Беспалов
Глубокой ночью где-то по соседству с нашим домом прогремел взрыв.
Я вскочил на ноги, чиркнул спичкой, зажег лампу.
— Что-то случилось? — встревоженно спросила Маша. [186]
Новый взрыв ударил поблизости. Звякнули стекла, огонек лампы надломился, задрожал.
— Слышишь?
Маша побледнела.
— Не выходи, Валентин.
Я молча оделся, сунул ноги в валенки, выскочил на улицу.
У наших столпотворение: на крыльце дома — отец, фонарь в руках держит. Мама в наброшенном на плечи полушубке. Бориска. Все суетятся, кричат. Только Юры не видно.
— Что случилось?
— А черт ее знает! — выругался в сердцах отец. — Гранатой, что ли, пошутил кто-то. Вишь вон — стекла вынесло.
Под окнами по фасаду дома обнаружили мы в снегу две воронки и осколки стекла — превеликое множество осколков, крупных и мелких.
Отец поднял один, поднес к фонарю. Не очень-то похоже на оконное стекло.
— Ах он, стервец! Ну, погоди, выдеру я его как Сидорову козу, — снова забранился отец.
Кого «его» — и спрашивать не надо. Ясное дело, Юрку.
Наутро я заглянул к нашим. Угодил как раз к завтраку. Юра сидел за столом, уткнув нос в миску, — ниже травы, тише воды был. Только ложка знай позвякивает о края тарелки. «Попало», — понял я.
Отец расхаживал по комнате.
— Так что случилось-то?
— Ученый, видишь ли, в нашем доме объявился. Профессор, паршивец этакий! — на громких тонах начал объяснять отец. — Опыты ставит, Ломоносов!
Юра чуть приподнял голову, сказал вполголоса:
— Виноват я, так ведь не рассчитал немного. Нам же на уроках физики такой опыт велели поставить.
— А две четверти вдребезги разнести тоже вам велели? А окна бить вас учителя учили? Хулиганство вам в школе преподают, пятерки за него ставят? Да что ж это за школа такая, когда она дому в ущерб?
Отец бушевал. Юра смиренно доедал завтрак.
Теперь-то, наконец, и я уразумел, о каких четвертях идет речь. С предавних пор стояли в нашем доме две четвертные бутыли темно-зеленого стекла, широкогорлые, в плетеных корзинах. Сколько помнил я себя, в этих бутылях всегда [187] хранили керосин, разве только во время войны пустовали они. Так Юрка, значит, приспособил эти бутыли для какого-то хитрого опыта, а они возьми и взорвись, да еще вдобавок и переполошили всех нас в самую полночь.
— Ладно, батя, — попытался успокоить я отца, — пора переходить на жестяную посуду.
Однако успокоить отца не так-то просто. Ушел я.
Минут через десять, по дороге в школу, заглянул к нам Юра.
— Что же ты, брат, сотворил все-таки?
Он улыбнулся хитро и ответил не очень вразумительно:
— Маленький опыт с кислородом. Не все учел...
Схватил со сковородки горячий соевый блин, комкая его в руке, исчез за дверью. Ненадолго, впрочем: через мгновение дверь растворилась, Юркина голова показалась в створе.
— Знаешь, Валь, кто нас по физике учит? Беспалов Лев Михайлович. Летчик военный. Сила!
И снова хлопнула дверь.
1
Недавний военный летчик Беспалов приходил на уроки в кителе, на котором еще так заметны были следы только что снятых погон, дырочки от орденов и медалей. Приходил аккуратно выбритым, подтянутым — молодой еще, но многое повидавший и переживший человек.
Класс не просто поднимался ему навстречу — ребята вставали за столами едва ли не по стойке «смирно». Каждый хотел показать, что и ему не чужда военная выправка: в тринадцать лет так заманчиво играть в армию, даже на уроках.
Нужно сказать, что эта игра, в общем-то, не мешала ни учителю, ни ученикам.
— Здравствуйте, ребята!
— Здравствуйте, Лев Михайлович! — четко звучало в ответ.
Беспалов раскрывал журнал.
— Что ж, начнем... Васильев!
— Есть!
— Гагарин!
— Есть!
— Дурасова Антонина!
— Я... [188]
Ему, одному из немногих, даже самые озорные ученики не решались отвечать шутовским «здеся» или «тута». Все было на военный образец и вместе с тем легко, не натужно. Беспалова ребята полюбили как-то сразу и безоговорочно и не разочаровались в нем впоследствии. Его не боялись, но его уважали. А ведь он вовсе не был строгим или чересчур сухим, чрезмерно педантичным. Наоборот, увлекающийся, веселый, в чем-то даже бесшабашный человек. Может, потому и любили его. И потому еще, что даже такой довольно сложный предмет, каким является физика, умел он объяснить доходчиво и просто...
— Юра Гагарин, попрошу к доске. Та-ак, вчера за домашнее задание ты получил пятерку. Сегодня готов к ответу?
— Готов.
— Хорошо. Вот мы сейчас и приступим к новой теме. Объясни-ка нам, Юра, почему яблоко с яблони падает?
— Так это просто. Созрело — вот и упало.
— Верно. А почему оно падает не вверх, а вниз? Почему камень, брошенный тобою вверх, тоже падает на землю? Ты задумывался над этим?
— Потому что земля ближе, чем луна.
— Тоже, в общем-то, верно. Бери мел, рисуй на доске земной шар, яблоню на нем. И яблоко в стороне изобрази. Да смелей, смелей. Существует, ребята, в физике закон земного притяжения, открытый Ньютоном. Вот мы и попробуем в нем разобраться...
... — Валя Петров!
— Есть.
Лев Михайлович внимательно смотрит на ученика. Петров потупил глаза, одергивает рукава курточки.
— Вот ты, Петров, вчера весь вечер терзал кошку. Скажи нам, зачем ты мучил бедное животное?
— А вам что, мама нажаловалась?
— Мне никто не жаловался. К сожалению, я пока не знаком с твоими родителями. Так зачем ты кошку мучил?
Валентин — щеки у него алеют спелыми помидорами — застенчиво признается:
— Я из нее, Лев Михайлович, электричество добывал, Я ее и погладил-то чуть-чуть, только на задир.
— На задир, говоришь? Интересное слово. Против шерсти, значит. Так? И добыл электричество?
— Ага. Шерсть так и затрещала.
— Вот теперь и подумай... все, ребята, подумайте: а если [189] выкупать эту кошку — можно по методу Петрова добыть электричество из ее шерсти?
— Нет!
— Васильев сказал «нет»? Объясни почему. Не знаешь? Думайте, ребята, пять минут вам на размышление.
Ребята думают, прикидывают так и этак.
Гремит звонок. Лев Михайлович выходит из класса.
Смущенный Валя Петров стоит в окружении ребят.
— Как он про кошку догадался?
— Он все насквозь видит.
— Волшебник!
— Он на войне из горящего самолета прыгнул, и хоть бы что!
Женя Васильев берет Петрова за локоть.
— Юрка! Гагара! Посмотри на его руки.
Кисти рук у Петрова в разводах царапин, изрисованы вдоль и поперек. Юра смотрит на руки товарища, потом протягивает свои:
— У меня не лучше.
И он грешен: тоже накануне вечером гладил кошку «на задир» — добывал электричество.
2
Один из уроков Лев Михайлович начал неожиданным вступлением.
— Вот о чем я думаю, ребята, — сказал он. — Вот о чем думаю: a хорошо ли мы с вами знаем авиацию?
Шестиклассники навострили уши: что-то интересное затевает их физик.
— Так как, знаем или нет?
— Знаем!
— Чего ты знаешь? Помолчи, дурной...
— Знали когда-то, да забыли...
— А зачем она нам?!
Лев Михайлович выждал, пока ребята угомонятся, потом спокойно продолжил:
— Так вот, авиацию мы с вами знаем плохо. И потому предлагаю я организовать технический кружок. Будем строить модели настоящих самолетов. Летающие. Это нам и с физикой справиться поможет. Энтузиасты пусть запишутся у старосты во время перемены.
Беспалов повернулся к доске, взял в руки мелок, принялся [190] объяснять довольно сложную задачу. А класс зашелестел бумагой. Сложенные вдвое и вчетверо клочки ее под столами и над столами передавались из рук в руки, плыли к Юре. Он и был старостой класса.
Юрка развертывал бумажки, наскоро читал их, одобрительно кивал головой в ответ на каждую. Кому-то и сам нацарапал несколько записок.
Беспалов подошел к столу, закрыл журнал.
— Урок окончен. Ты что-то хочешь сказать, Гагарин?
— Мы, Лев Михайлович, всем классом записываемся в кружок.
— Отлично.
...Недели через три после этого урока шестой «А» на берегу Гжати проводил испытание первой модели. Построенная из камыша, точная копия боевого истребителя, она была оборудована бензиновым моторчиком и выглядела довольно внушительно.
— Старт! — подал команду Беспалов.
Истребитель взмыл в воздух, круто набрал высоту, пошел через замерзшую реку на другой берег.
— Ура! — закричали ребята. Кто-то подбросил вверх ушанку.
— Ура! Летит!
Истребитель летел. Над скованной толстым льдом Гжатью, над противоположным, крутым и заснеженным, берегом летел. И ребята зачарованно смотрели ему вслед. Летел не тот бумажный «голубь», что можно смастерить из бумаги и пустить по классу, — нет. Летел почти настоящий, почти всамделишный самолет.
Юра первым ринулся на лед. Ребята перебежали Гжать, излазили весь крутой берег, проложили тысячи следов в мягком снегу, но модели так и не нашли.
— Не грустите, хлопчики, — утешал расстроенных шестиклассников Лев Михайлович. — Дорог почин. Жаль, времени у нас сейчас маловато. Да и зима, условия не те...
Условия для кружковцев в самом деле неважнецкие были: в школе подолгу задерживаться ребятам не разрешали — экономили керосин; да и при всем желании в холодных-то классах долго не засидишься.
— А мы и летом будем заниматься, если хотите, — продолжал Беспалов. — Построим новые самолеты, еще лучше. Главное, чтоб желание было. Есть желание?
— Есть, есть! [191]
— Теперь не отступимся...
— Добро. Вижу я, ребята, быть вам летчиками...
Юра очень быстро научился самостоятельно делать летающие модели самолетов, заставил ими, к великой радости Бориса, все свободные углы в доме. Борька — он в то время учился в третьем классе — возвращался из школы раньше Юры, брал любую приглянувшуюся ему модель и убегал с ней на улицу. Сколько, при помощи своих друзей-ровесников, переломал он этих моделей — и сказать трудно.
Юра редко сердился на него. С завидным упорством он или ремонтировал старые, или строил новые модели самолетов. В доме, где плотничий инструмент был особо почитаем, еще острее запахло сосновой стружкой, столярным клеем.
Как-то Беспалов встретил на улице отца.
— Мне нравится увлеченность Юры, — сказал он. — Парню прямой путь в авиацию.
Отцу польстили слова учителя, и все же он не преминул возразить:
— Так уж и в авиацию? У нас отродясь никто высоко не залетывал. Вот кончит семилетку — плотничать со мной пойдет. Топор по руке я ему уже приготовил.
— Напрасно вы так спешите. У него же талант.
— В плотницком деле тоже без таланта, на тяп-ляп, не обойтись. А учить дальше его я не осилю.
На этом они и расстались. Однако Беспалов был, как говорится, себе на уме. Очень скоро мы все смогли убедиться в этом.
3
Лев Михайлович увел на зимнюю рыбалку Юру, Женю Васильева и Валю Петрова.
Зачин оказался удачным. Юра и Валя Петров принесли домой по три щуки, причем не маленьких: по килограмму и больше каждая. Отец, однако, засомневался.
— Небось учитель подарил? Чтоб вы сами поймали — ни в жизнь не поверю.
— Сами, — упорствовал Юра. — И опять пойдем.
На следующую рыбалку отправился с ними и Борис. Не прошло, однако, и часу, как он уже вернулся назад.
— Что ж ты, рыбак? — спросили его.
— Ветер не с той стороны, не клюет рыба, — оправдывался он. [192]
— А что же Юра с учителем там делают? Почему не идут по домам?
— Что делают... Разожгли костер, греются и про самолеты разговаривают. Какие они бывают...
Так и зачастил Юра на рыбалку. Случалось, и нередко, что вся их «бригада» возвращалась с пустыми руками, но на Юру завидно было посмотреть: бодрый, веселый, радостно-возбужденный. И ко всем с вопросами:
— Валь, ты на реактивном истребителе хотел бы полететь?
— Пап, а когда ты в первый раз самолет увидел?
— Борьк, а ты знаешь, как Чкалов под мостом летал? Эх, лопух!
Отец ворчал:
— Забивает Лев Михайлович мальчишке голову глупостями. Ни к чему все это...
— Беспалов дурному не научит, — вступалась мама, — Возле такого человека побыть полезно.
И выходило по ее. Лев Михайлович, к примеру, учил ребят беречь и ценить время, и Юра, прислушиваясь к его советам, составил режим дня: в семь утра подъем, обтирание холодной водой после непременной зарядки, час на завтрак и повторение уроков... От режима ни на шаг не отступал.
— Давай поборемся, — петухом налетел он на меня однажды.
Мне стало смешно:
— Ну что ж, давай.
Я-то думал, что справлюсь с ним шутя, а у него оказались железные мускулы. Пришлось повозиться.
Сейчас Лев Михайлович Беспалов живет в Нальчике. Не единожды тронутый пулями на войне, он вынужден был покинуть Гжатск по состоянию здоровья.
Несколько раз наезжал Лев Михайлович ко мне в Рязань, гостил. Конечно же, вспоминали мы с ним Юру.
— Я в него как-то сразу поверил, — говорит Лев Михайлович. — Пытливый, собранный и очень дисциплинированный парнишка был. Из таких отличные летчики получаются.
Старый учитель не скрывает, что сознательно старался подогреть в Юре увлеченность авиацией, интерес к летному делу. [193]
— Я и сам бы ни за что не оставил самолет, да здоровье подвело. А знаешь, Валентин Алексеевич, живому человеку всегда хочется, чтобы кто-то продолжил его дело.
Юре в жизни везло на хороших товарищей и хороших учителей. Таким добрым другом и добрым наставником и был для него в ту пору учитель физики Лев Михайлович Беспалов.