Операция называлась «Багратион»

В начале лета 1944 года гитлеровское командование в ожидании большого наступления нашей армии проявляло заметную нервозность. Оно предпринимало все меры к тому, чтобы вскрыть направление главного удара. Большое внимание уделяли фашисты и воздушной разведке.

В тот период войска 3-го Белорусского фронта готовились к переходу в наступление, и борьба с самолетами-разведчиками стала главной задачей прифронтовых истребительных авиаполков. Поначалу она велась недостаточно эффективно. Разведчики обнаруживались в основном лишь над линией фронта. Данные о них поступали в полки с опозданием, и наши истребители не успевали их перехватить. Фашисты проникали порой глубоко в тыл. И хотя в большинстве случаев их сбивали, экипажи успевали передать по радио некоторые данные о наших войсках.

В отдельных случаях из-за несогласованности поднимались одновременно с разных аэродромов пары и даже звенья наших истребителей. Это создавало опасные ситуации — своих наводили на своих. Один такой случай привел к тяжелым последствиям. 8 июня мы получили данные о пролете через линию фронта двух ФВ-190. Они шли [167] курсом к станции Рудня. Я приказал поднять дежурное звено старшего лейтенанта Василия Архипова. Через минуту «яки» взлетели.

Фашисты издали увидели нашу четверку, развернулись и на большой скорости со снижением пошли обратно. Догнать их не удалось. Архипов доложил об этом на КП и получил разрешение вернуться.

В это же время с соседнего аэродрома Дубровка наперехват тем же ФВ-190 поднялось дежурное звено, в составе которого летел и молодой французский летчик Морис Шалль. «Нормандцы» прибыли в заданный район позднее четверки Архипова. Из боязни потерять ведущего Морис Шалль — это был у него первый боевой вылет — почти не спускал с него глаз, слабо ориентировался и, увидев «яков», посчитал их за вражеские. Открыл огонь и одного из них подбил.

Послышался голос Василия Архипова:

— Подбит своими, ухожу...

Он начал снижение курсом на аэродром.

Не обращая внимания на опознавательные знаки, Шалль атаковал наш самолет повторно. Як-9 взорвался в воздухе. Архипов погиб. Так по нелепой случайности мы потеряли одного из лучших летчиков, сбившего 12 самолетов врага.

Эта трагическая ошибка глубоко взволновала летчиков «Нормандии». На похороны Архппова они прибыли во главе с командиром Пьером Пуйядом. Выступая на траурном митинге, он от имени всех летчиков полка заявил, что считает этот случай черным пятном в истории «Нормандии» и что французы сделают в боях против врага все, чтобы искупить вину за гибель советского товарища по оружию.

Морис Шалль, сознавая тяжесть своей вины, готов был понести любое наказание. Он просил лишь об одном — не отправлять его с позором во Францию, дать возможность искупить вину.

Советское командование учло то обстоятельство, что поступок совершен неумышленно, оставило Шалля в полку. Это решение потрясло французов своим великодушием. Они еще раз убедились в гуманности советских людей, по достоинству оценили оказанное им доверие и своими делами оправдали его в боях.

Шалль воевал храбро, рвался в самое пекло боя. За подвиги в небе был награжден орденами Красного Знамени и Отечественной войны 1-й и 2-й степени. 27 марта в [168] боях над Восточной Пруссией он сбил десятый самолет врага и погиб сам.

6 июня 1914 года из сообщения по радио мы узнали, что англо-американские войска наконец-то высадились на побережье Франции, открыли второй фронт. На французских летчиков это произвело большое впечатление. У них возросла надежда на скорое изгнание оккупантов из их страны.

С открытием второго фронта фашистское командование усиленно стремилось добыть данные о месте и времени начала наступления наших войск. Самолеты-разведчики все чаще пытались проникнуть в наш тыл. Командующий войсками фронта генерал И. Д. Черняховский поставил задачу — не пропускать в наш тыл ни одного самолета врага.

Нашему полку командир дивизии приказал совместно с полком «Нормандия» закрыть небо для воздушных разведчиков врага. Для своевременного обнаружения их, оповещения и наведения истребителей штаб воздушной армии выделил в распоряжение полка радиолокационную станцию РУС-2 и дополнительные средства связи. На развертывание станции и создание системы оповещения с помощью дополнительных средств связи у нас оставалась всего одна ночь. И в течение всей этой ночи А. Е. Голубову, офицерам штаба и мне ни на минуту не пришлось сомкнуть глаз. К рассвету все было готово. Оставалось облетать радиолокатор для определения точности его показаний. Несмотря на бессонную ночь, настроение у нас было бодрое: успели все-таки!

В предрассветных сумерках на стоянках истребителей работали техники и механики. Они готовили машины к боевым вылетам. Над горизонтом загоралась заря. На синевато-фиолетовом фоне неба проплывали облака. Под ними виднелся темный частокол далекого леса. Он словно подчеркивал линию горизонта.

— Кого пошлем на облет радиолокатора? — спросил я командира полка.

— Самому хотелось бы слетать. А вы со штурманом руководите полетом, убедитесь в надежности работы всей системы.

— Но вы не спали всю ночь.

— Ничего. В полете освежусь. Будем считать, что вопрос решен.

Голубов вызвал дежурного и приказал дать команду о подготовке истребителя к вылету. [169]

— Кто пойдет вашим ведомым? — спросил я командира.

— Ни к чему он в таком полете.

— Командиру полка летать одному не положено. К тому же пара будет видна на экране лучше, чем один самолет.

— Что ж, вы правы. Беру нашего стажера майора Брыка.

С восходом солнца Голубов и Брык взлетели и с набором высоты пошли к фронту. Минут через десять из динамика донеслось:

— «Гранит», я — «Орел-первый». Что на экране-то?

— Вижу вас у ориентира «один». Высота — четыре тысячи метров.

— Ишь, глазастый какой! Все верно! — подтвердил Голубов.

Облет уже подходил к концу, когда оператор радиолокатора подозвал меня к экрану и, указав на светившуюся точку, сказал:

— На экране новая цель.

— Ее состав? Куда идет?

— По-моему, три самолета. Курс — девяносто.

— Штурман, цель на планшет, — приказал я и, взяв микрофон, передал Голубову обстановку: — В квадрате сорок пять — цель!

— Иду наперехват. Наводите!

— Удаление — двадцать. Курс — двести шестьдесят!

— Вас понял. Выполняю!

— «Первый», я — «Пятидесятый». Барахлит мотор, — доложил Брык.

— Идите домой. Справлюсь один! — распорядился Голубов.

Услышав этот разговор, я приказал дать сигнал на вылет дежурным самолетам, а в эфир передал:

— «Первый», на помощь вам выпускаю дежурную пару!

В это время Голубов уже шел наперерез врагу. Внимательно осматривая горизонт, над которым уже поднялось солнце, он видел пока лишь розоватые облака. Утреннее небо было удивительно синим. И тут командир увидел «Юнкерс-88». Он шел под прикрытием двух Ме-109. Фашисты не заметили наш истребитель. Решение пришло мгновенно — первый удар нанести по ведущему пары «мессеров» сверху сзади. «Юнкерс» же далеко не уйдет.

— «Гранит», цель вижу. Атакую! — услышал я доклад командира. [170]

Маскируясь лучами солнца, Голубов занял выгодную позицию, бросил машину в атаку. И вот уже ничего не подозревавший «мессер» в прицеле. Враг шел спокойно. Голубов нажал гашетку. Точные пулеметно-пушечные очереди прошили Ме-109 насквозь. Он вспыхнул и начал падать. Было видно, как из кабины выбросился с парашютом фашистский летчик. Выполнив боевой разворот, командир полка ввел истребитель в предельно крутой вираж, чтобы атаковать другой «мессер», но тот удрал в сторону линии фронта.

Этот бой происходил над аэродромом полка, и все наши воины-авиаторы, наблюдая за ним, невольно восторгались мастерством командира.

— Смотрите, «юнкерс» тоже дранануть собрался!

— «Первый», «юнкерс» уходит на запад! — передал я командиру.

— Цель вижу. Буду атаковать!

Командир полка зашел со снижением в хвост «юнкерсу» и открыл огонь. Очередь и на этот раз не прошла мимо. У «юнкерса» задымил мотор. Экипаж врага отчаянно отстреливался. Было видно, как огненные трассы тянулись к «яку». Голубов выполнил вираж, быстро сблизился с врагом, снова открыл огонь. От «юнкерса» стали отлетать обрывки дюраля. Затем он завалился на крыло, вспыхнул и, разматывая борозду черного дыма, пошел к земле.

— Еще одному фашисту каюк! — выкрикнул кто-то из механиков.

Наблюдая за падавшим «юнкерсом», я потерял командира из виду. Он тоже молчал. Обеспокоенный этим, я спросил:

— «Первый», вы слышите меня?

— Слышу отлично. Подошли наши «яки». Уходим домой!

Пока подполковник Голубов находился в воздухе, к нам прибыли комдив генерал Г. Н. Захаров и штурман майор И. А. Заморин. Они слетали к месту приземления фашистского летчика — наши бойцы уже захватили его в плен — и доставили на КП. Захаров и Заморин были в комбинезонах, и пленный принял их, вероятно, за рядовых летчиков. Увидев же у меня погоны подполковника, пленный вытянулся передо мной, встал по команде «смирно».

Это был худой и высокий майор в мундире серого цвета. На груди чернели два креста. Матерый, видать, фашистский ас. Он был без головного убора. Длинные светлые волосы спадали на лоб, образуя челку, подобную той, [171] какую носил Гитлер. Он уставился на меня блекло-голубыми глазами, губы у него шевелились.

— Ну что, отлетался? — спросил я. — Впрочем, для тебя это — аллес гут энде гут{4}.

Услышав немецкую поговорку, пленный оживился, громко ответил:

— Яволь, гер оберст. Гитлер капут!

— Ишь ты, понятливый какой! — засмеялся К. Ф. Федоров. — Тебе капут, а до Гитлера мы еще доберемся!

Услышав слово «капут», майор дрогнувшим голосом, путая немецкие и русские слова, залепетал:

— Гер оберст, не надо капут. Не надо шиссен...

— У нас пленных не расстреливают. Нихт шиссен гефанген. Ферштеен зи?

— Яволь! Я понимайт. Данке шён... Благодарью!

— Благодари наши советские законы. Где твой аэродром?

— Бальбасоф, — показал он на своей карте.

— Понятно, Болбасово, — поправил его Федоров и — ко мне: — Пора идти командира встречать. Он уже на посадку зашел.

Вместе с К. Ф. Федоровым я подошел к стоянке. А. Е. Голубов, заруливая «як», увидел нас из кабины и показал большой палец — у меня, дескать, все отлично. Как только истребитель остановился, я вскочил на крыло, наклонился к открытой кабине и обнял Анатолия Емельяновича:

— С победой вас!

— И я вас поздравляю, Федор Семенович!

— Меня-то с чем?

— С наведением на врага с помощью радиолокатора. Без этого я мог бы не обнаружить фашистов!

Майор Федоров поздравлял командира полка уже на земле.

Когда мы вошли в землянку, пленный вскочил, вытянулся, впился взглядом в мощную фигуру Голубова.

Генерал Захаров попросил меня:

— Спросите этого фашиста, какие самолеты в Болбасово. Сколько их? Интересно, скажет он правду или нет?

Пленный, вопреки ожиданиям, начал отвечать с угодливой поспешностью. Он рассказал обо всем подробно. Потом генерал Захаров задал ему еще ряд вопросов и приказал [172] мне отправить фашистского летчика в штаб дивизии...

После полудня к нам прибыли командующий 1-й воздушной армией генерал М. М. Громов и его заместитель по политчасти генерал И. Г. Литвиненко. Мы построили полк для вручения боевых наград. Поздравив авиаторов с одержанными победами, командарм сказал:

— Товарищи гвардейцы, командование фронта считает ваш полк одним из лучших среди истребительных авиационных полков фронта. Это вы блестяще подтвердили в воздушных боях и одержанных в них победах в последнее время. Особенно мне хотелось бы отметить вашего командира подполковника Голубова. Сегодня он у всех на виду продемонстрировал замечательные бойцовские качества... Равняйтесь на своего командира, действуйте так же решительно и смело, как он! Я с удовольствием отмечаю четкую организацию боевой работы и умелое управление истребителями с КП полка, высокое морально-политическое состояние и высокую выучку личного состава. Желаю вам новых боевых успехов и выражаю уверенность, что вы с честью справитесь с любыми задачами.

Затем генерал Громов вручил подполковнику Голубову орден Красного Знамени за два сбитых самолета, а также боевые награды многим летчикам и техникам полка.

Командарм направился к самолету. Его сопровождал А. Е. Голубов.

В последующие дни, в период подготовки к Белорусской наступательной операции, гвардейцы 18-го авиаполка не пропустили через линию фронта ни одного вражеского воздушного разведчика. Летчики С. А. Сибирин, Г. П. Репихов, М. В. Барахтаев и В. Г. Серегин сбили при этом четыре Хе-111 и один Ю-88.

В тот же период полк выполнял еще одну важную боевую задачу. Снова побывавший у нас командарм М. М. Громов поставил ее перед командиром полка, его заместителем по политчасти и мной:

— Необходимо непосредственным сопровождением обеспечить надежное прикрытие двух особо важных транспортных самолетов. На них в пределах фронтовых тылов будут летать представитель Ставки Верховного Главнокомандования Маршал Советского Союза Василевский, Главный маршал авиации Новиков, маршал войск связи Пересыпкин, Главный маршал артиллерии Воронов с группой генералов и офицеров Ставки и Генерального штаба. Вам надлежит выделить для сопровождения эскадрилью самых [173] надежных летчиков и по моей команде перебазировать их в Боровское. Оттуда они начнут работу. Продолжительность ее займет около десяти дней. Полагаю, вы понимаете, сколь ответственна и важна эта задача. Должен предупредить вас: если враг собьет один из этих самолетов, на свои прежние заслуги и на мое снисхождение можете не рассчитывать. Если вам все ясно, прошу через час доложить ваше решение и представить список летчиков, которым предстоит выполнять эту задачу.

Советовались мы недолго. Выполнение полученной задачи решили возложить на 1-ю эскадрилью. В ее составе находились такие опытные воздушные бойцы, как Владимир Запаскин, Николай Пинчук, Владимир Баландин. Были здесь и молодые, но уже проявившие себя в боях летчики Алексей Калюжный, Борис Арсеньев, Николай Корниенко, Мириан Абрамишвили, Александр Захаров. Командиром группы назначили заместителя командира полка майора С. А. Сибирина. В состав этой группы мы включили и заместителя командира полка по политчасти майора К. Ф. Федорова.

В течение недели все они выполняли поставленную перед ними задачу. Когда работа была закончена, Главный маршал авиации А. А. Новиков, отпуская группу, объявил летчикам благодарность.

Чувствовалось: скоро, совсем уже скоро начнется большое наступление наших войск. По дорогам, в основном ночами, к линии фронта двигались полки танкистов и артиллеристов, конников и пехотинцев. В лесу, неподалеку от нашего аэродрома, сосредоточились «тридцатьчетверки». На аэродромы 1-й воздушной армии перебазировались истребительные, штурмовые и бомбардировочные авиационные корпуса и дивизии Ставки Верховного Главнокомандования. Все полки нашей 303-й дивизии дежурством на аэродромах и периодическим патрулированием в воздухе прикрывали наземные войска.

22 июня комдив генерал Г. Н. Захаров вызвал на КП командиров полков, их заместителей по политчасти и начальников штабов. Здесь мы узнали, что с рассветом 23 июня 1944 года войска 3-го Белорусского фронта перейдут в наступление с задачей освобождения Белоруссии. Наш полк получил задачу в течение дня обеспечивать непосредственным сопровождением «Петляковых», которым предстояло наносить удары по противнику в районах Витебска, Богушевска, Орши.

Это была одна из крупнейших стратегических операций [174] нашей армии в центре советско-германского фронта под названием «Багратион».

К вечеру мы возвратились в полк, собрали на митинг всех авиаторов. После торжественного выноса гвардейского Знамени по указанию командира я зачитал обращение Военного совета 3-го Белорусского фронта и обращение командования 1-й воздушной армии ко всему личному составу. В обращении говорилось:

«Товарищи бойцы, сержанты и офицеры!

Долгожданный час наступил. Сегодня войска нашего фронта получили приказ Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина перейти в решительное наступление. Настало время очистить от фашистских захватчиков всю нашу землю и восстановить государственные границы Советского Союза по всей линии, от Черного до Баренцева моря. Этого ждет от нас Родина...

Воин! Перед тобой лежит разоренная... Белоруссия. Она ждет своего вызволения. Вылетая в бой, товарищ, помни, что под крылом твоей боевой машины разрушенные немцами Минск и Витебск, взорванная Орша. Взгляни на исстрадавшуюся белорусскую землю и на свою карту — и ты недосчитаешься сотен деревень. Это все сжег немец. Кровью, слезами невинных людей, огнем пожарищ отмечают свой путь фашистские бандиты на нашей земле.

Вперед, на запад, товарищи! Спасем миллионы советских людей, томящихся в немецкой неволе!»

Далее излагались задачи летчикам-истребителям, экипажам штурмовиков и бомбардировщиков, инженерно-техническому составу, работникам авиационного тыла. Обращение заканчивалось призывом своими делами и подвигами умножить славу героев.

На митинге выступил майор К. Ф. Федоров. Он привел конкретные факты жестоких расправ, которые гитлеровцы чинили над советскими людьми, над родными, близкими и односельчанами воинов нашего полка, и призвал авиаторов нещадно истреблять врага, во всем держать равнение на лучших летчиков, техников и механиков.

Запомнилось выступление механика по авиационному вооружению комсомольца Якова Овчинникова. Недавно он получил сообщение о том, что его деревня полностью сожжена и все ее жители уничтожены. В живых случайно остался лишь одни человек. Со слезами на глазах он говорил об этом зверстве и призывал к возмездию за кровь замученных детей, женщин и стариков. [175]

В заключение взял слово командир полка А. Е. Голубов:

— Гвардейцы нашего полка в летних и осенних боях сорок третьего года под Орлом, Брянском, Спас-Деменском, Ельней и Смоленском показали образцы воинской доблести и мужества. За это полк был награжден орденом Красного Знамени. Верю, что в предстоящих боях за освобождение Белоруссии вы сумеете умножить боевую славу полка. Для этого у нас есть все — и отличная боевая техника, и люди, прекрасно овладевшие этой техникой!

Вечерние сумерки быстро сгустились, наступила ночная темнота. В небе послышался рокот моторов легких бомбардировщиков По-2. До утра они наносили удары по врагу, держали его в напряжении.

Июньская ночь пролетела незаметно. Небо стало светлеть. Начинался первый день великой битвы за полное освобождение Белоруссии. Техники и механики уже трудились на стоянках самолетов. Гул прогреваемых моторов разорвал утреннюю тишину.

В 5.00 я построил полк. Знаменосец и ассистенты вынесли с КП наше Знамя, прошли перед строем и под охраной часового установили в районе выносного пульта управления КП. Здесь оно останется в течение всего дня, провожая и встречая летчиков.

После выноса Боевого Знамени старший инженер полка А. З. Нестеров увел техсостав на стоянки самолетов. Подполковник А. Е. Голубов уточнил с летчиками боевую задачу, дал указания.

Над аэродромом установилась необычная тишина. Лишь изредка ее нарушали голоса людей.

Ровно в 6.00 по всей линии фронта от Витебска до Орши и далее одновременно загрохотали тысячи орудий и минометов. От многочисленных разрывов снарядов и мин над линией фронта взметнулись огромные огненные смерчи, поднялись облака дыма, закрывавшие горизонт. Дымы поднимались все выше и выше. А грохот канонады слился в единый мощный гул. Мы на аэродроме почти не слышали друг друга. Чтобы объясниться, приходилось жестикулировать и кричать.

Всех нас охватило боевое возбуждение от предчувствия того, что должно было свершиться. Летчики уже сидели в кабинах «яков». Из штаба дивизии мне сообщили, что бомбардировщики, которых должны сопровождать наши истребители, уже вылетели. Их встретить необходимо было по плану. Об этом я доложил Голубову, и он зашагал [176] к своему самолету. Дал сигнал на вылет дежурному звену, которому надлежало прикрыть взлет полка.

Две пары дежурного звена взлетели тотчас же. Остальные «яки» выстроились на старте. Первыми поднимутся в небо истребители звена, которое поведет в бой подполковник А. Е. Голубов.

Рядом со мной у выносного пульта управления КП находился К. Ф. Федоров. У меня были наушники, и объяснялись мы жестами.

Неподалеку от нас расположились французские летчики. Их полк пока оставался в резерве, и они пришли к нам, чтобы увидеть все своими глазами.

В наушниках послышался голос командира группы «Петляковых»:

— Я — «Ворон-тридцать», подошел к рубежу номер один.

Тут же я дал команду по радио:

— «Орел-первый» и все остальные — готовность номер один!

В ожидании команды на взлет летчики словно замерли в кабинах.

В наушниках снова послышался голос ведущего пикировщиков:

— Я — «Ворон-тридцать», рубеж номер два прошел! Мы с Федоровым одновременно выстрелили из ракетниц.

Истребители взревели моторами и в установленном порядке начали взлетать. Они уходили к рубежу встречи с «Петляковыми».

В гул орудийной канонады вплетался мощный рев сотен самолетных моторов. Пикировщики шли девятками в огромной колонне. Над ними маневрировали истребители. Техники и механики, французские летчики стали смотреть в небо.

Сквозь гул моторов я услышал в динамике голос А. Е. Голубова:

— «Гранит», я — «Орел-первый», свое место занял!

— «Первый», вас понял. Ни пуха вам!

Вслед за бомбардировщиками воздушное пространство заполнили низко пролетавшие штурмовики. Рассредоточенные по фронту и в глубину, они стремительно уходили к переднему рубежу обороны врага. Над ними тоже пролетали истребители прикрытия.

Со стороны фронта начали доноситься мощные разрывы авиационных бомб. Облака дыма и пыли стали еще плотнее. Они закрывали, казалось, все небо. Над аэродромом [177] прошли последние группы штурмовиков, и начавший было утихать рев моторов снова усилился: к нашему аэродрому приближались «Петляковы» и «яки».

— Идут! — выкрикнул кто-то. — Домой возвращаются!

И снова все мы глядели в небо. Каждый придирчиво осматривал строй «Петляковых». Они возвращались в таком же четком строю, как и уходили в бой. Однако от тех, кто оставался на земле, не могло ускользнуть, что в отдельных девятках недоставало самолетов. Один пикировщик заметно отстал. Он дымил, и было видно, как из мотора выбивалось пламя. Затем Пе-2 свалился на крыло и начал падать. Французские летчики подбежали к нашим техникам.

— Почему они не прыгают? — спросил кто-то.

— Сейчас прыгнут, сейчас...

— Прыгнули! Прыгнули! — послышались возгласы. В воздухе словно зависли два парашютиста.

— А третий-то где?

— Кто ж его знает? Может, ранен, а может, убит.

Бомбардировщик упал, и над землей взметнулось огромное пламя. Мы молча сняли фуражки и пилотки.

— Еще одна «пешка» горит! — выкрикнул француз Риссо.

Мы увидели отклонившегося от строя пикировщика. Он сильно горел, и выпрыгнуть из него никто не успел. Пе-2 взорвался в воздухе, и снова мы обнажили головы, почтив память тех, кто отдал свою жизнь за Родину.

— Наши идут! — раздался чей-то голос.

Наши истребители вернулись без потерь.

— Техсоставу по местам! — скомандовал инженер Нестеров.

Началась посадка. «Яки» приземлялись один за другим и с ходу заруливали на стоянки. Как руководитель посадки я придирчиво наблюдал за каждым. Садились они без замечаний.

К нашему КП подходили, оживленно обмениваясь впечатлениями, летчики. Командиры эскадрилий докладывали о выполнении задания. В воздухе они видели отдельные группы истребителей врага, но в бой фашисты не вступали. Зенитный огонь в районе цели и над линией фронта оказался довольно сильным.

Французские летчики сетовали на то, что им пришлось находиться без дела на земле.

— Ничего, без работы не останетесь, — успокаивал их А. Е. Голубов. — Фашисты еще не поняли, что происходит. [178]

Они выжидают, чтобы нанести ответный удар. Тогда придет и ваш черед.

Прибывший командир «Нормандии» Пьер Пуйяд сказал своим летчикам:

— Это верно, драки хватит на всех. Фашисты еще покажут оскал своих зубов.

До конца дня полк произвел еще два вылета.

Ночью из штаба дивизии мы получили сводку об изменении линии фронта за первый день наступления. Наши войска севернее и южнее Витебска прорвали оборону противника и охватили с флангов витебскую группировку. На оршанском направлении они глубоко вклинились в оборону врага, овладели Богушевском.

На другой день операции 18-й гвардейский авиаполк продолжал сопровождать бомбардировщиков. Вражеские истребители рыскали по всему небу. Они не вступали в бой, подкарауливали зазевавшихся или отставших от строя и атаковали те группы «Петляковых», у которых было слабое прикрытие.

26 июня мы и полк «Нормандия» получили задание прикрывать танковые войска, развивавшие наступление вдоль минского шоссе на Борисов, а также соединения, громившие группировку врага, окруженную в районе Витебска.

В полдень, когда в воздухе находилась наша 1-я эскадрилья, минут за десять до конца ее патрулирования В. И. Запаскин передал:

— «Гранит», я — «Орел-десять». К району подходят две девятки «юнкерсов» под прикрытием шестнадцати «фоккеров». Вступаю в бой!

Стоявший рядом со мной майор Дельфино спросил:

— О чем доложил вам «Орел-десять»?

— Он вступает в бой. У врага восемнадцать «юнкерсов» и шестнадцать «фокке-вульфов». У наших «яков» горючее на исходе.

— Даю эскадрилье команду на вылет! — решил Дельфино.

Десять «яков» с трехцветными коками взлетели и пошли на помощь нашим летчикам. Тем временем Запаскин атаковал своей шестеркой первую девятку Ю-88, а шестерка Николая Пинчука вступила в бой с «фоккерами». Несмотря на сильный огонь воздушных стрелков врага, ведомые Запаскина пошли в стремительную атаку сверху сзади со стороны солнца. При этом Запаскин поджег самолет ведущего группы, и тот с большим креном скользнул [179] вниз, взорвался в воздухе. В этот момент Александр Захаров сбил ведомого правого звена. Потеря двух самолетов вызвала растерянность в первой девятке врага. Бомбардировщики сбросили куда попало груз и повернули обратно.

Группа Запаскина вышла из атаки боевым разворотом и нанесла удар по второй девятке «юнкерсов». Горячий по натуре Мириан Абрамишвили ворвался в самую середину строя противника и с короткой дистанции сбил третий бомбардировщик. Это также принудило «юнкерсы» сбросить бомбы, не доходя до цели, и повернуть назад.

В напряженные минуты боя В. И. Запаскина с «юнкерсами» шестерка Николая Пинчука связала боем две шестерки «фоккеров», закружив их на виражах. На третьем витке Пинчук под прикрытием Алексея Калюжного зашел в хвост ФВ-190 и сразил его меткой пушечной очередью. На выходе из атаки Пинчука попыталась атаковать пара «фоккеров», но сама попала под прицельный удар пары Владимира Баландина, который двумя очередями сбил ведомого этой пары.

В разгар боя на помощь нашим истребителям подоспела десятка «яков» под командованием Жака Андре, и «фокке-вульфы» стали выходить из боя пикированием. Преследуя врага, Пинчук и Калюжный догнали фашистов и на выходе из пике атаковали замыкавший «фоккер». Он загорелся после первых же выстрелов и врезался в землю. Французские летчики получили команду не преследовать противника, продолжать прикрывать наши войска.

Эскадрилья Владимира Запаскина возвратилась на аэродром. На ее счет были записаны шесть сбитых самолетов врага.

День клонился к вечеру, когда вылетевший на разведку Василий Серегин в паре с Матвеем Барахтаевым передал по радио, что на аэродроме в районе Борисова произвели посадку около тридцати Ю-88 и примерно столько же Ме-109 и ФВ-190. Причем посадка самолетов на той «точке» еще продолжалась.

Командующий 1-й воздушной армией решил немедленно нанести по этому аэродрому удар группой штурмовиков под прикрытием эскадрильи 18-го авиаполка. Для того же, чтобы с аэродрома не взлетели истребители противника, заблокировать их предстояло силами полка «Нормандия». Получив такой приказ, 37 истребителей «нормандцев» взлетели и взяли курс на запад. Первая [180] группа из 20 «яков» шла под командованием Пуйяда, а вторая — в ней было 17 самолетов — во главе с Дельфино.

Истребители врага встретили группу Пуйяда на подлете к аэродрому и попытались связать ее боем, но подоспела группа Дельфино, и фашистов удалось рассеять. Противник ввел в бой новую группу истребителей. Теперь уже необходимо было не блокировать аэродром, а связать боем истребителей гитлеровцев, чтобы обеспечить удар штурмовиков по аэродрому.

Разгорелся на редкость трудный бой. С обеих сторон в нем участвовало около 80 истребителей. Небо гудело от рева моторов и пулеметно-пушечной стрельбы. И все, казалось, в нем смешалось — наши «яки», вражеские «фоккеры» и «мессеры». Бой длился около четверти часа. Это была схватка не на жизнь, а на смерть. Четыре сбитых и пять подбитых истребителей врага. Наши потери — Ж. Гастон и два подбитых «яка». Таков итог этого боя.

Пока он шел, группа штурмовиков под прикрытием эскадрильи Василия Барсукова нанесла мощный бомбово-штурмовой удар по самолетам на аэродроме врага. 20 истребителей и бомбардировщиков были сожжены и примерно столько же получили повреждения.

В ночь с 26 на 27 июня мы получили очередную информацию. Наши войска освободили Витебск и вели бои по уничтожению окруженной группировки южнее и юго-западнее города. На богуглевском направлении соединения 5-й гвардейской танковой армии, развивая наступление вдоль минского шоссе, овладели районными центрами Сенно и Толочин. В ту ночь, слушая по радио приказ И. В. Сталина с объявлением благодарности войскам, освободившим Витебск, и сообщение о салюте в Москве по этому поводу, мы чувствовали себя именинниками.

Утром из Политуправления 3-го Белорусского фронта поступила листовка, в которой рассказывалось о зверской расправе, учиненной гитлеровцами над рядовым Юрием Смирновым, который, будучи участником танкового десанта, получил тяжелое ранение и попал в плен. Фашисты жестоко пытали воина и, не получив от него никаких сведений, распяли на кресте, оставили в блиндаже. Через несколько часов наши войска заняли этот район и обнаружили распятого на стене бойца...

С утра погода оказалась нелетной, и мы решили провести митинг, на который пришли и французские летчики вместе с нашими советскими техниками, механиками и мотористами. [181]

Открывая митинг, майор К. Ф. Федоров рассказал об акте зверского вандализма фашистских варваров над пленным Юрием Смирновым и зачитал текст листовки. Этот документ потряс всех. Выступавшие на митинге летчики Пинчук, Калюжный, Репихов, французы Риссо, де Жоффр, бойцы и сержанты обоих полков заклеймили позором гитлеровских вояк. Они говорили о беспредельной преданности Родине, верности воинскому долгу, давали клятву бить врага нещадно, до полного его разгрома.

Негодованию и возмущению людей не было предела. Чудовищные преступления, творимые гитлеровцами на советской земле, требовали справедливого возмездия.

Наши политработники, партийные и комсомольские организации начали разъяснять личному составу подразделений, что наша армия несет немецкому народу не месть, а освобождение от фашизма и мы не должны ставить знак равенства между фашистами и немцами вообще. Разъяснение этих вопросов было весьма важным, так как до земли германской, в частности до Восточной Пруссии, было совсем уже недалеко.

Продолжая наступление, наши наземные войска приближались к Борисову, к Березине. Им необходима была информация о том, что делает противник, какие резервы, откуда, куда и в каком количестве подтягивает, где они сосредоточиваются. Вышестоящий штаб требовал от нас вести непрерывную разведку на направлении главного удара наших войск, где действовала 5-я гвардейская танковая армия. Выполняя эти требования, мы с утра 28 июня, несмотря на мелкий моросящий дождь и низкую облачность, приступили к полетам на разведку.

Первыми за линию фронта ушли Серегин и Шалев. Враг не ожидал, что в такую погоду могли появиться советские самолеты. Маневрируя и время от времени маскируясь облаками, истребители вели разведку и тотчас же передавали по радио полученные данные.

Очередной вылет Пинчука с Калюжным оказался менее удачным. Противник встретил их ураганным огнем зенитной артиллерии, а при попытке пройти поглубже в тыл врага наших «яков» атаковала четверка ФВ-190. Отбиваясь от «фоккеров», Пинчук и Калюжный вынуждены были вернуться на свой аэродром.

Задачу пройти глубже в тыл гитлеровцев должны были выполнить Барсуков и Репихов. Поначалу их полет шел нормально. Сильный огонь зенитчиков не помешал им осмотреть район, где уже побывали обе наши пары. Когда [182] же они попытались проникнуть в тыл врага подальше, их атаковали из облаков две пары Ме-109. Завязался бой. Наши летчики израсходовали горючее и вернулись на свою «точку», не выполнив задачу до конца. Тем временем погода ухудшилась. Облака опустились до высоты 100 метров. Видимость не превышала 1000 метров.

Позвонил генерал Г. Н. Захаров. Командира полка на КП не было, и комдив приказал мне передать А. Е. Голубову срочно выделить наиболее подготовленных летчиков для ведения разведки шоссейных дорог, шедших от Борисова к Смолевичам и Логойску. Туда, как выяснилось позже, должны были двигаться части 5-й гвардейской танковой армии после форсирования Березины.

Приказание комдива я передал командиру полка тотчас же.

— А вы доложили генералу, что в таких условиях мы давно уже не летали? — спросил подполковник Голубов.

— Разумеется. Однако он настоял на своем. Командованию фронта крайне необходимы эти данные.

— Рискованно лететь в такую погоду. Кто, по-вашему, может выполнить это приказание?

— Предлагаю направить Сибирина или Запаскина.

— Опытные летчики. Но выполнять задания в таких условиях им тоже давно не приходилось. — А. Е. Голубов ненадолго задумался, затем сказал: — Слетаю, пожалуй, сам. Один. — И обратился к старшему инженеру А. З. Нестерову: — Прикажите срочно подготовить для меня истребитель Як-девять «д».

Этот самолет мог находиться в воздухе около 4 часов.

— Вы тоже в таких условиях давненько не летали, — сказал я командиру. — Да и разрешение комдива на ваш вылет требуется.

— Все верно, Федор Семенович. Но командованию фронта необходимы разведданные. Значит, выход один — лететь. Генералу Захарову докладывать не буду. Когда вылечу, доложите сами.

Представляя трудности этого полета, я пожелал:

— В таком случае ни пуха вам, Анатолий Емельянович. Не увлекайтесь. Осмотрительность там — прежде всего.

Через 15 минут командир взлетел и взял курс на запад. Полет шел под нижней кромкой облаков. Я позвонил в штаб дивизии и доложил о вылете А. Е. Голубова. Начштаба Ф. И. Сажнев строго спросил:

— У вас что — других летчиков нет? [183]

— Это решение принял сам командир.

— Разве комдив разрешил ему лететь?

— Это мне неизвестно, — покривил я душой.

— Ладно, вернется Голубов — разберемся!

Между тем Голубов находился уже за линией фронта и передавал по радио разведданные о движении вражеских войск по шоссе Борисов — Смолевичи. Эти данные были чрезвычайно важны для 5-й гвардейской танковой армии, начавшей форсирование Березины. Погода в том районе оказалась получше. В облаках — нижний край их находился на высоте 400 метров — появились разрывы. Важное задание командования армии было выполнено. Голубов развернул «як» на обратный курс: пора возвращаться на свою «точку».

В этот момент командир заметил между облаками пару Ме-109. Фашисты с ходу накинулись на разведчика. Выполнив «нисходящую бочку» в сторону виража, Голубов сорвал атаку ведущего «мессера» и оказался в хвосте его ведомого. Анатолий Емельянович в мгновение ока поймал гитлеровца в прицел и сбил его первой же очередью.

Из динамика донеслось:

— Я — «Орел-первый», встретил двух «мессеров», веду бой!

После этого связь с командиром прервалась. В тот момент он атаковал уже другого врага. Этот «мессер» повел себя странно — особой активности не проявлял, но и из боя не выходил. Маневрируя и снижаясь, он тянул к лесным зарослям, что раскинулись западнее Борисова. Голубов же, преследуя фашиста, даже не заподозрил, что тот заманивал его в зону сильного зенитного огня.

Внезапно гитлеровцы ударили по «яку» из «эрликоновских» пушек. Три снаряда почти одновременно попали в самолет, угодили в бензобаки правого крыла. Як-9д загорелся. Он находился за линией фронта на высоте менее 100 метров. «Скорее на свою территорию. Только бы не попасть живым в руки врага!» — подумал командир, направляя самолет к восточному берегу Березины.

Вскоре в горевшем самолете стало невыносимо жарко. Едкий дым заполнил кабину. Огонь все ближе подбирался к мотору. Баки могли взорваться в любую секунду. Высота упала до 60 метров — парашют раскрыться не успеет. Но иного выхода не было, и Голубов решил прыгать методом срыва. Открыл фонарь кабины. Преодолевая ураганный поток встречного воздуха, он встал, перекинул ногу через борт кабины, нащупал вытяжное кольцо парашюта. И в [184] это мгновение в правом крыле взорвались баки. Самолет перевернуло, Голубова отбросило в сторону. Навстречу ему стремительно неслась земля...

Потерявшего сознание, тяжело раненного летчика подобрали и доставили в госпиталь пехотинцы. Там ему оказали помощь. Из документов узнали, кто он и откуда, направили в Дубровку.

С момента потери связи с А. Е. Голубовым мы находились на КП полка в тревожном ожидании. Вглядываясь в небо, авиаторы ждали возвращения командира. Никто не допускал даже мысли, что он сбит. Однако расчетное время полета заканчивалось, а командира все не было. Из штаба дивизии периодически звонили и спрашивали, известно ли что-либо о Голубове.

Позвонили из штаба воздушной армии. Обеспокоенный генерал Т. Т. Хрюкин потребовал немедленно доложить, как только что-то станет известно о командире полка...

Подполковника А. Е. Голубова доставили на аэродром самолетом во второй половине дня. Полуобгоревший, обмотанный бинтами с выступавшими пятнами крови, он казался неживым.

О тяжелом состоянии командира полка я доложил в штаб армии. Меня попросили подождать у телефона, а через три-четыре минуты передали приказание командующего армией немедленно отправить А. Е. Голубова тем же самолетом в Москву в сопровождении врача.

Я подошел к полковому врачу Г. В. Сергееву — он накладывал на раны командира новые повязки — и сообщил ему об указании сверху, распорядился, чтобы он оставался в Москве до тех пор, пока не будет полной ясности о состоянии командира.

— Закончу перевязку — и готов лететь! — ответил врач.

— Есть какая-нибудь надежда, доктор?

— Трудно сказать. Положение командира тяжелое. У него, по-моему, сломаны шесть или семь ребер, повреждены тазобедренный сустав, ключица, череп... Откровенно, шансов мало.

Через 20 минут у транспортного самолета в строю с развернутым Знаменем стояли два полка — 18-й гвардейский и «Нормандия». Подполковника А. Е. Голубова вынесли на носилках наши и французские летчики и пошли вдоль общего строя. Я подал команду:

— Смирно! Для проводов командира — равнение направо! [185]

Рядом с носилками шли К. Ф. Федоров, С. Л. Сибирин, Пьер Пуйяд и Луи Дельфино. На глазах у многих авиаторов были слезы. Голубов слегка приоткрыл глаза, тихо попросил:

— Остановитесь, пожалуйста... Помогите приподняться.

Федоров и Сибирин помогли командиру приподняться, и он слабым голосом сказал:

— Товарищи, и вы, наши французские друзья! Я вынужден временно оставить вас. Но я вернусь... Поклянитесь, что будете до конца беспощадно бить фашистскую гадину!..

— Клянемся! — ответили в один голос два полка.

После этой неожиданной речи Голубов снова потерял сознание.

Ли-2 взревел моторами, взлетел и, выполнив над аэродромом прощальный круг, взял курс на Москву. С тяжелым сердцем авиаторы расходились по своим местам.

По указанию комдива во временное командование полком вступил майор С. А. Сибирин. К тому дню он сбил уже 18 вражеских самолетов, стал Героем Советского Союза.

События на фронте развивались стремительно. Один за другим издавались приказы Верховного Главнокомандующего об освобождении городов Белоруссии. 30 июня мы получили сообщение о новой победе наших войск. Они окружили и уничтожили в районах Витебска, Орши, Могилева и Бобруйска часть фашистских дивизий, форсировали Березину и развернули наступление на свенцянском, минском и слуцком направлениях.

3 июля пришла долгожданная весть об освобождении Минска и окружении юго-восточнее города более чем 100-тысячной группировки немецко-фашистских войск.

После освобождения Минска наш полк временно вывели в резерв командующего воздушной армией. Летчики и часть техников отправились на завод для получения и перегонки на фронт новых истребителей для себя и полка «Нормандия».

Напряженно сражались против врага в период операции «Багратион» наши гвардейцы. За проявленные храбрость, отвагу и мужество личного состава полку присвоили наименование «Витебский». За успешное выполнение заданий командования в боях, за овладение городом Минском и проявленные при этом доблесть и мужество полк наградили орденом Суворова 2-й степени. Многих наших [186] летчиков, техников, младших авиаспециалистов отметили боевыми наградами.

К середине июля наши войска далеко продвинулись на запад, и аэродром Дубровка, на котором находился полк «Нормандия», оказался в глубоком тылу. Поступил приказ перебазироваться на территорию Литвы, в район Микунтани. Предстоял перелет над лесистой местностью, где все еще бродили отдельные группы вражеских солдат. Они часто обстреливали низко пролетавшие самолеты. Учитывая это, Пьер Пуйяд дал «нормандцам» такие указания:

— В целях маскировки мы должны выполнить перелет на высоте триста-четыреста метров. Снижаться на меньшую высоту не советую, если не хотите получить пулю от одичавших в лесах нацистов. Учтите, что на новом месте могут сразу начаться вылеты на задания, поэтому механиков берите на свои истребители.

Перелет возглавил Пьер Пуйяд. Минут через десять после вылета раздался тревожный голос Мориса де Сейна:

— Мотор работает с перебоями. Давление бензина падает!

— Немедленно возвращайтесь обратно! — приказал Пуйяд.

Руководитель полетов на аэродроме Дубровка майор Дельфино приказал освободить посадочную полосу для обеспечения посадки де Сейна. Но посадить самолет с первого захода де Сейн не смог и, уходя на второй круг, доложил:

— Я весь в бензине. В кабине — пары. Почти ничего не вижу.

Дельфино пытался по радио помочь летчику произвести посадку, однако и второй, и третий заходы тоже оказались неудачными. Положение усложнялось, становилось угрожающим. Де Сейн передал:

— Бензиновые пары заполнили все. Очень трудно дышать!

— Пусть прыгает с парашютом, — посоветовал кто-то из присутствовавших на КП наших офицеров.

— Да, иного выхода нет, — согласился Дельфино и передал де Сейну: — Немедленно прыгай! Приказываю прыгать!

— Мой командир, прыгать не могу. Со мной механик Володя Белозуб. Он без парашюта. Попытаюсь садиться.

Услышав это, Дельфино опустил микрофон. Никто не мог заставить де Сейна, оставив механика, спасать свою жизнь. Он старался сделать все возможное, чтобы посадить [187] истребитель. Но не удалось. На очередном заходе почти неуправляемая машина устремилась к посадочной полосе, затем рванулась ввысь, свалилась на крыло и ударилась о землю. Раздался взрыв... Мы стали очевидцами трагедии во имя большой дружбы, родившейся между советскими и французскими летчиками в борьбе против общего врага.

После войны, когда советские летчики-фронтовики, сражавшиеся вместе с полком «Нормандия — Неман», получившим такое наименование при форсировании реки Неман, приехали в Париж и посетили мать Мориса де Сейна, она сказала:

— У меня был единственный сын, он имел возможность спастись. Но тогда бы на нашу семью легло пятно. Мой сын поступил благородно. Он не мог поступить иначе.

Прошло более четырех десятилетий, но наши летчики-ветераны не забыли Мориса де Сейна, совершившего подвиг во имя войскового товарищества. Да, он не мог поступить иначе.

1 августа 5-я армия освободила Каунас. Вместе с «нормандцами» мы поехали посмотреть древний литовский город и стали свидетелями страшной картины. Еврейский квартал, располагавшийся на окраине города, фашисты опоясали колючей проволокой и превратили в концлагерь. Здесь собрали евреев всех возрастов — от грудных детей до глубоких стариков. За сутки до прихода советских войск гитлеровцы заминировали дома, в которых они жили, и взорвали. Тех же, кто уцелел при взрыве, расстреляли. Мы увидели леденящее душу зрелище — тысячи обезображенных трупов женщин, детей, стариков. Это был акт жесточайшего зверства. В нашем сознании не могло уложиться то, что такое сделали те, кто осмеливался называть себя людьми. Свое глубочайшее возмущение советские и французские авиаторы выражали словами:

— Этого не могли сделать люди. Это сделали садисты!

Позднее советские люди, народы всего мира узнали о еще более зверских актах массового истребления узников в Майданеке, Освенциме, Бухенвальде, в других лагерях смерти, созданных фашистами. А после войны все честные люди нашей планеты с возмущением узнали о том, как в некоторых странах десятилетиями укрывают, выгораживают от ответственности и амнистируют тех фашистских палачей и изуверов, которые истязали и уничтожали тысячи ни в чем не повинных людей. Многие из этих выродков [188] и сегодня еще разгуливают на свободе, пользуясь покровительством властей некоторых западных государств...

В конце июля и начале августа наши летчики и техники получили на заводе и перегнали на фронтовые аэродромы новые самолеты Як-3 для своего полка и полка «Нормандия».

Истребитель Як-3, созданный видным авиаконструктором А. С. Яковлевым, по своим боевым характеристикам оказался лучшим истребителем в мире. Мощный мотор, высокие аэродинамические качества обеспечивали ему превосходство в скорости, горизонтальной и вертикальной маневренности над фашистскими истребителями.

Советские и французские летчики были в восторге от этого «яка». Радовался новой машине и техсостав. Все они старательно изучали и практически осваивали истребитель. Воздушные бойцы ежедневно выполняли тренировочные полеты.

25 августа у нас и «нормандцев» был нелетный день. После завтрака мы разошлись по местам занятий. Неожиданно в районе КП «Нормандии» — он располагался на другой стороне аэродрома — раздались громкие выкрики французских летчиков. Размахивая руками и подбрасывая вверх фуражки и планшеты, они кричали:

— Пари! Пари!..

— Что там у них? — озадаченно спросил Сибирин.

— Пойду позвоню, узнаю, — сказал я, направляясь к землянке.

Навстречу мне вышел майор К. Ф. Федоров:

— Праздник у французов — Париж освобожден! Давайте соберем наших летчиков и техников и пойдем к ним, поздравим.

— Правильно! — согласился С. А. Сибирин и отдал на этот счет указание.

Через 15 минут мы прибыли на КП «Нормандии» и сердечно поздравили французских друзей с освобождением столицы Франции от фашистских оккупантов. Затем мы вместе кричали «ура!», пели государственный гимн Франции «Марсельезу».

Весть об освобождении Парижа настроила французских летчиков на оптимистический лад. Многие говорили о скором окончании войны. Но Пьер Пуйяд и Марсель Альбер, охлаждая их восторги, советовали не обманывать себя, ибо нацисты так скоро и просто не поднимут руки, не сдадутся. Они еще наделают неприятностей. [189]

К этим трезвым суждениям тогда мало кто прислушивался.

Вечером для авиаторов обоих полков был устроен торжественный ужин. Затем состоялся концерт самодеятельности. В 21.00 прикрывавшие аэродром зенитчики произвели в честь освобождения Парижа салют. Это вызвало бурный восторг у французов.

В заключение вечера Василий Серегин и Жозеф Риссо исполнили под гармошку фронтовые песни. Мы подпевали им. Между французскими и советскими летчиками начался обмен адресами с приглашением приехать в гости после войны.

Освободив Каунас, войска 3-го Белорусского фронта продолжали боевые действия на территории Литвы и 17 августа вышли к границе с Восточной Пруссией юго-западнее Наумиестиса и восточнее Эйдткунена. Перед нами открывалось то самое логово фашистского зверя, из которого гитлеровцы начали свой «дранг нах остен». Отныне война перемещалась на территорию врага.

В конце августа наступательная операция «Багратион» завершилась. Советские войска освободили Белоруссию, большую часть Литвы, значительную территорию Польши, вышли на Вислу. Линия фронта отодвинулась на запад до 600 километров. Вражеская группа армий «Центр» оказалась разгромленной. Это была грандиозная победа советского народа и его героических Вооруженных Сил, руководимых партией великого Ленина. Эта победа имела огромное значение для дальнейшего развития боевых действий, исхода Великой Отечественной войны.

Июль, август и почти весь сентябрь подполковник А. Е. Голубов находился в Центральном военном госпитале и в подмосковном санатории. Когда 28 июня его доставили на самолете в Москву, первое заключение врачей было удручающим — состояние больного безнадежное. Раны и травмы оказались слишком тяжелыми. Его заковали в гипс, предоставили отдельную палату. У постели дежурила медсестра. Четыре дня подряд приходивший в госпиталь полковой врач Г. С. Сергеев получал один и тот же ответ:

— Больной без сознания.

Лишь на пятый день Голубов очнулся, но был еще настолько слаб, что войти к нему не разрешили.

Г. С. Сергеев добрался до штаба ВВС, разыскал свое медицинское начальство, упросил передать в полк телеграмму: [190] «Голубов жив, пришел в сознание». Мы объявили ее всем. В эскадрильях говорили:

— Жив командир. Скоро вернется. Как обещал!

Однако до поправки командиру было еще далеко. Страшная, невероятная боль сковывала тело. Сил хватало только на то, чтобы терпеть, и он терпел.

На шестой день после того, как Голубов пришел в сознание, Сергееву разрешили короткое свидание. Командир полка тихо спросил:

— Георгий Сергеевич, что со мной? Ноги-то целы? В разговор вмешалась медсестра:

— Анатолий Емельянович, вам нельзя говорить. Только слушать.

— Врачи верят: все у вас будет хорошо, — успокоил Сергеев командира. — Я возвращаюсь в полк. Вернусь к вам дней через десять и расскажу обо всех наших делах.

— Передайте Федорову, Гнездилову, Сибирину, всем однополчанам и «нормандцам» привет. Пусть бьют фашистов, как били прежде!

После отъезда Г. С. Сергеева командиру стало особенно тоскливо. «Отлетался я, калекой стал», — думал Голубов.

Эти мысли действовали угнетающе. Анатолий Емельянович испытывал безразличие и к себе, и к окружающим. Он перестал есть, только пил компот. Состояние его было тревожным.

Однажды в госпиталь привезли генерала-кавалериста Чудесова, машина которого наскочила на мину. Он был ранен в обе ноги. Его подселили к Голубову. Генерал оказался человеком веселым, общительным. Посмотрев на отощавшего соседа, он строго сказал:

— Послушайте, летчик, что-то вы захирели. Негоже один компот глотать. Хотите жить — ешьте! Смотрите на меня. Вы в первый раз ранены? А я — в седьмой! Однако ж нюни не распускаю. Ем все, что дают. И очень даже скоро поправлюсь. Я верю в это!

Мало-помалу Анатолий Емельянович проникся уважением к Чудесову. С ним было легко и просто. Появился аппетит. Здоровье заметно пошло на поправку.

Вскоре генерал Чудесов выписался из госпиталя. Перед отъездом на фронт он сказал Голубову:

— Возьмите, Анатолий Емельянович, мои костыли: они мне больше не нужны. Поправляйтесь и — в полк. Воевать нам нужно!

Со временем Голубов стал ходить с костылями. Каждый день он стоял у окна и смотрел в небо. В светлые дни [191] оно отсвечивало удивительной синевой, и ему так хотелось подняться ввысь, ощутить радость полета. В хмурые дни на душе почему-то становилось мрачнее: «Погодка-то нелетная». И тут он ловил себя на мысли: сможет ли летать вообще? Каково будет заключение врачей?

Последний полет вспоминался до мельчайших подробностей. Все запечатлелось в его памяти до того самого момента, когда взорвались бензобаки и его сбросило с крыла. Обо всем остальном он узнавал от навещавших его однополчан.

Долгими бессонными ночами Голубов старался не думать о том, что будет после госпиталя. Нередко ему вспоминалось тяжелое полуголодное детство. Разруха после гражданской войны. В то время ради куска хлеба он все лето пас коров богатеев. Зимой батрачил. Когда подрос, стал рабочим завода «Охра». Днем работал, вечером учился. Вступил в комсомол. В 1925 году уехал в Донбасс добывать «черное золото». Трудился на руднике «Октябрьская революция» коногоном, затем стал забойщиком. Закончил горный техникум.

Пришла пора службы в армии. Анатолия направили в артиллерийский полк знаменитой Чапаевской дивизии. Его зачислили в полковую школу — учиться на младшего командира. На показательных стрельбах в 1931 году Голубов удивил всех: шестью снарядами поразил шесть двигавшихся мишеней. Присутствовавший на стрельбах командующий войсками военного округа И. Э. Якир наградил молодого артиллериста именным серебряным портсигаром.

А. Е. Голубова приняли в члены Коммунистической партии. Казалось, артиллерия станет его судьбой. Но Родина бросила клич: «Комсомолец — на самолет! Дадим стране 100 тысяч летчиков!» И Анатолий Голубов поступил в авиашколу. С той поры и связал он жизнь с авиацией. Был инструктором в Борисоглебской авиашколе, командиром звена, отряда. Заочно учился в Военной академии командно-штурманского состава ВВС. В 1940 году он перешел на очное отделение.

21 июня 1941 года состоялся выпускной вечер. Веселились всю ночь. Ранним утром 22 июня в академии объявили тревогу. Началась Великая Отечественная война...

Находясь в госпитале, Голубов внимательно слушал по радио сообщения Совинформбюро. Вести приходили отрадные, и это действовало на раны как бальзам. Силы прибывали с каждым днем. [192]

Из госпиталя Анатолия Емельяновича направили в подмосковный санаторий, и там к нему пришла уверенность: «Буду летать!» У врачей, однако, мнение на этот счет оказалось противоположным. Он не стал ждать их заключения. Оформил документы, уехал в Москву. Оттуда на попутном самолете прибыл в полк.

Встреча была сердечной. У трапа самолета стояли Сибирин, Федоров, Нестеров, командиры эскадрилий, летчики. Я подошел к командиру полка с докладом. А он, счастливо улыбаясь, раскинул руки и начал поочередно нас обнимать.

На другой день подполковник А. Е. Голубов был уже на стоянке самолетов и с помощью инженера А. З. Нестерова изучал истребитель Як-3. Дня через три он отозвал меня в сторону от КП, сказал:

— Хочу на По-два по кругу с кем-нибудь слетать.

Скажите оперативному дежурному, чтобы на КП дивизии не докладывал.

Через три-четыре дня он уже летал на двухместном учебно-тренировочном истребителе. А 6 октября при перебазировании полка самостоятельно вел Як-3 на новый аэродром.

Так отважный командир гвардейцев снова вернулся в строй, сел в кабину новейшего истребителя.

27 августа связанная с освоением нового истребителя передышка для нас закончилась, и мы перелетели поближе к фронту, на аэродром Меречь. Неподалеку от нас располагалась «Нормандия».

Перед нами была Восточная Пруссия — осиное гнездо германского милитаризма, где готовились нацистские офицерские кадры, где зарождались, вынашивались и откуда осуществлялись разбойничьи планы порабощения других народов. Здесь же находилась «вольфшанце» («волчья яма») со Ставкой Гитлера.

Не было у нас бойца, командира и политработника, который все эти годы не мечтал бы о том часе, когда война будет перенесена на вражескую территорию. И вот этот долгожданный час настал — земля, породившая страшную войну, была перед нашими воинами.

Прибыв на прифронтовой аэродром, наши летчики горели желанием поскорее испытать наши новые Як-3 в воздушных боях. Однако в сентябре авиация гитлеровцев на гумбинненском и гольдапском направлениях активности не проявляла, и нам пришлось выполнять в основном задачи по ведению «свободной охоты» и воздушной разведке. [193] Гвардейцы соскучились по небу, летали охотно. Нередко они наносили удары по эшелонам, колонная машин и другой технике врага.

24 сентября майора С. А. Сибирина, временно исполнявшего обязанности командира полка, и меня вызвали в штаб дивизии. Он располагался в Мариямполе, километрах в 30 от нашей «точки». Вылетели на По-2 и пошли на малой высоте. В тот период вражеские истребители редко заходили на нашу территорию, и мы беспечно отнеслись к осмотрительности в полете. Это едва не стоило нам жизни. При подходе к посадочной полосе штаба дивизии я обратил внимание на то, что летевший на такой же высоте правее от нас военно-транспортный самолет Ли-2, не выпуская шасси, стал неожиданно садиться в поле. Бросив взгляд ввысь, я увидел пикировавшего «фоккера». «А где же его напарник?» — подумал я и, оглядывая небо, увидел еще один ФВ-190. Он пикировал прямо на нас.

Я тронул плечо Сибирина, выкрикнул:

— «Фоккеры» атакуют!

Летчик резко отклонил По-2 в сторону. В следующую секунду прогремели пулеметно-пушечные очереди. Снаряды ударили в крыло. Оно обломилось у основания, и наш самолет рухнул на землю. «Фоккер» с ревом пронесся над нами. Затем все стихло.

— Вы живы? — услышал я голос Сибирина.

— А вы? — ответил я вопросом на вопрос, выбираясь из-под обломков.

— Нужно укрыться, иначе фашисты расстреляют нас.

Едва мы спрятались в кустарнике, как снова появились ФВ-190. Ударили из пушек по севшему в поле Ли-2, и тот загорелся. По нашему По-2 стрелять не стали.

На посадочной площадке штаба дивизии всю эту картину видели и направили к нам санитарную машину, полагая, что если мы не убиты, то ранены. Однако увиден нас живыми и невредимыми, обрадовались. А нам до обидного было жаль наш По-2.

5 октября войска соседнего 1-го Прибалтийского фронта перешли в наступление. На следующий день начала наступать 39-я армия нашего фронта в направлении на Тильзит.

Для прикрытия войск этой армии наш полк перелетел на аэродром Буды. Здесь активность авиации обеих воюющих сторон была довольно высокой. Особенно напряженный характер боевые действия ее приняли 9 и 10 октября, когда войска 1-го Прибалтийского фронта вышли к побережью [194] Балтийского моря и отрезали группу армий «Север» от Восточной Пруссии, а 39-я армия заняла Юрбург, Таураге и вклинилась на территорию Восточной Пруссии.

Для нанесения бомбовых и штурмовых ударов по нашим войскам из-за нехватки «юнкерсов» и «хейнкелей» фашисты начали использовать истребители ФВ-190. Они действовали обычно без прикрытия, лишь изредка их сопровождали небольшие группы «мессеров».

9 октября восьмерка Як-3 под командованием В. Н. Барсукова, вылетев на прикрытие наземных войск, встретила на подходе к линии фронта 16 «фокке-вульфов» с подвешенными бомбами. Они шли под прикрытием четырех Ме-109. Оценив обстановку, Барсуков принял решение первый удар нанести всей восьмеркой сверху на встречно-пересекавшихся курсах по «фоккерам», чтобы заставить их сбросить бомбы, не доходя до цели. Пикируя, наши летчики открыли мощный огонь. Николаю Герасименко в этой атаке удалось сбить вражеский самолет. Расчет Барсукова оказался верным: «фокке-вульфы» немедля сбросили бомбы и, не вступая в бой, пикированием до предельно малой высоты стали уходить обратно. Преследуя их, Николай Герасименко сбил еще один ФВ-190, Петр Калинеев уничтожил другой. Сопровождавшая «фокке-вульфы» четверка «мессеров» ушла восвояси, не предприняв даже попытки вступить в бой с нашими «яками».

День 10 октября оказался для наших воздушных бойцов еще более удачным. Они сбили 10 вражеских самолетов. У нас потерь не было.

События в тот день разворачивались так. Утром на прикрытие наземных войск вылетела шестерка «яков» 1-й эскадрильи. Ее вел Александр Захаров. Патрулируя в заданном районе, Захаров получил с передового КП нашей дивизии команду:

— С запада подходит группа самолетов. Атакуйте!

Гвардейцы тотчас же пошли навстречу противнику и вскоре увидели на высоте 2500 метров на встречном курсе 16 «фокке-вульфов». Они летели с бомбами. Захаров повел шестерку в лобовую атаку. Она заставила гитлеровцев освободиться от бомбового груза. Боевой порядок «фоккеров» расстроился.

Наши истребители вышли из атаки боевым разворотом вверх и оказались выше и сзади фашистов. Снова устремились в атаку. «Фокке-вульфы» разделились на четверки, начали вираж, оттягиваясь постепенно на запад. Умело [195] используя маневренные возможности своего Як-3, Александр Захаров уже на втором вираже зашел в хвост одному «фоккеру», сблизился с ним и двумя очередями поджег. Остальные ФВ-190 торопливо, с пикированием до малой высоты начали удирать. Настойчиво преследуя их, Алексей Калюжный и Мириан Абрамишвили сбили на выходе из пике двух «фоккеров».

В середине дня шестерка «яков» во главе с Василием Серегиным во время патрулирования обнаружила подходившую к линии фронта восьмерку ФВ-190. Она шла ниже наших истребителей примерно на 1500 метров. Серегин завел группу со стороны солнца и атаковал врага с полупереворота сверху сзади. «Фоккеры» встали в «круг». Наши летчики вышли из первой атаки боевым разворотом, снова бросились на врага. Это дало возможность Матвею Барахтаеву и самому Василию Серегину выйти в хвост двум «фоккерам». Бой с ними оказался коротким: гвардейцы сразили обоих.

Оставшаяся вражеская шестерка сомкнулась в более плотный вираж, стала поспешнее оттягиваться на запад. Наши истребители, действуя на вертикалях, продолжали атаки. Во время одной из них Дмитрий Тарасов нанес неотразимый удар по «фокке-вульфу». Оставшиеся самолеты врага вышли из боя.

В конце дня восьмерка «яков» под командованием Владимира Запаскина вылетела по вызову передового КП наперехват вражеским истребителям и встретила на подходе к линии фронта дюжину ФВ-190 с подвешенными бомбами. Выполнив боевой разворот, наши истребители оказались выше и сзади «фоккеров». Фашисты сразу же освободились от бомбового груза и попытались контратаковать «яков». Но гвардейцы, используя вертикальный маневр, непрерывно атаковали врага. Они наносили удары и сверху и снизу. Владимир Запаскин и почти одновременно с ним Николай Пинчук врезались в этот «круг» виражировавшей группы гитлеровцев и с короткой дистанции сбили два ФВ-190. Это дезорганизовало боевой порядок противника. «Фоккеры» попарно стали пикировать к земле и уходить на запад. По сбитому самолету записали на свой счет Александр Захаров и Алексей Калюжный.

Наступление наших войск на мемельском и тильзитском направлениях завершилось. 18-й гвардейский истребительный авиаполк с правого фланга фронта снова перелетел на аэродром Гаршвине, чтобы прикрывать наши войска на гумбинненскон направлении. [196]