Под Пуховичами

Итак, мы остаемся в глубоком тылу врага, чтобы заниматься диверсионной работой на железной дороге Минск — Бобруйск. Кроме диверсионной деятельности, Хозяин потребовал от нас вести разведку на Пуховичи. До войны там был военный городок. Постройки полностью сохранились, и в этих зданиях постоянно квартировали немецкие воинские части. Одни часто сменялись другими. Одни выбывали, другие прибывали Наша задача состояла в том, чтобы знать, какая часть и откуда прибыла, какая и в каком направлении выбыла.

Вскоре в ближайшей к Пуховичам деревне мы нашли надежных людей и стали получать от них необходимую информацию.

В ожидании груза занялись устройством базы. Для этого было выбрано заболоченное место между деревнями Лозовое и Полядки. Туда начали свозить картошку и другие продукты на случай зимовки. Здесь, в районе Гроздянки, Маковья, была обширная партизанская зона, которую успешно контролировали крупные партизанские отряды Королева, Флегонтова, Тихомирова, Ливенцева. Для нас это было чрезвычайно удобно. Еще нигде до сих пор в Белоруссии мы не чувствовали себя в безопасности, ни разу не ночевали в деревнях, не мылись в бане, забыли, что такое чистое белье и обмундирование. Нет, здесь нам положительно все нравилось!

Шарый с Морозовым занялись разведкой, а мы с Самуйликом стали готовиться к диверсиям на железной дороге. Перед тем впервые за время пребывания в Белоруссии помылись в бане. Отправились на первый пар с Чеклуевым и Стениным. Чеклуев все почесывался да приговаривал: «Не одна меня тревожит, десять на десять [109] помножить» Баня топилась по-черному. Зажгли коптилку, разобрались, где ковш, где вода. Одежду повесили на жерди у самого потолка — ее надо было прожарить.

Стенин поддал пару. Забрались на полок и начали обрабатывать друг друга вениками. Мыла не было, но из бани вышли с ощущением необычайной легкости во всем теле. Недаром говорят: «Баня парит, баня правит, баня все поправит». После бани привели в порядок обмундирование и пошли устраиваться на новом месте Местом жительства для нас теперь стала деревня Маковье. Расселились мы в ней по 2—3 человека в хате.

Подготовку к очередным боевым операциям начали со знакомства с районом действия по карте, изучали возможные маршруты выхода к железной дороге. Результаты оказались не очень приятными. До участка железной дороги Осиповичи — Минск было не менее тридцати километров напрямую. Двигаясь по этому маршруту, необходимо пересечь дорогу Свислочь — Липень и реку Свислочь. Самуйлик для действий на «железке» избрал хорошо знакомый ему район Талька — Верейцы. В этих местах он устроил несколько крупных крушений, однако и этот маршрут был тоже не из легких.

Пришлось задуматься о средствах передвижения. Ясно было, что без лошадей не обойтись. Перед войной в Белоруссии квартировали кавалерийские части. При отступлении выбракованных лошадей оставили в колхозах. В лесах и болотах часто попадались луки от седел, на которые мы до сих пор не обращали внимания. Теперь мы стали их подбирать, но это было только полдела, значительно труднее оказалось оборудовать седла — не было сыромятины, ремней для подпруг, стремян и уздечек. С большим трудом мы нашли необходимые материалы и сделали несколько седел. Подобрали и несколько кавалерийских лошадей. Теперь появилась возможность совершать за короткое время дальние рейсы — вплоть до ближайших подступов к железной дороге.

С нетерпением ждем груз. Обещали сбросить в ночь на 27 сентября. В условленном месте зажгли костры, но самолет так и не появился. В следующую ночь над нами дважды прошел «Дуглас». Ни одного парашюта в темноте мы не заметили, но груз, оказывается, все-таки [110] выбросили, прямо возле нашей деревни. В ночь на 2 сентября снова выбросили груз с сопровождающими Георгием Шихалеевым, высокого роста, рыжеватым,, круглолицым парнем, и Георгием Плотниковым, невысоким, плотным и сильным бойцом.

Наконец-то у нас пополнились запасы патронов и гранат, и, что особенно важно, нам прислали сапоги и питание к рации. К сожалению, батареи быстро садятся, надолго ли хватит двух комплектов?

Наш отряд теперь насчитывал более тридцати человек, что позволяло заниматься и разведкой, и диверсиями на железной дороге. Поэтому небольшую группу во главе с Пантелеем Максимуком удалось безболезненно выделить и направить в прежний район действия — южнее Осиповичей. Эта группа должна была подготовить запасную зимнюю базу. Захватив с собой взрывчатку и боеприпасы, Максимук с товарищами на другой же день после получения груза отправились в обратный путь. Мне с группой бойцов было поручено сопровождать их, чтобы помочь перебраться через железную дорогу. Мы тоже взяли с собой мины и килограммов двадцать взрывчатки с тем, чтобы обосноваться на некоторое время в районе «железки» и устроить крушение. Пока у нас были самые скудные сведения о деревнях, расположенных между рекой Свислочь и железной дорогой, но мы знали: партизанских лагерей в этой зоне нет.

Из Маковья выехали часов в пять вечера, часть на крестьянских подводах с возчиками, которые должны, были довезти ребят до реки и вернуться обратно, а несколько человек, в том числе Чеклуев, Стенин, Никольский, Арлетинов, Морозов и я двинулись верхом.

Без приключений проехали Лозовое, Бозо, Вязовницу. Дальше пошли места более опасные: дорога Свислочь — Липень немцами использовалась довольно интенсивно. По ней то и дело проносились машины с солдатами, проходили обозы. Но сейчас, поздней ночью, здесь было спокойно. Отпустив возчиков, у деревни Малиновки мы вышли к реке Свислочь. Никаких средств для переправы нам на этот раз найти не удалось. Подручного материала хватило лишь на сооружение маленького плотика, на котором переправили на ту сторону одежду, обувь, оружие и взрывчатку. Держась за плот, переправился и Максимук. Остальным пришлось перебираться вплавь или верхом. Впрочем, это [111] было одно и то же — из воды торчали только уши да ноздри коней, а прильнувшие к крупам лошадей верховые были по шею в воде. В целом переправа прошла хорошо, только очень продрогли. Одевшись в сухое, погнали коней рысью; пешие, держась за стремена, бежали рядом. Согрелись. Часов в пять утра устроили привал. Лошадям задали овса, а сами, натянув палатки и тесно прижавшись друг к другу, легли спать. Бодрствовать остались только постовые. Впрочем, место было настолько глухое, что эта мера предосторожности, возможно, была и лишней. Но, как говорится, кашу маслом...

В полдень один за другим начали вставать. Лошади давно уже покончили с овсом и стояли, переваливаясь с ноги на ногу, не было только почему-то коня Левы Никольского.

— Лева, а где же твой жеребец? — спросил его Костя Арлетинов.

— Что значит где. Я его привязал, как и все, — сказав это, Лева оглянулся. Но его черного вислогубого флегматичного мерина и в самом деле поблизости не оказалось.

Лошадь вскоре нашлась. Ушла она недалеко. На конце уздечки болталась крепко привязанная тоненькая веточка репейника.

— Знаешь что, Лева, если не хочешь ходить пешком, для привязи выбери в другой раз что-нибудь поосновательнее, чем куст лопуха, — не удержался я от замечания.

К слову сказать, на первых порах случалось с Никольским кое-что и похуже. То заснет преспокойно на посту, то забудет на привале бесшумную приставку к винтовке. Однажды он забыл даже винтовку, оставил в деревне, куда ездил за продуктами: поставил ее возле двери, поел хлеба с молоком и преспокойно ушел.

И только на полдороге к лагерю вдруг ощутил, что ему чего-то недостает. Храбрый он был парнишка, беззаветно храбрый, готовый идти на любую, самую рискованную операцию, но на этот раз все у него внутри оборвалось. «Теперь-то уж меня не простят, и помирать мне позорной смертью», — подумал он и что есть сил побежал назад, в деревню. Влетел в избу с гранатой в руке:

— Где винтовка? [112]

— Вон твоя стрельба, — ответил хозяин, указав в угол.

Лева схватил винтовку и снова побежал. Пришел в лагерь, когда все уже спали. Часовому объяснил свое опоздание тем, что объелся и промучился животом.

Что поделаешь, солдатами становятся не сразу, а в ту пору Леве Никольскому и восемнадцати не было.

Осеннее солнце поднялось уже довольно высоко, роса давно высохла. Лева с Костей начали готовить обед, а остальные по очереди пасли лошадей или чистили оружие. В путь тронулись около пяти часов вечера. Не заходя ни в одну из деревень, глубокой ночью возле деревни Гарожа вышли к железной дороге. Попрощались с группой Максимука. На краю сделанного немцами завала, в сотне метров друг от друга две группы бойцов встали в охранение. Наши товарищи спокойно перешли железную дорогу и пропали из виду, а мы углубились на несколько километров в лес и расположились на отдых. В эту ночь, да и весь следующий день движения по железной дороге не было. Видимо, где-то партизаны устроили крушение. Движение возобновилось только к вечеру, да и то лишь в сторону Осиповичей. Оставив лошадей и все лишнее имущество в лесу, мы двинулись к «железке». Прошли завал и в течение примерно двух часов вели наблюдение. Несколько раз, стуча коваными сапогами, через почти равные интервалы времени прошла охрана. Поезда пока не было, но он мог появиться в любую минуту — надо двигаться ближе к полотну железной дороги.

На этот раз взяли с собой мины с электродетонаторами замедленного действия, так как поезда стали ходить с двумя-тремя платформами впереди. И не ошиблись. Фугас взорвался под паровозом Крушение удалось. Паровоз и восемь вагонов были разбиты. При крушении погибло много вражеских солдат и офицеров, следовавших на отдых. Движение на железной дороге гитлеровцам удалось восстановить только к вечеру следующего дня.

Пока ремонтники разбирали вагоны и восстанавливали путь, мы побывали в нескольких ближайших к железной дороге населенных пунктах. Зашли в Ражнетово-1. Полиции в деревне не было. Жители встретили нас очень радушно. От них мы узнали, что полицейских управ нет и в других ближайших деревнях — Залесье, Александровке и Мотовиле. Заночевали в лесу, а на [113] другой день снова пришли в деревню И снова узнали много интересного.

Во-первых, что в окрестных лесах можно найти луки от седел, деревенские мальчишки даже обещали нам помочь в поисках. Во-вторых, что возле деревни Гарожи в лесу когда-то были большие склады артиллерийских снарядов В боях с наступающими фашистами использовать их полностью, видимо, не удалось, и склады были взорваны. Снаряды взорвались не все, часть из них силой взрыва отбросило на десятки и сотни метров. И наконец те же мальчишки под большим секретом сообщили нам, что поблизости, в лесу, скрывается беглый немецкий солдат и ищет встречи с партизанами.

Этими сведениями мы воспользовались немного позже, а пока решили устроить очередное крушение. Поздно вечером проехали Залесье, Александровку и между станциями Ясень и Татарка оказались недалеко от железной дороги. Место открытое, для подхода неудобное. Хорошо еще, что луны не было.

Минировать на этот раз вызвались Лева Никольский, Коля Суралев, Миша Золотов и Федя Морозов.

Минирование прошло удачно. Где-то через час в сторону Бобруйска проследовал эшелон, и... и ничего. Мина не сработала.

— Лева, а батарейку проверил? — спрашиваю Никольского.

— А зачем ее проверять, ведь только что прислали!

— А все-таки?

— На язык попробовал, щиплет.

Обычно батарейки мы проверяли лампочками, но на этот раз такой проверки не сделали, и вот результат. Как теперь быть? Заряд жалко, а снимать его теперь опасно: чуть тронешь провод — может сработать детонатор. На такое дело послать кого-либо, сказав: «Иди сними заряд», — я не мог. Лева, чувствуя за собой вину, заявил, что пойдет снимать сам. Можно было и мне пойти с ним, но я решил отпустить его одного, пусть исправит свою ошибку, испытает еще раз свое мужество, это пойдет ему только на пользу.

Лева пополз к полотну.

— Сначала вытащи из фугаса детонатор, а потом отсоедини батарею, — шепотом напутствовал я его, хотя он прекрасно знал, в каком порядке надо проводить разминирование.

Батарея и в самом деле оказалась слабой. Спасенный [114] заряд вскоре вновь был использован. Минировали опять Никольский и Суралев. Ими был подорван эшелон с военной техникой, следовавший в сторону Бобруйска. А для Левы Никольского этот случай с миной стал переломным. После него он избавился от детской беспечности и рассеянности, стал хорошим бойцом.

Основной запас взрывчатки группа использовала, но мины, батарейки и несколько шашек прессованного тола у нас еще оставались. Возвращаться за взрывчаткой в Маковье было очень далеко, и поэтому мы решили заняться выплавкой тола из снарядов. Мы знали, что плавленый тол детонирует от взрыва прессованного. Погода для начала октября стояла просто прекрасная, и провести еще несколько дней в лесу можно было совершенно спокойно.

Снаряды доставили из-под Гарожи, навьючив ими лошадей, и в лесном лагере закипела работа. Ни корыта, ни бачка под руками не было — снаряды разогревали прямо на костре. Этим делом занимались попарно, поочереди, а остальные бойцы в это время в безопасном месте оборудовали седла.

Движение поездов пока не возобновилось, и мы съездили в деревни Журавец, Ясень, Александровку — населенные пункты, примыкающие к самой железной дороге. В этих деревнях партизаны появлялись редко, и нам удалось в них раздобыть кое-что из военного обмундирования, а главное, разжиться темно-синими суконными казакинами. Они были на подкладке, наглухо застегивались крючками и пришлись нам очень кстати.

Весь день шестого октября мы провели в Ражнетове-1. С большим трудом вспоминая немецкие слова, Я написал дезертиру-немцу записку, чтобы он пришел в деревню. Под вечер мы с ним встретились. И вот тут мне пришлось пожалеть о том, что в школе да и в институте я не особо налегал на немецкий язык. Знать бы тогда, что он со временем пригодится. И, напрягая, память, я произнес:

— Гутен морген, гутен таг.

Ребята рассмеялись, засмеялся и немец. И тут оказалось, что он вполне сносно, хоть и с сильным акцентом может говорить по-русски.

— Здравствуйте, — произнес он и улыбнулся.

Это был молодой человек лет двадцати пяти, с хорошей военной выправкой, но худой, грязный и бледный. [115] Старый потрепанный мундир висел на нем как на вешалке. Оружия при немце никакого не было Из его рассказов следовало, что он антифашист. Не желая воевать против нашей страны, две недели тому назад он сошел с эшелона, идущего в сторону Бобруйска, и подался в лес. В деревнях появлялся редко, опасаясь, что его могут схватить полицаи или жандармы. Рассчитывал с помощью местных жителей встретиться с партизанами и теперь очень рад, что встретился.

— Для чего? — спросил я.

— Чтобы воевать с фашистами.

— Почему мы должны верить вам?

— Я передам важные сведения, которые могут быть использованы командованием Красной Армии.

— Какие именно?

— Нумерацию, вооружение, численность войсковых частей, расположенных в Марьиной Горке и Пуховичах.

Кто же он такой — враг или друг? Если друг, будет у нас больше на одного безоружного бойца, если враг, то каковы его намерения? Надо доставить перебежчика в партизанскую зону и там хорошенько во всем разобраться. Кстати, и отдохнем несколько дней в теплых избах. Честно говоря, за эту неделю изрядно устали. Хотя днем и тепло было, зато ночами холод пробирал до костей.

Послали разведку к реке Свислочь — в той стороне виднелось зарево от огромных костров. Разведчики вскоре вернулись. Оказалось, что это наши товарищи во главе с Шарым уничтожают запасы дров, заготовленных оккупантами. Через некоторое время они появились в нашем расположении.

— Из чего же плоты будем делать? — поздоровавшись, спросил я у Шарого.

— На плоты оставили. А дрова... Не оставлять же их немцам.

— А что, собираются вывозить?

— Уже возят. Вернее, вывозили. На тракторных санях, а потом уж перегружали на машины.

Шарый еще накануне заминировал дорогу и взорвал трактор, а теперь вот догорают дрова. Скоро от огромных штабелей останутся только кучи золы...

Я доложил Шарому, что нам удалось подорвать два воинских эшелона, отметил мужественный поступок Никольского. Капитан похвалил меня и ребят за то, что [116] заготовили взрывчатку, а когда подвели к нему дезертира, поморщился и произнес:

— Не имела баба хлопот, да купила порося! На черта он нам нужен?

— Ганс утверждает, что может дать важные разведданные, — заметил я.

— Послушаем, — сказал Шарый и спросил немца: — Что вы можете сообщить?

И тот неторопливо стал перечислять наименования, нумерацию, численность и вооружение войсковых частей, размещенных в Марьиной Горке и в Пуховичах.

— Очень интересно, — заявил Шарый, — спасибо. — И пожал Гансу руку. Тот сразу повеселел. Затем Шарый взял меня под руку и отвел в сторону.

— Все, что он сказал, соответствует самым свежим данным из других источников. Это подозрительно.

— Почему?

— Ведь он дезертировал две недели назад. Неужели за это время не произошло никаких перемещений войсковых частей?

— Могло и не произойти.

— А если произошло, то знать об этом, находясь в бегах, немец не мог, если, конечно, он не вражеский лазутчик.

— Верно. Это же нетрудно проверить.

— Сейчас мы тронемся в путь, будем вести за ним тщательное наблюдение. Возможно, он чем-нибудь выдаст себя.

Договорились мы и еще кое о чем.

Ганс быстро освоился со своим положением. Уже на переправе через Свислочь он хлопотал, как и все, с интересом работал на сборке плота, стараясь быть на виду у Шарого. А когда переправились, перешли шлях и устроились на отдых в деревне Игнатовке, проявил вдруг чрезмерное любопытство к нашему маршруту, то и дело заглядывая в развернутую Шарым карту. Он спрашивал, какие населенные пункты мы должны пройти, далеко ли до лагеря. Если Ганс немецкий агент, то поведение его непонятно. Разведчик вел бы себя иначе. А может быть, он специально прикидывается простаком? Или считает нас круглыми дураками?

Шарый между тем, не высказав, казалось, Гансу и тени неудовольствия, подробно и охотно рассказал о нашем маршруте. В вещевых мешках бойцов нашелся и комплект белья, и портянки, и костюм. Гансу перед [117] сном предложили переодеться, что он сделал с большой охотой.

— Эй, Петро, — крикнул Шарый Токареву, — выброси это барахло, — и кивнул на тряпки Ганса.

Однако барахло выброшено не было, оно попало в другой дом, и там его тщательно осмотрели, но каких-либо уличающих немца документов обнаружить в одежде не удалось.

— Ну а теперь спать, — скомандовал Шарый, — Ганс, Петро — на печку!

Шарый и еще несколько бойцов легли на полу.

Среди ночи Токарев обул сапоги Ганса и вышел по нужде.

Ганс в это время, возможно, и не спал, но не проявил никакого беспокойства — не лапти же обувать бойцу, чтобы сходить на двор. Вскоре Петро вернулся, зябко поеживаясь, три раза кашлянул в кулак, поставил на место сапоги, забрался на печь и тихо улегся. Все мы за этот день очень устали и не хотелось среди ночи затевать допрос. Достаточно было дать понять Шарому, что в сапоге оказался изобличающий документ, что и сделал Токарев тихим покашливанием.

Еще до рассвета в домах, где остановились наши бойцы, хозяйки стали готовить завтрак — где картошку, где драники — своими продуктами мы не располагали, поэтому никаких претензий к ним быть не могло, накормили нас чем могли, и на том спасибо. После завтрака, когда начало светать, мы ушли в лес. На первом же привале Шарый подозвал к себе Смирнова, Морозова и меня и велел привести Ганса.

Тот, ничего не подозревая, сидел на пеньке и насвистывал какую-то мелодию. Ни слова не говоря, Шарый развернул бумагу, которая была обнаружена у немца, и показал ему. Ганс побледнел, рванулся, но крепкие руки Васи Смирнова не позволили ему даже сдвинуться с места.

— В этом документе, — начал Шарый, — написано, что обер-лейтенант Ганс Мюллер направлен с особо важным заданием к партизанам, и всем немецким учреждениям и частям вермахта надлежит оказывать ему всяческое содействие. В чем заключалось ваше задание?

Мюллер поднял на Шарого полные ненависти глаза и произнес:

— Я вам ничего не скажу. [118]

— Что так?

— Все равно вы меня расстреляете.

— Почему? Если вы располагаете важными сведениями, например, в какие районы, в какие отряды направлены ваши люди, с какой целью их послали, мы сохраним вам жизнь и с первым же самолетом переправим в Москву. Подумайте.

На этом разговор закончился. Шарый распорядился увести пленного.

Когда мы остались одни, подошли и другие бойцы.

— Что с ним церемониться, — заявил Лева, — расстрелять его, и все дела.

— Это не годится, он может дать важные показания, да и не нам этим заниматься. Мое предложение — сдать его партизанам, — сказал я. Шарый согласился.

Примерно через неделю после возвращения в Маковье Шарый предложил мне съездить в разведку под Марьину Горку. За прошедшее время там могли произойти изменения — одни части могли сменить другие. Решили ехать на телеге. Запрягли тройку лошадей. Со мной поехали Саша Чеклуев, Миша Золотов и Саша Стенин.

Путь был не близкий — километров тридцать пять, поэтому до места добрались уже к вечеру Золотову пришлось остаться с лошадьми, а мы втроем зашли к нашей связной. От нее узнали интересную новость: при крушении поезда с ранеными под Осиповичами в ночь на 2 октября 1942 года разбилось восемь вагонов. По слухам, при этом крушении погибло восемьдесят солдат и офицеров противника. Получивший при этом тяжелые увечья генерал скончался. Это была наша работа.

Уже в полной темноте один из партизан отряда «Правда» проводил нас в свой штаб. Данные нашей разведчицы подтвердились. Здесь нас приняли очень хорошо, накормили самих, дали лошадям овса, что было для них редким лакомством, и утром мы выехали в Маковье. Шарый составил текст радиограммы, дал прочитать мне. Затем Зализняк зашифровал ее и передал Хозяину: «В Марьиной Горке расположилось 1800 курсантов зенитно-артиллерийской школы № 0/П-41 Там же находится гренадерский полк № 2635 п/п 11024. На станции Талька гитлеровцы разгрузили 32 вагона с авиабомбами». Сообщили также о результатах диверсии на железной дороге. [119]

Подарки к Октябрю

Нынче в Маковье вечеринка На потолочной балке просторной избы висит маленькая керосиновая лампа В полумраке, в табачном дыму кружатся пары. Девушки и молодые солдатки не чураются партизан и весело отплясывают «Лявониху», падеспань, польку, словом, местные танцы. Наши пока приглядываются Танцы заканчиваются, начинается пляска. Тут уж наши товарищи овладевают кругом и вниманием женской половины. Ну как не заметить лихого плясуна Игоря Курышева, неутомимого Семена Самуйлика, щеголеватого Федю Морозова с бакенбардами и шпорами...

Утомленные и возбужденные расходимся по домам только в первом часу ночи..

На следующий день, 21 октября, снова отправились на «железку». Взяли с собой только мины, батарейки, детонаторы, несколько шашек прессованного тола и детонирующий шнур. Плавленый тол у нас был припрятан под Ражнетовом. Поздно вечером вышли к железной дороге. На этот раз добрались быстро — ехали верхом. Через Свислочь переправились на лодке, лошадей пустили вплавь.

Движение поездов на этом участке было очень слабым — один-два эшелона в день. Очевидно, где-то поблизости партизаны устроили большое крушение. Чтобы еще больше застопорить движение, мы решили взорвать железнодорожный мост между станциями Татаркой и Ясенью — на восстановление его, особенно если взорвем каменные опоры, немцам придется потратить много времени и сил.

Нет движения — нет и обходчиков: мост не охраняется. Перерезав проволочное заграждение, заложили два фугаса в опорах моста, соединив их детонирующим шнуром. Зажгли бикфордов шнур и отошли в безопасное место. Вскоре раздался оглушительный взрыв, в разные стороны полетели куски шпал, рельсов, камни... И стало тихо. На месте моста зиял огромный провал.

В свой лагерь мы приехали часов в шесть утра, отдохнули у костра и вернулись в деревню. Позавтракали в разных домах и собрались на окраине. От местных жителей узнали, что поблизости, в Панских Татарковичах, у немцев есть небольшое подсобное хозяйство. Там трактор, молотилка, десять баварских тяжеловозов, пароконные фурманки. Нетрудно было сообразить, [120] что там, где трактор и молотилка, должны быть и приводные ремни, которые были ним позарез нужны для изготовления седел.

— А как охрана? — спросил я.

— Не больше десятка немцев и полицаев. Вооружены карабинами. Правда, рядом станция Ясень, подмога может подойти быстро, — ответил из жителей — высокий седой старик.

— Ну как, ребята? Мы же на лошадях, уйдем в случае чего, — обратился я к товарищам.

Операция была весьма заманчивой, поэтому никаких возражений не последовало. Только в какое время сделать налет, днем или ночью? Ночью там в темноте, пожалуй, и не разберешься, лучше, наверное, средь бела дня, когда немцы не ждут.

— Так вот, друзья мои. Налет сделаем днем, выедем из леса с шумом, гиком, стрельбой, пускай охрана разбежится, черт с ней, нам важно разгромить хозяйство, забрать имущество. Согласны?

— Согласны, — дружно ответили бойцы.

Когда мы влетели на ток, немцев и полицаев там и след простыл, рабочие, бросив трактор и молотилку, тоже разбежались.

— Лева, Костя, срезайте все ремни. Стенин, Смирнов, запрягать лошадей. Остальным насыпать в мешки овес, живо! — скомандовал я.

Ребята с удивительной ловкостью и быстротой запрягли десять упитанных короткохвостых першеронов в пароконные немецкие фурманки, нагрузили их овсом, подожгли конюшню, солому, необмолоченный овес в скирдах и машины. Жалко было только трактор ХТЗ, угнать бы его. Но нет, не получится, скорость у него мала, все равно придется бросить — погони не миновать. В Ясене уже подняли тревогу, началась стрельба. Не задерживаясь больше ни минуты, галопом погнали лошадей в упряжках, за ними поскакали верховые. До леса оставалось не более двухсот метров, когда, поднимая клубы пыли, нас стали настигать несколько мотоциклов и машина с солдатами.

— Стой, — приказал я, — огонь по первой машине!

Не слезая с коней, мы стали отстреливаться из автоматов, и передний мотоцикл завалился. Подводы уже въехали в лес, мы пустили коней в галоп и вскоре их догнали. Раненых и убитых среди нас не было. Немцы [121] еще продолжали стрельбу, но преследовать дальше не стали.

Вскоре мы вернулись в Маковье. Шарый немножко пожурил нас за эту рискованную операцию. В самом деле, если бы немцы оказали организованное сопротивление, нам бы несдобровать. Но операция удалась — налет был неожиданным и дерзким, а победителей, как говорится, не судят. Трофеями нашими капитан был доволен. Пять першеронов и пару фурманок мы оставили у себя, а остальных лошадей обменяли у крестьян на кавалерийских. Три фурманки отдали королевцам. Теперь у нас появились всевозможные ремни, и изготовление седел пошло полным ходом. С этим надо было поторапливаться. Скоро праздник — 25-я годовщина Октября, и событие это хотелось отметить делом.

Местом своего расположения мы теперь избрали деревню Полядки, поближе к железной дороге. Одновременно наша группа являлась и сторожевым постом партизанской зоны — южнее нас партизанских баз и лагерей не было. Шарый с радистом Зализняком, Ниной Морозовой, которая стала помощницей радиста, и небольшой охраной продолжали жить на лесной базе, недалеко от Полядок.

Впрочем, Зализняк часто наведывался к нам в деревню. И каждый раз просил взять его на «железку». Но мы в эти дни диверсионной работой не занимались, поэтому Василию приходилось довольствоваться нашими рассказами о прошлых операциях. Он слушал и с сожалением произносил каждый раз: «Эх жаль, что меня не было с вами». Василий любил послушать, но умел и сам рассказывать. В речи его русский и украинский языки смешивались в один какой-то очень сочный, звучный и немного смешной язык. В конце концов мы его обычно просили спеть украинские песни, и лишь в полночь кто-либо из бойцов провожал Зализняка на базу.

В конце октября от Максимука пришел связной. Ему без карты и компаса пришлось пройти несколько десятков километров, пересечь тщательно охраняемую железную дорогу, переплыть реку Свислочь. Это было по плечу только такому опытному бойцу, как Костя Сысой, — он партизанил с 1941 года.

Группа Максимука, как доложил Сысой, за прошедший месяц сумела нанести немалый ущерб противнику: [122] пустила под откос два воинских эшелона, устроила три засады на Варшавском шоссе.

— А как база? — спросил Шарый.

— Под Тарасовичами мы построили две землянки и сделали запасы картошки и муки.

— Надолго ли хватит этих запасов?

— Пожалуй, месяца на два.

— Ну что ж, очень хорошо.

Вскоре нас опять потянуло к «железке», да и время подстегивало. До праздника оставалось совсем немного. Двадцать девятого октября мы уже были в Ражнетове-1 — решили устроить очередное крушение или, если удастся, взорвать еще один мост возле станции Татарки. Во второй половине дня выехали к лесному завалу. У лошадей осталось двое: Коля большой (Кадетов) и Коля маленький (Кашпоров), недавно принятые в отряд.

Никольский, Арлетинов, Смирнов, Суралев, Курышев, Чеклуев и Стенин пошли со мной. Одолев завал, мы довольно долго изучали систему охраны. На этот раз хорошего было мало. По путям проходили патрули немцев по шесть человек, вооруженные ручными пулеметами и автоматами, а при них на поводке — овчарка. Пусть бы охрана была и больше, это неважно, но одна овчарка, натасканная на запах тола, могла испортить все дело. Оставалось только одно — заминировать полотно перед самым подходом поезда. Распределив между собой обязанности, стали ждать. Но за всю ночь не прошло ни одного поезда. Движение началось только утром. Вместе с началом движения возобновилось и патрулирование. Уходить, ничего не сделав, было не в наших правилах. Стали думать, как устроить крушение средь бела дня.

Лева вызвался ставить мину: как обычно, пропустить охрану, выскочить к полотну, быстро установить фугас и бежать в укрытие. Мне, однако, эта идея не очень понравилась.

— Не забывай, Лева, что светло, может быть, успеешь заминировать, и поезд подорвется, но сам-то уже не уйдешь, до завалов почти сто метров. Нет, надо что-то другое придумать.

— А что, если завязать бой с охраной, — предложил Смирнов, — и в это время заминировать полотно?

— Прекрасно, но патрульные дадут ракету, поезд остановится, и мину снимут.

— Пусть снимают, — сказал Суралев, — мы поставим [123] для приманки небольшой фугас, а основной заряд установим правее, за поворотом.

— Хорошо, — согласился я. — Так и сделаем. А теперь давайте договоримся: Никольский, Смирнов и Суралев ставят основной заряд. Мы со Стениным приманку. Остальные во главе с Чеклуевым идут вдоль завала, ни на шаг не отставая от охраны. При подходе поезда состоронь Бобруйска Чеклуев завязывает бой с охраной. Минеры, пока будет идти перестрелка, должны успеть поставить фугасы. Слышишь, Николай?

Когда стал подходить поезд, патруль оказался в двухстах-трехстах шагах от нас со Стениным. Группа Чеклуева открыла по ним огонь, завязалась перестрелка. Мы с Сашей вышли на полотно, начали минировать. Кто-то из немцев, залегших по ту сторону полотна, засек нас, и над нашими головами засвистели пули. Пришлось прятать голову за рельс и работать в не очень удобной позе. Стенин не выдержал, положил автомат на рельс и начал бить длинными очередями. Паровоз, подав тревожный гудок, стал сбавлять скорость. Из заднего вагона на ходу выскочили охранники и поспешили на помощь патрулю. По ним ударила из автоматов группа Саши Чеклуева, а мы со Стениным что есть мочи побежали к лесному завалу.

Теперь надо дать возможность охране снять фугас. Чеклуев прекращает стрельбу — пусть немцы думают, что партизаны ушли. Вот раздаются ликующие возгласы гитлеровцев — фугас обезврежен, поезд может продолжать движение. На наших глазах он постепенно набирает скорость, мимо нас проносятся последние вагоны, и тут раздается мощный взрыв.

В лесу встречаем Леву Никольского, Васю Смирнова и Колю Суралева — они ставили десятикилограммовый фугас.

— Молодцы, ребята! — говорю я. — Под откос полетели паровоз и не меньше двенадцати вагонов. Операцию разыграли как по нотам. Великолепный подарок к празднику!

Дело сделано. Теперь можно заехать в Ражнетово-1, перекусить, а затем возвращаться в Полядки. Все очень утомились и озябли, и лишь возбуждение от недавнего боя и радость победы поддерживали в нас силы и бодрость. Ни с чем не сравнить ощущение, которое испытываешь, когда выходишь из боя целым и невредимым. Мы привыкли к опасностям, и когда их не было, жизнь становилась [124] какой-то тусклой, неинтересной. Вот почему нас вновь и вновь тянуло на дело, связанное с риском, опасностью для жизни, ибо это и была наша жизнь.

Когда мы вернулись в Полядки, нам пришлось окунуться в новые заботы. Ездить на лошадях хорошо, но ведь их надо кормить, да и самим надо чем-то питаться. Трофейный овес уже кончился. Пришлось за продуктами и фуражом съездить в одну из отдаленных деревень, примыкавшую к немецким гарнизонам. В деревне мы собрали жителей, рассказали им о событиях на фронтах Великой Отечественной войны, о самоотверженной борьбе партизан. Сказали и о помощи, в которой они нуждаются. Никто из жителей не остался равнодушным к нашей просьбе, и подводы стали быстро нагружаться.

Мешки с овсом и житом затаривали на земле. Иногда грузить их на подводу приходилось Леве с Костей. И нельзя было удержаться от смеха, видя, как они, словно заправские грузчики, пытаются взвалить тяжелый мешок на спину и сбросить на воз. Мешок увлекал их за собой, они падали, чертыхались, поднимались, и все начиналось сначала — городским ребятам никогда до этого не приходилось заниматься подобной работой.

Кроме фуража и продуктов, мы попросили у жителей деревни также керосина, скипидара и древесного спирта. Дело в том, что мной с недавних пор овладела одна идея: выскочив из леса верхом на конях, закидать проходящий эшелон бутылками с горючим и сжечь его. Охрана при этом, конечно, откроет огонь — что ж, надо будет хорошенько подумать, как избежать потерь. А пока на заброшенных стареньких строениях на окраине Полядок мы отрабатывали конструкцию зажигательных средств.

Прежде всего горючая смесь должна быть в бутылках — бутылку легко кидать, она бьется, горючее разливается и охватывает большую площадь. Придумали также класть в бутылки паклю — она хорошо прилипает к дереву и металлу, но самое главное — в ней хорошо держатся кусочки белого фосфора. Фосфор на воздухе вспыхивает, загорается керосин. Теперь в это место можно кидать бутылки с любым горючим: бензином, скипидаром, спиртом. Иные посмеивались над нашей затеей, но большинство считало, что эксперимент удался, дело за практической его реализацией.

Так незаметно в хлопотах и заботах прошло несколько предпраздничных дней. Наступило 6 ноября. Хозяйка [125] квартиры, которая всегда относилась к нам очень хорошо, с утра была уже в хлопотах — видимо, хотела угостить нас как-то по-особенному. Завтра в избе, где мы жили со Стениным и Чеклуевым, должен собраться к обеду весь наш отряд. Называть группой его уже не следует. Нас более тридцати человек. Отряд наш хорошо вооружен, имеет связь с центром, время от времени получает груз с Большой земли, является боевой, дисциплинированной единицей и пользуется большим авторитетом среди местных жителей. Многие из них просятся к нам, но мы берем далеко не всех. Для новичков нужно оружие. Хозяин нашего дома на днях раздобыл где-то три винтовки и несколько сот патронов. Это было очень кстати. Накануне праздника мы зачислили в отряд несколько человек, в том числе Андрея Гришановича из Полядок, которого знали как преданного Родине, смелого парня. Новички в торжественной обстановке перед строем приняли партизанскую присягу.

К обеду 7 ноября собрались все наши товарищи. Посередине большой комнаты стояли сдвинутые друг к другу некрашеные, но чисто выскобленные столы и скамейки. На столе немножко водки, соленые огурцы, грибы и только что испеченные, с пылу, с жару, румяные пшеничные пирожки с мясом.

Из-за стола встал наш командир — капитан, нет, уже не капитан, а со вчерашнего дня — майор Шарый. Он зачитал радиограмму Хозяина, полученную 6 ноября. В ней говорилось:

«Группа пришла к 25-й годовщине Октября с большими успехами в боевой деятельности. За время пребывания в тылу противника вы нанесли врагу существенный урон, устроив двадцать два крушения немецких воинских эшелонов, от вас регулярно поступают важные разведывательные данные. Поздравляю личный состав с 25-й годовщиной Октября, желаю дальнейших успехов в деле разгрома немецко-фашистских войск... Передаю приказ войскам Западного фронта от 1 ноября 1942 года. За мужество и отвагу, проявленную в боях с немецко-фашистскими захватчиками, наградить:

Орденом Красного Знамени:

Шарого Илью Николаевича,

Фазлиахметова Фарида Салиховича,

Максимука Пантелея Григорьевича,

Самуйлика Степана Алексеевича, [126]

Чеклуева Александра Васильевича,

Стенина Александра Алексеевича,

Курышева Игоря Александровича.

Орденом Красной Звезды:

Никольского Льва Константиновича,

Суралева Николая Яковлевича,

Смирнова Василия Дмитриевича,

Соколова Виктора Сергеевича.

Поздравляю с высокими наградами. Хозяин».

Закончив чтение радиограммы, наш командир произнес тост, который начал так: «Друзья мои, боевые товарищи.. »

Действительно, мы были друзьями, боевыми товарищами. Чтобы познать человека, говорят, надо съесть с ним пуд соли. Может, это и так в обычных житейских условиях, а вот на войне люди познаются быстрее. Познаются по поведению в сложной обстановке, по боевым делам. На войне каждый на глазах. Поэтому и суть человека, его душа видна сразу каждому.

Боевой друг не бросит в беде, выручит в трудную минуту, вытащит с поля боя, если ты ранен. Эта вера друг в друга и была основой нашей боевой жизни и деятельности.

Шарый поздравил награжденных, пожелал всем успеха в боевых делах и предложил выпить за нашу победу. Выпили, закусили и, как всегда бывает в таких случаях, захотелось песен. Тут уж не растерялись Лева Никольский и Костя Арлетинов. Вместе с нами от души веселился наш командир. В нем как-то удивительно сочетались отчаянная храбрость, сила воли, доброта и непосредственность. С таким командиром можно было идти в огонь и в воду.

...А какой радостью наполнялись наши сердца, когда мы получали весточки от друзей по нашей войсковой части, работавших в немецком тылу за многие сотни километров от нас.

26 ноября через наше расположение прошла группа из Кричевского района Белоруссии. Она благополучно переправилась через Березину и двигалась теперь на запад, в новый район действий. Нельзя было не восхищаться этим рейдом. Бойцы должны были пройти пешком сотни километров мимо десятков вражеских гарнизонов накануне наступающей зимы. Где-то они будут отдыхать в походе, где укроются в голом лесу в случае преследования? [127]. . Кто-то из них передал мне письмо от Нади Беловой — одной из тех девчат, что провожали нас в Белоруссию.

«Привет, Фарид! Здравствуйте, Шарики!

Не помню точно, какие ребята там у вас есть, но все-таки очень хотелось бы всех повидать. Пробыли мы здесь больше чем полгода. За это время потеряли многих своих товарищей и вот вчера тоже похоронили Володю М. и Грицко В. — двух лучших товарищей и бойцов. Нет с нами и нашей Лели (Колесовой). Больно и обидно, но все же мы не падаем духом и продолжаем вести борьбу с фашистами и их приспешниками.

Фарид, передай от меня поздравление Шарику с повышением и наградой и самые лучшие пожелания.

Привет вам, ребята, от наших девчат и ребят. Может быть, встретимся здесь, в Белоруссии. Ну, бывайте здоровы. С приветом, Надя».

Дружба, боевая дружба... Все в жизни проходит, но она остается. До сих пор я храню это и другие фронтовые письма как самые дорогие реликвии.

Трудное время

Наступила поздняя осень. Земля застыла. На ней так и остались бугорки и ямки от конских копыт — снег все еще не выпал. Ездить на некованых лошадях стало невозможно. Ушло порядочно времени на то, чтобы подковать коней и пополнить запасы горючей смеси. Но вот наконец выпал снег, установился санный путь, река Свислочь замерзла. Можно ехать на железную дорогу.

Едет нас двенадцать человек на шести подводах. Шесть оседланных лошадей идут на привязи рядом с упряжкой. Ночью перешли по льду реку, не останавливаясь, миновали Брицаловичи и только в Мотовиле накормили лошадей и дали им отдохнуть. Самим было не до отдыха. Надо срочно выяснить обстановку в районе, мы давно здесь не были, за это время она могла измениться. Так оно и оказалось. В Ясени стоит батальон гитлеровцев, в Татарке — около роты полицаев и немцев. Задача: охрана подступов к железной дороге, уничтожение партизанских подрывных групп.

Из Мотовилова повернули на запад, к дому лесника, расположенному севернее Ражнетова-1 — место наиболее удобное для отдыха и наиболее безопасное — лес рядом. Недалеко отсюда были спрятаны бруски [128] плавленого тола — они нам понадобятся, чтобы устроить крушение на железной дороге. За взрывчаткой отправились Чеклуев и Стенин. Вернулись они крайне огорченными — взрывчатки на месте не оказалось. То ли немцы ее нашли, то ли партизаны — трудно сказать. Но факт оставался фактом — операцию в том объеме и порядке, как было задумано, осуществить уже не удастся. Что делать? Придется ехать под Гарожу, найти там снаряды и выплавить тол. Порешив на этом, расположились отдыхать в доме лесника.

В протопленную печь хозяйка поставила хлеб, и по теплой избе поплыл неотразимо приятный запах, знакомый каждому, кто жил в деревне. Этот запах самой что ни на есть мирной жизни уносил далеко от войны, успокаивал и убаюкивал. Ребята, расположившись кто на полу, кто на лавках, задремали. Никто, конечно, не разувался и не раздевался.

Но долго отдыхать нам не пришлось. В хату вбежал взволнованный часовой:

— Тревога! К хутору идут немцы!

Я бросился к крыльцу и увидел на расстоянии не более двухсот метров развернувшуюся цепь гитлеровцев. Их было много, не меньше сотни. Гитлеровцы, видимо, рассчитывали прихлопнуть нас на хуторе, и это им почти удалось. Поздно обнаружили врага часовые, поздно...

Мы выскочили во двор. С флангов тут же открыли огонь два вражеских пулемета, у надворных построек стали рваться мины. Наше спасение — лошади. Они стояли запряженные, чтобы в случае опасности не канителиться с упряжью. Но, испуганные взрывами мин и стрельбой, лошади сорвались с привязей.

С большим трудом нам удалось вывести за ворота несколько подвод, и, рассыпавшись веером, мы погнали лошадей в сторону леса. Хорошо еще, что снега было мало и сытые кони быстро уносили нас прочь. Над нами свистели пули и осколки мин. Убило моего гнедого мерина, который был под седлом и бежал на привязи. Убило лошадей Левы Никольского и Николая Кадетова. К лесу дошли только три упряжки, но люди, к счастью, не пострадали. Лошадей пришлось распрячь и взять под уздцы.

Опасаясь преследования, спешим скорее пересечь бездействовавшую до сих пор железную дорогу Осиповичи — Могилев. Но на этот раз по ней курсирует бронепоезд [129] и ведет по лесу беглый артиллерийский огонь.

Вынужденная остановка. Проверяю наличие бойцов. Нет пока Андрея Гришановича и Кости Сысоя, они оставлены в засаде. Беспокоит, нет ли погони, не наступают ли немцы на пятки? Крепко они нас прищучили, черт подери!

Приказываю Крышеву и Золотову вернуться назад, постараться найти Андрея и Костю, установить, далеко ли фашисты. Кашпорова, Кадетова, Никольского и Арлетинова посылаю вдоль линии посмотреть, нет ли где трубы под насыпью.

Со Стениным, Чеклуевым и остальными ребятами ведем наблюдение за бронепоездом. Он медленно двигается то в одну, то в другую сторону, паровоз окутан клубами пара. Минут через десять возвращаются Лева с Костей. Они сообщают, что слева есть труба, через которую можно перебраться на ту сторону. Это уже неплохо, но что делать с лошадьми? Не оставлять же их немцам?

Вслед за Никольским и Сысоем прибежали Курышев и Золотов. Андрея и Костю они не встретили, но обнаружили, что фашисты по нашим следам вошли в лес. Вот почему прекратился минометный огонь и замолк бронепоезд. У немцев, видимо, есть радиосвязь.

— Друзья мои! — обратился я к бойцам. — Положение наше сложное. Дорога каждая минута. Приказываю: пешие быстро вправо, в трубу — и на ту сторону. Чеклуев, выводи конников. Найдите место с низкой насыпью, разгоните лошадей в галоп и перескочите, чтобы немцы и глазом моргнуть не успели, а там выйдете на наш след, и пойдем вместе.

Получилось все хорошо. Пешие прошли незамеченными. Конников немцы обстреляли, но обнаружили они их поздно, и ребята успели скрыться в лесу. Артиллерия и минометы гитлеровцев заработали позже, вероятнее всего, тогда, когда эсэсовцы и полицаи вышли к бронепоезду. Но огонь немцы вели наобум, и нам он не причинил никакого вреда.

Под утро следующего дня мы благополучно прибыли в Полядки. Было досадно, что диверсия сорвалась, что потеряли несколько лошадей и седел, но самое печальное было то, что мы ничего не знали о судьбе Кости Сысоя и Андрея Гришановича. Ребята как могли старались объяснить родителям и сестрам Андрея, почему его нет с нами, успокаивали... Но те, конечно, тревожились [130] безмерно — ведь для Андрея это было первое боевое задание.

Костя Сысой вернулся в Полядки на следующий день. Они с Андреем, находясь в охранении, вовремя заметили растянувшуюся в цепочку группу противника, которая двигалась в обход дома лесника с левого фланга. Вскоре стало ясно, что перед ними полицаи. Укрываясь за стволами деревьев, Сысой и Гришанович открыли огонь из винтовок. Полицаи залегли, началась перестрелка. Но долго сдерживать их ребята не могли. Выйдя из боя, Костя и Андрей разошлись на всякий случай в разные стороны. Андрей в лесу был ранен в ногу осколком мины, двигаться не мог и спрятался в стогу сена. Его нашли на другой день бойцы из отряда Королева.

Сысой и Гришанович своими действиями, можно сказать, спасли нашу группу. Поставленную цель — отрезать нам пути отхода — гитлеровцы и полицаи выполнить не смогли.

Когда я рассказал Шарому об обстоятельствах провала операции, он немного подумал и с полной уверенностью сказал:

— Немцы получили информацию прямо отсюда, из Полядок!

— Я тоже так думаю, но кто это мог сделать? Здесь в деревне мужчин-то раз, два и обчелся. Хозяин наш? Но ведь он сам нам достал винтовки и патроны...

— Перед вашим выходом на задание хозяин не отлучался из дому?

— Перед выходом — нет, а вот после — этого я не знаю.

На этом наш разговор закончился, но зерна сомнения в душе были посеяны: кто же все-таки предатель? Кто из этих обитателей маленькой деревушки в десять-двенадцать домов, с которыми, казалось, мы жили очень дружно?

Выяснить это удалось лишь спустя много лет. И вот что нам стало известно.

Как только мы выехали к железной дороге, хозяин нашего дома торопливо запряг лошадь и, с опаской оглядываясь по сторонам, тихо выехал за околицу. Когда крайние дома деревни утонули в ночной темноте, он погнал лошадей рысью. Не останавливаясь, проехал деревню Погорелое и, лишь подъезжая к полицейскому посту, на въезде в местечко Лапичи, натянул вожжи. [131]

Постовым полицаям он предъявил аусвайс и, нахлестывая усталого коня, проехал прямо к зданию комендатуры.

Комендант стоя выслушал сообщение предателя о том, что группа партизан выехала к железной дороге в район станции Татарки, посмотрел на часы и коротко бросил:

— Когда именно?

— В десять вечера.

Комендант отошел от висевшей на стене карты района, сухо предложил доносчику выйти из кабинета и по телефону сообщил начальнику Осиповичской службы безопасности:

— Известный вам диверсант Высокий Федор с группой в одиннадцать человек сегодня в 22.00 на шести санных подводах и с шестью верховыми лошадьми выехал под Татарку. Группа поставила себе целью устроить крушение поезда и сжечь эшелон, забросав его бутылками с горючим. Сейчас, по моим предположениям, группа находится в районе деревни Игнатовки.

В течение целой минуты трубка молчала, затем последовало четкое распоряжение:

— Выслать в район Игнатовки взвод полиции, встать на след группы, обнаружить ее и уничтожить.

Начальник СД положил трубку и стал неторопливо обдумывать план операции. Для того чтобы разделаться с диверсантами, у него было достаточно сил и средств. Группа оторвалась от своих, углубилась на несколько десятков километров в зону, которую партизаны не в состоянии контролировать. И он принял решение. О том, какое именно, можно догадаться, приняв во внимание ход дальнейших событий.

Очевидно, от него последовал приказ гарнизонам станций Татарка и Ясень усилить охрану железной дороги, устроить засады на подступах к полотну; роте эсэсовцев выйти в район предполагаемого появления группы и в случае ее обнаружения ликвидировать диверсантов. На худой конец — прижать их к железной дороге Осиповичи — Могилев и, отрезав тем самым пути отхода, пустить по этой дороге бронепоезд.

Что ж, говоря откровенно, у начальника службы безопасности были все основания полагать — на этот раз с Высоким Федором будет покончено.

Если группа сможет оторваться от полицаев, ее встретят эсэсовцы. Сумеет уйти от преследования на [132] юг — попадет на засаду железнодорожной охраны, на север — наткнется на бронепоезд.

Однако все повернулось иначе...

Предатель между тем возвратился в Полядки. Жители деревни не заметили ни его отъезда, ни возвращения Люди спали спокойным сном. Они были уверены, что в их маленькой деревушке не может быть изменника.

Никто тогда не мог знать, как месяц тому назад этот человек с тремя винтовками и патронами, которые вез партизанам, попал в руки фашистов. Он не принял честной смерти и встал на путь измены. Его отпустили, оставив при нем оружие, которое он и передал в наш отряд.

Начальник лапичской полиции, получив приказание коменданта, поднял взвод на ноги. Полицаи, не зная еще, куда и зачем надо ехать в эту непроглядную темень, чертыхаясь, стали садиться в крытую брезентом большую грузовую машину.

Уже в пути им объяснили поставленную задачу: найти и уничтожить группу партизан-подрывников. От Орчи ехали медленно, с включенными фарами. Начальник полиции сел рядом с водителем и внимательно смотрел по сторонам, пытаясь найти то место, где партизаны перешли большак Осиповичи — Свислочь. Проехали мимо Игнатовки, по никаких следов по правую сторону не обнаружили.

Возле деревни Липень полицаи напали на след, пересели на санные подводы и осторожно, с остановками, опасаясь засады, поехали по следу. Перед рассветом, развернувшись в цепь, вошли в деревню Мотовило. Партизан здесь не было. След саней поворачивал на запад. Начальнику полиции не терпелось узнать, где сейчас партизаны. Он понял, что те вынуждены будут устроить дневку — не пойдут же они среди белого дня на железную дорогу.

Двух деревенских девчонок он с запиской «Где партизаны?» отправил в дом лесника, где, по его предположению, должны были остановиться «бандиты», и наказал, чтобы они немедленно вернулись с ответом. Расчет был такой: если на хуторе партизаны, девчонок они не отпустят, если нет, то те вернутся с ответом на интересующий его вопрос. Итак, через час все будет ясно.

Сидевшие в секрете в лесу Костя Сысой и Андрей Гришакович переглянулись. [133]

— Не иначе разведка, — произнес Костя.

— Какая там разведка, это же девчонки, — возразил Андрей.

— Ты посмотри, как они торопятся, оглядываются по сторонам. Это неспроста.

— И в самом деле, что за нужда в такую рань выходить на дорогу? Что будем делать?

— Задержать? Нет, не годится, — начал вслух рассуждать Костя, — мы в секрете. Пропустить тоже нельзя. Давай их пуганем!

— Как?

— Умеешь выть по-волчьи?

— Не пробовал, но если надо...

Услышав страшный вой, девчата повернули назад и побежали. С расширенными от страха глазами, запыхавшиеся, извалявшиеся в снегу, они своим видом и сбивчивым рассказом вызвали лишь смех у полицаев. Ну что с них взять, с этих соплюшек...

В деревне вскоре появились подводы с гитлеровцами. Командир эсэсовцев подозвал к себе начальника полиции и сообщил:

— Партизаны, вероятнее всего, находятся на хуторе лесника. Наша рота в 10.00 выходит из Ражнетова-1 и атакует хутор с юга. Вам надлежит не позже 9.30 устроить засаду на опушке леса севернее хутора.

Начальник полиции с трудом собрал своих, уставших от ночного похода, вояк. Настроение у них было не совсем боевое. Одно дело отсиживаться в укрепленном гарнизоне, и совсем другое — вести бой с хорошо вооруженными, решительными и находчивыми десантниками.

Но приказ есть приказ. И полицаи потянулись лесом на северо-запад. Они бы и добрались до места в назначенное время, да на пути оказалось непредвиденное препятствие — партизанская засада.

С эсэсовцами полицаи все же встретились, получили от них взбучку за то, что не выполнили поставленную задачу, и, прочесывая лес, вместе с немцами вышли к бронепоезду, но партизаны словно сквозь землю провалились.

Отряд «Москва»

Вот и зима, вернее, первый зимний месяц. Погода стоит неустойчивая. После морозов в начале декабря, [134] сейчас, в конце, оттепель; моросит дождь, гололедица. Наш отряд по-прежнему стоит в Полядках. Бываем и в Лозовом, и в Маковье. Узнаем у партизан сводки с фронтов. Питание к рации на исходе, поэтому сводки не слушаем, ждем груз, а его все нет и нет. Не получали помощи с Большой земли в последние два месяца и партизаны. Видимо, обстановка на фронтах не позволяет выделить для нас самолеты. Взрывчатки больше нет. Теперь занимаемся только разведкой. Морозов занялся восстановлением связи с Осиповичами. Кроме того, ведем разведку на Марьину Горку. Выручают нас лошади. Если бы их не было, не удалось бы нам каждую неделю сообщать Хозяину свежие данные.

В условиях зимы немцы и их пособники начали действовать против партизан более активно.

Реки и болота замерзли. Непроходимые до сих пор места стали доступными для врага. Оголенные леса — плохая защита для нас. То и дело происходят стычки с противником. Партизаны в начале декабря столкнулись с гитлеровцами в Бозке, Казимировичах. Нашему отряду пришлось защищать от немцев и полицаев деревню Погорелое. Это совсем недалеко от Полядок.

Днем 11 декабря партизаны вели бой где-то в районе Игнатовки. Оттуда доносились характерные звуки немецких крупнокалиберных пулеметов. Мы находились в полной боевой готовности и в случае надобности могли в любую минуту прийти на помощь партизанам.

Из партизанского отряда Королева к нам на смену для охраны деревни Погорелое прибыл взвод бойцов, а мы остались охранять Полядки. Обстановка, как я уже сказал, в нашем районе осложнилась, но зато в эти дни мы получили радостные известия. Под Сталинградом фашистов бьют. С 19 ноября по 11 декабря уничтожено 95 тысяч солдат и офицеров, взято в плен 72 тысячи — цифры внушительные. Видимо, 220-тысячная группа армий генерала Паулюса накануне полного уничтожения. Может быть, оттуда, от далекой Волги, начнется поворот войны в нашу пользу.

Были хорошие новости и местного значения. 25 декабря неожиданно вернулся Пантелей Максимук. Уходил он с небольшой группой: Георгий Шихалеев, Александр Бычков, Константин Сысой, Петр Токарев. Теперь у него бойцов втрое больше.

Пантелей обрисовал обстановку в Осиповичском районе. Каких-либо постоянно действующих отрядов [135] или групп в районе нет, бывают лишь наездами, немцы и полицаи не делают вылазок из своих гарнизонов. Группе Максимука удалось создать базу под Старыми Тарасовичами.

Нас стало около сорока человек. Командиром отряда оставался Шарый, меня назначили комиссаром, Максимука — начальником штаба. Наш отряд стал называться «Москва».

На следующий день к нам неожиданно приехал командир партизанской бригады Алексей Кондиевич Флегонтов.

Мы все с большим уважением относились к этому опытному командиру и организатору. Флегонтов был кадровым военным. Его кавалерийский отряд в составе ста пятидесяти бойцов был направлен в тыл врага по решению Центрального штаба партизанского движения. Без боя через витебские «ворота» отряд прошел на оккупированную территорию Белоруссии и в августе — ноябре 1942 года совершил рейд, который закончился в Червенском районе Минской области. Здесь на базе партизанских отрядов «Боевой», 752-го, имени И. В. Сталина, «Пламя», «Красное знамя» была создана партизанская бригада «За Родину». Командиром этой бригады и стал Алексей Кондиевич Флегонтов.

Флегонтов предложил и нашему отряду войти в состав бригады. Но мы, подумав и взвесив все «за» и «против», решили все-таки сохранить самостоятельность.

— Как насчет груза, майор? — обратился я к Шарому. — Нужна взрывчатка, боеприпасы, питание к рации и зимнее обмундирование. В пиджачках и казакинах уже холодновато стало.

— Обещают прислать, но срок не устанавливают. Вроде и погода благоприятствует полетам. Да, я не успел тебе сказать самое главное. Хозяин требует от нас свернуть диверсионную деятельность и считать основной своей задачей разведку.

— Почему, разве он не понимает, что именно диверсиями можно нанести противнику наибольший урон с наименьшими потерями с нашей стороны?

— Все это так. Однако, как ты и сам видишь на примере соседних бригад, партизаны имеют сейчас прямую связь со штабом партизанского движения, получают взрывчатку, оружие, боеприпасы. Хорошо освоили диверсии на железной дороге. У них больше сил и возможностей, чем у нас. Ты, наверное, уже слышал, [136] как недавно бригада Тихомирова вышла к железной дороге, устроила крушение и затем артиллерийским и пулеметным огнем уничтожила эшелон противника.

— Слышал. Но у партизан ведь — а в большинстве своем это местные жители — много знакомых в гарнизоне, они разведкой могут заниматься лучше нас.

— Могут и занимаются. Но у них одни источники, у нас должны быть другие. Чем больше источников, тем легче командованию убедиться в достоверности данных. Кроме того, в работе разведчиков- далеко не всегда все идет гладко.

— Ладно! Убедил, майор. Какие объекты разведки?

— По-прежнему Осиповичи и Марьина Горка.

— Но отсюда очень далеко до Осиповичей — наши связные по ту сторону железной дороги.

— Согласен. Нам придется вернуться в свой район. Правда, в треугольнике Слуцк — Осиповичи — Бобруйск нет партизан, а нам придется там жить и работать. Что ж, будем себя вести тихо, мирно, и, глядишь, нас не станут беспокоить.

— Шутишь?

Шарый лишь рассмеялся в ответ.

В последних числах декабря мы получили радиограмму: «Разрешаю передислоцироваться под Осиповичи. Хозяин».

Эту радиограмму опытный радист Зализняк принял с большим трудом.

О полученном приказе знали только Шарый, я и Максимук. К выезду стали готовиться, как на очередную крупную операцию, которая требовала всех наличных сил. Для этого надо было привести в полный порядок санные упряжки, седла. Предстояло за каких-нибудь 8—10 часов совершить бросок в шестьдесят, а возможно, и в восемьдесят километров.

Из соображений безопасности день отъезда и маршрут был также известен только троим. Но чутье никого не обмануло, ни наших бойцов, ни местных жителей, с которыми мы просто сроднились. Все чувствовали, что мы уезжаем навсегда и сюда больше не вернемся.

Пришли проводить нас и лозовские, и полядские девушки. Оказалось, что хлопцев наших уважали и любили, и было кому повздыхать и даже поплакать на проводах. Очень много этому способствовал Федя Морозов, красноречивый агитатор, лихой кавалерист в [137] папахе набекрень, при сабле и шпорах. Он легко сходился с людьми, умел быстро располагать их к себе. Частенько, хоть, понятно, и с некоторыми преувеличениями Федя на деревенских вечеринках повествовал о геройских подвигах наших бойцов. Молодежь его слушала затаив дыхание и верила каждому слову.

Вместе с провожающими мы пообедали. С наступлением сумерек вышли на улицу. Пора трогаться в путь. Запряженные и оседланные лошади зябко вздрагивают, фыркают и поводят ушами.

— По коням! — раздается зычная команда Шарого.

— За мной, ребята! — командую своим конным разведчикам и скачу не оглядываясь. Рядом со мной Чеклуев на своей серой кобыле, следом Стенин, Смирнов, Максимук.

— Куда путь держим? — спрашивает Чеклуев.

— На юг, в старый район, Саша.

— Чего так?

— Получен приказ.

До железной дороги ехали очень быстро — никто из вражеских агентов не успел бы донести своим хозяевам о нашем перемещении. Сытые, застоявшиеся кони легко одолели тридцать пять километров за каких-нибудь три часа. Вот и железнодорожный переезд. Возле него будка. Смирнов и Стенин доложили, что в ней никого нет. Значит, можно переезжать. Только успели проскочить несколько подвод, как со стороны Осиповичей подошел поезд. Вагоны мелькали один за другим, но немцы, видимо, не успели как следует рассмотреть, что за подводы стоят у переезда.

Вечером 29 декабря мы приехали в Старые Тарасовичи. Пантелей пригласил нас в хату, в которой он, очевидно, бывал и раньше. Кроме пожилой женщины, которая, поздоровавшись с нами, сразу же ушла за занавеску у печки, в избе оказалась еще одна — молодая. Она сухо кивнула нам и стала молча собирать на стол. На вид ей было не более 23—25 лет. Чернобровая, черноглазая, с упрямо поджатыми тонкими губами, она, казалось, была не рада гостям. Пантелей же хоть и старался показать себя в этом доме хозяином, но это у него плохо получалось. Мы распрощались и ушли. Договориться о постое я послал Бычкова с Щихалеевым.

Время около десяти часов. Спать бы сейчас, да не [138] спится, что-то тревожит, а что, и сам не пойму. Решил зайти к Шарому. Там были Зализняк, Нина Морозова и Вася Смирнов.

Они уже поужинали, но, похоже, тоже не торопятся укладываться спать.

— Спел бы что-нибудь, Василий, — прошу Зализняка.

Вижу, попал под настроение. Василий подумал немного и затянул: «Стоит гора высокая, а пид горою гай...» Остальные подхватили: «Зеленый гай, густененький, тай вправди зимний рай...»

Ушел я к себе растроганный, полный благодарности за то неизъяснимое удовольствие, которое доставил мне Василий Зализняк своими песнями. Вышел на крыльцо — под ногами скрипит снег, на небе высыпали звезды. Тихо. Только кое-где изредка всхрапывают кони. Парами ходят часовые. Начальником караула сегодня назначен Шихалеев. Ему приказано с рассветом выслать по дорогам конные дозоры, передать всем: лошадей запрячь, оседлать, быть в полной боевой готовности.

Ночь прошла спокойно. Только изредка со стороны Варшавского шоссе доносились одинокие выстрелы и короткие пулеметные очереди — видно, постреливали в гарнизонах, так, на всякий случай...

Утром мы с Максимуком и Шарым съездили на новую базу. Максимук показал нам погреб с картошкой и овощами и несколько землянок. В нетопленых землянках со стен и потолка свисал гирляндами иней. Надо протопить землянки как следует, тогда можно перебираться и на жительство. Сказано — сделано. В течение дня наши «зимние квартиры» оттаяли, стены и потолки подсохли, и мы, переночевав еще одну ночь в деревне, справили новоселье.

Как теперь быть с самым главным, как наладить связь с Хозяином и получить груз? Мы прекрасно знали, что на юге, в Белорусском Полесье, находится Минский подпольный обком партии, и крепко надеялись, что его секретарь В. И. Козлов поможет нам установить связь.

С одним из уполномоченных подпольного обкома мы с Семеном Мироновичем познакомились еще летом прошлого года в Альбинске. Принял он нас тогда очень хорошо. Внимательно выслушал отчет о боевых делах, подробно расспросил о наших нуждах. Поинтересовался, [139] есть ли у нас родные, где они живут, и обрадовал тем, что можно писать письма домой и получать ответ по адресу: БССР, база Козлова. Поэтому принимаем решение направить в Полесье радиста Зализняка с надежной охраной, а самим возобновить прерванные связи с разведчиками в Осиповичах и наладить новые.

На следующий день вечером группа в шесть человек на двух подводах выехала в далекий путь. Василий Зализняк был бодр и весел, его общими усилиями одели в самое теплое — нашли шапку-ушанку, полушубок и даже валенки. В охране поехали Василий Смирнов, Саша Стенин, Нина Морозова, Валя Смирнова и Виктор Калядчик. Виктор пришел в отряд с группой Максимука. Он еще в сорок первом году и в начале сорок второго исколесил район за Варшавским шоссе и прекрасно знал там все дороги и тропинки.

Ребята благополучно проехали мимо немецких гарнизонов, без помех пересекли Варшавское шоссе и остановились на ночлег в деревне Макаровке. О том, что произошло дальше, рассказали на другой день Саша Стенин и Вася Смирнов.

Рано утром, только еще начинало светать, окна хаты, где ночевали ребята, осветились вспышкой ракеты, со двора донесся звон металла, проскрипела калитка. Осторожно открыв дверь, Смирнов вышел в сенцы. Сквозь дверную щель пристально пригляделся и увидел под навесом вооруженных людей в белых халатах. Он тихонько вернулся в хату, разбудил всех и рассказал о том, что видел. Зализняк надел полушубок, взял в руки пистолет и вышел на крыльцо. Он был уверен, что имеет дело с партизанами и поэтому на вопрос: «Кто такие?» спокойно ответил:

— Партизаны из отряда Шарого.

И тут же раздался выстрел. На какое-то мгновение наступила тишина, затем с улицы донеслась повелительная команда: «А ну, выходи, мать вашу так!»

— Мы поняли, — рассказывал Смирнов, — что Зализняк убит. Выскочим из хаты — тоже попадем под огонь. Пустили в ход гранаты. Я бросил первую в окно, потом еще одну из сеней, и мы выбежали из избы. В один миг перепрыгнули через забор и огородами ушли в лес.

Гибель радиста была для нас тяжелой утратой. До сих пор мы не имели только питания к рации. Теперь у нас не стало и радиста. Связь с Хозяином оборвалась. [140]

Сколько усилий потребуется, чтобы ее восстановить! Попытаться связаться с одной из наших групп, имеющих рацию? Но известные нам группы действуют в Кричевском районе, очень далеко отсюда. Может быть, мы найдем наших в Полесье?

Невесело мы встретили новый, 1943 год.

Что случилось, то случилось, а работать продолжать надо. Снова небольшие группы стали выезжать на связь под Осиповичи, на поиски оружия, боеприпасов и за продовольствием. Гитлеровцев это вводило в заблуждение. Они думали, что в районе Тарасовичей действует крупное партизанское соединение. Нам передали, что гарнизон Глуши очень обеспокоен нашим появлением, в Осиповичах этим также были крайне встревожены. Однако пока никаких вылазок против нас противник не предпринимал.

Ребята где-то нашли станковый пулемет без станины, весь ржавый. Пришлось вспомнить, что я когда-то закончил школу станковых пулеметчиков. «Максим» заработал. В деревенской кузнице мы изготовили к нему нечто вроде станины, потом установили его на возок, а вскоре испробовали пулемет и в деле.

В нашей зоне время от времени стали появляться партизаны из-за «Варшавки» и с севера, из района Гродзянки — Маковье. У них пока все было спокойно.

В первых числах января неугомонный Самуйлик заявил Шарому:

— Пойду на подрыв.

— А взрывчатка?

— На той стороне «железки». У меня припрятано там десять килограммов тола.

— Где думаешь устроить крушение?

— Попробую на том месте, где переезжали.

— Когда вернетесь?

— Дня через два-три.

С наступлением вечерних сумерек Степан Самуйлик, Виктор Соколов, Иван Репин, Михаил Золотов на двух санных подводах выехали из села на север.

Прошло и два, и три, и четыре дня, но группа не вернулась. Что с ней? Особенно мы забеспокоились, когда узнали, что седьмого января в Осиповичах выгрузились два эшелона регулярных войск. Эти войска с частями СС и фельджандармерии направились на Свислочь. [141]

В Полесье

Утром 8 января Шарый пригласил к себе меня и Максимука.

— Есть предложение всем отрядам двигаться в Полесье. Там подпольный обком партии, там наши старые друзья Шашура, Кудашев. Возможно, встретим какую-нибудь из наших групп. Наладим связь, получим радиста и вернемся сюда. Как вы думаете?

Возражений не было. Правда, Максимук попросил оставить с ним небольшую группу, чтобы отряд был постоянно в курсе событий в этом районе. Шарый согласился, но с условием продолжать вести разведку на Осиповичи и время от времени присылать связных с наиболее важными разведданными. Кроме того, мы не теряли надежды, что вскоре вернется группа Самуйлика и Максимук информирует его о нашем решении двигаться в Полесье.

Итак, Пантелей Максимук с небольшой группой бойцов, главным образом из местных, остался в Осиповичском районе, а мы с основным составом отряда отправились на юг.

Как обычно, впереди двигалась конная разведка, за ней — санные упряжки. Снега было мало, отдохнувшие лошади шли резво. Проехали деревни Глуша, Двор Глуши у Варшавского шоссе, затем Римовцы, Макаровку, где погиб Зализняк, и остановились в Залесье. Здесь отдохнули, накормили лошадей и к обеду уже были в Крюковщине — партизанской зоне Полесья. У партизан узнали, что Шашура в Зеленковичах. Оставив отряд в Крюковщине, Шарый, Чеклуев и я выехали к нему. Встреча была очень радостной, но помочь он нам, к сожалению, ничем не мог: рации у него не было. Зато здесь мы встретили Костю Островского, командира группы из нашей части. Группа его действовала южнее. Рация у него была, однако питания к ней тоже не оказалось.

И лишь через несколько дней в Сосновке, с помощью Минского подпольного обкома радисту Островского Ивану Атякину удалось передать нашу радиограмму. В ней содержались наиболее свежие разведданные, сообщение о гибели Зализняка, просьба выслать груз и радиста, называлось место нашей дислокации. Тут же получили ответ: «Беспокоились за вашу судьбу. Радиста вышлем, ведите разведку на Осиповичи и Бобруйск: [142] нумерация частей, численность, воинские перевозки, вооружение. Пользуйтесь рацией Островского. Хозяин».

Наконец-то после длительного перерыва связь была восстановлена. Событие значительное. Опять мы при деле. Будем заниматься разведкой, спрессовывать полученные данные в короткие сообщения и, пользуясь партизанской рацией, передавать их Хозяину.

В свое время мы имели возможность послушать сводки с фронтов Великой Отечественной войны, теперь такой возможности нет. Узнаем последние новости в партизанских отрядах. Наши войска прорвали фронт южнее Воронежа. Освобождено 600 населенных пунктов. Окруженные под Сталинградом немецкие войска методически уничтожаются. Из 220 тысяч осталось 80. Скоро им крышка. Это здорово!

А наше положение между тем становилось все труднее. Продовольствие подошло к концу, не говоря уже о фураже. Лошадей отдавали крестьянам, обменивали их на волов. Питались в основном картошкой. Ни лука, ни чеснока добыть было невозможно, трудно стало с солью, поэтому у людей началась цинга — кровоточили десны, качались зубы. Между тем зима вступила в свои права, грянули сильные морозы, подули колючие ветры. А тут еще и сыпной тиф. Появились больные и среди местных жителей, и среди партизан. Нас пока, как говорится, бог миловал, но уберечься вряд ли удастся — живем в деревнях скученно и от вшей избавиться нет никакой возможности, хоть и бываем в бане, прожариваем там белье. Зато с фронтов поступают приятные вести. Наши войска в районе Ленинграда продвинулись на 14 километров в глубь немецкой обороны, заняли города Шлиссельбург, Сенявино. Хорошо!

20 января из Крюковщины мы переехали в Вятер. Деревушка небольшая, на краю партизанской зоны. Немецких гарнизонов поблизости нет. Не болеют пока здесь и тифом. Положение деревни удобно еще и тем, что отсюда недалеко до Бобруйска, нетрудно на лошадях добраться и до партизанских отрядов.

Группа Островского сейчас находится в деревне Дуброво, с ней мы поддерживаем постоянную связь. Шарый с небольшой группой бойцов под Бобруйском. А мне приходится заниматься самыми разными делами: обеспечением отряда продовольствием, фуражом, следить за порядком и дисциплиной. Пока все идет нормально, но люди очень скучают от безделья. [143]

Приехал Шарый и привез крайне неприятное известие: в Глусск, то есть в наш район, ждут прибытия карателей. На севере еще в начале января 1943 года против партизанских бригад Королева и Флегонтова немецко-фашистское командование бросило 22 тысячи отборных войск, танки, самолеты, артиллерию. Партизаны с тяжелыми боями вынуждены были отойти за Березину.

На днях семь немецких самолетов бомбили партизанские деревни Зеленковичи и Зубаревичи. Похоже, гитлеровцы готовятся к решительным действиям. А может быть, наоборот, силенок маловато у них для карательных экспедиций, вот и пустили самолеты? Во всяком случае, бомбардировка двух деревень насторожила партизан. Они были готовы встретить противника. Прошел также слух, что бомбили и Крюковщину, но вернувшийся из Осиповичского района Максимук опроверг это.

С театра военных действий продолжают поступать хорошие сводки. Окруженные под Сталинградом немецко-фашистские войска на грани полного уничтожения. Войска Северо-Кавказского и Воронежского фронтов с боями продвигаются вперед.

Приняли решение сделать вылазку — с продуктами стало совсем плохо, да и люди засиделись. Съездить решили в деревню Оземля, что за железной дорогой Бобруйск — Рабкор, в зоне, контролируемой немцами. Еще раз почистили, смазали оружие и в морозный полдень выехали санным обозом. На первой подводе я с Сашей Бычковым, вслед за нами, попарно, Саша Стенин и Николай Кадетов, Коля Кашпоров и Лева Никольский, Костя Арлетинов и Коля Суралев.

Мы были уже на середине села, когда навстречу нам на рысях с противоположного конца деревни выехал санный обоз. Бычков первым заметил, что там сидят люди в зеленых шинелях. Расстояние между нами около полукилометра. Немецкий обоз встал, гитлеровцы соскочили с подвод и побежали в укрытие. Из-за дома заговорили сразу два пулемета. «Опередили, черт побери, — успел подумать я, — теперь ничего не останется, как разворачиваться да уходить поживее».

— Саша, дай огонька!

Пулемет Бычкова коротко простучал и почему-то тут же умолк. Отстреливаясь из автоматов и винтовок, мы погнали подводы к ближайшему дому. Оставалось [144] всего лишь несколько метров до укрытия, и тут немецкий пулемет ударил по лошади. Конь упал. Бросив повозку, мы с Бычковым успели уйти за дом, а по саням прошла еще одна очередь.

— Все живы?

— Живы!

— Ну и слава богу! Саша, а что это у тебя пулемет не стреляет?

Бычков снял диск, подергал затвор — бесполезно.

— Лева, дай шомпол, — попросил Бычков.

Шомполом он выбил гильзу из патронника, поставил диск, дал по немцам очередь, и пулемет снова умолк. Гильза застряла в патроннике. Все ясно: патронник раздут, и затвор не выбрасывает гильзы.

Потеряв цель, немцы прекратили стрельбу. Перестали стрелять и мы — жалко патронов.

— Зачем вы сюда приехали, хлопцы? — ни к кому в особенности не обращаясь, спросил я.

— За солью, вестимо, — угрюмо ответил Арлетинов.

— Ну тогда вот что. Бычков и ты, Костя, обойдите дома в нашем тылу и наберите соли. Только смотрите, чтобы аккуратно, на добровольных началах! У крайнего дома обождите нас, а мы тут придержим немцев. Никольский, Кашпоров! Вы у нас самые меткие стрелки. Выбирайте позиции поудобнее и берите на мушку неосторожных фрицев; спусковые крючки особо нажимать не торопитесь, нам спешить некуда. А мы тут посидим в тенечке, перекурим...

В Вятер вернулись уже в потемках. Разобрали пулемет, и точно, патронник сильно изношен, да и ствол ни к черту не годен. На этот раз все обошлось. А если бы этот пулемет был главным оружием в стычке с противником?

На другой день, 3 февраля, в Залесье от партизан мы узнали, что со сталинградской группировкой немцев покончено. Генерал-фельдмаршал Паулюс сдался в плен. Наши войска освободили города Майкоп и Белорецк.

А мы вот уже два месяца занимаемся только разведкой. С питанием к рации по-прежнему тяжело, многие данные, добытые с большим трудом, устаревают, становятся никому не нужными. Забот между тем не убавляется. Людей надо кормить, обувать, одевать независимо от того, много или мало работы. А это трудно. Рацион питания очень скудный. [145]

В довершение ко всему заболел тифом радист Атякин. Связь с Большой землей оборвалась окончательно.

В десятых числах февраля мы перебрались еще южнее — в деревню Дуброво, где стояла группа Островского. Вместе все-таки лучше. В Дуброво по всем признакам колхозники до войны жили неплохо. Во многих домах буфеты, никелированные кровати с пружинными матрацами, везде чистота, уют. Деревня в партизанской зоне, немцы здесь не появлялись ни разу.

Атякин преодолел кризис, теперь есть надежда, что он поправится и скоро мы снова сможем связаться с нашим командованием.

* * *

Уже во второй декаде февраля в Белорусском Полесье началась весна. Наступили теплые, солнечные дни, на дорогах появились протаины, зазвенела капель. Стали подумывать об очередной диверсии на железной дороге.

12 февраля я поехал в Рудобелку к Шашуре, в то время уже командиру бригады. У него выпросил несколько электродетонаторов, батареек и шашек прессованного тола. Это было очень важное приобретение. Теперь бы раздобыть взрывчатку, и можно идти на подрыв.

Взрывчатку в большом количестве нельзя ни попросить, ни одолжить — ее надо найти. После долгих и упорных поисков нам удалось решить и эту проблему.

Как-то в конце февраля я, Чупринский, Суралев и Бычков поехали к деревне Буда. В лесу нашли несколько лук от седел. Бычкова с Суралевым я с этим грузом отправил обратно в Дуброво, а сам с Титом Чупринским поехал дальше, под Затишье. По рассказам жителей, здесь, в лесу, до войны были склады артиллерийских снарядов. При отступлении их взорвали, но наверняка что-то осталось.

Взрывной волной снаряды разбросало на несколько сот метров, и нам с Титом пришлось довольно долго ходить по мелколесью, прежде чем мы наткнулись на несколько бурых от ржавчины «сигар». Первым снаряды увидел Чупринский. Он поднял один из них и в обнимку со снарядом начал кружиться, затем бережно, как ребенка, положил его на соломенную подстилку саней. Снаряды, впрочем, оказались без взрывателей и поэтому были вполне безопасны. [146]

— Ну, комиссар, кто нашел первым?

— Ты, Тит, ты!

— Правильно, значит, я им и хозяин. Вот приедем, выплавлю тол и пойду на «железку».

— Что, один пойдешь или возьмешь кого?

— Возьму, пожалуй, Николая Кадетова, Колю Кашпорова.

— Согласен, но людей маловато. Возьми еще Гуськова, Корзилова, кстати, приглядишься к ним, посмотришь, чего стоят в деле.

Гуськова и Корзилова мы взяли в отряд уже будучи в Дуброве. Это были ребята из нашей части, из группы Вайнблата, погибшего вскоре после приземления в стычке с немцами в июне 1942 года.

Гуськов был тихим, немногословным пареньком; впоследствии он стал отличным пулеметчиком. Корзилов выделялся среди бойцов своей пышной, кудрявой шевелюрой, был по натуре очень мягким и добрым человеком и имел, пожалуй, лишь одну слабость: любил, чтобы его время от времени похваливали. Оба они были прекрасными товарищами.

Что касается Чупринского, то он прилетел в Белоруссию с группой Сонина. После его гибели попал к Островскому, с его согласия перешел к нам. Высокий, широкоплечий, с решительным и в то же время очень эмоциональным характером, Чупринский, словно магнит, притягивал к себе людей. Тита я знал еще по Москве, там он работал шофером и вывозил нашу группу на Центральный аэродром, перед нашим вылетом в Белоруссию. Деятельная натура Чупринского не могла смириться с простой шоферской работой, и он попросил направить его в тыл врага.

Когда мы прибыли в лагерь, подводу сразу же обступили бойцы. Не нужно было никаких приказов. Всем отрядом стали дружно выплавлять тол из снарядов. Работа спорилась, и уже к вечеру следующего дня были готовы несколько глянцеватых светло-серых брикетов плавленого тола весом по 5—б килограммов каждый.

В субботу 20 марта группа Чупринского уехала к железной дороге. Я и Стенин проводили ребят до переправы через реку Птичь у Копаткевичей. К железной дороге они должны были выйти в районе Мышенки.

Через три дня группа Чупринского вернулась с задания. Крушение устроить не удалось — помешала сильная [147] охрана. Тит был очень недоволен собой, тяжело переживал неудачу. Человеком он был храбрым, но нетерпеливым и горячим.

Вскоре за снарядами отправилась группа в составе Саши Бычкова, Коли Кадетова, Виктора Калядчика. Ребята привезли почти полсотни снарядов разного калибра, и вновь разгорелся жаркий огонь под баком с водой, опять деревянные формы стали наполняться плавленым толом...

А забот все больше и больше В отряде тиф. Атякин пошел на поправку, но заболел Саша Чеклуев, мечется в бреду. За ним ухаживают Саша Стенин, Валя Смирнова и Шура Захарова — она из группы Островского, — сидят по очереди около него, поправляют одеяло, прикладывают ко лбу прохладную тряпку, постоянно рискуя заболеть сами. К счастью, Чеклуев стал поправляться, и надобность в добровольных сиделках отпала.

Наша хозяйка Ольга Васильевна Скора раздобыла где-то клюквы и сахарина: Сашке сейчас есть не хочется, только пить. Почти у всех ребят цинга. Привезли врача. Но что он может сделать? Прижигает десны какой-то кислотой, но это мало помогает. Свежих бы овощей сейчас, но зелени пока нет. Когда удается какими-то судьбами раздобыть лука, выдаем его самым тяжелым.

Но март на исходе, скоро сойдет снег, зазеленеет трава, а там, глядишь, и свежий щавель появится, салат, лук, и здоровье бойцов пойдет на поправку. Радист Атякин после тяжелой болезни встал на ноги. Связь с Центром, хотя и нерегулярная, но была. От Шарого из-под Бобруйска поступали свежие разведданные. Важнейшие из них передавали Хозяину. Островскому в период с 26 марта по 5 апреля обещали прислать груз. Вот радость была бы!

Груз грузом, разведка разведкой, но теперь у нас имелся запас взрывчатки, и мы решили идти на железную дорогу. Вызвались на это дело почти все, пришлось отбирать наиболее опытных.

30 марта я сформировал группу подрывников. В нее вошли Чупринский, Смирнов, Стенин, Суралев, Никольский, Арлетинов. Состав группы был не случайным. К тому времени мы очень подружились с Титом Чупринским. Он был хорошим товарищем, простым, искренним, готовым всегда поддержать тебя в трудную [148] минуту Крепко дружили между собой и два Николая — высокий Кадетов и маленький Кашпоров. Лева Никольский и Костя Арлетинов не могли жить друг без друга — куда один, туда и другой.

Позавтракали и, не задерживаясь, выехали в Копаткевичи. Там оставили подводы, на лодках переправились через реку Птичь, а за рекой, в деревне Слободка-1, взяли новые подводы. Не доезжая до железной дороги 6—7 километров, отпустили возчиков и пошли дальше пешком.

До Слободки с нами ехала и группа Максимука. Там она отделилась с тем расчетом, чтобы выйти к железной дороге западнее нас. Мы же решили идти к деревне Мышенке, где Чупринский уже сделал одну неудачную попытку.

В конце марта в Москве еще лежит снег, бывает, прихватывает довольно крепкий морозец, а здесь, в Белоруссии, снег сошел даже в лесу. По влажному мху через дремучий сосновый бор идти одно удовольствие К утру следующего дня вышли к завалу. Дальше, до самого полотна, полоса шириной метров сто, полностью очищенная от леса и кустарника. Движение налажено, хотя поезда проходят и не часто. Впереди паровоза немцы прицепляют две-три платформы с балластом, охрана эшелона в заднем вагоне. Пути сильно охраняются. Несколько гитлеровцев двигаются гуськом вдоль полотна на расстоянии 10—15 метров друг от друга. Сначала в одну сторону, затем — через тридцать минут — в другую, и так беспрерывно.

Решили на этот раз действовать неоднократно проверенным способом: подсунуть заряд в самую последнюю минуту перед подходом поезда. Стало быть, надо найти надежное укрытие у самого полотна железной дороги. Довольно быстро обнаружили подходящих размеров воронкообразную яму, но она вся до краев была наполнена водой, долго в ней не усидишь. Надо искать что-то другое.

Упорные наши поиски увенчались успехом. К железной дороге тянулась неглубокая лощина, по которой все еще текла вешняя вода. Вода уходила в трубу под железнодорожным полотном. Созрел довольно рискованный план, но осуществить его в эту ночь мы уже не успели — начало светать. Холодный влажный ветер, который шумел в лесу всю ночь, теперь поутих, но зато начался мелкий надоедливый дождичек. Вернувшись [149] в лес, мы выбрали место повыше, натянули в виде навеса плащ-палатки, стряхнули от дождевых капель и постелили на землю еловый лапник. Саша Стенин развел костер, остальные натаскали целую гору хвороста и валежника, чтобы хватило на весь день. Подсушили одежду, портянки и легли спать. Часовые, сменяя друг друга, поддерживали огонь. Во второй половине дня вскипятили в котелках коричневатой вешней воды, впитавшей в себя запах прелых березовых листьев и хвойных иголок. Попили этот чай с сухарями и отправились к железной дороге. Снова подошли к завалам и еще раз обсудили план намеченной операции. Решили, что подорвем эшелон, идущий на запад. Поставим детонатор замедленного действия и десятикилограммовый фугас на полотне железной дороги возле трубы, где мы будем ждать подхода поезда. Стенин, Никольский, Арлетинов охраняют минеров. Охране вступать в бой с обходчиками только в том случае, если те обнаружат минирующих. Минировать со мной пойдут Чупринский, Суралев и Смирнов. А пока надо подготовить нишу под заряд, убрать лишний балласт с полотна. Может случиться, что кому-то из обходчиков захочется заглянуть в трубу, тогда придется еще и отбиваться...

Когда начало темнеть, Суралев и Чупринский взяли бруски плавленого тола, Смирнов — две шашки прессованного, батарейку и электродетонатор. Через три-четыре минуты ложбинкой незаметно подошли к трубе. Она была небольшого диаметра, в ней можно было только сидеть, да и то лишь согнувшись, а под ногами текла вода.

Суралев и Смирнов стали наблюдать за охраной, а мы с Чупринским присели на бруски тола. Вскоре послышались шаги приближающихся обходчиков. Момент решающий, если они заметили что-то подозрительное, то спустятся, проверят. Мы замерли с автоматами в руках. К счастью, все обошлось. Кованые сапоги гитлеровцев гулко простучали у нас над головой, и шаги стали удаляться. Смирнов и Суралев снова вылезли из трубы. Наконец послышался перестук колес. Поезд! Вдвоем с Чупринским быстро выгребли балласт из-под шпал в нескольких метрах от трубы. Смирнов и Суралев подтащили фугасы, и мы их поставили на место. Балласт убрали в трубу, провод электродетонатора надежно обвил рельс...

Поезд совсем близко. Мысль работает лихорадочно: [150] что делать? Сейчас выскочить из трубы, побежать — заметит машинист, притормозит, крушения не будет. Остаться в трубе в момент взрыва — смертельно опасно. Не успел я прийти к какому-нибудь решению, как раздался оглушительный взрыв. Я выскочил из трубы и что есть силы побежал лощинкой к завалам, за мной — остальные. Паровоз, словно споткнувшись, упал на противоположную сторону полотна. Вагоны полезли друг на друга, начали валиться вправо и влево. Вспыхнула разбившаяся цистерна с горючим.

Отдышавшись, направились к месту сбора. В ушах все еще стоял звон. Более рискованной операции, чем эта, я не помню...

Всю ночь просидели у костра. Возбуждение не улеглось, спать никому не хотелось. На рассвете глухим сосновым бором двинулись в обратный путь.

Туман постепенно рассеялся, наступило солнечное утро 1 апреля. На привале Лева Никольский выбрал огромную сосну, срезал финкой верхний неровный слой коры и начал что-то вырезать. Когда он закончил, мы подошли, прочитали: «В 20.00. 31 марта 43 года группа Федора под Мышенкой пустила под откос воинский эшелон фашистов. Смерть немецким оккупантам!»

Голодные и усталые, утром 3 апреля мы вернулись в Дуброво.

В тот же день попросились на железную дорогу Бычков и Морозов. С ними отправились Виктор Калядчик и еще несколько ребят. Их постигла неудача. Электродетонатор сработал, взорвались и шашки тола, но плавленый тол не сдетонировал.

Удрученный неудачей, вернулся и Максимук. Фугас с противопехотной миной обнаружили обходчики и стали снимать. Максимук с ребятами открыли огонь по охране, убили несколько фашистов, но заряд спасти не удалось.

Пантелей сообщил, что под Калиновичами выгрузились каратели и заняли несколько прилегающих деревень. Есть опасение, что двинутся в наш район. Я принял решение направить туда разведку. Вызвались на это дело Кадетов, Кашпоров и Гуськов. Рано утром верхом они выехали в деревню Бояново. Позже Гуськов рассказал нам, что там произошло.

В деревне все было спокойно. Женщины с деревянными бадейками на коромыслах сновали от жилья к колодцу. В домах топились печи. По улице бродила [151] отощавшая за зиму скотина, пощипывая только что пробившуюся траву. Разведчики постучали в ближайшую к лесу хату. Вышла хозяйка. На вопрос: «Нет ли в деревне немцев или полицаев?» — ответила, что нет, и пригласила зайти в избу. Потом несколько раз выходила во двор, с беспокойством осматривалась по сторонам, но ничего подозрительного не заметила.

А между тем отряд карателей огородами подобрался к надворным постройкам ее дома.

Когда бойцы стали выходить из хаты, Коля Кадетов сразу же заметил фашистов и, вскинув ручной пулемет, стал стрелять в упор. Вслед за ним открыли огонь Гуськов и Кашпоров. Ребята защищались отчаянно, но силы были слишком неравны. Ранили Колю Кашпорова. Кадетов успел крикнуть ему, чтобы отходил за укрытие, и тут же был прошит пулеметной очередью. Отстреливаясь из-за домов, разведчики стали уходить вдоль села, и тут Колю Кашпорова настигла вторая пуля...

Каждый по-своему переживал потерю товарищей. Но сильнее всех, наверное, гибель ребят отозвалась в сердце Тита Чупринского, который был особенно дружен с Кадетовым и Кашпоровым. Чупринский ходил мрачнее тучи, глубоко посаженные глаза его ввалились, на Гуськова порой он смотрел так, будто тот был в чем-то виноват.

— Ты уж, Тит, не держи на меня зла, — обратился я к нему, — ведь это я их послал.

— Ну что ты, комиссар, разве я не понимаю... Умом, умом понимаю, а вот сердцем не могу. Не могу поверить, что нет их больше...

Фашистские каратели выкопали яму в неоттаявшем еще грунте и закопали Николая Кашпорова и Николая Кадетова по шею в землю. И только много дней спустя жители деревни Теребово смогли похоронить их на своем кладбище.

8 апреля на центральной площади в Дуброве состоялся митинг, посвященный памяти Николая Кадетова и Николая Кашпорова. Собрались партизаны и местные жители. На митинге мы поклялись отомстить фашистам за гибель товарищей. В тот же день несколько групп подрывников отправились на железную дорогу. Группы возглавили Саша Чеклуев, Пантелей Максимук и Саша Бычков. [152]

Удар по аэродрому

10 апреля из-под Бобруйска вернулся Шарый. Он привез самые свежие сведения о дислокации воинских частей противника в Бобруйске и воинских перевозках по железной дороге. Шарому и сопровождавшим его Калядчику и Сысою удалось обнаружить под Бобруйском тщательно замаскированный аэродром гитлеровцев, местонахождение которого очень интересовало командование фронта. Этот аэродром разыскивала и группа Островского, но у Шарого было больше связей в Бобруйске, и выполнить поставленную задачу ему было легче. Да и местность под Бобруйском прекрасно знали наши разведчики — Калядчик и Сысой.

Сразу после возвращения Шарого Атякин передал радиограмму Хозяину. В ней были сообщены точные координаты аэродрома, количество и типы самолетов, которые на нем базировались, и время, когда большинство из них находилось на стоянках.

На радиограмму Атякина последовало указание: «Выйти на связь через час, будут распоряжения».

Ровно через час поступил приказ Шарому и Островскому: «Завтра в 21.30 обозначить границу аэродрома четырьмя кострами. В случае невозможности — указать цель ракетами».

Были у нас, конечно, и ракетницы, но костры все-таки предпочтительнее: их далеко будет видно на равнинной местности в районе аэродрома. Разжечь костры тоже дело нехитрое, но вот сидеть возле них и поддерживать огонь гитлеровцы нам вряд ли позволят — по периметру аэродрома сторожевые вышки с пулеметами.

Договорились с Островским о совместных действиях и устроили жеребьевку. В шапку положили только два билета: «Север, Запад» и «Юг, Восток». Нам досталось разводить костры на северном и западном углах аэродрома, Островскому — на восточном и южном. Шарый предупредил Островского, что на доставшихся ему участках лес далековато, метрах в пятистах от аэродрома, и великодушно предложил обменяться. Тот, конечно, отказался.

К аэродрому выехали верхом. В нашей группе — двадцать, у Островского — пятнадцать конников. На половине пути передохнули и накормили коней. В район аэродрома приехали с южной стороны. На другой день еще засветло Шарый с Островским сверили часы. Виктор [153] Колядчик остался с Островским как проводник, а наша группа пошла дальше в обход аэродрома. На западном углу Шарый часть бойцов оставил с собой, а мою группу Сысой вывел на северный.

Зажечь костры мы договорились ровно в 21.30, как приказано. Начали заготовлять дрова. Топор и тесаки здесь не годились — звуки ударов далеко разносятся по окрестности. Это, разумеется, насторожило бы аэродромную охрану. Работать можно было только ножовкой, да и то на приличном расстоянии от аэродрома.

Когда стемнело, мы со всеми предосторожностями метрах в двухстах от аэродрома соорудили конусообразную горку дров и залегли рядом, за бруствером канавы. Время 21.20. Томительно тянутся последние минуты. А в лесу тихо, тихо и на аэродроме. На темном фоне неба видна сторожевая вышка. Там вспыхивает огонек. Нет, это не выстрел, наверное, зажигалка. Все хорошо, нас не обнаружили.

Чеклуев с паклей, смоченной керосином, лежит возле кучки дров.

Время 21.30.

— Саша, зажигай!

Тут же вспыхивает огонь, и Чеклуев скатывается за бруствер. Следом загораются еще три костра.

На вышке заработал пулемет. Он бьет трассирующими по костру, и пули с визгом рикошетят от бруствера.

— Огонь по вышке! — командую я и ложусь с автоматом рядом с пулеметчиком Курышевым.

Несколько очередей — и вражеский пулемет умолк. Подложили в костер крупные поленья. А наших самолетов все нет.

У Островского, очевидно, разгорелся настоящий бой. В той стороне били автоматы, глухо стучали немецкие пулеметы, взрывались гранаты.

На какой-то миг все смолкло, и тут послышалось ровное гудение самолетов. Затем над аэродромом повисли осветительные бомбы и раздались первые взрывы.

Мы поспешили отойти к лесу — неровен час, угодишь под бомбы своих же самолетов. Аэродром пылал. В воздух взлетали обломки строений, самолетов, взрывались бочки с горючим, огромные столбы пламени взметались в небо...

На свою базу в Дуброво мы вернулись на следующий день к вечеру, вернулись без потерь. [154]

Со дня проведения операции под Бобруйском прошло трое суток. Жизнь в лагере текла размеренно, своим чередом, как вдруг в мою хату ворвались Лева Никольский, Игорь Курышев и Костя Арлетинов. Уселись на лавку и заговорили все разом.

— Осточертела воловятина!

— Рыбки хотим!

— Птичь кишмя кишит рыбой, а мы тут ворон считаем.

— Дай нам взрывчатки, и мы привезем ее целый воз.

— Взрывчатка, вы знаете, нужна для других, более важных целей, может, перебьемся? — охладил я пыл своих подчиненных.

— Оно, конечно, так, с одной стороны, жалко тола, но если посмотреть с другой стороны — на носу праздник, — возразил Костя Арлетинов.

— У нас есть снаряды, и тола нам нужно немного — граммов триста, — добавил Игорь.

— Вот это уже на что-то похоже, — согласился я. — Давайте попробуем.

— И ты поедешь?

— Ну как я могу отпустить вас одних, чего доброго еще покалечите друг друга.

— Хитришь, комиссар, — улыбаясь, произнес Костя, — самому небось хочется на речку.

В ответ я только рассмеялся Да, люблю половодье, резкий влажный весенний ветер, люблю большую воду. И в самом деле, почему бы не съездить? Река рядом, лошади есть, лодку найдем.

Ранним утром на двух подводах мы тронулись в путь. Проехали зазеленевший лес и изумрудно-зелеными лугами выехали к реке. Она еще не вошла в свои берега и разлилась широко-широко по низкому левобережью Прошли метров с триста вдоль правого берега и обнаружили кем-то оставленную лодку. Лева с Костей, как заправские рыбаки, стали на весла и вышли на стрежень. Глубина, показывают, такая, что весло не достает дна Мое дело простое. Прикрепить к головке четырехдюймового снаряда кусок прессованного тола в сто граммов, вставить в нее капсюль-детонатор, поджечь бикфордов шнур и бросить снаряд. Зажигать бикфордов шнур от спички — не самый удобный способ. Поэтому, размочалив оплетку и оголив пороховой стержень, подношу к шнуру цигарку. Раздается знакомое [155] шипение, и я бросаю снаряд в воду. Проходит несколько секунд, и вот в том месте, где упал снаряд, взметается вверх бурун воды.

Вскоре на поверхность всплывают такие рыбины, которых Лева, страстный рыболов, пожалуй, даже в магазине не видел: метровые щуки, сомы, лещи. Вот это да! Торопливо, рискуя опрокинуть лодку, Лева сачком вылавливает оглушенную рыбу, а Костя изо всех сил старается подвести лодку поближе к добыче. Еще несколько снарядов, еще немного работы — и наша лодка причаливает к берегу. Набиваем еще живой, трепещущей рыбой два мешка и радостные, довольные едем в Дуброво. Завтра Первое мая. Будет знатное угощение для бойцов.

День Первого мая выдался теплым и солнечным. Партизаны и жители деревни собрались на площади на митинг. Митинг открыл Шарый. После него с коротким докладом выступил Костя Островский. В темно-коричневой кожанке, в кожаной фуражке и в брюках, подшитых хромовыми леями, он был очень похож на комиссара времен гражданской войны. Островский поздравил собравшихся с праздником, подвел итоги работы боевых групп и зачитал приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина.

В конце митинга было принято единодушное решение послать товарищу Сталину приветствие от партизан и жителей далекой от Москвы белорусской деревни Дуброво.

* * *

...Числа десятого мая Чупринский зарезал вола, выменянного на такую же тощую лошаденку. Мясо, как обычно, раздали бойцам.

«Отоварившись», ребята разошлись по домам. Последними, прихватив с собой воловий хвост, ушли Лева, Костя и Игорь, которые стояли на одной квартире. Они что-то задумали.

Через некоторое время деревня огласилась отчаянными воплями и коровьим ревом. Крики и рев раздавались в той стороне, где квартировали три друга. Так как я оказался поблизости, то мне ничего не оставалось, как зайти во двор и выяснить, отчего такой шум. Не успел я закрыть калитку, как ко мне вся в слезах подбежала хозяйка квартиры и, указывая на ухмылявшихся ребят, завопила: [156]

— Хулиганы, бандиты, душегубы, что наделали, что наделали, вот, побачьте сами!

Возле закрытых ворот хлева, вижу, лежит окровавленный хвост. Я вопросительно взглянул на хозяйку.

— Бачите, теперь бачите, что сделали эти изверги, — хвост у коровы оторвали, — и она снова принялась плакать навзрыд и причитать.

Я строго посмотрел на Костю и Леву, те нагло, с вызовом, продолжали улыбаться. Неслыханно! Как будто для них это было обычным делом — отрывать коровам хвосты.

— А ну-ка, хлопцы, попытайтесь объяснить свой бессмысленный поступок!

— Что нам с этой коровы, молока не видим, даже кислого, — за себя и за Леву ответил Арлетинов.

— При чем же тут животное, оно не виновато, что хозяйка не дает вам молока.

— Оно, конечно, так, но, с другой стороны, как надо было нам поступить, как проучить ее, то есть хозяйку, за скупость? Вот мы и придумали.

— Вдвоем?

— Нет, втроем, с Курышевым тоже посоветовались...

— Вы вот почему-то смеетесь, а смешного во всем этом мало. Придется вас арестовать и посадить на гауптвахту.

— За хвост? — поинтересовался Лева.

— Не за хвост, а за недостойное бойцов Красной Армии поведение. Предлагаю сдать оружие!

Ребята молча сняли с плеч автоматы, отстегнули ремни и начали не спеша складывать оружие и амуницию на крыльцо. Тут хозяйка мстительно посмотрела на них и немного успокоилась. После этого она подошла к воротам хлева, раскрыла их, ахнула и присела, схватившись за голову. Заглянул в сарай и я. Там, лениво помахивая хвостом, спокойно жевала жвачку пестрая коровенка. Никаких телесных повреждений у нее не было.

А произошло вот что. Ребята от скуки и желая за скупость проучить хозяйку, муж которой, по слухам, служил где-то в полиции, решили устроить спектакль Взяли воловий хвост и, выбрав подходящий момент, зажали его между створками ворот. Игорь держал хвост с той стороны ворот и как можно правдоподобнее старался подражать реву терзаемой скотины, в то время как Лева с Костей изо всех сил тянули хвост в другую [157] сторону. На рев коровы выбежала из избы хозяйка, и тут же, как по команде, Лева с Костей покатились по земле с хвостом в руках...

Тут она и взвыла на всю деревню. Никольского, Арлетинова и Курышева пришлось примерно наказать за эту проделку. Ну а что касается хозяйки, то она после этого трагикомического случая стала более внимательной к своим постояльцам.

Под Марьиной горкой

Со дня на день с огромным нетерпением ждем самолет. Уже неоднократно назначались даты, но по каким-то причинам самолет не высылали. И лишь в ночь на 19 мая над нашими кострами с приглушенными моторами появился самолет с Большой земли. Раскрылись купола парашютов — один, два, три... семь! На одном из них приземлился невысокого роста сухощавый мужчина лет тридцати. Это был Николай Гришин — долгожданный радист. Почти полгода мы не имели регулярной связи, и вот наконец-то она восстановится.

Радио для нас было не только средством связи с Большой землей, с Отчизной, с ее армией и тылом. Что греха таить, при наличии связи нам казалось, что мы не можем оказаться в безвыходном положении — будь мы в осаде, в окружении, нам сумеют оказать помощь, выручат из беды. Эта невидимая нить, связавшая нас с Родиной, прибавляла нам силы, уверенности, отваги и мужества.

После получения груза с большим подъемом стали готовиться к перебазированию в свой район — на север. Больные наши поправились, тиф, к счастью, не унес ни одной жизни, и лишь цинга продолжала еще мучить нас. Но теперь уже появилась свежая зелень, нам прислали соль, витамин С. Будет легче.

Наступил день отъезда — холодный, дождливый, но его скрасили теплые проводы, которые нам устроили дубровцы. В домах, где стояли наши бойцы, хозяйки приготовили хороший завтрак. И наша хозяйка, Ольга Васильевна Скора, не отстала от других. Невысокого роста, живая и энергичная, она встала еще затемно, затопила печку и, пока мы спали, уже успела собрать на стол. Когда мы, умывшись, сели на деревянную лавку, Ольга Васильевна подала нам яичницу с салом и [158] пшеничные коржики, испеченные, наверное, из последних горсточек муки.

— Ну, хлопцы, поснедаем на прощанье, — произнесла Ольга Васильевна.

Ее муж, высокий рыжебородый человек лет сорока, связной одного из партизанских отрядов, тоже сел за стол, а их сын, мальчишка лет пяти, резвился на полу с незатейливыми самодельными игрушками.

— Жаль, хлопцы, что уезжаете, — произнес хозяин.

— Вы для нас родными стали, а теперь в хате будет пусто и тихо, — добавила хозяйка.

— Что поделаешь, служба, — ответил я.

От души поблагодарив хозяев за доброту и гостеприимство, пошли седлать лошадей. Хозяева вышли вслед за нами.

На краю села у нашего обоза собрались почти все жители деревни. Накрапывал мелкий холодный дождичек, но люди не расходились. Шарый взобрался на подводу, снял папаху, помахал ею, чтобы привлечь внимание провожающих, а затем громко крикнул:

— Прощайте, дубровцы! Не поминайте лихом! В ответ послышалось:

— Успехов вам! Долгой жизни!

Колонна тронулась, а люди еще долго стояли, не расходились. Свидимся ли когда еще?

Мы спокойно проехали многие десятки километров по партизанской зоне. Позади остались Зубаревичи, Кркжовщина, Козловичи. Ехали медленно, с продолжительными остановками — надо было кормить лошадей. Иного корма, кроме жиденькой еще и малопитательной травы, для них не было, а подводы порядочно загружены: взрывчатка, боеприпасы. Часть бойцов ехала верхом — это наша разведка.

На третьи сутки добрались до Макаровки. Разведка оттуда вернулась быстро: в деревне тихо, полицаев и немцев нет. Теперь мы чувствуем себя здесь куда увереннее и спокойнее, чем год назад.

Распрягли лошадей. Двигаться дальше днем уже опасно — скоро Варшавское шоссе, а там возможна встреча с противником. В другое время, налегке, мы бы, пожалуй, и не стали задумываться: переходить нам шоссе или нет, но сейчас, когда мы везли ценнейший груз, рисковать не следовало.

Неожиданно над нами на небольшой высоте пролетел немецкий бомбардировщик, затем он развернулся [159] и снова пошел в нашу сторону. Вот уж не было, как говорится, печали...

— Рассредоточиться! — приказал Шарый. — Уйти под прикрытие деревьев! Калядчик, подготовить пулемет к бою!

Самолет шел прямо на нас. Бомболюки были закрыты, наверное, уже отбомбился. Виктор прикинул скорость машины, ее высоту, взял упреждение и дал по самолету несколько очередей. Бомбардировщик стал удаляться, а за ним потянулась тоненькая струйка дыма, она стала быстро расти, и вскоре мы увидели пламя, охватившее правую плоскость.

— Молодчина, Виктор, — произнес Шарый, — орден тебе обеспечен.

— Не откажусь, — улыбаясь, признался Калядчик.

Через несколько минут над лесом поднялся столб густого черного дыма, и до слуха донесся оглушительный грохот взрыва. Земля под ногами вздрогнула. Еще один стервятник нашел себе могилу на белорусской земле.

Когда стало темнеть, наш обоз снова двинулся в путь. Варшавское шоссе переехали возле Двора Глуши, миновали деревню Белую и остановились в лесу под Тарасовичами, на подготовленной Максимуком зимней базе. Большая часть трудного и опасного пути осталась позади. Дальше решили идти через несколько дней.

Отсюда, с базы, с различными заданиями разошлись небольшие группы. Пантелей Максимук взял с собой несколько подрывников и отправился на железную дорогу под Бобруйск. Бычков и еще трое ребят пошли к станции. Ясень. Костя Сысой и Виктор Калядчик решили идти к деревне Горбацевичи, чтобы подорвать мост на Варшавском шоссе. Эти места они знали лучше, чем кто-либо из нас, хорошо освоили к этому времени подрывное дело, и не было сомнений, что ребята проведут эту операцию наилучшим образом. Мы с Шарым взяли с собой десять бойцов и пошли на «Варшавку» за «языком». В лагере остались раненые да еще несколько человек, чтобы приглядывать за лошадьми.

К сожалению, не всегда нам удавалось выполнить намеченные операции, случались и неудачи. Вот и на этот раз на подходе к железной дороге попала в засаду группа Саши Бычкова. В короткой и ожесточенной [160] схватке был убит один из бойцов. Ребята с трудом ушли от преследования.

Наша операция на «Варшавке» удалась не полностью. Мы из пулемета и автоматов в упор расстреляли легковую машину, на асфальт посыпалось стекло, машина завиляла — вот-вот занесет в канаву, но уцелевший и, видимо, опытный шофер сумел справиться с управлением. Дошли до нас потом разные слухи. Одни говорили, что убит генерал и обер-лейтенант, другие, что погибли трое офицеров. Но не в этом была цель нашей операции — нужен был пленный, а его-то мы добыть так и не сумели.

Так как в течение нескольких месяцев в Осиповичском районе не было постоянных партизанских сил, то немцы осмелели, начали появляться в деревнях, забирать коров. Овец и свиней в деревнях давно уже никто не видел. Проблему с продовольствием решили «просто»: отбирать у противника, другого выхода у нас не было. Когда в районе Тарасовичей появился взвод из отряда Храпко, стало возможным общими силами сделать налет на стеклозавод Глуша. Оттуда пригнали целое стадо коров и овец. Полицаи, охранявшие скотину, разбежались.

Прошло около недели нашего пребывания под Тарасовичами. Связь работала четко. Морозов и Суралев регулярно привозили данные о железнодорожных перевозках через Осиповичи, которые мы получали от Зинаиды Францевны Ждановой через Марию Кондратенко и заведующую продовольственным магазином в Осиповичах Соню Ушакевич. На связь по-прежнему ходила Елена Викентьевна Лиходиевская. Ценные сведения поступали и из-под Бобруйска от Максимука.

8 июня Хозяин запросил данные о Викторе Калядчике, необходимые для представления его к награде. Эти данные мы немедленно сообщили. Заодно передали, что группа Чеклуева в составе Чупринского, Арлетинова, Курышева, Гуськова и Никольского прошлой ночью устроила крушение воинского эшелона немцев на железной дороге Осиповичи — Слуцк возле Будовского переезда. Теперь, когда у нас появились детонаторы замедленного действия, осуществлять боевую работу стало значительно легче.

10 июня мы встретили связных от Королева, которые двигались в Полесье. От них узнали, что в ожесточенных зимних боях с карателями погиб Степан Самуйлик, [161] при минировании моста через Свислочь подорвался Виктор Соколов.

Выяснилось, что Самуйлик и Соколов во время выполнения боевого задания оказались в районе (северо-восточнее Осиповичей), блокированном немецкими регулярными частями. В свой отряд им вернуться не удалось, и они, влившись в бригаду Королева, участвовали во всех проведенных ею операциях, особенно отличившись при этом в подрывном деле. И вот наших дорогих боевых товарищей не стало. Еще одна невосполнимая потеря.

В середине июня вновь получили радиограмму: «Основная задача отряда — разведка. Вести постоянное наблюдение за железнодорожными перевозками через станции Осиповичи и Марьина Горка. Место дислокации — на ваше усмотрение. Хозяин».

Итак, снова надо перестраиваться только на разведку. Конечно, все мы понимали, насколько важен проводимый нами сбор разведданных, но, честно говоря, к диверсиям у нас душа лежала больше — там сразу виден результат твоей работы. Однако приказ есть приказ, и его надо выполнять. Мы оставили наш лагерь под Тарасовичами и выехали на запад с тем, чтобы устроить базу на месте, примерно равноудаленном от объектов разведки: Марьиной Горки и Осиповичей.

Двигались, как правило, ночами, а под утро останавливались на дневку. Наша конная разведка уходила далеко вперед, выясняла обстановку, и по ее данным определялся дальнейший маршрут движения колонны. Но разведка велась не только по пути предполагаемого движения. Конники несли охрану и в тылу нашего обоза.

Вот и на этот раз, когда отряд переправился возле Моисеевичей по мосту через реку Птичь и остановился на отдых недалеко от деревни Островки, наши разведчики поскакали вперед, в сторону Сутина, а по тыловым дорогам, в сторону Мезовичей и Дараганова, направились еще две группы.

Мы не напрасно опасались преследования. Чеклуев со Смирновым прискакали первыми и доложили, что из Мезовичей вышла рота гитлеровцев и идет в район Моисеевичей. Я предложил Шарому вести отряд к Су-тину, а сам с группой бойцов вызвался задержать противника. Шарый согласился. [162]

Минут через тридцать разведка противника осторожно подошла к мосту и начала его обследовать. Фашисты искали мины, а мы и не думали минировать мост. Если местные партизаны до сих пор его не уничтожили, значит, он им нужен.

Закончив проверку, гитлеровцы двинулись по мосту. Когда первые из них дошли до середины, мы ударили по ним из пулеметов и автоматов. Уцелевшие фашисты отхлынули назад. Завязалась перестрелка. Тем временем наш обоз на рысях уже подъезжал к деревне Су-тин. В ней наши товарищи встретились с партизанами и по их совету свернули на запад, в партизанскую зону. Там мы и догнали свой отряд.

Остаток июня ушел на ознакомление с местностью и выбор места стоянки. Расположились мы сначала под деревней Омельно, но в конце концов обосновались на правом берегу реки Птичь, в сосновом лесу возле маленькой деревушки Бытень. Место было достаточно удобное и безопасное. На юге и западе сплошные непроходимые болота, на севере и востоке — деревни, контролируемые партизанами. Недалеко от нас действовали бригада «Беларусь», 1-я и 2-я Минские партизанские бригады.

Нельзя сказать, что в этом районе было совершенно спокойно. Время от времени немцы из гарнизонов совершали неожиданные вылазки. В конце июня они появились в Дубровке, забрали там лошадей, а в первых числах июля в Каменке и Мацевичах «реквизировали» коров.

Мы начали знакомиться с дорогами, ведущими к Осиповичам и Марьиной Горке, вели наблюдение за движением поездов. Дело это, конечно, было полезное, но малоприятное — сиди целыми днями где-нибудь в кустах, корми комаров и смотри на самодовольных фашистов, сидящих в товарных вагонах, расположившихся на танках и орудиях, погруженных на платформы. Взрывчатка у нас была, и ни Шарого, ни меня не пришлось долго уговаривать воспользоваться ею.

3 июля группа в составе Суралева, Гуськова и Корзилова устроила крушение на железной дороге Осиповичи — Минск. 24 июня пустили под откос вражеский эшелон Чеклуев, Стенин, Арлетинов и Никольский.

Между тем Хозяин все настойчивее требовал от нас свежих разведданных о противнике. В один из дней Шарый приказал собрать бойцов и перед строем подробно [163] рассказал о поставленной перед отрядом задаче: регулярно передавать сведения о железнодорожных перевозках через Марьину Горку, Тальку, Осиповичи и Слуцк. «Выполнять эту задачу, — сказал Шарый, — можно двумя путями: вести личное наблюдение, как это делается сейчас под Марьиной Горкой, или добывать сведения через своих людей на станциях, как в Осиповичах. Для этого необходимо в близлежащих к этим станциям деревнях подобрать надежных помощников. Дать им задание связаться со своими родственниками, знакомыми, преданными Советской власти людьми, работающими на железной дороге. Через связных получать информацию о железнодорожных перевозках. Считаю, что надо выделить специальные группы разведки на Марьину Горку, Тальку, Осиповичи и Слуцк».

Кандидатуры командиров групп мы с Шарым обсудили, конечно, заранее. Разведку на Осиповичи поручили Суралеву. На Марьину Горку — Чеклуеву. На Тальку — Морозову. На Слуцк — Бычкову.

Федя Морозов еще месяц тому назад был в деревне, договорился о взаимодействии с одним из жителей — Александром Довнаром, — этот источник информации позволял нам контролировать сведения, поступающие из Осиповичей и Марьиной Горки.

Пантелею Максимуку было приказано осуществлять контроль за железнодорожными перевозками через станцию Бобруйск.

Удалось сформировать и хорошо вооруженную диверсионную группу во главе с Левой Никольским. В нее вошли наши девушки Валя и Рая. В выборе командира мы не ошиблись. Эта группа совершила много смелых и хорошо продуманных вылазок на железную дорогу Марьина Горка — Осиповичи и на шоссейные дороги.

Перед тем как распустить людей, Шарый сказал: «Где бы вы ни были, что бы ни делали, — помните о самом главном — прежде всего вы разведчики штаба фронта».

Разведку в Марьиной Горке мы организовали с помощью жителей деревни Дубровки, где нам удалось опереться на несколько отчаянно смелых людей, настоящих патриотов своей Родины. Среди них были восемнадцатилетняя Вера Луцевич (Валя) и умудренная [164] жизненным опытом учительница Леокадия Александровна Гонсевская.

С Верой мы познакомились в июне сорок третьего года. Повернув коней от совхоза «Сенча» к Дубровке, на бывшем Сенчанском аэродроме мы — я и еще трое наших ребят — увидели миловидную девушку с длинными черными косами и с книжкой в руках. Одета она была в полинялое старенькое платье. Рядом паслись лошади.

— Что, девушка, скучаете? — спросил я ее, чтобы как-то завязать разговор.

— Скучать некогда, надо пасти лошадей, — ответила она, смело рассматривая нас.

— Такая ладная, молодая да красивая, и вдруг пастушка, — заметил Вася Смирнов. Девушка зарделась, но так же спокойно ответила:

— Ничего не поделаешь, пасем все по очереди — и красивые и некрасивые, и молодые и старые.

Отправив Васю Смирнова и Сашу Стенина в деревню, мы с Чеклуевым присели на траву рядом с девушкой.

— Давайте знакомиться, Федор, — представился я. — Комиссар партизанского отряда Шарого.

— Вера Луцевич.

Постепенно разговорились. Выяснилось, что Вере семнадцать лет, живет она с отцом и матерью в Дубровке. Комсомолка.

— Скажи, — обратился я к девушке, — ты бы хотела помочь Красной Армии?

— Смотря чем и как.

— Вот какое дело, Вера, — начал я, тщательно взвешивая каждое слово. — Про наш отряд ты, может быть, и не слыхала, мы здесь недавно. Наша задача — разведка. Для сражающейся Красной Армии нужны самые подробные и регулярные сведения о военных перевозках немцев по железной дороге, о воинских частях, расквартированных в Марьиной Горке. И здесь без помощи местных жителей нам не обойтись. Ты меня понимаешь?

Луцевич согласно кивнула головой.

...В Дубровку мы вновь приехали через неделю. Встретились с Верой. Она сказала, что в Марьиной Горке живет подруга ее матери с сыном Владимиром и что дом их расположен у самой железной дороги. Из окон дома можно вести постоянное наблюдение за [165] железнодорожными перевозками немцев. Вера хорошо знала Владимира Бондарика и на другой же день отправилась в Марьину Горку, рассчитывая получить от него согласие на сотрудничество.

Бондарик обещал подумать. Ни Вера, ни мы еще не знали тогда, что Бондарик уже давно состоит в подпольной группе. Вполне понятно, что на сотрудничество с нами ему было необходимо получить разрешение руководства группы. Вскоре такое разрешение он получил, и мы через Веру стали регулярно получать необходимые сведения о воинских перевозках противника через станцию Марьина Горка.

Нумерацию войсковых частей запомнить было трудно. Поэтому Вера и Володя придумали такой способ записи: на крышках спичечных коробков бисерным почерком писали порядковый номер коробки, а изнутри — номера войсковых частей. В деревнях спичек не было, в Марьиной Горке они стоили больших денег, но мы пошли на эти расходы. Такой товар, как спички, не вызывал никаких подозрений ни у немцев, ни у полицаев.

Зная о наших постоянных трудностях с медикаментами и перевязочным материалом, Вера связалась с медсестрой городской поликлиники Марией Григорьевной Кудиной и от нее получала все необходимое.

Однажды при выходе с медикаментами из Марьиной Горки Веру остановил полицейский патруль. Старший из полицаев знал Веру еще с тех пор, когда она училась в педтехникуме в Марьиной Горке, и даже ухаживал за ней.

— Что несешь? — спросил один из патрульных.

— Мины, — ответила девушка. — Нате, покопайтесь в дамской сумочке, ведь это так интересно.

Старший полицейский приказал пропустить девушку.

Попадала она несколько раз и в облаву, которые немцы устраивали в Марьиной Горке, чтобы забрать молодежь для отправки в Германию, но, хорошо зная город и повадки врага, всегда уходила от гитлеровцев.

Группы разведчиков выдвинулись к своим объектам и жили постоянно там во временных лагерях. Полученные сведения каждые пять дней доставлялись в штаб, обрабатывались, а затем передавались командованию. Что касается нас с Шарым, то мы часто бывали в этих группах, иногда вместе, иногда врозь, встречались [166] со связными, информировали их о положении на фронтах Великой Отечественной войны, ставили новые задачи.

В хлопотах по организации разведки незаметно прошли июль и август. В конце августа у Шарого разболелись старые раны, и ему разрешили вылететь на Большую землю. С Ильей Николаевичем улетела и серьезно заболевшая Нина Морозова. За время пребывания в отряде она терпеливо сносила все тяготы нашей нелегкой жизни, была требовательна к себе, всегда внимательна к товарищам, а мы вот, видно, недоглядели, не заметили, что она заболевает.

1 сентября Илья Николаевич и Нина попрощались с нами и в сопровождении семерых бойцов отправились на аэродром в Репин. С отъездом Шарого на меня была возложена обязанность командира отряда «Москва». Нельзя сказать, чтобы это меня испугало. Как ни говори, а за плечами уже был немалый боевой опыт, отряд хорошо вооружен, бойцы словно на подбор, дружные, умелые, дисциплинированные. Что же касается нашей задачи, то она вполне четкая и ясная: разведка.

И все же сомнения были. Ведь Шарого, и это я хорошо знал, все уважали не только как храброго, знающего командира, но и любили как человека доброго, справедливого, готового держать ответ за поступки каждого бойца. А я? Сумею ли быть похожим на командира, смогу ли завоевать любовь и доверие бойцов? Что ж, время покажет...

Вскоре за делами и заботами бойцы смирились с отсутствием Шарого, хотя часто вспоминали его, а нас все по-прежнему звали шаровцами.

Приближалась осень 1943 года, приближались дожди и холода. Пора было кончать с буданами из еловых веток и приступать к строительству более основательных жилищ. Но эта осень (да и зима) пугала нас куда меньше, чем прошлая. Положение на фронтах круто изменилось в нашу пользу. Разгромив гитлеровцев на Курской дуге, войска Красной Армии продвинулись далеко на запад. На юге Полесья они освободили Мозырь, Рогачев, а это уже совсем рядом с Бобруйском...

Война же за линией фронта продолжалась. Партизанское движение приняло такой размах, что гитлеровское командование приняло решение от карательных операций перейти к крупномасштабным боевым действиям против партизан с использованием регулярных [167] воинских частей. В августе 1943 года ставка вермахта потребовала от группы армий «Центр» привлечь к охране железных дорог все силы, «не занятые непосредственно на фронте, в том числе учебные, резервные соединения и нелетный состав авиации». В сентябре последовал приказ начальнику войск по борьбе с партизанами на Востоке обергруппенфюреру СС Бах-Залевскому: «...Использовать подчиненные войска в первую очередь для отвлечения сил и средств противника от основных железнодорожных магистралей».

Естественно, все это мы узнали гораздо позже. А пока, пока ни на день не прекращая разведки, отряд приступил к сооружению землянок. Построили две просторные землянки для бойцов, одну — для больных и раненых, перевязочную, в которой постоянно находились Мария Пигулевская с Валей Смирновой, и баню. Все постройки оборудовали железными печками, а в бане пол выложили кирпичами.

После шалашей из елового лапника новое жилье казалось нам настолько удобным, что ничего лучшего и пожелать было нельзя. Как говорят: «Дорого яичко ко святому дню».

Осиповичские разведчики

В начале октября 1943 года мы получили приказ передать координаты военных объектов и план наземной и противовоздушной обороны важного узла железных и шоссейных дорог города Осиповичи.

Такое задание наводило на мысль, что в ближайшее время может начаться наступление наших войск — командованию нужно знать, какое сопротивление могут оказать немцы в этом районе.

Я немедленно выехал к Суралеву и через нашу связную Елену Викентьевну Лиходиевскую передал Марии Яковлевне Кондратенко, чтобы на другой день в 12.00 она вышла на связь.

Здесь, под деревней Заболотье, я наконец-то встретился и познакомился с Марией Яковлевной, бесстрашной и самоотверженной женщиной, матерью пятерых детей, с 1942 года бесстрашно и самоотверженно выполнявшей наши задания.

— Вот что, Мария Яковлевна, — обратился я к ней. — Командование поставило перед нами задачу достать карту города Осиповичей и его окрестностей, с [168] нанесенными на нее вражескими складами, окопами, проволочными заграждениями, минными полями, долговременными огневыми точками, зенитными батареями. Кто бы мог это сделать?

Мария Яковлевна подумала и твердо ответила:

— Константин Васильевич Скрипов.

— Вы его хорошо знаете?

— Это наш человек. От него я получаю сведения о воинских частях, стоящих в Осиповичах или проходящих через них.

— Чем он занимается сейчас, при оккупантах?

— Работает в хозотделе, красит кресты на могилах гитлеровцев. Работы хватает, особенно после крушения поездов.

— Сумеете разъяснить, что нам нужно? — спросил я Марию Яковлевну.

— Лучше будет, если вы напишете записку. Не беспокойтесь, я спрячу ее в такое место, что никто не найдет.

Пришлось набросать записку: «Товарищ С.! По имеющимся данным, немецко-фашистское командование приступило к строительству укреплений города и железнодорожного узла Осиповичи. Сам по себе этот факт свидетельствует о том, что час освобождения Белоруссии близок.

Прошу вас сделать план города и окрестностей, нанести на нем расположение окопов, проволочных заграждений, дотов, дзотов, зенитных установок, складов, учреждений и прочих военных объектов. Срок — октябрь 1943 года. В последующем систематически вести наблюдение за объектами. Помните, Ваши данные помогут освобождению города ценой малой крови. Федор».

Мария Яковлевна хорошо знала Скрипова — до войны Константин Васильевич работал главным инженером технического отдела Осиповичского райисполкома, но она не могла знать тогда, что данные о воинских частях Скрипов получает от нашей разведчицы Гали Валуевич, которая работала в сельхозуправлении (крайсландвирт) и ведала выдачей нарядов на продовольствие немецким воинским частям. Из копий нарядов Валуевич узнавала номера воинских частей, их численность, род войск. Такую информацию через Кондратенко мы получали регулярно.

Получив записку, Скрипов сразу же приступал к [169] делу. Ему, опытному геодезисту, картографу, не стоило больших трудов начертить карту города. Куда сложнее было обнаружить, а потом нанести на карту интересующие нас объекты. Эти зоны тщательно охранялись, там в любое время могли открыть огонь без предупреждения. Еще труднее было следить за перевозками от железной дороги к складам. Что везут, в каком количестве — в конечном счете нам нужно было знать, сколько и какого именно вооружения скопилось на немецких складах. Действовать Скрипову, как и другим подпольщикам, приходилось предельно осторожно: немцы и полицаи стали очень подозрительными.

Впервые Константин Васильевич был арестован в 1942 году. Его обвинили в связи с партизанами. Так оно и было на самом деле, но следователи СД не сумели доказать его виновность. Второй раз в гестапо Скрипов попал летом сорок третьего. Его продержали в следственном отделе более полутора месяцев, вели каждодневный допрос. Били резиновыми дубинками квадратного сечения, били наотмашь, изо всей силы.

Приводили в чувство, окатив холодной водой, и снова били. Но подпольщик выдержал, ни в чем не признался, и гитлеровцы были вынуждены освободить его во второй раз.

Приступая к работе над картой, Константин Васильевич знал: в третий раз его уже не выпустят. Над картой он работал один, никого не привлекая к этому делу. Собирал сведения по крохам, запоминал их, потом записывал на отдельные бумажки. Эти бумажки прятал в стеклянные пузыречки, ломиком делал в земле ямки, опускал туда пузырьки, засыпал землей. Когда все необходимые сведения были собраны, он нанес их на карту.

В октябре 1943 года через Кондратенко и Лиходиевскую мы получили от Скрипова тщательно выполненную карту с объектами наземной и противовоздушной обороны города Осиповичи, складами и немецкими учреждениями. Система оборонительных сооружений противника была круговой, глубоко эшелонированной, включала в себя доты, дзоты, пулеметные точки, прикрытые бетонными колпаками и связанные между собой ходами сообщения. Оборонительные сооружения были особенно мощными на шоссейной и железной дорогах Минск — Бобруйск. Очень сильной была система противовоздушной обороны, особенно в районе складов [170] с боеприпасами. Немецкое командование, очевидно, придавало большое значение обороне города — важного транспортного узла. Об этом свидетельствовала, в частности, готовность немцев вести оборонительные бои в самом городе. На перекрестках городских дорог были сооружены доты и дзоты, в кирпичных зданиях — на вагоноремонтном заводе, в железнодорожной больнице — оборудованы пулеметные точки. Городские узлы сопротивления были огорожены колючей проволокой в несколько рядов.

Полученные данные мы немедленно передали Хозяину.

* * *

В лагере Суралева под Побоковичами тихо. После ночной поездки на связь под Осиповичи люди отдыхают.

Ночует в лагере и вернувшаяся от железной дороги вооруженная тремя ручными пулеметами и автоматами группа Никольского. Все спокойно. Нет никаких данных, что каратели собираются предпринять вылазку из гарнизона. И вдруг предутреннюю тишину разрывает рев машин.

— Токарев, Стенин, быстро на шлях, узнайте, что там такое, — командует Суралев. — Остальным приготовиться к бою, мало ли там что...

И здесь бойцы неожиданно замечают, что кто-то, петляя между деревьев, что есть силы бежит к лагерю. Оказывается, это Толя Попцов, знакомый парнишка из Побоковичей. Еще не отдышавшись, он торопливо сообщает, что в Побоковичи на двух машинах приехали немцы за картошкой — человек тридцать, не больше.

— Какие машины? — спрашивает Никольский. — Крытые, открытые?

— Крытые брезентом, громадные, — отвечает Толя.

Суралев и Никольский после короткого совещания с бойцами принимают решение заминировать шлях и устроить засаду. Сил маловато, зато достаточно боевого пыла и решимости. Кроме того, в лагере оказались двое бойцов из бригады Королева, которые охотно согласились принять участие в операции.

Местность хорошо знакома, мины надо ставить на повороте дороги в сторону Осиповичей — здесь машины еще не успеют развить большую скорость, да и [171] места для засады лучше не придумаешь — кустарник подходит почти к самому шляху.

Лева Никольский и Саша Стенин подползают к дороге и ставят пять противопехотных мин с несколькими шашками тола. Мины расставляются на дороге и на обочине.

Петя Токарев, забравшись на высокую ель, ведет наблюдение за деревней.

— Машины выезжают! — кричит Токарев.

— Хорошо, слезай! — командует Суралев.

Бойцы залегают за кустарником и только что срубленными и воткнутыми в землю елочками. Со стороны Побоковичей с надсадным воем ползут тяжелогруженые машины. У поворота на Осиповичи первая из них останавливается. У бойцов в засаде учащенно бьются сердца, глаза от напряжения заволакивает влагой.

— Неужели обнаружили? — не выдерживает Никольский.

— Нет, не то, просто дожидаются вторую. Если бы заметили, то сразу стали бы выпрыгивать из машины, — говорит Суралев и добавляет: — Огонь по кабине водителя первой машины открываем мы со Стениным. Курышеву бить по скатам первой машины, остальным по кузову!

Машины трогаются, медленно поворачивают на основную дорогу. Первая каким-то чудом проезжает заминированный участок, набирает скорость...

В этот момент Суралев со Стениным открывают по ней огонь, за ними остальные. И тут, наскочив на мину, подрывается вторая машина, по ней стреляет группа Никольского.

Фашисты выпрыгивают из кузова и попадают под кинжальный огонь наших пулеметов и автоматов. Многие из гитлеровцев падают на землю уже мертвыми. Немецкий офицер пытается навести хоть какой-то порядок среди своих. Размахивая пистолетом, он что-то отрывисто командует, но вдруг, взмахнув обеими руками, падает навзничь. Обезумевшие от страха немцы из двух пулеметов и винтовок открывают беспорядочную стрельбу.

Наступает решающий момент. Сейчас надо подняться и стремительным броском преодолеть пятьдесят-шестьдесят метров, отделяющих наших бойцов от противника. Никольский с возгласом «За мной!» устремляется с группой автоматчиков вперед. Его поддерживает [172] Суралев. Их прикрывают пулеметчики. Уцелевшие вражеские солдаты поднимают руки. Приподнимается на локтях раненый лейтенант. Лева его опережает. Пистолет падает на песок.

* * *

На следующий день наши бойцы с трофеями и тремя пленными немецкими солдатами вернулись в базовый лагерь. Вот они, гитлеровские вояки, стоят передо мной, вытянувшись в струнку и ожидая решения своей участи. Что ж, как быть с ними, мы, конечно, решим, но, во всяком случае, война для них уже закончилась.

Привезенную Суралевым информацию о железнодорожных перевозках через Осиповичи за последние пять дней мы передали Хозяину, а затем засели в землянки обсудить наши текущие дела и задачи.

— Прежде всего, Николай, — обратился я к Суралеву, — в следующий раз передай благодарность Лиходиевской за смелую и самоотверженную работу и за чеха Галаша, который оказался очень ценным информатором. Но ты говоришь, что Елена Викентьевна по-прежнему продолжает бывать в районе расположения той воинской части, где служит Галаш?

— Да, ей хочется сагитировать чехов и словаков, которые служат в 151-й дивизии 2-й венгерской армии, перейти к партизанам.

— Вот это уже крайне неосмотрительно. Прошу тебя, передай ей, чтобы она не увлекалась агитацией. Привлекать внимание и ставить под удар в случае провала себя и других товарищей, с которыми она связана и от которых мы получаем очень важные данные, неразумно.

— Хорошо, командир, передам.

— И вот еще что. Костя Арлетинов тебе рассказывал, что недавно попал в засаду?

— Да, рассказывал.

— Будь осторожен сам и предупреди ребят: нельзя ездить все время одной дорогой. Немцы стали выходить небольшими группами на наши партизанские тропы, а тебе ли мне объяснять, что такое попасть в засаду.

— Учту.

— А вообще я очень рад, что вы с Левой стали не только хорошими бойцами, но и хорошими командирами. Но диверсионными операциями не увлекайтесь. [173]

Бить фашистов надо, но прежде всего ради получения разведданных.

В тот же день группа Суралева благополучно вернулась в свой лагерь под Побоковичами.

* * *

В середине ноября 1943 года в Побоковичи нагрянули каратели. Ворвавшись в дом Лиходиевской, они схватили ее, связали и бросили в телегу. Туда же посадили дочерей Елены Викентьевны Валю и Зину. Ударами плетей и прикладов фашисты согнали к подводам еще человек тридцать жителей деревни. Подводы в сторону Осиповичей, нахлестывая лошадей, погнали фашистские прихвостни — полицаи. Немцы же, оставшись в Побоковичах, зажженными факелами стали поджигать дома. То тут, то там раздавались выстрелы, гудели схваченные огнем хаты, ревел оставшийся в хлевах скот.

Закончив свое жестокое, грязное дело, каратели сели в машины и помчались догонять подводы.

Суралев и Стенин в это время оказались возле дороги на Осиповичи. Увидев дым и услышав выстрелы, они спешились, привязали лошадей и вышли к опушке леса. Подводы быстро приближались. На первой и последней ехали одни полицаи, а в середине — арестованные и охрана.

— Ну, что будем делать? — обратился Стенин к Суралеву.

— Будем отбивать, — ответил Николай, — бей по последней подводе, а я займусь первой. Подводы поравнялись с местом засады.

— Огонь! — скомандовал Суралев — и в тот же момент одновременно ударили две автоматные очереди. Уцелевшие полицаи, скрываясь за подводами, стали отстреливаться. Елена Викентьевна нагнулась к детям:

— Тикайте, девочки, спасайте свою жизнь! Не думайте обо мне, тикайте!

Валя и Зина спрыгнули с подводы и побежали к лесу. Двое полицаев повернули карабины в их сторону и начали стрелять. Зина упала. Лиходиевская в отчаянии закричала:

— Убили дочурку, убили, гады, фашисты проклятые! Она не видела, как Зина вскочила на ноги и вслед за Валей скрылась в лесу. [174]

А из деревни тем временем выехал бронетранспортер и стал быстро приближаться к подводам.

— Тикайте, хлопцы! — успела крикнуть Лиходиевская, и ее голос потонул в треске очередей немецких пулеметов. Бронетранспортер сполз с дороги и стал приближаться к месту засады.

— Сашка, уходим! — крикнул Николай.

Ребята побежали к лошадям, вскочили в седла и поскакали. И тут Стенин, тихо охнув, начал сползать с коня.

На другой день возле шляха у поворота к Побоковичам вырос небольшой могильный холмик. Под этим холмиком остался лежать наш испытанный боевой товарищ Саша Стенин.

Тяжелую весть о гибели Саши Стенина в лагерь привезли Никольский и Арлетинов. Суралев не приехал и, пожалуй, хорошо сделал. Сгоряча у меня могли сорваться несправедливые и горькие слова упрека.

Когда мое горе немного улеглось, я, взяв с собой нескольких ребят, сам поехал к Суралеву.

В лагере было невесело. Валя и Зина, забившись в угол землянки, тихо плакали. Толя, самый младший из детей Лиходиевской, стоял перед ними на коленях и пытался их успокоить. Увидев меня, девочки вытерли слезы. В их глазах засветилась надежда.

— Вы же спасете маму, товарищ командир? — спросила Валя.

— Постараемся, девочки, постараемся, — ответил я, еще не представляя себе, как это сделать.

— Если надо, мы пойдем в город, сделаем все, что прикажете, только бы помочь маме, — у девочки на глаза снова навернулись слезы.

— Да, мои милые, без вашей помощи нам, пожалуй, не обойтись. Кому-то из вас придется идти в город. Надо только решить — кому именно?

— Да мы все пойдем, хоть сейчас, — ответил за всех Толя.

— Нет, ребятки, всем не надо, по-моему, лучше всего с этим делом справится Валя. Она уже бывала в Осиповичах, и не один раз: выносила гранаты из города, пронесла даже как-то магнитную мину, так ведь, Николай?

— Точно, к тому же она хорошо знает Марию Яковлевну.

— Валюша, — обратился я к девочке, — как придешь [175] в город, сразу зайди к тете Мане, может быть, она сумеет что-то разузнать. Пойдешь завтра же утром. А теперь утри слезы, еще рано плакать. И давайте, ребята, все пока отдыхать, договорились?

Мы с Суралевым вышли из землянки. И сразу же окунулись в холодный свежий воздух поздней осени, насыщенный густым запахом хвои. Как хорошо было бы сейчас побродить по этому лесу, просто так, ни о чем не думая, но эта проклятая война отняла у нас такую возможность.

— Николай, — обратился я к Суралеву, — надо бы еще кого-нибудь послать в Осиповичи, узнать поподробнее, где содержится арестованная, какая охрана, с какой стороны удобнее всего атаковать гитлеровцев, откуда и как скоро к ним может подойти помощь. Да и пути отхода надо бы изучить.

— Есть у меня на примете один человек в Заболотье. В принципе он готов с нами сотрудничать, и, я думаю, возьмется выполнить наше поручение.

— Тогда поехали к нему.

После обеда мы вчетвером — я, Николай, Костя Арлетинов и Игорь Курышев — верхом отправились в Заболотье. Вернулись в лагерь уже поздно вечером. В землянке, тускло освещенной керосиновой коптилкой, на чурбаке у железной печки сидел незнакомый человек в суконной желто-зеленой форме. При нашем появлении он вскочил, щелкнул каблуками, козырнул и представился:

— Галаш, унтер-офицер 151-й венгерской дивизии, — оказалось, чех говорит по-русски.

— Ну уж нет, теперь ты, можно сказать, боец партизанского отряда «Москва», — с улыбкой сказал Суралев, подошел к нему, крепко обнял и расцеловал. — А вот и наш командир, — произнес он, указывая на меня.

Галаш, возбужденный и радостный, подошел ко мне, и мы обменялись крепким рукопожатием. Затем присели у печки, потирая замерзшие руки, я спросил его:

— С чем же ты пришел?

Чех ответил, что принес автомат, несколько гранат, Два пистолета. И, тут же выхватив из-за пазухи один из них, подал его мне.

— Это мой подарок.

Я взял в руки пистолет, великолепный четырнадцатизарядный чешский маузер, и сказал со смехом: [176]

— Я не это имел в виду, речь идет о свежих разведданных. А за подарок спасибо, принимаю. Насколько нам известно, ваша дивизия прибыла с Восточного фронта, куда она теперь направляется?

— В Минск, говорят.

— Почему в тыл?

— Нам не доверяют. Две дивизии 2-й венгерской армии, 106-я и 108-я, под Брянском за отказ воевать против Красной Армии были расформированы, зачинщики расстреляны.

Затем Галаш рассказал об изменениях в Осиповичском гарнизоне, о том, какие части выбыли и какие их сменили.

— Ну а теперь давайте подумаем, как выручить Елену Викентьевну, — обратился я к товарищам, — Галаш, где содержатся арестованные?

— Я думаю, в следственном отделе СД на улице Садовой.

— Как охраняется здание?

— Оно огорожено проволокой и охраняется полицейскими, причем не местными.

— С такой охраной, пожалуй, нетрудно будет справиться, — заметил Суралев.

— Да, но не забывайте, что Садовая в центре города. До нее еще можно добраться, а вот когда поднимется тревога, уйти будет очень трудно, — возразил ему Костя Арлетинов.

— Но мы обязаны выручить ее, она помогала нам в течение полутора лет, мы не можем бросить ее на произвол судьбы, — сказал я.

— Немецкое обмундирование на двадцать солдат и одна офицерская форма у нас имеются, — заявил Никольский. — Имеется также трофейное оружие. Переодевшись в эту форму, мы обойдем посты и без особого труда проникнем в город. Ну а как конкретно провести операцию, подумаем, когда увидимся с нашим человеком из Заболотья, — добавил Суралев.

— Ну что ж — подождем, как говорится, утро вечера мудренее...

* * *

В ночь с 19 на 20 ноября Мария Кондратенко не спала. Она лихорадочно думала, как выручить Гелю (под таким именем работала Лиходиевская).

Мария Яковлевна накануне видела ее в толпе арестованных. [177] Измученная, но несломленная маленькая седая женщина в плюшевом жакете шла с гордо поднятой головой.

Мария перебирала в памяти всех, кто бы мог ей помочь спасти Гелю, искала хоть малейшую зацепку. Ей уже приходилось бывать в подобных ситуациях. Дважды она спасала от верной смерти мужа — Иосифа Максимовича. Когда он работал в пекарне, была крайне мала выпечка. Полицаи догадались, что хлеб идет партизанам. Схватили Иосифа Максимовича, начали пытать. Мария Яковлевна собрала все, что было ценного в доме, и выкупила мужа у полицаев. Второй раз Иосифа Максимовича арестовали после того, как в поезде, где он был проводником, взорвалась цистерна с горючим. Взорвалась от магнитной мины, которую он сам же и поставил. И опять его выручила Мария...

Иосиф Максимович и Мария Яковлевна были очень храбрыми людьми. В первые же дни оккупации они, рискуя жизнью, сумели унести бюст Ленина, стоявший прежде на пьедестале у железнодорожных мастерских и сброшенный гитлеровцами на землю. Бюст вождя Иосиф Максимович и Мария Яковлевна бережно обернули бумагой и закопали у себя в огороде.

«Будь что будет, — решила Мария, — пойду к бургомистру, попробую перед ним похлопотать за Гелю». Кондратенко знала, что бургомистр на перепутье — то ли уходить к партизанам, то ли ждать сурового возмездия от Советской власти. Однако и он ничем не смог помочь...

Не сумели помочь и мы. Не успели...

Гитлеровцы жестоко пытали Елену Викентьевну. Но она упорно молчала. Ее били шомполами, жгли раскаленным железом, выкручивали руки... Мужественная разведчица перенесла страшные пытки, но никого не выдала. Не в силах больше терпеть нечеловеческие муки, Елена Викентьевна покончила с собой. 20 ноября Николай Гришин сообщил в Центр: «Подпольщица, информировавшая о гарнизоне и станции Осиповичи, Е. В. Лиходиевская, была арестована гестапо и сегодня покончила с собой».

Гибель Елены Викентьевны на некоторое время нарушила систему связи нашего отряда с осиповичскими подпольщиками. Но это длилось недолго. Несмотря на смертельный риск, обязанности связных взяли на себя другие патриоты. [178]

Гитлеровцы применяли жестокие репрессии, стремясь запугать местное население, заставить его отказаться от помощи партизанам. Но ничто не приносило врагам желаемых результатов. Борьба продолжалась. На место погибших бойцов вставали новые...