Фронт
К началу лета 1918 года над молодой Республикой Советов снова сгустились зловещие черные тучи.
«Снова, как в Октябре, — писала «Правда» 1 июня 1918 года, — рабочая революция мобилизует свои силы. К оружию, товарищи рабочие! К оружию, братья пролетарии деревни! Контрреволюция и голод идут на нас войной. Немецкий генерал Эйхгорн подал руку русскому генералу Скоропадскому, а Скоропадский подал руку казачьему генералу Краснову, и три генерала, поддерживаемые германским штыком, восстанавливают на всем Юге — от Каменец-Подольска до Царицына, от Прута и до Волги — старый буржуазно-самодержавный строй...»
Разгорелась гражданская война. В начале июня нависла опасность над Царицыном. Правительство приняло решение о принятии срочных мер для охраны железнодорожных линий Царицын — Тихорецкая и Царицын — Борисоглебск, объявленных на военном положении.
В соответствии с полученным приказом 1-я дивизия внеочередного формирования 4 июня срочно погрузилась в эшелоны и двинулась из Тамбова в Царицын в распоряжение командующего Северо-Кавказским округом.
Погрузка прошла дружно и организованно — бойцы рвались в бой. Орудия вкатили в вагоны буквально за несколько минут. «Музыканты успели сыграть всего два марша», — так докладывал руководивший общей погрузкой Медведовский начальнику дивизии.
Путь наш на Царицын лежал через Балашов и Поворино. В первых эшелонах двигались Рабоче-крестьянский и Интернациональный полки, затем кавалерия и вспомогательные команды. В Тамбове оставались на время артиллерийско-ружейные мастерские и автобронеотряд, [123] машины которого еще не были приведены в полный порядок.
Перед эшелонами, опережая их на 2–3 часа, шел бронепоезд со штабом дивизии. На каждой крупной станции Киквидзе выходил из вагона и решал с железнодорожной администрацией все вопросы движения войск. Все его приказания выполнялись станционными служащими беспрекословно и моментально. Василий Исидорович никогда не пытался держать себя как-то особо по-начальнически, но было что-то в его фигуре, тоне, взгляде такое, что говорило об огромной внутренней силе и невольно заставляло людей подтягиваться в его присутствии.
В то время начдиву было 22 года, но выглядел он много старше своего возраста. Он носил короткую кожаную куртку и сванскую шапочку из серого барашка.
Киквидзе и Медведовский не терпели неточной информации, а обеспечение связи между эшелонами в те времена, когда мы еще не имели радио, было делом сложным и хлопотливым. Выручало меня, как начальника связи, то обстоятельство, что составы двигались по моим родным местам, где я работал до войны линейным надсмотрщиком и знал на ощупь буквально каждый метр проводов. Я заранее договорился с начальниками команд связи всех полков, где и как им включаться в линию, и это мне очень помогло.
За смотровыми щелями бронепоезда пролетала станция за станцией. Вот и Балашов. Так и подмывало меня хоть на денек отлучиться в любимый город, но язык не повернулся отпрашиваться у Киквидзе в отпуск, когда дивизия следует на фронт.
А через несколько минут показалась и Тростянка. Полускрытая деревьями, виднелась родная хатенка. Из трубы на крыше струился сизый дымок... Сердце в груди сдавило, на глазах невольно навернулись слезы. Сзади кто-то обнял меня за плечи.
— О чем задумался, душа моя? — услышал я знакомый голос начдива.
— Свой дом увидел, Василий Исидорович, — отвечал я. — Вон тот, дым из трубы идет. Три года не был...
Киквидзе разволновался, в сердцах даже обругал:
— Что же ты не сказал ничего в Балашове? Остался бы на день, с последним эшелоном догнал бы... [124]
Я попытался отшутиться:
— Ничего, Василий Исидорович, вот покончим с Красновым, тогда я вас в гости приглашу.
Машинист на паровозе дал сигнал отпустить тормоза. Натужно пыхтя, локомотив еле-еле тащил в гору перегруженный состав. Далеко сзади виднелся Балашов. Но вот поезд остановился на станции Родничок. Я знал, что паровоз будет здесь набирать воду, и решил воспользоваться этим временем, чтобы написать письмо матери. На телеграфе я разыскал знакомого связиста, который охотно взялся передать домой письмо и косматую туркестанскую шапку, добытую в одном из столкновений с головорезами из «дикой» дивизии еще в прошлом году. Не подоспей тогда Киквидзе с драгунами из 6-й кавдивизии, хозяин этой шапки срубил бы мне голову.
12 июня первые эшелоны подошли к Царицыну и остановились на станции Котлубин. Киквидзе на броневике отправился в штаб округа. Перед отъездом я доложил начдиву о только что полученной телеграмме. В ней сообщалось, что накануне казачьи банды захватили станции Урюпино и Алексиково, отрезав тем самым от нас находящиеся в Поворино Орденский полк и тылы дивизии со всем снабжением.
Киквидзе с досадой махнул рукой и приказал до его возвращения попытаться связаться с Поворино через Камышин или Красный Яр.
В штабе округа Киквидзе встретили не слишком гостеприимно. Позднее мы узнали, что многие штабные работники были пособниками белых. Заместитель военрука СКВО пытался убедить Киквидзе, что противник действует мелкими группами и с ним можно легко справиться малыми силами. Этот «стратег», а скорее всего предатель, приказал Киквидзе поставить один пехотный полк на позицию в Арчеде, один батальон в Серебрякове и один батальон с батареей в Филоново. Остальным же силам в количестве 900 человек предписывалось в 48 часов отбить Урюпино и Алексиково. Для «общего руководства» к Василию Исидоровичу был прикреплен местный военный комиссар. Он добавил, что у казаков не более 800 сабель и что у них почти нет винтовок, патронов, снарядов.
У Киквидзе было отличное чутье на людей. Очень доверчивый человек в душе, он все же почувствовал, что [125] тут что-то не так. Вряд ли плохо вооруженные разрозненные банды решились бы на такую авантюру, зная, что в непосредственной близости находится целая советская дивизия.
И Киквидзе, вернувшись из штаба Северо-Кавказского округа, принял свое решение: сил не распылять, действовать одним мощным кулаком, для чего стянуть все части в район станции Филоново.
К этому времени я узнал, что механиком телефонной станции в Балашове был мой еще довоенный сослуживец. С его помощью нам удалось установить связь с Поворино. К телефону подошел Медведовский, который все время следования находился в эшелоне орденцев. Киквидзе, очень обрадовавшись такой неожиданной удаче, быстро договорился со своим заместителем о совместных действиях с двух сторон.
После сосредоточения войск в Филоново Киквидзе приказал 1-му Рабоче-крестьянскому полку занять оборону для защиты станции от налета местных контрреволюционных казачьих отрядов. В наступление на Алексиково двинулись 2-й Интернациональный и 6-й Заамурский полки. Одновременно под командованием Медведовского со стороны Поворино вступили в действие орденцы. Не ожидавший такого напора противник в панике бежал к Урюпинской. Возле хутора Грачевский казаки попытались задержать наше продвижение, но сильным артиллерийским огнем были выбиты из окопов.
С рассветом 13 июня начдив Киквидзе дал приказ развивать наступление, чтобы занять окружную станицу Урюпинскую и отбросить противника на правый берег Хопра.
В центре полосы наступления шли пехотинцы Интернационального полка, поддерживаемые артиллерийскими батареями Эрбо и Карпухина, на фланге наступали кавалеристы. Бой длился около двух часов. Не выдержав натиска, белоказаки, взорвав мост, ушли левее Урюпинской в лес. Мы взяли большие трофеи и захватили штаб командующего Хоперским военным округом Дудакова вместе с начальником.
Овладев Урюпинской, наши командиры на основании сведений, сообщенных в штабе СКВО, полагали, что на этом дело окончится. Но все вышло по-другому. Неверная [126] информация со стороны Селиванова стоила нам немалой крови и, если бы не предусмотрительность Киквидзе, могла бы стоить потери и всей дивизии. События развернулись так.
После 40-верстного перехода наш арьергард к 6 часам вечера обнаружил вражескую кавалерию в количестве двух полков с батальоном пехоты и артиллерией. Это были два казачьих полка полного состава, прибывшие под Новохоперск с Румынского фронта.
На рассвете 14 июня свежие силы белых перешли в контратаку. Жестокое сражение продолжалось целый день. Пехота и кавалерия несколько раз сходились в рукопашных схватках. Наши войска были утомлены непрерывным трехдневным боем и отсутствием пищи. Между тем белые вводили в дело свежие резервы, преимущественно кавалерию.
Ввиду угрозы окружения начдив принял решение отойти к Алексиково. Отход прикрывали пулеметчики Интернационального полка. Невзирая на жестокий огонь, эти герои, спасая отступающих товарищей, отражали метким огнем одну за другой атаки казачьих эскадронов.
При отходе к Киквидзе подскакал связной. Доложил впопыхах, что группа нашей пехоты и артиллерии под командованием Медведовского оказалась в окружении.
Киквидзе ни минуты не медлил с принятием решения. Во главе старейшего в дивизии испытанного эскадрона Ястржембовского бросился на выручку. Справа и слева от начдива, прижав к губам блестящие трубы, летели наши мальчишки-трубачи Саботинский и Ружицкий. Над полем звенел сигнал кавалерийской атаки. И вот закаленные ветераны Ястржембовского врубились во вражескую пехоту. Кольцо окружения было прорвано. Группа Медведовского слилась с основными силами.
К вечеру 15 июня наши части, отбив еще одну атаку нескольких сот казаков под Грачами, отошли к Алексиково. Здесь уже были какие-то войска под командованием прибывшего с ними военрука СКВО. Киквидзе доложил о серьезном положении на фронте и попросил помощи для его выправления. Но военрук не только не дал никаких указаний, но поспешил на бронепоезде вернуться в Царицын. Этот бой стоил нам жизни 412 бойцов, хотя противник понес еще большие потери. [127]
К утру 17 июня дивизия сосредоточилась в Поворино. Киквидзе предполагал привести войска в порядок и снова наступать на Алексиково. Но неожиданное известие изменило все планы. Часов в двенадцать дня загудел зуммер телефонного аппарата. Звонил из Балашова председатель Саратовского губисполкома старый большевик тов. Антонов-Саратовский. Из трубки доносился его взволнованный голос:
— В Тамбове контрреволюционный мятеж. Бандиты захватили власть в городе в свои руки. Прошу немедленно отправить войска для подавления восстания.
Киквидзе попросил полчаса на принятие решения. Однако никакими усилиями нам не удалось добиться связи ни с Москвой, ни со штабом СКВО.
Тем временем поступила телеграмма из Кандауровки от рабочих порохового завода: «В Тамбове Советская власть пала. Москве угрожает опасность, спасайте нас».
Киквидзе больше не раздумывал. Убедившись, что с высшим командованием связаться невозможно, он самостоятельно принял решение: немедленно выступить на Тамбов во главе отряда в количестве 1000 пехотинцев и кавалеристов. Командование оставшимися частями было возложено на Медведовского.
К ночи отряд тихо погрузился в вагоны. Никаких сигналов не было. По приказанию Киквидзе мы установили телефонную связь с машинистом и хвостовым кондуктором. Под прикрытием темноты эшелон двинулся к Тамбову. Первая остановка должна была быть в Балашове: Антонов-Саратовский просил Киквидзе обязательно встретиться с ним в этом городе.
За два-три часа до выступления отряда по приказанию начдива я наскоро составил краткий телефонно-телеграфный код, по которому Киквидзе и Медведовский должны были вести переговоры между собой.
Как только застучали колеса, Василий Исидорович отдал по вагонам команду: «Всем бойцам спать!» Сам он не ложился — ходил по вагону, заложив руки за спину, о чем-то думал. За эту последнюю неделю он словно постарел: лицо осунулось, обострилось, обросло густой жесткой щетиной. На приглашение поужинать только отмахнулся — от усталости и нервного напряжения ему, очевидно, не хотелось есть, хотя питались мы в эти дни скверно и далеко не регулярно. [128]
Наконец состав миновал входной семафор станции Балашов и стал. К штабному вагону подошел ничем внешне не примечательный, скромно одетый человек средних лет с темной бородой.
— Мне нужно видеть начдива Киквидзе, — сказал он стоявшему на подножке Василию Исидоровичу.
— А вы кто?
— Я председатель губисполкома Антонов-Саратовский.
— Киквидзе — это я.
Пожав Антонову руку, Василий Исидорович пригласил его к себе в вагон.
В Балашове мы простояли минут пятнадцать, пока меняли паровоз. За это время Антонов-Саратовский информировал Киквидзе о положении в Тамбове, сообщил, в частности, что белогвардейским агентам удалось вовлечь в мятеж солдат 1-го Тамбовского социалистического полка, в котором, как я уже писал, было много кулаков.
Раздался гудок паровоза, состав медленно тронулся. Пожелав Василию Исидоровичу удачи, Антонов-Саратовский попрощался и уже на ходу выпрыгнул на платформу.
Председатель губисполкома вместе с большевиком-железнодорожником Шатиловым хорошо помог нам, предприняв ряд энергичных мер для беспрепятственного движения эшелона.
Киквидзе дал мне указание по прибытии в Тамбов поддерживать непрерывную связь с Медведовским и Антоновым-Саратовским.
— Кроме того, — продолжал Василий Исидорович, — сообщи рабочим в Кандауровку, что мы их просьбу выполнили.
Киквидзе взглянул на часы: ночь была на исходе. Он потянулся так, что кости хрустнули.
— А что, если я посплю часок, а?
Сбросив сапоги, Василий Исидорович растянулся на лавке, с головой укрывшись буркой. Я тихонько прикрыл за собой дверь купе.
По крыше вагона непрерывной дробью стучали крупные [129] капли летнего дождя. Небо было затянуто сплошными черно-лиловыми тучами. Я прошел к себе в вагон. Дневальный Павел Климов, прикорнувший на охапке сена, вскочил на ноги, протирая заспанные глаза. Сладко зевнув, выглянул в люк: светало.
— Ого! Пора задать лошадям овса!
В дальнем углу вагона, пристроившись на каком-то ящике, на ощупь, без зеркала, быстро и ловко брился командир эскадрона орденцев Ястржембовский.
Эшелон подходил к Тамбову.
Что же произошло в Тамбове после ухода из города дивизии? Контрреволюционное офицерство, предводительствуемое генералом Богдановичем, поддержанное кулацкими элементами, засорившими 1-й Тамбовский социалистический полк, и местной реакционной буржуазией, подняло в ночь на 17 июня антисоветское восстание. Мятежники арестовали руководителей партийной организации и губисполкома и начали восстанавливать в Тамбове старые порядки. Впрочем, слово «порядки» здесь вряд ли подходит: ненавидевшее Советскую власть офицерье, нацепив на плечи царские погоны, бесчинствовало на улицах, грабило, убивало всех подозреваемых в симпатиях к большевикам. Одним из первых пал от рук бандитов старый член партии, верный ленинец, один из руководителей революционной борьбы на Юго-Западном фронте Григорий Разживин. Кулаки, одетые в солдатскую форму, обманным путем захватили его, увезли в одно из близлежащих сел и там зверски убили.
Мятежники создали свой орган власти — военный комитет во главе с генералом Богдановичем, бывшим командиром квартировавшего в Тамбове 27-го Витебского пехотного полка.
О некоторых подробностях восстания мне впоследствии рассказал Николай Сергеевич Богданов{7}. Бывший поручик военного времени старой армии, он после Октября без колебаний перешел на сторону Советской власти. Когда наша дивизия отправилась на фронт, Богданов [130] был послан с нами связным командиром от губернского военкомата и принимал участие в боях под Алексиково и Урюпинской.
17 июня, ничего не подозревая о происшедших событиях, Богданов вернулся в Тамбов и явился к месту службы — в казармы 1-го Тамбовского социалистического полка. Командир полка Окнинский — один из руководителей восстания — приказал немедленно арестовать Богданова и подвергнуть допросу «с пристрастием». Богданов, не понимая в чем, собственно, дело, на допросе сообщил, что 1-я дивизия внеочередного формирования участвовала в боях с превосходящими силами красновцев и дудаковцев, нанесла им большой урон и теперь готовится к новым сражениям.
Это сообщение Богданова вызвало среди руководителей восстания панику: они, оказывается, были убеждены, что дивизия Киквидзе разбита, и только потому и решились на вооруженную авантюру. Теперь над ними нависла угроза разгрома в случае возвращения в Тамбов советских войск.
Богданова заключили в «Колизей», где уже сидели десятки арестованных. Он и здесь продолжал рассказывать о боевых успехах дивизии. В результате весть об этом разнеслась по Тамбову, вызывая у одних радость надежды на скорое освобождение, у других — страх и растерянность.
18 июня в Тамбове стало известно, что дивизия Киквидзе в боевой готовности приближается к городу. Среди мятежников началась паника. К этому времени у многих рядовых солдат уже стал проходить угар контрреволюционной пропаганды. Оставшиеся на свободе большевики [131] проводили разъяснительную работу, убеждали на фактах, что руководители мятежа идут против народа, что их подлинная цель — восстановление самодержавия.
Особенную активность и решительность проявили артиллеристы 1-го Тамбовского отдельного артдивизиона. К ним стали присоединяться солдаты Тамбовского социалистического полка. Богданов, сидя в «Колизее», сумел распропагандировать группу солдат из своей роты, которые освободили его и других заключенных. Осознав свою ошибку, бывшие «повстанцы» под руководством большевиков стали арестовывать главарей мятежа.
Таким образом, еще до прибытия в Тамбов отряда Киквидзе белогвардейская авантюра была почти ликвидирована.
Наш эшелон подошел к Тамбову на рассвете. Около входного семафора состав без свистка стал. Двери вагонов распахнулись, бойцы выскочили наружу и рассыпались в цепь, держа локтевую связь. Цепь медленно двинулась к городу. Вперед, к вокзалу, ушли разведчики — три железнодорожника-большевика, прикрепленные к нам в Балашове по рекомендации Шатилова. По уговору с ними я включил телефон через конденсатор в жезловый провод.
Со стороны города послышались редкие ружейные выстрелы. Киквидзе вопросительно посмотрел на Чистякова — командира пехотной группы. Тот в недоумении только пожал плечами: мы еще не знали, что в городе идет восстановление Советской власти.
Потянулись томительные минуты ожидания. Наконец в телефонной трубке раздался сигнал — говорил из будки входного стрелочника один из наших разведчиков:
— Двигайтесь без задержки, контрреволюция почти ликвидирована солдатами и рабочими. На вокзале мятежников нет.
Обрадованный, что дело, кажется, обходится без кровопролития, Киквидзе приказал построить бойцов и походной колонной следовать прямо на привокзальную площадь. Ординарец подвел к начдиву коня Воронка. Не успел Василий Исидорович расправить стремена, как подоспел начальник разведки Петров и подтвердил первоначальные сведения. Киквидзе тут же отдал начальнику полевого штаба Григорьеву распоряжение развернуть [132] штаб на вокзале в помещении военного коменданта, выставить на станции и телеграфе охрану.
Мне было приказано контролировать телеграф и телефонную станцию, для чего выделили десять стрелков.
Сам Киквидзе вскочил на Воронка и во главе эскадрона Ястржембовского поскакал к городу. Следом запылила пехота — бойцы Интернационального полка.
На привокзальных улицах нас ожидала радостная встреча — трудящиеся Тамбова горячо приветствовали своих освободителей. Попав на телеграф, я немедленно сообщил Антонову-Саратовскому, Медведовскому и Клименко о ликвидации восстания. Передавал не кодом, а открыто, чтобы вся линия узнала о бесславном конце белогвардейской авантюры.
В городе быстро восстанавливалась нормальная жизнь, хотя на окраинах на протяжении дня еще слышались выстрелы: это киквидзевцы добивали отдельные группки мятежников, не пожелавших сложить оружие.
К вечеру все было кончено. Наш полк выстроился возле здания исполкома. На балкон вышли представители полка и губисполкома. Состоялся митинг.
К сожалению, многие главари мятежа, в том числе и Окнинский, успели бежать. Но самого генерала Богдановича и некоторых других офицеров поймали и расстреляли.
На другой день по приказанию Киквидзе были собраны солдаты и командиры Тамбовского социалистического полка. Василий Исидорович выступил с большой речью. Закончил он ее следующими словами:
— Часть своей вины вы искупили, но еще не полностью. Как с вами должна поступить Советская власть? Ведь вы ей изменили, нарушили воинскую присягу.
В ответ раздались взволнованные крики:
— Возьмите нас на фронт, кровью искупим вину!
Киквидзе переждал шум, задумался. На площади воцарилась тишина. Солдаты напряженно ждали решения начдива. Негромко, но как-то очень значительно Василий Исидорович наконец спокойно произнес:
— Кто желает идти на фронт, поднимите руку.
Над строем взметнулся лес рук.
Киквидзе продолжал говорить:
— Хорошо. Я согласен взять вас в свою дивизию, чтобы вы искупили на фронте свое тяжкое преступление, [133] и возбужу соответствующее ходатайство перед губернским исполкомом. Не подведете меня?
Солдаты радостно кричали:
— Не подведем! Верьте солдатскому слову!
Тамбовский губисполком дал согласие на включение полка в дивизию.
На следующий день Киквидзе перед строем объявил об этом бойцам. Командиром полка был назначен тов. Сила, бывший ранее командиром одной из рот Рабоче-крестьянского полка. Для укрепления личного состава в полк было влито более роты испытанных в боях красноармейцев других частей.
Затем полк выстроился перед зданием губисполкома и в присутствии сотен горожан принес клятву верности Советской власти.
И полк действительно оправдал оказанное ему доверие. Он не раз отличался в боях на фронтах гражданской войны. 5 февраля 1921 года полк, переименованный в 137-й Тамбовский стрелковый, был награжден орденом Красного Знамени. Командовал им тогда Н. С. Богданов.
Сообщая трудящимся страны о провале контрреволюционного мятежа в Тамбове, «Правда» писала в номере от 22 июня:
«По сведениям, поступившим в Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией, неудачная попытка свергнуть Советскую власть в г. Тамбове началась и протекала под идейным руководством эсеров, лакеев буржуазии, кричавших на всех перекрестках о подчинении Советской власти немцам... Как только была объявлена мобилизация, контрреволюционеры повели погромную агитацию против Совета. Пустив пробный шар о перевыборах Совета и почувствовав поддержку мелкобуржуазных и кулацких элементов, предатели рабочего класса рискнули выступить против Совета. На помощь организованным офицерам были вызваны кулаки из ближайших деревень. Неожиданно был арестован почти весь Совет и видные члены Коммунистической партии. Когда контрреволюционеры почувствовали, что дело их выиграно, они совершенно распоясались: расстреляли комиссара финансов и других двух коммунистов. Офицеры надели блестящие погоны и прицепили шпоры. Во главе управления стал так называемый «военный комитет», в состав которого вошли офицеры и несколько кулаков... [134]
Естественно, что перед трудящимся населением г. Тамбова быстро обнаружился характер офицерской власти. Организованные красноармейцы и рабочие разогнали пресловутый «военный комитет» и освободили из тюрьмы множество арестованных, часть которых была уже приговорена к расстрелу.
Контрреволюционеры были частью разогнаны, частью арестованы...»
Укрепив в городе Советскую власть, Киквидзе дал приказ о выступлении на фронт. Теперь дивизия имела в своем составе пять полков: два кавалерийских и три пехотных.
В то время, как ударный отряд во главе с начдивом находился в Тамбове, оставшиеся части под командованием Медведовского провели ряд удачных боев и полностью очистили от белых банд участок железной дороги Поворино — Арчеда.
Почти все время следования до Филоново Киквидзе провел в вагонах Тамбовского полка: знакомился с красноармейцами, отвечал на их вопросы, рассказывал о боевом пути дивизии. Очень скоро бойцы души не чаяли в своем новом командире.
Прибыв в Филоново, Киквидзе узнал, что начальник штаба СКВО бывший генерал Носович добивается его снятия под предлогом «заражения дивизии партизанщиной». Чтобы опровергнуть клевету, Василий Исидорович написал докладную записку, в которой подробно изложил ход событий и рассказал о незавидной роли, которую сыграл штаб СКВО. Заканчивая записку, Киквидзе сообщал, что в настоящее время дивизия состоит из 6276 человек, 2096 лошадей, 4 броневиков, 4 батарей и других технических частей.
Запечатав пакет, Киквидзе поручил мне доставить донесение в Москву и вручить Н. И. Подвойскому или С. И. Аралову.
Мне удалось пристроиться к охране следовавшего на Москву эшелона с хлебом и добраться с ним в последних числах июня до столицы.
Военный комендант на вокзале растолковал мне, как проехать в штаб Оперода. В штабе меня сразу же принял тов. Аралов. Ознакомившись с содержанием пакета, он подробно и внимательно расспросил меня о делах в [135] дивизии. Помню, я горячился, рассказывая о всяческих кознях в штабе СКВО, и даже требовал доложить обо всем этом Владимиру Ильичу Ленину.
Тов. Аралов рассмеялся и успокоил: не волнуйся, мол, все будет в порядке. Велел мне прийти к нему на следующий день пораньше. Довольный, я поспешил к «себе» — на Павелецкий вокзал. Спать было негде. Пришлось заночевать в зале ожидания, где и без меня уже все было забито до отказа.
К семи часам утра — конечно, слишком рано — я был в штабе. Ровно в 9 часов дежурный комендант проводил меня к Аралову, который сказал мне, что докладная записка начдива Киквидзе В. И. Ленину уже вручена. [136]