Гжатск встречает земляка
«Буду завтра...»
Прошло несколько месяцев. Понемногу привыкли мы к мысли, что да, в самом деле причастен наш Юра к полету «Востока». Улеглось волнение, вызванное нашей поездкой в Москву, волнение от встречи с ним на Внуковском аэродроме. Как и прежде, занимались мы каждый своим делом: отец плотничал, я шоферил, женщины вели хозяйство, нянчили детей.
И ждали, ждали все мы, когда, наконец, Юра навестит Гжатск. А у него в то время были другие, очень важные заботы.
О том, где он сейчас, что с ним, мы узнавали из газетных сообщений. Космонавт Гагарин, писали газеты, приглашен в Чехословакию... в Болгарию... Юрий Алексеевич навестил родное училище в Оренбурге... Майора Гагарина встречает Калуга — город, где прожил свою жизнь Константин Эдуардович Циолковский...
А маленький Гжатск терпеливо ждал своей очереди, ждал приезда своего ставшего всемирно знаменитым земляка. На Ленинградской улице, через дорогу, как раз напротив старого родительского дома, возводился новый — двухквартирный особняк.
Мы знали, что Юре не терпится приехать домой. Родителям же очень хотелось, чтобы он угодил как раз на новоселье.
И так случилось, что, когда новый дом уже был готов к заселению, Юра позвонил маме:
— Буду завтра, — сказал он. — Часа в три, вчетвером...
Телефонистки, слышавшие разговор, не удержали его в тайне. Через час о предстоящем приезде Юры говорил весь город. Молодежь, среди которой было немало друзей его детства, преисполнилась намерением встретить машину на магистрали Москва — Минск и внести космонавта в город на руках, как когда-то, полтораста лет назад, наши предки на руках внесли в Гжатск победителя французов Михаила Илларионовича Кутузова... Утром местное радио объявило о том, что в шестнадцать часов в городском парке состоится митинг, посвященный встрече с космонавтом. [275]
Город обрядился в красный ситец.
В час дня парк был уже переполнен.
Примерно в это же время у дома родителей появились Федоренко и другие руководители района. Они пригласили отца и маму в новый особняк, строительство которого было закончено буквально накануне, и председатель райисполкома торжественно зачитал документы о дарении. Из документов явствовало, что этот дом преподносит в дар родителям космонавта Советское правительство.
Мы и полюбоваться им не успели как следует, осмотреть не успели — набежали с улицы ребятишки, закричали:
— Дядя Юра едет!
— Вон он, в первой машине.
Легковые машины остановились у ограды. Федоренко схватился за голову:
— Эх, и встретить не успели как нужно!.. И митинг, митинг-то на четыре часа назначили...
Юра расцеловался с родителями, обнялся с секретарем.
— Не грусти, Николай Григорьевич, это мой звонок подвел тебя — мне и отвечать. Митинг, раз уж назначили, непременно проведем. А что приехал я раньше — так это маленькая военная хитрость.
— Сынок, — тормошил его отец, — ты посмотри, какой дом нам со старухой отгрохали. Дом-то какой — блестит весь.
— Что ж, пойдем посмотрим... Теперь, отец, жить вам в нем с матерью лет двести — меньше никак нельзя. Жить и не тужить...
Они прошли по комнатам. Ничего особенного, сверхобычного в этом доме не было — две уютные комнатки, кухня, ванная, просторная терраса. Да небольшой яблоневый сад за окнами.
Но родителей подарок правительства очень растрогал. Я слышал, как Юра, сам волнуясь, уговаривал отца:
— Ну что ты, папа, ты же старый солдат, стыдись. Пойдем к людям, пойдем, ждут нас.
Действительно, люди ждали. Двор был забит так, что яблоку негде упасть. Пришли товарищи Юры. С барабанным боем и горном, под знаменем примаршировал пионерский отряд, с букетами красивых цветов появилась стайка нарядно одетых девчат.
— Хоть здесь митинг затевай, — сказал Федоренко.
Знакомые спешили поздороваться с Юрой, девушкам непременно [276] хотелось сфотографироваться и заполучить автографы, пионеры приглашали на свой сбор.
— А вы из какой школы? — спросил Юра.
— Из вашей, где вы учились.
— Обязательно приду...
Наверно, нет смысла подробно рассказывать здесь о том, какую волнующую встречу устроил Гжатск своему земляку — об этом в свое время было очень много написано. Я остановлюсь лишь на отдельных, особо примечательных моментах.
Диспут о боге
Чуть схлынул людской поток — мама пригласила Юру и приехавших с ним товарищей отобедать.
— Надо подкрепиться перед митингом, — уговаривала она.
Но не тут-то было. Едва сели за столы, пришел Борис.
— Юра, — сообщил он, — там к тебе делегация божьих старушек препожаловала.
Юра подошел к окну. У ограды в самом деле стояли старухи — десятка полтора их было. В темных шалях, несмотря на жару, сгорбленные, опираясь на палки, стояли и смотрели они на стены дома, и стены, казалось, вот-вот раздвинутся, разойдутся в стороны под пронзительными взглядами их выцветших глаз. Было какое-то странное несоответствие между этим ликующим, солнечным днем и черными, похожими на тени старухами.
Юра узнал их.
— Да это ж наши бабушки! — воскликнул он. — С нашей улицы... Вон и тетя Маня, Мария Петровна Петрова... К ним нельзя не выйти — обидятся.
Когда он стремительно выбежал на крыльцо — старушки дружно, как по команде, перекрестили его.
— Здравствуйте, — весело сказал Юра. — Что ж это вы тут стоите? Заходите в дом.
— Да нам и тут хорошо...
— Солнышко старые кости греет...
— Мы, внучек, на тебя полюбоваться пришли.
Подталкиваемая подругами, вышла вперед тетя Маня Петрова. [277]
— Юра, сынок, ты скажи нам: видел ли ты его?
— Кого?
— Кого... Ну, его... Господа бога нашего, — решилась наконец тетя Маня. — И как он допустил тебя туда?
Юра громко рассмеялся.
— Нет, не видел, бабушки, и думаю, что его совсем в природе не существует.
Старушки смущенно зашептались.
— А что, Юрушка, — опять вступилась в разговор тетя Маня, — что это ты, спросить мы тебя хотим, фуражечку совсем не снимаешь?
— Извините, — теперь уже смутился Юра, не понимая, к чему задан этот вопрос: может, в невежестве укоряют его старые люди.
— В форме я — положено так. Но так и быть...
Он быстро сдернул фуражку, бросил ее на крыло машины. И тут случилось то, над чем мы после долго хохотали. Мария Петровна быстро подошла к нему, подняла руку и дернула прядку волос на его голове.
— Что ты делаешь, тетя Маня? — с притворным ужасом закричал Юра. — Ведь больно же!
Мария Петровна смутилась до такой степени, что даже расплакалась.
— Юрушка, сынок, ты уж прости меня, старуху неразумную. Нам ведь по темноте нашей чего только не наговорили. Что наказал тебя господь, без волос оставил, что парик ты носишь. А ведь волос-то у тебя свой, настоящий.
Мы уже давно вышли из комнаты, стояли на крыльце, и, когда тетка Маня сказала это, грянул хохот.
— Наговорили тебе, а ты поверила, — весело сказал Юра. — Да кто, кстати, наговорил-то, где он, выдумщик этот?
Тетка Маня уже оправилась от смущения.
— Кто ж его знает, от кого первого слыхано было. Может, и сами мы это придумали. Газет-то — старенькие мы, видим плохо — не читаем вовсе, а вот сойдемся так, посидим на завалинке, погреемся — до чего только не додумаемся... Выходит, неправда все.
— Выходит, так.
— А ты, Юрушка, не сумлевайся. Я теперь от кого байки про тебя услышу, так тому и скажу: неправда все это. Сама с Гагариным толковала, сосед, мол, он мне, и сама убедилась, что остался он таким, каким с детства его помню. Ни один [278] волос не упал с головы. А вот про бога с батюшкой посоветуюсь. Трудно так сразу-то... Шестьдесят пять лет на белом свете живу, в церковь хожу и богу молюсь. А ты говоришь: не увидал его...
Юре, видимо, по душе пришелся этот разговор со старушками.
— Знаете, бабушки, — весело пообещал он, — вот чуть подучимся летать, и вашего батюшку в космос пригласим. Пусть сам убедится, что к чему. А захотите — и вы полетите.
Тетя Маня разошлась вовсю:
— Я чего? Была б я помоложе, нешто не полетела бы? Да с тобой, Юрушка, хоть на край света...
Много позже Юра говорил, что в той огромной почте, которую получал он по возвращении из космоса, были сотни писем от недавних верующих, от тех, кто под впечатлением полета отреклись от своих былых воззрений.
Народу спасибо!
Митинг в городском парке открылся в точно назначенное секретарем райкома время.
Юре, когда он вышел на трибуну, минут десять не давали говорить. Люди размахивали плакатами и флагами, кричали:
— Слава первому космонавту — нашему земляку!
— Да здравствует советская наука!
— Юрию Алексеевичу — ура!
— Юра, молодец, прописал Гжатск в космосе!
Кое-кто и подначивал:
— Гагарин, не зазнавайся смотри!
— Юрка, старых друзей не забывай!
Напрасно Юра поднимал руку, прося тишины, — трудно было успокоить взбудораженную толпу. И тогда Юра привлек к себе своего учителя, Льва Михайловича Беспалова, обнял его и что-то сказал.
Тотчас же стало тихо.
— В том, что я сделал, дорогие товарищи, — начал Юра, — я не вижу ничего особенного. На моем месте всякий поступил бы так же. Я только выполнял волю своего великого [279] народа, который учил меня, который готовил меня в этот полет. И народу, вам, землякам моим, всем советским людям хочу сказать я великое спасибо. И еще большое спасибо моим учителям. Вот рядом со мной стоит Лев Михайлович Беспалов, преподаватель физики. Он первый привил нам, школьникам, любовь к этой удивительной науке, первый открыл нам Циолковского. И кто знает, не будь в моем детстве такого учителя, может, и не стал бы я космонавтом...
Он снова расцеловался с Беспаловым.
Среди собравшихся было немало учеников Льва Михайловича, да и вряд ли нашелся бы в Гжатске житель, который не знал бы этого скромного, беспокойного учителя. Можно представить, какая овация вспыхнула после этих слов Юры.
Он подробно рассказал о том, как перенес полет, что чувствовал и переживал в кабине космического корабля, рассказал, с каким дружелюбием встречали его трудящиеся в Чехословакии и Болгарии, ответил на десятки вопросов. В конце концов митинг превратился в дружескую задушевную беседу земляков, в беседу, которая длилась несколько часов подряд.
Из парка Юра возвращался, взяв под руки родителей. Отец и мать несли в руках цветы, и я заметил, как неудобно, неловко чувствует себя отец с букетом. «Вот еще морока, — наверно, думал он. — Топор-то куда сподручней...»
Огромная толпа гжатчан провожала их до самого дома и долго не расходилась еще.
— Завтра удерем на рыбалку, — шепнул мне Юра.
— Идет. Снасть готова.
И рано утром в луга, на Гжать махнули мы.
Какие великолепные ребята!..
Поздненько вернулись мы с рыбалки, но на следующий день Юра поднялся очень рано — еще и следы от утреннего стада на дороге не выбило, не затянуло пылью.
— И чего не спится, чего вскочил как угорелый? — сердито выговаривала ему мама.
— Проспать такое утро — великий грех. Отец-то, думать надо, давно уж на ногах?
— Так ему, старику, что... У стариков сон беспокойный. Кур кормит. [280]
Юра выпил кринку молока.
— Космическая пища. Понимаешь, мама, сегодня я должен перед школьниками выступать. Волнуюсь чего-то...
— И-и, выступишь. Много ли им надо...
— Много, много, мама. Волнуюсь ведь, а? Вот штука.
Позвонил Лев Михайлович, сказал, что в школе нет подходящего помещения, а встретиться с космонавтом хотят учащиеся и других школ, и потому встреча состоится в городском Дворце культуры.
Юра положил трубку.
— Вот видишь, сколько их будет. Растерзают они меня.
Он с особенной тщательностью гладил брюки и рубашку, заглянул в зеркало — ладно ли висят ордена.
— Ну, пошел я...
Мы столкнулись с ним на пороге.
— Понимаешь, Валентин, встреча во Дворце культуры, а я все же в школу хочу зайти. Хочется в своем классе за партой посидеть.
— Проводить тебя?
Он улыбнулся чуть смущенно.
— Ты, Валь, лучше прямо во Дворец приходи. Не обижайся только — блажь такая накатила: хочу побыть в классе один, совсем один.
Он шел в школу, рассчитывая, что в этот ранний час — не было еще и восьми — она пуста, что никого, кроме сторожа, он там не застанет. И ошибся: школа гудела от ребячьих голосов, пионеры в белых рубашках и красных галстуках сновали из класса в класс. Завидев его, они закричали восторженно и радостно, обступили сразу и повели в учительскую. А учительская тоже переполнена.
— Я так и думал, — сказал ему Лев Михайлович, — так и думал, что не усидишь ты дома, придешь раньше. Но, оказывается, не один я так думал.
Лев Михайлович провел Юру в физический кабинет. В маленькой комнатке, и без этого тесной, повернуться негде было от обилия приборов.
— Кое-что за эти годы приобрели, — рассказывал Лев Михайлович, — кое-что ребята сами сделали. А это вот узнаешь?
Он вытащил откуда-то из-за шкафа модель самолета с бензиновым моторчиком — одну из тех моделей, что двенадцать лет назад мастерили шестиклассники под его наблюдением. [281]
— Все возвращается на круги своя, — сказал Юра и долго держал игрушечный самолетик в руках. Кто знает, о чем думал он в эти минуты, кто знает... Лев Михайлович рассказывал позже, что больше в физическом кабинете не обменялись они ни единым словом.
Посидел он и за партой в своем бывшем классе, в одиночестве посидел.
...Потом была торжественная линейка у Дворца культуры, где Юре, почетному пионеру, повязали красный галстук, а когда линейка кончилась, ребята ринулись в зал. Никакие уговоры и окрики вожатых, никакие призывы к дисциплине и порядку не могли удержать их на месте — все спешили занять места в первых рядах, поближе к сцене, к президиуму. К космонавту поближе.
По-моему, Юра даже немного оробел, когда увидел великое множество раскрытых, устремленных на него ребячьих глаз — это нетерпеливое предвкушение близкого разговора с человеком, на которого теперь так хотелось походить всем мальчишкам и девчонкам.
— Ну что я должен сказать им? — развел он руками. — Ведь их громкие слова не убедят, надо какие-то особенные найти.
— Ты не волнуйся, — пытался успокоить его Лев Михайлович. — Что и как говорить, сейчас станет ясно. Ребята такой народец — сами подскажут. У них к тебе тысяча вопросов.
Так оно и вышло: вопросов у ребят оказалось столько, что если бы привести все их здесь, если бы и Юрины ответы на них привести, много новых страниц прибавилось бы в книге.
У меня сохранилась стенографическая запись этой беседы Юры с пионерами, но она, к сожалению, оставляет желать лучшего — слишком уж суха, чрезмерно документирована. Лучше я попробую рассказать все так, как мне запомнилось.
Вот поднимается с места мальчуган лет десяти-одиннадцати, заикаясь от волнения, спрашивает:
— Юрий Алексеевич, а вам страшно было в космос лететь?
Зал негодующе гудит. Ребята несогласны: разве может чего-нибудь бояться космонавт?
— Во дал! — слышатся голоса.
— Сядь, Санек, не болтай глупости... [282]
Юра — он вышел из-за трибуны, стоит у самого края сцены — улыбается, поднимает руку, призывая ребят успокоиться.
И говорит то, чего большинство никак не ожидало услышать.
— Пожалуй, страшновато, ребята. Я думаю, что людей, которые ничего бы не боялись, на свете нет. Тут ведь что главное: уметь перебороть в себе страх. Так вот, когда мне стало страшновато, я сказал себе: стоп! Успокойся! Возьми себя в руки! Проверь, как ты подготовился, как готова техника. Раз ты идешь на дело, которое очень нужно Родине, значит, ты не имеешь права, не должен бояться. Вы согласны со мной, ребята?
— Согласны, — дружно отвечает зал.
И новые сыплются вопросы:
— Юрий Алексеевич, как можно стать героем?
— Каким должен быть настоящий человек?
— Кому из героев или великих людей вы подражаете?
Юра, что называется, разговорился — обстоятельно отвечает на каждый вопрос и непременно с шуткой, с какими-нибудь веселыми подробностями. И ребята вместе с ним дружно смеются каждой шутке, а беседа становится совсем товарищеской.
— Вы были пионером, Юрий Алексеевич?
— А как же! Был, конечно, был. И знаете, ребята, все самое лучшее в моем детстве связано с этими годами. У нас очень хорошая организация была. Мы и в художественной самодеятельности выступали, и в дальние походы ходили, и сено убирать помогали колхозу. А еще строили модели планеров и самолетов, читали вместе книги о Чкалове, о летчиках-героях. Тогда, ребята, и задумал я стать летчиком. Из вас многие хотят быть летчиками?
— Многие, — слышны голоса.
— Все хотим, — кричат из зала.
Юра улыбается. Конечно, в этот день всем ребятам, кто пришел на встречу с ним, хотелось непременно стать летчиками.
— Есть замечательная мысль, — вполголоса говорит мне Лев Михайлович. — Надо создать школу юных космонавтов, и Юрия Алексеевича попросить шефствовать над нею. В Гжатске такая школа должна быть обязательно. Как думаешь, согласится Юра взять шефство?
— Вам виднее, — отвечаю я. — Ваш ученик, все-таки... [283]
Думаю, согласится. А вы спросите у него сейчас. При всех спросите... Тут-то он не сможет отказать...
— Так и сделаем, — хитро щурит глаза Беспалов.
Подняла руку худенькая девочка в веснушках — она сидела в первом ряду.
— Юрий Алексеевич, можно вас спросить: а мы... а женщины в космос будут летать?
Вот когда наступила в зале тишина. По-моему, не только девочки — сверстницы пионерки, задавшей вопрос, но и взрослые наставницы их, вожатые отрядов и дружин, с волнением ждали, что же ответит космонавт. Ждали ответа, затаив дыхание, и мальчики. Только один, побойчее других, не выдержал:
— Еще чего выдумала!.. Девчонки — в космос!..
— А я уверен, что полетят. Наверняка полетят, — ответил Юра.
Ох, какие после этого загремели в зале аплодисменты, как долго не утихали они.
А на вопрос, о чем он мечтает, Юра ответил:
— О многом. Мечтать должен каждый. Владимир Ильич Ленин призывал учиться мечтать, потому что без мечты нет движения вперед. И главная моя мечта — еще летать и летать в космос.
Встреча со школьниками, с красногалстучной ребятней подогрела его изнутри. Я смотрел на Юру и видел, как по-хорошему взволнован и растревожен он.
Мы возвращались домой, и он не уставал повторять:
— Какие замечательные ребятишки растут, какие великолепные мальчишки и девчонки!
Он очень любил детей.
Забегая вперед, скажу, что школа юных космонавтов, мысль о которой родилась во время этой встречи во Дворце культуры, вскоре была создана в Гжатске. Руководил этой школой Лев Михайлович Беспалов — первый «летный» наставник Юры.
И сохранились десятки любительских фотографий, на которых Юра снят в окружении юных «космонавтов». Теперь уже эти ребята окончили и среднюю школу, и институты. И как знать, может быть, кто-то из них сейчас уже на пути к тем же тропинкам в Звездном городке, по которым ходил наш Юра. [284]