Последний бой
После освобождения Моравской Остравы 60-я армия повернулась фронтом на запад. Наша дивизия тоже сделала резкий разворот на девяносто градусов и получила задачу наступать в направлении на Вигштадтель. Шли последние дни войны. Это чувствовалось по всему.
Здесь, в конце войны, я чуть было не поплатился жизнью за собственную неосторожность. Под вечер, взяв с собой адъютанта Якубовского, поехал на машине в 39-й полк. Мы двигались по опушке леса и проскочили поворот влево. По моим расчетам, мы уже должны были быть на НП командира полка, а поворота все нет и нет.
— Как бы к немцам не угодить, — забеспокоился я.
Адъютант взял автомат наизготовку. И вдруг впереди — три немца! Они, видимо, не поняли, в чем дело, приняли нас за своих. Я крикнул:
— Назад!
Якубовский в упор из автомата уложил немцев, не дав им опомниться. Шофер развернул «газик».
Вслед нам полетели пули. Мне пробило верх фуражки. Со звоном разлетелось ветровое стекло.
К счастью, мы отделались довольно легко. Могло быть и хуже.
Ездить мне в эти весенние дни приходилось особенно много. Части успешно продвигались на запад. Каждые сутки мы освобождали несколько населенных пунктов.
3 мая дивизия сбила противника с высот западнее Диттерсдорфа и начала преследовать врага, отходившего в Вигштадтель. На подступах к этому населенному пункту фашисты двумя пехотными полками и двадцатью танками нанесли удар по флангу 39-го полка. Он не выдержал и начал отходить к высоткам, на которых быстро разворачивались наши противотанковый и зенитный дивизионы. Артиллеристы встретили атакующего противника беглым огнем прямой наводкой. Сразу вспыхнуло пять танков. Пехота врага залегла.
Подоспевший полк Корабельщикова в свою очередь атаковал противника с фланга. Немцы оказались под огнем с двух сторон и вынуждены были отступить. [203]
Преследуя фашистов, Трегубенко ворвался в Вигштадтель с востока. Корабельщиков вступил в город с севера. Полк Серова атаковал южную окраину и отрезал врагу пути отхода на юг.
Гитлеровцы, боясь окружения, отступили в панике. Они даже не использовали подготовленные для обороны каменные дома. Немецкие офицеры потеряли управление войсками. Части и подразделения не знали обстановки, не имели задач, бежали кому куда вздумается.
К вечеру дивизия полностью овладела городом. И сразу же части начали окапываться, готовить оборонительные позиции: 37-й полк — на северной окраине Вигштадтеля, 39-й — на западной, 31-й — на южной. При каждом полку находился артиллерийский дивизион.
Штаб дивизии со спецподразделениями расположился в центре города, в небольшом скверике. Я послал полковника Бойчука проверить полк Трегубенко. Начальник оперативного отделения Панченко поехал в полк Корабельщикова. Сам я отправился к Серову.
Только прибыл в штаб полка — к машине подбежал Серов, доложил торопливо:
— Сейчас комбат Бирюков передал: колонна в десять грузовиков вышла из леса в пяти километрах отсюда. Направляется по дороге в город.
— А где батальон Бирюкова?
— Сосредоточился на южной опушке вон того леса, — показал Серов.
— Передайте, пусть Бирюков пропустит колонну в город. А вы первым батальоном устройте засаду. Обезоружьте фашистов. Начальнику артиллерии полка прикажите поставить одну батарею на прямую наводку вдоль улицы.
Серов быстро отдал необходимые распоряжения. Первый батальон двумя ротами занял дворы по правой стороне улицы. Одна стрелковая и пулеметная роты укрылись слева.
Фашисты, ничего не подозревая, спокойно въезжали в городок, не зная, что он занят нами. Колонна сбавила ход, сократилась дистанция между машинами, шоферы закуривали, перебрасывались шутками...
Как только последний грузовик поравнялся с крайним домом, взметнулась красная ракета. Роты с двух сторон дали залп над головами вражеских солдат, тесно сидевших в кузовах. Ошеломленные немцы прыгали с машин, бросали [204] оружие и поднимали руки. За несколько минут все было кончено.
Я приказал построить фашистов и отправить военнопленных на сборный пункт, организованный в школе. А сдавшихся офицеров на машине отвезти в штаб дивизии.
Посоветовав Серову, что нужно сделать в течение ночи, я сел в «газик». Тихо ехали по городку, надеясь встретить и рассмотреть прохожих. Узкие улицы Вигштадтеля были совершенно пусты. Город словно вымер. Мы не увидели ни одного жителя.
В штаб возвратились, когда стемнело. Подполковник Ковалев и начальник разведки майор Кирюшин уже допросили пленных офицеров. Выяснилось, что нам сдалась целая комендантская рота. Ее командир, обер-лейтенант, сказал: рота, стоявшая в Кунцендорфе, получила в пятнадцать часов приказ отправиться в город Вигштадтель и подготовить на восточной окраине командный пункт для командира корпуса.
Это подтвердили и другие офицеры. Я передал командирам полков распоряжение усилить бдительность.
Через некоторое время на той же дороге появилась легковая машина. Она также спокойно въехала в городок в расположение 31-го полка. Тут ее остановили наши бойцы. Адъютант командующего артиллерией 11-го армейского корпуса немцев спокойно попросил отвести его к советскому генералу.
В доме, где я разместился, находились Бойчук, Ковалев, Холковский и Кирюшин. Мы сидели в уютной, хорошо обставленной комнате. На полу — красивый ковер. Дверцы шкафов открыты, повсюду видны следы поспешного бегства хозяев.
Сюда к нам и привели высокого стройного лейтенанта с большими голубыми глазами. Увидев генерала, он вытянулся, как струна. Я сказал переводчику:
— Пусть садится и рассказывает, зачем ехал в город?
Лейтенант ответил:
— С генералом буду говорить стоя.
Пленный адъютант сообщил нам много интересного. Оказывается, немецкое командование не заметило перегруппировки наших сил для поворота с южного направления на западное. Только сегодня фашистские генералы пытались задержать нас.
— А какую вы получили задачу, выезжая сюда? — спросил я лейтенанта. [205]
— Мне было приказано передать командиру двести пятьдесят третьей пехотной дивизии распоряжение: занять ночью позиции на высотах восточнее Вигштадтеля и не пустить русских в город до подхода подкреплений.
— Поздно, лейтенант. Ваша двести пятьдесят третья дивизия теперь, после нынешней неудачной контратаки, вряд ли сможет действовать как полноценная боевая единица...
У меня были полные основания утверждать это. Одних только пленных мы взяли за минувший день более трехсот человек. А сколько фашистов было убито и ранено!
В наших руках оказались три артиллерийские батареи, семь подбитых танков, пять складов с боеприпасами. Остальные трофеи еще подсчитывались.
Полк Серова двигался на село Нейдорф. Трегубенко развивал удар на Альтендорф. Корабельщиков вел. свои подразделения уступом за правым флангом 39-го полка. Наступали по бездорожью, по весенней грязи. Каждый полк действовал самостоятельно. Командиры частей сами проявляли инициативу, сбивали врага с промежуточных рубежей и энергично продвигались все вперед и вперед.
В эти дни мы управляли полками только по радио. Надо отдать должное майору Серому и всем нашим радистам: они несли свою нелегкую службу умело и добросовестно. Радиосвязь работала бесперебойно. На моей автомашине была установлена рация, и я в любое время мог связаться с командирами полков. Все мои распоряжения немедленно передавались по радио адъютантом Якубовским.
Двигался я вслед за 39-м полком. Со мной — небольшая группа штабных офицеров: Панченко, Кирюшин, Полежаев, Серый. Перед деревней Альтендорф противник артиллерийским и пулеметным огнем остановил головной батальон полка. Я подъехал к Трегубенко и узнал от него, что противник занимает оборону на высотах восточнее деревни.
— Ваше решение?
— Сейчас подойдет артиллерийский дивизион, откроет огонь. Под его прикрытием первый батальон майора Руднева будет наступать вдоль дороги. Остальные подразделения полка с двумя батареями противотанкового дивизиона нанесут удар слева. [206]
— А вы знаете, какими силами противник обороняет село?
— Знаю. Разведчики захватили пленного, который показал, что в Альтендорфе один полк двести пятьдесят третьей пехотной дивизии с десятью танками. Это наши старые знакомые, которых мы уже крепко поколотили. Вряд ли у них хватит духу упорно обороняться.
— Вывод правильный. Но чтобы нам долго не возиться здесь, я прикажу Корабельщикову ускорить движение и выйти северо-западнее Альтендорфа.
Трегубенко начал отдавать распоряжения. Я попросил Панченко передать мои указания Корабельщикову и проинформировать о принятом решении Ковалева.
Через полчаса артиллерийский дивизион открыл огонь по переднему краю противника. Наша пехота пошла в атаку. Однако враг встретил ее сильным огнем. Пять вражеских танков, прикрывавших южную окраину деревни, стреляли по второму батальону, обходившему Альтендорф с юга. Артиллерийская батарея гитлеровцев била с восточной окраины по батальону Руднева.
Начинало темнеть. Противник, вероятно, хотел до вечера задержать полк Трегубенко и под покровом ночи выйти из боя. Но Корабельщиков уже обходил Альтендорф глубоко справа, угрожая отрезать врагу путь отступления.
Сопротивление гитлеровцев ослабло, они начали отходить к селу Альтбассер. Полк Трегубенко энергично преследовал их. В этом бою полк захватил три вражеские пушки, два подбитых танка. Наши воины взяли в плен сорок солдат и офицеров противника.
Напрасно фашисты надеялись на темноту. Наше наступление продолжалось и ночью. Полк Серова к утру занял небольшой городок Домштадтль, Трегубенко — село Альтбассер. Корабельщикова я вывел во второй эшелон, он двигался по маршруту 39-го полка.
Занятые нами села с немецким населением были пустынны. Все жители покинули их, забрав с собой домашнюю утварь.
Рано утром я приехал в село Альтбассер, только что освобожденное от противника. 39-й полк не задержался здесь, а ушел дальше, преследуя убегавших гитлеровцев.
На горке западнее Альтбассера я остановился, поджидая полк Корабельщикова. Передо мной, как на ладони, лежало небольшое село с одной прямой улицей. Косые лучи солнца освещали красные черепичные крыши. Незаметно [207] было никаких признаков жизни. Царила мертвая тишина. На противоположном конце села вдруг завыла собака. Мой шофер произнес со вздохом:
— Собаке и той жалко бросать свой дом, а люди бросили... Куда их от насиженных мест понесло?!
Эти слова я припомнил часа через полтора, когда Трегубенко сообщил по радио:
— Задержана большая колонна жителей села Альтбассер. Что с ними делать?
— Пусть остаются на месте, а вы продолжайте выполнять задачу.
Пока я раздумывал, как вернуть мирных жителей, начальник разведки полка капитан Куликов подвел ко мне солдата-немца и женщину. Солдат дрожал, а женщина сразу бросилась мне в ноги. Плача, она просила не убивать мужа. Капитан Куликов переводил ее слова.
— Вы житель этого села? — обратился я к солдату.
— Да, — ответил немец. — Сорок лет живу здесь. В армии был фельдшером. Два дня назад нашу часть разбили под Диттерсдорфом. Я утром прибыл домой, хотел переодеться, но не успел. Ваши солдаты захватили меня.
— Когда ушли из села жители?
— Ночью.
— А почему осталась ваша жена?
— Ей не на чем было уехать, нет лошади. Дочь у нас парализованная лежит.
— Понятно. — Я повернулся к женщине. — Кто вам сказал, что русские убивают пленных?
— Вчера вечером нам говорил офицер, что русская армия убивает всех пленных, а мирных жителей угоняет в Сибирь.
Фашистская пропаганда. Вот почему все немецкие села и города, через которые мы проходили, были пустынными, вот почему мы почти не встречали жителей.
— Мы никого не трогаем. Вы сами убедитесь в этом. Колонна жителей села задержана неподалеку отсюда. Идите к своим землякам и скажите, чтобы они возвращались.
Обрадованный фельдшер в сопровождении нашего разведчика отправился выполнять поручение. Жена его растерянно топталась на месте.
— Передайте ей, — сказал я Куликову, — пусть идет домой и наводит там порядок. Муж ее скоро вернется.
Мы поехали дальше, догонять 39-й полк. Дорога шла [208] под уклон, спускаясь к небольшой речушке с заболоченными берегами. Здесь мы увидели застрявшие в болоте подводы. Некоторые были перевернуты. Валялись мешки с мукой, подушки, матрацы, ящики с живыми курами и поросятами.
Присланный нами немецкий фельдшер построил всех мужчин в две шеренги. На правом фланге стоял высокий старик с белым флагом в руке. Испуганные женщины и дети толпились возле подвод.
— Для чего этот флаг? — спросил я.
— Признаем свое поражение, — ответил фельдшер.
— Поражение потерпела гитлеровская армия, а с мирными людьми мы не воюем. Ведите их домой, пусть спокойно живут и работают.
Мы отъехали километра два. Остановились, посмотрели: колонна беженцев потянулась к селу.
И вспомнился мне год сорок первый... Вспомнились фронтовые дороги с трупами женщин, стариков и детей. Вспомнились наши беженцы, погибавшие от фашистских бомб и снарядов. Вспомнилось, как остервенело гонялись гитлеровские летчики за каждой повозкой, за каждым человеком...
Да, мы могли бы многое припомнить теперь, когда победной поступью шли по немецкой земле. В наших колоннах много было бойцов, у которых фашисты убили отца или мать, жену или сына. Шли осиротевшие солдаты, оставившие позади руины родных городов и деревень. Мы имели право мстить за своих родных. Но кому мстить? Старикам, женщинам, детям? Нет, русские люди, солдаты Советской Армии, никогда не опускались до такого низкого варварства!
Мы мстили в открытом бою, сражаясь с вооруженным противником.
Следующее село — Нюренберг — тоже было оставлено жителями. И вдруг появились две девушки, бросились к солдатам с букетами цветов.
— Узнайте, кто это, — сказал я адъютанту. Тот сбегал, вернулся веселый.
— Наши, товарищ генерал, русские. Сейчас подойдут сюда.
Обе девушки были невысокие, худенькие, одинаково сероглазые.
— Откуда вы и что тут делаете?
— Мы из Ростова. Нас в сорок втором году немцы угнали [209] в Германию. Отправили в это село, мы здесь работали у хозяев.
— А где хозяева?
— Удрали. А мы не знаем, что нам теперь делать.
— Подождите немного, вас организованно отправят на Родину.
Девушки радостно переглянулись. Та, что была посмелее, сказала:
— В доме, где я работала, лежит больная старушка. Не захотела уезжать. Решила умереть в своей кровати. У нее сильно болит голова. Нет ли у вас лекарства?
— Вам жалко ее? — спросил я.
Девушка замялась.
— Она меня часто била. Но ведь мучается человек...
Я достал из кармана три таблетки пирамидона. Весть о том, что Советская Армия не трогает мирные жителей, распространялась быстро и опережала наступающие войска. Все чаще и чаще попадались нам немецкие населенные пункты, жители которых оставались на месте, вывесив на каждом доме белые флаги.
Наша дивизия вырвалась далеко на запад, опередив соседние соединения. Вечером 6 мая мы овладели населенным пунктом Бельковицами неподалеку от чехословацкого города Оломоуца.
Появление наших войск в Бельковицах было для противника полной неожиданностью. Мы разгромили там до двух батальонов немцев, взяли в плен пятьдесят солдат и захватили штабной автобус с документами.
В селе еще продолжался бой, а к нашим воинам уже подбегали радостные, возбужденные люди, обнимали солдат и офицеров. Букетами цветов встречали чехи и словаки своих освободителей.
Я подъехал к зданию почты, спросил у дежурного телефониста:
— Связь с Оломоуцем есть?
Ответ был утвердительный.
— Вызовите мне коменданта города Оломоуца.
Телефонист посмотрел удивленно, потом взялся за дело. Оломоуц ответил. Я потребовал соединить меня с немецким комендантом. Мне передали, что коменданта нет — выехал на северную окраину города. [210]
И все. Связь сразу нарушилась.
Ко мне подошел чех и сказал, что у него имеется план обороны Оломоуца.
— Покажите, пожалуйста.
Чех достал из-под жилета аккуратно сложенный лист. На нем карандашом были обозначены вражеские позиции.
— Где вы взяли эти данные? Насколько они достоверны?
— Я и несколько товарищей работали на оборонительных сооружениях. Всё примечали, а дома наносили на бумагу.
— Где вы живете?
— Я Франтишек Ленерт, живу в Глушевицах, в доме пятьдесят пять, на квартире у Хитилова. Вчера вечером мы сидели с Хитиловым, слушали передачу по радио из Праги. Наши сердца трепетали от радости — кончается засилье фашистских разбойников. А утром над Оломоуцем появились самолеты с красными звездами. Мы залезли на крышу дома и наблюдали за воздушным боем. Вскоре услышали стрельбу в Бельковицах. Мы с Хитиловым посоветовались и решили передать вам этот план. Может быть, он пригодится.
Я взял у Ленерта лист и попросил расшифровать условные знаки. Ленерт показал, где у врага траншеи, пулеметы, артиллерийские позиции, склады боеприпасов.
Эти данные впоследствии помогли нам быстрее установить линию вражеской обороны и выявить огневые точки на северной окраине Оломоуца.
К рассвету левее нас вышла в район Доланы 128-я горнострелковая дивизия. А мы двумя полками начали наступать на город. Третий полк прикрывал наш правый фланг, так как противник в любую минуту мог нанести удар с той стороны.
37-й полк овладел населенным пунктом Вагоновице и завязал бой на северной окраине Оломоуца, 39-й полк занял Глушевицы и к вечеру вел бой за Черновир.
Ко мне на КП прибыл порученец командующего фронтом — привез записку. Командующий своей рукой написал на небольшом листочке:
«Товарищ Гладков, спасибо за смелые и энергичные действия вашей дивизии. Желаю успеха. Еременко».
Приятно. Нас, генералов, не так-то уж часто хвалят.
7 мая после двадцатиминутной артиллерийской подготовки [211] наши полки пошли в атаку на Оломоуц, но были встречены сильным огнем. Бойцы залегли.
Под прикрытием артиллерии полк вражеской пехоты с десятью танками устремился на наш 37-й полк. Эту контратаку мы отбили, но продвинуться вперед так и не смогли. Наступавшая левее дивизия Колдубова тоже успеха не имела. Стало ясно: враг стянул в город значительное количество артиллерийских батарей и самоходных орудий, занял заранее подготовленные позиции, создал мощную систему огня и будет держать Оломоуц до тех пор, пока не выведет свои полуокруженные войска, часть которых находилась еще восточнее города.
Я понял, что ворваться на северную окраину Оломоуца нам не удастся. Трегубенко получил мой приказ передвинуть полк вправо и овладеть рощей севернее Черновира. К вечеру полк полностью очистил рощу от противника и одним батальоном вышел на железнодорожное полотно в трехстах метрах от станции Оломоуц. Теперь наше положение стало более выходным.
Мне подготовили новый наблюдательный пункт на чердаке одного из домов в Глушевицах. Увидев на воротах номер 55, я сразу вспомнил гражданина, передавшего мне план.
Открыл калитку. Навстречу вышел невысокий коренастый хозяин. Снял кепку и сказал, поклонившись:
— Рад видеть вас, пан генерал, в своем доме.
Я поздоровался с ним за руку и спросил:
— Как ваша фамилия?
— Хитилов Иосиф.
— Мы с вами уже знакомы. Мне Ленерт говорил о вас. Знаете такого?
— Он у меня живет, — ответил хозяин.
— Где же он сейчас?
— Ленерт вместе с моей семьей ушел ночью в село Богуньовцы. Ваши солдаты предупредили нас, что здесь будет большой бой.
Я понял состояние хозяина и успокоил его:
— Нет, большого боя не будет. Ваш дом останется целым.
Хитилов сразу повеселел.
— Горжусь, что советский генерал будет руководить боем из моею дома. Прошу вот сюда.
Поблагодарив любезного хозяина, я поднялся на чердак, откуда хорошо просматривались окрестности. [212]
Тогда я еще не предполагал, что это будет мой последний наблюдательный пункт, с которого я руководил своим последним боем...
Вечером в Бедьковице прибыл командующий армией генерал-полковник Курочкин. Его сопровождал командир корпуса генерал-майор Веденин.
Командарм позвонил мне на наблюдательный пункт в Глушевицы. Я думал, что разговор начнется, как обычно, с доклада об обстановке на фронте. Но в трубке послышался веселый голос:
— Василий Федорович, здравствуйте! Вот уже две недели Новороссийская дивизия в моем подчинении, а я никак не мог увидеть вас, старого друга! Ведь мы с вами пятнадцать лет не встречались!
Мы с Павлом Алексеевичем Курочкиным с 1923 по 1928 год служили в одном полку. Он был начальником штаба полка, а я — командиром эскадрона. С той поры много воды утекло...
Когда иссяк разговор о минувшем, командарм сказал мне:
— В течение ночи произведите перегруппировку, сосредоточьте основные силы на правом фланге. С утра форсируйте реку Мораву и нанесите удар в направлении Крышево — ремонтно-авиационный завод, чтобы перерезать дорогу Оломоуц — Прага.
Я заверил командарма, что распоряжение его будет выполнено.
В ночь на 8 мая радисты на моем наблюдательном пункте приняли сообщение о том, что Германия капитулировала. Но я не очень поверил этому известию. На нашем участке фронта продолжались напряженные бои, не заметно было, чтобы фашисты готовились сложить оружие.
Утром дивизия начала форсировать Мораву в районе Хомутово. Орудия и пулеметы врага, укрытые в каменных домах на противоположном берегу, держали под обстрелом все подступы к реке и особенно — к мосту.
Захватить мост было поручено разведчикам 39-го полка. Капитан Куликов сам повел своих орлов. Плотно прижимаясь к земле, разведчики ползли вперед. Оставалось метров двадцать провода, тянувшегося к толовым шашкам, прикрепленным к железным фермам. И вдруг раздался оглушительный взрыв. Мост окутался черным дымом, фермы рухнули в воду.
Разведчики бросились на взорванный мост и с риском [213] для жизни перебрались по остаткам его на противоположный берег. Там они залегли и открыли огонь.
Под прикрытием разведчиков через Мораву начал вброд переправляться передовой отряд полка.
Бой немного утих. Возле наших воинов сразу собрались чехи: мужчины, женщины и дети. Они показывали, где река мельче, где стоят немецкие мины.
Один из наших солдат дал чеху крону. Тот схватил ее, поцеловал, начал показывать другим, восторженно восклицая:
— Настоящая чехословацкая крона! Долой немецкие марки! Капут немцам!
Неподалеку разорвался фашистский снаряд. Жители разбежались в укрытия. Остался лишь чех, у которого была крона. Он подошел к артиллерийскому расчету и стал помогать устанавливать пушку.
Близким разрывом ранены были командир орудия и заряжающий. Из-за домов появился немецкий танк, стрелявший на ходу. Отважный чех заменил заряжающего. Он вогнал в казенник снаряд и резко закрыл замок. Пушка начала бить по танку.
В этой скоротечной схватке смелый чехословацкий патриот был ранен в руку. Тогда, к сожалению, никому не пришло в голову узнать его фамилию...
К середине дня большая часть Оломоуца была в наших руках. В городе — настоящий праздник. Радовались жители от мала до велика. Громкие радостные голоса заглушали стрельбу.
Ближе к вечеру наши полки овладели ремонтно-авиационным заводом, за который фашисты держались как голодный зверь за добычу. Оставшиеся в живых защитники завода — около ста немецких солдат и офицеров — бросили оружие и подняли руки. Лишь один офицер отстреливался до последнего патрона. Когда кончились патроны, он кинул автомат и побежал вдоль кирпичного забора. За ним погнался капитан Куликов. Офицер хотел перемахнуть через забор, но Куликов схватил его за ногу, стащил вниз. Фашист зубами вцепился в руку Куликова, брызнула кровь.
Тут впервые за всю войну тактичный и культурный человек, боевой разведчик Куликов длинно и крепко выругался.
А фашист продолжал «показывать характер». Лег на землю и не встает. Я попросил Куликова: [214]
— Переведи мой вопрос: почему он не сдается? Ведь Германия уже капитулировала.
Немец ответил:
— Германия капитулировала, но армия фельдмаршала Шернера продолжает сражаться. Мы будем вести войну до последнего солдата!
— Куликов, скажи ему, что он глупый раб фашизма.
Немец выслушал и, кажется, остался доволен. Поднял руку и крикнул:
— Хайль Гитлер!
— Довольно ломать комедию, — сказал я. — Отправьте его к пленным.
Куликов приказал офицеру встать, но тот и не шелохнулся.
— Ах ты, мерзавец, долго будешь издеваться надо мной! — разозлился Куликов. Схватил фашиста за ворот кителя и потащил, как бревно.
Я посмотрел на Куликова и вспомнил, как три года назад прибыл к нам в дивизию совсем юный застенчивый лейтенант с черными, как смоль, волосами и такими же черными глазами, с доброй открытой улыбкой. Все тогда звали этого юношу Володей, забывая о его лейтенантском чине. А каким бравым, отважным офицером он стал, сколько «языков» добыл со своими разведчиками!
Я думал и о том, что у этого молодого офицера большой опыт и большое будущее. Действительно, со временем Куликов стал полковником, защитил диссертацию. Он преподает в бронетанковой академии, воспитывает новые офицерские кадры Советской Армии.
После Оломоуца противник бежал, сопротивление не оказывал.
Вечером Москва салютовала войскам 4-го Украинского фронта, приветствуя и поздравляя их еще с одной победой. Это был последний салют Великой войны!
В Москве гремели торжественные залпы, а на улицах Оломоуца в этот вечер впервые за много лет свободно гуляли жители, пели свои национальные песни. Они говорили нам: осуществилось древнее народное пророчество о том, что чешскому народу только тогда будет хорошо, когда казацкий конь напьется воды из Влтавы...
Через полтора десятка лет я снова побывал в тех местах, где Новороссийская дивизия закончила свой боевой [215] путь. В Оломоуце встречался с жителями, которые так радостно приветствовали нас в мае 1945 года.
Особенно теплая встреча была в Глушевицах, в доме Хитилова, где располагался мой последний наблюдательный пункт. Жители Глушевиц избрали меня почетным гражданином села. На доме Хитилова установлена мемориальная доска с надписью: «Здесь был НП генерала В. Ф. Гладкова 6–8 мая 1945 года».
На центральном кладбище Оломоуца захоронено 1505 советских солдат и офицеров. На многих могилах есть плиты с фамилиями. Высится обелиск с надписью: «Вечная слава воинам Красной Армии, павшим в боях за честь и независимость Советской Родины и освобождение славянских народов от фашизма».
Отпечатана особая книжка с фамилиями советских воинов, похороненных в Оломоуце. Она хранится в городской ратуше.
Я видел на могилах погибших бойцов цветы. Их приносят чехословацкие женщины, мужчины и дети. Эти цветы как бы символизируют нашу нерасторжимую дружбу, напоминают о том, что народы социалистического лагеря всегда вместе, как пальцы одной руки! [216]