Парад Победы
12-го мая дивизия расположилась возле небольшого городка Горные Иелени. Части устраивались лагерем в отведенных местах на краю лесного массива.
Мы с Холковским поднялись на холм. Отсюда далеко просматривалась опушка леса. Справа тянулось поле, покрытое густой сочной травой, пестревшее яркими цветами.
Весна брала свое. Могучие дубы уже оделись листвой и укрывали солдат от припекавшего солнца.
— Какой прекрасный вид! Словно большой ковер положен на землю, — сказал Холковский. — Так и хочется поваляться на траве, отдохнуть.
— Вам нынешний день ничего не напоминает? — спросил я.
— А что?
— Ровно год назад, двенадцатого мая, когда завершились бои за Крым, мы с вами стояли на мысе Херсонес. Было много цветов. Мы мечтали о победе, но не знали, доведется ли нам еще увидеть весенние цветы. И вот — увидели!
Я достал из кармана кителя изрядно потрепанный, пожелтевший блокнот и прочел вслух записи, сделанные год назад.
Холковский взял у меня блокнот, перелистал его.
— Это здорово, Василий Федорович! Но как вы находили время вести записи, как сохранили блокнот?
— Носил его на груди, ближе к сердцу. Придет время, и эти строчки еще очень пригодятся.
— Да, в голове все не удержишь, — согласился Холковский. — А тут полная хроника событий.
К нам подошли две девушки в военной форме с букетами цветов. Я узнал их: медицинская сестра 31-го полка Оля Шелестун и радистка батальона связи Маруся.
— Разрешите подарить вам цветы, — сказала Оля.
— Спасибо. Цветы — это молодость и радость, — сказал я. — А помните, Оля, нашу встречу минувшей весной, в Крыму?
— Это никогда не забудется, товарищ генерал, — ответила [217] девушка. — Сколько горя пережила я тогда. Только-только освободилась из плена...
— Ну, теперь все позади. Скоро снимете гимнастерки, сапоги, вернетесь домой. Какие у вас планы на будущее?
— Думаю поступить в медицинский институт.
— А я хочу стать инженером-радистом, — сказала Маруся.
Мы с Холковским обсудили, как восстановить дивизионный ансамбль.
— Сегодня же дам указания начальнику клуба майору Семинаренко.
Подошел адъютант Якубовский, пригласил в дом лесника, где подготовил для нас квартиру. Хозяева отвели нам две просторные, хорошо обставленные комнаты. Я решил первым долгом побриться. Якубовский уже позвал парикмахера Сашу. Тот впервые явился в белоснежном халате.
— Сегодня, товарищ генерал, побрею вас по всем правилам, — сказал он.
— Как это понять? Раньше вы меня не по правилам брили?
— Разве это бритье: то без света, то без горячей воды. А иной раз под бомбежкой. Можно ли полноценно работать в таких условиях?
Я посочувствовал ему и спросил:
— Что вы так пристально смотрите на меня?
— Два года я вас брею, товарищ генерал, и вижу, как изменилось ваше лицо. Не сосчитаешь, сколько морщин появилось за это время...
То ли расчувствовался Саша, то ли отвык работать в мирных условиях, то ли халат мешал ему — во всяком случае на этот раз произошло то, чего не случалось даже при бомбежке: Сашина бритва в нескольких местах оставила небольшие порезы. Первое бритье «по правилам» не удалось.
— Ко всему надо привыкать заново, — философски изрек парикмахер...
Прошло несколько дней, и в лесу, на небольшой полянке, появилась сцена. На ней начал репетиции наш дивизионный ансамбль. А во всем большом лагере, раскинувшемся вдоль опушки, песни не смолкали с утра до вечера. То задушевные русские, то протяжные украинские, то боевые, походные, пронесенные сквозь огонь войны. [218]
И так складно у солдат получалось! Местные жители собирались на опушке, слушали часами, хвалили.
Дивизионный ансамбль любили солдаты. Особенно нравилась песня «Мы — новороссийцы». Музыку ее написал Чаплыгин. Ветераны просили повторить марш «Десантников-эльтигенцев», на музыку Рисмана.
Программа у ансамбля была большая, концерт однажды затянулся допоздна. Когда я пришел на квартиру, зазвонил телефон. Взял трубку.
— У аппарата оперативный дежурный первой гвардейской армии. Товарищ генерал, по приказанию командующего Гречко срочно по телефону передайте размеры, чтобы сшить вам мундир.
— Почему такая спешка?
— Получите телеграмму, узнаете.
Я позвонил полковнику Корсуну, попросил немедленно прислать портного. В это время зашел капитан Травкин, принес телеграмму. В ней было сказано: «Вы Военным Советом утверждены на парад Победы в Москву. Подберите из дивизии 48 солдат и сержантов, двух офицеров. Все отобранные должны быть ветеранами дивизии и награждены орденами. Выделенных одеть в новое обмундирование и лично привести в город Пардубицы».
Разумеется, спать в эту ночь не пришлось. В моем распоряжении на всю подготовку были только одни сутки.
22 мая приехал с людьми в Пардубицы. Там уже находились командующий фронтом Еременко, командующие армиями Гречко, Москаленко, Курочкин, Гастилович. Спешно формировался сводный полк от 4-го Украинского фронта. Командиром полка был назначен командир одного из корпусов генерал-лейтенант Бондарев. Его заместителем стал генерал-лейтенант Запорожченко, замполитом — генерал-майор Брежнев, начальником штаба — генерал-майор Брилев.
От каждой общевойсковой армии выделялся сводный батальон. От воздушной армии — батальон летчиков. Еще батальон — от спецчастей фронта.
Батальонами командовали командиры дивизий. Ротами — командиры полков. Взводами — комбаты и командиры рот. Я возглавил сводный батальон 1-й гвардейской армии.
Утром пересекли государственную границу. Теплые весенние ветры ласкали израненную родную землю. Цвели [219] сады, зеленели просторные колхозные поля. Радостными улыбками встречали нас советские люди.
Мы понимали: на плечи тех, кому выпала высокая честь быть участниками парада Победы, ложится большая ответственность. Мы, фронтовики, от парадов отвыкли. В короткое время надо было сколотить взводы, роты и батальоны, не считаясь со временем.
За несколько суток сводный полк стал дружным коллективом. В этом большая заслуга замполита полка Л. И. Брежнева.
Были случаи, когда врачи освобождали некоторых воинов, раненных в ноги. Но люди, скрывая боль, шли в строй. На занятиях они чеканили шаг и показывали отличную выправку.
Главный инспектор военных оркестров генерал-майор Чернецкий, который должен был дирижировать на параде сводным оркестром, предоставил возможность каждому полку выбрать себе торжественный марш. Наш полк выбрал «Егерский марш». Под звуки его мы проходили потом через Красную площадь.
Утро 24 июня выдалось теплое, но пасмурное. Улицы были заполнены ликующими москвичами.
Сводные полки фронтов стягивались к центру столицы. Солдаты, офицеры и генералы были в новом обмундировании, при орденах и медалях.
К строю подбегали девушки с букетами цветов, обнимали наших воинов, бросали цветы под ноги победителям. Подошла пожилая женщина с огромным букетом. Со слезами на глазах начала целовать солдат, приговаривая: «Два моих сына погибли. Не дождалась я сыночков своих...» Воины подняли женщину на руки и некоторое время несли ее с возгласами: «Слава нашим матерям!»
А сколько радости было у мальчишек! Они ватагами носились от колонны к колонне, считали, у кого сколько орденов. Шагали в ногу с солдатами, показывая, что и они умеют... Их веселые, звонкие голоса сопровождали нас до площади Дзержинского.
Пока войска стягивались к Красной площади, пошел дождь. Сперва маленький, он быстро усилился. Солдаты промокли, но не теряли бравого вида.
Десять фронтовых полков выстроились напротив Мавзолея. В стройных шеренгах — закаленные в боях воины, отстоявшие честь и независимость нашей Родины.
Раздались аплодисменты. По ступенькам Мавзолея [220] медленно поднимались руководители партии и правительства. Впереди шли Сталин, Молотов, Калинин и Ворошилов.
Прозвучала команда: «Смирно!» Сразу все затихло. Из Спасских ворот Кремля на белом коне выехал принимавший парад Маршал Советского Союза Жуков. Навстречу ему поскакал на вороном коне командующий парадом Маршал Советского Союза Рокоссовский. Остановился, доложил о построении войск. Оба они были старыми кавалеристами, прекрасно сидели в седлах.
Маршалы объезжали войска. По площади перекатывалось громкое «ура!». Тысячетрубный оркестр играл «Славься» Глинки.
После речи Жукова начался парад. Впереди своих сводных полков шли командующие фронтами и командующие армиями. Чеканя шаг, расправив плечи, гордо подняв головы, шагали мимо Мавзолея солдаты-победители.
В первой шеренге нашего полка правофланговыми были двое воинов Новороссийской дивизии: сержанты Евгений Садыров и Федор Подколзин. Я был спокоен: они не подведут на параде, как не подводили в боях!
Полк наш прошел хорошо. Когда поравнялись со Спасской башней, прозвучала команда: «Вольно!» Напряжение спало. Садыров облегченно вздохнул и тихо спросил приятеля:
— Федор, ты видел, Калинин улыбнулся и показал на нас?!
— Еще бы не видеть! Я ведь свой первый орден Красного Знамени в сорок первом году получил из его рук. Меня мимо Мавзолея как на крыльях несло. Даже забыл, что в обе ноги ранен!
— У нашего командующего, у генерала армии Еременко, тоже нога раненая. Всегда прихрамывает. А сегодня вон как браво шагал!
Возле Спасских ворот все генералы покидали строй и возвращались к Мавзолею. Только мы заняли отведенные нам места, как подошел подполковник и пригласил в буфет.
— Вы изрядно промокли, — сказал подполковник, — погрейтесь чайком.
Красивая девушка подала каждому по стакану горячего чая и бутерброды с икрой.
А парад продолжался. За сводными полками шла колонна [221] с трофейными фашистскими знаменами. Поравнявшись с Мавзолеем, солдаты поворачивались направо и швыряли повергнутые знамена разгромленных гитлеровских армий к подножию Мавзолея.
Я услышал чей-то громкий голос:
— Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!
Парад закончился. Вскоре прекратился дождь. Появилось солнце, и стало тепло. На Красную площадь вступили колонны трудящихся Москвы. Это был радостный могучий поток. Люди скандировали: «Советской Армии — ура!», «Советскому народу — ура!», «Коммунистической партии — слава!»
Мне казалось, что громогласное ликующее «ура!» слышно в этот момент во всех уголках земного шара.
Глядя на демонстрантов, я как-то забыл о всех делах и заботах. Командир авиационного батальона нашего полка генерал-майор В. П. Ухов негромко оказал мне:
— Василий Федорович, поедем. Нужно проверить людей, а потом в гостиницу ЦДСА. Высушим мундиры, да выгладить их надо. А то ведь неудобно будет в помятых в Кремль на прием идти...
— Хорошо, поедем.
Наши машины стояли около гостиницы «Балчуг». Мы направились к Каменному мосту. Там двигалась колонна какой-то фабрики, состоявшая из одних женщин. Они окружили нас, подхватили на руки и понесли. Только на другом конце моста нам удалось освободиться от крепких объятий.
Когда сели в машину, Ухов сказал:
— Теперь мы ученые, нужно ехать не по главным улицам, а там, где нет людей.
Мы колесили по каким-то переулкам. Но все равно нужно было переезжать через Москву-реку На Крымском мосту люди опять остановили нас, вытащили из машины и стали качать. В этот день военным, особенно фронтовикам, досталось крепко. Их хватали на улицах, качали, вели на квартиры, угощали чем только могли.
Везде были песни, танцы. И были слезы. Одни веселились, другие плакали, вспоминая погибших. Но и те и другие радовались, что война, наконец, окончилась, что разгромлен злейший враг человечества — германский фашизм.
Вечером Москва была ярко освещена прожекторами. [222]
Сто залпов из тысячи орудий прогремели над нашей столицей.
Вечером правительство в Большом Кремлевском дворце устроило прием в честь участников парада Победы.
Прошло двадцать пять лет... Поезд замедлил бег — близилась Керчь. Пассажиры смотрели в окна. Сквозь синие вечерние сумерки вырисовывались величественные контуры Митридата.
— Очень красиво! — воскликнул кто-то.
На вершине горы, как алое знамя, развевалось яркое пламя Вечного огня.
У соседнего окна в тамбуре стоял мужчина среднего роста, еще моложавый, но совершенно седой.
— Конечно, — негромко произнес он. — Теперь красиво глядеть, а каково было, когда здесь горела и содрогалась земля!
— Вам пришлось воевать в Керчи? — спросил я.
— Да. На всю жизнь осталось в памяти, — он показал протез вместо левой руки. — Как раз в этих местах.
Утром из окна гостиницы я увидел, что от центра города на Митридат тянется каменная лестница. Поспешил подняться по ней. На вершине горы увидел обелиск с надписью: «Бессмертным героям Советской Родины — генералам, офицерам, рядовым Отдельной Приморской армии, морякам Черноморского флота и Азовской флотилии, павшим смертью храбрых за освобождение Крыма».
Справа, на мраморной плите, золотыми буквами написаны фамилии погибших. Много фамилий моих боевых друзей. Около обелиска чьей-то заботливой рукой посажены цветы: они чуть колыхались под свежим ветерком, разноцветные лепестки прижимались к мрамору.
Какой-то мужчина бросился вдруг ко мне.
— Товарищ генерал! Я ваш эльтигеновец!
Мы обнялись. С минуту молча рассматривали друг друга.
— Я был заместителем командира 37-го полка вашей дивизии. Подполковник Расторгуев. Мы вместе ехали в поезде, но я не узнал вас — вы были в штатском.
Мы сели на скамейку около обелиска. Отсюда был виден утопающий в зелени город. За проливом чуть вырисовывался в тумане Таманский полуостров.
Расторгуев спросил: [223]
— Помните, товарищ генерал, когда захватили Митридат, немецкий самолет утром сбрасывал листовки. В них были написано: «Сегодня ночью наши доблестные войска на Эльтигенском плацдарме разгромили лучшую советскую дивизию»...
— Помню. Они сообщили о нашем разгроме, а мы в это время били гитлеровцев в Керчи.
— Да, фашисты сами себя обманывали... А керчане, товарищ генерал, молодцы. Восстановили город, он стал краше, чем до войны. Жители свято хранят память о воинах-освободителях. Многие улицы названы в честь погибших героев.
— У керчан хорошая традиция, — сказал я. — Каждый год девятого мая жители поднимаются на Митридат, возлагают венки к обелиску Славы... И этот негасимый Вечный огонь, который видно издалека...
Моя книга «Десант на Эльтиген» вышла в свет в 1961 году. Я рассказал о многочисленных письмах, присланных ветеранами дивизии. Хоть и разъехались наши воины по всей Советской стране, но боевая семья новороссийцев не распалась. У нас общие мысли, общие дела, общие чаяния... Отличные фронтовики стали отличными производственниками.
На известном заводе «Россельмаш» трудится наш прославленный артиллерист Евгений Иванович Садыров. Пришел он в цех простым рабочим. Быстро завоевал уважение товарищей, коммунисты не раз выбирали его на ответственные должности.
Человек он удивительной скромности. О его боевых делах не знали даже друзья. Узнали через двадцать лет, когда я выступил на конференции читателей завода и рассказал о подвигах Садырова.
А недавно пришло письмо от бывшего сержанта А. Г. Журавлева. Мне кажется, он в нескольких строках точно выразил мысли многих наших ветеранов-фронтовиков. «Я уже в летах, — писал он. — Но если Родина потребует, считайте меня снова солдатом Новороссийской дивизии!»