Штурм Кенигсберга
Заметно прибавился день, солнце слепило, но морозы не слабели. Снег не подтаял ни разу, лежал сухой и плотный, ветер скользил по нему, как по льду.
Затишье. Пушки стреляют редко. Осмотрев позиции батальонов, к ночи прихожу на развалины Вайсельса, промерзший и голодный. Спасибо Ивакину: он всегда следит за печуркой и держит наготове чайник.
Ранним утром 6 марта из-за перегородки меня позвал полковник Смирнов.
— Садись, — указал он на шаткий стул. — Слушай. Сегодня в ночь сдашь боевой участок подразделениям сто шестьдесят девятой стрелковой дивизии и к утру седьмого марта сосредоточишь полк вот здесь. — Карандаш комдива обвел лесок восточнее Вайсельса.
...Сосредоточиться в лесу восточнее Вайсельса нам удалось только в пятом часу утра 7 марта. Там же расположились 566-й и 563-й полки.
Днем А. А. Смирнов вызвал командиров полков на совещание. Он сообщил, что дивизии приказано в ночь на 8 марта выступить маршем в район Кенигсберга и к утру 12 марта, пройдя 100 километров, сосредоточиться в районе населенных пунктов Фридцен, Трутенауш и Штанау.
К вечеру началась метель. Сильный ветер налетал порывами, швырял в лицо колючую крупу, норовил столкнуть в снег. А график движения требовал проходить каждую ночь по 35 километров.
За ночь бойцы так выматывались, что валились спать, не притронувшись к завтраку. Фирсов предложил давать [186] завтрак не в восемь утра, как обычно, а в одиннадцать. Это оказалось разумным.
Дивизия двигалась к Кенигсбергу четыре ночи. И все четыре ночи бушевала метель, свирепствовал мороз.
Бои в районе Кенигсберга велись уже месяц с лишним. Противник, блокированный с суши, сопротивлялся очень упорно.
В ночь на 14 марта полк сменил подразделения 124-й стрелковой дивизии на участке высота 33,8, высота 44,5. Отсюда хорошо просматривалась долговременная оборона врага: бесконечные проволочные заборы в несколько рядов кольев, паутина траншей полного профиля с разветвленными ходами сообщений, бугры дотов и дзотов, покрытия железобетонных бункеров, мощные, приземистые форты, вынесенные за черту города. За фортами виднелся Кенигсберг — крыши зданий, башни кирх, купола костелов, трубы заводов и фабрик...
Нейтральная полоса оказалась очень узкой, кое-где батальоны отделяли от врага всего 70–100 метров.
Командир 124-й стрелковой дивизии сказал мне, что перед нами держат оборону второй батальон 947-го пехотного полка вермахта и так называемый фузилерный батальон.
Наблюдательный пункт я расположил в усадьбе Носельбек.
— Устроились? — спросил по телефону полковник Смирнов. — Очень хорошо. Изучайте оборону противника. Предстоит штурм...
Как известно, штурм Кенигсберга начался 6 апреля 1945 года. 50-я армия, в состав которой входила и наша 153-я Смоленская стрелковая дивизия, вступила в бой на день позже. В остававшиеся до штурма 22 дня части фронта уничтожали вражеские войска, окруженные в районе Браунсберга на побережье залива Фришес-Хафф и в районе юго-западнее Кенигсберга.
Усадьба Носельбек. Липовые аллеи обширного парка, двухэтажный каменный барский дом, бараки рабочих, службы, скотный двор. Впервые за долгие месяцы непрерывных боев полк получил многодневную передышку, и люди могли выспаться, вымыться, по-настоящему отдохнуть.
Изменилась, балуя нас, и погода. Улеглись метели, морозы сменились оттепелями, пригревало солнце. Освобождались [187] от снега и наледей шоссейные дороги, темнел, курился мокрый асфальт. В парке весело пошумливали мокрыми ветвями липы. Кричали грачи, обживая старые гнезда, ночами ухали совы.
В те первые весенние дни в полк командировали группу девушек-снайперов. Двенадцать коротко стриженных девчат походили на мальчиков-подростков. Глядя на них, я вспоминал дочь. Письма от Ляли приходили часто. Дочь писала, что чувствует себя хорошо, почти не кашляет. В обороне я тоже писал дочери каждый день. Подбадривал, уверял, что врачи ее вылечат, что войне скоро конец. А самого не покидала тревога: весна — самое опасное время для больных туберкулезом...
Девушки-снайперы обосновались в усадьбе. Я приказал поставить им кровати из барского дома и выдать лучшее постельное белье. Держались девушки независимо. В ночь посменно уходили на передний край, выбирали позицию, маскировались, терпеливо ждали появления солдат и офицеров противника. Нет-нет да и щелкал одиночный выстрел. Стреляли девушки метко. Снайпер Полина Огуренкова, молчаливая, застенчивая девушка, уничтожила семнадцать гитлеровцев.
Девчата отвергали любую попытку опекать их. Мы с Дмитрием Фомичом Оглоблей наказали комбатам и командирам рот подстраховывать снайперов так, чтобы они этого не замечали.
Весна между тем прибавляла забот, снег сползал, земля раскисала, в траншеях и землянках появилась мутная теплая вода. Ее отчерпывали котелками и касками, пока капитан Фирсов не разыскал среди усадебного инвентаря бензиновый мотор и шланги и не наладил откачку воды механическим способом. Откачанную воду иной раз спускали в сторону вражеских траншей. Гитлеровцы бранились, открывали пулеметный огонь.
— А вы сдавайтесь! — кричали в ответ наши солдаты. — Тогда и мокнуть не придется!
Подготовка к штурму Кенигсберга велась очень тщательно. Офицеры изучали оборону противника, его огневую систему. Над Кенигсбергом и его окрестностями постоянно кружили самолеты-разведчики. Инженерные части прокладывали узкоколейные дороги для подвоза артиллерии особой мощности. Уже 17 марта командиры полков получили специальные схемы обороны Кенигсберга, [188] составленные на основании агентурных данных, аэрофотосъемки и визуальных наблюдений. Активно действовали поисковые группы разведчиков, добывавшие «языков».
В тылах полка оборудовали учебный полигон, и стрелковые роты поочередно штурмовали специально созданный «узел сопротивления противника».
По приказу командующего армией в полку сформировали две штурмовые группы. В каждую из них входили стрелковая рота, отделение саперов, несколько химиков и два орудия сопровождения. Бойцы штурмовых групп вооружались автоматами и ручными пулеметами. У них имелись ножницы для разрезания колючей проволоки, штурмовые лесенки, настилы, лопаты.
В четыре утра 19 марта в расположении батальона Гомолки началась автоматно-пулеметная стрельба, открыли огонь минометы.
Гомолка доложил, что в первую траншею проникли несколько солдат противника, а в районе шоссе четвертую роту атаковала группа гитлеровцев численностью до шестидесяти человек.
Я вызвал капитана Макарова, приказал взять взвод разведчиков и два взвода автоматчиков, выдвинуться на шоссе, в тыл атакующим фашистам, и истребить их.
Макаров приказ выполнил без промедления. В коротком бою наши воины уничтожили семнадцать гитлеровцев, а двадцать восемь взяли в плен.
Пленных привели в усадьбу. Выглядели они скорее довольными, чем удрученными, и на вопросы отвечали охотно. Сообщили, что прикрывали группу захвата «языка», что их командование интересует только один вопрос, когда русские перейдут в наступление.
— Кенигсберг приказано удержать любой ценой, — говорили пленные. — Но почти все уже поняли, что война проиграна, что Гитлеру пришел конец. Все страшатся штурма...
30 марта была подписана директива на штурм Кенигсберга. К штурму города привлекались три армии: 11-я гвардейская, 43-я и 50-я армии. На участках этих армий было сосредоточено более 5000 орудий и минометов, в том числе штурмовые орудия 203–, 280– и 305-миллиметрового калибра. В директиве указывался срок готовности к наступлению — 5 апреля. [189]
Первого апреля прошумел первый весенний дождь, словно подал сигнал траве и почкам. За одну ночь опушились липы, тысячами зеленых побегов пробилась к свету трава.
А мы ждали начала огневой разведки. Офицеры штаба и политработники не покидали траншей. Я все время находился в батальонах. Невольно останавливался с теми, кто прошагал с полком весь путь от Курости: Степаном Чубаровым, Иннокентием Струнниковым, Давыдовым, Филькиным, Смеркаловым, старшиной Романовым...
Дождь помешал артиллеристам начать огневую разведку, ее отложили до 2 апреля. А там началось! Открыли огонь орудия всех четырех армий, четыре артиллерийские дивизии прорыва, имевшие по 350 стволов каждая, две дивизии гвардейских минометов и другие артиллерийские части.
На период разрушения оборонительных сооружений противника командование земландской группы войск отвело четверо суток. За более короткое время разрушить оборонительные сооружения Конигсбергской крепости было невозможно. Особое внимание уделялось 35 фортам крепости. Каждый форт занимал площадь от 7 до 10 гектаров. Боевое покрытие форта составляла кирпичная кладка в три-четыре метра толщиной. Поверх боевого покрытия лежала толстая земляная подушка, на которой росли деревья и кусты. Под боевым покрытием фортов находились подземные казармы на 400–500 солдат, а под казармами, на глубине до 15 метров, — склады боеприпасов и продовольствия. В боевых казематах стояли постоянные батареи. Каждый форт опоясывал ров глубиной до 5 метров и шириной до 15 метров.
Конечно, у фортов имелись уязвимые места. Низко расположенные амбразуры казематов позволяли противнику вести огонь только по ближним целям. Для стрельбы на дальние расстояния гарнизон форта должен был выдвигать артиллерийские батареи на поверхность оборонительного сооружения, где вражеские орудия попадали под воздействие нашего огня. Но задача состояла в том, чтобы вообще не дать гарнизонам фортов возможности активно сопротивляться. Форты предстояло разрушить, их гарнизоны деморализовать.
С утра 3 апреля начали бить орудия большой и особой мощности. За три дня по фортам предполагалось выпустить [190] 250–300 снарядов в расчете, что какое-то количество из них попадет в одно и то же место. Только тогда боевое покрытие не выдержит...
3 апреля над Кенигсбергом повисла наша авиация. Летчики тоже громили форты и дзоты. Город исчез в море огня и дыма.
К вечеру 5 апреля грохот утих. Стреляли только отдельные батареи полевых гаубиц. С абсолютной уверенностью в бойцах и офицерах я доложил командиру дивизии, что полк к штурму готов.
— Ждите, — ответил Смирнов. — Скоро...
На рассвете 6 апреля началась общая двухчасовая артиллерийская подготовка. Волна за волной на Кенигсберг пошли бомбардировщики. Над городом вспухли густые столбы дыма. С этой минуты дым над Кенигсбергом уже не рассеивался. Он становился все гуще и плотнее.
Уже не в первый раз я разглядываю позиции противника, местность, которую предстоит преодолевать. Полк нацелен на штурм форта Король Фридрих III. Чтобы приблизиться к форту, надо пройти бывшее пшеничное поле, захватить три линии траншей, выйти к железной дороге в районе станции, взять высоты с отметками 28,2 и 38,0. Почти пять километров...
Вечером 6 апреля телефонный звонок Смирнова:
— Завтра. Понял? Офицер связи с приказом отбыл.
Над передним краем поднимаются ракеты. Немцы пускают их всю ночь. А ночь, хоть и темна, но коротка — апрель!
Нашим саперам приходится нелегко. Под пулеметным и ружейным огнем они проделывают проходы в минных полях врага, обозначают эти проходы, расставляют перед всем участком наступления дымовые шашки: если ветер будет благоприятствовать, мы зажжем их и пойдем в атаку под прикрытием дымовой завесы.
В пятом часу утра на наблюдательный пункт батальона Кудленка, где я находился вместе с Переверзевым и другими офицерами штаба, пришли капитан Сусев и старший лейтенант Белкин. Оба с ног до головы облеплены грязью — работали вместе с солдатами. Сусев докладывает, что приказ выполнен: сделаны десять проходов в проволочных заграждениях, снято 230 противопехотных [191] мин, проходы в минном поле обозначены, дымовые шашки расставлены, за каждой шашкой закреплен боец, во время этих работ ранен рядовой Бутырин — наш дядя Ваня. Поблагодарив саперов, отправляю их отдохнуть.
Авиация вновь и вновь бомбит город. Над Кенигсбергом вспухает тяжелое, темное облако, земля под ногами подрагивает. Немцы проводят несколько артиллерийских налетов, а мы ждем...
Ровно в двенадцать ноль-ноль пришла в действие вся артиллерия 50-й армии. Траншеи противника накрыл вал хорошо организованного огня. За две минуты до конца артподготовки, пользуясь тем, что ветер дул в сторону врага, мы подожгли дымовые шашки. На фашистские траншеи поползла плотная серо-молочная стена, спрятавшая поднявшиеся в атаку роты.
Гитлеровцы открыли ружейно-пулеметный огонь, но стреляли они вслепую. Роты повзводно пробежали через проходы в проволочных заграждениях и минном поле, быстро развернулись в цепи.
Извилистая лента атакующих батальонов, скрываясь в дыму, стремительно исчезла в первой вражеской траншее. Загрохотали лимонки, отрывисто прозвучали автоматные очереди.
— Первой траншеей овладели! — доносили из рот. — Немцы сдаются пачками!
Через час на командный пункт полка привели около пятидесяти пленных фашистских солдат и офицеров. Из показаний пленных выяснилось, что противник не ожидал дневного наступления, а клубы дыма принял за газы, растерялся.
Батальоны между тем захватили уже вторую траншею и двигались к третьей. Однако противник постепенно приходил в себя. Его огонь становился все более плотным. Перед цепями и в цепях атакующих все чаще стали рваться снаряды. Усилился огонь фашистской артиллерии из районов Фролинхов, Штагинен и Зилунг. Вступили в дело стоящие на прямой наводке орудия форта и орудия, занимавшие позиции на окраине города, в большинстве — малокалиберные зенитные пушки.
Несмотря на возросшее сопротивление гитлеровцев, батальоны ворвались в третью траншею. Удалось нам достичь и железной дороги, сбить врага с высоты 28,2. Но овладеть высотой с отметкой 38,0 полк с ходу не смог. [192]
Кудленок доложил, что с высоты 38,0 бьют три крупнокалиберных пулемета и скорострельная пушка, мешают продвижению батальона. Уничтожил их сержант Пивоваров. Его расчет катил 45-миллиметровую пушку к высоте, несмотря на огонь. Вражеский снаряд разорвался рядом с орудием. Уцелел только Пивоваров, задетый осколком. Превозмогая боль, он продолжал толкать пушку один. Выбрав удобную позицию, сержант поймал в перекрестие прицела первый пулемет и выстрелил. Там, где находились фашистские пулеметчики, задымилась воронка. А Пивоваров уже разворачивал пушку. Так, один, он уничтожил все три крупнокалиберных пулемета противника.
Длившийся два часа бой за высоту 38,0 закончился. Цепи первого батальона поднялись на нее и добили остатки сопротивлявшихся фашистов.
Еще перед началом наступления мы свели всех бойцов в два полнокровных батальона — первый и второй. К концу первого дня наступления сильно поредели и они. Я сообщил об этом комдиву.
— Держитесь, дорогие! Пополнений взять неоткуда! — сказал Смирнов.
А гарнизон Кенигсберга продолжал отчаянное, бессмысленное сопротивление.
Только к вечеру 8 апреля после очередной атаки полк приблизился к форту Король Фридрих III. Батальон Кудленка вышел к форту с севера, батальон Гомолки — с северо-запада. Бойцы засели в отбитой у врага траншее. Оставалось взять еще одну, переправиться через залитый водой ров и уже тогда брать форт штурмом.
Мой наблюдательный пункт находился в трехстах метрах от форта, в бывшем немецком блиндаже. Земля под ногами у меня ходила ходуном: из амбразур и бойниц форта, не переставая, били пушки, строчили пулеметы. Я понимал, что переправляться сейчас через ров, лезть на кирпичные стены бессмысленно. Можно погубить сотни людей.
Позвонил командиру дивизии. Начальник штаба дивизии полковник Казимиров сообщил:
— Первый ушел к вам! Ждите!
Вскоре появился полковник Смирнов с сопровождающими его офицерами. Все в глине, грязные — пришлось добираться ползком. [193]
— Ну, что надумал? — спросил командир дивизии. — Крепок орех?
— Крепок, товарищ полковник. Может, ночью?..
— А зачем ждать ночи? Сейчас радиоустановку приволокут. Поговорим с комендантом форта. Может, он поймет, что его карта бита.
Вскоре подтащили радиоустановку. Переводчик обратился от имени командира нашей дивизии к коменданту форта с требованием немедленной и безоговорочной капитуляции. Переводчику не дали договорить. Форт обрушил на нас огонь всех орудий и пулеметов.
— Ну что ж, не хотят сдаться — получат штурм! — решительно сказал Смирнов.
На совещании, проведенном тут же в блиндаже, командир дивизии принял решение: за ночь всю артиллерию дивизии и артиллерию усиления выдвинуть на передний край нашего полка, с рассветом открыть огонь из всех стволов, подавить живую силу в траншее перед рвом, оглушить противника, парализовать его, разнести амбразуры, выбить стальные ворота и — на штурм. Штурмовой группе под командованием П. П. Руденко приказывалось с наступлением темноты использовать небольшой разрыв, образовавшийся в обороне противника на участке полка Позднякова, обойти форт, форсировать ров, подойти к главным воротам и, взаимодействуя со стрелковыми батальонами, уничтожить врага.
— Начнем завтра с рассветом. В пять ноль-ноль, — сказал Смирнов. — В четыре часа жду сообщения о готовности.
В указанное время штурмовая группа, в которую я направил старшего лейтенанта Белкина с отделением саперов, а Переверзев — две 76-миллиметровые пушки, незаметно обошла форт. Белкин с тремя саперами сделали два прохода в проволочных заграждениях, проход в минном поле. Потом перебросили через ров три штурмовых мостика. По ним к главным воротам форта перешла вся штурмовая группа. Командир группы Руденко и трое солдат получили ранения, двое погибли, но задание группа выполнила.
Около пяти часов утра тьма поредела, глаза стали различать очертания ближних предметов, человеческие фигуры. [194]
Ровно в пять грянул сильнейший залп орудий, за ним — второй, третий, ударили «катюши». Все смешалось и потонуло в невообразимом гуле.
Артиллерия била непрерывно около полутора часов. За это время окончательно рассвело, и можно было разглядеть очертания форта. Два снаряда, один за другим, угодили в главные ворота. Они качнулись и рухнули.
— Стреляй! — крикнул я Щукину.
Адъютант выстрелил из ракетницы. Миг, другой — и солдаты выбрались из траншеи. По всему полю перед фортом загремело «ура».
В рухнувшие ворота первой ворвалась штурмовая группа и ударила в штыки. Преодолели ров третья и шестая роты. А вскоре мы увидели широкое белое полотнище, медленно, нехотя ползущее вверх по флагштоку форта Король Фридрих III.
— Ура-а-а! — кричали офицеры и солдаты.
Телефонисты и радисты торопились передать приказ:
— Враг сдался. Огонь прекратить.
Стрельба стихла. Мы выбрались из траншеи. Кто-то из радистов крикнул:
— Капитан Кудленок передает: фашисты выходят из казематов без оружия, сдаются!
— Пусть строит пленных во дворе форта!
Мы шагали по грязной, разбитой сотнями солдатских сапог, перепаханной осколками земле. Перепрыгнули последнюю траншею, прошли сквозь проходы в проволоке, взошли на мост, ведущий к воротам форта. На поросшем травой дворе понуро стояли шеренги пленных. Подбежал капитан Кудленок:
— Товарищ подполковник! По вашему приказанию пленные выстроены! Вон тот, высокий полковник, — комендант форта.
Около кирпичной стены форта пристроился телефонист. Я пошел было туда, но заметил мчащуюся по шоссе машину полковника Смирнова.
Комдив поздравил полк с успешным штурмом и взятием форта. Пленных приказал под конвоем отправить в тыл, а коменданта форта попросил привести к нему.
— Кому подчиняется форт номер два? — спросил Смирнов.
— Подчинен был мне. [195]
— Прикажите гарнизону форта номер два сложить оружие!
Полковник глухо ответил, что он сдался в плен и приказывать больше не может.
— Вот как! — в сердцах сказал Смирнов. И, уже обращаясь ко мне, приказал: — Огонь по форту два! Задавить их к чертовой матери!
Я впервые видел командира дивизии таким возбужденным.
После мощных залпов артиллерии в атаку пошел 566-й стрелковый полк. Солдаты еще бежали по полю, когда над фортом № 2 взвилось белое полотнище: гарнизон, подавленный и утративший всякие надежды, капитулировал. Наши батальоны хлынули в город...
Заваленные обломками кирпича, щебнем узкие улочки, разбитые дома, от иных из них остались только стены, в окнах уцелевших зданий — подушки и перины, защита от пуль и осколков, и повсюду — простыни, наволочки, белые носовые платки — капитуляция...
Танки с открытыми люками, танкисты без шлемов, обнимающиеся девушки-регулировщицы, команда саперов с миноискателями, бредущие, опустив головы, пленные, пожилой немец без шапки, что-то объясняющий двум полковникам, заколоченные досками витрины магазинов и звуки гармошки... Круговорот обозов и батальонных колонн... Капитуляция!
В тот день, 9 апреля 1945 года, войска 3-го Белорусского фронта, в состав которых входила и наша 50-я армия, завершили разгром кенигсбергской группировки противника и овладели городом и крепостью Кенигсберг.
557-й Мазурский стрелковый полк был отведен на отдых в пригород Нейхаузен-Тиргартен. Вечером мы слушали, как в репродукторах гремели далекие залпы: нашим войскам салютовала Москва... [196]