Тысячный

Не хватило у фашистов пороха потопить наши корабли и подводные лодки в районе передовых военно-морских баз. Тогда, собрав остатки пикирующих «юнкерсов», 1-й воздушный флот 7 мая произвел налет на «пахарей моря», траливших минные поля в Нарвском заливе. Но, потеряв в бою с истребителями 1-й гвардейской дивизии более двадцати самолетов, отказался от массированных дневных налетов. Немцы стали [448] охотиться за тральщиками в одиночку и мелкими группами в ночное время.

Нам же третья военная весна, не в пример прежним, далась легче. Прошли времена, когда ленинградские белые ночи выматывали нас до предела. Теперь в каждой эскадрилье было по четыре-пять летчиков, полностью подготовленных для ночных действий. Да и командные пункты полков, пункты наведения истребителей хорошо освоили радиолокацию и средства связи. Перехват ночных пиратов стал регулярным и точным. Все объекты флота и войск в восточной части Финского залива и на юге, до Нарвского рубежа, были надежно прикрыты.

А весна всегда остается весной. И на маленьком, обычно пустынном острове Сескари шумели птичьи базары, а на строительстве аэродрома то и дело слышался девичий смех, певучие голоса. Здесь трудилось женское аэродромно-строительное подразделение, переведенное с острова Лавенсари. Многие молодые гвардейцы вновь встретили старых сердечных знакомых: волжанок, рязанок и тамбовочек. Они уже не кутались в полушубки и ватники, не прятали лица в шапки-ушанки, торопясь убежать греться в палаточный лагерь, развернутый в сосновом лесу. Принимали гостей и грозные зенитчицы. Посмотришь, как они веселятся, лихо отплясывают в свободный час под старый патефон, и забудешь, что идет война.

Прибыла с матерью наивная хохотушка Бианочка, а через сутки в летной столовой к голосу Клавы Голубевой прибавился веселый щебет неутомимого Рыжика — Танечки.

Такое соседство на острове, заросшем лесами, заставило меня, замполита, секретарей партийной и комсомольской организаций вспомнить прошлые весны, когда Виктора Голубева и Клаву Волкову — работницу летной столовой — пришлось благословить прямо у боевого самолета, потому что откладывать их брак было уже нельзя: Клава ждала ребенка. Это, так сказать, счастливое семейное сочетание фронтовой пары.

Конечно, жизнь есть жизнь, но в наших условиях пустить третью весну на самотек было опасно. Пришлось проводить комсомольские собрания на темы, не имевшие, казалось бы, никакого отношения к боеготовности и боеспособности полка: «Дружба и мимолетная любовь», «Береги честь смолоду» и т. д., приглашать на личные беседы не только молодежь, но отцов семейств: своего заместителя по летной части, который с прилетом Рыжика повеселел, как воробей на первом припеке, инженера по вооружению, адъютанта эскадрильи и некоторых других, у которых зимние отношения к «грозным» зенитчицам и трудолюбивым строительницам значительно потеплели. [449]

— На чем строится ваша дружба с Валей? — спросил я Бычкова, только что получившего звание старшего лейтенанта.

Он покраснел, однако ответил не задумываясь:

— На доверии, товарищ командир. Вы за Валю не беспокойтесь, ее из полка отправлять не придется... А как кончится война, если, конечно, останусь жив, обязательно поженимся, даю слово гвардейца.

— Ну что же, верю тебе... На доверии, стало быть... У вас что, дипломатические встречи или серьезное чувство? А как же у нее с Селютиным?!

Я чувствовал, выдержка начинает мне изменять. В конце концов, эти весенние настроения могли сказаться на моральном состоянии полка. Я знал, что и у лейтенанта Селютина завязывалась дружба с Валей. Не хватало еще ссор и ревности между такими испытанными летчиками. Да, конечно, война любви не помеха, но это уже слишком. Поистине стихийное бедствие, вот уж не думал, что придется столкнуться с подобными проблемами.

Кажется, он понял мои опасения. На вспыхнувшем простоватом лице его страдальчески вздернутые брови казались приклеенными.

— Что было, то было, — произнес он твердо, не поднимая глаз. — Я насчет своей персоны не обольщаюсь, не отбивал я ее. Просто слепое увлечение сменяется требовательностью, не девочка же она! А у Селютина ничего серьезного не было. — И торопливо добавил, почувствовав мое удивление: — Это не мои, ее слова. Вот так.

— Ну-ну...

— И она честно сказала обо всем Селютину. Он понял.

— Хорошо, если понял.

Что-то мне расхотелось продолжать нравоучительную беседу.

— Будем надеяться, пригласишь на свадьбу, если доживем.

— Непременно доживем, товарищ командир полка! Бычков и в самом деле был человек серьезный, на него я

надеялся. А вот со Столярским было сложнее. Отец его, генерал, настоятельно просил о переводе сына на курсы усовершенствования, пока время позволяет. А у него с Бианкой роман. Вернется ли он с курсов к нам — это еще бабушка надвое сказала, а девчонка одна останется. Если все рушить, зачем же связывать себя? Кому этот карточный домик нужен? Должна же быть ответственность у парня! Все это я выложил Столярскому напрямик.

— Отец меня под крыло хочет взять, — хмуро ответил Кира. — Напишите ему прямо: из полка я уходить не собираюсь, учиться успею после войны. Я тоже ему написал. [450]

— А про девчонку?

— Если хотите знать, зачем на остров прилетела Бианка, то отвечу прямо: любим мы друг друга, но ей всего шестнадцать лет. Может, она еще сто раз передумает, знаете, как это у них бывает. А пока мы просто дружим. Видимся часто, ходим, болтаем, школу вспоминаем, кто какие книги прочел, что понравилось. Вот и все. Во всяком случае, первый ее не брошу, твердо вам говорю. Это вас заботит?!

Я даже опешил от такого напора.

— Меня заботит ваше будущее. Я хочу видеть своих летчиков порядочными людьми.

— Ну так пишите, что вы во мне не ошиблись!

— А что мать?..

— И мать то же говорит: вернемся после войны в Таллин, там посмотрим.

Слушая Столярского, я постепенно успокаивался и за него и за девчонку.

— Хорошо, Кира, договорились. Сегодня же, — пообещал я ему, — напишу Станиславу Эдуардовичу. И все ему объясню. А сейчас ступай в эскадрилью, через час полетим на фоторазведку.

Командиры и замполиты полков и дивизий, офицеры и генералы штаба заполнили небольшой зал заседаний. Причина сбора пока не была известна. Но командиры полков, от которых в течение двух недель по два-три раза в сутки вылетали группы на фото — и визуальную разведку противника в район Карельского перешейка и Выборга, догадывались, о чем пойдет речь.

Схемы и карты в рулонах лежали на длинном столе. Потом их стали развешивать на штативы и прямо на стены.

Первым с обзором военно-политической обстановки выступил начальник штаба генерал-майор авиации А. М. Шугинин. Он говорил о разгроме сильных стратегических группировок немецких войск под Ленинградом и Новгородом, на Правобережной Украине и в Крыму, создавшем благоприятные условия для нанесения новых сокрушительных ударов по врагу. Гитлеровское командование занялось вопросами стратегической обороны на Восточном фронте, в котором северо-западному направлению придается большая роль.

— Группа армий «Север» и белофинны, — сказал генерал, — намерены сорвать наступление наших войск, удержать районы Южной Карелии, Карельский перешеек и Советскую Прибалтику, с тем чтобы, угрожая Ленинграду с севера, прикрыть подступы к Восточной Пруссии, сохранить господство на Балтике [451] и удержать под своим влиянием страны Скандинавии, прежде всего буржуазную Финляндию.

Нас подробно ознакомили с картами и схемами, на которых были показаны не только численность, дислокация и оперативное построение финских и немецких войск, но и расположение трех мощных, сильно разветвленных оборонительных полос на Карельском перешейке. Общая глубина их доходила до 120 километров, а северная крепость — город Выборг — имела, кроме того, два мощных оборонительных пояса — внешний и внутренний, — подготовленных к длительной самостоятельной круговой обороне. Там же располагалась немецкая танковая дивизия «Лагус».

На оборону «Карельского вала» противник возлагал большие надежды. Он был уверен в полной его неприступности. Однако, как покажут последующие события, эта оценка оказалась ошибочной.

В конце совещания командующий авиацией флота генерал-полковник М. И. Самохин сказал о задачах, связанных с подготовкой и участием дивизий в операции фронта по разгрому группировки войск севернее Ленинграда, указал на необходимость полной скрытности наших действий.

Постепенно вырисовывались предстоящие действия 1-й гвардейской авиадивизии — перевозка войск на Карельский перешеек в подготовительный период и в ходе наступления, прикрытие боевых действий на северном побережье Финского залива и особенно высадки морских десантов. При этом мы должны были поддерживать завоеванное превосходство в Нарвском районе и западнее острова Лавенсари, где продолжалось усиленное траление водных районов и фарватеров.

Подготовка к Выборгской операции проходила в полку под лозунгом: «Нанесем смертельный удар Гитлеру и его холопам, обеспечим безопасность славного города Ленина». Каждый летчик, техник и авиаспециалист повышал свою готовность к предстоящим боям.

В первых числах июня, когда до начала операции оставались считанные дни, вновь увеличилась активность немецких летчиков в районе Нарвского залива. Возросли морские перевозки между Таллином и военно-морской базой Котка, портом Хамина, увеличились отряды корабельных дозоров в средней части Финского залива и бухте Кунда. Чем это было вызвано, мы в полку не знали, но боевую нагрузку испытали на себе. Снова завязались бои над группами наших тральщиков, были перехвачены и сбиты два новых типа высотных разведчиков ФВ-198, с виду похожих на Ю-88, но имевших большие скорость и потолок. На нашем участке они появились впервые. [452]

Пришлось вновь использовать зимний метод борьбы: дежурство трех хорошо подготовленных пар и подъем наперехват по первому сигналу локаторов.

Утром 7 июня локаторы обнаружили в 150 километрах западнее острова Лавенсари три воздушные групповые цели. Они быстро приближались, следуя на высоте около шести тысяч метров. В это время на прикрытии тральщиков находилась шестерка Ла-5 3-го ГИАП. Передовой пункт управления дивизии, переведенный на Лавенсари, поднял дополнительно по два звена от каждого полка, направив их в район кораблей. Через несколько минут наши истребители обнаружили три восьмерки ФВ-190. В бой вступать они не торопились. «Фокке-вульфы» дважды пытались оттянуть наши самолеты от тральщиков. А когда восьмерка Цыганова угрожающе набрала в стороне высоту, немцы резко отвернули на запад и скрылись.

Не успел смениться наш патруль, как противник повторил свой прием. Пришлось вновь поднять усиление. И опять, не приняв боя, противник отошел на запад, продолжая кружить на большой высоте, и мы были вынуждены держать над кораблями лишние две эскадрильи.

За два тревожных подъема в двух полках мы значительно разрядили свои силы, которые в новый вылет могли подготовиться не раньше чем через 45–50 минут. Вот только теперь стал понятен замысел врага. Он уже летел двумя большими группами с усиленным прикрытием в сторону тралящих кораблей. По наблюдению локаторов и постов с кораблей в налете принимали участие пятьдесят бомбардировщиков и около сорока истребителей. С нашей стороны в воздухе оказалось сорок четыре Ла-5. И вновь, как и 6 мая, завязался бой одновременно в двух местах: над тральщиками и у острова Лавенсари.

Разобраться в этой жестокой схватке, где свои, а где вражеские самолеты, было очень трудно. Скоротечность и маневренность были таковы, что взять управление боем кому-либо из старших командиров просто не .было возможности. Успех боя решали зоркость, сообразительность и отвага летчиков, взаимовыручка, умение командиров звеньев. Ведь драться приходилось одновременно с вражескими истребителями и бомбардировщиками, которые действовали с большим упорством. И все же отвага и мастерство гвардейцев определили ход событий уже в самом начале боя. Горят и падают сбитые «юнкерсы». А тут подоспели еще три наших звена, успевшие первыми заправиться горючим. Теперь перевес явно был на нашей стороне, фашистам досталось. В голубом небе полыхнули [453] белые купола — это прыгали их пилоты и воздушные стрелки и один наш — с Ла-5. Некоторые уже достигли воды и плавали, покачиваясь на волнах залива.

Четыре тральщика, правда, были повреждены, но и немцы потеряли восемь бомбардировщиков и шесть истребителей. Наши потери в обоих полках составили три летчика и четыре самолета. В нашем полку погиб лейтенант Виктор Карманов.

В разгаре воздушного боя радиостанция подслушивания, настроенная на волну фашистских самолетов, перехватила переговор экипажей «юнкерсов» с береговым командным пунктом и другим неизвестным самолетом. «Юнкерсы» передавали номера квадратов, где плавают сбитые летчики. А когда летчики полка заходили на посадку, КП полка получил сообщение от командира дивизиона тральщиков: «Северо-западнее десять — двенадцать километров наблюдаю на воде гидросамолет, над ним летают шесть ФВ-190». Стало ясно — немцы подбирают сбитых летчиков. Этого они раньше никогда не делали.

Не ожидая новых сообщений, я поднял последнее резервное звено, которое по своему составу было на редкость удачным. Ведущий — командир звена лейтенант Шестопалов, ведущий второй пары — тоже командир звена лейтенант Потемкин. Через минуту сводное звено взлетело.

— «Ноль четырнадцатый», «Ноль шестнадцатый»! (Позывные Шестопалова и Потемкина.) Высота тысяча пятьсот, севернее группы «пахарей» десять — пятнадцать километров гидросамолет подбирает плавающих. Прикрытие шесть «сто девяностых». Уничтожить подборщика. Я — «Тридцать третий», — передал я команду своим позывным.

— Вас понял. Я — «Ноль четырнадцатый», — ответил Шестопалов.

На КП полка собралось все руководство. Минут через пять в настольном динамике послышался голос Шестопалова:

— Саша, смотри, внизу правее взлетает большой! Атакуем прикрытие, он не уйдет.

И голос Потемкина:

— Коля, атакуй первую пару, я — вторую.

Атаки Шестопалова и Потемкина, как мы узнали чуть позже, оказались снайперскими. Два «фокке-вульфа» упали в воду, остальные шарахнулись в стороны. Нелегко им было спасать подопечного, имея над собой четверку «лавочкиных»...

— Коля! Коля! Задержи «тупорылых», я прорвусь к большому — это «Дорнье-24», — снова донесся спокойный голос Александра Потемкина. [454]

«Молодцы гвардейцы!» — хотелось крикнуть в микрофон, но мешать им сейчас было нельзя, успех боя решали мгновения. Лишь мысленно представлял, что они там творят: Шестопалов, имея преимущество в высоте, атакует пару ФВ-190, которая ближе к Александру, а Потемкин, дав полную мощность мотору, со снижением на попутно-пересекающемся курсе атакует большого и одной длинной очередью хлещет по левому мотору и пилотской кабине. Повторной атаки не потребуется — Потемкин один из лучших снайперов. «До-24» кренится на левое крыло, зацепляя за воду и взметнув несколько водяных столбов, скрывается, оставив на поверхности белую пену и какие-то обломки.

И снова в динамике голос Потемкина:

— Коля! Все в порядке, развалился на куски, что-то плавает. Сейчас атакую «тупорылых» снизу, не перепутай.

Ждем, затаив дыхание...

— «Тридцать третий»! Я — «Ноль четырнадцатый»! Задание выполнено — сбиты два «фокке-вульфа» и «дорнье». Высылайте спасательный катер, на воде есть люди. Нахожусь над местом боя.

— «Ноль четырнадцатый», молодцы! Катер на внешнем рейде у Лавенсари, выходит. Одной парой помогите ему найти место. Вам высылаю смену. Я — «Тридцать третий».

Через полчаса звено Шестопалова произвело посадку, и вскоре летчики, возбужденные и радостные, доложили все подробности боя, подтвердив мои догадки.

— Если бы мне довелось вести такой же бой, — сказал я ребятам, — сделал бы все так же, как вы. Спасибо вам, боевые друзья, от старшего поколения полка за достойное принятие боевой эстафеты.

...Более шести часов мы продолжали прикрывать поисковый торпедный катер. Он избороздил весь район возможного приводнения летчиков. И лишь на месте падения «дорнье» подобрал кислородные подушки, куски каких-то деревянных деталей и китель светло-серого цвета с множеством орденских ленточек и погонами немецкого полковника. Значит, не случайно фашисты проявляли в этом налете такое упорство — их вел командир высокого ранга.

К концу дня, когда улеглись все волнения, в полк прибыли командир дивизии полковник Корешков и начальник политотдела авиации флота генерал-майор Сербин. Причину их внезапного появления мы пока не знали.

Встретив начальство прямо у самолетов, я доложил о готовности полка и результатах дневных схваток, хотя командование уже знало о них из донесения, посланного сразу после боя. [455]

— Ну, что вы тут натворили, отцы командиры? — улыбаясь, спросил Владимир Степанович.

Я ответил шуткой, хотя и не совсем понял, о чем речь:

— А что мы можем натворить без ведома и указаний старших «отцов»?

— Сейчас узнаете, — ухмыльнулся Сербин. — Собирайте весь личный состав прямо под сосны, в тенек, и поговорим сразу со всеми.

Майор Тарараксин побежал к телефону давать команду. Вернулся, доложил, что через десять минут личный состав будет в сборе.

— Разрешите построить эскадрильи колоннами?

— Стройте как угодно, только поближе к нам. Будет одновременно и собрание, и митинг.

Я подумал, что, должно быть, начинается операция, к которой мы тщательно готовились более трех недель, но спрашивать не решился. Сам не терпел излишнего любопытства других и себе не позволял. Полк был построен, сейчас все будет ясно. Генерал Сербин, приняв рапорт начальника штаба, обратился к гвардейцам:

— Товарищи! Двадцать пятого июня сорок первого года капитан Алексей Касьянович Антоненко в таллинском небе сбил «юнкерс». Он первым открыл счет авиаторов Балтики. Почти три года первая гвардейская авиадивизия ведет упорную и беспощадную борьбу с фашистскими захватчиками, увеличивая счет воздушных побед. А сегодня командир звена лейтенант Потемкин в одном бою сбил два самолета и довел счет до тысячи. Внушительная цифра — тысяча! Звучит, товарищи, на всю нашу Родину звучит. Поздравляю вас всех...

Ему ответили дружными аплодисментами, видимо впервые раздавшимися на этом маленьком полудиком островке под вековыми соснами.

Командир дивизии попросил выйти из строя участников последнего боя. Вышли, волнуясь, лейтенанты Шестопалов и Потемкин со своими ведомыми. Храбрецы немного терялись в торжественной обстановке, смотрели поверх голов, переминались с ноги на ногу, аплодисменты смутили их окончательно. Полковник Корешков крепко обнял каждого из них, а Потемкина, растерянно шагнувшего к нему навстречу, трижды поцеловал, затем обратился уже ко всем.

Он вспомнил свою службу в полку, который крепнет сейчас буквально на глазах. Потом на минуту замолк, и слова его в наступившей тишине прозвучали с особой торжественностью и силой. [456]

— Товарищи! Девятого июня войска Ленинградского фронта и силы Балтийского флота начинают Выборгскую операцию. Нам поручено прикрытие кораблей и десантов морской пехоты, а также сухопутных войск, действующих вдоль северного побережья залива! Вы снова правофланговые нашего соединения. Желаю вам успехов и полного решения боевой задачи! А сейчас... — Он прищурился и достал из кармана темно-синего морского кителя четыре пары офицерских золотых погон и вручил их победителям боя: — Ну вот, уважаемые «тысячники», теперь в новом внеочередном воинском звании наводите страх на врага и крушите его по-гвардейски.

После митинга все кинулись качать именинников, и столько было неподдельной радости и молодого веселья, словно и не предстояло им через два дня идти в смертный бой.

Сербин и Корешков поздно вечером улетели в Кронштадт, захватив с собой письменные доклады летчиков и наградные листы.

8 июня, сохраняя полную скрытность, полк завершил последние приготовления. В людях ощущался особый подъем. Вечером самолет доставил газету соединения «Победа», весь номер которой был посвящен нашему полку. Во всю ширину первой полосы — боевой лозунг «За землю Русскую, за счастье народов вперед, гвардейцы, к новым победам!». Над редакционной статьей — заголовок «Бить врага с нарастающей силой», на фоне горящего «юнкерса» и атакующего «ишачка» — фотография Героя Советского Союза Антоненко. И еще рисунок — горящий «Дорнье» и фото юного лейтенанта Александра Ивановича Потемкина. Здесь же приветственные телеграммы командования Балтийского флота и командующего авиацией флота. С угла на угол красным шрифтом число 1000. На второй полосе — описание боевых подвигов четверки отважных, сбивших в этом бою три фашистских самолета.

Много лет прошло с тех пор, а я с прежним волнением рассматриваю пожелтевшую от времени газету, вижу мужественные лица друзей, слышу их голоса из гущи боя: «Прикрой! Атакую!..»

«Какое счастье служить, воевать вместе с такими людьми», — писал я когда-то родным в Старую Ладогу. Это чувство испытываю и сейчас... В свои 87 лет.

9 июня в 7 часов 30 минут полк построен с выносом гвардейского знамени. Выслушан приказ, принята повышенная боевая готовность на земле. А в 8 часов 1-я эскадрилья уже взлетела на прикрытие группы кораблей, открывших огонь по противнику в районе Ино. Грянули первые залпы артиллерии, минометов и пулеметов по всему фронту Карельского перешейка. [457] В воздухе — десятки больших и малых авиагрупп 13-й воздушной армии и Балтийского флота. Тысячи бомб обрушились на войска и укрепления врага.

Впервые за всю войну наша авиация наносила столь мощные бомбовые и штурмовые удары. 1100 самолетовылетов за день, два массированных удара силами трехсот самолетов. Авиация врага была буквально подавлена.

На второй день войска пошли на укрепления врага, и снова артиллерия и авиация наносили беспрерывные мощные удары, взаимодействуя с сухопутными войсками. Горели железнодорожные узлы противника, дробились его резервы в районе второй и третьей оборонительных полос и Выборга. В коротких воздушных схватках враг потерял в этот день полтора десятка самолетов и был вынужден убирать авиацию с передовых аэродромов перешейка.

К вечеру 10 июня мы нанесли на полетные карты новую линию фронта: первая полоса обороны прорвана по фронту на 20 и в глубину до 15 километров. Войска шли вперед, разрушая десятки уцелевших дотов на выборгском и кексгольмском направлениях. Рушились считавшиеся непреодолимыми вторые и третьи линии обороны. Опорные узлы, дороги, скопления войск, техника и резервы испытали на себе дерзкие удары наших авиаторов. А 15 июня первый морской десант высадился в бухте Ино. С этого дня вся балтийская авиация, корабли, морская пехота включились в бои по поддержанию приморского фланга сухопутных войск, упорно продвигавшихся к северной крепости — Выборгу. Противника лихорадило, он спешил подтянуть все имеющиеся силы, остановить наступление Ленинградского фронта на рубеже Выборг — Вуоксинская водная система. С аэродромов Эстонии немцы подбросили несколько десятков пикирующих бомбардировщиков и истребителей, стремясь уничтожить наши боевые и десантные корабли, нацеленные на острова Биоргского архипелага и Выборгский залив. Но их встретили наши летчики, и удар не состоялся. 19 июня наши войска, прорвав третью полосу вражеской обороны, подошли к южному обводу Выборга. А 20-го был назначен штурм Выборга и разгром войск, оставшихся на восточных островах залива. Объектами наших атак стали батареи на островах и корабли противника.

Ранним утром начался штурм Выборга. Город-крепость окутался дымом пожаров. Наши самолеты не покидали небо. Одна эскадрилья сменяла другую. Весь укрепленный район кипел в огне. К вечеру Выборг пал.

Двенадцать суток непрерывных воздушных боев прошли без единой потери, ни одного погибшего летчика. [458]

В числе тридцати трех наиболее отличившихся соединений наша авиадивизия получила почетное наименование Выборгской.

Не успели мы подвести боевые итоги, как в полк поступил срочный приказ — перебазироваться на Кургальский полуостров, на давным-давно знакомый аэродром Липово, где я летал весной сорок первого и где сейчас наш полк займет передовой аэродром в тридцати километрах от линии фронта на нарвском направлении.