Вместе с Киквидзе

Ровенский отряд

Утром 1 января 1918 года на привокзальной площади Ровно собрались тысячи людей. Перед наскоро сколоченной трибуной волновалось море голов. Солдаты — участники вчерашнего боя, горожане, жители близлежащих сел с нетерпением ждали открытия митинга.

Со стороны Луцка пронзительно залился паровозный гудок, послышался шум подходящего поезда. Из вокзала, размахивая над головой серой папахой, выбежал солдат. Звонким, радостным голосом выкрикнул:

— Чистопольцы прикатили!

Толпа на площади зашумела, послышались приветственные возгласы. Новость действительно была хорошей: на подмогу из Луцкя в полном составе прибыл самый революционный в 126-й дивизии 402-й Чистопольский полк под командованием выборного командира прапорщика Щербакова.

На трибуну поднялся Григорий Разживин. Все умолкли.

— Дорогие товарищи солдаты! — обратился председатель фронтового Военно-революционного комитета к собравшимся. — Разрешите от имени Чрезвычайного съезда поблагодарить вас за поддержку нашей революции от гайдамацких банд, за освобождение своих избранников.

Гайдамацкие главари Оскилко и Шапуло готовили кровавую расправу с рабочими Ровно. Центральная Рада и Петлюра продали Украину немецким капиталистам. Гайдамаки рассчитывали, захватив Ровно, открыть дорогу немецким войскам и восстановить власть помещиков и буржуазии.

Разбив гайдамаков, вы сорвали эти коварные планы. Еще не затихло зарево пожара, еще не рассеялся дым [84] боя в ровенеком небе. Вы сделали первый шаг в деле защиты свободы народа. Слава вам и вечная память тем, кто пал во вчерашнем бою!..

На площади воцарилась торжественная и строгая тишина.

После Разживина выступил Киквидзе. И его слушали внимательно, не пропуская ни одного слова.

— Товарищи, — с характерным кавказским акцентом говорил Киквидзе, — я знаю, всех вас измучила война. Но нужно понять, что, кроме нас, у трудового народа нет других защитников. Я знаю, тяжело оставаться на военной службе, когда можно ехать домой. Но это необходимо — иначе погибнем. Советская власть, а с нею все мы — погибнем. Я призываю вас выполнить свой долг перед народом и записаться в Красную гвардию для борьбы с врагами революции.

Угадал Василий Исидорович: тяжело было сознавать, что тебе нельзя вернуться в родные места, хотя до дома некоторым из нас осталось лишь несколько дней пути. И никто не знает, сколько еще придется воевать, сколько раз встречаться со смертью. Но это нужно — иначе революция погибнет.

Первым на трибуну поднялся немолодой бородатый солдат. Я его узнал: за несколько дней до убийства Линде он выступал на митинге в 444-м полку, призывая подчиниться Временному правительству. Солдат был весь обвешан ручными гранатами. Как я узнал потом, оружие он вез с собой в деревню, чтобы расправиться с помещиком.

Неловко поклонившись, хриплым от волнения голосом он сказал:

— Товарищи! Я говорить не умею. Я за большевиков. У меня дома детишки голодают. Но я понимаю так: если мы не защитим нашу власть, то и до дому нечего добираться и детям моим век на помещика спину гнуть. Не время домой ехать — с контрой кончать надо. Прошу записать меня в отряд Красной гвардии.

В толпе раздались крики «Правильно!» Со всех сторон слышалось: «И меня записывайте! И меня!»

От местных жителей выступил Сульковский. Он сообщил, что железнодорожники Ровенского узла поддерживают отряд и берутся в кратчайший срок отремонтировать для него всю технику. Один за другим поднимались [85] по шатким ступеням трибуны пехотинцы, артиллеристы, саперы и заявляли о своей готовности вступить в ряды Красной гвардии.

— Да здравствует Совет Народных Комиссаров!

— Да здравствует товарищ Ленин! — такими горячими, идущими от самого сердца словами заканчивали они свои выступления.

Митинг закончился.

Киквидзе, оставшийся на трибуне, громко скомандовал:

— Кто в Красную гвардию — стройся! — и взмахом руки указал направление строя. Площадь забурлила, зашумела.

Почти все солдаты, кто сразу, кто после минутного раздумья, встали в строй. Приступили к записи. Тут же на митинге был произведен строевой расчет, а затем красногвардейцы поротно с песнями направились в казармы бывшего 11-го армейского пехотного корпуса.

Как известно, для того чтобы вступить в Красную гвардию, нужны были соответствующие рекомендации. Но в данном случае их не потребовалось: все красногвардейцы накануне уже зарекомендовали себя в бою за Ровно.

1 января 1918 года председатель ВРК Юго-Западного фронта Разживин доносил Главкому тов. Крыленко:

«Из числа солдат Особой армии Юго-Западного фронта на добровольных началах организован Ровенский красногвардейский отряд в количестве 1500 человек. В него вошли коммунисты — рабочие города Ровно — 50 человек; из Туркестанского и 25 корпусов — 1100 человек; 150 кавалеристов 13 Орденского полка с конским составом и вооружением, автобронерота Юго-Западного фронта в полном составе, две полевые батареи Туркестанского корпуса в полном составе под командованием [86] тт. Карпухина и Эрбо; 25 человек из 25 инженерного полка. Командиром отряда избран Киквидзе».

* * *

Большинство солдат, вступая в красногвардейский отряд, полагали, что дело ограничится отражением нападений гайдамаков. Но даже те, кто думали, что пребывание в отряде продлится всего лишь месяц-другой, понимали, что дома, на родине, вряд ли удастся мирно поладить с помещиками и богатеями. Поэтому каждый из солдат старался прихватить оружие.

Мой старый друг Иван Грошев, например, волок с собой в разобранном виде хорошо смазанный станковый пулемет «максим» (даже щит не бросил!) и несколько лент с патронами.

Спросил я как-то Ивана, зачем он надрывается, таская с собой такую тяжесть, а он мне в ответ:

— Пригодится. У нас в Сибири этой штуки не достанешь.

Я, признаться, тоже придержал на случай возвращения в Тростянку пулемет. Правда, не станковый, а ручной — «льюис». Теперь, при создании Ровенского отряда Красной гвардии, все это оружие, дотоле мирно покоящееся под нарами в солдатских теплушках, очень пригодилось.

Когда отряд уже был сформирован, Киквидзе спросил на заседании в ВРК, каким уставом мы должны пользоваться. Старые, царские, написанные для армии угнетения трудового народа, нам не подходили, а других не было.

— Руководствуйся преданностью народу, революционной совестью и своим военным опытом, — ответил Василию Исидоровичу Разживин.

Так мы и прожили без всяких уставов до мая 1918 года. Но я помню, что Киквидзе все время мечтал написать новый, советский устав.

Остаток дня 1 января я провел на телеграфе. В казарму, где располагались мои товарищи по 25-му корпусу, вернулся лишь вечером. Сюда же явился связной из ВРК и передал мне приказание: немедленно прибыть к командиру отряда товарищу Киквидзе.

Военно-революционный комитет заседал всю ночь. [87]

На основе разведывательных данных стало известно, что Оскилко стягивает в свою разбитую группу гайдамаков подкрепления и намеревается снова захватить Ровно.

Сульковскому удалось узнать, что отряд белополяков, расположенный в Сарнах, дал согласие поддержать гайдамаков.

После долгих споров Киквидзе, взвесив все доводы, сказал:

— Я предлагаю немедленно выступить. Нужно нагнать группу Оскилко, добить ее и захватить Сарны. Иначе гайдамаки объединят свои силы, займут Сарны и мы окажемся отрезанными от всех центров.

ВРК принял предложение Киквидзе. Но этого было мало. Дело в том, что большинство красногвардейцев желало, чтобы наш отряд действовал в направлении на Киев. Поэтому, раньше чем отдать приказ о выступлении на Сарны, Киквидзе решил выяснить настроение бойцов и провести среди них разъяснительную работу.

С этой целью все присутствовавшие на заседании ВРК отправились в казармы.

Когда я пришел к своим связистам, среди них шло бурное обсуждение ультиматума Советского правительства Центральной Раде. Предательское поведение гайдамацких войск теперь было ясно всем красногвардейцам. Поэтому разъяснения большевиков о необходимости решительного наступления на Сарны были встречены с одобрением. Бойцы единодушно приняли решение: просить выбранного командира отряда товарища Киквидзе не мешкать и выступать.

С этим я и отправился обратно в Военно-революционный комитет.

Убедившись, что его предложение поддерживают все бойцы отряда, Киквидзе приказал предоставить красногвардейцам три часа для полного отдыха, а сам приступил к разработке операции. Разживин отправился в Ровенский партийный комитет для согласования совместных действий. Сульковскому было поручено обеспечить подвижной состав, мне — подготовить средства связи. Четкие задания получили и все остальные командиры.

После короткого отдыха дисциплинированно и без [88] суетни роты, оставив казармы, направились на посадку к северо-западной выходной стрелке. Там под прикрытием утреннего тумана уже стояли пустой товарный состав и бронепоезд, буквально за одни сутки приведенный ровенскими рабочими в состояние полной боевой готовности.

Бойцы заняли вагоны. Тихо, без сигналов, бронепоезд тронулся с места, следом за ним — эшелон.

В теплушках красногвардейцы готовились к предстоящему бою. Командиры взводов проверяли по спискам наличие людей, учитывали оружие.

С закрытыми дверями и люками эшелон миновал первый разъезд. Дежурный, предупрежденный Сульковским, вел себя так, словно через разъезд прошел состав с товарным порожняком. Это повторилось и на всех следующих станциях и разъездах.

В полдень эшелон встал: Киквидзе получил сообщение от Сульковского, что, хотя и со значительным опозданием, гайдамаки узнали о выступлении нашего отряда, собрали все наличные силы и заняли оборону в семи верстах южнее Сарн, близ станции Нелевичи.

Началась подготовка к сражению. Она заняла остаток дня и всю последующую ночь. Опустевший эшелон [89] отошел назад. Бронепоезд под командованием А. Е. Зайцева остался на месте. К рассвету подошло подкрепление: артиллерийские батареи Карпухина и Эрбо и кавалеристы бывшей 6-й дивизии.

Тот же Сульковский через своих людей — телеграфистов на железнодорожном узле Коростень — узнал, что, кроме поляков, гайдамакам по договоренности с Центральной Радой окажут содействие немецкие войска.

Киквидзе решил, не дожидаясь полного подхода всей кавалерии 6-й дивизии (она двигалась в конном строю по грунтовой дороге Ровно — Зносцево — Сарны), развернуть авангард и повести наступление на правый фланг гайдамацких войск, занявших позицию в двух верстах севернее станции Нелевичи.

Свой расчет Киквидзе основывал на том, что противник знал только о наших войсках, наступающих по железной дороге, не подозревая о наличии у нас кавалерии, спешившей к месту решительной встречи по грунтовому шоссе.

Отразив нашу первую атаку, гайдамаки сами перешли от обороны к наступлению, не обращая никакого внимания на свой левый фланг, поскольку никаких неприятностей с этой стороны они для себя не ожидали.

Для того чтобы раззадорить гайдамаков, Киквидзе приказал бойцам инсценировать отход. Решив, что настало время развивать успех, Оскилко пустил в дело кавалерию. А несколько минут спустя, когда гайдамаки уже считали, что вот-вот они добьются полной победы, со стороны Зносцева вырвались наши конники и обрушились на левый фланг вражеской пехоты. В то же время артиллерия и бронепоезд открыли сильный огонь по вражеской кавалерии. Гайдамаки, оставив на поле [90] боя сотни трупов, в панике бежали. Буквально на плечах противника красные конники ворвались в Сарны. Следом за ними на станцию вошла и наша пехота.

Лишь небольшой группе гайдамаков, которой командовал сам Оскилко, удалось уйти от шашек и пуль красных бойцов.

Но и нам было еще рано торжествовать победу. Не прошло и нескольких часов, как конная разведка донесла: со стороны местечка Бережницы движется немецкая пехота и кавалерия.

Собрав командиров, Киквидзе отдал приказ: всеми наличными силами занять оборону на западной окраине Сарн, но огня без особой команды не открывать. Это решение не было случайным: Киквидзе твёрдо помнил, что наше командование заключило с немцами перемирие, и понимал, что если мы первыми откроем огонь, то развяжем немцам руки. С огромной выдержкой Василий Исидорович ждал, как будут развертываться события дальше.

Вдали показались грязно-серые, цепи немецких солдат. Вот уже их отделяет от нас всего несколько сот метров. Красногвардейцы замерли, до боли сжимая в вспотевших руках винтовки. Твердо печатая шаг, немцы приближаются. Они идут со штыками наперевес, но не стреляют.

Киквидзе на своем командном пункте стоял не шелохнувшись, словно врос в землю. Внезапно раздался писк полевого аппарата. Телефонист протянул трубку Киквидзе — это Эрбо и Карпухин просили разрешения открыть огонь.

— Рано! — Киквидзе повесил трубку.

Немцы приближались. Уже можно было различить лица отдельных солдат. Василий Исидорович медленно протянул руку к телефону. Еще секунда — и прозвучит его команда открыть огонь...

Но у немецких офицеров нервы оказались слабее. Когда напряжение ожидания достигло наивысшего уровня, немцы встали как вкопанные, повернулись кругом и тем же чеканным шагом двинулись восвояси. Первая встреча с ними обошлась без боя... Красногвардейцы ликовали. Убедившись, что немецкое командование, повидимому, решило на этот раз соблюсти перемирие, Киквидзе [91] отдал приказ отряду вернуться в Сарны, где нас ожидала сердечная встреча с местными жителями.

Заняв станцию Сарны, мы восстановили связь с высшим командованием. Из Ровно получили благодарность от закончившего свою работу III Чрезвычайного съезда и сообщение о создании полевого штаба Юго-Западного фронта. Съезд вынес решение о демобилизации армии и отводе войсковых частей с оружием в глубь страны. 25-й армейский и 7-й кавалерийский корпуса должны были отойти в Московский округ.

Командование придавало очень большое значение наличию в Сарнах сильного войскового гарнизона, каким был Ровенский отряд Киквидзе. Это давало возможность спокойно вести эвакуацию войск фронта, подготавливать наступление на Киев и Житомир, препятствовало немецким войскам из района Пинска зайти к нам в тыл и отрезать отход Юго-Западного фронта.

Получив соответствующие распоряжения командования, Киквидзе оставил в Сарнах всю кавалерию, а с остальной частью отряда вернулся в Ровно.

Здесь при активной поддержке местной партийной организации отряд был значительно усилен. Особое внимание было уделено оснащению боевой техникой. Ровенские рабочие проявили чудеса изобретательности и технической смекалки. Они привели в порядок побывавший в бою бронепоезд, сделали специальные приспособления, позволившие вести артиллерийский огонь прямо из железнодорожных вагонов, придумали особые мостки для быстрой выгрузки орудий. В самые короткие сроки ровенцы отлично отремонтировали и привели в полный порядок бронемашины автороты, до того бездействовавшие в течение трех лет. Среди них был уникальный броневик с пушкой, к сожалению, находившийся в невероятно запущенном состоянии. Буквально за два дня он был превращен в грозную боевую машину. На броне красной масляной краской вывели название: «Богдан Хмельницкий». Когда броневик передавали отряду, больше всех радовался Киквидзе. Он ходил вокруг машины, шлепал ее по гулкой броне, любовно поглаживал ладонью ствол орудия.

— Ай, молодцы! Какую силу нам дали! — весело приговаривал он. — С этой штукой нам теперь и черт не страшен! [92]

8 и 9 января Военно-революционный комитет Юго-Западного фронта принял ряд важных решений. Об одном из них председатель ВРК Разживин сообщал по телеграфу Главкому Крыленко: «Согласно постановлению Ревкома Юго-Западного фронта 9 января создан полевой штаб Юго-Западного фронта. Командующим фронтом избран т. Киквидзе».

В начале января на фронте сложилось такое положение, что основательно задержалась демобилизация и эвакуация левого крыла фронта, так как железнодорожные узлы на этом направлении находились в руках контрреволюционных сил и не пропускали войсковые эшелоны.

Ревком фронта и командующий Киквидзе разработали план операции по уничтожению гайдамацких войск, освобождению Бердичева, Житомира и других городов и установлению в них Советской власти.

С этой целью были выделены две группы войск: из частей 7-й армии для наступления на Бердичев под командованием Павлова и из частей Особой и 11-й армий, а также Ровенского красногвардейского отряда для наступления на Житомир под командованием Кикзидзе.

Житомир с полным основанием считался оплотом контрреволюционных сил. Командование гайдамацких войск никак не предполагало, что красные отряды со стороны Ровно решатся предпринять активные боевые действия.

Вот эту-то самоуверенность противника и использовал Киквидзе. Стремительным броском красные отряды, смяв гайдамацкие заслоны, захватили Житомир. Петлюровцы в панике бежали, часть их сдалась в плен.

Восстановив Советскую власть в городе и создав в нем сильный гарнизон для надежной защиты от внезапных гайдамацких налетов, Киквидзе дал приказ о наступлении на Бердичев для поддержки войск Павлова и Медведовского с востока. Взятие Житомира деморализующе подействовало на польские войска. Поляки, на помощь которых так рассчитывал Петлюра, объявили себя нейтральными и отказались сражаться за Центральную Раду. Быстро сломив сопротивление гайдамаков, отряды Павлова и Медведовского заняли Бердичев. Эта сравнительная легкость побед красногвардейцев объясняется еще и тем, что гайдамацкие отряды не представляли [93] единой, монолитной военной силы. Среди гайдамаков было немало бедняков, обманным, а порой и насильственным путем вовлеченных в петлюровские войска. В душе эти люди сочувствовали Советской власти и при каждом удобном случае переходили на ее сторону.

После взятия Бердичева туда переехал Военно-революционный комитет и полевой штаб Юго-Западного фронта. Здесь подобралась группа сильных, инициативных работников, беззаветно преданных Советской власти и пользующихся абсолютным авторитетом и доверием в войсках: Разживин, Киквидзе, Медведовский, Чайковский, Павлов и другие. Они вели большую организаторскую работу: укомплектовывали подразделения, укрепляли воинскую дисциплину, делали все, чтобы поднять боеспособность отряда, насчитывающего уже более 5 тысяч человек. В отряд входили Орденский и Рабоче-крестьянский полки и другие подразделения. [94]