегу Днепра. Сюда мы перебазировали часть оборудования с правобережных заводов. Так, баллонный цех завода имени В. И. Ленина передал либкнехтовцам несколько паровых молотов, что позволило им увеличить выпуск военной продукции.
Эвакуация баллонных цехов имела первостепенное значение, и обком принял необходимые меры для их вывоза. Однако мы учитывали, что каждый лишний день работы баллонных цехов — это многие сотни тонн остро необходимой фронту продукции. Поэтому завод имени К. Либкнехта работал и тогда, когда Днепропетровск стал уже фронтовым городом.
Еще в июле либкнехтовцы освоили производство огнеметов. Помнится, вместе с директором и секретарем парткома я проводил совещание инженерно-технических работников завода, выясняя, можно ли производить на нем огнеметы. Ознакомившись с чертежами, работники ведущего цеха, не колеблясь, ответили: можно! И не подвели. Подлинными энтузиастами проявили себя начальник смены инженер А. А. Шведченко (ныне директор Никопольского южнотрубного завода), инженеры Г. Богданов, Н. Духан, И. Дорохин, мастера Ф. Тутов, М. Озимин, рабочий-стахановец А. Синегин и многие, многие другие товарищи. Буквально через несколько дней коллектив цеха пригласил меня. на испытание первых огнеметов, проводившееся в песчаных кучугурах за колесопрокатным цехом. Проверка подтвердила, что налажен выпуск грозного оружия!
В августе баллонный цех и другие цехи упомянутого выше завода занимались не только огнеметами. Металлисты закончили оборудование бронепоезда, строительство которого было начато еще на заводах имени Петровского и имени В. И. Ленина. Рабочие ремонтно-строительного цеха собирали макеты самолетов для ложных аэродромов, а на водной станции обшивали [169] броней и оборудовали пулеметами и пушками катера Пинской флотилии. Коллектив котельно-сва рочного цеха, по существу, был мобилизован и придан танковой дивизии полковника Е. Г. Пушкина, которая вела тяжелые бои с танковой группой фашистского генерала Клейста. Иногда рабочие цеха заменяли погибших танкистов. Прямо в бой ушли на танках, отремонтированных своими руками, коммунист Павел Косцов, заменивший погибшего механика, и мастер цеха радист Владимир Ощепков.
В десятых числах августа фашистская авиация обнаружила котельно-сварочный цех по скоплению орудий, танков и автомашин, ожидающих ремонта. Самолеты противника стали бомбить цех по нескольку раз в день. Появились убитые и раненые среди рабочих, техников и инженеров. Контузило мастера Д. И. Федоренко и начальника цеха Константина Николаевича Кравченко. Разбило мостовой кран. Однако Кравченко каждое утро докладывал представителям танковой дивизии Пушкина, что отсутствуют на работе только больные. Да и то слово «отсутствуют» не совсем точно отражало положение дел: больные никуда не уходили, они отлеживались тут же, в цехе, и, едва им становилось полегче, снова брались за инструменты.
И вот ушел последний эшелон с людьми и оборудованием. Его сформировал и увел уже под яростным артиллерийским обстрелом диспетчер железнодорожного цеха Николай Фомич Зелененко.
Все реже стали возвращаться на ремонт из боев под Краснопольем танки.
Вот из цеха забрали два последних отремонтированных танка...
Начальник цеха и его товарищи покинули родной завод под минометным и пулеметным обстрелом. Они продолжали сражаться с врагом уже в подполье и в партизанских отрядах. Коммунист Веевник стал заместителем начальника партизанского отряда в Новомосковском лесу, ведал вопросами материально-технического обеспечения. Начальник цеха Константин Николаевич Кравченко вошел в подпольную организацию Новомосковска, работал в группе Алексея Цокуры, [170] действовавшей по заданиям Николая Ивановича Сташкова.
Таковы были либкнехтовцы!..
Хочется отдать должное партийным и советским работникам города, и в первую очередь секретарю горкома партии Н. Г. Манзюку и председателю горсовета Н. А. Щелокову. Ведь руководить эвакуацией предприятий, своевременно ликвидировать последствия артобстрела и бомбежек, мобилизовать население на энергичные работы по расчистке города, а также содействовать войскам удавалось лишь благодаря их самоотверженности и высочайшей дисциплине.
Отлично проявила себя в те дни и днепропетровская милиция, руководимая комиссаром милиции Н. А. Дятловым. Поначалу, как только обстрел города принял методический характер, были случаи мародерства. Однако милиция решительно пресекла их.
В те дни очень остро встал вопрос о нетранспортабельных больных и раненых, размещенных в Днепропетровской областной больнице. Как быть с ними? Ведь враг рядом... Мы вызвали в обком заведующего облздравотделом Л. Г. Лекарева, облвоенкома Н. С. Матвеева, второго секретаря горкома партии Н. Г. Манзюка и председателя горсовета Н. А. Щелокова. Лекарев категорически заявил, что эвакуировать тяжелобольных и тяжелораненых невозможно: не вынесут дороги, погибнут в пути. Что бы ни случилось, их надо оставить в стационаре. Желательно, конечно, принять какие-то меры к продолжению лечения людей, не покидать их на произвол судьбы...
Пришли к единственно возможному решению: оставить в Днепропетровской областной больнице группу врачей, главным образом хирургов, которым и вверить жизнь больных и раненых.
Учитывая, что не исключен временный отход наших войск из Днепропетровска, обком предложил Л. Г. Лекареву подбирать кандидатуры врачей среди лиц пожилого возраста, безусловно преданных партии и Советской власти, но желательно беспартийных. Кандидатуры врачей следовало согласовать с горкомом партии и представить на утверждение обкома. [171]
Заведующий облздравом представил список в тот же день. Изучив список, мы остановились на пятнадцати кандидатах, наиболее отвечавших всем требованиям: опытные хирурги, терапевты и инфекционисты, люди, в основном немолодые, по возрасту или болезни освобожденные от службы в рядах Красной Армии, беспартийные, но уже успевшие доказать, как сильно в них чувство гражданского долга, как велика их любовь к Родине.
Мы решили не связывать врачей, остающихся при больнице, с нашим подпольем, только информировали о них секретаря Днепропетровского подпольного обкома Н. И. Сташкова и секретаря подпольного горкома В. И. Дудусова. Для легализации группы врачей прибегли к такому способу: Л. Г. Лекарев отдал официальное распоряжение за своей подписью главному врачу межрайбольницы Бережному, где говорилось, что такие-то и такие-то товарищи должны быть оставлены в городе «для обслуживания гражданского населения по договоренности с облвоенкоматом».
Мы рассчитывали, что документ этот, если он попадет в руки врагов, оградит героический персонал больницы от подозрений и репрессий: бумага исходит не от партийных органов, подписана руководителем медицинских учреждений и в то же время для любого врача является приказом, не подлежащим обсуждению.
Мы не ошиблись. Распоряжение Л. Г. Лекарева, оказавшись у захватчиков, сослужило хорошую службу, в значительной мере облегчило оставшимся врачам «объяснение» с оккупантами.
В неимоверно трудных условиях пришлось работать медикам, оставленным в Днепропетровске. Едва Красная Армия покинула правобережную часть города, гитлеровское командование потребовало убрать из главного корпуса больницы хирургическое отделение. Срочно убрать! А оставшийся инвентарь фашисты конфисковали или просто сожгли. Средств для перевозки раненых, конечно, гитлеровцы не дали. Даже лошадей запретили использовать. Вот тогда и впряглись врачи в телеги, сами перевезли больных и раненых на новое место. На телегах же вывезли научный архив и музей [172] хирургической клиники, которым руководили в свое время известные профессора А. А. Абражанов, С. К. Соловьев и В. В. Москаленко. К сожалению, архивы других отделений и клиник выручить не удалось: гитлеровцы обнаружили их перевозку, отобрали ценнейший научный материал и сожгли. Сожгли заодно и библиотеку месткома.
Вскоре в городе начались облавы. (Они не миновали больницы.) Фашисты рыскали по корпусам и палатам, пытаясь разыскать коммунистов и комсомольцев, партизан и евреев.
Во время одного из таких бесчинств доцент Чангли-Чайкин и сотрудник бактериологического института Заболотный выразили возмущение варварством фашистских солдат, пытались спасти раненых от издевательств. И Чангли-Чайкин, и Заболотный были тут же зверски убиты.
Оскорблениям и глумлению персонал больницы подвергался постоянно. Но врачи оставались на посту, рядом с больными и ранеными. Профессора Степанов и Корсаков, их ближайшие друзья и товарищи, а также пришедшие в больницу позднее врачи М. Демко, И. Ремисник, Е. Белова, В. Носарь, О. Корецкая, З. Лебедева и Е. Чернявский не только выхаживали пациентов, но и оказывали квалифицированную помощь больным и раненым советским бойцам и командирам, изредка доставляемым из фашистских лагерей для военнопленных. За ходом лечения пленных всегда строго следили инспектора лагерей, требовавшие только поддержать жизнь полумертвых узников, а отнюдь не излечивать их полностью. Рискуя жизнью, персонал больницы вводил инспекторов-фашистов в заблуждение, сообщая о мнимых осложнениях, якобы возникающих у раненых после операций, или о мнимых заразных заболеваниях. Таким образом удалось затянуть и предотвратить возвращение некоторых военнопленных в лагеря, а нескольким военнопленным удалось организовать побег. Так, несмотря на строгую слежку, был вылечен офицер Демидов. С помощью врачей ему удалось покинуть больницу. Случалось, что выздоравливающим военнопленным выдавали документы умерших из числа гражданских лиц, а умерших «зачисляли» [173] в военнопленные. Такие «похороны» означали каждый раз спасение еще одного советского бойца или командира.
В 1943 году в больнице сумели организовать даже специальное отделение для советских воинов. Врачи утаивали от гитлеровской администрации медикаменты, перевязочные материалы, продукты питания, делали все, что могли, стремясь вернуть людей в строй борцов.
Гитлеровцы, видимо, догадывались о патриотической деятельности персонала Днепропетровской больницы. Не исключено, что кто-то доносил. Так или иначе, но некоторых медицинских работников фашисты угнали на каторжный труд в Германию, других пытались арестовать, но они успели вовремя исчезнуть из города. Те врачи, которые оставались в больнице, продолжали свое великое благородное дело.
Я не мог умолчать об их подвиге, хотя несколько и отвлекся...
...В трудные августовские дни в Днепропетровск для оказания нам помощи в эвакуации промышленных предприятий прибыла большая группа представителей наркоматов. В нее входили заместитель наркома черной металлургии С. И. Резников, заместитель наркома электростанций Д. Г. Жимерин, заместитель наркома среднего машиностроения Ю. С. Коган, заместитель наркома химической промышленности И. Ф. Лосбень и ряд руководящих работников других наркоматов.
Эти товарищи неоднократно выезжали на заводы и на различные объекты, где требовалось энергичное вмешательство, оказывали активную помощь в организации вывоза промышленного оборудования.
18 августа в мой кабинет зашел заместитель наркома электростанций Д. Г. Жимерин.
— Мне, Константин Степанович, надо в Запорожье, на Днепрогэс. Беспокоюсь за вывоз оборудования электростанции.
— Как же вы думаете туда добираться? Ведь по правому берегу имеется только одна дорога на Запорожье. А мне известно, что немецкие разведчики и диверсанты уже выскакивают на нее, обстреливают машины и повозки. [174]
— Разве другого пути нет?
— Есть, конечно. Дорога длинней, но зато не рискуете угодить в лапы к гитлеровцам. Поезжайте левым берегом, через Синельниково.
Я стал рассказывать о дороге через Синельниково, как вдруг раздался телефонный звонок. Звонил начальник Днепропетровского речного порта:
— Константин Степанович, вода в Днепре падает!
— Как так «падает»?!
— Резко снизился уровень, вот в чем дело.
Жимерин понял, о чем идет речь, и, волнуясь, придвинулся ближе ко мне.
— Что вы предполагаете? — как можно спокойнее спросил я.
Начальник порта помялся, потом сказал:
— Что-то с Днепровской плотиной...
— Что, по-вашему, случилось? — не скрывая тревоги, спросил Жимерин.
Я не мог ответить на его вопрос.
Жимерин немедленно уехал на Днепрогэс. А я узнал о случившемся в Запорожье только поздно ночью.
Оказалось, гитлеровцам удалось внезапным ударом прорвать оборону наших войск на узком участке фронта. Они бросили в прорыв моторизованные войска, с тем чтобы захватить плотину Днепрогэса и, используя ее как мост, прорваться в Запорожье. Немецкие бронетранспортеры были замечены только в тот момент, когда они уже приближались к плотине...
Слушая рассказ об этом, я вдруг увидел Днепровскую плотину такой, какой увидел ее впервые летом тридцать второго года. Тогда нас, студентов, привезли на экскурсию, показывали нам Днепрострой. Всюду, куда ни глянь, высились горы свежеразрытой земли, белели дощатые мостки, проложенные для тачек, двигались телеги с тесом, камнем и землей. И всюду, всюду под палящим июльским солнцем работали люди: обнаженные до пояса, мускулистые, загорелые, блестящие от пота парни, девчата в подоткнутых юбках, в платках до бровей. Тысячи парней и девчат! С лопатами и кирками, с топорами и носилками, все — в непрерывном движении, окутанные облаками пыли, сквозь [175] которую сверкали в улыбке только зубы. Техники тогда почти не имелось. Во всяком случае, бетон и месили, и утрамбовывали ногами.
Нас водил по плотине прораб одного из участков. Он объяснял технологию работ, по памяти приводил цифры, свидетельствующие о небывалом трудовом подвиге людей. И вдруг остановился:
— Да что я вам эту цифирь да цифирь! Про историю с перемычкой слышали?
Мы не слышали.
Тогда прораб рассказал...
Плотина гидростанции, строительство которой приближалось к завершению, была отгорожена от днепровской воды земляной перемычкой. Не сегодня-завтра строители должны были уложить последние кубометры бетона. Неожиданно случилось непредвиденное — земляную дамбу прорвало. Поначалу через нее сочился слабый ручеек, он-то и начал разрушать дамбу. Плененная вода, ища выход, устремилась к месту наименьшего сопротивления. Произошло это в середине рабочего дня. Первыми обнаружили беду комсомольцы из бригады строителей, работающей вблизи. Пока они добежали до перемычки, стихия уже разбушевалась. Через промоину текла речка, еще не широкая, но быстрая, хлесткая и злобная. Она жадно слизывала землю и щебень, увеличивая пролом. Комсомольцы оцепенели. Лопатами прорыв не ликвидируешь, значит, катастрофа! Поток, снеся дамбу, затопит котлован. Чтобы не допустить этого, потребуются десятки автомашин и подвод камня, земли, цемента, необходим хоть какой-нибудь инструмент. А нет ничего! Ничего, кроме них самих. Кто крикнул «в воду!» — не запомнили, как не могли вспомнить и того, кто первым бросился в реку. А за ним — все ребята и девчата. Так и стояли они, крепко сцепившись руками, наклонясь вперед, сдерживая натиск воды, преграждая ей путь.
— Эй, кто-нибудь! — успел крикнуть бригадир. — Зовите на помощь!
Сигнал тревоги разнесся по всей стройке. Поток бил в живую изгородь камнями, комьями грязи, сводил судорогой напряженные мускулы. Однако ребята и девушки [176] не отступали. Около тридцати невыносимых минут, которые казались вечностью, стояли они, закрывая проран телами. Потом подоспели возы и автомашины с землей, камнями, цементом, с мешками песка. Пробоину засыпали настойчиво, быстро. Прошел час-другой, пока не была ликвидирована беда, и ребята, уже не в состоянии разомкнуть окоченевшие руки, выбрались на берег.
— Вот как, товарищи студенты, строился Днепрогэс, — закончил прораб. — Не забывайте об этом.
Мы не забыли. Я и сейчас помню лицо прораба. Почему-то казалось, что в тот момент, когда немецкие бронетранспортеры мчались к плотине Днепрогэса, тот прораб и те комсомольцы должны были снова встать на пути врага!
В сущности так оно и случилось...
Плотина была подготовлена к взрыву. Но взорвать ее руководители Днепрогэса могли только по специальному приказу. Дожидаться такого приказа в создавшейся ситуации, естественно, было бы неправильным и неоправданным. На раздумья оставались считанные секунды.
Чем грозит прорыв гитлеровцев в Запорожье, прекрасно понимали два военных инженера — подполковник А. Ф. Петровский и военинженер I ранга Б. А. Эпов. Они, не дрогнув, приняли единственно верное решение... Чудовищной силы взрыв разметал один из пролетов знаменитой Днепровской плотины — первенца наших пятилеток. Поднялись в воздух и рухнули в реку сотни тонн бетона и металлоконструкций. Но вместе с обломками рухнули в днепровские волны и немецкие бронетранспортеры. А перед наступавшими фашистскими частями разлилась дикая, стремительная стихия могучей украинской реки.
Решительность двух военных инженеров не позволила противнику с ходу захватить Запорожье. Это дало впоследствии возможность полностью эвакуировать важнейший промышленный район в тыл страны...
Как же сложилась судьба двух замечательных советских офицеров, проявивших исключительное мужество и стойкость в сложной ситуации, когда немецко-фашистские войска прорвались к плотине Днепрогэса? [177]
После взрыва плотины Петровского и Эпова вызвали в Москву для доклада Верховному Главнокомандованию. В дальнейшем подполковник Петровский продолжал службу в Московском военном округе. В 1943 году он получил звание полковника, но вскоре скончался от тяжелой болезни.
Военинженер I ранга Эпов служил в Советской Армии. За большой вклад в совершенствование военно-инженерной техники он был удостоен звания лауреата Государственной премии. В настоящее время инженер-полковник доцент Эпов преподает на военной кафедре в одном из московских институтов...
Гитлеровцы наступали на Днепропетровск сразу по нескольким направлениям.
Фашистская авиация усиленно бомбила город. 19 августа утром мы с Павлом Андреевичем Найденовым, выйдя на балкон обкомовского здания, услышали вдруг странный вибрирующий звук, словно над головой прошелестели невидимые зловещие крылья. Потом оба почувствовали толчок и в ту же минуту увидели, как на Пушкинском проспекте, возле трамвайной остановки, где, к счастью, еще не было людей, взметнулся черный, с огненным основанием султан земли и дыма. Мгновение спустя послышался взрыв, засвистели осколки.
Это разорвался первый снаряд, выпущенный гитлеровцами по Днепропетровску.
С той поры артиллерийский обстрел Днепропетровска принял методический характер и не прекращался до тех пор, пока наши войска не оставили город.
19 августа, когда обстановка осложнилась до последней степени, в город вновь прибыл находившийся в войсках командующий Южным фронтом генерал армии И. В. Тюленев, Вместе с ним приехали Л. И. Брежнев и С. Б. Задионченко.
С этого дня Тюленев, по существу, взял руководство боевыми действиями Резервной армии на себя. [178]