Герои девятого полка
Вскоре меня вызвали в штаб ВВС к заместителю начальника штаба генерал-лейтенанту авиации Николаю Ивановичу Кроленко. [18]
— Для вас есть новое назначение, товарищ майор,— сказал генерал.— Будете командовать отдельным девятым авиаполком, подчиненным непосредственно штабу ВВС. Скоро начинаем наступать.
Генерал рассказал о беспримерном мужестве и героизме в первые дни войны летчиков полка, особенно командира эскадрильи капитана М. А. Кривцова.
— Спасибо за доверие,— поблагодарил я генерала Н. И. Кроленко.— Командовать таким полком — высокая честь. Ну а с людьми познакомлюсь на месте.
...В обычные дни путь мой до Центрального аэродрома имени М. В. Фрунзе занимал пятнадцать-двадцать минут. Комфортабельные вагоны метро доставляли до станции «Динамо», а отсюда, как говорится, рукой подать., Но то в мирные дни, а тут война...
Вдоль Ленинградского шоссе растянулись длинные колонны танков. Сплошным потоком движутся к переднему краю Западного фронта. Грозная, могучая лавина. Стою у обочины магистрали и нервно поглядываю на часы. В 9.00 надо быть в штабе 9-го авиаполка. Успею ли?
Неожиданно молодая регулировщица двумя разноцветными флажками перекрыла движение. Боевые машины застыли на месте, уступая дорогу нескольким легковым автомобилям, пересекающим магистраль. Воспользовавшись этим, я перебежал шоссе...
Вот, наконец, аэродром, бывшее Ходынское поле в Москве, где в первые годы революции не раз бывал и выступал великий Ленин. Здесь судьба подарила мне радость встреч с выдающимися летчиками нашего времени Валерием Чкаловым, Михаилом Громовым, Анатолием Серовым, с одним из организаторов Советских Военно-Воздушных Сил дважды Героем Советского Союза Яковом Смушкевичем. Отсюда стартовали мы на Халхин-Гол сражаться с японскими самураями, а несколько позже талантливый авиационный командир Николай Науменко повел нас, молодых еще пилотов, на северо-запад— сражаться с белофиннами, брать в трескучие морозы, казалось, неприступную линию Маннергейма...
По запорошенной снегом тропинке быстро иду к штабу полка. Там уже собрался весь летный и технический состав. Смотрю на часы — 8-57. В запасе еще целых три минуты! [19]
Ко мне подходит майор В. Сандалов. Он сдает полк — я принимаю. Все уже знают об этом, и потому чувствую на себе пристальный взгляд людей. Кто, мол, такой? Не уступит ли Сандалову? Сможет ли поддержать честь полка?
Входит заместитель начальника штаба ВВС генерал Николай Иванович Кроленко. Майор Сандалов докладывает. Все рассаживаются, становится тихо.
— Настроение, я чувствую, у вас приподнятое. Да, товарищи, есть чему радоваться. Наступление наших войск под Москвой успешно продолжается. Теперь многое зависит и от нас с вами. Мы должны поддержать наступательный порыв наземных частей, прикрыть их от вражеской авиации. Для вашего девятого полка дел хоть отбавляй. Сейчас я познакомлю вас с новым командиром, а потом мы определим задачи вашей боевой работы на ближайшие дни.
План действий был определен. Мы крепко обнялись с Сандаловым. До свидания, мой боевой товарищ, я постараюсь достойно заменить тебя!
Девятый отдельный полк! Я многое слышал о нем, о мужестве и мастерстве его летчиков, штурманов, стрелков-радистов. И вот теперь встретился с ними, как говорится, с глазу на глаз.
Больше всего рассказывали о необыкновенных боевых и душевных качествах командира эскадрильи капитана Михаила Антоновича Кривцова. Этот удивительно скромный, но волевой человек был любимцем полка. Все называли его между собой батей, подчеркивая этим самым уважение и преданность.
К его голосу всегда прислушивались, приказания выполнялись беспрекословно. В действиях он был нетороплив, но расчетлив, обстоятельно взвешивал все «за» и «против». Видимо, сказывались большая школа жизни, опыт комсомольского и партийного вожака еще до армии, в двадцатые годы, активиста коллективизации, которого не минула кулацкая пуля, ярого пропагандиста Советской власти. Не удивительно, что и пятая эскадрилья была лучшей в полку — она отличалась особой сплоченностью, отличной боевой выучкой.
На войне люди, как правило, немногословны. Но летчики народ особый: вернутся с боевого задания, снимут свои летные доспехи — и уже слышишь в столовой смех, шутку, а то и полюбившуюся фронтовую песню. Словно [20] и не было тяжелого боевого вылета и воздушного боя с «мессерами», словно не приходилось до предела напрягать нервы, а порой и смотреть смерти в глаза.
В свободное от полетов время начинались воспоминания. Говорили о Прибалтике, боевых товарищах, о женах и детях, читали вслух письма, полученные из дома. Мне доводилось быть участником таких «посиделок», и в моем фронтовом блокноте появлялись все новые записи. Они и позволили более отчетливо представить боевые дела крылатых воинов этого славного полка.
...Июнь 1941 года. Прибалтика. 9-й скоростной бомбардировочный авиаполк, на вооружении которого были самолеты СБ, дислоцировался на территории Литвы в районе Паневежиса. Круглые сутки не стихает жизнь на аэродроме. Вместе с истребительным полком уже второй день проходит летно-тактическое учение по выходу из-под удара воздушного «противника». С этой целью истребители совершают налеты на аэродромы, а экипажи бомбардировщиков по условному сигналу с командного пункта рассредоточивают машины, маскируют их сетями, ветвями, а иногда поднимают в воздух и уходят из-под удара в зоны ожидания.
22 июня 1941 года в третьем часу утра, когда на горизонте чуть занялся рассвет, в полку закончили полеты. По дороге в лагерь экипажи делились впечатлениями об учебном бомбометании. Инженеры, техники, авиационные механики интересовались работой моторов, показаниями приборов. Все шло, как обычно.
Напряженная ночная работа давала себя знать. Вернувшись в лагерь, летчики быстро уснули. Майор Михаил Иванович Скитёв — в начале войны он командовал полком — вместе с дежурным по части обошел палатки и лагерные помещения. Все было в порядке. Теперь можно и самому прилечь.
Вдруг зазуммерил полевой телефон.
— Боевая тревога! — коротко передал в штаб полка дежурный по авиадивизии.
Стрелки циферблата показывали — 4 часа 25 минут.
Нет, не думал тогда майор Скитёв, что началась война. Таких тревог в последнее время было немало. И все они — учебные. Видимо, и эта такая... В голосе дежурного он не уловил ничего необычного — такая же короткая фраза, такой же тон. Переспросить бы, что за тревога, но [21] это не положено. Тревога есть тревога, учебная или нет — действия одни и те же.
Пронзительно завыла сирена. Словно электрический ток прошил каждого. Все вскочили со своих коек, быстро оделись — и бегом к самолетам. Кто-то из летчиков бросил на ходу:
— Ну, опять выход из-под удара. Ну и дела, отдохнуть-то спокойно не дадут!..
И тут же сильные взрывы бомб потрясли землю. Бомбили ангары, стоянки самолетов, аэродромные сооружения. Стало ясно без слов: война!..
Над аэродромом показалась новая группа немецких бомбардировщиков, и снова взрывы потрясли землю. Возникли пожары, появились первые раненые, которых тотчас же унесли в укрытия. Но не было ни растерянности, ни паники. Все бросились спасать материальную часть, выводить машины из зоны пожаров. Вот уже послышался шум моторов. Старший авиационный механик В. Зубжицкий и техник-лейтенант Н. Компанеец пробрались к своим самолётам, запустили моторы и сами, без летчиков, отрулили машины в безопасное место. Вскоре по соседству с ними оказались еще несколько СБ. Никто не обращал внимания, что все самолеты имели бомбовой запас, который мог взорваться в любую минуту.
К командиру полка подбежал растерянный врач.
— Ранен летчик Храмов.
— Отвезите в санчасть.
— Категорически отказывается,— последовал ответ.
— Прикажите...
Но где там, Храмов уже поднял в воздух свою боевую машину.
Застрочил пулемет. Очередь, другая. Задымил один из «хейнкелей» и камнем пошел к земле.
...Прошло только двадцать минут с момента вероломного нападения, и вот уже боевой приказ командира полка:
— По самолетам! На разгром врага!
С командного пункта взвились в небо две зеленые ракеты. Один за другим взлетели двадцать пять бомбардировщиков СБ. Боевой курс — Тильзит. Задание — бомбить немецкий аэродром. Вместе со всеми в боевой рейс ушли командир полка майор Скитёв и комиссар полка Андрей Сергеевич Дорофеев. [22]
Тем временем технический состав под руководством старшего инженера полка военного инженера третьего ранга Николая Ивановича Киселева быстро ликвидировал очаги пожара и ввел в строй часть поврежденных при бомбардировке самолетов. Полк перебазировался на запасной аэродром. Все с нетерпением ждали возвращения своих товарищей. Ведь то был первый боевой вылет. И куда? В Тильзит — самое логово врага.
Вдали слышались взрывы. Это фашистские летчики продолжали бомбить старый аэродром. И хотя в эти часы было не до веселья, никто не смог сдержать улыбку: «Здорово мы их провели. Пусть теперь бомбят пустое место».
Наконец послышался знакомый рокот моторов. Еле заметные точки быстро увеличивались, уже отчетливо вырисовывались контуры СБ. Они шли в четком строю. Но что это такое? Почему двадцать два? Где три остальных?
Их сбили над Тильзитом.
— Почтим память наших боевых друзей минутой молчания,— сказал майор Скитёв.
Трудно было смириться с этими словами. Еще вчера они были вместе со всеми — затягивали песни, играли в шахматы, шутили... Думал ли кто из них, что это последний день их жизни!
— Война неумолима,— продолжал потом майор.— Мы еще не раз познаем горе тяжелых утрат. Но не о смерти надо сейчас думать. Чем сильнее будут наши удары по врагу, тем меньше понесем мы потерь в сражениях...
И, подумав, решительно сказал:
— Через полчаса быть у своих машин. Адрес прежний — Тильзит.
На этот раз в воздух поднялись семнадцать боевых машин. Их снова повел в нелегкий боевой рейс командир полка. Прорвавшись сквозь плотное зенитное прикрытие, экипажи метко сбросили бомбы на военные объекты. Во многих местах возникли сильные пожары. Это был ответный удар. С боевого задания на этот раз вернулись все экипажи.
А потом что ни день — несколько боевых вылетов. Полк наносил удары по мотоколоннам противника на шоссейной дороге Таураген—Шавли, по скоплению вражеских войск в лесных массивах и по военным объектам Тильзита. [23]
Принимая 9-й полк, мне не довелось увидеть Михаила Антоновича Кривцова — за месяц до этого его перевели с повышением по службе в другую часть, но о нем ходили легенды. Вспоминали, как в ту страшную ночь налета немецкой авиации на аэродром, когда земля дрожала от взрывов бомб, и в разных местах вспыхивали пожары, он бежал не куда-нибудь — к своему самолету. А вернувшись из первого боевого вылета, снял шлем, улыбнулся:
— Братцы, а ведь до Тильзита не так уж далеко. И бомбы нашенские надежные. Слетаем еще разок-другой.
Вспоминали, как однажды пришел он в клуб, сел за пианино и полились мелодии популярных песен. Командира окружили. Кто-то затянул песню, и ее подхватили десятки голосов...
Много лет спустя, после войны, я встретился с его братом Иваном Антоновичем, а через него завязалась переписка с женой Михаила Антоновича. Берта Кривцова мне писала:
«Впервые я встретилась с Михаилом в 1928 году в райкоме комсомола. Здесь выступал руководитель украинских коммунистов П. Постышев. Он говорил о решениях съезда партии, о борьбе с оппозицией, о курсе партии на коллективизацию. Михаил в то время после активной комсомольской работы уже был членом партийного бюро артиллерийского полка. На этом собрании мы и познакомились. В 1929 году он демобилизовался. Мы почувствовали, что любим друг друга, что у нас общие интересы. После нашей свадьбы райком партии направил Михаила на биржу труда. Там он работал инспектором. В то время еще были безработные, поэтому требовалось как можно скорее их трудоустроить. Ему приходилось выполнять много партийных поручений: он вел политико-просветительную работу среди железнодорожников, выезжал в окрестные села, конфисковывал излишки хлеба у кулаков. Я тоже принимала участие в таких поездках».
Вскоре Михаила направили в авиацию. Вы думаете, это его огорчило? Нисколько. Пришел домой возбужденный: думал бороздить землю, а надо, говорят, бороздить небо. Ну что ж, и это неплохо. Летать так летать! В 1934 году он окончил авиационную школу и был назначен военным летчиком, а затем и командиром авиационного [24] отряда. Участвовал в боях на озере Хасан. Потом вместе с семьей переехал в Калининскую область. Только-только стал обживаться — новое боевое предписание... С Карельского перешейка, где сражался с белофиннами, он вернулся домой), награжденный боевым орденом Красного Знамени. Обгоревший и простреленный во многих местах летный меховой комбинезон жена хранила много лет. Это был немой свидетель его подвигов. Тут все было ясно без слов.
И снова на колесах. Теперь уже — западная граница...
...Один за другим взмывали в небо самолеты-бомбардировщики эскадрильи Кривцова. Восемь боевых машин. Командир полка коротко поставил боевую задачу:
— Курс — в тыл врага. Приказано нанести бомбовый удар по военному заводу. Погода отличная, видимость хорошая, поэтому бомбить будем с большой высоты — меньше вероятность пострадать от зенитного огня. Высоту набрать на маршруте. К цели подходить ломаным курсом. Следите за сигналами флагмана в воздухе.
Высоту набирали медленно, комэск щадил моторы: они не должны подвести. За сорок минут забрались на высоту 7500 метров. Термометр показывал минус сорок пять градусов. До цели оставалось пятнадцать-двадцать минут лету. Небо чистое-чистое, нет ни облачка, чтобы скрытно подойти к объекту. Солнечные лучи зайчиками играют на крыльях. Земля — как на ладони. А там — столбы дыма, огненные языки. Горели литовские деревни, хутора, железнодорожные станции. Эти страшные следы оставили фашистские стервятники, совершавшие варварские налеты на мирные населенные пункты...
Командир по радио запрашивает экипажи: короткий вопрос и столь же короткий ответ: «Все в порядке». Но почему молчит стрелок-радист самолета с бортовым номером «шесть»? Машина в строю, моторы работают четко. Загадка, да и только.
Капитан Кривцов чуть вправо разворачивает самолет, увеличивает скорость. В воздухе пока спокойно. Не видно черных шапок от разрывов зенитных снарядов, не видно и вражеских истребителей. Гитлеровские летчики предпочитают не забираться на такую высоту — ведь здесь очень холодно. Вот сейчас термометр показывает уже [25] минус пятьдесят градусов. На восьмитысячной высоте приходится пользоваться кислородными масками.
Впереди показалась цель — небольшой промышленный город Восточной Пруссии. Теперь среди множества построек надо быстрее отыскать самое сердце военного завода. Быстрее действуйте, штурманы! С большой высоты все здания кажутся спичечными коробками, удивительно похожими друг на друга.
Опытный штурманский глаз все же различает еле заметные стальные ниточки. Они тянутся к цехам завода, сливаясь с постройками. Ведущий открывает бомболюки. Экипажи других машин делают то же самое. Внимание привлечено к самолету комэска. Отрыв первой бомбы — сигнал для них.
Сняты с рук меховые перчатки, обнаженные пальцы штурмана на кнопке электросбрасывателя. Мгновение. Как только первые бомбы выпали из люка флагмана, тут же сработали сбрасыватели бомб на всех остальных машинах. Самолеты чуть подбросило вверх. Накрыта ли цель? Да. Бомбы угодили в самый центр завода. Черные столбы, окрашенные красноватым пламенем, взметнулись к небу. Сколько же их? Штурман насчитал восемь очагов сильных пожаров. Значит, важный объект надолго вышел из строя.
Эскадрилья развернулась вправо. И в этот момент в небе появились десятки серых шапок. Это заговорили вражеские зенитки. Шапок все больше — они образуют кольцо, которое все туже сжимается. Капитан Кривцов энергично снижается, изменяет курс, его примеру следуют ведомые. Теперь разрывы зенитных снарядов остаются далеко позади. Но опасность еще не миновала. Не исключена встреча с «мессерами»!
Обратный путь всегда легче. Далеко позади осталась пораженная цель, миновали голубую ленту Немана. Самолеты уже над Советской Литвой.
Четким строем, на бреющей высоте восьмерка СБ проносится над Паневежисом. Бедный литовский городок! Как жестоко расправились с ним фашисты! Обгоревшие остовы деревьев, дымящиеся развалины, поваленные телеграфные столбы... И никого на улицах. Только на вокзале видна огромная толпа людей, осаждавшая поезд...
Аэродром мертв. Нет привычных посадочных знаков, ни одного самолета на летном поле, только где-то вдали, [26] на окраине одиноко развевается красный флаг на осиротевшем полковом КП. Почти касаясь верхушек деревьев, эскадрилья Кривцова совершила прощальный круг над аэродромом и ушла на запасной.
Совершив посадку, все окружили капитана. Кривцов окинул взглядом своих питомцев.
— А знаете, ребята, что произошло в полете?
И рассказал.
Еще при подходе к цели он получил с земли радиограмму: «Немедленно возвращайтесь, на объект не следуйте». Почему? Не знал тогда комэск, что на аэродроме наступили критические минуты: фашисты были уже совсем близко. Наша пехота и танкисты вели упорный бой на ближних подступах к дороге, ведущей к аэродрому. 9-й полк срочно отходил в Сувалки, и лишь небольшая оперативная группа оставалась на летном поле в ожидании возвращения эскадрильи Кривцова.
На размышления были отведены считанные минуты. «Нет, нельзя отменять атаку»,— решил Кривцов. Военный завод фашистов совсем рядом — вот уже отчетливо видны его очертания. Не для того столько летели, чтобы вернуться обратно с бомбовым запасом.
Вторая радиограмма пришла уже после того, как сосредоточенный бомбовой удар был нанесен. Она называла новую посадочную площадку: Сувалки.
А почему молчал стрелок-радист «шестерки» Е. Евстафьев? Оказывается, он перекрутил на большой высоте кислородный шланг. Доступ кислорода прекратился, и сержант потерял сознание... Хорошо, что члены экипажа быстро пришли ему на выручку.
Выслушав внимательно доклады командиров экипажей, комэск сказал:
— Начало есть. Трудными кажутся только первые вылеты, пока тебя не обстреляли, а дальше уже не так страшен черт, как его малюют!
Летчики расположились на короткий отдых, а у машин хлопотали авиационные механики и вооруженцы. Они заправляли самолеты горючим, подвешивали бомбы, проверяли пулеметы. Пятая эскадрилья 9-го полка готовилась к новому вылету...
На третий день войны Кривцов вместе со своими боевыми товарищами взял курс к вражескому аэродрому. Разведка донесла — там скопилось до сорока фашистских самолетов. [27]
Далеко позади осталась линия фронта. Уже отчетливо были видны очертания летного поля, аэродромные сооружения. Да, так и есть — разведчики не ошиблись. Вот они, вражеские машины с черной свастикой — выстроились, словно на параде. С ходу девятка СБ сбросила по центру аэродрома фугасные и зажигательные бомбы, фашисты, застигнутые врасплох, опомнились только тогда, когда возникли пожары. Фотопленка зафиксировала прямые попадания в немецкие самолеты и в склад боеприпасов.
Успешно отбомбившись, девятка СБ взяла курс на свой аэродром. И тут показались двадцать восемь «мессеров». Силы были явно неравные, но в строю бомбардировщиков никто не дрогнул.
Первым принял на себя атаку экипаж комсомольца лейтенанта Магорилла — он замыкал девятку. Четыре истребителя Ме-109 ринулись на него, стремясь отбить от строя. Завязался ожесточенный воздушный бой. Стрелок-радист комсомолец старший сержант К. Кочетков яростно отбивал атаки фашистских стервятников.
Нервы были напряжены до предела. Только бы близко не подпустить «мессера». Иначе...
Вот одному из истребителей удалось совсем близко подойти к бомбардировщику. Уже видно лицо фашистского пилота. Но длинная пулеметная очередь прошила вражеский самолет. Объятый пламенем «мессер» рухнул на землю. А другие продолжают атаковать. Как назло, у стрелка-радиста иссяк запас патронов в люковом пулемете. Иссяк в тот самый момент, когда второй истребитель зашел под хвост. Кочетков дал две очереди из турельного пулемета через стабилизатор своего бомбардировщика. Ме-109 с разворотом выскочил из-под хвоста СБ, готовясь к следующей атаке, но в этот момент был сражен меткими очередями Кочеткова и штурмана лейтенанта Лукашова.
На секунду-другую атака захлебнулась. Но еще один стервятник, несмотря на сильный огонь других экипажей группы Кривцова, зашел в хвост самолета Магорилла. Захлебнулся люковый пулемет стрелка: кончились патроны. Кочетков по переговорному устройству передал командиру экипажа:
— Переходите на бреющий. Не давайте «мессерам» заходить снизу, а сверху я их достану!
И еще один истребитель, оставляя черный шлейф, [28] стремительно пошел к земле... У четвертого, очевидно пробило гидросистему шасси — колеса вывалились наружу. Поняв, чем может кончиться дело, он быстро скрылся Двадцать семь минут продолжался этот неравный бой. Вся девятка СБ вернулась на свой аэродром. Многие из них насчитывали до шестидесяти пробоин. Кривцов подошел к израненной машине Магорилла и крепко, по-отцовски обнял и расцеловал командира экипажа, Кочеткова и Лукашова.
— Да ты, друг, никак без одного уха остался,— сказал он стрелку-радисту.
— Неужели?
В пылу боя Кочетков и не заметил, как пулей раздробило ему правую часть шлемофона. Только сейчас он увидел рваные следы пуль и на комбинезоне.
— В сорочке родился,— улыбнулся комэск.— Как это в песне поется? Смелого пуля боится, смелого штык не берет...
Шестьдесят семь пробоин оказалось в машине Магорилла. Весь полк побывал на ее стоянке, отдавая дань уважения героическому комсомольскому экипажу...
На следующий день машина лейтенанта Магорилла снова была в воздухе. И снова отличился Кочетков. Меткой пулеметной очередью он уничтожил еще два фашистских самолета. Вечером в полк пришла радостная весть: за мужество и отвагу, проявленные в боях, комсомолец Кочетков награжден орденом боевого Красного Знамени. Все бросились поздравлять стрелка-радиста, а он стоял растерянный, не зная, что сказать.
Забегая вперед, скажу: воспитанник Михаила Кравцова— стрелок-радист Кочетков участвовал в 125 боевых вылетах. Сорок три раза отбивал он атаки вражеских самолетов. На его счету было пятнадцать сбитых немецких самолетов!
В одном из воздушных боев машину Кривцова сильно подбили, но он каким-то чудом сумел спасти жизнь экипажу и посадить самолет без шасси на болото. На другой день Кривцов уже летал на резервной машине и штурмовал немецкую автоколонну. И снова вражеский снаряд угодил в его самолет. Когда он совершил посадку, фашисты были всего в пяти километрах от нашего аэродрома. Члены экипажа не растерялись. Они подожгли самолет, цистерны с бензином, а сами стали пробираться через лес к своим. Шли в изодранных, обгоревших [29] гимнастерках, измученные голодом и бессонницей. Встретили их настороженно — кто, мол, такие, почему задержались? Документы были не у всех. Кривцов предъявил партийный билет — он всегда был с ним, назвал имена своих боевых друзей по экипажу. Это убедило. Авиаторов накормили, выдали обмундирование, а через день они выехали в Москву на переформирование.
Михаил Антонович часто болел во время войны, но ни разу не покидал строя. В конце 1941 года у него открылся очаговый туберкулез. Его направили в тыловой госпиталь, но он не поехал, перенес эту тяжелую болезнь на ногах. Вот что он писал жене и дочери: «...Я получил вчера ваше письмо. Большое спасибо. В свою очередь послал вам фотоснимки. Они дадут кое-какое представление о нашей жизни. Был у меня небольшой туберкулезный очаг в правой верхушке легких. Теперь уже все рассосалось и зарубцевалось. Чувствую себя бхорошо. Поздравляю вас с наступающим Новым годом. Желаю здоровья, счастья, успехов... Можете быть уверены, я сделаю все, чтобы быстрее разгромить проклятого врага, чтобы вновь все жили весело и радостно. Тебе, Стеллочка, не будет стыдно за своего папу. Учись хорошо, слушай маму, она хорошая. Ваш Михаил».
Еще одно письмо. Оно написано на обложке журнала «Работница», видно, под рукой не оказалось другой бумаги.
«Снова включился в горячую работу. Мы получили новую технику. Машины-то какие — одно загляденье! Живем в глуши, кругом лес. Не знаю, успею ли я получить от вас письмо. Вот-вот снова вылетим на фронт. Все соскучились по боевой работе. Скорее бы дать жару фрицам! Меня беспокоит, как вы живете. Ты, хорошая, милая женушка, не забывай своего Мишку. Береги дочку, не балуй ее. Пусть пишет мне письма, ну хотя бы слов по 10—15... Если что узнаешь о своих — срочно напиши. Ваш Михаил...»
Ответ на это письмо Кривцов не успел получить, он вернулся в действующую армию, где продолжал громить фашистов.
9-й полк, в котором сражался Михаил Антонович, прославился высоким мастерством летчиков, штурманов, стрелков-радистов, дерзкими рейдами в тыл врага. Командование ВВС решило подчинить этот полк штабу ВВС возложить на него выполнение особых задач. [30]
В дни, когда я пришел командовать этим полком, фашистские бомбардировщики предпринимали частые воздушные налеты на Москву. Шли они обычно под плотным прикрытием истребителей. Жарко было нашим ястребкам...
Со страниц газет смотрели портреты летчиков-истребителей Катрича, Холодова, Рыбкина, Титенкова, Шумилова, Фрунзе, Григорьева, Талалихина, Матакова, Лепилина, Горбатюка, Калабушкина, Чуйкина и других, проявивших беспримерное мужество при защите столицы. Отлично в воздухе дрались истребительные пол под командованием П. Стефановского, А. Писанко и других прославленных командиров.
Немецко-фашистские войска не теряли надежды завладеть нашей столицей. Все крупнее становились стан вражеских самолетов. Надо было нанести по гнездам стервятников сильный бомбардировочный удар.
Двадцать шестого декабря, за два часа до обычного появления «юнкерсов» в небе Подмосковья, две эскадрильи нашего полка под командованием капитана А. Парфенова и майора В. Демидова, среди которых было немало воспитанников Михаила Кривцова, прорезав толщу туч, внезапно появились над вражеским аэродромом. То была крупная база фашистских бомбардировщиков, обнаруженная нашими разведчиками возле Сухиничей.
Четко вырисовывались построенные в эскадрильи и готовые к взлету «юнкерсы». И тут, словно гром среди бела дня, на базу обрушился сокрушительной силы бомбовой удар. Сбросив бомбы, облегченные пикирующие бомбардировщики Пе-2, или, как по-свойски вскоре стали их называть все фронтовики, «пешки», один за другим взмывали вверх. Сплошной черный дым застлал всю площадь огненными языками — горели самолеты, склады горючего и боеприпасов. Словно смерч прошел по фашистской базе. Это был большой успех полка. В этот день над Москвой и Подмосковьем появилось заметно меньше фашистских бомбардировщиков.
Не обошлось, конечно, без потерь. На подходе к линии фронта из облаков неожиданно вывалилась большая группа «мессершмиттов». Они отсекли пути отхода нашим самолетам. На аэродром возвратились только семь экипажей из десяти. И тут же новое задание. Только что командир армейской разведгруппы, расположенной в партизанском отряде, сообщил по рации в штаб фронта: «Подорван [31] мост, нарушено движение к фронту крупных танковых и мотомеханизированных колонн противника. В квадрате 01748 следует ожидать скопление живой силы техники врага. Ночью начнут восстанавливать мост. С рассветом его надо атаковать авиацией...»
Низкая облачность не позволила нам вылететь полковой колонной. Поднялись одиночные самолеты.
Проходим линию фронта. Облака надежно прикрывают наш Пе-2. В небольшом их разрыве вижу контрольный ориентир. Теперь до цели рукой подать. В облаках появляются просветы. Отчетливо вижу шоссе. Еще минута. Вот она, длинная вереница танков, мотопехоты, артиллерийских орудий и повозок. Разворачиваюсь в хвост этой колонны. Приближаюсь к мосту с запада, из фашистского тыла и обрушиваю в самую гущу первую серию бомб.
С опушки лесного массива в нашу сторону летят снаряды среднекалиберной зенитки. Разворачиваюсь и снова захожу «на пробку». Но на этот раз различаю быстро приближающиеся к самолету разноцветные трассы. Приходится уходить в сторону. Справа появляются две пары Ме-109. Одна почему-то ведет себя пассивно, а другая разворачивается для атаки. Впереди облака, но разве до них дотянешь! В тот момент, когда ведущий истребитель появляется совсем рядом, где-то справа, чуть доворачиваю свою машину и тем самым даю возможность стрелку-радисту вести прицельный огонь. У «мессера», видимо, слабые нервы — он не выдерживает огня и отваливает. Второй оказался более напористым. Используя преимущества в скорости и маневре, он пошел в атаку. Приходится резкими разворотами метаться в поисках теперь уже значительно поредевших облаков...
За год командования 9-м авиаполком мне приходилось выполнять самые разнообразные боевые задания, и всегда рядом со мной были воспитанники Михаила Антоновича Кривцова, смелые, решительные, находчивые ребята.
К этому времени их батя получил повышение по службе и отправился на Брянский фронт помощником командира 24-го Краснознаменного Орловского бомбардировочного авиационного полка. Некоторое время спустя этот полк войдет в состав 241-й бомбардировочной авиационной дивизии, которой мне будет доверено командовать до последнего дня войны. [32]
Славный боевой путь прошел 24-й авиаполк под командованием Героя Советского Союза подполковника Юрия Николаевича Горбко. В его рядах сражались такие прославленные асы, как Герои Советского Союза Василий Члепанов и Василий Поколодный, повторившие подвиг капитана Гастелло.
Всего 355 дней довелось командовать 24-м полком Ю. Н. Горбко. С большой любовью вспоминал Михаил Антонович Кривцов своего командира. С ним он прошел хотя и небольшой боевой путь, но многому у него научился. В свое время летчик Ю. Н. Горбко, так же как и Кривцов, отличился при штурме линии Маннергейма, и его боевой опыт пригодился молодым летчикам. Благодаря его заботам, война не застала полк врасплох. Еще рано утром 22 июня 1941 года полк нанес удар по боевым порядкам фашистских войск, штурмовавших линию советской государственной границы.
Коллектив полка очень тепло принял в свои ряды Михаила Кривцова. Первое время он часто летал рядом с Горбко и комиссаром полка И. М. Бецисом, а потом стал самостоятельно водить полковую колонну.
...Это случилось 26 мая 1942 года. Разведка донесла, что в районе Изюм-Барвенково замечено большое скопление танков. По всем признакам, немцы готовили танковый прорыв. Их планы надо было поломать. Задание ответственное, и командир полка Горбко решил сам вести своих воспитанников на цель. Его заместителем в воздухе был Кривцов. В районе цели зенитки врага создали сплошную огневую завесу. Сильно поврежденный самолет Юрия Горбко едва держался в горизонтальном полете, но ни на градус не отклонился от боевого курса. Только после того, как от земли ввысь потянулись смоляные шлейфы горящих танков, Горбко передал командование полком своему заместителю Михаилу Кривцову, а сам попытался перетянуть через линию фронта.
Быстро падала высота, пламя подбиралось к бензобакам, от едкого дыма слезились глаза, а «мессеры» не переставали атаковать.
В эти критические секунды Юрий Горбко бросил взгляд на карту и убедился, что до расположения наших войск уже совсем близко. Но тут же машина сотряслась от очереди угодивших в нее пушечных снарядов «мессера». Пе-2 пылающим факелом устремился к земле. [33]
Холодный пот проступил на лбу командира, он понял: надежды на спасение больше нет. Выпрыгнуть? Бессмысленно... Даже если парашюты и раскроются на такой небольшой высоте, все равно попадешь в лапы фашистов. Горбко напряг последние силы, еще крепче сжал в руках штурвал, направляя машину на блеснувшее впереди торфяное болото — оно мягкое, и самолет можно будет посадить на фюзеляж.
Дым, густой и едкий, заполнил собой кабину, душил кашель, нечем было дышать. Горбко последним усилием воли приземлил самолет на торфяник. Но тут произошло нелепое — самолет напоролся на пни вырубки. Раздался треск, кабину перекорежило. Резкая боль пронзила все тело Горбко: педали ножного управления, зацепившись за пенек, дугой выгнулись и подались назад, увлекая вместе с собой и ноги пилота, намертво прижав их к основанию сиденья. Горбко, сжимая зубы от чудовищной боли, понял, что кости ног переломаны. Напрягая всю волю, он сумел выключить зажигание. Стрелок-радист выпрыгнул из объятого пламенем самолета и вместе со штурманом бросился на помощь своему командиру. Они ухватили его за плечи и попытались оторвать от пилотского сиденья, но это приносило Горбко только лишние страдания.
— Рубите ноги! — крикнул Юрий Николаевич, задыхаясь от нестерпимых страданий.
Но, поняв, что боевые друзья не в силах выполнить эту его страшную просьбу, Горбко молча сорвал с груди Золотую Звезду Героя, боевые ордена, вынул из кармана гимнастерки партийный билет, удостоверение личности и передал все штурману. Обняв, крепко расцеловал его, затем стрелка-радиста и приказал:
— А теперь уходите! Покиньте самолет немедленно!
Ни радист, ни штурман будто не слышали этого приказа. Они вновь и вновь пытались хоть что-нибудь сделать, суетились у пилотской кабины пылавшей машины.
Подполковник Горбко, из уст которого они не услышали ни единого стона, ни жалобы, достал из кобуры пистолет ТТ и, сжимая его в правой руке, повторил приказ:
— Уходите...
Боевые друзья не замечали, как слезы катились по .их черным от копоти щекам. Они по-прежнему стояли на коленях возле своего попавшего в беду командира. [34]
И тогда Горбко пригрозил:
— Буду стрелять, выполняйте приказ!..
Не спуская глаз с отважного командира, штурман и радист нехотя, медленно начали пятиться с крыла самолета. Не успели они сделать и двух десятков шагов, как услышали сухой треск пистолетного выстрела... И сразу один за другим прогремели два взрыва: взорвались бензобаки самолета. Штурмана и радиста обдало вспыхнувшим бензином, на них загорелась одежда. Они упали и начали кататься по мокрой траве болота. Через несколько часов, тяжело обожженных, их подобрали наши разведчики и доставили в полевой госпиталь.
...В июле 1942 года Михаил Антонович Кривцов возглавил 24-й полк. А вскоре его ожидало новое назначение — 138-й бомбардировочный авиаполк. У берегов великой русской реки он вместе со своими питомцами громил фашистские танковые колонны, аэродромы, артиллерию и резервы врага, рвущегося к Сталинграду.
Почтальон регулярно приносил в семью Кривцова письма с фронта.
«6 марта 1942 года. Послезавтра день восьмого марта. Поздравляю вас, женщин, с праздником. Стэллу, милую доченьку, поздравляю с днем рождения и желаю ей счастливой жизни, а мы постараемся ее завоевать, эту счастливую жизнь. Мы освободим те места, где она родилась... Целую вас крепко, крепко — мои родные и любимые. Ваш Михаил».
«18 мая 1942 года. Здравствуйте, дорогие! Мы подмечаем такое интересное явление: насколько фашистские летчики были наглыми в первое время, настолько они стали теперь трусливы. Боятся, мерзавцы, открытого боя, нервы у них явно не выдерживают. Что ни день — сбиваем стервятников. Наши ребята в шутку называют себя «молотобойцами»... Мы сейчас очень сильны. Если бы вы только видели, сколько у нас теперь самолетов, орудий и другой военной техники, Наши грозные Пе-2 — краса и гордость. Мы сильны и победим! Ваш Михаил».
«23 июня 1942 года. Мои дорогие! Пишу с берегов Дона. Здесь сейчас идет жаркая битва. Но вы не беспокойтесь: наши ребята дают перцу фашистам! У нас все за одного и один за всех. Полк наш Краснознаменный, у него богатое прошлое, Люди здесь боевые, хорошие. Между прочим, много земляков с Украины. Я сделаю все, чтобы заслужить доверие ребят. Выдастся свободное [35] время, напишу подробнее. Пройдут суровые дни, и никто нас никогда не разлучит. Наша победа принесет всем советским людям спокойную жизнь. Я часто смотрю на фотографию моей дочурки и целую ее. Она всегда летает со мной и бьет фашистов. Она меня выручает в боях. Целую вас, мои милые. Ваш Михаил...»
«17 сентября 1942 года. Дорогая моя, любимая. Сегодня у нас пасмурно. Моросит мелкий осенний дождь. Дует юго-западный ветер. Это ветер с Украины, с наших родных мест. О многом он мне напоминает. О детстве, о работе на полях, в шахте. Напоминает о нашей первой осени в Вознесенске, о нашей комсомольской юности. Как мы старались друг для друга. Ты тогда была еще совсем девчонка. Кое-чему я тебя учил и у тебя учился. Мы много с тобой трудились, вырастили дочь, помогали нашим братьям и сестрам. И вот нагрянула война — жестокая, кровавая. Если бы ты знала, как я ненавижу фашистов! Ведь они посягнули на самое священное — свободу и счастье нашей Родины, на нашу с Тобой жизнь... Каждый раз, когда я поднимаюсь в воздух, с каким-то особым злым азартом иду в атаку, сбрасываю бомбы, веду огонь по фашистским стервятникам. Каждая пораженная цель доставляет мне истинную радость. Со мной сейчас в экипаже штурман Славин, ты его не знаешь. И Павлов — хороший парень, стрелок-радист. У него ястребиные глаза, изворотлив, как кошка, стреляет метко, по-снайперски. С такими не пропадешь.
Фашисты сейчас под Сталинградом и Воронежем. Они рвутся вперед. Но сколько их полегло уже на нашей земле! А поляжет еще больше. У нас хватит сил, чтобы проучить их.
Здесь со мной человек семь из того полка, где я раньше служил. Старые ветераны, хорошие ребята! Они почти все тебя знают. Крепко вас целую и обнимаю. Мы победим и увидимся обязательно. Боритесь, работайте! Михаил.»
«29 ноября 1942 года. Вы слушаете радио, мои дорогие? Оно сообщает о наших победах под Сталинградом. Как это хорошо, как это поднимает настроение. Хочется сделать еще больше для победы! Напишите, почему так долго нет от вас писем? Целую вас. Миша.»
После долгих ожиданий Михаил Антонович, теперь уже майор, получил письмо из дома. Быстро вскрыв [36] конверт, стал читать. Побледнел. Провел рукой по лбу, протянул письмо друзьям:
— Читайте!
Письмо читали вслух:
«Я долго не решалась сообщить тебе об этом,— писала жена Кривцова.— Фашисты расстреляли пять моих сестер и дядю Пашу. А на фронте погибли племянники — Денис и Михаил. Я пишу об этом, и слезы текут из глаз. Столько горя, столько горя! Где найдешь силы, чтобы перенести это? Не хотели волновать тебя, дорогой, но поверь, когда я делюсь с тобой, мне становится легче...»
Поздним вечером этого же дня Кривцов повел группу бомбардировщиков на выполнение ответственного боевого задания. Приказ был краток: ночным экипажам немедленно подняться в воздух. Засечена вражеская танковая колонна. Ее необходимо уничтожить.
В кильватерной колонне боевые машины пересекли линию фронта. Открыли огонь первые вражеские зенитки. Впереди показался лес. На одной из его полян была замечена танковая колонна врага... Где она сейчас? Сброшены светящиеся авиационные бомбы. Теперь все как на ладони. Проходит минута, другая, вот они — танки!
Майор Кривцов произвел первый заход — бомбы упали чуть правее. Штурман сделал поправку. Еще заход, и бомбы точно легли в квадрате, где скопилось до трех десятков вражеских танков. Дым окутал землю. Один за другим подходили к этому месту экипажи пикирующих бомбардировщиков, много раз содрогалась земля от сильных взрывов.
В разгар атаки появились в воздухе фашистские истребители. Два «Ме-109» зашли в хвост самолета ведущего. Экипаж Кривцова упредил удар вражеских истребителей метким огнем: был уничтожен один истребитель. Но в тот же момент самолет командира полка атаковали с двух сторон другие «мессеры». Майор почувствовал в кабине запах гари, пытался изменить направление полета, но было поздно... Казалось, нет такой силы, которая мог'ла бы спасти экипаж. Однако в нескольких метрах от земли ценой невероятных усилий командиру удалось вырвать машину из крутого пикирования и приземлить ее на фюзеляж...
Кривцов открыл глаза. Неподалеку шумел лес. Кружилась голова, было трудно дышать, во рту была кровь... Огляделся — штурман и стрелок-радист были убиты. Превозмогая [37] сильную боль, майор встал на ноги. Забрал документы, личное оружие боевых друзей и побрел в сторону леса.
Шел долго, часто останавливался, присаживался отдохнуть. Вокруг ни души, словно все вымерло. В высокой ржи однотонно трещали кузнечики. Где-то вдалеке слышались орудийные раскаты, с шоссейной дороги доносились автоматные очереди.
На рассвете майор приполз к дому на самой окраине незнакомого села. Внимательно осмотрел улицу и окрестные дороги — фашистов не видно. Осторожно постучал в окно. Вначале заскрипел засов, а потом медленно открылась дверь. Перед ним стояла женщина средних лет.
— Я свой... Советский.
— Да разве теперь узнаешь, кто свой, а кто чужой...
Женщина подошла к Кривцову, внимательно всмотрелась в его лицо, глаза. Только теперь заметила она кровь на гимнастерке. Положила руку майора на свое плечо:
— Держись покрепче...
И они вошли в дом. Кривцов рассказал о случившемся, о гибели штурмана и стрелка-радиста. Женщина перевязала раны, быстро накрыла на стол:
— Вот тебе молоко, хлеб, картошка. Ешь, не стесняйся. А я сейчас сбегаю, тут рядышком... Через час пришла.
— Твоих товарищей похоронят на рассвете, как полагается. Видишь вон тот лесок? Там наши партизаны. И муж мой там. За два последних дня ты уже третий... Двоих туда переправила и за тобой скоро приедут. Потерпи маленько...
Не прошло и недели, как майор уже был на Большой земле. Его сразу же отправили в госпиталь. Осмотрев Кривцова, дежурный врач коротко произнес:
— Немедленно в операционную!
Ранение оказалось тяжелым. Пуля прошла насквозь через левое легкое, на волосок от сердца.
В те дни он писал домой:
«15 ноября 1943 года. Здравствуйте, родные!.. Нахожусь в госпитале, но вы не волнуйтесь. Пустяк, опасного ничего нет. Через дней пятнадцать буду снова летать и бить фашистов. Они сейчас судорожно цепляются за каждый метр приволжской земли, но все равно не удержаться. Выскребем всех до одного...» [38]
«4 декабря 1943 года. Мои дорогие!.. Еще несколько дней мне придется провести в госпитале. Жду, не дождусь дня, когда снова смогу летать. Ведь у меня особые счеты с фашистами: буду бить их нещадно.
Стеллочка, твое письмо с рисунками получил. Горжусь, что ты отличница. Обещаю тебе так же отлично бить фрицев. Привет твоим товарищам. Целую тебя и маму. Ваш Миша.»
Три месяца провел Михаил Антонович в полевом госпитале. Потом его решили отправить для дальнейшего лечения в глубокий тыл. Узнав об этом, майор ночью тайно ушел из госпиталя, оставив записку врачам: «Вы вернули мне здоровье. Спасибо большое за это. Теперь сил у меня достаточно, чтобы бить врага. Простите — времени лечиться больше нет. Сами знаете, война!» Он вернулся в родной полк. Здесь его ждали две награды за прошлые боевые дела — ордена Красного Знамени и Отечественной войны I степени.
И снова для Кривцова начались полеты во вражеский тыл, бомбардировка танковых колонн и артиллерийских батарей, эшелонов и переправ. Полк, возглавляемый Кривцовым, появлялся в самых горячих местах, там, где наносились основные удары по врагу. Он громил гитлеровцев под Курском и Севском, Злынкой и Новозыбковом, Гомелем и Речицей. На станции Злынка прямым попаданием бомб был взорван крупный склад боеприпасов. На аэродроме под Новозыбковом сожгли двенадцать тяжелых немецких бомбардировщиков. Под Орлем разбомбили несколько железнодорожных эшелонов.
На территории Белоруссии фашисты создали сильную оборону, сосредоточили крупные соединения, превратили многие города в настоящие крепости. Здесь, в небе Белоруссии, судьба наконец и свела меня с Михаилом Кривцовым. Наши самолеты шли параллельными курсами бомбить вражеские эшелоны на железнодорожном узле Калинковичи. Кривцов, теперь уже подполковник, командовал 54-м авиаполком 301-й дивизии. Кстати, в этой операции участвовал и 24-й Орловский Краснознаменный авиаполк, где еще совсем недавно вместе с бесстрашным его командиром Юрием Николаевичем Горбко сражался Михаил Антонович.
...12 января 1944 года выдался ясный, не по-зимнему теплый день. Обычно так бывает в марте, а тут январь, самый разгар зимы, и вдруг оттепель. Казалось, сама [39] природа радовалась успехам наших войск, изгонявших фашистскую нечисть с советской земли.
После напряженных боев летный состав 54-го авиаполка отдыхал в землянках. Вместе со своими друзьями прикорнул и Кривцов. Чувствовал он себя неважно — видимо, сказалось ранение легких, да и сильно переутомился. Ведь за последние недели чуть ли не ежедневно ему приходилось подниматься в воздух по 2-3 раза. Полк его бомбил тяжелую артиллерию на огневых позициях возле развилки дорог Морицкий — Кудляр, тремя девятками наносил сосредоточенный удар по скоплению железнодорожных эшелонов на станции Злынка... Да разве можно перечислить все вылеты, куда водил своих питомцев Михаил Антонович? Конечно, он устал, вот и решил немного передохнуть, набраться новых сил...
Но где там! Тут же в землянку вбежал посыльный.
— Товарищ подполковник! Вас срочно требует к телефону комдив Федоренко.
Командир дивизии поставил перед полком боевую задачу: уничтожить скопление эшелонов на железнодорожном узле Калинковичи.
— Ведущим первой девятки пойду сам,— доложил Михаил Антонович.
— Нет, уж вы лучше полежите. Зачем рисковать здоровьем? Война ведь завтра не кончается — еще успеете полетать! — говорил ему полковник Федоренко.
— Не могу, товарищ комдив. В такой день оставаться в землянке — просто преступление.
И командир дивизии ничего не мог возразить командиру полка. Да и сам полковник Федоренко тоже участвовал в этом полете, вместе со штурманом майором Авдеевым он возглавил вторую девятку Пе-2 в полковой колонне Кривцова.
Взлетев звеньями и быстро собравшись в боевой порядок, «Петляковы» под прикрытием истребителей Як-7 следовали к линии фронта. С воздуха были отчетливо видны многочисленные огневые вспышки. Это наземные войска вели ожесточенные бои с врагом.
Прошло немного времени, и штурман полка майор Сомов доложил ведущему о приближении к цели.
«Петляковы» еще не успели лечь на боевой курс, как вокруг них взметнулась плотная стена огня. Зенитная артиллерия вела ураганный заградительный огонь. [40]
Восемь истребителей с фашистской свастикой набросились на ведущие самолеты — Кривцова и Федоренко. Завязался жестокий воздушный бой. Стрелки-радисты вместе с истребителями прикрытия отражали натиск самолетов противника.
Умело маневрируя, Федоренко и Кривцов упорно вели свои самолеты на цель. Взоры всех были устремлены на флагманскую машину командира полка. Первые сброшенные с нее бомбы — сигнал для действия других.
Бомбовой залп был точен. Взорвались вагоны с боеприпасами. От прямых попаданий одна за другой умолкли зенитные батареи. В груды исковерканного металла превратились танки, пушки, автомашины. Фотопленка зафиксировала эту картину. Через день разведка донесла: «Налет был неожиданным для фашистов. На станции Калинковичи нашли себе могилу сотни фашистов. Большинство эшелонов уничтожено. Узел полностью вышел из строя».
Еще один заход на станцию Калинковичи предприняли в тот день пикировщики. И тут-то случилось непоправимое: зенитный снаряд угодил в левый мотор самолета Кривцова. «Петляков» вспыхнул, потерял управление. Машина горящим факелом неслась к земле, где бушевало море огня. Конечно, можно было воспользоваться парашютом. Но подполковник Кривцов, штурман майор Сомов и стрелок-радист Павлов предпочли героическую смерть фашистскому плену.
Весь полк, вся дивизия тяжело переживали смерть Кривцова и его боевых товарищей. Все неудержимо рвались в бой, чтобы сполна отплатить врагу за гибель славного экипажа.
В тот же день, 12 января, в воздух поднялась девятка, возглавляемая старшим лейтенантом Ленским и штурманом Куранцевым. В сопровождении шестерки истребителей Як-7 они снова бомбили железнодорожный узел Калинковичи, чтобы не дать противнику вести восстановительные работы. И на этот раз на высоте две тысячи метров разыгрался воздушный бой. Семерка «Фокке-Вульфов-190» пыталась не допустить самолеты Пе-2 к станции, заставить их сбросить бомбы не по цели. Не вышло! На станции возникло еще несколько очагов пожаров.
И на другой день десятки пикировщиков 54-го полка продолжали наносить удары по крупной базе фашистов. На этот раз группы, возглавляемые боевыми соратниками. [41]
Михаила Кривцова — капитаном Куцым и старшим лейтенантом Ленским, бомбили скопление эшелонов на железнодорожной станции Птич. Было выведено из строя 2 эшелона, уничтожено 26 автомашин. Противник продолжал неистово огрызаться. А мощь бомбовых ударов, производимых воспитанниками Кривцова, все нарастала. Вновь отличились экипажи эскадрильи капитана Куцого и штурмана Пенкина при налете на железнодорожную станцию Житковичи —они взорвали два эшелона с боеприпасами.
Несколько раз в эти дни довелось вылетать и мне. Смотрел я на землю и радовался, как «чисто» поработали экипажи. Ни одного вагона, ни одного паровоза! Все разбито, сожжено, уничтожено.
Четырнадцатого января 1944 года войска Белорусского фронта освободили город Мозырь и железнодорожный узел Калинковичи. Глубокой ночью сюда приехала группа воинов 54-го авиационного полка. С большим трудом удалось разыскать останки экипажа Кривцова. Их привезли на аэродром Песочная Буда (южнее Гомеля), где базировался тогда полк, и похоронили со всеми воинскими почестями.
Герои остались навечно на белорусской земле, а Краснознаменный полк продвигался все дальше, на запад. Питомцы Михаила Антоновича беззаветно сражались в Бобруйской, Альтдаммско-Кюстринской, Висло-Одерской и Берлинской операциях. В последние дни войны экипажи совершали до трех боевых вылетов в сутки, уничтожали последние огневые точки в центре самого Берлина. Подвиги экипажей высоко оценила Родина. В 1945 году 54-й Клинский Краснознаменный бомбардировочный авиаполк за образцовое выполнение боевых заданий командования при прорыве обороны немцев и наступлении на Берлин был награжден орденом Кутузова III степени.