Аэродром в огне

Заря чуть начала приподнимать завесу темноты. На небосклоне блекнут звезды. Предрассветная свежесть бодрит, не подпускает сон к расчетам, дежурящим у зенитных установок. Но аэродром ничем не выдает себя: тщательно замаскированы самолеты и все остальное. Мы отлично обжились в Новодеркуле. Перейдя во фронтовое подчинение, полк прекратил продвижение, действует все время отсюда.

В селе, в двух-трех километрах от аэродрома, досыпает последние часы личный состав. Тихо. И вдруг метрах в пятистах к западу от аэродрома красным отсветом вспыхнул сарай. Пламя заполоскалось над степью жадными языками. Пожар не демаскирует наше расположение, поэтому младший сержант Гусаковский, дежурный по аэродромной радиостанции, решил тревогу не поднимать. Но Лидерман — первый номер, стоящий возле рации счетверенной пулеметной установки,— подняв руки и обернувшись на запад, шепотом проговорил:

— Слышишь, сержант?

Трудно сказать, расслышал или только понял радист, что от линии фронта накатывается волна многомоторного гула, но он бросился к аппаратам, и сигнал тревоги раздался по подразделениям полка. Затем радиоволны понесли донесение в вышестоящий штаб.

Когда мы выбежали на мгновенно ожившую сельскую улицу, дым и пламя уже стояли столбом над нашим аэродромом. Грохот бомбовых разрывов и неистовое громыхание пулеметов и пушек сотрясали землю. Небо побагровело над аэродромным полем. В вышине видны две девятки «Мессершмиттов-110», их прикрывают двенадцать «Мессершмиттов-109». Смерть занесла над полком свою страшную руку. Это поняли все. Техники, мотористы, механики, вооруженцы и прибористы напрямик бросились к летному полю. [98]

— Майор Громов! — приказываю я.— Соберите людей и осторожно подведите к аэродрому. Мы с замполитом подвезем экипажи на машинах.

Две счетверенные пулеметные установки, расположенные возле рации, больше всего мешают бомбардировка врага. Их огонь уже сбил с курса первый заход Ме-110.

Автоколонна останавливается у края летного поля.

— Командирам экипажей скрытно подвести людей к самолетам. Стрелки, к пулеметам! Поддержать огонь зенитчиков! — раздается команда.

Летчики короткими перебежками двинулись по вздрагивающей земле. И тут же всем пришлось лечь: началась очередная серия взрывов. Разбрасывая маскировку, стали рваться бензобаки и бомбы под крыльями самолетов второй эскадрильи. Майор Смирнов встал в рост, и весь личный состав его эскадрильи кинулся к своим стоянкам, Теперь уж их не удержишь!..

Вдвоем с замполитом Сысоевым сквозь дым и гарь бросаемся на КП. Отсюда отчетливо видно: количество трасс утроилось—это ведут заградительный огонь с самолетных стоянок стрелки-радисты. Техсостав, только что подошедший к летному лолю, бросается прямо в дымовую стену, к более всего пораженным самолетам. Мелькают фигуры инженера полка Чугая и начальника штаба Громова.

Над нашими головами 18 фашистских самолетов перестраиваются для новой атаки. Первая группа уже сваливается в крутое пике. От моторного гула отделяется злобное постукивание, и к огневым точкам, расположенным вблизи КП, поползли разноцветные крапины трасс, Навстречу им — еще более ожесточенный всплеск огня. Ведущий «мессер», не выдержав, взмывает вверх, но тут трасса с земли достает его левый мотор. Задымив, теряя высоту, вражеский бомбардировщик скрывается на западе. С неба доносится нарастающий свист бомбы. Взрыв — и одна из двух наших огневых точек смолкает. Огонь уцелевшей становится еще более ожесточенным. Противник взмывает вверх, почти к своему строю, и разворачивается для новой атаки. И тут пулемет на земле захлебывается.

Станислав Лидерман поднимается из своего укрытия и мчится к пораженной огневой точке. Точным движением срывает с покосившихся пулеметов магазины и стремглав возвращается к своим. Ревя обоими моторами, фашист [99] сваливается на пулемет, и Лидерман открывает огонь по пикирующему «мессеру». У него разом вспыхивают оба мотора. Не успев даже пошевельнуть рулем, он врезается в землю позади нас... А Лидерман, раненный, падает у пулеметной установки.

Еще два немецких истребителя, чертя дымами по уже светлому небу, валятся к земле. Видно, как стремительно сметают противника с неба над нашим аэродромом подоспевшие летчики подполковника Зайцева. Через минуту грохот ожесточенного воздушного боя стихает. Но на аэродроме бушует пожарище. Дотла сгорели четыре наших самолета; две машины выведены из строя; четыре техника и шесть солдат из батальона аэродромного обеспечения ранены; тяжело ранен наводчик Лидерман, сбивший два вражеских бомбардировщика.

Только что сообщили: вражеская колонна противника наведена по радио шпионом, которого удалось захватить вместе с рацией.

На КП пришел полковой врач.

— Лидерману плохо. Погрузили в санитарку. В госпитале будут оперировать.

Дверь распахивается. Появляются люди с пистолетами в руках. Вперед выталкивают рослого, атлетически сложенного белобрысого парня. Он в немецкой летной форме, без шлема, с оборванными на местах планшета и кобуры ремнями. Докладывают:

— Это со второго сбитого «мессера».

Мальчишеское лицо пленного исказила наглая улыбка. Он проговорил что-то.

— Что он говорит, доктор?

— Мне известен приказ вашего командования, запрещающий расстреливать пленных,— переводит доктор. Гитлеровец рассаживается на скамейке у стола.

— Встать, сволочь! — сорвавшимся голосом закричал Глыга, и пистолет его заходил перед лицом гитлеровца.— Встать, говорю! Перед тобой старший советский офицер!

— Товарищи,— едва сдерживаясь, успокаиваю я летчиков.— Убрать оружие.

Пистолеты исчезли. Стоявший перед нами гитлеровец засунул руку за пазуху и выбросил на стол два свертка. Доктор осторожно, кончиками пальцев развернул их и сморщился. Что-то изменилось в поведении пленного. Он стал заискивающе улыбаться. В пакетах оказались эрзац-шоколад и порнографические открытки. [100]

Тишина наступила разом. Немец побледнел. Журавлев и Яковлев плотно обхватили Глыгу за руки. Иван заговорил:

— Доктор, скажите этой твари, что порешу его, невзирая ни на что, если еще попробует. Я...

— Я, я...— забормотал фашист.

Все рассмеялись. Фашистский летчик замер в положении «смирно». Доктор начал переводить наши вопросы. Не потребовалось и пятнадцати минут, чтобы узнать от пленного все. Его зовут Ганс, родом из Баварии, звание обер-лейтенант. Его самолет сбит нашим зенитным огнем. Ганс — единственный уцелевший из экипажа. Бомбардировщики наведены агентурной разведкой. Его полк базируется под Краматорском и укомплектован летчиками высшей школы бомбардиров. До недавнего времени полк действовал в Италии.

Пленный отвечал автоматически. В его взгляде не было мысли. Судьба своего полка, войны уже нисколько не трогала его, он беспокоился только о своей жизни. Его отправили в штаб воздушной армии.

Недели через две мы слышали по радио обращение пленного к немецким летчикам с призывом прекратить грабительскую войну.

Организовав восстановительные и маскировочные работы, мы вылетели с Н. Сысоевым в штаб воздушной армии. В. А. Судец принял нас сразу. Успокоил, дал распоряжение о внеочередном пополнении полка самолетами, усилении зенитной и воздушной защиты нашего аэродрома, одобрил предложенные нами меры по переустройству обороны. Времени у командующего было в обрез: он торопился. Но когда мы стали рассказывать про пулеметчика Лидермана, генерал внимательно выслушал и, помолчав,заговорил:

— Люди-то у нас какие! Одно сердце против четырех моторов... И побеждают! Вот орден Красной Звезды. Вручите немедленно эту награду от имени Военного совета и меня лично... Таких ценить надо. О таких всем рассказывать надобно!— И генерал проводил нас к выходу.

Лицо Станислава было болезненно-бледным. Пулеметчик лежал с закрытыми глазами. Сестра чуть тронула его. Он приоткрыл глаза и сразу же попытался подняться.

Громов с Сысоевым помогли ему. [101]

— Генерал Судец прислал нас к тебе. Станислав! Ты награжден.— И я протянул ему сверкающий орден.

— Благодарю. Прикрепите, пожалуйста, его сюда,— показал он на свою рубашку.

Врач с сестрой помогли нам. И все собравшиеся у этой койки вытянулись перед доблестным пулеметчиком. А он проговорил:

— Счет открыт... Это им за нашу Беларусь... Скоро придем и туда.

* * *

Одиннадцатого сентября меня вызвал командующий 17-й воздушной армией. Генерал читал, облокотившись на стол. Завидев меня, он улыбнулся и, поднявшись из-за стола, предложил сесть. Потом нахмурился и сказал:

— Что ж, Федоров, выходит, вместе со мной ты отвоевался...

Командующий протянул мне приказ из Москвы, из которого явствовало, что меня перебрасывают на Центральный фронт, в 16-ю воздушную, к генералу С. И. Руденко, заместителем командира бомбардировочной авиационной дивизии.

Буря смешанных чувств нахлынула на меня. Гордость и грусть теснили мне сердце. Оставлять коллектив 39-го полка, людей, ставших родными, близкими, с кем переживал радость побед, потерю боевых друзей, покинуть фронт, где тебя знали, хорошо относились,— совсем непросто.

— Что ж ты молчишь? — прервал мои размышления генерал.— Ты вырос, и полк стал необычным. Но тебе и дальше расти надо. Хочешь, дивизию дам? Правда, штурмовую. Согласен? Хоть сейчас запрос в Москву отправлю...

— Нет, товарищ командующий. Вы сами — врожденный бомбардировщик. Должны меня понять! В штурмовой дивизии — незнакомая техника, новые для меня приемы работы... В дивизию ведь командиром надо прийти, а не учеником.

— Жаль. Но ты по-своему прав, конечно. Словом, желаю тебе успехов! — И Владимир Александрович Судец по-отцовски обнял меня...

— Спасибо за науку, за все...

Тот день трудно вычеркнуть из памяти. Поутру 14 сентября в столовой прощаюсь с летчиками, штурманами, [102] стрелками-радистами. Как родные, подходят и крепко жмут руку Глыга и Смирнов, Журавлев и Большаков, десятки чудесных ребят, настоящих бойцов. А через час, плотно окруженный боевыми друзьями, иду к машине Яковлева. Поднимаюсь по стремянке, долго машу рукой остающимся товарищам.

Покачивая крыльями, наш самолет делает прощальный круг над Новодеркулем и берет курс на Центральный фронт. В прошлом остается родной полк.

Мы больше часа в полете. Бортовая рация вызывает КП 241-й авиадивизии. Обмен позывными, и в наушниках четко звучит:

— Вас понял. Даю посадку в квадрате ноль шестьдесят семь пятьсот сорок три.

Яковлев вводит машину в вираж и резко снижается. Внизу перелески, луга. На одном из них появляется'пятно. Через минуту оно превращается в хорошо заметное посадочное «Т».

Комдив полковник Иван Григорьевич Куриленко с офицерами штаба встречает нас. Во время рапорта полковник внимательно разглядывает меня, представляет офицеров штаба и потом радушно говорит:

— Забирайте свой экипаж, пообедаем все вместе.

Обед тянется долго. Каждый занят своими мыслями. Экипаж «Петлякова» поднимается первым. Вместе с Куриленко выходим на летное поле. Прошагав уж полпути к стоянкам, замечаем: навстречу бежит Яковлев. Останавливается. Руку под козырек и озорно говорит:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться к командиру нашего полка?

— Пожалуйста.

— Товарищ командир, экипаж просит вас к машине — попрощаться и получить разрешение на вылет.

— Но позвольте...

Улыбнувшись, Куриленко прерывает меня:

— Пусть так, товарищ Федоров, командуйте...

У крыла «семнадцатой» застыли штурман со стрелком-радистом.

— Ну, Саша, спасибо... Спасибо, ребята, желаю вам удач! Привет нашим!

Крепко обнимаемся. Пилот глухо командует:

— По местам!

Через минуту из форточки показывается рука Яковлева. Поднимаю руку. Стартер повторяет жест флажком, [103] «Пешка» запела обоими моторами. Луговая трава, блеснув на солнце, низко полегла. Вздрогнув, машина двинулась и, разбежавшись, ушла ввысь. Шасси убрано. Покачивая крыльями, самолет совершает прощальный круг.

И только тут успеваю разглядеть пятно на фюзеляже, бросившееся в глаза еще там, на родном аэродроме: орден Александра Невского, искусно изображенный кем-то из боевых товарищей накануне вылета в 241-ю дивизию. Вручая этот орден, В. А. Судец говорил мне тогда:

— Чунишино помнишь? Вот за это отмечает тебя Родина. Обрати внимание: орден из первой сотни... Вы тогда всего за сто минут полета своим ударом помогли пехотинцам и танкистам выйти из окружения.

Саша Яковлев завершает прощальный круг. Подняв свой сверкающий нос, «Петляков-2» устремляется к солнцу. И через несколько минут в лучах его появляется серебристый след. Это был последний штрих незабываемой боевой жизни в коллективе доблестных авиаторов 39-го полка.