Учимся наступать
С большим трудом поздно ночью отыскал штаб 176-й стрелковой дивизии, расположившийся в небольшом хуторе недалеко от станицы Белая Калитва.
В плохо освещенном помещении школы отыскал командира дивизии. За столом сидел грузный, болезненного вида человек в тулупе — командир дивизии генерал-майор В. Н. Марцинкевич. Доложил о прибытии.
Он медленно поднялся, вышел из-за стола и, пожав мне руку, рассказал, что 176-я стрелковая дивизия пока находится в резерве Южного фронта, принимает пополнение, материальную часть, вооружение. Войска фронта успешно проводят Ростовскую наступательную операцию, предстоит вскоре наступать и 176-й стрелковой дивизии. Поэтому главная задача сейчас — усиленно готовить батальон к наступательным боям.
— Верю, что будете воевать достойно, — сказал мне на прощание комдив.
591-й стрелковый полк, в который я был направлен, под покровом ночи спешно грузился в эшелон на станции Белая Калитва. В вокзальной сутолоке отыскал командира полка подполковника И. А. Рубанюка.
— Иди командуй, руководи погрузкой 2-го батальона, — сказал он, — потом познакомимся поближе!
Голос у подполковника простуженный, уставший. В темноте я даже не разглядел как следует его лицо.
Но вот погрузка закончена, поезд, лязгнув буферами, медленно тронулся в неизвестность. В вагоне при тусклом свете коптилки стал присматриваться к своим спутникам. Вот комиссар батальона Роман Одновол — с ним мы уже познакомились на погрузке. Рядом фельдшер Яков [85] Погребняк. Это «старожилы» батальона. Они рассказали мне, что дивизия начала воевать 22 июня на границе в Молдавии. В боях у села Скуляны с 22 по 26 июня 1941 года массовый героизм проявили воины нашего 2-го батальона.
Особо отличились тогда молодые командиры, только что прибывшие из училищ лейтенанты Г. Г. Дзахава, Д. И. Априданидзе, К. М. Железняк, политруки Н. З. Левашов и П. Ф. Кривенко, бойцы И. Кушнарев, Р. Яковенко и многие другие. Так с первого дня войны без передышки, с тяжелыми боями и отходила дивизия до самого Донбасса. Несла потери, пополнялась. Провела немало успешных боев, и у фашистов к ней особый счет. Несколько раз они сообщали в сводках, что дивизия разгромлена, а она снова сражалась, уничтожала гитлеровцев, контратаковала.
И вот, после кратковременной передышки, снова в бой.
Пока добрались до места назначения, я успел основательно познакомиться с боевым путем дивизии и проникся глубоким уважением к ее славным боевым традициям.
Выгрузившись из эшелона недалеко от Ворошиловграда, полк совершил небольшой марш и 7 декабря с ходу вступил в бой с противником в районе станции Дебальцево. В этом районе соединения 12-й армии генерал-майора К. А. Коротеева, в состав которой вошла наша дивизия, отбили все атаки 17-й армии гитлеровцев и в середине декабря совместно с 6-й армией Юго-Западного фронта начали успешное наступление в районе Лисичанска. Газета нашей армии «Звезда Советов» вышла в те дни с призывом: «Уничтожим армейскую группу генерала Шведлера!»
Утром 12 декабря командир полка подполковник И. А. Рубанюк собрал комбатов у себя на НП. Нашему батальону он поставил задачу: во взаимодействии с бронепоездом овладеть станцией Баржиновка. Правее должен был наступать 3-й батальон 404-го стрелкового полка нашей дивизии; левее, в направлении на село Вергулевка, наносил удар 1-й батальон 591-го полка.
С НП командира полка я отправился на западную окраину села Комиссаровка, где встретился с командиром бронепоезда Героем Советского Союза капитаном И. Измайловым. Быстро согласовали все вопросы взаимодействия. Главное, что, по нашему общему мнению, должно [86] было обеспечить успех боя, — это внезапность огневого удара орудий бронепоезда в сочетании со стремительным броском пехоты.
За несколько часов до начала наступления на НП батальона, оборудованном почти у самого полотна железной дороги, совершенно неожиданно появился командир полка. Чтобы добраться к нам, ему пришлось где перебежками, а где и по-пластунски преодолеть простреливаемое артиллерийско-минометным огнем противника довольно широкое поле.
— Доложите, комбат, решение! — приказал подполковник, не успев даже отдышаться.
Я познакомил его с замыслом боя.
— Хорошо, — сказал Рубанюк, склоняясь над картой. — А где поставите сорокапятки после захвата станции?
Я показал на небольшой курганчик, господствовавший над степью, и добавил:
— Обеспечен круговой обстрел на расстоянии более километра!
— Если вы так поставите пушки, — сказал командир полка с упреком, — противник быстро их обнаружит и первыми же залпами уничтожит. Нет, так нельзя, комбат. Пушки и станковые пулеметы надо беречь. Постарайся укрыть их в кустарнике, за каменными заборами, тщательно замаскируй. Тогда и потерь будет меньше.
Иван Андреевич Рубанюк внес еще некоторые поправки в мое решение и, пожелав успеха, направился в 1-й батальон старшего лейтенанта В. Прусакова.
— Академик по части боя! — восхищенно заметил комиссар Одновол и, улыбаясь, добавил: — А ты, между прочим, тоже толково доложил.
Я только махнул рукой: досадно было за свои ошибки.
— Ну чего переживаешь? — ободрил меня Одновол. — Первый блин комом...
К назначенному времени роты скрытно заняли исходное положение для атаки. Бронепоезд на большой скорости выскочил из укрытия и, не доходя 500–600 метров до станции, открыл артиллерийский огонь прямой наводкой по зданиям, в которых засели фашисты. Огневые точки противника замолчали. Воспользовавшись этим, подразделения [87] вдоль полотна железной дороги вплотную приблизились к станции. Как только бронепоезд прекратил огонь, пехотинцы с криком «ура» бросились в атаку. Гитлеровский гарнизон бежал, а часть солдат вышла нам навстречу с поднятыми руками. Повсюду валялись трупы фашистов. В числе убитых был и командир полка 111-й немецкой пехотной дивизии.
На следующий день, получив свежие газеты, все мы с гордостью прочитали в утренней сводке Совинформбюро:
«Подразделение т. Рубанюка, действующее на одном из участков Южного фронта, рассеяло полк 111-й немецкой пехотной дивизии и завладело станцией Б. На поле боя осталось 429 убитых немецких солдат и офицеров. Наши бойцы захватили 2 орудия, 2 миномета, 50 ящиков мин, 65 ящиков патрон и другие трофеи».
Успешно наступали и наши соседи — батальон старшего лейтенанта В. Прусакова и 3-й батальон 404-го стрелкового полка.
Маленький вроде бы успех, а как он окрылил людей! Захватив станцию, село Вергулевку, подразделения полка устремились вперед, в сторону Калиновки. Когда ротные цепи вышли на открытое поле, перед ними вздыбилась стена разрывов снарядов и мин — враг открыл плотный заградительный огонь. С фронта и с флангов захлебывались длинными очередями пулеметы фашистов. Подавить эти огневые точки было нечем. Для минометных рот лейтенантов И. Брянцева и В. Зеркалева, поддерживающих батальон, такая задача была просто непосильной.
«Борис Петрович» — так мы ласково называли бронепоезд — был далеко и уже не мог вести по врагу прицельный огонь.
Командир полка приказал закрепиться.
Стемнело. Задул холодный, пронизывающий ветер.
— Пойдем в роты, посмотрим, как стрелки окапываются в мерзлом грунте, — предложил комиссар Одновол.
Проверяя расстановку огневых средств на правом фланге, мы встретились с командиром 7-й роты нашего соседа — 404-го стрелкового полка — лейтенантом Овсянниковым. В новенькой ватной куртке, затянутый скрипучими ремнями, с маузером и огромным трофейным биноклем, ротный выглядел щеголевато. [88]
— Нам бы десяток танков, товарищ комбат, да пару дивизионов артиллерии, и гнали бы мы сегодня фашистов до самой Горловки, — сказал лейтенант.
— Потерпи, Николай, будут тебе и танки и самолеты, и будешь гнать фашистов до самого Берлина! — ответил Одновол.
Лейтенанта Н. И. Овсянникова я знал по рассказам комиссара как отважного, грамотного командира роты. Еще в боях под Скулянами его рота за один день уничтожила свыше шестидесяти гитлеровцев и 12 вражеских солдат взяла в плен. Потом, прикрывая отход полка, она нанесла немалый урон фашистам у Фалешты и Рыбницы. Его портрет был помещен на первой странице нашей армейской газеты «Звезда Советов».
Фронтовой судьбе угодно было распорядиться так, что, куда бы она нас ни забрасывала — по госпиталям, на учебу, мы впоследствии вновь оказывались в одной дивизии. До конца войны связывала нас крепкая боевая дружба.
Но вернемся к событиям в Донбассе. 176-я стрелковая дивизия выбила противника еще из нескольких населенных пунктов, однако дальнейшего успеха не имела. Наступление было приостановлено, фронт на нашем участке стабилизировался. А через несколько дней противник ударом с фланга отбросил нас к Комиссаровке, где батальону с трудом удалось закрепиться. Между нами и соседом справа образовался значительный разрыв. Чтобы прикрыть его, я направил на стык усиленный стрелковый взвод. Однако через сутки из-за преступной беспечности и нерасторопности его командира, плохо организовавшего боевое охранение, взвод почти полностью был уничтожен фашистами. Командир взвода тоже погиб.
Мы с комиссаром тяжело переживали происшедшее, чувствуя в этом и свою вину. Кое-кто пытался утешать нас, говорил, что командир взвода должен уметь действовать самостоятельно. Но разве в этом дело? Конечно, виноват командир взвода, но мы его все же недостаточно контролировали.
После этого трагического ЧП я всегда исключительно придирчиво относился к вопросам организации боевого охранения. При посещении подразделений, находившихся в обороне, я и мои помощники в первую очередь проверяли организацию наблюдения за противником, дежурство у огневых средств, организацию отдыха людей, готовность [89] к стрельбе автоматического оружия. Пулеметы и автоматы зимой часто отказывали при стрельбе из-за застывшей густой смазки или засорения песком. Чтобы избежать таких случаев, надо было организовать за ними тщательный и постоянный уход. При обнаружении хотя бы малейших недостатков в боевой службе немедленно принимались меры к их устранению, а виновному делали серьезное внушение. При повторном обнаружении подобных недостатков даже отстраняли от командования.
В течение всей войны я, командуя батальоном, а затем и полком, боролся с пассивностью подчиненных, ибо считал ее злейшим врагом. Командир, проявляющий пассивность, — птица без крыльев. Он не пойдет на оправданный риск, не попытается перехитрить врага. Единственное, на что он способен, — сидеть и ждать, как развернутся события, какие последуют указания свыше. А это зачастую ведет к ненужным жертвам, а то и к трагическим последствиям, как было с нашим взводом.
Кроме активности и смелости нужны командиру оптимизм, умение объективно оценить обстановку. В случае успеха он не должен переоценивать свои силы, а при неудачах — видеть все лишь в черном цвете.
Мне неоднократно приходилось видеть командиров, которые, потеряв в тяжелом бою близких друзей и боевых товарищей, на какое-то время становились безразличными ко всему окружающему.
Во время одной из внезапных контратак в районе Дебальцево фашисты смяли нашу 5-ю стрелковую роту. Она потеряла в получасовом бою больше половины личного состава убитыми и ранеными. Оставшиеся в живых отступили.
Роту вывели в резерв. Я приказал собрать людей в балке, в ближайшем тылу. Надо было побеседовать с ними, вместе разобраться в причинах неудачи, а затем поставить роте новую боевую задачу. К моему огорчению, некоторых бойцов, которых я хорошо помнил, трудно было узнать. Они были мрачными, неохотно отвечали на вопросы.
Красноармеец Федор Савченко всегда отличался живостью ума, острым словцом. При встречах я обычно спрашивал: «Что пишут с Кубани, земляк?» И он весело шутил, как дома по нем сохнут девушки. Но на этот раз разговор не получился. Савченко отвечал односложно, [90] невпопад, криво улыбался и всем своим видом как бы говорил: «Оставьте меня в покое!»
И тут мне пришла в голову мысль, что лучшим средством, которое поможет бойцам обрести веру в свои силы, будут не отдых и «душеспасительные» беседы, а активные действия, возможность отомстить врагу за пережитые минуты позора.
И мы с комиссаром поставили роте боевую задачу: в течение ночи окопаться на недавно отбитой у немцев господствующей высоте и прочно ее удерживать. Мы предвидели, что к утру враг обязательно попытается вернуть эту выгодную позицию.
Командир роты старший лейтенант Абзал Бухтияров сумел заставить людей работать в полную силу. А им как раз это и нужно было. К утру рота хорошо окопалась на высоте и готова была отражать атаки.
Фашисты не заставили себя ждать. И утром, и в полдень, и к исходу дня они лезли на высоту. На ее склонах валялись десятки трупов вражеских солдат. Но 5-я рота выстояла. Лишь после этого боя командиры и красноармейцы роты, или, как их теперь называли, защитники «дьявольской высоты», вновь поверили в себя, повеселели. А Федя Савченко первый встретил меня и комиссара шуткой, когда мы пришли в расположение роты.
С особой теплотой вспоминаю небольшой дружный коллектив штаба батальона. Возглавлял его старший лейтенант Алексей Артеменко — немолодой (в то время ему было под сорок), высокого роста, худой, жилистый, с манерами доброго сельского учителя. Но в бою Артеменко преображался. Интеллигентность уступала место боевому азарту и лихости настоящего солдата.
Артеменко отличался высокой требовательностью, особенно там, где дело касалось подготовки обороны. Он строго следил, чтобы составленный штабом план инженерных работ выполнялся в точности, а оружие всегда было в боевой готовности.
— Пожалел бы ты людей, — сказал ему как-то приятель из штаба полка. А он сощурил глаза, призадумался и ответил:
— Я-то могу пожалеть, а вот фашист не пожалеет. — А затем продолжал: — Может быть, я действительно жесток, [91] требуя от бойцов невозможного, но я считаю, что в этом единственная возможность сделать их настоящими солдатами.
Много ночей провел старший лейтенант Артеменко на передовой, где с ним не раз случались и грустные и веселые истории. Он всегда рассказывал о них с иронией, не щадя при этом ни себя, ни других.
Придя как-то под утро из рот и доложив мне результаты проверки, начальник штаба рассказал, что по пути заблудился и попал в нейтральную зону. Фашисты, услышав шум, осветили поле ракетой.
— Я упал камнем в лужу и потерял очки. А какой я проверяющий без очков, вы сами понимаете. Лежу в грязюке и умоляю: «Посвети, фриц, еще разок, чтобы я очки нашел...»
Все мы — и я, как командир батальона, и комиссар, и начальник штаба делали все возможное, чтобы наши люди воевали злее, лучше, хитрее.
Как правило, для всех нас самая напряженная работа вечером только начиналась. Мы, не подменяя командиров рот, старались вскрыть неполадки и помочь на месте их устранить.
У меня сохранился потрепанный, пожелтевший от времени фронтовой блокнот. Вот запись от 6 января 1942 года:
«Ежедневно, вечером после боя, проверять:1. готовность пулеметов и автоматов к стрельбе;
2. боеприпасы;
3. окапывание;
4. боевую службу (дежурство у пулеметов, наблюдение);
5. сон людей (очередность), обогревание».
Кто бы из нас ни шел в роты — Одновол, Артеменко, адъютант батальона лейтенант Елкин или я, — каждый знал, что он помимо текущих дел обязательно должен проверить все перечисленное.
Зима 1941/42 года запомнилась мне и упорными боями за донецкие поселки Дебальцево, Вергулевка, Комиссаровка. В безлесном краю эти населенные пункты являлись основным и почти единственным укрытием для войск от лютых морозов и непогоды. Строения, за которые мы дрались, представляли собой преимущественно саманные домики и сараи, обнесенные изгородями из бутового камня. Бои шли за каждый такой домик, за каждый [92] забор. Наши подразделения изо всех сил старались выбить фашистов из теплых помещений на мороз, ибо знали, как боятся они русской зимы. Для личного состава батальона эти бои были большой наукой ближнего боя.
В первые же дни выявилось неумение многих командиров управлять подразделениями в ходе уличного боя. В населенных пунктах мы вначале стремились наступать цепью, которую противник поливал огнем из строений. В дальнейшем наши командиры начали создавать штурмовые группы, вооруженные в основном гранатами и автоматами. Подготовили специальных инструкторов, которые обучали бойцов приемам ближнего боя.
И вскоре подразделения батальона овладели тактикой уличных боев. Они смело врывались в здания, захваченные врагом, умело применяя гранаты, орудуя штыками и автоматами.
В нашем батальоне особенно умело применял гранаты красноармеец Павел Галкин — связной командира 5-й роты старшего лейтенанта Абзала Бухтиярова. Как-то рота получила приказ — отбить у врага каменное строение, которое тот превратил в опорный пункт, особенно досаждавший нам огнем. Первый взвод лейтенанта А. Федоренко с ходу ворвался в здание. Однако глинобитный домик, находившийся между каменным зданием и остальными взводами роты, остался в руках у гитлеровцев.
Таким образом, первый взвод оказался, по сути, отрезанным от батальона. Несколько суток с большим трудом, теряя людей, удавалось доставлять по ночам бойцам взвода питание и боеприпасы. Старший лейтенант А. Бухтияров предпринял отчаянную попытку выбить фашистов из домика, но ничего не получилось. Гитлеровцы искусно устроили бойницы и вели из них сильный огонь, забрасывали атакующих гранатами.
И вот тогда командир 5-й роты создал штурмовую группу, командиром которой назначил красноармейца Галкина.
Вместе с комиссаром батальона политруком Романом Одноволом пришли мы на наблюдательный пункт 5-й роты. Красноармеец Галкин доложил, что штурмовая группа готова к действиям. Все бойцы в белых маскировочных халатах, у каждого сумка от противогаза набита гранатами. Во дворе соседнего дома стояло два станковых [93] пулемета, готовых поддержать Галкина, а за каменным забором дежурил расчет 45-мм орудия и минометы.
Дали команду начинать. Сгустились сумерки. К тому же очень кстати разразилась пурга. Группа Галкина незамеченной подползла к глухой стене занятого фашистами дома.
Несколько красноармейцев ползком вдоль глухой стены подобрались к окнам и в один миг забросали врага гранатами.
Воспользовавшись этим, группа захвата ворвалась в домик через проделанный противником лаз в стене и сломанную дверь, расчистив себе путь гранатами и очередями из автоматов.
Через полчаса Галкин и его товарищи были полными хозяевами дома. Во время штурма было убито пять фашистов, а три, оглушенные взрывами, попали в плен.
Много горя и страданий выпало во время этих боев на долю жителей шахтерских поселков, не успевших покинуть насиженные места.
Немало среди них было убитых и раненых. Наши бойцы очень болезненно реагировали на все случаи гибели беззащитного гражданского населения, особенно детей и женщин.
21 января 1942 года 12-я армия вновь начала наступление южнее Славянска. Наша дивизия получила задачу прорвать оборону противника в районе Камышеваха. В течение нескольких суток полки дивизии пытались овладеть позициями врага.
Во время этих боев НП нашего батальона находился на насыпи железной дороги неподалеку от Камышевахи. Перед очередной атакой к нам прибыл командир дивизии Владимир Николаевич Марцинкевич. Мне он тогда показался совершенно больным человеком: осунувшийся, бледный, генерал с трудом поднялся на насыпь. Втиснувшись в маленький окопчик, потребовал бинокль.
— Посмотрю поближе, как вы воюете, — хрипловатым баском сказал Марцинкевич.
После жиденького артиллерийского налета по переднему краю противника 591-й полк вместе со своим соседом 404-м полком поднялся в атаку. С нашего НП отлично были видны цепи обоих полков. [94]
— Дружно ребята пошли! — с воодушевлением произнес комдив.
Противник молчал. Вот уже до его окопов остались считанные десятки метров. Смолкла наша артиллерия. Пехота бежит вперед, но я чувствую, что наступают зловещие минуты, которые пережил здесь в Донбассе не один раз.
Внезапно со стороны противника в небо взвились три красные ракеты. И сразу же на наши цепи обрушился огонь десятков батарей, сотен пулеметов и автоматов врага.
Досталось и нам. На НП батальона появились убитые, застонали раненые. По насыпи и по брустверу нашего окопчика защелкали пулеметные очереди.
— Комбат, откуда бьет пулемет? — с раздражением спросил генерал.
Показываю черную точку амбразуры в 500–600 метрах от нас.
По этому дзоту тут же, по приказу комдива, открыло огонь стоящее рядом 45-мм орудие. Но что оно могло сделать дзоту — ведь там перекрытия в несколько накатов железнодорожных шпал. Еще четыре амбразуры показал я генералу в полосе наступления батальона.
Для того чтобы разрушить подобные сооружения, на прямую наводку необходимо ставить артиллерию калибра 122 мм и более. Но ее в полку не было.
Вскоре из-за ближних холмов появилось несколько танков противника. Наши пехотинцы начали отходить назад. Атака сорвалась.
Генерал поднялся из окопа еще более осунувшийся и, прощаясь, сказал:
— Передайте начальнику штаба дивизии капитану Стерину, чтобы отдал приказ полкам — атаки прекратить.
В этот день погиб любимец батальона командир 4-й роты молоденький лейтенант Николай Старых. Эту утрату все мы тяжело переживали.
Несколько позже мы узнали, что на опыте боев под Москвой Ставка Верховного Главнокомандования Директивным письмом от 10 января 1942 года резко осудила недооценку артиллерийского огня, и в частности те случаи, когда пехоту бросали в наступление без достаточной артиллерийской подготовки. В Директивном письме требовалось надежно обеспечивать наступление артиллерией [95] — и не только артподготовкой, но и мощной артподдержкой в ходе всего наступления.
Да, январское наступление 12-й армии успеха не имело.
Но было у нас и много удачных боев. На всю жизнь запомнилось мне 30 января 1942 года. Утром вызвал меня к телефону командир полка и приказал: «Любой ценой взять высоту!» Ответив обычное «Ясно!», я положил трубку.
В тот день батальон получил пополнение из сибиряков — свыше двухсот человек. Экипировка и внешний вид бойцов были необычными — короткие полушубки, ватные брюки, валенки. В большинстве кряжистые, здоровенные мужики с бородами. Почти у каждого висел на поясе большой нож-тесак в кожаных ножнах.
В балке на окраине села Новозвановка построили прибывшее пополнение, организованно сведенное в две роты. Рассказал им вкратце о боевых традициях полка и батальона, затем командирам рот поставил боевую задачу — овладеть высотой внезапным ночным штурмом. Тут же (из балки немного просматривалась высота) показал, куда какая рота должна наступать.
Мороз тем временем крепчал. Вечером, по дороге в роты, комиссар говорил:
— Хорошо бы выкурить фрицев из обжитых мест в степь, на мороз. Пускай там попляшут...
Каждый боец получил перед атакой по 3–4 ручные гранаты, но многие требовали еще, и я отдал распоряжение выдать по несколько лимонок дополнительно.
После того как подготовка к бою была закончена, мы с комиссаром расположились поужинать. Вдруг в хатенку зашел адъютант батальона лейтенант Елкин и доложил, что меня снова просят к себе вновь прибывшие бойцы.
В чем дело? Вышел из хаты. Вижу, во дворе толпятся десятка два сибиряков, оживленно галдят. Старшина роты прикрикнул — сразу замолчали.
Как же я обрадовался, когда сибиряки начали по очереди задавать мне вопросы, касающиеся боя. Их волновало, как поступить: взять высоту и окапываться или гнать фашиста за «железку» (железную дорогу)? Кому и куда сдавать пленных и т. д. [96]
После этой беседы я вернулся в хату и, не удержавшись, пошел в пляс.
— Что с тобой? — удивленно уставился на меня комиссар, который знал, как я обеспокоен за исход ночного штурма. Я рассказал ему о состоявшейся беседе и заявил, что высота ночью обязательно будет нашей. Предложил даже часик вздремнуть, так как ночь будет бессонная, погоним фашистов за железную дорогу, в степь, на мороз.
Но тут, как всегда внезапно, в нашей хате появился командир полка вместе с комиссаром В. Н. Ротгайзером и начальниками почти всех служб полка: санитарной, продовольственной, вещевой.
Иван Андреевич Рубанюк считал необходимым перед боем повидаться с командирами батальонов, побывать в ротах, поговорить с бойцами.
— Идите в роты и проверьте, как люди одеты, накормлены, обеспечены перевязочными материалами, — приказал он своим спутникам.
Надо сказать, что такие проверки были весьма полезны. До начала наступления удалось устранить многие недостатки.
Когда все вернулись из подразделений, Рубанюк выслушал доклады начальников служб, а затем обратился ко мне:
— Старший лейтенант Горб, доложите, как вы подготовились к наступлению!
Я подробно изложил план ночной атаки. По моей просьбе командир полка придал батальону полковую 76-мм батарею лейтенанта Кащука. А уходя, сказал нам:
— Молодцы, поработали неплохо!
Эта похвала окрылила нас, хотелось трудиться еще лучше.
Как только начальство ушло, Одновол толкнул меня в бок и, улыбаясь, заметил:
— Оказывается, нас не только ругают...
И вот час атаки настал. По моему сигналу, без единого выстрела роты покинули окраину села Новозвановка и устремились к высоте.
С минуту мы еще различали темные фигуры бойцов и командиров, но вскоре цепь скрылась в белой мгле. [97]
И почти сразу же послышались частые взрывы гранат, а затем и громкое «ура!».
— Почему они не стреляют? — удивился Одновол.
И словно в ответ на его вопрос, раздались короткие очереди из автоматов. Затем над заснеженным полем повисло несколько осветительных ракет.
Доложив по телефону начальнику штаба полка о том, что бой идет уже на высоте, приказал тянуть связь вперед. Чтобы не потерять управления огнем минометной роты, решил перемещать ее огневые позиции в непосредственной близости от штаба батальона. Через 30 минут все мы были уже на высоте.
Атака была настолько внезапной, что многие фашисты, застигнутые врасплох, бежали из теплых блиндажей в поле, не успев даже надеть шинелей. Двоих раздетых унтеров бойцы поймали в поле и привели на командный пункт. Пленные подтвердили, что «бородатые казаки» — так они называли сибиряков — свалились как снег на голову.
В результате ночной атаки мы взяли в плен десять и уничтожили свыше сотни вражеских солдат. Была захвачена минометная батарея, два орудия и несколько пулеметов. Остаток ночи прошел в хлопотах по закреплению высоты.
Да, ночные внезапные атаки были весьма эффективны. И мы все чаще стали к ним прибегать.
А мне в том ночном штурме не повезло — был контужен и некоторое время пролежал в медсанбате. А когда подлечился, вновь возвратился в свой батальон.
Наша дивизия в Донбассе не действовала на направлении главного удара. Но даже бои местного значения, которые мы вели с целью сковать силы врага, были исключительно тяжелыми и кровопролитными. Враг в то время был еще очень силен.
Вскоре активные боевые действия на нашем участке фронта прекратились. В марте генерал Марцинкевич совсем разболелся, и полковник И. А. Рубанюк (ему было присвоено это звание) временно вступил в командование дивизией. Наш полк принял майор А. А. Донец, который уже знаком читателю по боям в окружении. И хотя мы с ним были и земляки и старые знакомые, никаких поблажек он мне не давал. [98]
В один из мартовских дней командир полка получил письмо от жены, эвакуированной в Узбекистан. Из этого письма я узнал, что туда же эвакуирована и моя семья. Настроение сразу поднялось.
Получил повышение и комиссар батальона старший политрук Роман Одновол. Он был душой нашего боевого коллектива, мы любили и уважали этого человека большой души, смелого и мудрого политработника.
Комиссар никогда не отличался бесшабашной удалью. Но когда требовала обстановка, он брал в руки автомат и просто, без рисовки шел в атаку впереди всех, не кланяясь пулям, но и не рискуя зря. Встретит на пути стену разрушенного дома — остановится за ней, осмотрится, даст одну-две очереди — и бегом вперед. Знал, что на него смотрят красноармейцы, на него равняются.
Однажды в районе поселка Горское нам удалось на вьюжном рассвете сбить боевое охранение противника и продвинуться к основным позициям врага. Но тут вьюга внезапно прекратилась. Быстро светало, и наши роты оказались перед траншеями противника на открытом поле. Враг обрушил на нас море огня. Особенно губительным был для нас фланговый огонь двух пулеметов из железнодорожной будки. Нельзя было даже поднять голову.
Лежали с комиссаром на снегу и видели, как санитар тянет в тыл на салазках раненого. Длинная очередь из будки — убиты и тот и другой. На снегу все больше неподвижных серых точек — убитые, тяжело раненные.
Сколько ни били мы по будке из минометов и пулеметов — все без толку. Стены крепкие, каменные. Что же делать дальше?
В резерве у нас был взвод лейтенанта А. Федоренко. Поставили ему задачу: под прикрытием дымовой завесы и минометно-пулеметного огня блокировать будку и уничтожить засевших там гитлеровцев.
Взвод быстро вышел на исходный рубеж. Подожгли дымовые шашки, а ветер совсем прекратился, и дым поднялся вверх. Не прошло и десяти минут, как погиб лейтенант Федоренко. Пулеметные очереди из будки полоснули и по нашему импровизированному командному пункту, сразив двух связистов.
Комиссар заскрипел зубами от горя и злости:
— Эти подлецы, командир, к вечеру перестреляют весь батальон! [99]
Одновол рывком сбросил шинель, поверх ватника надел сумку от противогаза, запихнул туда полдюжины гранат и бросил на ходу:
— Больше по будке огня!
Вслед за комиссаром я отправил свой последний резерв — связных и ординарцев — людей обстрелянных и надежных.
Больше часа взвод, возглавляемый теперь комиссаром, штурмовал опоясанную со всех сторон глубокими траншеями проклятую будку и уничтожил засевших там гитлеровцев.
После боя возле будки мы насчитали двенадцать трупов фашистов. Четыре вражеских солдата сдались в плен. Среди трофеев было три пулемета.
В этой схватке Одновол был контужен разорвавшейся в полуметре от его головы гранатой. Осколки исцарапали каску, мы нашли на ней несколько глубоких вмятин.
По этому случаю комиссар пошутил:
— Вот теперь я точно знаю, что означает выражение «за полшага от смерти»...
Наш боевой комиссар Роман Одновол был назначен на должность секретаря дивизионной партийной комиссии. Мы гордились этим назначением. Именно такие люди, как Одновол, и были там нужны — принципиальные и честные.
Прощаясь, он сказал мне:
— Все у тебя, Максим, есть — ненависть к фашистам, молодость, отвага. Надо бы только малость подучиться...
И вскоре после его отъезда пришел приказ: старший лейтенант Горб направляется на ускоренный курс академии имени М. В. Фрунзе... [100]