У Невской Дубровки
Трудный марш. — Бои за плацдарм. — Невский пятачок. — 118-й отдельный танковый батальон. — Дерзкие вылазки. — Герои и подвиги. — Памятная переправа.В начале декабря наш батальон должен был частью сил сосредоточиться в Невской Дубровке. Этот марш предстояло совершить десятью легкими танками БТ-7. Задача не из легких. Во-первых, моторы давно уже выработали межремонтный срок, то и дело отказывало электрооборудование. Во-вторых, экипажи уже несколько месяцев находились на минимальном войсковом пайке, установленном для вторых эшелонов. От постоянного недоедания некоторые члены экипажей настолько ослабли, что не могли выполнять свои обязанности. Штаб фронта дал специальное разрешение выдавать механикам-водителям продукты питания по норме, установленной для войск первого эшелона.
К маршу подготовились быстро. Танковую роту на марше возглавлял капитан И. М. Мазур. На меня, как его заместителя, возложили организацию технического замыкания и обслуживание танков на марше. Для экономии горючего половина танков буксировалась.
Двое суток мы преодолевали 75 километров. Остановки делались часто: двигатели быстро перегревались, уставали экипажи, особенно механики-водители, хотя они поочередно подменяли друг друга. Некоторых солдат пришлось еще в пути отправить в госпиталь: сказалось голодание и перенапряжение.
Нам указали район сосредоточения в Большой Роще у бывшего бумажного комбината, что в трехстах метрах от берега Невы. Со стороны 8-й ГЭС и Арбузове противник методично вел обстрел наших войск.
Всего за одну лишь ночь танки были зарыты в землю, замаскированы. К утру вернулся комбат майор Тимофеев из штаба Невской оперативной группы. Он сообщил, [50] что батальону приказано прибывшие танки держать в боевой готовности, а подбитые на плацдарме по левому берегу Невы эвакуировать и направлять на ремонт на заводы Ленинграда.
Начали с разведки так называемого невского пятачка, чтобы определить, сколько, где, в каком состоянии и каким способом можно эвакуировать танки.
В разведку можно было пойти только ночью, так как фашисты непрерывно вели артиллерийско-минометный и пулеметный огонь у Большой Рощи, по берегам Невы и на самом пятачке.
В первую же ночь из пяти человек, посланных в разведку, не вернулись трое. Они подорвались на мине уже на обратном пути, при переходе через Неву. Терять столько людей без боя было недопустимо. Приступили к более глубокому изучению местности, расположения своих войск и противника, определению способов преодоления Невы, наиболее подходящего времени. И потерь стало меньше. Излазили вдоль и поперек весь пятачок. Познакомились с солдатами и офицерами. Старожилами считались те, кто пробыл здесь всего несколько дней. Встречались и такие, в том числе и танкисты, которые могли поведать о первых героических боях на этом крохотном клочке земли.
На крутом берегу Невы, у бывшего бумажного комбината, проходили наши передовые окопы. Здесь начиналась переправа. Отсюда на левый берег Невы, на Арбузове к 8-й ГЭС и в глубь пятачка уходили боевые друзья. Шли под огнем, то пригибаясь, то вперебежку, то ползком. Полуголодные, испытавшие на себе блокаду, они шли с горячим сердцем и твердой верой в победу. Шли зимой по разбитому льду Невы. Весной и летом плыли на плотах и самодельных лодках.
Из уст в уста передавались рассказы о подвигах воинов истребительного батальона капитана Мотохи, который в сентябре 1941 года не пропустил здесь фашистов, рвавшихся к Ленинграду. Мы, новички, с благоговением и гордостью слушали рассказ о том, как ночью под сильным огнем переправлялись на левый берег передовые подразделения 115-й стрелковой дивизии, за ними — батальон старшего лейтенанта Дубика, правее — батальон политрука А. М. Черного, слева высаживалась морская пехота. К рассвету завершили переправу и вступили на землю пятачка солдаты 638-го стрелкового полка. Этот полк под [51] командованием полковника А. Е. Калашникова совместно с частью сил 576-го полка и батальоном морской пехоты отбил несколько атак гитлеровцев. Небольшой клочок земли в районе Московской Дубровки остался в руках советских солдат. Бои не прекращались несколько суток. За солдатами 115-й стрелковой дивизии на плацдарм последовательно вводились 265, 10, 20, 86 и 168-я стрелковые дивизии, 4-я отдельная бригада морской пехоты. Командовал войсками Невской оперативной группы в эти тяжелые дни генерал В. Ф. Коньков.
В этих кровопролитных боях за плацдарм отличились и танкисты. Для них трудности усложнялись переправой через Неву. Когда река еще не замерзла, танки переправлялись по понтонам под огнем противника. Потери были большие, однако несколько боевых машин 123-й танковой бригады переправились на пятачок. В резерве командования фронта, в коркинском лесу около Колтушей, находилась остальная техника 123-й и 124-й танковых бригад. Попытка навести мост через Неву ни к чему не привела. Но и противнику не удалось сбросить нашу пехоту, усиленную танками, с невского пятачка.
Обстановка на пятачке к январю 1942 года несколько улучшилась. Со стороны Волхова к невскому плацдарму пробивались войска 54-й армии, угрожая группировке противника, вышедшей к Ладожскому озеру. 55-я армия провела успешные бои за Красный Бор у Колпино. Чувствительны были удары наших войск и на тихвинском направлении.
Все это ослабило внимание врага к пятачку. Атаки на время прекратились.
В этих относительно благоприятных условиях личный состав нашего 48-го танкового батальона попытался эвакуировать с пятачка подбитые танки.
Много ночей провел на пятачке в боевых порядках пехоты сам командир батальона майор Тимофеев. С риском для жизни он буквально прощупал каждую траншею, воронку, прикидывая возможные способы эвакуации танков. Комбат убедился, что своими силами мы не много сумеем сделать, и потому обратился за помощью к саперам и морякам. Вскоре саперы наморозили на льду хорошие переправы. Моряки раздобыли тросы и полиспасты. [52]
Уже в январе удалось буквально из-под носа врага вытащить шесть танков КВ. Все они находились на нейтральной полосе. Поэтому попасть к ним было сложно. Где по траншеям, где ползком пробирались ремонтники до танков. Делали передышку, а затем, рискуя жизнью, проникали внутрь машины через аварийные люки, а если они были закрыты — то через люки механика-водителя или командира. И уже на месте определяли степень повреждения.
Как-то я, старший сержант Ставницкий и сержант Васечкин ночью добрались до безжизненного танка. Люк механика-водителя был открыт, и Ставницкий без труда проник внутрь танка, открыл аварийный люк в днище. Мы с Васечкиным расчистили проход между катками, чтобы перетащить баллоны со сжатым воздухом для запуска двигателя, которые мы на санках-волокушах доставили из батальона. Противник, видимо, нас заметил. Открыл огонь. Переждали немного. Вроде стихло. Я занялся двигателем, а товарищи — разбитой гусеницей. Примерно через час выяснилось, что ходовая часть по всем признакам в порядке и можно попытаться завести двигатель. Конечно, шансов на успех было мало. Двигатель давно не работал, давления в баллонах явно не хватало, чтобы провернуть коленчатый вал. Решил подогреть баллоны. Отвернул трубку питания, смочил ветошь, зажег ее. От дыма и копоти чуть не задохнулись, но баллоны подогрели. Попробовал завести двигатель — ничего не получилось. Двигатель «чихнул» пару раз и смолк. Однако «чих» выдал нас. Фашисты почуяли неладное и открыли огонь по танку.
Мы легли на днище. От попаданий снарядов танк сотрясался, но броня выдерживала. Я еще раз попытался завести двигатель, открыв сразу оба баллона. Удача! Я тут же включил скорость. Танк дернулся, а двигатель, еще не разогретый, заглох. Снова попытка — опять удача! Включаю задний ход — идет. «Газку, газку!» — кричат товарищи. Жму на педаль — танк пошел быстрее. Радость необычайная, только преждевременная. После очередного разрыва вражеского снаряда танк встряхнуло, оп развернулся и замер.
Переждали, пока стих огонь. Посовещались и решили возвращаться. Однако аварийный люк полностью открыть не удалось: что-то мешало. Выбираться же через основные [53] люки было нельзя — уже светало и гитлеровцы всех бы перестреляли.
Весь день просидели в танке. Окоченели так, что с трудом вышли из танка, а как добрались до своих — и не помню. Фельдшер только ахнул: у нас были сильно обморожены пальцы ног. Медицина и молодость сделали свое дело: через неделю мы снова приступили к эвакуации, теперь уже по новому методу — с применением тросов и полиспастов. Большим мастером в этом оказался капитан-лейтенант Захаров. Он лично обучал танкистов, как устраивать тросовые связи пятачка с правым берегом и эвакуировать танки.
Эвакуация выглядела так. На правом берегу находился исправный танк-буксир. От него тянулся трос через Неву, который проходил несколько полиспастов на необходимых поворотах и крепился к поврежденному танку. Тягач трогался, и на виду у всех танк двигался по пятачку, через Неву и на правый берег, где его подхватывали другие тягачи и прятали в Большую Рощу.
Не всегда, конечно, проходило так гладко. Отдельные танки приходилось эвакуировать в течение нескольких ночей. Рвались тросы, танкисты несли потери от сплошного огня, но танки все же уходили на правый берег. К февралю перетащили девять KB, которые можно было после ремонта снова поставить в строй.
Наш 48-й танковый батальон вновь претерпел изменения. За счет его личного состава, находящегося в Невской Дубровке, был сформирован 118-й отдельный танковый батальон. На него (кроме обычных боевых задач) возложили эвакуацию поврежденных танков, находившихся на пятачке.
И. Ф. Тимофеева — опытного, боевого командира — отозвали на Большую землю и назначили с повышением. Долго мы ничего не слышали о нем — фронтовые дороги развели нас далеко. Уже после войны узнал, что полковник Тимофеев, командовал танковыми частями, дошел до Берлина. А встретились лишь спустя тридцать лет, случайно, хотя и искали друг друга все эти годы, не подозревая, что живем и работаем почти рядом.
Командиром батальона после Тимофеева стал его заместитель майор С. Ф. Семеркин. Прибыл новый комиссар [54] — майор В. С. Колибердин. Меня назначили заместителем командира батальона по технической части.
Конечно, танковый батальон — это такое небольшое подразделение, в котором своих ремонтно-эвакуационных средств почти не было. Только в отдельном батальоне имелась одна ремонтная летучка типа «А», да и то без токарного оборудования. Все это вынуждало инженерно-технический состав батальона и рот, входящих в его состав, опираться в работе главным образом на механиков-водителей, офицеров-танкистов, воинов, знающих материальную часть танка. Разумеется, хотелось бы иметь в своем распоряжении специальные ремонтные средства. С другой стороны, нельзя такие малые подразделения обременять громоздкими ремонтными тылами. И это было понятно каждому из нас.
Для облегчения своей работы инженерно-технический состав подразделений искал, находил и использовал различные мастерские, агрегаты, материалы, которые были брошены и не имели своих хозяев. Так было и здесь, в Невской Дубровке. В разрушенном бумажном комбинате мы разыскали различные приспособления, станки, проволоку, жесть и многое другое, что использовалось для ремонта боевых машин. Кое-что из переносного оборудования и материалов привозили из Ленинграда. Поэтому уже в феврале 1942 года мы смогли соорудить небольшие мастерские, аккумуляторную, создать склад горючего и запасы необходимых технических средств и оборудования.
Но с кадрами было тяжелее. Квалифицированных специалистов у меня было мало. Вообще штат небольшой, всего несколько человек: аккумуляторщик, он же шофер, рядовой И. К. Письменников, заведующий техническим складом, а затем механик-водитель младший сержант Н. Е. Колодий, заведующий складом горючего сержант В. П. Федулов, ремонтники старший сержант А. Т. Ставницкий, младший сержант И. М. Комаров и сержант В. А. Васечкин и завделопроизводством сержант А. И. Кулинкович. Моим помощником по ремонту и снабжению был техник-лейтенант Р. М. Оганесов. Вот и весь аппарат технической части 118-го отдельного танкового батальона. В ротах же у заместителей командиров по тех-части вовсе никого не было.
Сама обстановка вынуждала нас проявлять инициативу, находить такие пути, которые позволяли бы справляться [55] с большим объемом работ. Все делали сообща, распределяли между собой задачи, исходя из их сложности, а также взаимных возможностей. Расскажу о некоторых, наиболее запомнившихся мне эпизодах этой совместной работы.
Я уже отмечал, что в батальоне была создана вполне сносная материально-техническая база. Причем следует заметить, что такое «капитальное» устройство в этом районе диктовалось обстановкой. Командование и весь личный состав 118-го батальона поняли, что здесь придется находиться столько, сколько потребуется для достижения победы на этом участке фронта. Кроме того, находясь, по существу, в первом эшелоне, мы должны были выполнять двуединую задачу: активно обороняться и продолжать работу по эвакуации, ремонту танков и укомплектованию ими батальона.
Все это заставило и меня, как ответственного за инженерно-техническую часть, устраиваться как следует и надолго.
Вначале занялись аккумуляторной. И вот почему. На северном берегу в районе расположения батальона аккумуляторы находились только в дежурных танках. Чтобы сохранить и не разморозить аккумуляторы на остальных танках, мы их снимали и держали в теплом помещении — специально построенной для этого землянке. Когда же начали проверять аккумуляторы, то в некоторых из них обнаружили сильную сульфатацию. Необходим ремонт, а новых пластин, кислоты и дистиллированной воды не было. Не было также и зарядного агрегата.
Прошло больше недели, пока все удалось найти: что на складах невской оперативной группы, а что в Ленинграде, на заводах. Другое, не менее важное дело — научить людей ремонтировать аккумуляторы и подзаряжать их. С техником-лейтенантом Оганесовым это мы взяли на себя. Вскоре ремонт и зарядку аккумуляторов начал самостоятельно выполнять вначале рядовой Письменников, а затем и младший сержант Комаров. В дальнейшем Комаров так наспециализировался, что сам «гнал» дистиллированную воду и перебирал аккумуляторы. Для перегонки воды в дистиллят он сконструировал даже аппарат. Это помогло в течение месяца значительно улучшить состояние аккумуляторного парка. Мне было приятно, что [56] кое-кто из техников нашего соседа — 86-го отдельного танкового батальона — приходил перенимать опыт.
Удалось, хотя и не без трудностей, оборудовать в землянках две мастерские: моторосборочную и слесарную. Затем по приказу командира батальона они были расширены и дооборудованы с таким расчетом, чтобы в них проводить занятия с экипажами по ремонту и обслуживанию танков. Это особенно было важно в связи с постоянным обновлением личного состава. Потери батальон нес немалые.
К слову скажу, что в каждой роте создавались огневые классы и ленинские комнаты (разумеется, в землянках). И это было очень правильно. Возвращаясь из боевого охранения или после выполнения задачи но эвакуации, воины шли в теплую землянку, где могли отдохнуть, позаниматься, поговорить по душам.
Поговорить было о чем! Ведь враг стоял у стен Ленинграда... И само сознание этого факта было горше и смертельной опасности боев, и холода, и голода. Конечно, после доклада И. В. Сталина о 24-й годовщине Великого Октября, его речи на Красной площади 7 ноября 1941 года многое стало яснее, понятнее. Менее мучительными стали вопросы: почему так началась война, как мы могли допустить фашистов столь далеко? Легче стало дышать после вести о разгроме немцев под Москвой. Мы радовались: «Наконец-то!» И надеялись, что теперь война покатится вспять... Но здесь, под Ленинградом, по-прежнему было очень тяжело. Силы людей находились буквально на пределе. И хороший, душевный разговор подчас был не менее важен, чем хлеб или боеприпасы.
Думаю, мы все это понимали. В наших импровизированных ленкомнатах часто бывали и комбат, и комиссар, и другие офицеры батальона. Лейтмотив всех этих встреч и бесед был один: выстоять, чтобы победить! Наше дело правое, враг будет разбит! А постоянную, вроде бы неброскую, ни в каких планах не зафиксированную политико-воспитательную работу с личным составом вели коммунисты и комсомольцы, агитаторы, подкреплявшие свои слова личным примером в боевых делах, крепившие в солдатских сердцах веру в победу.
Вспоминается немолодой солдат (ему тогда, видимо, было уже за сорок), которого все уважительно называли по имени-отчеству — Иван Ильич — за его рассудительность, [57] за то, что умел он просто, по-житейски говорить о самых сложных вопросах, в том числе и политических. Он в своих беседах с молодыми товарищами любил повторять: «Главное, дружки, помнить свое Отечество...» Причем считал это понятие более высоким и патриотичным, чем «Родина».
— Родина, она, считай, у каждого есть. А вот Отечество, — Иван Ильич многозначительно подымал палец, — это — бери выше. Это уже большая политика... Война-то наша против фашистов как называется? — обращался он к своим оппонентам. — Отечественная! Вот и подумай... Надо всегда разбираться, кто за что воюет. Немец вроде бы тоже имеет родину. А воюет не за нее, а за своих буржуев. Потому и нет у него Отечества... Оболванили его, сделали захватчиком, убийцей...
В принципе правильно говорил солдат. И умел он просто, естественно протянуть нить от таких высоких понятий, как «Родина-мать», «Отечество», «воинский долг», к делам повседневным, к конкретным боевым задачам солдат батальона.
Не помню сейчас, был ли Иван Ильич партийным, назначали ли его штатным агитатором. Но лучшего беседчика, агитатора в полном смысле этого слова я тогда не встречал.
... В ночь на 7 января 1942 года уходил в боевое охранение взвод лейтенанта Н. А. Опрышко. С ним были командиры орудий замполитрука И. И. Саблин, сержант II. М. Шлемин, башенные стрелки младший сержант М. И. Скиба, сержанты Н. С. Семенов и Н. В. Хаптагаев. Вместе с ними уходила и техническая группа заместителя командира роты по техчасти старшего техника-лейтенанта А. Я. Кумаченко в составе четырех механиков-водителей старшин М. 3. Бордзиловского, М. С. Сальникова, Н. А. Белова, К. П. Андреева и ремонтника сержанта В. А. Васечкина.
Взвод взял с собой снаряженные диски для танковых пулеметов, четыре ящика танковых боеприпасов, продовольствие на сутки, подзаряженные аккумуляторы, инструмент и необходимые запасные части для ремонта танков.
С наступлением темноты танкисты, одетые в маскхалаты, цепочкой, соблюдая дистанцию между собой, подошли [58] к Неве. Здесь необходимо отметить, что смена боевого охранения — самая опасная операция. И потери самые большие мы несли именно при смене боевого охранения. Ведь приходилось добираться до танков и траншей по голому месту, на виду у противника. Гитлеровцы знали о смене боевого охранения и, как мы ни пытались изменить время смены, обнаруживали советских воинов. Чтобы избежать потерь, перебирались на пятачок с величайшей осторожностью.
У берега реки все залегли. На санки-волокуши, на которых лежал груз, набросали снег и потянули их за, собой. Делали это пары, расположенные друг от друга па 20-30 метров. Причем перемещались пары по очереди в строгом порядке.
Подтянувшись к берегу, лейтенант Н. А. Опрышко условленным сигналом связался с постом на другом берегу. С той стороны мигнуло. Значит, с пятачка никто не возвращается и нашей группе можно выходить на лед Невы.
Также организованно, в шахматном порядке преодолевалась река. Минуту-две ползти, минуту-две лежать. Этот ритм поддерживался автоматически, по количеству вдохов. На часы, конечно, никто не смотрел. Ритм выработался на горьком опыте. Попытались как-то быстрее преодолеть Неву, забыли о маскировке и понесли большие потери.
Почти час преодолевалась Нева по льду, хотя ширина ее была около 350-400 метров! Но и это еще не все. Надо выбраться на берег, преодолеть еще 600-1000 метров, чтобы добраться до позиций танков.
И так почти каждый день в течение многих месяцев. Какое мужество, стойкость, волю нужно было иметь, чтобы в таких неимоверно трудных условиях спокойно и до конца выполнять свой солдатский долг!
На общее моральное состояние влияло и то, что вместе с бойцами всегда находились офицеры, партийные и комсомольские работники. В нашем батальоне было твердо заведено, что независимо от занимаемой должности и кроме выполнения других задач каждый офицер обязан периодически бывать на «том берегу». В боевое охранение ходили командир батальона и комиссар Колибердин, офицеры штаба, все командиры роты и их заместители. Мне, например, довелось несколько раз ходить в боевое охранение [59] с политруком роты старшим лейтенантом В. П. Ворониным.
Установленный порядок совместного несения боевой службы сближал рядовых и командиров, сплачивал коллектив. У нас не возникало вопроса о тяжести и легкости службы для какой-то категории военнослужащих. Для всех она была одинаково сложной и ответственной.
Непосредственно на пятачке бывало по-разному. Случались ночи и дни спокойные, когда все ограничивалось наблюдением. Однако чаще всего обстановка была накаленной до предела, и боевое дежурство продолжалось по нескольку суток. Кстати, в тот раз лейтенант Н. А. Опрышко со своей группой не выходил из танков четверо суток. А на пятые с частью людей пошел в рукопашную схватку, чтобы помочь пехоте восстановить положение, отбить траншею, в которую ворвался противник. Самого ранило, пятерых убило. Лишь на шестые сутки он был сменен старшим лейтенантом А. В. Галкиным.
Водили смены на пятачок капитаны В. Т. Волошин, Н. И. Лобанов, М. Д. Кононов, старший лейтенант Б. С. Тарасенко, воентехник 2 ранга И. К. Лаптев, лейтенант С. П. Таран и другие.
Каждый из них был по-своему смел, дерзок и геройски выполнял поставленную задачу.
Лейтенант Н. А. Опрышко настолько изучил местность, бывая в боевом охранении, что, когда ему пришлось впоследствии наступать, он мог бы с закрытыми глазами идти на противника. А желание быстрее разгромить противника настолько было огромным, что он, будучи уже смертельно раненным, все просил двигаться только вперед и быстрее, быстрее...
Старшего лейтенанта А. В. Галкина мы называли «наш добрый усач» за добродушную улыбку и черные как смоль усы. Он делил все пополам с экипажем: и хлеб, и соль, и обязанности башенного, механика-водителя, радиста. Он все умел. Подчиненные его любили, смело шли за ним. И когда Галкина ранило, его вынесли на руках и переправили на северный берег Невы. После выздоровления он был назначен начальником штаба батальона вместо капитана Н. И. Лобанова, убывшего на повышение.
С капитаном Лобановым было жаль расставаться. По возрасту он был старше нас и по опыту выше. Дело свое знал так, что казалось, он родился штабным работником. [60]
Таким запомнился капитан Н. И. Лобанов, начальник штаба сначала 48-го, а затем 118-го танкового батальона.
Капитан М. Д. Кононов по характеру неразговорчивый и дотошный человек. Сначала сам проверит, продумает, поставит себя на место подчиненного, а уже потом ставит задачу. Таким он остался и когда стал командовать батальоном. О его умении вести бой, личной смелости мы не раз читали во фронтовой газете. И особенно порадовались, когда узнали, что ему присвоено звание Героя Советского Союза.
Это случилось в Польше в январе 1945 года. Шли упорные, кровопролитные бои на магнушевском плацдарме. 220-я танковая бригада, в которой Михаил Дмитриевич командовал 1-м танковым батальоном, имела задачу прорвать оборону противника и с ходу форсировать реку Пилиус. При подходе к реке батальон Кононова был контратакован превосходящими силами противника. Несмотря на очень трудную обстановку, Михаил Дмитриевич спокойно и хладнокровно руководил боем. Он принял решение огнем с места нанести фашистам удар, а затем стремительной атакой завершить их разгром. Благодаря мастерству комбата и мужеству его танкистов противник, понеся большие потери, отошел. Бригада прорвалась к реке, с ходу форсировала ее и удерживала переправу до подхода главных сил.
За умелое и мужественное руководство боем при прорыве обороны противника, форсирование реки и захват станции Сквернице, являвшейся базой снабжения врага на этом направлении, М. Д. Кононову и было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.
Навсегда мне запомнился и старший лейтенант В. П. Воронин, заместитель командира роты по политической части, которого подчиненные называли «наш комиссар». Отзывчивый, принципиальный офицер. За любого заступится, если тот прав, каждому поможет. И на чистую воду выведет того, кто хоть мало-мальски покривит душой. К себе, как и ко всем, был требователен. В боевое охранение ходил добровольно, хотя мог оставаться на северном берегу.
С воентехником 2 ранга И. К. Лаптевым, начальником боевого питания и моим боевым другом, на пятачок всегда ходили вместе. Не перечесть, сколько он сам отремонтировал, пушек и пулеметов под огнем противника. Мы с [61] ним все делили пополам: и опасности, и радости. Оба мечтали после войны написать книгу о танкистах. Но не дожил он до победы.
Лейтенант С. П. Таран — человек редкого спокойствия и хладнокровия. Какая бы ни была обстановка, с его лица не сходила улыбка. Его, казалось, ничуть не беспокоит огонь противника. И даже тогда, когда подожгли его танк, Таран стрелял из пушки до последней возможности.
В батальоне все люди были мужественными и отважными. Но и среди них некоторые выделялись своей смелостью. В число таких входил и старший лейтенант Л. С. Кацман. Особенно его морально-боевые качества проявились в последнем бою, когда он повел свой танк прямо на орудие противника, раздавил его, однако вторая вражеская пушка остановила героя.
Нельзя не сказать доброго слова и об офицерах-специалистах: военфельдшере Хаджи Мурате Анна Ших, старшем лейтенанте интендантской службы А. А. Чистове, технике-лейтенанте К. Ф. Сохань.
Хаджи Мурат Анна Ших был маленького роста, но он лично сам вытащил с поля боя на палатке и па волокушах десятки раненых людей, спас им жизнь. Еще большему количеству людей он оказал своевременную медицинскую помощь. «И как только в нем находились силы и мужество?» — удивлялись мы. Он всегда появлялся в нужный момент, не считаясь с опасностью, приходил на помощь всем, кто в этом нуждался. Кстати, это он, по существу, спас жизнь военинженеру 3 ранга Г. М. Белову, заместителю командира соседнего танкового полка по техчасти. Того самого полка, где я получал танки в первую неделю войны. Полк из военного городка убыл тогда в Алакуртти, а потом пришел в Невскую Дубровку. Танки этого полка стояли теперь также на пятачке, и мы объединенными усилиями эвакуировали подбитые машины на правый берег. Белов ремонтировал танк под огнем противника и был ранен. Спас его Хаджи Мурат. Забегая вперед, скажу, что Хаджи Мурат прошел всю войну и вернулся домой живым и здоровым.
Заместителя командира батальона по тылу старшего лейтенанта А. А. Чистова любили как доброго хозяйственника и боевого командира. С дополнительной махоркой он приходил на боевое дежурство и раздавал ее бойцам. [62] Где ее брал — никто не знал. Много изобретательности проявлял в приготовлении «витаминного чая», в том числе из хвои. А сколько раз он сам возглавлял группу подносчиков пищи на пятачок! Он постоянно заботился, чтобы пища доставлялась воинам своевременно и в полном объеме. А это было очень важно. Хотя мы и получали фронтовой паек, однако жили впроголодь.
Обо всех не рассказать. Вот еще один бой, подробности которого мне напомнил подполковник запаса Н. С. Семенов, бывший сержант нашего батальона, с которым мы встретились в Москве в 1971 году.
В ночь на 23 февраля около двух десятков гитлеровских автоматчиков попытались захватить танк KB №5212, находившийся против рощи Фигурная, в 20-25 метрах от их окопов. В танке дежурили сержант Н. С. Семенов и младший сержант А. М. Еропкин. Воспользовавшись разбушевавшейся пургой, фашисты подползли к танку и пытались поджечь его гранатами.
Поскольку танк горел ранее, и все, что воспламенялось, уже сгорело, то из этой затеи ничего не получилось. Советские танкисты решили не подавать признаков жизни. Фашисты осмелели, подошли ближе, даже кричали «Иван, капут!», «Иван, капут!». Тогда сержант Семенов внезапно открыл огонь из лобового пулемета, а младший сержант А. М. Еропкин через люк башни бросил несколько гранат.
Наши пехотинцы также открыли огонь, чтобы отогнать фашистов от танка. Мало кто из вражеских солдат сумел спастись. Так что сюрприза у них не получилось.
В памяти остался механик-водитель старшина И. К. Репкин, который не расставался со своим танком. Когда танк подбивали, он сам его эвакуировал, участвовал в ремонте и снова отправлялся на боевое дежурство.
Механик-водитель сержант И. П. Аверкин, комсорг роты, неунывающий весельчак, «баянист па все клавиши», как мы его прозвали, сам вызвался переправляться па отремонтированном танке через Неву в составе взвода старшего лейтенанта Т. Г. Шмаряна. Свой любимый баян пристроил за сиденьем. При проверке я спросил, зачем он берет с собой баян, который будет только мешать. Аверкин ответил:
— На пятачке много наших солдат, и музыка, песня там пригодятся. [63]
Но не удалось сыграть Аверкину на пятачке. Этот танк с ходу вступил в бой, был подбит, и ушел из жизни наш отважный сержант.
По приказу комбата я обеспечивал выход четырех танков на пятачок. Под покровом ночи танки удалось переправить, как говорится, в целости и сохранности. Я ушел с первым. Противник сильно обстреливал переправу. Экипажи находились в танках, а я с саперами на берегу встречал каждый танк, чтобы показывать, куда ему двигаться. Потери несли в основном саперы, которым некуда было скрыться.
Несмотря ни на что, четыре танка переправились и с рассветом вместе с пехотой пошли в атаку, с ходу ворвались в первую траншею противника. Танк старшего лейтенанта Т. Г. Шмарина сумел даже углубиться несколько в оборону врага. Однако его успех не могли поддержать остальные: три танка были подбиты, отстала пехота. Вскоре загорелся и танк старшего лейтенанта Т. Г. Шмарина. Из башни выскочил командир, пробежал немного и упал. Я кинулся к нему, оттащил в траншею. Шмарина контузило. Он держался за голову и что-то непонятное говорил. А танк пылал как факел.
Об этой переправе рассказывает также автор книги «От Невы до Эльбы» генерал С. Н. Борщев. В описании есть неточности, и мне хотелось бы внести ясность относительно этого эпизода.
Генерал Борщев был тогда начальником штаба соседней 168-й дивизии. Он видел переправу этих четырех танков, и кто-то ему сказал, что с боевыми машинами был и я в качестве командира взвода. Это не так. Командиром взвода был старший лейтенант Т. Г. Шмарин, который в этом бою получил контузию и легкое ранение. Погиб же он геройски в другом бою.
Тогда же, после переправы взвода Шмарина и боя, в котором все его четыре танка были подбиты, события развивались следующим образом. К нам в траншею спрыгнули три танкиста из взвода лейтенанта Опрышко. Пока оказывали помощь Шмарину, противник усилил огонь, и мы оказались отрезанными от своих.
Дважды гитлеровцы предпринимали атаку в центре пятачка, но откатывались назад, встретив организованное сопротивление наших пехотинцев. Тогда противник попытался наступать на флангах вдоль берега. [64]
К этому моменту через Неву переправилось несколько танков под командованием старшего лейтенанта А. В. Галкина. На них и наткнулся противник. Галкин находился в невыгодном положении. Не так-то просто было развернуться на узкой, прибрежной полоске. Однако танкисты справились с задачей и отогнали противника. Правда, при совершении маневра два танка все же «нырнули» чуть ли не по башню — видимо, попали в прибрежные ямы или воронки от снарядов.
За это время я подобрался к подбитому танку лейтенанта М. А. Фролова. Сам лейтенант и механик-водитель были тяжело ранены. Вскоре к нам подполз капитан И. М. Мазур, раненный в ногу. Комбинезон на нем обгорел. Экипаж, как он доложил, погиб полностью.
Положение было критическим. К счастью, группа наших пехотинцев продвинулась вперед и закрепилась. Бой вроде стих. Но разобраться что к чему было невозможно. Что-то надо было предпринимать. Через аварийный люк я вылез из танка и увидел рядом нашего автоматчика. Подполз к нему, спросил, из какого он подразделения.
— Красновец, — ответил он (это, означало, что он из дивизии генерала Краснова).
Прилег возле него в воронке. Автоматчик чуть посторонился, чтобы мне лучше устроиться. Разговорились. Оказалось, что он почти земляк, из-под Киева. Сердце защемило. Вспомнились родители, родная деревня, Украина... Подумалось и о том, что там пока хозяйничают фашисты...
Солдат разоткровенничался.
— Вот гад фашист, куда добрался, — сказал он. — Погибнешь, и родные не узнают даже где. А за что погибну-то? — спрашивал как бы сам себя солдат, хотя вроде и обращался ко мне. — Виноват-то он же, фашист, а но я, — продолжал рассуждать солдат. — Это он должен погибнуть. Он к нам пришел, а не мы к нему. Вот и обидно получается. Виноватый, а убивает невиноватых. Это несправедливо. Вот я и считаю, что нужно больше их, фашистов, убивать. Так я говорю или нет?
— Очень даже так, — подтвердил я.
— Ну а раз так, то будем держаться вместе. Авось и не убьют нас, — сказал солдат.
Засвистела мина, грохнул рядом взрыв. Мой сосед ойкнул, схватился за ногу. Я пригнулся над ним. Вторая [65] мина разорвалась в стороне. Солдат подтянул к себе ногу, залитую кровью. Я снял свой ремень, перетянул им ногу, потом достал из его противогазной сумки полотенце и накрепко перевязал рану. Солдат молча переносил боль. Потом устроился поудобнее, изготовил автомат к стрельбе. Медицинской сестры здесь, конечно, не было. Предложил солдату отползти под танк. Он наотрез отказался. Так мы пролежали до темноты.
Вечером ко мне подполз старший лейтенант Шмарин и сообщил, что комбат майор Семеркин вызывает к себе.
Майор рассказал, что на берегу ни одного «живого» танка не осталось. Гитлеровцы на нашем участке кое-где вышли к берегу Невы. Танкистам в ночь приказано вернуться на свой берег, взять остальные три танка, которые были еще в ремонте и без экипажей, а с рассветом вместе с пехотой отбить у врага захваченный участок пятачка. Однако приказ был выполнен чуть позже. В течение следующего дня шла артиллерийская и пулеметная дуэль. Только в ночь на вторые сутки удалось выбить прорвавшуюся группу фашистов и восстановить положение.