Глава седьмая.

С берегов Черного моря в Прибалтику

18 апреля 1944 г. по приказу Ставки я вылетел из Симферополя в Москву. На аэродроме со мной тепло простились боевые соратники по Крымской операции: С. Г. Горшков, К. А. Вершинин, Ф. С. Октябрьский, К. С. Мельник, командиры корпусов, весь руководящий состав управления и штаба Отдельной Приморской армии.

Историки для описаний минувшего пользуются главным образом документами определенного периода, эпохи. Для военного историка источниками служат, как правило, планы операций, решения военачальников, отданные ими приказы и распоряжения, сводки и донесения штабов, журналы боевых действий и другие многочисленные документы, без которых в условиях минувшей войны невозможно было проведение ни одной сколько-нибудь значительной операции, любого боевого или организационного мероприятия. И это вполне правомерно. Но важны и свидетельства непосредственных участников и очевидцев событий. В памяти оседает множество таких фактов, которых не найдешь ни в каких документах, такие сведения нередко облекают историю в плоть и кровь, делают ее доступной для восприятия, содействуют воспитанию молодежи, формированию характера и убеждений людей. Я веду речь о непосредственных переживаниях участников событий, их восприятии происходившего, об их взаимоотношениях между собой, в том числе о взаимоотношениях руководителей и руководимых.

Написанный скупым штабным языком приказ не в состоянии передать того заряда энергии и воли, который вложил в него военачальник, когда отдавал его устно. Никакая сводка или донесение не передает того чувства уверенности в победе или душевных колебаний командира, когда он по телефону передавал ее в вышестоящий штаб. Даже самая добросовестная протокольная запись стороннего наблюдателя не может отразить того, что запечатлело сознание непосредственного участника событий.

Я веду речь, конечно, не к тому, что исторические работы во всем должны опираться на воспоминания участников событий, а к тому, что воспоминания имеют также большую ценность{48}. При [149] этом документы могут сохраняться веками, чего нельзя сказать о современниках тех или иных событий. Поэтому нужно крайне бережно относиться ко всему, что написано живыми свидетелями исторических событий.

Все воспоминания субъективны, в этом их недостаток, и в этом же их достоинство. Достоинство «субъективизма», о котором я веду речь, заключается в том, что автор высказывает свою собственную оценку событиям, дает им такое истолкование, которое обусловлено его местом в развитии этих событий. Попутно скажу, что, например, тот, кто находился на высокой горе, видел, как правило, дальше и лучше, чем тот, кто был у ее подножья. Однако находившийся под горой зачастую отчетливее видел происходившее на ней. Не исключено вместе с тем, что человек, оказавшийся на высокой горе, страдает близорукостью и ничего дальше своего носа не видит. Но это частный вопрос. Важно, чтобы в мемуарах отразилась личность их автора, его душа, его идеалы, его жизненный опыт. Такой «субъективизм» следует приветствовать. Но можно и нужно критиковать мемуариста, когда он нарочито искажает события в угоду какой-то предвзятой цели. В случае, когда пишущий воспоминания привлекает документы, он невольно вынужден «корректировать свой субъективизм». Вместе с тем участник событий, анализирующий документы, имеет возможность корректировать и субъективизм тех, кем они в свое время были составлены.

На пути из Крыма в Москву я стремился осмыслить и отобрать из накопленного мною опыта руководства войсками в последних операциях полезное для своей предстоящей деятельности. Главное в этом опыте состояло в том, что необходимы стремительные, неожиданные для врага удары, ибо он старался теперь закрепиться на важных в стратегическом отношении рубежах с тем, чтобы по возможности превратить невыгодный ему теперь маневренный характер войны в позиционный. Эти расчеты были связаны с надеждой на выигрыш времени, которое Гитлер намеревался употребить, чтобы добиться сговора с нашими западными союзниками.

Оставшись наедине со своими размышлениями, я не заметил, как прошло время. Мы приземлились на Центральном аэродроме Москвы. Здесь меня встречала группа работников Генерального штаба во главе с генералом А. А. Грызловым. Прямо с аэродрома я поехал в Генеральный штаб, где генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов{49}, исполнявший тогда обязанности начальника Генерального штаба, кратко ознакомил меня с обстановкой на [150] фронтах. К середине апреля линия фронта отодвинулась далеко на запад и тянулась от полуострова Рыбачий к Петрозаводску, Ладожскому озеру. Берега Финского залива в районе Ленинграда и Кронштадта были очищены от гитлеровцев. Далее линия фронта шла от Нарвы на Псков, проходила восточнее Новоржева, а затем, огибая Витебск, Оршу, Бобруйск, Пинск, выходила к Припяти и шла восточнее Ковеля, Владимир-Волынска, Золочева на Девятин, что западнее Коломыи, а затем, отклоняясь на восток и оставляя за нами Черновцы, упиралась в Черное море у Аккермана. К лету 1944 г. на советско-германском фронте насчитывалось около 240 дивизий Германии и ее сателлитов. Вермахт, хотя и утратил теперь окончательно и бесповоротно стратегическую инициативу, все же обладал достаточной боеспособностью для того, чтобы оказывать ожесточенное сопротивление на всей громадной по протяженности (4450 км) линии фронта. Германия располагала по-прежнему экономическими ресурсами для того, чтобы снабжать армию вооружением. Главной целью гитлеровской ставки, как я и предполагал, являлось стремление создать прочную стратегическую оборону, не допустить выхода советских войск к границам рейха, измотать Красную Армию в затяжных изнурительных боях за каждый рубеж, использовать все это для дипломатических комбинаций с капиталистическим западом и заключить мир на сносных для гитлеровской клики условиях.

Эти намерения врага находили питательную почву в политике правящих кругов Англии и США, которые продолжали оттягивать открытие второго фронта на Европейском континенте. Давно запланированная и много раз обещанная высадка их войск в Северной Франции вновь и вновь откладывалась. На Западе все еще надеялись, что обе стороны будут измотаны и обескровлены в единоборстве и тогда можно будет продиктовать свои условия мира. Ввод свежих войск в Германию и другие оккупированные ею европейские страны, наличие свободных материальных ресурсов, по мнению реакционных кругов Вашингтона и Лондона, должны были обеспечить установление во всей Европе выгодного им порядка. Вожделения империалистов простирались до надежды превратить Советский Союз в сырьевой придаток западных держав. То, что эти наши предположения не были ошибкой, подтвердилось после войны документами, опубликованными на Западе. В частности, в книге Гудериана «Воспоминания солдата» приведена дипломатическая переписка между так называемой нейтральной Испанией и Англией по вопросу о возможности заключения сепаратного мира западных стран с Германией.

Верховное Главнокомандование Красной Армии планировало на лето 1944 г. продолжение крупных наступательных действий стратегического масштаба. Во время нашей беседы А. И. Антонов сообщил, что ведется всесторонняя подготовка к летней кампании. Однако не везде дела идут успешно. В частности, неважно для нас сложилась обстановка на участке 2-го Прибалтийского фронта. Заместитель начальника Генерального штаба дал мне понять, что туда [151] я и назначаюсь. Однако на прямой вопрос о моей новой должности он ответил уклончиво. Я понял его, поскольку решение еще не принято окончательно Ставкой, он не мог мне сказать больше того, что уже сообщил.

Из Генерального штаба я направился в ГКО, который теперь вновь размещался в Кремле. Разговор с И. В. Сталиным был недолгим. Действия Отдельной Приморской армии получили положительную оценку. Верховный Главнокомандующий сразу же сообщил мне, что я назначаюсь командующим 2-м Прибалтийским фронтом, общая задача которого состояла в проведении крупной наступательной операции совместно с 1-м Прибалтийским фронтом, конечная ее цель сводилась к освобождению Латвии, ее столицы Риги и побережья Рижского залива.

В конце нашей беседы было подписано и вручено мне постановление ГКО о назначении командующим войсками 2-го Прибалтийского фронта. Этим же постановлением генерал Владимир Николаевич Богаткин назначался членом Военного совета фронта.

Верховный Главнокомандующий нелестно отозвался о деятельности командования 2-го Прибалтийского фронта.

10 марта наступление возобновилось. Проводилось оно энергично, но результатом были лишь две вмятины в обороне противника — одна в 25, другая в 20 километров по фронту и по 7–9 километров в глубину.

18 марта с утра С. К. Тимошенко еще раз созвал совещание командующих фронтами, членов военных советов и начальников штабов.

В итоге этого совещания, как пишет С. М. Штеменко, было составлено донесение, в котором:

«Верховному Главнокомандующему докладывалось о скромных результатах наступления и наших потерях. Достаточно подробно излагались причины постигшей нас неудачи. При этом указывалось, в частности, что на идрицкое направление противник сумел перебросить из-под Ленинграда 24-ю пехотную, 28-ю легкопехотную и 12-ю танковую дивизии, а с других участков фронта — 132, 290 и 83-ю пехотные дивизии. Не скрывалось и то, что в сложных условиях Прибалтики требовались более тщательная подготовка к наступлению и несколько лучшая организация боя. Для подготовки новой операции на том же идрицком направлении у Ставки испрашивался месячный срок. В числе других просьб наиболее существенными были две: пополнить фронты боеприпасами и довести численность дивизий до пяти — шести тысяч человек. Со всем этим Ставка согласилась и мы с еще большей энергией взялись за дело...

Апрельское наступление в Прибалтике с рубежа реки Нарвы и восточных подступов к Пскову, Острову, Идриусу, Полоцку и Витебску снова оказалось малорезультативным. Фронты продвинулись незначительно, и поражения противнику, на которое мы рассчитывали, нанести не удалось».

19 апреля рано утром я вылетел в Великие Луки, в районе которых располагались тылы фронта. Близ командного пункта фронта [152] не было аэродрома, могущего принять самолет С-47. Из Великих Лук в район несколько западнее оз. Ужо, где в с. Богданове располагался командный пункт и штаб фронта, я перелетел на самолете По-2. Здесь меня встретил начальник штаба фронта генерал-лейтенант Л. М. Сандалов{50}, комендант штаба и другие офицеры. С Леонидом Михайловичем мы встретились как старые соратники, я хорошо знал его по Брянскому фронту, где он в мою бытность командующим этим фронтом был начальником оперативного отдела. В дальнейшем он оставался на этом фронте уже в должности начальника штаба (управление Брянского фронта в октябре 1943 г. стало управлением Прибалтийского, а затем 2-го Прибалтийского). Л. М. Сандалов, богато одаренный от природы человек, хорошо и всесторонне подготовленный штабной работник, к этому времени вырос в военачальника большого оперативного кругозора.

В последнее время прикованный к постели после авиационной аварии Леонид Михайлович Сандалов успешно занимается литературным трудом, выпустил несколько интересных книг. Последняя из них «Трудные рубежи» {51} посвящена как раз его деятельности на 2-м Прибалтийском фронте. Она предельно сжата и касается почти исключительно личных впечатлений автора.

Было около 2-х часов пополудни, когда мы приехали в Богданово. Машина остановилась около пятистенной колхозной избы, рубленной из добротного сосняка, здесь располагался пункт управления командующего фронтом. Вскоре сюда пришли вызванные дежурным командующий фронтом М. М. Попов и член Военного Совета Н. А. Булганин. С Маркианом Михайловичем Поповым мы встретились тепло. Нас связывали с ним воспоминания о совместной работе под Сталинградом, когда он в конце битвы был моим заместителем и командующим 5-й ударной армией. Булганин встретил меня холодно. Дело в том, что еще в период моего командования 4-й ударной армией в начале 1942 г., когда Булганин был представителем Ставки ВГК на Западном фронте, мы с ним как-то не поладили.

После обмена обычными приветствиями на вопрос Маркиана Михайловича: «С какими вестями приехали к нам?» — я подал ему решение ГКО. Прочитав документ, он молча передал его Булганину. Стоит ли говорить, как неприятно подействовало содержание этой бумаги на обоих генералов. Начавшийся было разговор наш оборвался. Булганин, не сказав ни слова, быстро вышел из избы. Маркиан Михайлович же, напряжением воли отбросив неприятное раздумье, спросил меня, что будем делать дальше? Я предложил встретиться в этом же помещении через пару часов, после этого [153] пригласил к себе Сандалова, чтобы посоветоваться с ним о ближайшей работе. Затем заслушал доклад начальника оперативного отдела штаба фронта генерал-майора Сергея Ивановича Тетешкина {52}, который кратко ознакомил меня с составом и состоянием войск фронта. В состав 2-го Прибалтийского фронта в этот период входили следующие объединения: 1-я ударная армия, 10-я гвардейская армия, 3-я ударная армия, 22-я армия, 15-я воздушная армия, 5-й танковый корпус, 3-й гвардейский кавалерийский корпус и 43-я Латышская стрелковая дивизия. Пока С. И. Тетешкин, не вдаваясь в подробности, характеризовал состояние этих войск, вернулся Маркиан Михайлович Попов. В военное время для передачи войск требовалось соблюдение минимальных формальностей. Ими мы и ограничились. Не создавая никаких комиссий, подписали акт о том, что я принял, а генерал М. М. Попов сдал войска фронта, вооружение и имущество по состоянию на 20 апреля 1944 г. Одновременно мы подписали соответствующее донесение об этом в Ставку. Тут же мы простились с Маркианом Михайловичем. А на следующий день рано утром он вместе с Булганиным улетел в Москву.

20 апреля, в первый день моего пребывания на 2-м Прибалтийском фронте, до позднего вечера работали мы с Л. М. Сандаловым, С. И. Тетешкиным и заместителем начальника штаба армии генерал-майором М. С. Масловым {53}.

Перед 2-м Прибалтийским фронтом действовали части 16-й полевой армии немцев в составе 43-го армейского корпуса (69, 83-я пехотные, 13-я артиллерийская дивизии); 2-го армейского корпуса (23, 93, 218-я пехотные дивизии); 6-го армейского корпуса, укомплектованного насильственно мобилизованными в вермахт представителями других национальностей, несколько частей состояло из изменников Родины, они причислялись к войскам СС; 10-го армейского корпуса (28-я, 329-я, 81-я и 24-я пехотные дивизии).

Всего перед фронтом отмечалось 13 дивизий, 5 отдельных полков и до 11 отдельных батальонов, в том числе в первой линии 10 пехотных дивизий, 4 отдельных полка и 3 отдельных саперных батальона. На одну пехотную дивизию приходилось в среднем 16 км фронта, а на 1 км фронта — 6,5 артиллерийских орудий и 0,3 танка.

2-й Прибалтийский фронт имел 31 стрелковую дивизию, 1 танковый корпус, 4 стрелковые бригады, 3 танковые бригады, 3 кавалерийские дивизии и 1 укрепленный район. На одну стрелковую [154] дивизию у нас приходилось в среднем 12 км фронта, а на каждый километр — 20 артиллерийских стволов и 1,2 танка.

Таким образом, мы превосходили противника в два раза по численности войск, артиллерийских стволов и авиации, а по танкам — в четыре. Соотношение сил складывалось в нашу пользу, но такое превосходство наступающей стороны нельзя было признать достаточным, если учесть условия местности, недостаток боеприпасов и прочность вражеских укреплений. Тем не менее бывало немало случаев, когда наши войска одерживали победы, располагая меньшим превосходством, а то и уступая противнику по численности и оснащенности. Я, естественно, осведомился у Л. М. Сандалова о том, какие, по его мнению, причины помешали фронту выполнить поставленные перед ним задачи. Леонид Михайлович вначале перечислил объективные причины, которые я уже упомянул выше. Это, однако, не удовлетворило меня. Я попросил начальника штаба по-партийному подойти к анализу недочетов, ибо без их устранения невозможно было наладить дела и нанести поражения врагу. Я сказал, что всегда был высокого мнения об организаторских способностях генерала М. М. Попова, что лично знаю многих командармов, командиров корпусов и дивизий, что, наконец, и сам факт укомплектования фронта в основном ударными и гвардейскими объединениями говорит о высоких боевых качествах его войск.

Я сказал ему: «Леонид Михайлович, я знаю, что нелегко рассказывать о неудачах, тем более если в них имеется и доля твоей вины, но партия учит нас говорить правду, какой бы горькой она ни была». Сандалов не отвел взгляда и, помолчав несколько минут, как бы собираясь с мыслями, произнес: «Что же, если начистоту, по-партийному, я скажу свое мнение». И как-то выпрямившись, точным, немного книжным языком продолжал: «С оперативной точки зрения основная причина неудач наших наступательных действий состояла в том, что противнику всякий раз удавалось вскрыть наши замыслы и принять меры по укреплению соответствующих участков. Как видно, мы недостаточно в оперативном и тактическом отношении маскировали наши замыслы. Из показаний пленных в последнее время выяснилось, что гитлеровское командование устанавливало направления наших ударов и упреждало их, маневрируя силами и средствами, снимая войска с неатакуемых участков, при наличии глубоко эшелонированной обороны. Через несколько дней, достигнув незначительного продвижения, приходилось приостанавливать наступление. Перенос удара на другое направление при недостаточной маскировке не давал необходимого результата». Кроме этой, основной, по мнению Леонида Михайловича, причины были и другие недостатки. Он упомянул, в частности, о не всегда удовлетворительной организации разведки. При перенесении направления удара на новый участок не удавалось должным образом вскрыть систему оборонительных сооружений и систему огня противника. Артиллерийская и авиационная подготовки давали небольшие результаты. [155]

Таковы были причины недостаточных успехов фронта с чисто оперативной точки зрения.

Я осведомился у Л. М. Сандалова, С. И. Тетешкина и М. С. Маслова, почему командование фронта допустило эти промахи. Леонид Михайлович ответил коротко: «Спешка, товарищ командующий, вредила нам».

Я понял его. Дело в том, что в это время, особенно в начале марта, Ставка начала осуществление широко задуманного плана наступательных действий на целом ряде оперативно-стратегических направлений. С целью недопущения маневрирования немецко-фашистских войск в масштабах советско-германского фронта необходима была активизация действия и в Прибалтике. Поэтому Ставка и торопила командование 2-го Прибалтийского фронта. Маркиан Михайлович вынужден был спешить, а спешка — плохой помощник в деле организации активных действий. Быстрые переносы направлений ударов без скрупулезной маскировки и продуманной дезинформации противника не позволяли осуществить в полной мере замыслы командующего и начальника штаба. Как видно, поначалу генерал Попов и сам полагал, что осуществить наступление, располагая действительно солидными силами, будет нетрудно. Поэтому первая операция не была подготовлена всесторонне. Неудача вызвала обоснованные нарекания со стороны Ставки и затем началась та самая спешка, о которой говорил Л. М. Сандалов. Если бы командование фронта после первой неудачи в сжатые сроки, как того требовала обстановка, проанализировало причины неуспеха, последующих промахов не было бы, и Маркиан Михайлович справился бы с задачей. Теперь же ситуация складывалась по-иному. Взвесив все это, я решил просить времени, чтобы войти в курс дела и основательно подготовить войска к наступлению.

Конечно, нельзя было ограничиваться выявлением этих основных причин, и я по своему обыкновению продолжал выяснять все детали. Так, в дальнейшем нам удалось установить, что разведчики в армиях работали только там, где в данный момент готовилось наступление. Противник же, по-видимому, поняв это, догадывался о наших намерениях, а иной раз и искусно подбрасывал нам ложные данные.

Изучая оперативные документы штаба, я установил также, что во фронте не всегда благополучно было с вопросами взаимодействия на поле боя между пехотой, танками и артиллерией, в особых условиях болотисто-лесистой местности.

Так, в оживленной беседе, которая носила довольно непринужденный характер, мы выяснили сложившуюся обстановку. Ясно стало, что предстоит сделать в ближайшее время.

На следующий день, который был фактически первым днем моего командования войсками 2-го Прибалтийского фронта, точно в 12 часов началось совещание руководящего генералитета фронта.

Совещание длилось около двух часов. На нем я ознакомил участников с постановлением ГКО, изложил уже известные читателю [156] причины неудач фронта и дал несколько неотложных советов по организации разведки, боевой подготовки войск, улучшению оборонительных позиций.

Третий день своего пребывания на 2-м Прибалтийском фронте я посвятил знакомству и беседам с основными работниками фронтового управления, моими ближайшими помощниками. В частности, оказалось, что на фронте имеется два заместителя командующего: генерал-лейтенанты Михаил Никанорович Герасимов и Максим Антонович Антонюк. Правда, официально должность генерала Герасимова именовалась «заместитель командующего», а генерала Антонюка — «помощник командующего по формированию». Мне представились также командующий бронетанковыми и механизированными силами фронта генерал-лейтенант танковых войск Михаил Львович Чернявский и командующий артиллерией фронта генерал-лейтенант артиллерии Петр Никитич Ничков{54}. Я говорил с ними главным образом о тех нерешенных вопросах, которые входили в круг их непосредственных обязанностей. Беседа с генералом Ничковым, с которым прежде мне не доводилось встречаться, убедила меня в том, что Петр Никитич большой знаток артиллерии, к тому же он высказал много свежих и глубоких мыслей о методах ее применения в современных операциях. Ничков произвел на меня впечатление военачальника, умеющего горячо отстаивать свое мнение. В дальнейшем я убедился, что первое впечатление не обмануло меня. Генерал-лейтенант артиллерии Ничков во многом содействовал успеху фронта в последующих операциях.

О генерале Чернявском я не смог во время первой беседы составить сколько-нибудь определенного мнения. Мне показалось, что он недостаточно свободно ориентируется в вопросах применения танков и самоходных установок в конкретных условиях нашего фронта. Во всяком случае, «главный танкист фронта» не высказал мне тогда никаких своих идей или планов, направленных на активизацию бронетанковых сил в предстоящих ожесточенных боях. Я не мог, конечно, безапелляционно считать, что у него вообще их нет. Дело в том, что, правда очень редко, среди военных попадались «дипломаты», стремившиеся сначала узнать мнение начальства по тому или иному вопросу.

Что касается моих заместителя и помощника, то я прежде всего не мог понять, зачем их двое. Оказалось, что М. Н. Герасимов был заместителем, так сказать, по общим вопросам, а М. А. Антонюк имел основной задачей руководство боевой подготовкой и сколачиванием прибывающих на пополнение войск.

Герасимов обладал хорошей теоретической подготовкой, однако из его деятельности на 2-м Прибалтийском фронте пока нельзя [157] было заключить, что он успешно увязывал теорию с практикой.

Боевая подготовка войск фронта, как я уже говорил выше, оставляла желать много лучшего. Надо сказать, что Антонюк отдавал много времени и сил организации боевой учебы, но результаты были небольшими из-за того, что недостаточно учитывались непосредственные задачи, стоящие перед войсками. Из беседы с генералом Антонюком выяснилось, что он несколько оторвался от боевой практики войск, недостаточно хорошо уяснил особенности театра военных действий, системы обороны противника, его тактики. В свою очередь Попов и Герасимов, занимавшиеся организацией и руководством боевыми действиями войск, почти не вмешивались в планирование и ход боевой подготовки.

Беседы с непосредственными помощниками помогли мне глубже осмыслить положение дел и задачи, которые стояли передо мной. Один из секретов руководства, как мне кажется, состоит в том, чтобы уметь развязать инициативу и способности подчиненных, вдохнуть в них уверенность в собственные силы и вместе с тем направить их деятельность по тому руслу, которое ведет к успеху общего дела.

Следующей своей задачей я считал выяснение вопросов обеспечения войск. Мы знаем, что афоризм Фридриха Прусского, будто путь к сердцу солдата лежит через желудок, характеризует не солдата, а самого Фридриха с его примитивным солдафонством. Тем не менее известно, что вопросы снабжения войск в любой войне теснейшим образом связаны с их боеспособностью. К сожалению, бывший член Военного совета, в обязанности которого входил контроль за деятельностью службы снабжения, занимался этим вопросом весьма поверхностно. На фронте имели место случаи перебоев в снабжении бойцов. В частности, это касалось 1-й ударной армии. Чтобы решить этот вопрос, я вынужден был переключить дивизию легкой бомбардировочной авиации на доставку печеного хлеба войскам 1-й ударной армии. Ясно, что это была «пожарная» мера, и нам с Богаткиным предстояло вплотную заняться вопросами тыла и снабжения.

После решения неотложных вопросов в штабе фронта необходимо было выехать в войска, чтобы на месте изучить положение дел.

Войска 2-го Прибалтийского фронта занимали участок более 200 км по фронту. Справа действовала 54-я армия 3-го Прибалтийского фронта, слева — 4-я ударная армия 1-го Прибалтийского фронта. На правом фланге нашего фронта действовала 1-я ударная армия, которой командовал генерал-полковник Н. Е. Чибисов, левее действовала 10-я гвардейская армия (командующий генерал-лейтенант М. И. Казаков). Далее 22-я армия (командующий генерал-лейтенант Г. П. Коротков). На самом левом крыле фронта находилась 3-я ударная армия (командующий генерал-лейтенант В. А. Юшкевич). [158]

Знакомство с войсками фронта мы начали с 1-й ударной армии. Она имела в своем составе 14-й и 12-й гвардейские стрелковые корпуса, 90-й стрелковый корпус и танковую бригаду. Прежде всего я познакомился с работой штаба армии, побывал в 23-й и 52-й гвардейских дивизиях, 26-й и 182-й стрелковых дивизиях, в 74-й гаубичной артиллерийской бригаде и 18-й танковой бригаде.

Ближе познакомиться с людьми, которым предстоит под твоим руководством решать сложные задачи на поле боя, мне представляется очень важной задачей вновь назначенного командира. Особенно ответственным при этом является умение не только подметить недостатки и возможно более обстоятельно наметить пути их устранения, но и самому поучиться у подчиненных, приобретших опыт боевой работы на данном участке, ибо специфика военной практики такова, что никогда не бывает совершенно одинаковых условий на разных участках фронта.

Но старший командир учится у подчиненных молча, а о недостатках вынужден говорить громко, а иногда и резко. Привычно откладывая в памяти положительные моменты в организации войск, я вместе с тем заострил внимание командного состава армий, корпусов и дивизий на ряде существенных недостатков, сразу бросившихся мне в глаза. Прежде всего оказалось, что оборона недостаточно хорошо подготовлена в инженерном отношении, траншеи не везде были полного профиля, оставляли желать лучшего маскировка и заграждения перед передним краем, не всюду правильно были устроены минные поля, довольно значительное количество оружия было в неисправном состоянии. Обнаружилось далее, что немало молодых воинов почти не стреляло из боевого оружия.

Наличие этих недостатков укрепило у меня убеждение в необходимости, прежде чем начинать наступление, четко наладить тактическую и техническую подготовку офицеров, генералов и войск в целом.

Не мог я пройти мимо ряда других пробелов, имевших место в частях и соединениях армии. Так, посетив 26-ю стрелковую дивизию, я обнаружил совершенно беззаботное отношение к вопросам разведки.

Командир этой дивизии полковник Корнелий Георгиевич Черепанов произвел на меня весьма благоприятное впечатление как опытный и волевой командир. Тем не менее оказалось, что дивизия, более месяца находившаяся на одном и том же участке, не захватила здесь пока ни одного пленного. В этом была, конечно, вина и армейского и корпусного командования, не проявивших должной требовательности в этом вопросе. Пригласив командира дивизии и всех, кто сопровождал меня, я направился к дивизионным разведчикам. Четким рапортом нас встретил старшина Озерецковский, дав команду «Вольно», я собрал вокруг себя всех, кто из разведчиков оказался налицо. Это были закаленные в боях воины, видавшие виды. Я прямо сказал им, что командованию [159] нужны «языки» и спросил, смогут ли они в ближайшие три-четыре дня добыть хорошего «языка». Старшина уверенно заявил, что раз надо, «язык» будет.

Знакомясь с войсками 1-й ударной армии, я все более убеждался, что большинство недостатков в боевой деятельности войск и их материальной обеспеченности произошли по вине командующего армией генерал-полковника Чибисова, который, как выяснилось, почти не бывал в войсках, никогда лично не руководил учебой подчиненных, не проводил учений в войсках. Никаидр Евлампиевич Чибисов был моим ровесником, он происходил из трудовой семьи. Тем не менее ему удалось еще в дореволюционное время получить приличное образование: он учился в духовной семинарии, а затем в лесном институте. В 1913 г., как и я, был призван в царскую армию, попал в гвардейскую часть и, имея хорошую общеобразовательную подготовку, быстро пошел в гору. Окончив школу прапорщиков, он к концу империалистической войны командовал ротой в гвардейском полку в Петергофе, получив чин штабс-капитана. После Октября он перешел на сторону Советской власти и активно участвовал в гражданской войне. Великая Отечественная война застала Чибисова в должности командующего Отдельной Приморской армией, затем он был заместителем командующего Брянским фронтом у М. М. Попова, в 1942 г. командовал некоторое время 3-й ударной армией. В довоенное время Никандр Евлампиевич окончил Военную академию им. Фрунзе, он был человеком хорошо подготовленным в оперативном отношении, обладавшим вообще широкими и разносторонними знаниями и интересами. Он, например, был большим знатоком и любителем музыки и утверждал, что не может жить без рояля.

Хотя, как я говорил, Никандр Евлампиевич был моим ровесником (в то время нам только что перевалило за пятьдесят), он как-то потерял форму строевого командира, стал малоподвижным, руководил войсками главным образом с командного пункта, через заместителей и помощников. Знания и опыт Чибисова, несомненно, должны были быть использованы, но требованиям, предъявляемым к командарму в военное время на активном участке, он к тому времени уже не отвечал. Этот вывод я, конечно, сделал не сразу, ибо нет ничего более вредного, чем принятие скоропалительных решений о людях вообще и крупных руководителях в особенности. Но изучая в течение месяца стиль работы генерала Чибисова, я понял, что он принесет больше пользы на другом посту в тылу. Об этом я и донес в Ставку в середине мая, после чего Чибисов был отозван в Москву и вскоре назначен начальником Военной академии им. М. В. Фрунзе, которую возглавлял, однако, очень непродолжительное время.

После объезда частей и соединений армии, решено было пригласить в штаб фронта командиров корпусов, дивизий и полков. Чтобы познакомиться со всеми людьми, от которых зависел успех боев, знакомство это состояло прежде всего в выяснении того, насколько основательно и свободно командиры ориентируются в [160] вопросах, без знания которых в тех условиях нельзя было руководить войсками.

Речь шла о дальности стрельбы и скорострельности минометов, о подкалиберных и кумулятивных снарядах, о преимуществах в известных условиях стрельбы прямой наводкой, о наиболее эффективных методах создания минных заграждений, об огневом вале и последовательном сосредоточении огня, о различных способах разведки противника, наиболее выгодном для ближнего боя оружия и т. д.

К этому времени, когда истекал третий год войны, эти и подобные им вопросы стали элементарными для большинства наших офицерских кадров, прошедших за это время суровую школу непосредственного участия в боях. Тем не менее нельзя забывать, что в период войны среди командных кадров имела место совершенно неизбежная текучесть. Командный состав нес большие потери убитыми и ранеными, места выбывших занимали новые люди, выдвигавшиеся часто через несколько ступеней, не успевшие получить необходимых навыков. Офицерский корпус был пополнен из запаса и непрерывно черпал резервы из числа гражданских людей, прошедших минимальную военную подготовку.

Происходила передвижка кадров не только по вертикали, но, если можно так выразиться, и по горизонтали: командиры из тыловых служб оказывались назначенными на строевые должности, это касалось и политработников, в пехоту попадали иногда моряки, авиаторы.

В силу этих и многих других причин командный состав даже в последние годы войны отнюдь не стал однородным по уровню знаний, подготовке и боевому опыту.

Кроме всего этого, нельзя забывать и о том, что менялись, совершенствовались технические средства вооруженной борьбы, ее приемы и методы.

Я убедился, что игнорирование этих обстоятельств старшими военачальниками нередко приводило к провалам в работе. Тот, кто думал, что в 1944 г. нечего было учить офицеров перед операциями, допускал серьезную ошибку.

Учитывая подобные соображения, я и подобрал названные выше вопросы. С помощью этих вопросов можно было не только выяснить знания генералов и офицеров, но и направить их внимание на самое существенное в обеспечении успеха. Этот своеобразный экзамен показал, что не все командиры твердо знают конкретные методы ведения боя, использования оружия и техники.

В ходе бесед с особой силой было заострено внимание генералов и офицеров на главном вопросе — необходимости твердо знать основы современного наступательного и оборонительного боя, свойства и возможности нашей артиллерии, минометов, эресов. Подробно речь шла о вопросах взаимодействия, как основе успеха в бою, на примерах показывались методы подготовки атаки и ее проведения.

Анализ предыдущих наступательных боев фронта показал, что наша артиллерия зачастую не справлялась с задачей подавления [161] огня противника, что приводило к весьма нежелательным последствиям. Возникла необходимость активного участия общевойсковых командиров в организации артиллерийского огня, его массировании, широкого внедрения радиосвязи в управление войсками, особенно при организации взаимодействия родов войск. В войсках же радио применялось мало даже во время наступлений и для связи с разведчиками, направлявшимися, правда, довольно редко в тыл врага. При ознакомлении с документацией штаба фронта еще в Богданове я выяснил, что штабом и командованием фронта было издано немало приказов и директив.

Теперь, находясь в армии, я проверил, как реализовались они практически.

Помню, спросил я начальника штаба одной из дивизий о содержании недавней по времени фронтовой директивы. Оказалось, что он не знаком с ней, хотя она касалась деятельности штабов. При дальнейшей проверке оказалось, что этот факт был не единичным. Не повторяя общеизвестных истин о необходимости строжайшего выполнения приказов, я все же вынужден был напомнить об авторитете командира и прежде всего подчеркивал то непреложное правило, что, прежде чем приказывать, любому командиру необходимо самому научиться повиновению. Авторитет командира определяется его преданностью Родине, партийным подходом к решению любой задачи, его опытом и знаниями. Ясно, что знания, командира не могут быть всеобъемлющими, но он, безусловно, обязан знать все, что необходимо для выполнения боевой задачи. Я подчеркнул, что не прав тот командир, который стремится скрыть свою ошибку, а тем более упорствует в проведении своего ошибочного решения.

Наносит ущерб своему авторитету и командир, пытающийся показать, что он все знает, во всем осведомлен, не нуждается ни в указаниях старших, ни в советах подчиненных. Одним из важнейших качеств руководителя является умение учиться у подчиненных, использовать для общего дела их здравые и полезные мысли, причем так, чтобы человек, чей совет оказался полезным, чувствовал моральное удовлетворение. Плохо, когда начальник проводит в жизнь подсказанное ему подчиненными решение и забывает о том, кто подал хорошую идею. Делает вид, что он сам ее автор. Особенно же нехорошо, если у начальника нет своего мнения и он служит просто рупором для передачи соображений своих подчиненных. В этом случае возникает вопрос, почему, собственно, он должен быть начальником.

Можно не соглашаться во всех деталях с каждым конкретным советом, но необходимо стремиться извлечь рациональное зерно из любого предложения.

Нельзя забывать о необходимости отеческого отношения к подчиненным. Война наложила свой отпечаток на взаимоотношения людей, сделала их суровыми. Но справедливую требовательность ни при каких обстоятельствах нельзя подменять оскорбляющей человеческое достоинство грубостью. Одной из существенных причин [162] необычайной нравственной силы советского воина было то, что наши люди воспитывались в условиях высокого уважения к их человеческому достоинству. Разъясняя все это, Военный совет фронта исходил не из стремления «прочесть мораль» на всякий случай, а исходил из фактов, которые имели место в армии, они не были массовыми, но даже единичные случаи пренебрежительного отношения к приказам, зазнайства, грубости не могли быть терпимы в войсках.

Пришлось сказать несколько слов о необходимости по-командирски заботиться о подчиненных. Дело, конечно, было не в том, что командный состав армии состоял из бездушных людей, чуравшихся солдат и сержантов, а в том, что кое-кто здесь понимал эту заботу поверхностно и считал, что, если побывал на передовой, спросил у нескольких бойцов, что пишут родные, похлопал по плечу отважного разведчика, отпустил пару шуток, то, значит, воодушевил воинов, проявил заботу о них.

Действительная же забота состоит, конечно, не только, вернее, не столько в этом, а в том, чтобы создать для воина все условия, обеспечивающие его боеспособность, высокий моральный дух, а это значит: накормить воина и дать ему в пределах фронтовых возможностей отдых, обеспечить исправным оружием и достаточным количеством боеприпасов, научить его безупречно пользоваться им, добиться, чтобы он усвоил тактику ведения боя в конкретных условиях, объяснить задачу, в общем, сделать так, чтоб твои бойцы были в более выгодных условиях, чем противник.

Ясно, что воин обязан драться при любых условиях и стремиться выполнить задачу любой ценой, но Ленин учил: «...Одного энтузиазма недостаточно для ведения войны... Самая лучшая армия, самые преданные революции люди будут немедленно истреблены противником, если они не будут в достаточной степени вооружены, снабжены продовольствием, обучены. Это настолько ясно, что не требует пояснения»{55}.

А в 1-й ударной армии находились отдельные командиры, ссылавшиеся на суровые условия военного времени и доведшие дело до того, что некоторые подразделения иной раз не получали печеного хлеба.

Пришлось коснуться тогда и еще одного вопроса. Речь зашла о женщинах-фронтовичках. Кто не знает о той большой, поистине героической роли, какую сыграли они в годы войны. Они самоотверженно работали в госпиталях, медсанбатах и санчастях, проявляя трогательную заботу о раненых воинах, они были отличными связистками и снайперами, летчицами и зенитчицами.

Слава советских девушек и женщин, их героические подвиги записаны золотыми буквами в летопись Великой Отечественной войны. Трудно передать словами, в каких неимоверно трудных условиях фронтовой жизни жили и трудились советские патриотки. [163]

Тогда в 1-й ударной армии я вынужден был говорить об этом потому, что некоторые ее командиры, тоже ссылаясь на общую тяжелую обстановку, недостаточно заботились о налаживании быта в частях, где было много женщин и девушек.

Говоря о всех этих недочетах в армии, необходимо подчеркнуть, что здесь было и много хорошего, достойного распространения во всех других объединениях, соединениях, частях.

После 1-й ударной армии мы направились в 10-ю гвардейскую армию. Армия занимала 50 км по фронту, имела три стрелковых корпуса: 19-й гвардейский (22, 65, 56-я гвардейские стрелковые дивизии), 7-й гвардейский (7, 8, 119-я гвардейские стрелковые дивизии) и 15-й гвардейский (29, 30 и 85-я гвардейские стрелковые дивизии), кроме того в армию входила 78-я танковая бригада.

Командование армии — генерал-лейтенант Михаил Ильич Казаков, член Военного совета генерал-майор Павел Филатович Иванов, начальник штаба генерал-майор Николай Павлович Сидельников{56} — были очень энергичными людьми, часто бывали в войсках. Генерал Казаков лично руководил боевой подготовкой армии. Дела здесь шли хорошо.

В первый свой приезд в армию я побывал в 22, 56, 119-й гвардейских дивизиях, в 6-й гвардейской истребительно-противотанковой бригаде (командир бригады полковник Дмитрий Никанорович Крылов). Бригада произвела на меня очень отрадное впечатление образцовым воинским порядком и дисциплиной. Бойцы держались бодро. Не вызывало сомнений, что бригада выполнит любую боевую задачу. Нельзя было не выразить удовлетворения состоянием боевой подготовки бригады. Я вынес благодарность ее командиру.

Несколько хуже обстояло дело в 22-й гвардейской стрелковой дивизии, находившейся в первом эшелоне армии. Командир дивизии полковник Василий Иванович Морозов и начальник штаба не смогли достаточно подробно доложить обстановку на своем участке, соединение несколько месяцев подряд не имело пленных.

Из беседы с начальником штаба подполковником А. К. Панченко, заместителем командира дивизии полковником А. К. Кошелевым и самим командиром дивизии выяснилось, что они редко бывали в батальонах и ротах первой линии, слабо знали состояние своей обороны. Пришлось указать им и командованию армии на эти недостатки, в частности я приказал в ближайшее время провести разведку и добыть «языка».

В 56-й гвардейской стрелковой дивизии (командир полковник Анатолий Иванович Колобутин) части были расположены хорошо, для отдыха личного состава выстроены добротные землянки. Подразделения напряженно занимались боевой учебой. [164]

Объезжая войска 1-й ударной и 10-й гвардейской армий, мы заметили, что большинство винтовок у бойцов было без штыков, а к автоматам и пулеметам было всего по одному магазину. На мой вопрос, где штыки и магазины, бойцы ответили, что их уже давно нет, что они потеряны в боях. Ясно, что нельзя вести успешного боя с противником, если оружие неукомплектовано. Надо было принимать срочные меры по ликвидации этого недостатка.

Я дал задание начальнику артснабжения фронта в срочном порядке собрать сведения по каждой армии: определить некомплект штыков к винтовкам, магазинов к автоматам и пулеметам (из расчета два магазина на автомат и пулемет).

Положение оказалось тяжелым: более половины винтовок было без штыков.

Для ликвидации этих недостатков в каждой армии создали оружейные мастерские, лучших оружейников собрали в армейском масштабе и немедленно приступили к ремонту оружия. Надлежало шире использовать в бою исправное трофейное оружие. С этой целью всем командирам подразделений и частей было приказано изучить трофейное оружие и обучить затем своих бойцов пользоваться им. Кроме того, мы запросили Главное артиллерийское управление о выделении нам вооружения для покрытия некомплекта. Николай Дмитриевич Яковлев, как всегда, быстро откликнулся на нашу просьбу.

В войсках я обратил внимание на то, что, хотя некоторые дивизии были малочисленными (182-я стрелковая дивизия 1-й ударной армии насчитывала всего 2800 человек, а 23-я гвардейская стрелковая дивизия — около 3100 человек), много людей было прикомандировано к штабам и к тыловым учреждениям.

Военный совет потребовал разгрузки штабов, чтобы сделать их более подвижными и оперативными, а за счет высвободившихся людей пополнить боевые подразделения.

Это не могло, конечно, сделать дивизии полнокровными, и мы попросили Генштаб выделить 2-му Прибалтийскому фронту пополнение.

Мне пришлось принимать фронт как раз в весеннюю распутицу, когда неприятные особенности обманчивого апреля давали о себе знать и серьезно затрудняли боевую подготовку и ведение боевых действий. Дороги раскисли и сделались непроезжими, подъезды к складам, базам, штабам и другим учреждениям пришли почти в полную негодность. Снабжение войск стало очень трудным делом. План мероприятий по подготовке тылов к весеннему периоду, принятый Военным советом фронта еще зимой, был выполнен лишь частично.

Я приказал заместителю начальника тыла генерал-майору И. Н. Кацнельсону направиться с группой офицеров на правое крыло фронта и самому непосредственно заняться обеспечением продовольствием 1-й ударной армии. Член Военного совета по тылу генерал-майор С. И. Шабалин взял под неослабный контроль работу группы Кацнельсона. [165]

Основная станция снабжения двух армий и местных фронтовых частей Сущево, как это было установлено, нуждалась в коренной реорганизации.

Мероприятия по подготовке железнодорожного транспорта к весенней распутице не были должным образом проведены. Ответственными руководителями всех работ в этой области являлись начальник управления военных сообщений фронта полковник Николай Павлович Пидоренко и начальник железнодорожных войск Николай Георгиевич Десяткин, которому предстояло урегулировать вопрос перевозок, форсировать строительство ветки Новосокольники — Сущево, так как ее отсутствие затрудняло снабжение фронта. Нужно было также наладить экипировку паровозов на станциях Локиз и Сущево, упорядочить график подачи первоочередных транспортов для армий, избавиться от практики посылки толкачей, которые, стремясь проталкивать свои грузы, нарушали плановость перевозок.

Фронтовые дороги Великие Луки — Маево — Пустошка и Торопец — Великие Луки требовали серьезного ремонта. Восстановление мостов и дорог в условиях фронта, действовавшего в болотистой местности, было очень важной задачей, поэтому на восстановление грунтовых дорог для 1-й ударной и 22-й армий вместо одного дорожного отряда и одного отдельного дорожно-строительного батальона, как планировалось ранее, пришлось бросить шесть дорожных батальонов, выделить автомашины и горючее.

А на строительство дороги Соболицы — Фатьяново — Русаки, являвшейся артерией снабжения двух других армий, мы направили пять дивизий, так как пришлось строить лежневку (бревенчатая широкая гать) на всем ее протяжении.

Начальнику дорожного управления инженер-подполковнику Иосифу Абрамовичу Хотимскому было приказано организовать единое техническое руководство строительством, расставить силы, использовать порожний транспорт для подвоза материалов на строительство дорог. К дорожному строительству было подключено и инженерное управление во главе с начальником инженерных войск генерал-майором Владимиром Филипповичем Шестаковым.

Квартирно-эксплуатационному отделу тыла фронта было необходимо принять меры против паводков в районе складов и обеспечить госпитали оконным стеклом и другими стройматериалами. Большие задачи по контролю над всем комплексом вопросов тыла и снабжения стояли перед начальником тыла генерал-лейтенантом интендантской службы Николаем Александровичем Кузнецовым и интендантом фронта генерал-майором интендантской службы Никифором Ивановичем Кутузовым. Одновременно форсировался технический осмотр и профилактический ремонт всех агрегатов и автомашин, их летняя камуфлировочная окраска. Автоуправление (начальник полковник Сергей Порфирьевич Вечков) должно было провести занятия с водительским составом по подготовке к эксплуатации автомашин в период весенней распутицы. Необходимо было усилить дисциплину водительского состава, ибо отсутствие должного [166] порядка в автополку фронтового подчинения, а также в отдельных автобатах являлось одной из причин недостатков в организации перевозок в период распутицы.

Когда мы находились в войсках, обнаружилась и еще одна неувязка в работе тыла. Командиры и бойцы жаловались на то, что военторг не обеспечивает их товарами первой необходимости: пуговицами, погонами, звездочками, одеколоном, почтовыми открытками и конвертами, папиросами, табаком и т. п. Мы поинтересовались, есть ли все это у нас в военторге. Оказалось, что подобных товаров на складах фронтового военторга имеется на сумму 8 млн. руб. От начальника фронтового военторга майора интендантской службы Таверовского пришлось потребовать организовать доставку товаров в войска.

Вопросами тыла Военный совет фронта занимался много. Чтобы выправить положение и подготовить войска к наступлению, пришлось обновить руководство; по нашей просьбе Главное управление тыла Красной Армии назначило на должность начальника тыла фронта генерал-майора Александра Михайловича Пламеневского, которого я знал по Отдельной Приморской армии как человека энергичного, болеющего душой за своевременное снабжение войск и умеющего конкретно руководить тыловыми учреждениями.

Неприятно писать о недостатках, да быть может кто-нибудь из читателей и скажет, что боевой путь наших войск был столь величественным и славным, что нет смысла отыскивать «пятна на солнце». Все это так, но, во-первых, партия учит нас смело обнажать недостатки с тем, чтобы не повторять их никогда более. Во-вторых, деятельность военачальника армейского и фронтового масштаба в минувшую войну складывалась во многом вот именно из такой прозаической работы. Времена, когда полководцы, осененные боевыми знаменами, под бой барабанов и звон литавр обходили застывшие в молчании войска и, указуя перстом в пространство, повелевали ринуться в сомкнутом строю на врага, давно уже отошли в область предания.

Быть может, кто-нибудь бросит упрек автору и за то, что он, говоря о недостатках, имевшихся при его предшественниках, стремится выгородить себя. Отнюдь нет, и в дальнейшем повествовании я постараюсь показать это.

Еще более существенным делом была организация боевой подготовки войск. Непреложным правилом для военачальника должен быть принцип: прежде чем потребовать от войск выполнения боевой задачи, необходимо обучить их действовать умело, быстро и решительно — лишь это приводит к победе малой кровью.

2-й Прибалтийский фронт готовился наступать в лесистоболотистой местности с множеством озер и рек, где было крайне мало шоссейных дорог и поэтому очень трудно массированно применять бронетанковые части. Все эти особенности необходимо было скрупулезно учесть при подготовке войск. Исходя из этого, мы и наметили план мероприятий по организации оперативной обороны и боевой подготовке всех частей и соединений. 5 мая Военным советом [167] был отдан приказ войскам, где ставилась задача уделить максимум внимания боевой подготовке войск. В приказе отмечалась необходимость наряду с упорной работой по организации и совершенствованию обороны, четкой и бдительной боевой службой на главной оборонительной полосе, во всех соединениях и частях, не занятых в первой боевой линии, максимально использовать время для боевой подготовки и сколачивания частей.

В боевой учебе акцентировалось внимание на одиночной подготовке и подготовке мелких подразделений, чтобы каждый боец в совершенстве овладел своим оружием, а командиры научились управлять своими подразделениями.

В приказе определялись конкретные задачи по обучению войск отражать танковые контратаки, быстро закрепляться на захваченных рубежах и организовывать их противотанковую оборону; особо подчеркивалась важность учебы сержантского состава, курсантов учебных батальонов гвардейских дивизий и учебных рот стрелковых дивизий.

3 мая было послано на имя Верховного Главнокомандующего донесение. В нем без прикрас характеризовалось положение, в котором находились войска фронта и указывалось, что принимаются меры к изысканию людских ресурсов внутри фронта, что все годные к строю военнослужащие из штабов, тылов, лазаретов будут использованы для пополнения боевых частей. Это, по нашим подсчетам, составит до 30 тыс. человек. Одновременно мы просили Ставку выделить для фронта около 20 тыс. человек пополнения. В докладе указывалось, что до 10 мая особое внимание будет уделено созданию жесткой и глубоко эшелонированной обороны, организации и устройству тыла фронта и армий, а с 10 мая начнутся усиленные занятия по подготовке войск, максимально приближенные к боевой обстановке. В донесении сообщалось, что с 4 мая проводится ряд показных занятий для командиров дивизий, корпусов. Часть текста донесения стоит привести полностью:

7) Вследствие ряда причин войска фронта оказались недостаточно подготовленными к весенней распутице, сложилось тяжелое положение с продфуражом, боеприпасами, вооружением, горючим и т. д.

Для урегулирования снабжения войск фронта продовольствием и предотвращения перебоев в питании мы вынуждены использовать самолеты По-2, которые уже сделали более 1000 рейсов, организовать подвоз продовольствия на вьюках, спецотрядами тракторов.

8) В целях быстрейшего приведения дорог в проезжее состояние на работы были выделены некоторые стрелковые дивизии, запасные полки, курсы и все дорожные части фронта. В результате принятых мер уже к 30 апреля поток грузов пошел без перебоев. Однако еще приходилось держать некоторые войсковые соединения на дорогах, чтобы поддерживать их в проезжем состоянии.

В донесении разъяснялось, что крупным недостатком, который не мог не отразиться на снабжении войск, является большое количество (около 8 тыс.) неисправных автомашин. Такое положение [168] создалось из-за слабой организации их ремонта. Отмечалось также недостаточное руководство тылом со стороны начальников, которым положено заниматься этим делом.

Военный совет фронта заверял Ставку, что все свое внимание он направит на ликвидацию выявленных недостатков.

5 мая проводились два занятия: первое — по изучению артиллерийского вооружения и, в особенности, новых видов боеприпасов кумулятивных, подкалиберных, бронебойно-зажигательных и других, вторым было показное учение на тему «Действие усиленного стрелкового батальона при штурме оборонительной полосы противника с поддержкой танками и авиацией и бой в глубине во взаимодействии с подвижной группой».

На занятиях присутствовали командармы 1-й ударной — генерал-полковник Н. Е. Чибисов, 10-й гвардейской — генерал-лейтенант М. И. Казаков, командиры корпусов и дивизий этих армий.

Тактическое учение проводилось силами 1-го батальона 343-го гвардейского стрелкового полка 119-й гвардейской стрелковой дивизии (командир дивизии гвардии генерал-майор Павел Менделеевич Шафаренко).

Для учения был оборудован оборонительный рубеж с тремя траншеями, как это было у противостоящего противника. В первой и во второй траншеях построили блиндажи, дзоты, установили огневые точки и т. д.

В ходе учения батальон скрытно занял исходный район для атаки, правда, маскировка в исходном положении была все же недостаточной. Артиллерийская подготовка в основном была проведена правильно, однако в период подавления и разрушения целей несколько батарей вели огонь одновременно, что мешало наблюдению за целями и разрушаемыми оборонительными сооружениями «противника». В конце артподготовки огонь заметно ослабел, хотя необходимо было перед атакой танков для обеспечения полного успеха усилить его.

Пехота поднялась в атаку дружно и правильно двигалась за танками. Однако танки чуть-чуть опоздали, в результате получился некоторый разрыв между переносом огня артиллерии с первой траншеи на вторую и ударом пехоты и танков по первой траншее.

Наблюдая занятия, командиры видели все положительные стороны и недостатки действий батальона, а как гласит восточная мудрость, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. На разборе поэтому главное внимание уделялось не тому, как должно быть, это понимали и сами командиры, а тому, как достигается, например, скрытность, слаженное взаимодействие и т. п.

Особое внимание командиров было обращено на соблюдение скрытности всех подготовительных мероприятий к наступлению, на то, что, выполняя эту работу, никто не должен даже упоминать слово «наступление»; вести все переговоры по радио и проводным средствам лишь по условленному коду.

Нельзя было не оттенить вопроса об использовании артиллерии [169] вообще и дальнего действия в особенности. Необходимо было резко поднять эффективность ее огня как и действий авиации.

Командирам были сообщены точные расчеты по наиболее результативному использованию дальнобойной артиллерии, в том числе реактивной и авиации дальнего действия.

Я поделился опытом организации подвижных групп, основываясь на их действиях в Крымской операции.

Было отрадно отметить, что в ходе учения командиры воочию убедились в эффективности огня орудий прямой наводки. Времени для этого вида огня было отведено всего 15 минут, но было поражено большинство огневых точек, дзотов, блиндажей, артиллерийских наблюдательных пунктов и т. п. Все цели в первой и во второй траншеях оказались накрытыми при расходе в 15–20 снарядов на каждую цель. Результаты оказались блестящими. Присутствующие своими глазами видели как в воздухе взлетали бревна блиндажей и установленные нами макеты огневых точек.

Артиллерия дальнего действия вступила в работу с началом огневой подготовки и вела огонь одновременно с орудиями, выдвинутыми для стрельбы прямой наводкой. В конце артподготовки был дан 5-минутный огневой налет, когда все минометы и орудия вели беглый огонь по целям первой и второй траншей.

Показные учения, подобные учениям в 1-й ударной и 10-й гвардейской армиях, 6 мая организовали для командиров дивизий и корпусов 3-й ударной и 22-й армий.

Одновременно войска фронта строили новые оборонительные позиции, совершенствовали старые, вели настойчивую разведку. Противник отвечал на это активизацией своих действий, оживив разведку, пытаясь просочиться в глубь наших боевых порядков.

Так, на участке 26-й стрелковой дивизии 1-й ударной армии (командир дивизии полковник К. Г. Черепанов) было решено силами разведроты (командир — капитан А. Сергеев) добыть «языка». Перед фронтом дивизии оборонялись части 21-й пехотной дивизии противника.

Этот поиск на деле вылился в поединок между двумя разведывательными подразделениями и их командирами. Он состоялся в ночь на 3 мая. Гитлеровцы несколько дней готовились к ночному поиску, выделив для этого разведывательный батальон капитана Рихтермана.

У нас на этом же участке действовал один взвод разведки в составе 24 человек. Но гвардии капитан А. Сергеев понимал, что успех ночного поиска зависит не от количества людей, а от их мастерства и прежде всего от искусства самого командира.

На стыке двух наших батальонов лежало болото. Наблюдатель стрелковой роты лейтенанта Ерохина заметил, что на берегу этого болота — ближе немецкого переднего края — появилось темное пятнышко. Когда капитан Сергеев узнал об этом, он выставил своих наблюдателей — разведчиков, те вскоре уточнили, что гитлеровцы построили и тщательно замаскировали там новый блиндаж. Это было сделано неспроста. Они, видимо, решили воспользоваться разрывом [170] между батальонами и провести здесь поиск. Наши батальоны усилили охрану флангов и стыка, а капитан Сергеев, чтобы проверить свои выводы, выслал разведку из трех человек. Разведчики установили, что перед новым блиндажом немцы сделали специальный проход.

Было решено опередить немцев, воспользовавшись проходом, подготовленным ими же самими, напасть на блиндаж с целью захвата «языка». В тылу роты было выбрано такое же место, как и в стыке между батальонами. Здесь был построен блиндаж и проведена тренировка.

Первыми шли двое дозорных, за ними два сапера. На расстоянии 100 м за дозорными двигалась группа захвата из семи человек. От дозорных до командира захватывающей группы был протянут шнур, посредством которого передавались условные сигналы. По сторонам захватывающей группы следовали две группы прикрытия: в правой группе сержанта Ярославцева пять человек, в левой — сержанта Попова — четыре. Капитан Сергеев находился в боевом охранении, которое было выдвинуто в сторону от левофланговой стрелковой роты лейтенанта Ерохина. Действиями разведчиков Сергеев руководил по телефону. Рядом с ним находился телефонист Алешкин, другой связист — красноармеец Титов — шел с телефонным аппаратом позади группы захвата за командиром взвода разведки гвардии старшиной Озерецковским.

Захват «языка» решили осуществить следующим образом. Выдвинувшись на расстояние 120 м от немецкого блиндажа, группы прикрытия занимают позиции и готовятся к открытию огня. Группа захвата скрытно подходит на рубеж броска — в 30 м от блиндажа.

А вот как спланировал проведение ночного поиска гитлеровский капитан Рихтерман (по данным военнопленных). У него в разведку должны были идти 40 человек. В середине одна за другой шли две группы захвата: в первой — 13 человек, во второй — 12. С правой стороны на небольшом расстоянии друг от друга шли две группы прикрытия по 5 человек в каждой. Слева — только одна группа из 5 человек, это объяснялось тем, что слева у немецких разведчиков был открытый фланг. На исходном рубеже у блиндажа находилась резервная партия немецких разведчиков из 60 человек. В случае необходимости она должна была поддержать действия первой партии.

Ночной поиск с двух сторон начался в одно и то же время. Разница заключалась не только в количестве разведчиков, но и в том, (что гитлеровцы не предвидели наших действий, а наши разведчики с часу на час ждали вражескую вылазку.

В полночь взвод разведки старшины Озерецковского находился в районе сосредоточения на расстоянии 300 м от объекта нападения. Командир взвода выслал вперед двух дозорных — Хабибуллина и И. Матюшкина. За ними следом пошли саперы Крайнов и Зянкин. Когда дозорные отошли на всю длину шнура, они заметили слева группу немцев. Хабибуллин остался на месте с двумя саперами, а [171] красноармейца Матюшкина отослал с донесением к командиру взвода. Узнав об этом, капитан Сергеев приказал разведчикам пропустить немцев.

Немцы шли по болоту гуськом. Пропустив их мимо себя, старшина Озерецковский осторожно поднял своих разведчиков и повел их в колонну по одному параллельно немецкой группе. За гитлеровцами следил командир взвода, а разведчики, соблюдая все предосторожности, шли скрытно позади командира на расстоянии зрительной связи. В 200 м от наших позиций немцы стали разворачиваться в боевой порядок. Командир взвода поднял руку, и бойцы быстро пошли на сближение с противником. На ходу взвод перестроился из колонны по одному в цепь и приблизился к немцам на 30 м. По команде Озерецковского бойцы открыли огонь и на бегу забросали немцев гранатами. В это же время открыли пулеметный огонь с фланга пять бойцов боевого охранения во главе с гвардии капитаном Сергеевым.

Очутившись в огневом мешке, немецкие разведчики бросились по единственному свободному пути — на север. Но там лежало непроходимое болото. Здесь наши разведчики и переловили всех уцелевших немцев, утонувших по шею в грязи.

Важно отметить, что гвардии капитан Сергеев предвидел, что гитлеровцы поддержат первую группу своих разведчиков. Он принял предупредительные меры. По его приказу гвардии старшина Озерецковский в самом начале преследования оставил заслон из двух групп разведчиков по три человека в каждой. И когда вторая партия немцев пошла на выручку первой, шесть наших автоматчиков встретили их дружным огнем в упор. Туда же перенес свой огонь и станковый пулемет нашего боевого охранения.

Вот что рассказывал об этом поиске сам старшина Сергей Озерецковский:

«Четыре дня мы готовились к этой разведке. Свой участок перед передним краем изучили как свои пять пальцев. Прямо перед нами — болото с кустарником. Слева — две высотки, а на них немецкие блиндажи и по склону минные поля, спираль Бруно, два ряда колючей проволоки с «сюрпризами». Мы узнали, что есть в этой обороне слабое место — новый немецкий блиндаж. Второго июня, как только стемнело, я с бойцами вышел на задание. Дозорный Матюшкпн заметил большую группу немцев, человек сорок. Я отполз к телефону, вызвал гвардии капитана Сергеева, доложил.

— Хорошо, — сказал капитан. — Пропустите. Пусть идут. Приказываю зайти им в тыл.

Отдав приказ разведчикам, я начал преследовать немцев. Мы шли цепочкой. Связист Титов смотал линию, подошел ко мне:

— Разрешите мне и Матвееву действовать в боевом порядке.

Я знал обоих. Рядовой Степан Титов, награжденный двумя медалями «За отвагу», участвовал с нами в последнем поиске. Матвеев тоже был в прошлой разведке и за умелые действия награжден орденом Красной Звезды. Им и молодым разведчикам Зянкину, Панкратову [172] и Ямбикову, видимо, не терпелось начинать. Они все вскидывали и «примеряли» автоматы.

Не доходя высотки, где было наше боевое охранение и наш командир капитан Сергеев, немцы стали принимать боевой порядок. Немецкие батареи дали заградительный огонь по ту сторону высотки, чтобы помешать подброске нашего подкрепления. Я дал две белых ракеты, осветив немцев. «Вперед!»

В спину немцам ударили 24 автомата. Сержант Пискулин повел разведчиков с правого фланга.

— Батальон! Окружай гадов! — кричал он. — Ур-р-а!

Гитлеровцы заметались по болоту. Одни побежали, другие залегли, открыв беспорядочный огонь из пулеметов и гранатометов. Но мои ребята бесстрашно рвались вперед. Расстреляв все патроны своего пистолета, я схватил немецкий автомат и продолжал бить врагов, а потом взял трех пленных.

Мы шли за одним «языком», а привели 12. На счету моего взвода было 14 контрольных пленных, а теперь 26.

В результате хорошо организованной разведки рота фузилерного батальона 21-й пехотной дивизии противника была разгромлена. Наши разведчики кроме пленных захватили трофеи: 3 рации, 1 ручной пулемет, 2 гранатомета, 15 автоматов, 10 карабинов и 10 пистолетов.

Наша разведгруппа потерь убитыми не имела, ранено было несколько человек. Эта удачная разведка дала нам много ценных данных о противнике».

Вскоре доблестный командир разведчиков Сергей Владимирович Озерецковский был принят в партию и удостоен офицерского звания, чего этот двадцатидвухлетний комсомолец вполне заслуживал.

Мы продолжали объезд войск и направились в 3-ю ударную армию (командующий генерал-лейтенант В. А. Юшкевич). Армия в своем составе имела семь дивизий, которые объединялись в два стрелковых корпуса. Участок фронта 3-й ударной армии простирался от оз. Хвойно до с. Плешково, что 5 км северо-восточнее оз. Свибло.

Генерал-лейтенант Василий Александрович Юшкевич был опытным военачальником, хорошо разбирался в тактической и оперативной обстановке. Решения, принимаемые им, отличались трезвостью и обоснованностью. Он внимательно, по-отечески относился к подчиненным. Умел повиноваться, но никогда не заискивал ни перед начальниками, ни перед подчиненными. Я навсегда сохранил о нем впечатление как об исключительно правдивом и честном человеке. Хотелось бы подчеркнуть, что генерал Юшкевич не представлял исключения среди военачальников, с которыми мне довелось работать. Партия сумела вырастить и воспитать десятки и сотни крупных, талантливых военачальников.

С генералом Юшкевичем мы побывали в 46-й гвардейской стрелковой дивизии (командир дивизии Герой Советского Союза генерал-майор Иван Михайлович Некрасов). Дивизия находилась во втором эшелоне и занималась боевой учебой. Части и подразделения [173] дивизии расположились в сосновом бору на сухом месте. Каждое подразделение построило для себя шалаши из хвои. На нарах лежали свежие еловые лапы. Приятный смолистый запах разносился по этим скромным, добросовестно убранным солдатским жилищам. По бодрым лицам бойцов было видно, что они крепки морально и физически. Питание в дивизии было организовано хорошо. Горячая пища выдавалась три раза в день и вкусно приготавливалась. Люди напряженно готовились к боям, чувствуя, что командиры делают все возможное во фронтовой обстановке, чтобы обеспечить им нормальную жизнь.

Заехали мы в 150-ю стрелковую дивизию (командир дивизии полковник Леонид Васильевич Яковлев). Воины этого соединения, правда под командованием другого командира, В. М. Шатилова, впоследствии водрузили знамя победы над рейхстагом в Берлине. Дивизия находилась на правом фланге армии. 674-й полк, в частности, двумя батальонами занимал оборону на широком фронте от оз. Хвойно до с. Каменка, что южнее оз. Белое. Общая протяженность обороны этого полка достигала 7 км. За счет этого 469-й стрелковый полк полностью и 3-й батальон 647-го стрелкового полка были выведены во второй эшелон.

Проверяя состояние боевой подготовки частей, мы выяснили в беседе с командирами и бойцами, что гитлеровцы часто обстреливают их позиции. Противостоящий противник, занимая господствующие над этой местностью высоты, непрерывно наблюдал за тем, что делалось в расположении наших войск. Особенно высоким здесь был холм с отметкой 228,4, расположенный за межозерным дефиле озер Хвойно и Ученое. Я не был сторонником мнения, что любую высоту, независимо от обстановки, нужно обязательно отбить у противника. Однако противник, владея высотами, наносил потери дивизии, и я предложил полковнику Яковлеву, хорошо подготовившись, захватить высоту 228,4 и удержать ее в своих руках.

Овладение этой высотой, как я убедился, изучая местность, давало нам не только тактические преимущества, но могло сыграть и определенную роль в решении оперативной задачи, которую предстояло выполнить 3-й ударной армии в ходе планировавшегося наступления.

Простившись с полковником Яковлевым и офицерским составом штаба 150-й стрелковой дивизии, мы с генералом Юшкевичем вернулись на командный пункт 3-й ударной армии. Ехать пришлось долго. Дороги были разбиты. Посоветовавшись с командармом, мы решили немедленно начать строительство и ремонт дорог, а по приезде на КП, вечером составили план, какие участки дорог должны ремонтироваться силами армии и какие дороги строиться строительными частями фронтового подчинения. В тот же вечер обсуждался и план боевой подготовки армии.

На следующий день — 7 мая — мы побывали в 171, 200 и 207-й стрелковых дивизиях, ознакомились с работой штабов и командного состава этих дивизий, побывали в частях и подразделениях. Общее [174] впечатление от армии сложилось у меня хорошее, хотя и здесь, конечно, были отдельные недочеты.

Затем мы направились в 22-ю армию. С ней у меня были связаны воспоминания о первых неделях войны на Западном фронте. Этой армией командовал генерал-лейтенант Геннадий Петрович Коротков{57}. Она имела в своем составе две стрелковые бригады и пять стрелковых дивизий, в числе их 43-ю гвардейскую латышскую стрелковую дивизию. Все соединения были объединены двумя корпусными управлениями — 44 и 100-го стрелковых корпусов.

Г. П. Коротков был храбрым, энергичным, волевым и исполнительным генералом. В этой армии я впервые познакомился с генерал-майором Михаилом Никитичем Клешниным {58}, командиром 44-го стрелкового корпуса. Генерал Клешнин произвел на меня впечатление командира с достаточным оперативным кругозором, но, к сожалению, в работе штаба его корпуса имелись недостатки. Штабные работники реже, чем это было необходимо, выезжали в войска, так что начальник штаба корпуса лишь в общих чертах смог доложить мне обстановку на участке соединения.

Пришлось пожурить работников штаба и потребовать больше и конкретней заниматься боевой подготовкой подразделений и частей, изучать быстро менявшуюся обстановку. К чести генерала Клешнина и штаба 44-го стрелкового корпуса необходимо сказать, что они по-партийному реагировали на критику и быстро устранили имевшиеся пробелы в работе.

Затем мы побывали в 43-й гвардейской стрелковой латышской дивизии, где командиром был генерал-майор Детлав Карлович Бранткалн{59}. Это соединение я считал предметом особой заботы. По телефону я предупредил Д. К. Бранткална о своем намерении побывать в подчиненном ему соединении. По дороге в дивизию я невольно вспомнил о легендарных латышских стрелках и их подвигах в годы гражданской войны.

На порядочном расстоянии от расположения дивизии меня встретили Д. К. Бранткалн и начальник штаба полковник А. А. Ивановский. Вместе мы проехали на командный пункт дивизии, а [175] оттуда направились в полки. Части дивизии готовились к боям за освобождение своей родной Латвии.

Как и всюду, много внимания я уделил тому, как идет здесь боевая учеба, как живут бойцы-латыши, как они обмундированы, как организовано их питание. Я побывал в подразделениях, беседовал с бойцами и командирами, стремился узнать о нуждах, запросах и настроении воинов. Мы принимали все меры к тому, чтобы воины-латыши чувствовали, что о них заботятся не хуже, чем о воинах других соединений фронта. Весь день я провел в латышской дивизии.

Уже поздно вечером я помог командованию и штабу составить план боевой подготовки дивизии и посоветовал, как ее лучше организовать. Для обучения практической стрельбе выделил для 43-й гвардейской стрелковой дивизии дополнительно половину боевого комплекта снарядов и мин.

Общение с воинами, которым вскоре предстояло вступить на родную землю, истерзанную фашистами, особенно отчетливо оттенили благородство миссии, которую выполняла наша армия.

Помню, как, невольно остановившись перед белокурым, голубоглазым великаном, на котором даже наше скромное фронтовое хлопчатобумажное обмундирование сидело франтовато, я спросил его: «Какое у вас самое большое желание сейчас?». Он обернулся на запад и, задумчиво глядя вдаль, сказал: «Такое же, как у вас, товарищ командующий, изгнать германца навсегда с русской и латышской земли».

Тепло распрощавшись с командирами и бойцами латышской дивизии, я вернулся вместе с моими спутниками в Богданове, а 11 мая вновь присутствовал на учениях, проводившихся в 5-м танковом корпусе, которым командовал генерал-майор Михаил Гордеевич Сахно{60}, способный и храбрый танкист. Сахно был невысок ростом, худощав, очень подвижен. Щуплый на вид генерал обладал сильной волей и большой настойчивостью.

Штаб 5-го танкового корпуса располагался в Копылово. Учение проводилось с боевой стрельбой по теме «Действие усиленного передового отряда при вводе танкового корпуса в прорыв».

Занятия, умело проведенные Михаилом Гордеевичем Сахно, прошли хорошо. После боевой учебы мы долго беседовали с танкистами обо всем, чем жили они в эти напряженные дни перед решающим ударом. Солдаты пожаловались, что письма запаздывают. Занявшись этим, мои порученцы выяснили, что причиной этому была медлительность в разборе корреспонденции на пунктах сбора. Выправить положение оказалось нетрудным делом. А на войне весточка от родных и близких влияет на настроение солдата очень сильно. [176]

Наступление в минувшей войне представляло собой подобие деятельности большого производственного коллектива, в котором работа каждого цеха является совершенно необходимой. Так продвижение пехоты, танков и артиллерии немыслимо без четкой и быстрой работы саперов, которые проделывают проходы в минных полях, снимают минно-взрывные заграждения на направлении наступления. Поэтому-то в периоды затишья между активными действиями саперы также должны были упорно и настойчиво учиться этому искусству. Все знают крылатую присказку, что сапер ошибается один раз. Мало того, ошибка сапера стоит подчас не только его жизни, но и жизней сотен товарищей, гибели мощной боевой техники.

Как я уже говорил, одновременно с проведением занятий по боевой подготовке войска продолжали оборудование главных армейских оборонительных полос и полевых оборонительных сооружений. Чтобы не оставить без контроля эту важную работу, было приказано с 9 по 14 мая провести проверку состояния обороны в армиях. В результате ее мы установили, что во всех армиях главная полоса к этому времени имела основную позицию с одной-двумя траншеями, отдельные ротные и батальонные районы обороны, расположенные за основной позицией на главных направлениях, отсечные позиции{61} на флангах армий и районы артиллерийских позиций. На второй и тыловой оборонительных полосах на главном направлении были отрыты одна-две траншеи.

Система пехотного огня была организована правильно и сочеталась с инженерными заграждениями. Что касается артиллерии и минометов, то подтвердились наши опасения. Огонь по пристрелянным рубежам батареи открывали по вызову пехотных командиров в течение одной минуты и цель достаточно точно подавлялась в течение 2–3 минут. Но по непристрелянным целям плановый и неплановый огонь открывался медленно и неточно. Сосредоточенный огонь был спланирован только по хорошо наблюдаемым объектам, вне поля зрения артиллерийских командиров оказались скрытые подступы, с которых действия противника были весьма вероятны.

Стрельба велась с постоянных позиций, запасные и временные огневые позиции для артиллерии были оборудованы далеко не всюду. И, наконец, снарядов и мин в войсках не хватало, в среднем их было не более половины боекомплекта. Таким образом, в организации обороны еще были существенные недостатки.

Так, 13 мая подразделения 547-го пехотного полка 83-й пехотной дивизии гитлеровцев атаковали позиции 68-го гвардейского стрелкового полка 28-й гвардейской стрелковой дивизии и сравнительно легко захватили с. Григоркино. Внезапность атаки противника и захват им Григоркино и его окрестностей были результатом слабой организации боевого охранения, недостатка противопехотных [177] и противотанковых минных полей и проволочных заграждений перед передним краем, отсутствия маскировки просматриваемых участков и, наконец, слабости взаимодействия с поддерживающей артиллерией.

Отчетливо помню, как 13 мая в середине дня генерал-полковник Чибисов доложил мне по телефону: «Товарищ командующий, сегодня утром после сильного артиллерийского налета противник атаковал наш опорный пункт в районе Григоркино и захватил его».

Горько было, что противник захватил не просто кусочек нашей территории, а село, в котором жили советские люди, село, при освобождении которого уже было затрачено немало сил. Мы сдавали врагу когда-то большие города, к этому нас вынуждала обстановка, теперь же мы имели все условия для того, чтобы не давать более в обиду наших людей, не оставлять на позор и разграбление их достояние. Село Григоркино было не просто населенным пунктом, это ведь была частица нашей страны — самое дорогое место на земле для нескольких сотен советских людей, которые именно с ним, с сельцом Григоркино, связывали сокровенное чувство Отчизны. Не было никаких обстоятельств оперативного или иного военного характера, оправдывавших сдачу врагу этого населенного пункта.

Поскольку армейское командование не приняло немедленных мер по возвращению утраченных позиций, я решил отправиться в 28-ю гвардейскую дивизию (командир полковник А. М. Картавенко). Мой самолет По-2 менее чем через час приземлился в районе штаба корпуса, в который входила эта дивизия.

Пожурил я командиров корпуса и дивизии за халатное отношение к своим прямым обязанностям в вопросах укрепления обороны и организации артиллерийского огня. После этих не очень приятных для обеих сторон разговоров мы приступили к подготовке атаки по возвращению Григоркино и его важных в тактическом отношении окрестностей.

На этом рубеже расположился усиленный батальон противника. Вызывало сожаление, что потеря времени позволила гитлеровцам довольно прочно укрепить захваченные позиции. Пришлось использовать для атаки два стрелковых полка, артиллерийскую группу дивизии и две роты танков.

Как только подготовка закончилась, подразделения смело рванулись на противника. Атака частей 28-й гвардейской дивизии, которой предшествовал сильный огневой налет, оказалась настолько неожиданной и стремительной, что в течение 20 минут были захвачены первая и вторая вражеские траншеи вместе с ошеломленными внезапностью удара солдатами и офицерами противника. Более 100 гитлеровцев сдалось в плен.

Вот какую характеристику наших действий дали они. Пленный унтер-офицер 257-го пехотного полка 83-й пехотной дивизии показал: «Ваш артогонь был очень концентрированным и точным. Когда он немного ослабел, мы пытались выйти из блиндажа и занять [178] свои позиции, но русские были уже в наших траншеях...» Ефрейтор — связной командира роты — заявил: «Меня удивляет способность русских бросаться в траншеи в то время, когда еще продолжается артогонь и кругом летят осколки».

Так мы вернули с. Григоркино, хорошая подготовка и организация атаки дали свои плоды.

Все это, однако, лишний раз говорило о том, что генерал Чибисов не может обеспечить высокую боевую готовность подчиненных ему войск. Поэтому я решил просить Ставку отозвать генерал-полковника Чибисова в Москву, а командующим 1-й ударной армией назначить генерал-лейтенанта Н. Д. Захватаева — командира 12-го гвардейского стрелкового корпуса.

Весь май был посвящен напряженной боевой учебе. После того как я убедился, что батальонные учения идут хорошо, были проведены более сложные занятия для высшего командного состава. Учения проходили с боевой стрельбой при авиационном обеспечении, в прорыв вводились соединения 5-го танкового и 3-го кавалерийского корпусов с саперными и инженерными батальонами. Подвижные группы создавались из стрелковых дивизий, усиленных танковыми бригадами, истребительно-противотанковыми, артиллерийским полками, зенитными полками и саперными подразделениями.

Не затрудняя более внимания читателей описанием боевой подготовки войск, скажу несколько слов лишь о показном учении в 15-й воздушной армии, которое готовил командующий этой армией генерал-лейтенант авиации Николай Федорович Науменко{62} и его штаб. На учение привлекался высший командный состав фронтового управления и всех общевойсковых армий фронта. Авиаторы продемонстрировали атаку штурмовиками артиллерии противника и его контратакующих резервов при одновременной атаке нашей пехоты с фронта, бомбометание бомбами крупного калибра (от 100 кг и выше) и бомбами малого калибра, бомбометание кумулятивными бомбами по танкам противника. Летчики доказали на деле, что они всесторонне подготовились к трудным боям. Этот показ был весьма поучительным. Мы с членом Военного совета интересовались жизнью, бытом и боевой учебой авиационных частей и соединений. Наша беседа затянулась часа на три. После этого летчики пригласили нас пообедать, на что мы охотно согласились. Непринужденный разговор продолжался и во время обеда. В ходе его выяснилось много интересных деталей боевой жизни летчиков. Характерно, что эти люди, ежедневно смотревшие в глаза смерти, почти ничего [179] не говорили о своих личных заслугах, зато с энтузиазмом и любовью подробно рассказывали о делах товарищей.

Возможно, что я утомил некоторых читателей подробным рассказом о ничем не примечательных буднях войск во время подготовки к наступлению. Интереснее читать, конечно, о победоносных боевых действиях войск, бесстрашных подвигах бойцов, находчивости командиров, позорном отступлении врага. Но надо твердо знать, что успехи и победы приходят не сами собой, а именно в результате вот такой будничной, скрупулезной подготовительной работы.

В это время, когда в войсках по настоящему развертывалась боевая учеба, мы получили директиву Ставки Верховного Главнокомандования от 27 мая 1944 г., по которой участок, занимавшийся войсками 6-й гвардейской армии 1-го Прибалтийского фронта, передавался 2-му Прибалтийскому фронту.

В итоге перегруппировок внутри фронта 3-я ударная армия к 5 июня приняла от 6-й гвардейской армии 1-го Прибалтийского фронта участок Денисово, Плешково и сменила части 6-й гвардейской армии частями своей 150-й стрелковой дивизии.

22-я армия сдала свою полосу обороны 10-й гвардейской армии и приняла 5 июня участок 6-й гвардейской армии 1-го Прибалтийского фронта — Плешково, Рог, Берново, — сменив на этом участке 6-ю гвардейскую армию частями своих 115, 319 и 325-й стрелковых дивизий.

Участок фронта имел теперь протяжение 273 км. Таким образом, фронт обороны увеличился на 68 км.

Перегруппировка войск прошла в сроки, назначенные по плану, с соблюдением всех мер оперативно-тактической маскировки. За ходом перегруппировки, порядком смены частей и маскировкой проводился строгий контроль, организованный в войсках штабом фронта. В войска специально были направлены офицеры, которые следили за выполнением и сохранением строгого порядка на дорогах, графиком передвижения, а по маршрутам движения и над районами сосредоточения войск с целью проверки маскировки на самолетах По-2 совершали полеты представители оперативного отдела штаба. Контроль осуществлялся и наземными средствами. Выявлявшиеся в результате этих мер нарушения маскировки и другие недочеты немедленно устранялись.

Одновременно с перегруппировкой и напряженной боевой учебой некоторыми частями фронта были осуществлены боевые действия небольшого масштаба, целью которых было, с одной стороны, отвлечь внимание противника от проводимых фронтом мероприятий, с другой, улучшить наши позиции в тактическом отношении, дезориентировать противника в наших намерениях, держать его в напряжении.

Чтобы читатель мог составить представление об этих действиях, приведу два примера.

На участке 207-й стрелковой дивизии 3-й ударной армии передний край нашей обороны проходил на удалении всего 70 м от первой [180] траншеи противника. Перед нашей позицией немцы имели господствующую высоту «Лысая». На ней был сильно укрепленный опорный пункт с тремя траншеями. В тылу противника на глубине 100 м протекала р. Купрянка. Занимая эти выгодные позиции, противник сковывал действия наших подразделений. Из-за неудобного расположения нашей первой траншеи мы несли неоправданные потери. Необходимо было улучшить наши позиции. Было решено овладеть высотою «Лысая» и отбросить противника за р. Купрянка. Мы знали, что при атаке опорного пункта можно было встретить до пехотного батальона противника, усиленного орудиями и минометами. Исходя из сведений о противнике, мы решили для атаки создать отряд в составе 202-й отдельной роты (200 человек), двух взводов саперов (40 человек), взвода разведчиков (20 человек), двух рот 82-мм минометов и шести 45-мм орудий. Для обеспечения атаки и удержания высоты «Лысая» мы подтянули туда пять артиллерийских батарей, семь батарей 120-мм минометов, подгруппу артиллерии дальнего действия в составе двух артполков, дивизион гвардейских минометов.

Чтобы начать действовать внезапно, мы отказались от артподготовки, ограничившись залпом дивизиона гвардейских минометов и 22 фугасных огнеметов.

Атаки были назначены на 8 час. 30 мин. утра с расчетом, что с 6 часов личный состав противника отдыхает, оставляя в траншеях только наблюдателей.

Для немедленного укрепления захваченных позиций саперы получили 1000 противопехотных мин и 100 противотанковых мин, 60 пакетов спирали «бруно» и около 150 рогаток.

Подразделения, выделенные командованием для этих действий, длительное время готовились к штурму, провели два учения с боевой стрельбой. Для тренировки этого отряда было создано специальное поле, довольно точно воспроизводившее оборону противника.

Под руководством командира 207-й стрелковой дивизии полковника Семена Никифоровича Переверткина{63} пехотные и артиллерийские командиры в течение двух дней проводили рекогносцировку местности в районе объекта атаки, увязывая вопросы взаимодействия. В течение трех дней производилась тщательная пристрелка артиллерии и минометов по важным целям и реперам.

В 8 час. 30 мин. 11 июня 1944 г. под прикрытием короткого артиллерийского налета по второй траншее, залпа гвардейских минометов и фугасных огнеметов по первой траншее отряд атаковал позиции противника и в течение 3–5 минут овладел первой и второй [181] траншеями. Большинство солдат трех пехотных рот противника было уничтожено в землянках, где они находились на отдыхе. В плен было захвачено 11 солдат и офицеров. В первые 15 минут боя противник не смог оказать организованного огневого сопротивления, только в 8 час. 45 мин. открыл артиллерийско-минометный огонь по атакованному участку. Преодолевая огневое сопротивление, наши подразделения в 9 часов овладели третьей траншеей и закрепились там.

С 10 часов противник с целью восстановить положение начал предпринимать атаки, для чего ввел в бой до трех батальонов пехоты, 15 танков и штурмовых орудий (самоходных установок).

В свою очередь полковник Переверткин ввел в бой сначала 1-й, а позже 2-й и 3-й стрелковые батальоны 598-го стрелкового полка. Завязался жестокий бой. До 23 часов противник провел 19 атак, поддержанных мощными огневыми налетами восьми артиллерийских дивизионов. Всего за сутки боя гитлеровцы выпустили около 40 тыс. снарядов и мин по атакованному нами участку. Несмотря на все это, противнику не удалось восстановить положения, более того, он потерял до 400 человек ранеными и убитыми.

Это было одно из мероприятий, с помощью которых командование фронта начинало воплощать в жизнь принцип военного искусства, требующий поставить свои войска в более выгодные условия относительно противника. Овладение господствующими высотами и выгодными позициями на переднем крае создавало благоприятные условия для перехода в наступление. Одновременно такого рода действия поддерживали в наших воинах чувство уверенности в превосходстве над врагом. Они убеждались, что способны навязывать ему свою волю, подчинять его действия своим. Наши успехи в этих действиях заставляли гитлеровцев понять, что мы их не боимся, что мы сильнее их.

Второй эпизод, о котором мне хотелось рассказать, состоял в захвате высоты 228,4 подразделениями 150-й стрелковой дивизии.

Высота 228,4 находилась перед фронтом этой дивизии и господствовала над прилегающим районом. Здесь противник создал достаточно прочный укрепленный ротный пункт обороны. Передний край обороны гитлеровцев проходил по восточным скатам этой высоты. Подступы к опорному пункту преграждались протоком, соединяющим озера Хвойно и Ученое, его ширина на участках форсирования достигла 5 м, а глубина от 0,5 м и более.

Высоту обороняла 9-я рота 32-го пехотного полка 15-й пехотной дивизии СС. Общая численность гарнизона составляла не менее 80 человек. Резерв противника — 2-й батальон 32-го пехотного полка — располагался в районе Алешкино (2 км юго-восточнее Красное), саперный батальон 15-й дивизии СС — в Абаканово, 2-й батальон 9-го пехотного полка 23-й пехотной дивизии — в районе Большие Подары, а 2-й батальон 6-го пехотного полка 23-й дивизии гитлеровцев — в районе оз. Ципиля. Предполагалось, что всего в первый день боя противник сможет ввести в бой в районе высоты до четырех батальонов общей численностью до 2000 человек. [182]

Опорный пункт на высоте 228,4 являлся ключом обороны довольно крупного узла сопротивления гитлеровцев на западном берегу оз. Ученое. Его назначение — воспретить выход нашим частям западнее цепи озер, на восток от которых на широком фронте оборонялся наш 674-й стрелковый полк 150-й дивизии (командир дивизии полковник Л. В. Яковлев).

Для штурма этой высоты были назначены: 10 и 297-я отдельные роты общей численостью 460 человек, усиленные саперами и разведчиками. В резерве был 3-й батальон 674-го стрелкового полка (219 человек).

В качестве средств усиления выделялись: 27 орудий для стрельбы прямой наводкой, 118 орудий и минометов на закрытых огневых позициях. В качестве инженерного обеспечения привлекались 221 и 890-й саперные батальоны и рота 225-й истребительной бригады, в резерве командира дивизии находился 469-й стрелковый полк и рота танков.

Задача состояла в том, чтобы под прикрытием массированного артиллерийско-минометного огня перейти вброд проток в наиболее узкой его части, штурмом овладеть высотой 228,4 и закрепиться на ней.

При благоприятных условиях план предусматривал ввод резервов для наступления в направлении Барсуки, Асно, Большие Подары.

Штурм высоты должен был начаться залпом дивизиона гвардейских минометов и огневым налетом всей артиллерии по траншеям противника. Расчет на внезапность атаки являлся одним из решающих элементов нашего плана.

Подготовка к атаке велась самым тщательным образом. В период с 18 по 21 июня проводилась непрерывная разведка — общевойсковая, артиллерийская и инженерная. В результате удалось определить состояние обороны опорного пункта, начертание его оборонительных сооружений, систему огня и инженерных сооружений. Было уточнено также местонахождение огневых позиций артиллерии и наблюдательных пунктов, особое внимание наша разведка уделила переправам через р. Великая и состоянию бродов.

Для обеспечения переправы были заготовлены рамные конструкции для моста грузоподъемностью в 10 т, для последующего укрепления захваченной местности в районе переправы были сосредоточены 2000 противопехотных, 500 противотанковых мин, 100 пакетов спирали.

Вся эта подготовка проходила в строжайшем секрете. Любые приказания и распоряжения, связанные с действиями в районе высоты, передавались лично участникам и только в устной форме. Передвижение подразделений совершалось только ночью. Режим дня частей переднего края и их боевой порядок оставались неизменными. Зато на других участках фронта проводились демонстративные рекогносцировки и передвижения пехоты. Все это делалось для дезинформации противника относительно наших намерений и обеспечения внезапности атаки. [183]

В ночь на 22 июня стрелковые подразделения заняли заранее подготовленное исходное положение. Саперы бесшумно и незаметно для противника проделали проходы в минных полях и проволочных заграждениях, обезвредили наши фугасы, установленные на дне протоки в районе брода.

В 9 часов одновременно с мощным огневым налетом по первой и второй траншеям противника наша пехота стремительно перешла в атаку. Артиллерия перенесла огонь на фланги и в ближайшую глубину атакуемого участка. Противник был подавлен огнем артиллерии, ошеломлен внезапностью атаки и поэтому не оказал серьезного сопротивления.

Один из пленных солдат 32-го пехотного полка рассказывал: «Солдаты, находившиеся на переднем крае, никаких особенных приготовлений русских не замечали. На пристрелку, которая производилась 20 июня, особого внимания обращено не было. Ночь прошла спокойно, командир роты отменил тревогу, так как появления русских в светлое время суток не ожидалось. На постах осталось по одному человеку, а ручные пулеметы были убраны в ниши. Личный состав пошел отдыхать в блиндажи. В 9 часов 22 июня началась артподготовка. Часовой, дежуривший вблизи пулеметной точки, подбежал к землянкам с криком: «Русские наступают!» В это время начали рваться реактивные снаряды, ложившиеся непосредственно в окопах. Часовой забился в землянку вместе со всеми, так что впереди никого не оставалось. Артподготовка длилась 15 минут, и еще не перестали рваться снаряды, как мы услышали разрыв гранат и автоматный огонь. Стрельбы наших пулеметов не было слышно. Мы остались в блиндаже, хотя кругом слышалась стрельба. Наконец к нашему блиндажу подошли русские солдаты во главе с офицером, на их окрик «Выходи!» мы подняли руки вверх и были пленены...»

К 11 час. 30 мин. был выдвинут на высоту 2-й батальон 469-го стрелкового полка, а к 12 часам туда же были переправлены орудия, их установили на танкоопасных направлениях. Действия все более активизировались. К вечеру на высоту 228,4 командир 150-й стрелковой дивизии перебросил весь 469-й стрелковый полк. Противник все яростнее начал атаковать наши позиции, но, неся большие потери, снова и снова пятился назад. С наступлением темноты атаки противника усилились. В период с 24 часов до часу ночи противник трижды переходил в атаку силою от батальона до полка с различных направлений. Наши подразделения стойко отражали одну атаку за другой. К рассвету командир 150-й дивизии переправил через реку пять танков Т-34, которые были поставлены в боевые порядки на высоте с задачей отражать атаки противника. В 15 час. 30 мин. следующего дня противник, подтянув резервы из 23-й пехотной дивизии, снова предпринял атаку силою до пехотного полка. При отражении этой атаки были захвачены пленные. Наконец, в 19 час. 35 мин. противник предпринял наиболее сильную атаку с двух направлений: со стороны Михеева и из леса восточнее Барсуков. Однако успеха и на этот раз не добился и, понеся [184] значительные потери, отошел на исходные позиции. После этого попытки вернуть эту высоту прекратились.

За два дня боя гитлеровцы потеряли до 500 солдат и офицеров, было подбито 3 танка и уничтожено много другого вооружения, захвачено 16 пленных, 16 пулеметов, много автоматов и винтовок.

Поняв, что обстановка на этом участке после потери высоты 228,4 сложилась для него невыгодно, противник очистил полностью перешеек между озерами Ученое и Белое. Части нашей 150-й дивизии, прочно утвердившись на высоте 228,4 получили плацдарм на западном берегу оз. Ученое.

Из осуществленных войсками действий командование фронта сделало для себя существенный вывод, состоявший в том, что на всех участках фронта при сохранении внезапности и хорошей подготовке можно прорвать оборону противника незначительными силами и с малыми потерями, но для удержания захваченных позиций, а тем более для развития успеха необходимо было реальное превосходство над противником в живой силе, артиллерии и танках. Полезным было и то, что мы воочию убедились, что проводимая подготовка к наступлению развертывается в правильном направлении.

Проведенные бои выявили и ряд частных недостатков, имевших место в войсках. Так обнаружилось, что не все обстояло благополучно с вопросами медицинского обеспечения в наступательном бою. Эвакуация раненых с поля боя проходила не всегда организованно. Необходимо было готовить санитарных инструкторов и санитаров из числа наиболее сноровистых и грамотных бойцов. А перед боем тщательно продумывать и организовывать работу по эвакуации раненых.

В целом эти описанные действия сыграли громадное значение в подготовке войск к наступательным боям. Мы не только улучшили свои позиции, но и хорошо изучили силы и возможности противника, его тактику и приемы борьбы. В боях выявились способности командного состава, мужество и самоотверженность воинов, их смекалка. В соответствии с этим были произведены некоторые мероприятия по выдвижению кадров. Воины, приобретшие боевой опыт, делились им с товарищами через фронтовую печать. Все отличившиеся в этих боях воины были награждены.

Кроме повседневной боевой учебы на фронте в каждой армии и во фронтовом масштабе организовали на базе свернутых госпиталей дома отдыха. Через эти дома отдыха мы пропустили большинство офицерского состава со сроком пребывания в них 5–7 дней. Эти импровизированные дома отдыха располагались, как правило, в живописных местах, на берегах озер. В них мы организовали действительный отдых для наших командиров. Демонстрация кинофильмов, выступление армейских и фронтовых ансамблей песни и пляски, лекции по различным вопросам, занятие спортом и т. п. Кроме этого, в этих домах отдыха мы организовали хорошее питание и замечательное обслуживание. Привлекли для этой цели много медсестер из других госпиталей и санчастей. [185]

На лечение во фронтовой санаторий были направлены многие командиры дивизий и корпусов, в том числе генералы А. Т. Стученко, А. Г. Гусаров, П. П. Вахрамеев, М. Н. Клешнин и многие другие.

Военный совет фронта немало поработал, чтобы дать возможность офицерам набраться сил, подлечиться, отдохнуть перед решающими боями. Боевая обстановка требовала от людей максимального напряжения сил, поэтому нужно было использовать любую возможность для восстановления работоспособности командного состава. В нашей армии в военное время были отменены отпуска, за исключением очень редких случаев, поэтому организация домов отдыха была единственным способом дать возможность краткого отдыха людям, которые вполне заслужили его. Я побывал в ряде домов отдыха, в другие съездил член Военного совета Владимир Николаевич Богаткин.

Работа командующего фронтом очень разнообразна. Трудно даже просто перечислить все его функции, но я всегда считал, что невозможно всему уделять равное внимание. Основным в руководстве войсками является умение находить главную задачу, решению которой и надлежит посвятить максимум энергии и настойчивости. В тех условиях самым существенным было подготовить войска к успешному наступлению. Война, как всякому понятно, двусторонний процесс. И готовить войска к победе следует не вообще, а к победе над вполне определенным противником. Стало быть, чтобы добиться успеха, надо было изучить того противника, который противостоял войскам фронта. Поэтому вопрос о налаживании разведки никогда не сходил с повестки дня командующего, управления и штаба фронта. Важно не просто знать противника, а понять его, вникнуть в его психологию, уловить важнейшие принципы его поведения.

Ошибочно считать, что-де на всех участках фронта действуют войска вермахта, тактика и цели которых в общем уже хорошо известны и поэтому не стоит тратить времени и сил на изучение конкретного противника. В действительности же все гитлеровцы были на одно лицо лишь для того, кто относился к делу поверхностно. Из опыта я знал, что без самого углубленного изучения противника никогда не добьешься успеха. Можно привести десятки случаев, когда налицо было численное и материальное превосходство, имелся хороший план, войсками руководили способные военачальники, а результаты действий оказывались неудовлетворительными. При анализе таких операций, как правило, оказывалось, что причиной неуспеха было недостаточное знание конкретного противника и конкретной обстановки на данном участке фронта.

Именно поэтому во главу угла всей деятельности штаба фронта и подчиненных штабов мы стремились поставить разведку.

Одним из первых мероприятий по улучшению всей системы изучения противника были сборы командного состава, связанного с разведкой, на них был привлечен, кроме начальников разведывательных отделов и отделений фронта, армий, корпусов и дивизий, [186] также и весь командный и штабной состав, от которого зависело улучшение этого дела. Основной целью сборов, проведенных 19–20 мая, было добиться, чтобы руководство разведкой стало более целеустремленным, а сама разведка активной и действенной.

9–11 июня был проведен фронтовой слет разведчиков. На нем выступил, в частности, гвардии лейтенант Король из разведроты 52-й гвардейской стрелковой дивизии. Имя Короля — мужественного и умелого разведчика — было известно всему фронту. Гвардии лейтенант захватил и привел 23 пленных. За мужество и отвагу командование наградило его семью орденами и медалями. Своим боевым опытом поделились гвардии сержант Козырев из 23-й гвардейской дивизии, сержант Гавриш, старшина Рахманин из 259-го гвардейского полка, старшина Сучков из 22-й гвардейской дивизии, старший сержант Кокарев из 8-й гвардейской дивизии и многие другие.

Особенно интересным оказалось выступление старшего сержанта Кокарева, который рассказал, как возглавляемая им группа в пять человек, находясь в тылу врага, выполнила не только свою непосредственную задачу, но и пустила под откос железнодорожный состав с танками и автомашинами, следовавший к линии фронта. Выступления бывалых разведчиков были очень поучительными.

Забегая несколько вперед я хотел бы рассказать более подробно о деятельности наших разведорганов.

Начиная с мая мы значительно улучшили разведку всех видов, но особенно заметные результаты стала давать наземная разведка, доставлявшая все большее количество контрольных пленных. Захват пленных в периоды позиционных действий — это одна из наиболее трудных функций разведки. В самом деле для того, чтобы достать несколько «языков», требовалась либо отчаянная смелость и недюжинная изобретательность небольшой группы разведчиков или довольно широкие действия нескольких подразделений. Для захвата пленных приходилось идти на большой риск и нередко жертвовать кровью и жизнью лучших наших советских воинов. Может возникнуть вопрос, а так ли уж необходимы были пленные. Ведь имелась масса других способов изучения противника: воздушная разведка, подслушивание радио и телефонных переговоров, наблюдение и т. д. и т. п.

В минувшую войну показания пленных, особенно в период подготовки к наступлению, были крайне важным, я бы сказал самым надежным источником получения достоверной информации о противнике, ибо все другие сведения носили приблизительный характер. Непосвященный человек может подумать, что, во-первых, захватить пленного еще не означает получить от него сведения и, во-вторых, нет гарантии, что так называемый язык не постарается сознательно ввести своих врагов в заблуждение. На практике же дело обстояло иначе. Конечно не каждый пленный подробно выкладывал все, что он знает, но молчаливые «языки» были крайней редкостью. Нужно иметь в виду также, что от разведчиков требовали, чтобы они захватывали по возможности не одного, а нескольких [187] пленных, и поэтому среди «языков» почти всегда находились люди, готовые рассказать все, что они знают. Это отнюдь не случайное явление. Как правило, попавшие в плен в этот период немецко-фашистские солдаты громко заявляли: «Гитлер капут» или извлекали глубоко запрятанный пропуск в русский плен или советскую листовку, которые они хранили на случай пленения. Среди немецких солдат, конечно, попадались люди, фанатично преданные Гитлеру. Но это были единицы. Дело в том, что действительная преданность тому или иному делу проявляется лишь тогда, когда само это дело благородно. Немецкий фашизм добился поддержки со стороны известной части немецкого народа, играя на низменных инстинктах людей, развращенных капиталистическими порядками. За Гитлером шли в надежде на легкую наживу, на получение кусочка от того громадного пирога, которым представлялась обманутым мелким буржуа Советская Россия. Но когда такой национал-социалист попадал в плен и убеждался, что для него война уже проиграна, он охотно рассказывал обо всем, что знал, перемежая ценные показания с сетованиями на «фюрера», так жестоко обманувшего его в надеждах на роскошную жизнь на шее у представителей «низшей расы». В редких случаях, когда пленный сознательно пытался ввести нас в заблуждение, не представляло никакого труда уличить его во лжи. Кроме того, уже сам по себе пленный со своими документами и невинным рассказом о своей фронтовой судьбе давал неоценимые данные.

В самом деле, даже внешний вид солдата, его возраст, военная подготовка, снаряжение, национальность, социальное происхождение и т. п. без слов повествовали о моральном состоянии противостоящего противника и боевых качествах солдат. А если «"язык» оказывался длинным», то, будь он даже самым последним ездовым, от него можно было получить уйму конкретных сведений о его роте, взводе и высших командирах, о настроении солдат, слухах, которые ходят среди них. Унтер-офицер или фельдфебель, как правило, мог сообщить уже многое о батальоне, полке, а нередко и о дивизии. Младшие командиры немецкой армии хорошо знали организацию войск, наличие вооружения. Я не говорю здесь об офицерах, особенно штабных, которые могли сообщить о ближайших, а иногда и о перспективных планах своего командования. Общение с пленными было ценным еще и потому, что эти люди охотно «критиковали» действия наших войск. «Критика» была, естественно, нелицеприятной и касалась самых разнообразных сторон деятельности наших войск. Тому, кто умел к ней прислушиваться, она очень помогала. Подчас от пленных приходилось узнавать довольно неприятные вещи, оказывалось, например, что наш замысел, который, казалось, хранился в самой строгой тайне, был разгадан противником. Мы узнавали от них об ошибках в системе нашего огня и даже непорядках в отдельных частях и соединениях передней линии, которые не удалось вскрыть при проверке. Пленные рассказывали, например, что в одном подразделении совершенно не соблюдаются правила маскировки, открытым текстом ведутся телефонные [188] и радиопереговоры и т. д. Очень важны были показания пленных и как надежное подтверждение наших предположений о замыслах и намерениях противника.

Наша разведка развила в этот период большую активность и доставляла гитлеровцам много неприятностей.

В этом отношении показательно заявление пленного офицера 68-го пехотного полка 23-й пехотной дивизии, плененного 13 июля 1944 г. Он сказал, в частности, что наши разведчики за короткое время захватили четырех солдат одной из рот, не понеся при этом потерь, никакие предосторожности не помогали немцам. Особенно удручало пленного то обстоятельство, что ответные разведдействия со стороны гитлеровцев, как правило, оканчивались неудачей. В наши руки попал также документ, проливший свет на стремление врага обезопасить себя от дерзких действий нашей разведки. Командир 485-го гренадерского полка Хаас 9 мая 1944 г. сообщал командиру 263-й пехотной дивизии в докладе «Меры предосторожности от захвата немецких военнослужащих русскими разведчиками»:

«Нельзя дать универсального средства, предостерегающего от захвата в плен наших военнослужащих русскими разведчиками. Применяя большое количество мин и противотанковых снарядов, противник добивается захвата пленных. Был случай, когда целая группа наших солдат вследствие ранения вышла из строя, не имея больше сил защищаться, и сдалась в плен, в другом случае солдаты укрывались в дзоте от огневого налета, который охватил также и соседние опорные пункты, некоторые из этих людей были ранены, а другие пленены».

Далее командир гренадерского полка писал:

«Ниже я привожу несколько мероприятий, которые я обсудил с командирами батальонов и которые по мере возможности приказал выполнять: при занятии позиции надежно проверить ее наиболее слабые места. Это значит выяснить, где противник имеет благоприятные возможности подхода. Обратить особое внимание на усиление этих мест путем установления проволочных заграждений, малозаметных препятствий и завалов. Оборудование этих участков является самой неотложной работой. Нужно стремиться обнести проволокой, рогатками, спиралью Бруно все опорные пункты».

Этот доклад состоял из пятнадцати разделов, в нем говорилось о мерах маскировки, о создании круговой обороны, опорных пунктов, системе блиндажей и ходов сообщения для маневра, дневном и ночном режимах, об организации наблюдательных пунктов и сигнализации, об устройстве ложных позиций и установлении в них соломенных чучел. Этот документ свидетельствовал о том, что наши разведывательные действия заставили противника заниматься, так сказать, обобщением опыта и разработкой соответствующих «антиразведывательных правил».

Всего по фронту проведено 1142 разведывательных действия. Мы не могли жаловаться на недостаток данных о противнике, действовавшем перед войсками 2-го Прибалтийского фронта. У нас имелись [189] сведения о боевой численности частей и соединений, их потерях, моральном состоянии и т. д. В дальнейшем, например, мы сумели точно установить потери каждого соединения гитлеровцев в ходе развернувшихся ожесточенных боев. Отчетливой была для нас и картина морального состояния гитлеровских войск, она все более ухудшалась. Усиливались репрессии со стороны командного состава, чтобы заставить солдат сражаться. Поистине неиссякаемым был поток приказов по вопросу укрепления дисциплины.

Приведу один из подобных документов — приказ командира 10-го стрелкового корпуса № 872/44 от 6 августа 1944 г., попавший в свое время в руки нашей разведки.

Нарисовав в вводной части приказа довольно удручающую картину состояния дисциплины и порядка в своем корпусе, генерал требовал до 9 августа 1944 г. вновь довести до сведения всего личного состава корпуса и приданных частей меру наказания в отношении отбившихся от своих подразделений военнослужащих. Каждый из них, обнаруженный в тылу за командным пунктом дивизии, ведущей бой, и не имеющий соответствующего письменного разрешения на это, будет на месте расстреливаться особыми командами.

«Довожу до сведения о выполнении смертных приговоров по отношению к следующим военнослужащим:

а) ефрейтора Маттиаса Шмидта из 3-го батальона 485-го гренадерского полка, приговоренного к смертной казни за трусость перед врагом;

б) солдата Генриха Битнера из фузилерного батальона 329-го пехотного полка, притворившегося раненым и оставившего позиции во время атаки противника.

Оба приговора были немедленно приведены в исполнение.

Из трусости перед лицом врага оставившие свои части в момент тяжелого боя приговариваются к смертной казни и немедленно расстреливаются.

Настоящий приказ после ознакомления уничтожить».

В подобном же духе был составлен приказ командира 32-й Померанской пехотной дивизии, относящийся примерно к этому же времени:

«Фюрер приказал: «Тот, кто без письменного разрешения командования группы армий оставит ее зону, подлежит расстрелу... Каждый офицер, воздержавшийся от немедленного предания виновного военно-полевому суду, будет привлечен к ответственности за неповиновение по статье 92-й кодекса о военных преступлениях».

Как видно, неповиновение все более проникало и в среду офицеров.

Судя по большому количеству приказов, попавшему в наши руки, командование вермахта все менее полагалось на пресловутую преданность фюреру и великой Германии и насаждало дисциплину, основанную на страхе перед репрессиями.

Логика при этом была старая, заимствованная у Фридриха, правда, тот стращал своих гренадеров палкой капрала, а его последователи [190] шли дальше. Они устрашали солдат смертной казнью на месте. Это, конечно, не означало, что гитлеровская армия развалилась. Но дело шло к тому, что методы оболванивания солдат с помощью геббельсовской пропаганды чаще стали уступать место прямому, беззастенчивому принуждению.

Все большее и большее количество солдат убеждалось, что поражение Германии неизбежно и представляет собой лишь вопрос времени.

В гитлеровских войсках росло число самострелов, самоубийств, дезертирства. Но из показаний пленных явствовало, что в массе своей немецкая армия будет драться до конца.

Дело в том, что если солдаты, да и многие офицеры перестали верить в возможность полной победы и даже удержания оставшихся к тому времени территориальных завоеваний, военнослужащие вермахта, за редким исключением, были убеждены, что разгром немецкой армии, ее капитуляция приведет к ликвидации Германии как государства, к истреблению значительной части ее населения и т. п. Ибо в этот период широкий и довольно искусный пропагандистский аппарат нацистской партии переключился именно на эту сторону дела.

Широко рекламировались и снабжались соответствующими комментариями публиковавшиеся в западной капиталистической прессе всевозможные неумные планы расправы над немецким народом. Кроме того, военнослужащие гитлеровской армии были свидетелями, а нередко и участниками диких преступлений над населением территорий, подвергшихся оккупации, и считали, что в случае победы антигитлеровской коалиции победители посчитают возможным поступить с немцами так, как те поступали с побежденными, т. е. обратить их в рабство или истребить.

Во всяком случае, учитывая моральное состояние противника в этот период, следовало решительно действовать так, чтобы наши удары были победоносными, ибо всякий наш промах, даже эпизодическое поражение, раздуваемое фашистской пропагандой, сеяло в душу противника надежду остановить наше наступление, не допустить Красную Армию к границам собственно Германии, а значит, затрудняло дальнейшую борьбу.

Из данных разведки выяснилось и еще одно весьма ценное для вас обстоятельство, а именно то, какой опыт извлек противник из минувших сражений на советско-германском фронте вообще и на нашем участке в частности. Какие практические меры оперативного, тактического и организационного характера он разработал с целью воспрещения наших дальнейших успехов. Я не стану утомлять читателя приведением документов подобного характера. Во всяком случае нам удалось выяснить, что противник располагает и весьма объективными данными о наших войсках. Это свидетельствовало о том, что не все еще у нас ладно с маскировкой и сохранением военной тайны. Фашистское командование подчас делало верные выводы, подмечало наши слабые стороны. Но в целом мы убедились в том, что наши главные намерения не вскрыты. [191]

Гитлеровцам не удалось установить, что в войсках повсеместно идет напряженная боевая учеба, противник имел кое-какие данные лишь о некоторых наших учениях и считал их обычным делом. Самым же важным было то, что противник не сумел узнать о главном направлении подготовляемого нами удара. Он полагал, что наступление развернется либо на очень широком участке, либо на том участке, где мы специально демонстрировали подготовку к наступлению.

Дело в том, что те части, которым предстояло наступать, были отведены с линии фронта, а на соответствующих оборонительных рубежах обстановка оставалась такой же, как и всюду.

Войска, предназначенные для нанесения основного удара, по нашему плану должны были за две ночи выйти в свои районы и занять исходное положение для наступления. Об этом противник и не догадывался. Он чувствовал, что близится решающий удар. Наша разведка буквально терроризовала врага. На первый взгляд может показаться, что своей активностью мы усиливали бдительность врага в то время, как нам следовало бы ее усыплять. Ведение разведки было делом неизбежным. Положительным было то, что мы запутывали врага, организовав разведку на широком фронте. Командование гитлеровцев, естественно, стремясь не прозевать начало нашего удара, держало свои войска в состоянии постоянного напряжения, изматывало личный состав первого эшелона частыми тревогами. При ограниченности резервов это снижало боеспособность передовых частей. Они привыкли к тому, что тревоги были ложными, а наши действия ограниченными, именно в таких условиях врагу было труднее всего отличить наш действительный наступательный удар от разведывательных действий. Таким образом, наша разведка выполняла не только свое прямое назначение — добычу сведений о противнике, но и вводила его в заблуждение, подрывала боеспособность.

Организация разведки на широком фронте вместе с тем позволила нам при успехе основного удара развернуть действия и на целом ряде вспомогательных направлений с тем, чтобы воспретить переброски войск гитлеровцев с неатакованных участков. Этим мы избегали ошибок, которые снижали успех предыдущих попыток прорыва обороны немцев в Прибалтике. Важным было и то, что разведка приносила много данных для дальнейшей конкретизации наших планов. Так были выявлены сведения о командном составе противостоящих частей. Мы узнали повадки и уровень подготовки гитлеровских командиров, с которыми предстояло иметь дело.

Накапливались факты варварского отношения фашистов к местному населению, что давало нам возможность, с одной стороны, еще и еще раз рассказать бойцам и командирам о конкретных случаях зверств врага, это усиливало у них священную ненависть к фашистским варварам, а с другой, — через партизан и нашу агентуру предупреждать население о готовящихся врагом новых преступлениях против мирных жителей. Так, например, распоряжение гитлеровцев по снабжению требовало широкого и повсеместного [192] изъятия скота и продовольствия у населения, пункт «Г» распоряжения гласил: «При отходе из какого-либо района весь скот, еще оставшийся у населения, забивается, если нет возможности его угнать». Здесь же выдвигалось требование ликвидации всех едоков, т. е. по-существу санкционировалось истребление мирного населения, проповедовалась тактика «выжженной земли».

Ясны нам стали и основные методы, использовавшиеся противником для ведения разведки против нас.

Основными методами разведки у гитлеровцев были поиск, засада, разведка боем.

Перед проведением поиска за объектом нападения организовывалось тщательное наблюдение с командных пунктов в течение двух-трех суток. Для более точного изучения объекта и подходов к нему производилась аэрофотосъемка. Поиск, как правило, организуется силами роты, задачу на поиск ставит командир батальона, а нередко и высшие командиры.

Засада проводилась также силами роты и устраивалась на вероятных путях движения наших разведчиков. Состав засад — 7–8 человек под командой унтер-офицера. Выдвижение засад в нейтральную зону происходит с наступлением темноты, а возвращение в свое расположение до рассвета. В случае обнаружения небольших групп наших разведчиков засады принимали все меры к захвату пленного, при появлении большой группы засады отходили в свой район и предупреждали командование. Разведка боем (у немцев она называлась «ударный поиск») производилась в тех случаях, когда методом обычного поиска или засады не удавалось достигнуть цели. Разведка боем поддерживалась двумя-тремя артиллерийскими батареями. Время действий выбиралось, как правило, на рассвете. После 10–15-минутного огневого налета переходила в атаку группа, выделенная для разведки.

Говоря о положительном опыте нашей разведки, не могу не сказать доброго слова о начальнике штаба фронта Л. М. Сандалове, его заместителях М. С. Маслове и С. И. Тетешкине и их подчиненных. Они проделали исключительно большую и весьма полезную работу по сбору и обработке разведданных о противнике, которые своевременно обеспечивали командование фронта и армий всеми необходимыми сведениями для принятия верных решений. Своей работой разведка во многом способствовала разгрому противника. Слава о наших беспредельно храбрых волевых и принципиальных разведчиках никогда не померкнет. И спустя много лет народ справедливо благодарит бесстрашных воинов-разведчиков за безупречную службу Родине.

В связи с разведкой необходимо сказать несколько слов и о партизанах, ибо они также сделали немало как в отношении информации о противнике, так и помощи в подготовке к наступлению в целом.

В мае в беседах с начальником штаба партизанского движения Калининской области подполковником Соколовым я выяснил состояние партизанских бригад, действующих в полосе 2-го Прибалтийского [193] фронта. В ходе этих бесед мы выяснили дислокацию партизанских бригад, действовавших преимущественно в Красногородском и Освейском районах. Здесь сосредоточились одиннадцать партизанских бригад и два разведывательных отряда, объединявших 51 отряд с общим количеством свыше 5000 человек.

Партизаны были вооружены стрелковым оружием, захваченным у противника. Правда, у них было небольшое количество минометов, отечественных и трофейных.

Все партизанские бригады действовали в ближнем тылу противника в 50–80 км от линии фронта, где находились вторые эшелоны, охранные батальоны, резервы противника и базы его снабжения.

В марте — апреле, воспользовавшись затишьем на фронте, гитлеровцы вели непрерывные карательные экспедиции против партизан. В этих боях они применяли артиллерию, легкие танки и авиацию. Оккупанты сжигали населенные пункты, зверски уничтожали мирное население. Поэтому к маю в лесах, в районах действия партизанских бригад, скрывалось до 10 тыс. человек мирных граждан (женщины, старики и дети).

Вследствие частых карательных экспедиций противника почти все бригады, в частности 1-я — Советникова, 2-я — Плесикова, 3-я — Гаврилова, 7-я — Козлова, 9-я — Халтурина, 10-я — Карликова и 11-я бригада — Буторина, лишились своих продовольственных баз. Создалось тяжелое положение. Не хватало обуви, белья. Партизаны испытывали острую нужду в боеприпасах.

Из докладов Соколова мы установили, что это случилось в результате частых перебоев в снабжении, которое осуществлялось с помощью авиации.

Несмотря на все эти трудности, партизаны сохраняли высокое морально-политическое состояние, бригады были боеспособны. Основное требование, которое они предъявляли к своему руководству, — как можно скорее обеспечить их боеприпасами и снаряжением, так как добывать их у противника становилось все труднее.

Партизаны перехватывали основные вражеские коммуникации, нападали на гарнизоны, взрывали железнодорожное полотно, пускали под откос эшелоны, взрывали мосты на шоссейных дорогах. Кроме того, они проводили разведывательную работу для нужд фронта.

Перед штабом партизанского движения Калининской области штабом фронта была поставлена задача активизировать действия, ни днем ни ночью не давать фашистам покоя, усилить разведку, непрерывно давать нам свежие сведения о противнике. Очень важны для нас были схемы построенных и строящихся промежуточных рубежей, хотя бы с очень краткой характеристикой. Партизаны должны были также захватывать пленных, документы и срочно доставлять их в штаб фронта.

Самым важным было немедленно наладить твердую связь с партизанскими бригадами с помощью авиации. Я приказал генерал-лейтенанту [194] Науменко закрепить для связи с партизанами 20 самолетов По-2 из 13-го полка Гражданского воздушного флота, обеспечив их всем необходимым, чтобы быстрее перебросить партизанам боеприпасы, оружие, продовольствие, обмундирование и медикаменты и вывезти из лесов больных, раненых и матерей с детьми, скрывающихся в лесах.

Кроме того, командующим 3-й ударной и 10-й гвардейской армий было дано указание о разведке путей прохода через линию фронта с целью вывода хотя бы части населения, скрывающегося в лесах.

Вскоре взаимодействие фронта с партизанами Калининской области наладилось. Были найдены посадочные площадки в тылу противника. Таких площадок было оборудовано несколько, особенно удобными оказались две: одна в районе дислокации бригады Буторина, в лесу между Клястицами и Зайцево, и вторая — в районе дислокации отряда «Марго», между деревнями Лубьево и Куньево.

В период подготовки войск 2-го Прибалтийского фронта к наступлению партизаны Калининской области помогли добытыми ими сведениями лучше изучить противника, выявить систему его оборонительных сооружений о глубине обороны.

В ходе наступления войск 2-го Прибалтийского фронта партизаны силами, действовавшими по коммуникациям и тылам врага, способствовали нашему успеху. Партизаны наносили чувствительные удары по вражескому тылу.

После карательных экспедиций против партизан, которыми враг пытался истребить всех партизан, бригады сохранили свою боеспособность и продолжали наносить удары по коммуникациям противника. Только за апрель было пущено под откос 30 эшелонов, взорвано 270 м полотна железной дороги, подорвано 190 машин, взорвано 12 мостов, уничтожено 70 км связи, произведено 3 нападения на гарнизоны, убито 22 офицера, 1416 немецких солдат, захвачено много оружия и других трофеев.

Многие партизаны за свои самоотверженные действия были удостоены высоких правительственных наград.

Надо сказать, что наши войска были связаны прочными узами с советскими людьми по ту и по эту стороны фронта. О связи советского фронта и тыла написано уже много и несомненно в будущем эта неисчерпаемая тема найдет много исследователей. Здесь мне хотелось дать всего несколько фактов проявления этой связи между воинами 2-го Прибалтийского фронта и всей нашей необъятной Родиной. Связь с тылом была всегда живительным родником для любого воина, будь он командующий фронтом или рядовой солдат. В этот период на наш фронт, как, впрочем, и во все другие объединения действующей армии, широким, нескончаемым потоком шли письма, телеграммы, поздравления, посылки, пожертвования в фонд обороны. Они шли в адрес Военного совета фронта, военных советов армий, в штабы корпусов, дивизий, командирам частей и подразделений. В них, как в капле воды, отражалась горячая любовь и забота народа о своей армии. [195]

Вместе с выражением чувств благодарности к воинам, несущим мир исстрадавшейся Родине, труженики заводов и полей заявляли о своей готовности не пожалеть сил в труде. Они рассказывали о взятых ими повышенных производственных обязательствах, о своих трудовых успехах.

Нет возможности даже бегло рассказать о содержании этой громадной переписки между тылом и фронтом. Но все-таки я приведу несколько писем, в том числе адресованных лично мне моими земляками. Эти письма, кстати сказать, еще раз подчеркивают ту бесспорную истину, что Родина для каждого из нас — это не только вся огромная страна, раскинувшаяся, по словам поэта, «от Перми до Тавриды, от финских хладных скал до пламенной Колхиды, и от Кремля до стен Китая», но также и то село, где ты впервые встал на ноги, увидел безбрежную синеву неба, желтую пажить, вкусил трудового хлеба, испытал ласку матери-крестьянки, прикосновение ее шершавых от работы, но таких добрых, пахнущих молоком и тмином рук.

Вот письмо секретаря Марковского РК КП(б)У А. Буткова:

«Сообщаем вам, что в связи с исполняющейся 8 сентября первой годовщиной освобождения Красной Армией социалистического Донбасса от немецкой оккупации и воодушевленные успехами Красной Армии на фронтах Отечественной войны, колхозники нашего района с большим трудовым подъемом заканчивают сезон сельскохозяйственных работ и вносят свои трудовые сбережения в фонд обороны».

9 августа в райком партии поступило письмо от 60-летнего колхозника артели им. Фрунзе Базалей Павла Никифоровича, в котором он сообщил, что из своих трудовых сбережений вносит 100 тыс. рублей на приобретение самолета для войск 2-го Прибалтийского фронта.

12 августа после опубликования в районной газете письма тов. Базалея райком партии получил письмо от колхозника артели «Память Ленина» Т. В. Деревянченко и мастера промартели С. М. Проненко.

В этом письме они писали: «Мы, труженики, Деревянченко Тихон Васильевич и Проненко Савелий Матвеевич из печати узнали о присвоении нашему земляку, тов. Еременко А. И., звания Героя Советского Союза. Просим вас приехать к нам 14 августа. Мы хотим по душам побеседовать с вами и купить по одному самолету для окончательного разгрома врага и вручить их своему земляку — генералу армии тов. Еременко А. И.» Это письмо подписано было также и женами: Анастасией Петровной Проненко и Анной Афанасьевной Деревянченко.

14 августа мы побывали у Проненко и Деревянченко. Каждый из них вносит по 100 тыс. рублей и покупает по одному самолету для войск Вашего фронта.

Андрей Иванович, тов. Проненко вы знаете хорошо. Сын его, старший лейтенант, с первых дней войны на фронте. У тов. Деревянченко [196] два сына погибли на фронте. Искренне и с большой радостью они выполняют свой благородный долг перед Родиной. Обо всем этом они написали в Москву.

Сегодня 15 августа райком партии получил еще одно письмо от колхозницы артели им. Калинина Герасиковского сельсовета тов. Онекленко Дарьи Михайловны, она пишет: «Я, Онекленко Дарья Михайловна, имею трех сыновей и мужа на фронте. Воодушевленная победами доблестной Красной Армии и горя желанием помочь ей в быстрейшем разгроме заклятого врага — немецкого фашизма — из своих трудовых средств вношу на постройку самолета для вооружения авиачасти Второго Прибалтийского фронта, которым командует наш дорогой земляк — Еременко А. И., — 50 тыс. рублей».

В связи с вышеуказанным, прошу вашего совета, как лучше организовать передачу самолетов. Было бы очень желательно, чтобы достойные летчики приехали к нам, побывали бы у тех, кто вручил им самолеты и вместе с ними выбрали бы их на заводе, куда мы в ближайшие дни сделаем заказ.

Очень и очень прошу вас сообщить нам свое мнение по поводу этой просьбы».

Едва ли стоит подробно комментировать это письмо, оно без всяких пояснений ярко свидетельствует о высоком патриотизме простых советских тружеников.

В ответ на сообщение секретаря Марковского райкома партии я горячо поблагодарил земляков за их самоотверженную помощь фронту и пригласил делегацию марковчан приехать на фронт и лично вручить самолеты их экипажам.

В начале сентября эта делегация приехала к нам, в ее состав входили: секретарь райкома комсомола Козлов, бригадир тракторной бригады колхоза «Червонный боевик» Василий Мирошниченко, колхозница артели им. Котовского Стахурецкая, секретарь комсомольской организации колхоза «Новый колос» Наташа Деревянченко, колхозница артели «Червонный Перекоп» Поля Романенко, инструктор райкома комсомола Мария Кирьян. Делегация привезла послание трудящихся Марковского района, в котором они передавали всем воинам 2-го Прибалтийского фронта горячий братский привет и пожелания быстрейшего разгрома врага, сообщали о ходе восстановления хозяйства, разрушенного оккупантами, о самоотверженном труде по уборке первого, после освобождения района, урожая. Это был действительно подвиг, ибо из 17650 га колосовых более 60% было скошено женщинами вручную с помощью кос и серпов.

Делегация посетила некоторые из наших частей. Результатом одной из таких встреч было наше письмо из гвардейского полка в Марковский район.

Однако вернемся к событиям в полосе действий нашего фронта.

Перед 2-м Прибалтийским фронтом оборонялись соединения и части 16-й полевой армии гитлеровцев. Это в целом весьма боеспособное объединение входило в состав группы армий «Север». Она [197] имела задачу не допустить освобождения Красной Армией Эстонии, Латвии и Литвы и выхода наших войск к берегам Балтийского моря.

В начальный период войны, летом 1941 г., немецко-фашистское командование силами этой же самой группы армий «Север» оккупировало прибалтийские республики, восстановило в них буржуазно-помещичьи порядки, названные как бы в издевку «новым порядком», основной задачей которого нацистская администрация считала планомерное уничтожение и обращение в рабство большинства населения.

Гитлеровское верховное командование считало, что упорной обороной в Прибалтике оно сковывало большое количество войск Красной Армии и тем ослабляло силы центральных фронтов, нацеливших удар непосредственно на Германию и Восточную Пруссию.

В июле 1944 г. немецкая газета «Фронт унд Хеймат» указывала на следующие важные причины, определяющие необходимость создания сильного оборонительного барьера в Эстонии и Латвии:

« — Балтийский бастион создает постоянную фланговую угрозу советским войскам, которые сейчас находятся у восточных границ Германии.

— Через острова Эзель и Даго Балтийский бастион позволяет образовывать единый с Финляндией фронт.

— Балтийский бастион дает возможность блокировать Финский залив, т. е. препятствует Советам проникнуть в Балтийское море. Этот барьер является также фланговым прикрытием Карельского театра войны.

— Через Балтийский барьер с его развитой системой разнообразных коммуникаций немецкие солдаты могут снабжаться непосредственно из Германии всем необходимым».

Именно поэтому гитлеровцы с таким ожесточением стремились сохранить за собой Прибалтику.

О том, какое большое значение придавали Гитлер и его приближенные Прибалтийскому театру военных действий, говорят следующие факты. 3 июля был смещен с поста командующий группой армии «Север» генерал-полковник Линдеман. Он был заменен генерал-полковником Фриснером, как более способным, но и после этого под непрекращающимся натиском наших войск гитлеровские части продолжали отступление. Новый командующий, видя, что при таком положении не уйти от полного разгрома, попросил Гитлера санкционировать отвод всех войск группы армий на линию Западной Двины, между Даугавпилсом и Ригой. Однако фюрер категорически отверг эту просьбу Фриснера.

Вскоре Фриснера сменил генерал-полковник Шёрнер, решительность которого больше устраивала Гитлера. Кроме того, Гитлер считал Шёрнера не только военным специалистом, но и политиком. Шёрнер отличался большой жестокостью и проводил операции, не считаясь ни с какими жертвами. Даже в безвыходном положении он требовал от войск сражаться до последнего человека. С какими задачами и полномочиями он вступил в должность командующего [198] группы армий, говорит его собственный приказ войскам:

«В серьезный час поручил мне фюрер командовать группой армий «Север» и приказал использовать для обороны Прибалтики все имеющиеся в распоряжении ресурсы: войска, партийные и гражданские учреждения... Вы можете быть уверены в том, что в самый короткий срок я доберусь до каждого бездельника, до каждого уклоняющегося от боя. Каждый метр земли, каждый участок должен обороняться с пламенным фанатизмом. Мы должны врасти в землю...»

В дальнейшем мы увидим, какими методами он осуществлял выполнение приказа об обороне Прибалтики.

Войсковой разведкой в тесном взаимодействии со всеми видами специальной разведки в период подготовки наших войск к наступлению была вскрыта полностью группировка противника как в первой, так и во второй линии.

Перед передним краем противника проходили проволочные заграждения, минные поля, вперед были вынесены позиции боевого охранения. Надо сказать, что там, где это было возможно, гитлеровцы стремились создать предполье, а основные позиции относили дальше от переднего края.

Командование противника придавало большое значение выбору местности. Оборонительные рубежи строились на танконедоступной местности, благоприятствовавшей вместе с тем хорошему обзору и обстрелу. Пересеченность рельефа позволяла передвигать резервы и наземные средства усиления, обеспечивала естественную глубину оборонительной полосы. Вражеское командование весьма искусно пользовалось всеми выгодами лесисто-болотистого, холмистого рельефа этого края.

Характерно, что когда мы отбирали у противника выгодные в тактическом отношении участки местности и высоты и ему не удавалось их вернуть, он оставлял прилегающие участки и отводил свои подразделения на новый естественный рубеж, удобный для обороны. Так было на участке 150-й стрелковой дивизии, когда мы в районе оз. Хвойно овладели высотой 228,4, противник оставил и прилегающий участок местности около озер Ученое и Белое.

Основу обороны противника составлял огонь. Главная роль в этом отношении отводилась, конечно, артиллерии. Ее огневые позиции оборудовались с расчетом на круговой обстрел. Артиллерийские позиции в глубине подготавливались с таким расчетом, чтобы и пехота могла закрепиться на них в случае нашего прорыва.

Гитлеровская ставка в своей директиве по боевой подготовке от 5 мая 1944 г. указывала:

«...Командные пункты рот, батальонов и полков во время тяжелых оборонительных боев проявили себя как опорные пункты и бастионы. Они являли собою центр оборонительной стойкости. Поэтому необходимо всегда оборудовать эти командные пункты для ближнего боя во взаимодействии с позициями тяжелого орудия... Наблюдательные пункты не должны оборудоваться на гребнях высот, должны маскироваться, в том числе и стекла стереотруб...»

Противник особое место отводил обороне населенных пунктов. [199]

Большинство городов и сел, расположенных вблизи оборонительных рубежей, были превращены в опорные пункты и узлы сопротивления. Их оборона возлагалась на специальные комендатуры. Численность гарнизонов таких опорных пунктов зависела, конечно, от их значения. Города и села, превращенные в опорные пункты, имели круговую оборону, опоясывались двумя-тремя траншеями, соединенными ходами сообщения. Такой опорный пункт подготавливался для изолированной обороны в окружении. Он снабжался соответствующим запасом продовольствия и снаряжения.

Чтобы особо подчеркнуть важность оборонительных рубежей, гитлеровцы дали им звучные названия вроде «Восточного вала», «Пантеры», «Рейера» и т. д. И все эти рубежи и линии должны были обороняться по требованию командования группы армий «Север» с отчаянным фанатизмом до последнего человека.

Положив столько труда и сил на создание обороны на подступах к Прибалтике, Гитлер и его генералы полагали, что она неприступна. Но перед наступательным порывом наших войск никакая оборона не могла устоять. Однако решение этой задачи потребовало от командования максимума настойчивости и изобретательности, а от воинов — непревзойденного героизма и самопожертвования.

Политико-моральное состояние войск противника к началу нашего летнего наступления не было однородным. Наши разведчики, пристально занимавшиеся этим вопросом, выделяли среди военнослужащих противника несколько групп, настроения которых существенно различались между собой. Довольно многочисленная группа солдат и офицеров продолжала верить в конечный успех Германии.

Многие из подобного рода убежденных нацистов боялись ответственности. Их одолевал страх перед неизбежной расплатой за зверства захватчиков на оккупированных территориях.

Однако в этот период и среди солдат, еще надеявшихся на победу, не было былой самоуверенности и наглости. К этой же группе примыкали и те солдаты и офицеры противника, которые считали, что война закончится приемлемым для обеих сторон компромиссным миром. Поэтому сопротивление, по их мнению, было целесообразным и необходимым, оно должно было помочь политикам выторговать сносный мир.

Другая группа солдат и офицеров перестала верить в победу гитлеровской Германии. Создание превосходства Красной Армии над немецкой армией, усталость от многолетней войны, являлись главными причинами упадка морального состояния части войск противника.

Пленный офицер 557-го пехотного полка 331-й пехотной дивизии заявил: «Мы не можем выиграть войну, так как мы теперь слабее, чем Россия, Англия и Америка. Нам не победить. У нас нет больше людей, чтобы пополнять армию. Много военных заводов разрушено и выведено из строя, в результате бомбардировок. [200]

Силы Германии распылены, так как мы должны держать войска во всех странах Европы».

Большую работу по разъяснению истинного положения вещей среди войск противника проводило политуправление фронта. Эта работа осуществлялась посредством листовок, распространяемых среди войск противника, организации выступлений военнопленных по радио и через громкоговорящие установки. Эти так называемые устные передачи были посвящены рассказам о положении военнопленных, чтению писем немецких военнопленных родным, знакомым и товарищам.

Устные передачи устраивались с расчетом, чтобы военнопленные выступали для своих бывших частей и подразделений. Надо отметить, что почти всегда противник знал район, откуда говорили немецкие военнопленные, но огня по этим районам не открывал.

Это показывало, что солдаты слушали наши передачи. Листовки мы писали самые разнообразные и на различные темы. Например, «Крым полностью очищен от немецко-румынских войск», «Пропал без вести??? Нет — жив!!!», «Силезцам» (обращение военнопленных к своим землякам), «Покидайте немцев! Смело переходите на сторону Красной Армии» (обращение к военнослужащим латышских частей), «Правда глаза колет», «Думы солдат», «Товарищам из фузилерного батальона», «К померанцам» и др. Количество распространенных листовок достигало десятков тысяч экземпляров. [201]