И враг бежит!
Днепр. В моей судьбе эта река занимает особое место. По существу, на Днепре я сдавал экзамен на зрелость как командир полка.
В 569-й стрелковый полк 161-й стрелковой дивизии я прибыл летом 1942 года на должность начальника штаба. Были бои под Воронежем и Харьковом, были многие победы на счету полка, в командование которым я вступил накануне Курской битвы. Но именно на Днепре полку и мне, как его командиру, пришлось выдержать самые серьезные испытания.
Для нас бои за Днепр начались с преследования отходящего противника. Помню, выполнив очередную боевую задачу, мы остановились в районе железнодорожной станции Гребенки.
Я заслушивал очередной доклад начальника штаба об обстановке, когда неожиданно раздался звонкий, взволнованный девичий голос:
— Да пропустите же! У меня нет времени нисколечко, честное слово!
— Куда же ты, девушка? Ты понимаешь, что это воинская часть?!
— Понимаю. Мне к самому главному начальнику!
Я вышел из блиндажа. Передо мной стояла щупленькая, почти прозрачная от худобы девчоночка лет пятнадцати-шестнадцати с огромными голубыми глазами, полными мольбы и слез. На плечах девушки форменный пиджак железнодорожника, видать отцовский, надетый для представительности... Он висел на худеньких плечах мешком. [112]
— Кто такая? — спросил я.
— Оля.
— Здравствуй, Оля. Ты что хотела?
Сбивчиво, волнуясь и путаясь, Оля рассказала, что в селе произошло несчастье. Ее сверстники — комсомольцы сняли с эмтээсовских тракторов детали, чтобы фашисты не смогли угнать государственную технику в свою Германию. Гитлеровцы узнали о том. Скрутили ребятам руки, упрятали их в погреб — расстрелять собираются.
— Товарищ командир! Дяденьки!.. Все село молится на вас... Выручите ребят! Погибнут же все! Там главный каратель ихний — зверюга. Помогите! — трепетно умоляла Оля.
— Так уж и молится? — переспросил я. — Верующие, что ли?
— Верующие! Еще какие! Только в вас верят, а не в бога. После того, что с нами поделали фашисты, самые древние старики поснимали с себя крестики, решив, что если бы бог был, то не допустил бы такого. Поспешите! — очень серьезно ответила Оля на мой полушутливый вопрос.
Вот это задачка! Как быть? Связь со штабом дивизии пока не налажена, получить согласие комдива на атаку села я не мог. Но и откладывать решение задачи невозможно — погибнут комсомольцы, которые пеклись не о себе, а о государственной технике! Солнце клонилось к закату. Светлого времени почти не осталось.
— Как быть, начальник штаба?
Майор С. Ф. Хуторянский, наморщив лоб, стал неторопливо рассуждать:
— Село располагается на возвышенности. Прикрыто инженерными сооружениями. Взять его можно только маневром в обход. Но надо для этого, во-первых, выявить фланговые огневые точки, чтобы сразу надежно подавить их минометами и артиллерией. А во-вторых, и это главное, провести работу с личным составом батальона, который направим в обход. Натиск должен быть внезапным, ошеломляющим, дерзким. Разбить немцев надо, пока они не раскусят нашего плана и не перегруппируют силы.
— Дело говорите, Хуторянский, — одобрил я.
Оля оказалась наблюдательной девушкой, рассказала, где видела укрытые вражеские пулеметы, орудия, [113] минометы, и вызвалась провести нашего разведчика, чтобы показать все это на местности.
Мы тут же вызвали лейтенанта Николая Образцова — лучшего нашего командира батареи. Они с Олей быстро нашли общий язык. Набросав с ее слов план расположения огневых средств противника, лейтенант отправился к переднему краю. Они шли по тропам, известным только Оле. На всякий случай Образцов переоделся в гражданскую одежду, чтобы при случае, маскируясь под сельского жителя, пробраться в село и там все разведать лично. Потом он рассказал, что, восхищенный мужеством девушки, решился на неслыханную дерзость: вошел в село. А там, взяв вилы, занялся «по хозяйству», разведал огневые позиции врага, вернулся к реке и вновь перешел ее вброд...
Доложив результат разведки, он тут же стал готовить данные для ведения огня батареей. Получили целеуказание и минометчики.
Огневой налет перед сумерками был для гитлеровцев полной неожиданностью. За 10–15 минут их огневые средства оказались уничтоженными метким огнем орудий и минометов. Батальон капитана Н. П. Решетникова и полковая рота автоматчиков развернулись для атаки и по сигналу красной ракеты рванулись вперед. Гитлеровцы, скованные с фронта, не выдержали фланговой атаки и поспешно бежали из села...
Ребят нашли связанными в подвале. Оля провела туда комбата и представила ему двадцать юношей, избитых до полусмерти, но не потерявших мужества. Оля обнимала и целовала их, а они не понимали, откуда пришло спасение. В селе справили двойной праздник: освобождение от фашистов и спасение сыновей.
Спасенные, все до единого, пожелали идти служить в действующую армию, хотя годков им было явно маловато. Когда мы им сказали об этом, ребята очень огорчились.
Я спохватился:
— А где же Оля?
Как ни искали истинную героиню, найти ее так и не смогли. У девушки оказались свои дела, и она занялась ими. Сейчас бы о ней говорили по радио, писали в газетах... А тогда все обошлось без особых почестей — война... Геройство простого человека — дело [114] рядовое, обычное. Хотя я и сейчас сожалею, что мы не нашли ее и не наградили достойно.
События того знаменательного дня надолго остались в памяти у всех воинов полка. Самой большой наградой для нас была благодарность жителей, особенно матерей и сестер спасенных ребят.
Не остался в долгу и комдив. Он выразил удовлетворение нашей инициативой. Разгромить важный опорный пункт врага «вне плана» — дело, конечно, всегда похвальное.
Чем ближе подходили наши части к Днепру, тем активнее, глубже и всестороннее велась подготовка к форсированию этой могучей водной преграды. В перерывах между боями командиры, политработники, агитаторы разъясняли воинам, как форсировать реку на подручных средствах, какое значение имеют плацдармы на противоположном берегу, как укреплять и оборонять их. Проводились беседы о положении на фронтах, о пошатнувшемся политико-моральном состоянии вражеских войск. Воспитание мощного наступательного порыва велось в нарастающих темпах.
Замполит батальона старший лейтенант А. Л. Востряков и парторг батальона старший лейтенант В. Ф. Крохин первыми в полку по своей инициативе собрали парторгов рот, членов партбюро и, ничего не утаивая, рассказали им о трудностях предстоящего форсирования. Разъяснили боевую задачу. Коммунисты Шершуков, Моржаков внесли предложение — каждому активисту взять шефство над двумя-тремя бойцами, особенно из новичков, не умеющих плавать, показать им, как готовить поплавки из подручных средств. А главное — всегда быть рядом с ними. Такое предложение было как нельзя более кстати: среди бойцов насчитывались десятки не умеющих плавать. Инициативу подхватили все роты.
В подразделениях была зачитана директива Ставки Верховного Главнокомандования о представлении к присвоению звания Героя Советского Союза и награждению орденами тех солдат, сержантов и офицеров, которые первыми переправятся через Днепр и будут успешно вести бои за захват и расширение плацдармов.
Высокому наступательному порыву среди воинов способствовало обращение Военного совета Воронежского фронта, «Славные бойцы, сержанты и офицеры! [115] — говорилось в нем. — Перед вами — родной Днепр... Вы пришли сюда, на берег Днепра, через жаркие бои, под грохот орудий, сквозь пороховой дым. Вы прошли с боями сотни километров. Тяжел, но славен ваш путь...
Наступил решающий час борьбы. Сегодня мы должны преодолеть Днепр. Разве есть преграды для армии героев, армии освободителей, разве можно остановить полки, которые борются за Родину, за счастье и жизнь человечества?!»{1}
К Днепру продвигались быстро. Утомительные переходы под огнем врага измотали силы людей. В селе Ташань нам разрешили остановиться на отдых перед последним броском к реке. Капитан А. Бакланов принес нам письмо, переданное ему местными жителями. Его написала девушка-москвичка, заброшенная в тыл врага. Сельчане объяснили, что девушку схватили полицаи. В последнюю ночь перед расстрелом она написала: «Дорогая мама! Теперь я могу тебе все рассказать. Я добровольно записалась на курсы, училась владеть техникой, прыгать с парашютом. Тебе я говорила, что учусь на медсестру. Освоила я и это дело, но это было не главное. Нас готовили к трудному и опасному делу. Не думай, что это романтика меня звала. Нет, я готовилась выполнить свой долг перед Родиной. Так воспитали нас школа, комсомол, Коммунистическая партия. Мы верим в свое светлое будущее и готовы за него бороться.
Я получила задание и была заброшена в тыл врага. Здесь, на оккупированной немецко-фашистскими захватчиками советской земле, живут наши, советские люди. Однако не все из них оказались советскими. Нашлись продажные шкуры. Полицаи из русских с сомнительным прошлым выслуживаются перед своими хозяевами. Вешать, расстреливать, предавать — это их дело. Понятия «честь», «Родина» у них не существуют. Они знают, что скоро им придет конец, но от этого сильнее злобствуют. До войны они, видно, рядились под советских людей, а сейчас не скрывают своего звериного облика. Почему мы не сумели их распознать, отличить от настоящих людей, доверяли им? За это поплатилась не я одна... [116]
До слез обидно, так мало сделала я для победы над ненавистным врагом. Верю, придет светлый праздник победы над фашистскими захватчиками. Хочется всех предупредить: в дни суровых испытаний не будьте доверчивы, это обходится дорого.
Ожидаю рассвета, последнего в своей короткой жизни. Несправедливо говорить только о плохих людях, хотя молчать о них нельзя. Я знаю больше людей хороших, сердечных, отзывчивых, настоящих, советских. Они делились со мной последним куском хлеба, оказывали мне посильную помощь. Верю, на мое место придут другие. Мы победим в этой войне! Пусть горит земля под ногами захватчиков».
Мы были глубоко потрясены стойкостью молодой патриотки. Письмо зачитали всем воинам. Оно вызвало бурю чувств, достойных патриотов, всколыхнуло я бурное чувство ненависти к врагам, их прихвостням. После этого мы передали письмо героини уполномоченному «Смерш» для выяснения обстоятельств ее гибели на месте. Полицаев в селе, конечно, не обнаружили. Они, как только почуяли приближение наших войск, бросились за своими хозяевами. Боялись народного гнева.
22 сентября 161-я стрелковая дивизия, преследуя противника, вышла к Днепру в районе Козинцы, Вьюнище. Ее задача — форсировать Днепр и овладеть рубежом Малый Букрин, Григоровка. Разыгралась непогода. Днепр встретил нас хмурыми, свинцовыми волнами.
В передовой отряд нашего полка, созданный для захвата плацдарма, был выделен усиленный батальон старшего лейтенанта И. В. Лапина. Иван Васильевич — сибиряк, в боях проявил себя хладнокровным и отважным командиром. Самостоятельность и решительность, пожалуй, самые сильные стороны его характера, а для действий на плацдарме эти качества всего важнее. Мы были уверены, что Лапин не подведет, да и ребята у него как на подбор — под стать своему командиру. После захвата плацдарма передовым отрядом должны были форсировать реку остальные батальоны полка.
Лапин решил в первую очередь переправить группу бойцов из четвертой и шестой стрелковых рот, а [117] также пулеметчиков. В нее отобрал лучших из лучших, самых стойких и надежных. Им предстояло совершить первый бросок через Днепр, во что бы то ни стало закрепиться и обеспечить успех всего передового отряда.
23 сентября в 4 часа утра передовые подразделения подошли к реке, спустили на воду переправочные средства и без шума отчалили от берега. Штурм Днепра начался.
Враг открыл бешеный ружейно-пулеметный огонь, когда до противоположного берега осталось несколько десятков метров. Бойцы мгновенно попрыгали в воду — теперь даже не умевшие плавать могли легко добраться до суши. Короткая схватка закончилась нашей победой. Гитлеровцы были опрокинуты, и отряд захватил небольшой плацдарм.
Теперь предстояло подготовиться к отражению контратак. Они последовали незамедлительно, но не принесли успеха врагу. Во время одной из них удалось захватить пленного, который сообщил, что ожидается подход резервов из района Белой Церкви. Поэтому нам надо было спешить с переправой и выходом на выгодный рубеж, с которого можно было бы отражать атаки врага и тем самым обеспечить перенраву остальным подразделениям полка. Дорога была каждая минута.
Бои на плацдарме накалялись. С огромным трудом отбивая контратаки врага, наши пехотинцы во взаимодействии с переправившимися подразделениями легких танков умудрились расширить его настолько, что дали возможность переправлять и тридцатьчетверки. А танкистам только того и нужно. Соорудив паромы из понтонов, они с величайшим искусством грузили на них танки и отчаливали, влекомые катерами на стремнину. Доставалось им, скажем откровенно, больше нашего — управляться с тяжелыми махинами нелегко.
В разгар переправы кто-то подошел сзади и положил мне руку на плечо. Оглянувшись, увидел перед собой генерала.
— Рыбалко, — представился он мне, не ожидая, пока я назову себя. — Послушай, командир. Вон, видишь, плот сел на мелководье? Не откажи, подкинь людей, столкнуть надо. [118]
— Как можно отказать танкистам! — обрадовался я и приказал командиру батальона Бакланову выделить две роты в распоряжение танкистов.
О Павле Семеновиче Рыбалко я был достаточно наслышан еще на Курской дуге. Этот легендарный генерал оказался простым, доступным, хотя и суровым на вид человеком.
— Ну, командир, не знаю, как тебя благодарить, — пожал он мне руку и вдруг нахмурился, заметив, что пехотинцы, столкнув очередной паром с танком на глубину, сами устраиваются на нем, отчего плот кренится и оседает. — Это куда ж твои орлы?! Да потонут же... Вы хоть равномерно, равномерно...
— Не потопят и не потонут, — рассудил я. — Хочется поскорее быть на том берегу... Да и вашим танкистам польза будет, если снова на мелководье попадут.
— Хитер ты, командир, — усмехнулся Рыбалко и махнул рукой.
Командиру батальона я приказал помочь выгрузить танки, как только плоты окажутся на правом берегу. Капитан и сам все учел. Он сказал своим бойцам: обед будет подан на тот берег, потому, мол, спешите, друзья. Пехота быстро, но без суеты рассредоточилась по парому. Заработал мотор, вспенились буруны за кормой — и паром медленно стал набирать скорость, держа курс на запад.
К исходу 23 сентября передовые подразделения дивизии прочно удерживали плацдарм, успешно отражали контратаки противника, чем создали благоприятные условия для форсирования Днепра главными силами. Поэтому с наступлением темноты штурм реки возобновился. Я связался с комдивом:
— Место командира полка там, где решаются основные задачи, значит, в данный момент — на плацдарме. Разрешите?
Получив «добро» комдива, я переправился на правый берег с группой офицеров штаба. Заместители командира полка Калашников, Гордиенко и начальник штаба полка Хуторянский остались руководить переправой.
Первая ночь на плацдарме была тревожной. Река буквально за спиной, совсем рядом, и сил мало. Расположился на КНП А. Бакланова, обсудил с ним все тонкости обстановки. [119]
Утром я вызвал к себе Д. Гусейнова. Где перебежками, а где ползком мы отправились в батальон. В лощине обнаружили танк. Навстречу вышел молодой лейтенант, командир машины, и доложил, что отстал от мехбригады и после ремонта гусеницы может участвовать в бою. Спросил, как связаться со своими. Я обещал ему посодействовать, а пока попросил поддержать атаку наших рот.
Появилась авиация врага. Наши цепи так близко были от противника, что самолеты пикировали, пугали нас, но огня не открывали и не бомбили, боясь Зацепить своих. Самолеты кружили долго, видно, гитлеровцы ожидали подкрепления и старались хоть как-то задержать нашу атаку.
— Сволочи! — не выдержал я и, взяв у связного винтовку, когда «мессер» выходил из пике, тщательно прицелившись, выстрелил. Самолет, вопреки моему ожиданию, неуклюже завалился на крыло и рухнул на землю{2}.
...Надо без промедления переходить в атаку, но поднять людей, когда над головами с воем проносятся самолеты врага, не так-то просто. Нужен личный пример. Я понимал, что пробил мой час, и встал с возгласом:
— За Родину!
За мной немедленно поднялись во весь рост и пошли вперед комбат И. Лапин, его заместитель по политчасти В. Кулибенко, командир роты А. Пономарчук, Д. Гусейнов, автоматчик А. Орехов. С криком «ура» дружно атаковали врага все подразделения. Никто теперь не обращал внимания на вой самолетов. И фашисты дрогнули, стали поспешно отходить. Танк вырвался вперед, открыл огонь из пулемета. Немцы побежали, и наши бойцы перешли к преследованию.
Полк с боем овладел Трактомировом. Теперь предстояло закрепиться на новом рубеже, окопаться, расставить пулеметы. Бойцы орудовали лопатами, дело спорилось. Когда воин окопался, вложил свой труд в землю, он так просто свой окоп не покинет. Это его крепость, и за нее он будет драться с большим упорством.
Наступая, мы не упускали из виду противника. Вот наблюдатели обнаружили немецкий танк у стога. [120]
Он сделал выстрел и умолк, как бы заявляя о себе. Ясно, это первая ласточка. А у нас пока противотанковых средств с гулькин нос. Фашисты поняли это и вскоре предприняли контратаку против нашего соседа слева. До сих пор мне не доводилось видеть, как идет в атаку вражеский штрафной офицерский батальон. Теперь такая возможность представилась. Приняв спиртного, засучив рукава выше локтя, гитлеровцы шли нагло, играя ручными гранатами. Огня они не вели, шли не пригибаясь.
У нашего соседа в ротах — необстрелянная молодежь. Для первого боя это зрелище — слишком тяжелое испытание. Ребята стали нервничать, оглядываться. А тут еще от прямого попадания мины погиб расчет станкового пулемета.
Автоматчик Алексей Орехов, наш славный, тихий и скромный Леша, не раздумывая, кинулся к замолкшему «максиму», рванул его на себя и на катках выкатил на пригорок, откуда цепи атакующих гитлеровцев были как на ладони. Над его головой скрестились трассы очередей. Совсем рядом квакнули первые мины. Но Алексей вел себя спокойно и расчетливо, без суеты; он вставил ленту в приемник, передернул рукоятку и припал к прицелу.
— Стреляй! Стреляй, Алексей! — кричали ему.
А он, улыбнувшись, подложил под локти дернину, чтоб ловчее было, и только тут дал первую длинную очередь по пьяной гитлеровской нечисти.
В рядах гитлеровцев возникла заминка. Их минометы уже не били по нашим позициям, боясь накрыть своих. Этим воспользовался командир пулеметной роты И. Ефименко и выдвинул все подразделение вперед, на более удобный рубеж. Теперь фашисты попали под перекрестный огонь. Полегло их видимо-невидимо.
— Ну, ты, Алексей, и один в поле воин! — радовались молодые бойцы. — Образумил эту мразь. Дал им и в хвост и в гриву!
Хотя такая атака, которую мы только что отразили, в основном была рассчитана на слабонервных, но недооценивать ее нельзя. Она очень опасна тем, что может вызвать панику. Хорошо, что мы имели на плацдарме целую пулеметную роту, заменявшую нам и орудия, и минометы. Ведь отступать нам было некуда — позади Днепр. Не удержись мы на высотах — [121] могли бы потерять весь плацдарм, с таким трудом отвоеванный у врага. Сила боевого примера, наглядный образец стойкости, выдержки, хладнокровия и мужества даже отдельного бойца играли решающую роль в боях.
К исходу дня мы свою задачу выполнили — закрепились в Трактомирове. Переправился на правый берег и второй эшелон полка — батальон Н. П. Решетникова. Но ему еще предстояло выдвинуться на указанный мною рубеж, за ночь окопаться, хорошо замаскироваться.
Вечером на плацдарм перебрался штаб полка и разместился в полукилометре от НП. Начальник штаба майор С. Ф. Хуторянский пришел к нам не так давно, и было ему пока трудновато. Обстановка сложная, а условий для работы никаких. Хорошо, что все его помощники — обстрелянный народ, есть на кого опереться. Чувствовал, как он тянулся ко мне, искал поддержки.
Прежде чем встретиться со мной на плацдарме, Семен Филиппович побывал в штабах батальонов, собрал необходимую информацию, организовал связь. В батальонах узнал о героизме и отваге бойцов и командиров и в беседе со мной все повторял:
— Какие люди! Какие люди! Выдержать такое...
Дивизионная газета «Защитник Родины» об этих боях писала: «Ни огонь, ни рвавшиеся бомбы — ничто не могло остановить храбрецов. Они стойко отбивали на Правобережье яростные контратаки врага. Воины в бою показали исключительную силу, хладнокровие, мужество. Особенно проявили себя коммунисты Хлусов, Крылов, Славгородский, Фирсов»{3}.
Вместо выбывшего по ранению заместителя командира полка по политчасти майора А. К. Кулаковского назначили к нам майора В. П. Савченко. Он был постоянно чем-то обеспокоен: то устранял задержки с эвакуацией раненых, то следил, чтобы герои боев были отмечены и своевременно написаны представления к наградам. Из батальона ему сообщали данные об отличившихся. Вот некоторые из них. Снайпер Иван Бойко уничтожил пулеметный расчет врага, чем обеспечил успешную атаку роте. Связист Виктор Коптяников под огнем противника исправлял по нескольку [122] десятков порывов линии связи в день. Комсомолец Василий Матюхин переправил через Днепр боеприпасы, доставил их на позицию и вместе с товарищами отразил атаку врага. Наводчик Семен Юрин в бою остался один у орудия, громя фашистов осколочными снарядами, а после боя вынес раненых товарищей в тыл. Командир взвода Владимир Стеблин вместе с бойцами внезапно атаковал противника во фланг и вынудил его к отходу.
Майор Савченко внимательно перечитывал сухие строки, делал пометки... Потом, когда выпадала минутка, он сообщал об этом в политотдел дивизии специальным политдонесением, а то и писал заметку в дивизионную газету. Сколько храбрости, отваги, самопожертвования! Надо, чтобы о них знали не только сегодня, но и завтра, послезавтра, всегда!
Борьба за плацдарм становилась все более упорной. Враг старался любыми путями сбросить наши подразделения в Днепр. Увеличивалось количество сил и боевой техники с обеих сторон. Авиация противника группами по 50–70 самолетов непрерывно наносила удары по нашим боевым порядкам. Сильные контратаки следовали одна за другой.
А нам надо было выстоять! Подходили главные силы дивизии. К нам спешили люди, паромы с вооружением, боевой техникой, боеприпасами... Мы едва успевали переправлять патроны, мины, снаряды, продовольствие.
Но бои уносили многих наших товарищей. Был ранен командир батальона капитан А. Бакланов. В представлении его к награждению говорилось: «Форсировал Днепр с передовой ротой. В боях за плацдарм проявил отвагу, особенно в бою за с. Трактомиров. Был ранен, но не оставил поля боя. Только после того, как передал батальон парторгу старшему лейтенанту В. Ф. Крохину, направился в медпункт»{4}.
С утра 29 сентября авиация врага нанесла массированный удар по нашим позициям, потом на них обрушила свой огонь артиллерия. Траншеи, окопы потонули в дыму и пыли. Атака началась по всему фронту. Наш полк принял на себя основной напор, потому что оборонялся в центре боевого порядка дивизии. [123]
Особенно туго приходилось батальону капитана Н. П. Решетникова. Его атаковали пехота с танками. А артиллерии мало...
Сам Николай Павлович Решетников не раз поднимал бойцов в рукопашную. Глядя на бесстрашного комбата, воины бросались на врага с такой яростью, будто на их стороне было тройное превосходство... И гитлеровцы не выдерживали, откатывались. Комбат был ранен, но до конца боя продолжал руководить подразделениями. За мужество и командирское мастерство Решетников удостоился ордена Суворова III степени.
В первых числах октября противник продолжал накапливать силы. Обстановка оставалась напряженной. Круглые сутки мы дежурили на наблюдательном пункте. НП оборудовали на опушке леса, в стенке оврага. Он имел перекрытие, защищавшее от осколков мин, и был замаскирован от воздушного и наземного наблюдения так, что и вблизи оставался невидимым. Утром 5 октября мы с Д. Я. Калашниковым находились на НП. Вдруг начался артналет. Один снаряд большого калибра разорвался в непосредственной близости от нас, когда мы подошли к входу в блиндаж. Осколок попал в голову Дмитрию Яковлевичу, оборвав жизнь этого замечательного человека. Меня ранило в правую руку. Телефонист Гриша Головченко кое-как перевязал меня, остановив бившую фонтаном кровь. Я позвонил в штаб, сообщил:
— Иду к Безрученко.
Это старший врач полка. В штабе поняли, что я ранен.
Через Днепр переправляться днем было почти невозможно — вражеская авиация буквально висела в воздухе. Только к вечеру я с группой раненых переплыл на левый берег. Разыскивать медсанбат было уже поздно, и я обратился к медикам механизированной бригады. Помощь мне оказали, но осколка так и не нашли. Утром уже в нашем медсанбате врач дал направление в армейский госпиталь.
Люди в белых халатах — народ деловой, за меня взялись всерьез. Я спросил хирурга:
— Долго ли проваляюсь?
Он ответил:
— Минимум месяц.
— Э нет! — вскочил я. — Так мы не договаривались... [124] Время горячее, в полку выбыло много офицеров, а я буду загорать?! Скажите, доктор, можно лечиться амбулаторно?
— Можно, — хмуро ответил хирург и легонько подтолкнул меня к выходу.
Отрыли мне землянку на левом берегу. Из нее легко связаться с правобережьем, держать руку на пульсе боя. И на перевязку — час езды. Дней через десять я снова перебрался на правый берег и вступил в командование полком.
Все шло нормально. Но, когда уже было приказано сдать район обороны другому полку и мы пошли с его представителями на передний край, противник, видимо, заметил нас. Немедленно последовала очередь из автомата, как морзянка заговорила... Мой ординарец успел крикнуть:
— Ложись, мины!
Несколько разрывов окружили нас грязно-дымовыми фонтанами. Мы отползли в укрытие. Я снял шинель и только теперь заметил, что из здоровой руки струилась кровь. На этот раз пришлось залечивать рану в медсанбате.
Потекли скучные дни вынужденного безделья. Но вот однажды я заметил среди раненых оживление. В центральных газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР. Семнадцати воинам нашего полка, в том числе начальнику артиллерии полка капитану А. Поддубному, командиру батальона старшему лейтенанту И. Лапину, командиру роты лейтенанту А. Пономарчуку, сержанту П. Коростылеву, присвоено звание Героя Советского Союза! В почетном списке была и моя фамилия.
Тепло поздравили друзья-однополчане, врачи. Приехал фотокорреспондент фронтовой газеты. Я отправился поздравлять Ивана Васильевича Лапина. Он тоже лежал в медсанбате: ему ампутировали кисть правой руки.
— Буду, — говорил, — учительствовать. Пользу еще принесу!
Поздравил с высоким званием Героя Советского Союза А. Орехова, И. Ефименко, А. Козаева, С. Толстого, ожидавших выписки.
Из полка привезли мне на подпись наградные листы на командиров взводов И. Моржакова, В. Стеблина, М. Вырупаева, Ф. Ермоленко, Б. Болтабаева, [125] У. Юсупова, В. Хорохорина. Подписал. А в очередном номере дивизионки прочитал: «Стрелки Р. Комар и Д. Дьяченко, наводчик орудия Д. Щеткин, отражая контратаку противника, были ранены, но не покинули поля боя... Командир отделения Д. Редькин на подручных средствах переправил отделение и сразу же вступил в бой, был тяжело ранен, но не покинул позицию... Телефонист Н. Усачев под огнем противника восстанавливал связь, даже будучи раненным... Ездовой Д. Андреев под огнем врага доставлял боеприпасы, на себе подносил их на позицию». Даже газетчикам некогда «распушить» сухие факты войны. Но и такая «сухомятина» берет за душу, когда знаешь, чего стоит каждый подобный факт.
Мой заместитель по политчасти майор Савченко написал родным бойцов, отличившихся в боях и награжденных орденами. Мы получили ответные теплые материнские письма. В частности, от Фарихи Сыртлановой и Евдокии Лобановой, чьи сыновья, Муллояр и Спартак, стали Героями Советского Союза. «С какой радостью я узнала, — писала Евдокия Лобанова, — что мой сын Спартак в борьбе с немецкими оккупантами при форсировании реки Днепр проявил геройство и мужество, за что удостоен высокого звания Героя Советского Союза!.. От всей души благодарю командование, офицеров и политработников за воспитание моего сына бесстрашным и умелым воином... Заверяю вас, дорогие бойцы и офицеры, что буду работать еще лучше и больше для фронта, для победы над гитлеровскими варварами».
Это и многие другие письма политработники и активисты зачитали всему личному составу подразделений. Бойцы и сами делились весточками из дому, от родных, друзей, близких. Каждая из них вызывала бурю добрых чувств, рождала у людей небывалую боевую активность.
Были и печальные вести — на войне их не избежишь. Написали письма родным Игната Гриценко и Виктора Комарова, которым звание Героя Советского Союза присвоено посмертно...
И сейчас с волнением перечитываю письмо, которое мы получили тогда в ответ от матери лейтенанта Н. Образцова: «Он вместе с вами форсировал реку Днепр, один из первых переправил свою пушку на правый берег и в завязавшемся бою погиб... [126]
Мне тяжело, но я горда, что сумела воспитать Николая преданным Родине, нашей партии Ленина», — писала убитая горем, но не сломленная духом женщина. Тогда же строки эти знал наизусть почти каждый воин полка.
Много материалов о подвигах героев помещала дивизионная газета. В окопах, прямо на передовой, появлялись боевые листки, листки-молнии, в которых рассказывалось об отличившихся при форсировании Днепра. Эта самая оперативная, правдивая печать делала большое дело — листки прочитывались всеми бойцами, рождая здоровое боевое соревнование.
В октябре части дивизии, наступая во взаимодействии с другими соединениями, с боем продвинулись вперед на 10 километров и вышли на рубеж Веселая Дубравка, Ходоров. В ноябре мы перешли к обороне — все определяли сейчас события, развернувшиеся под Киевом.
Упорные и ожесточенные бои на плацдарме продолжались два месяца.
Вот боевые донесения тех дней: «Противник подбрасывает свежие силы пехоты, артиллерии, минометов. По показаниям пленного, подходит новая дивизия для смены. Великий Букрин переходит из рук в руки. Ранены командиры 1-го и 3-го батальонов». На обороте сделана приписка моей рукой: «Подразделения малочисленны. Недостает комсостава. Мало боеприпасов, артиллерии. Задачу выполняю с большими трудностями. Прошу помочь переправить транспорт, боеприпасы, продовольствие и эвакуировать раненых. Сил у полка мало» {5}.
Личный состав дивизии вписал на Днепре славную страницу в боевую историю соединения. Партия и правительство высоко оценили мужество и героизм воинов 161-й. Орденами и медалями награждены около 400 воинов, а 32 из них присвоено высокое звание Героя Советского Союза. В числе других соединений дивизия мертвой хваткой зацепилась за правобережье Днепра и ценой героических усилий изо дня в день развивала свой успех, расширяла плацдарм.
Рухнул очередной хваленый «вал» гитлеровцев. Создавались благоприятные условия для наращивания удара по врагу в глубину. [127]
А главное, в родную семью свободных Советских Социалистических Республик возвращалась многострадальная Украина. Ее славный, трудолюбивый народ сбросил цепи гитлеровского рабства и принялся вскоре за восстановление всего разрушенного, за возрождение жизни на выжженной огнем и политой слезами земле.
Я всегда удивлялся прозорливости советского воина, его способности умом и сердцем предвосхищать развитие военных событий. Казалось бы, армия построена на приказе и повиновении. Есть приказ — иди на смерть, нет приказа — жди, когда он поступит. Но не тут-то было! Великая Отечественная пробудила и живую мысль народную, обострила чувства народные. Ведь все, что вокруг происходило, касалось не одних «профессионалов» — военных. Речь шла о судьбе самого народа. Все тяготы, все зло и несчастия легли на его плечи и душу. Не будем отнимать лавры у полководцев — они вели за собой части и соединения. По вековой опыт борьбы за свое место на земле, за честь и независимость народа, отечества своего передавался из поколения в поколение с молоком матери, с писаными и неписаными уроками истории. И вот теперь он давал о себе знать, как незримый компас направляя мысль и волю солдата.
Постепенно напряжение на букринском плацдарме не то чтобы ослабло, а стабилизировалось, не стало больших перепадов. Бои приобрели затяжной характер, к которому легче приспосабливаться.
Это сразу же заметили защитники плацдарма и, естественно, искали объяснение такому состоянию.
В общих чертах командование полка было знакомо со сложившейся обстановкой. Бойцы же наши с природной наблюдательностью фиксировали все изменения на фронте, о которых слышали или догадывались сами.
В ноябре 1943 года командование 1-го Украинского фронта основные усилия направило на разгром киевской группировки врага. В канун 7 ноября наши войска освободили Киев и через неделю вышли на рубеж Малин, Житомир, Фастов.
К этому времени враг создал мощную группировку в составе 15 дивизий, большинство из которых были танковые и моторизованные, и бросил ее против наших войск. В течение всей второй половины ноября [128] шли кровопролитные бои. Противник не жалел ни людей, ни техники. Его танковые клинья насчитывали порой по 300–400 машин. Ценой огромных потерь гитлеровцам удалось продвинуться до 40 километров и к 19 ноября вновь занять Житомир.
Дальнейшее продвижение немецко-фашистских войск было остановлено. И тут они решили пробиться к Киеву со стороны Малина... Обстановка на этом участке фронта стала осложняться.
Нашу дивизию командование перебросило в район развернувшихся событий — под Малин. Командир дивизии генерал П. В. Тертыншый приказал полкам сдать свои участки обороны, к утру вывести части за Днепр в готовности к совершению марша. Особое внимание генерал обратил на соблюдение мер маскировки в ходе смены частей и при выходе в районы сосредоточения. Маневр должен быть скрытным — это закон боя.
После смены полк сосредоточился в селе Староселье. Итак, нам предстояло совершить 150-километровый марш вдоль фронта.
Начальник штаба немедленно приступил к разработке приказа на марш. Я же решил обстоятельно поговорить с помощником по снабжению майором В. М. Михайловым о дальнейшей работе тыла. Как свернуть тыловые подразделения, сколько взять боеприпасов, продовольствия, фуража и имущества, как организовать питание на марше? Эти вопросы надо решать немедленно. К тому же, раз уж мы вышли в тыл, очень хотелось устроить для личного состава баню. Нигде так не рады бане, как на фронте! Надо видеть, сколько восторга у бойцов вызывает фронтовая баня. Кругом шутки, смех. С какой нежностью все вспоминают о парной, о веничке. На душе у всех светло. Не зря же в «Василии Теркине» Твардовского фронтовой бане посвящена целая глава.
После отдыха меня пригласили в 3-й батальон на партсобрание об итогах работы по обеспечению выполнения приказов командования. Главный вопрос — об авангардной роли коммунистов в бою. В последних боях коммунисты батальона Калужский, Сахаров, Чусаченко личным примером отваги и мужества воодушевляли воинов на подвиги. Смелыми и стойкими в [129] бою воинами показали себя парторг Егорычев, санинструктор Шеин, парторг Абдулин. Коммунисты и в наступлении, и в обороне всегда впереди, и сейчас, готовясь к новым боям, они решили не ослаблять авангардной роли.
На следующий день полк выступил в направлении Житомира. Двигались, как и предполагалось, вдоль фронта. Активизировалась авиация противника, поэтому выходили на маршрут только ночью. Днем отдыхали. Погода стояла холодная, дождливая, ночи темные, буквально ни зги не видно... Мы с начальником штаба следовали в одной повозке в колонне головного батальона. Изредка подъезжали верховые, докладывали о прохождении батальонами назначенных рубежей.
Во время отдыха в селе Рогово комсорг полка М. Митягин собрал актив и зачитал письмо девушек-комсомолок «Трехгорной мануфактуры». Молодые работницы сообщали воинам-фронтовикам, что высокая оценка труда советских людей в тылу, данная в докладе на торжественном собрании, посвященном 26-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, вдохновила их на новую трудовую доблесть. «Взяв новые обязательства по повышению производительности, — докладывали девушки-работницы, — мы значительно повысили выпуск продукции».
Далее стахановки «Трехгорки» писали о своих достижениях, о героях тыла — передовиках производства. Больших успехов, например, добились молодые ткачихи Таня Назарова, Валя Терехина, Лиза Семенова... Девушки заверяли воинов, что в новом году они добьются еще больших, еще лучших результатов. «Надеемся, что и вы, товарищи бойцы, до конца выполните свой долг перед Родиной»{6}. Далее следовали подписи большой группы комсомолок.
Каждое такое письмо — целое событие в полку! Когда прочитали его бойцам, естественно, захотелось узнать поподробнее о «Трехгорной мануфактуре». Нашлись у нас москвичи — Ефим Валуев и Борис Казанский. Они охотно рассказали, что «Трехгорка» — одно из старейших текстильных предприятий страны. Основано оно в конце XVII века. В 1905 году там размещался боевой штаб Декабрьского вооруженного [130] восстания. В. И. Ленин неоднократно выступал перед рабочими «Трехгорной мануфактуры», был их первым депутатом в Моссовете. Это — гордость всего нашего рабочего класса!
Событие неординарное. Письмо девушек-ткачих взволновало бойцов. Каждый потянулся к самому дорогому, что носил в своем сердце, с чем шел в бой и что вселяло в него веру, надежду, любовь, привязывало к жизни даже в самые критические минуты.
Комсорг задал вопрос:
— Что делать будем? Ваше решение, орлы?
— Написать достойный ответ!
— О чем же напишем?
Взлетел лес рук. Со всех сторон посыпались предложения — и от саперов, и от артиллеристов, и от минометчиков... Героев не надо было искать. Они сидели здесь же, рядом. О каждом можно написать целую поэму. Хотелось сказать больше и лучше, еще и еще раз убедить, что не подведем, что на нас можно положиться.
И вдруг боевая тревога! Собравшихся на необычное собеседование как ветром сдуло. Каждый поспешил занять свое место в боевом строю. А комсорг полка, бережно сложив в планшетку письмо, размашисто написал на листе бумаги:
«Спасибо вам, комсомолки «Трехгорки», за ваш благородный труд. Одежда, сделанная вашими руками, приносит тепло ваших сердец. А мы будем уничтожать фашистских захватчиков, гнать их с нашей священной земли и наказ ваш выполним!» Свернув лист треугольником, вывел адрес: «Москва. «Трехгорная мануфактура». Комсомольцам». Вскоре он сдал письмо на полевую почту, а сам кинулся догонять ушедший вперед полк.
После очередного марш-броска мы вышли в район Воронково, Ревное. Вечером предстояла переправа через Днепр, но теперь уже по готовым мостам. Утро надлежало встретить в селе Криниги. Вновь вперед! Остановились у развилки дорог. По нашим расчетам, мы уже у цели, но вот беда — села-то не видно... Даже телеграфных столбов поблизости нет. Неужели сбились с пути?.. Вдруг донесся какой-то странный звук. Прислушались: где-то недалеко лаяла собака. Метнулись вправо, влево, и тут все выяснилось: оставшиеся в живых жители разрушенного дотла села выкопали [131] на пепелище землянки, приспособили под жилье погреба, но не ушли с родного места.
Горько видеть картину жестокости врага и несчастья своих людей. Вскипала ненависть к заклятому врагу. Бойцы сжимали кулаки. Вспомнилось зачитанное перед строем письмо матери бойца А. Е. Орехова. Их село Шлехово оккупанты тоже сожгли дотла.
«Отомсти фашистам за причиненное нам горе, пусть рука твоя не знает пощады в бою!» — давала наказ мать сыну. И Алексей истреблял оккупантов нещадно, выполняя его. Он понимал, что его мать, кроткая, добрая женщина, не сделавшая никому зла, доведена до отчаяния, раз написала такое...