С космодрома, из Звездного городка...
I
В Звездном городке — Центре подготовки космонавтов имени Ю. А. Гагарина, под кронами высоких мачтовых сосен возвышается величественная гранитная стела. На ней золотыми буквами начертаны имена советских космонавтов, названия космических кораблей, даты их полетов в просторы Вселенной — своеобразный звездный дневник Страны Советов. Читаешь его, и в груди поднимается чувство гордости за свою причастность, пусть хотя бы и в журналистском плане, к этим победам Родины.
А все началось совершенно неожиданно. Ведь о таком интересном задании, как полет в район приземления первого пилотируемого советского космического корабля, можно было только мечтать. И какое же волнение пришлось испытать, когда главный редактор «Правды» П. А. Сатюков именно для этой цели вручил мне командировочное удостоверение № 1919.
Командировка-то командировкой, а вот каких-либо подробностей о ней, признаться, долго не знал ни я, ни мой собрат по перу — журналист «Известий» Георгий Остроумов. Просто однажды апрельским утром 1961 года мы прибыли с ним на один из подмосковных аэродромов, сели в самолет, взлетели. Куда? Наши спутники Сергей Николаевич и Михаил Петрович, специалисты определенных областей техники, коротко пояснили: на берега Волги. Вот и вся информация..
Аэродром, куда прилетел наш Ил-14, встретил мокрым снегом, крутой, липнущей к ногам грязью. Сразу же подумалось: вряд ли встреча с космонавтом, вернувшимся из полета, произойдет на асфальте. Скорее всего, на таком же вот поле, размытом весенней распутицей. А раз так, нужно срочно запастись соответствующей обувью. Занялись решением этой проблемы. И по сей день [126] в качестве одного из первых «космических» сувениров у нас с Остроумовым бережно хранится по паре высоких резиновых сапог.
Но экипировка — это только один из важных вопросов, которые необходимо было решить. И главный из них — выбор рабочего места. Гадали: откуда же будет лучше всего наблюдать за ходом событий? С борта Ил-14 № 24, пилотируемого летчиком Л. Н. Лебедевым, или с какого-либо другого самолета, который будет барражировать в районе приземления космического корабля? А может, попроситься на вертолет, экипажу которого определяется готовность номер один к вылету за космонавтом?
Одним словом, треволнений было немало. Больше всего мы с Георгием Остроумовым боялись, что к месту приземления «Востока» первым придет не «двадцатьчетверка», а другой самолет. В конце концов сошлись на том, что суетиться все-таки не следует, надо вести себя спокойно, находиться на командном пункте начальника группы встречи. Ну а потом... Потом уже действовать по ходу событий.
Настало утро 12 апреля, памятного дня старта космического корабля «Восток» с первым человеком, дерзнувшим подняться в космос. Утро космической эры. Уже по тому, как на рассвете в окна домика, где мы провели довольно беспокойную от волнении ночь, весело и свежо брызнули лучи весеннего солнца, поверилось: день должен быть удачным. Вооружившись блокнотами и фотоаппаратами, поспешили на командный пункт руководителя группы встречи — веселого, общительного, очень живого человека. Здесь царило рабочее оживление: еще раз проверялись средства связи, готовность экипажей самолетов и вертолетов. А возле планшетов с воздушной обстановкой, у большой карты, которую пересекала широкая красная черта оси будущего полета «Востока», деловито колдовали дежурные.
Приближалось время, назначенное для старта космического корабля. И с каждой минутой нарастало волнение. Все, кто находился на командном пункте, мысленно были там, в казахской степи, на космодроме Байконур, где в готовящийся к старту «Восток» уже вошел космонавт.
— Старт дан! — вдруг громко доложил радист. Все присутствующие на командном пункте затаили дыхание. [127]
Каждый старался не шевелиться. Взглянув на часы, я торопливо записал в блокнот первые за этот день данные: «9 часов 07 минут». В наступившей тишине слышалось только биение наших сердец.
— Наверное, волнуемся больше, чем космонавт, — наклонившись ко мне, шепнул Георгий Остроумов.
Еще бы не волноваться! Ведь время уж начало отсчет исторических минут первого в мире полета человека в космос. И кого! Нашего, советского человека!
— Вижу Землю, покрытую дымкой. Красота-то какая! — передали только что принятые радиостанцией слова космонавта.
Из соседней комнаты сразу же послышались мелодичные позывные Москвы. И диктор Юрий Левитан четко зачитал сообщение о полете: шесть могучих двигателей многоступенчатой ракеты-носителя — их суммарная мощность двадцать миллионов лошадиных сил! — придали кораблю «Восток» первую космическую скорость; отделившись от последней ступени ракеты, он вышел на орбиту, находившуюся на высоте более трехсот километров. На борту «Востока» — пилот-космонавт, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, коммунист майор Гагарин Юрий Алексеевич.
— Гагарин? Юрий?! — возбужденно воскликнул один из присутствующих, слушая радиопередачу. — Неужели это наш бывший курсант?
Все на командном пункте сразу повернулись к нему. А мы, журналисты, тут же начали расспросы. Оказалось, что он в свое время был преподавателем в Оренбургском авиационном училище и хорошо помнит Юрия Гагарина — смышленого, развитого юношу.
То, что рассказывал нам бывший оренбуржец, было очень интересным. К тому же для нас тогда это являлось своего рода первоисточником пусть далеко не полных, отрывочных, но все же каких-то сведений о том, кто находился в космосе. Мы, например, узнали, что Юрию Алексеевичу Гагарину двадцать семь лет, родом он из-под Гжатска, со Смоленщины. Женат на девушке из Оренбурга — Вале.
А специалисты по часто передаваемым засечкам тем временем отмечали на карте местонахождение космического корабля. Всего несколько минут назад он прошел над Сибирью, над дальневосточной тайгой. Взяв в руки глобус, [128] мы попытались с помощью спичечной коробки наглядно представить путь «Востока». В наших блокнотах множилась колонка цифр — координаты его движения.
Сведения, поступавшие из разных мест, подтверждали: полет космического корабля проходит нормально, по графику. Только что он находился над Южной Америкой, а на стол руководителю дежурные уже положили бланк очередного сообщения: «Восток» — над Африкой; космонавт радирует: состояние невесомости переносится хорошо. Невесомость... Совсем новое понятие!
Хронометры отсчитывали время. Оно, казалось, приобрело ту же скорость — 28 000 километров в час! — с которой «Восток» прорезал подзвездное пространство. И уже был близок момент, когда за тысячи километров от нас придут в действие двигатели, обеспечивающие торможение космического корабля, и он, сойдя с орбиты, направится к земле, в район, намеченный для посадки. Какими точнейшими должны быть расчеты! Малейшее отклонение, всего на полсекунды, на полградуса, может привести к существенным ошибкам. Космическая навигация — новейшая область штурманского дела — невозможна без четкой работы аппаратуры, исключительно точного обращения с нею.
— В десять часов двадцать пять минут на «Востоке» включена тормозная установка, — доложил радист.
Руководитель командного пункта был по-прежнему спокоен, непрерывно шутил; его неистощимый оптимизм передавался как нам, так и всем специалистам, несшим службу у карт и радиоаппаратуры. Они оживленно переглядывались: все замечательно! Поступили уточненные координаты приземления «Востока», они в пределах красной линии — оси космического полета.
Все звенья группы встречи получили последние распоряжения. Несколько самолетов и вертолетов, поднявшись в воздух, направились в тот район, где ожидалась посадка «Востока». Улетел и Ил-14. А мы, журналисты, пока остались на командном пункте. Не надо мельтешить — таков был разумный совет руководителя. Совет-то разумный, а внутри все же точил червячок сомнения: не опоздать бы с информацией в газету!
Наступали самые волнующие минуты — график, полета исчерпан. Все притихло на командном пункте. Это не тревога за Юрия Гагарина, за судьбу «Востока», нет. [129]
Всем было ясно — полет удался. Просто каждый внутренне переживал особую, неповторимую торжественность момента: ведь такого еще никогда не было! Человек облетел в космосе земной шар и скоро — теперь совсем скоро! — расскажет обо всем, что видел, что пережил там, на орбите.
И вот раздался заливистый телефонный звонок. Руководитель командного пункта торопливо взял трубку. Мы напряженно следили за его вспыхнувшим радостью лицом. Хорошо слышно, как чей-то густой голос, захлебываясь, кричал в трубке:
— Гагарин у нас! Буду соединять его с Москвой...
Это докладывал специалист, находившийся в непосредственной близости от места, где только что приземлился «Восток» — на вспаханном под зябь поле колхоза «Ленинский путь», в двух десятках километров юго-западнее города Энгельса. Теперь скорее увидеть космонавта. Подхватив свои немудрящие журналистские принадлежности, мы с Остроумовым поспешили к машине. В голове уже складывались строки первой оперативной корреспонденции, которую ждали в «Правде».
...Приземлившись на берегах Волги через 108 минут после старта, Юрий Гагарин не стал ждать, пока за ним прилетят специалисты из группы встречи. Чувствуя себя преотлично, он, как был в ярко-оранжевом скафандре и белом гермошлеме с крупно выведенными на нем буквами «СССР», так прямо и зашагал к бежавшим к нему колхозным механизаторам. Возвращение именно на это место было для него радостным вдвойне: ведь здесь, под Саратовом, несколько лет назад он впервые поднялся в небо!
Наконец добрались к нему и мы с Георгием Остроумовым. Так вот каков он, наш герой, — веселый, жизнерадостный, какой-то особенно симпатичный. Трудно передать чувства, с которыми мы, обгоняя друг друга, спешили к космонавту. Растолкав людей, окруживших его, — какие уж тут церемонии! — я крепко обнял ставшего дорогим и близким всем человека, крепко расцеловал его от имени читателей «Правды».
На молодом, красивом лице Юрия Гагарина совсем не видно было усталости. Мы жадно всматривались в его глаза, вспыхивавшие задорным огоньком. Казалось, в [130] их зрачках навсегда остался какой-то особый — космический, что ли? — блеск.
Вопрос за вопросом сыпались на космонавта. Всем хотелось услышать его первые впечатления о звездном мире. Но все происходило как-то суматошно. Да это и понятно. Ведь мы впервые встречали человека, возвратившегося из космоса.
И тут решительно вмешались врачи. Хотя Юрий Гагарин и выглядел бодро, они настоятельно потребовали: пора на отдых в небольшой домик, стоящий на берегу Волги. Ему необходимы душ, обед и сон.
А у нас с Георгием Остроумовым начинался едва ли не самый тяжелый момент. Где найти свободный телефон? Линии заняты: районом, где мы находились, интересовалась сейчас вся страна. Но нам-то передавать материал в редакцию надо немедленно! Наконец в каком-то чрезвычайно тесном и шумном служебном помещении нашли свободный аппарат, Вызвали Москву — «Правду» и «Известия» сразу.
— Только что целовался с Юрием Гагариным, — торопливо сказал я стенографистке М. Н. Козловой. — Принимайте корреспонденцию!..
Писать ее, конечно, времени не было, диктовал, что называется, с голоса. А затем так же по-быстрому в фотолабораторию местной газеты — проявить пленку, передать по бильду в Москву первые снимки космонавта после его возвращения на землю.
На следующий день, хорошо отдохнув, Юрий Гагарин после доклада о полете Государственной комиссии пришел побеседовать с нами, журналистами. Первое космическое интервью! Готовясь к нему, мы с Георгием Остроумовым набросали десятка два вопросов, на которые, как казалось, читателям «Правды» и «Известий» было бы интересно услышать ответы космонавта.
...Он сидел перед нами, улыбчивый, энергичный. На офицерском кителе — значки: крылатый — летчика первого класса, другой — парашютиста-инструктора. Под левым лацканом тужурки скромно алела ленточка единственной пока еще медали.
Космонавт был настроен отлично. Поэтому-то и вся беседа проходила в жизнерадостно-полушутливом тоне. Но когда это было нужно, Юрий Гагарин сразу становился серьезным, говорил уверенно, весомо — чувствовалось [131] незаурядное знание космической техники, солидная теоретическая подготовка.
Думается, не стоит приводить все содержание этой беседы, увлекательной, совершенно необычной, хотя речь шла не только о биографии Ю. А. Гагарина, его прежнем жизненном пути, но и о впечатлениях человека, впервые побывавшего в космосе. Она уже достаточно описана в различных изданиях на эту тему. Хочется лишь заметить, что весь наш разговор оказался каким-то очень доверительным, его пронизывала врожденная гагаринская застенчивость, скромность.
Когда интервью подошло к концу, мы спросили Юрия Гагарина:
— Что передать через газеты родным и близким?
В ответ услышали теплые слова об отце — столяре Алексее Ивановиче, и матери — Анне Тимофеевне, о братьях — Борисе и Валентине, о сестре Зое, живущих и работающих в Гжатске, о жене Вале и маленьких дочурках. Взрослым Юрий Гагарин пожелал здоровья и успехов в труде, а ребятам обещал привезти космические сувениры.
— Вырастут, — пошутил он, — будут летать на космических кораблях, как говорит академик Сергей Павлович Королев, по туристским путевкам.
В заключение беседы космонавт написал в моем блокноте несколько приветственных слов читателям «Правды». Воспользовавшись этим моментом, я сделал ему предложение: наша газета хотела бы опубликовать его автобиографические записки.
— Ну какой же из меня литератор, — смущенно сказал космонавт. — Да и биография короткая...
И все же через несколько дней после его торжественной встречи в Москве, работа над этими записками началась. А тогда, на берегу Волги, завершив первое космическое интервью, мы с Георгием Остроумовым поспешили к телефонам — передавать корреспонденцию в редакции. Каждый построил ее по-своему: в «Известиях», из-за того что мало времени оставалось до выхода газеты в свет, были напечатаны лишь ответы космонавта на наши вопросы; мне же удалось тематически несколько сгруппировать их, в меру сил прокомментировать. Словом, передать довольно крупный репортаж. Он, как и корреспонденция [132] Георгия Остроумова, завершался фразой: «Завтра — в Москву!»
...На аэродроме Юрия Гагарина уже ждал специально прилетевший за ним из Москвы Ил-18 № 75717. Едва самолет оторвался от земли, как его радиостанция начала работать с предельной нагрузкой. На борт шли и шли поздравления в адрес Юрия Гагарина. А он, подсев к иллюминатору, еще и еще раз рассказывал нам, журналистам, которых стало побольше — тут кроме нас с Георгием Остроумовым и прилетевшие вчера сотрудники «Комсомольской правды» Павел Барашев и Василий Песков, фотокорреспонденты, кинооператоры, — о космическом полете.
— Видите вон ту нежно-голубую дымку над горизонтом? Примерно так же выглядела она и с орбиты... Словно ореол окружает всю нашу планету...
Прильнув к иллюминаторам, мы старались хоть чуточку представить себе эту картину. А за бортом Ил-18 все дальше оставался тот район Поволжья, где приземлился «Восток». Подумалось: эти места навсегда войдут в историю и, наверное, там, близ Волги, будет воздвигнут обелиск с выгравированными на нем гордыми словами о том, что именно здесь утром 12 апреля 1961 года ступил на Землю вернувшийся из космоса первый человек, дерзнувший подняться в подзвездное пространство.
Время за беседой текло быстро. Вот и подошла пора готовиться к посадке. Экипаж повел самолет со снижением, под кромку пухлых, весенних облаков. Справа и слева к Ил-18 пристроился почетный эскорт — эскадрилья «мигов». Позднее, позвонив дежурному по Главному штабу Военно-Воздушных Сил, узнал: вел ее подполковник А. Ардатьев. Истребители прижимались совсем близко к нашему лайнеру, в иллюминаторы даже были видны лица летчиков, белозубо сверкали их приветственные улыбки.
Тень Ил-18 пересекла сероватую трассу кольцевой автострады, промелькнул взметнувшийся ввысь золотистый шпиль университета на Ленинских горах, проплыла лента Москвы-реки. Совсем близко — казалось, их можно было достать рукой — алели звезды Кремля, к которому по улицам столицы текли человеческие реки. Всюду — флаги и плакаты. Мы посмотрели на Юрия Гагарина. Губы его плотно сжаты, голубые глаза приобрели стальной [133] отблеск. Он весь как-то враз подобрался, — наверное, вот таким и был там, в космосе.
— О такой счастливой минуте, — вдруг вырвалось у него, — никогда не думал...
Все мы, находившиеся тогда в самолете, летевшем над праздничной Москвой, волновались. А вместе с нами, естественно, и Юрий Гагарин. Но огромным усилием воли он сдерживал свои чувства, старался быть спокойным.
Машина, мягко коснувшись бетонных плит посадочной полосы Внуковского аэродрома, подрулила к полыхавшей кумачом и цветами правительственной трибуне. Юрий Гагарин неторопливо надел светло-серую шинель и парадную фуражку, поправил белый шарф и, бросив взгляд в зеркало, спросил генерала Н. П. Каманина:
— Все в порядке?
— Хорош!
К самолету, остановившемуся против трибуны, окруженной москвичами, подали трап. В машину ворвались звуки старого, хорошо знакомого еще с тридцатых годов авиационного марша «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Глубоко вздохнув, Юрий Гагарин ступил на трап и, быстро спустившись с него, начал печатать шаг по ковровой дорожке. И тут случилось то, чего никто не заметил: на его ботинке развязался шнурок. Позже Юрий Алексеевич с присущим ему юморком рассказывал:
— Шел и думал: вот-вот наступлю на него и при всем честном народе растянусь. То-то было бы конфузу...
Но колоссальная выдержка и на этот раз не подвела космонавта. На виду у тысяч москвичей, на виду у всего мира — передача с Внуковского аэродрома широко транслировалась и по радио, и по телевидению — Гагарин размеренно дошагал до правительственной трибуны, громким, чистым голосом отдал рапорт Центральному Комитету партии, Советскому правительству, всему нашему народу о величайшем свершении века.
Вместе с руководителями партии и правительства Юрий Алексеевич Гагарин уехал на Красную площадь, где был назначен многолюдный митинг, а мы, журналисты, отправились по своим редакциям. Репортаж о перелете в Москву из района приземления «Востока» был уже почти готов, но его нужно еще продиктовать машинистке и сдать в набор для очередного номера «Правды». [134]
Ночью, когда полоса с этим репортажем ушла под пресс, редколлегия утвердила дальнейший порядок работы над новой для газеты «космической» темой. Кроме текущей информации и откликов на это выдающееся свершение решено было, во-первых, опубликовать развернутый очерк о Ю. А. Гагарине и его полете на «Востоке», во-вторых, как и предполагалось, главный редактор дал «добро» на подготовку серии его записок о жизненном пути и товарищах по работе, с раздумьями об уже сделанном и будущем отечественной космонавтики. Это по решению редколлегии возлагалось на нас с Сергеем Борзенко.
Работа над записками Ю. А. Гагарина началась сразу же после пресс-конференции для зарубежных и советских журналистов, устроенной в Доме ученых по случаю осуществления первого в мире полета человека в космос. Там я познакомил Юрия Алексеевича с Сергеем Борзенко, и, надо сказать, они быстро нашли общий язык.
Поскольку наш герой, к сожалению, раньше дневника не вел, договорились так: он будет последовательно вспоминать обо всем интересном, происходившем в жизни, а мы уже литературно подготовим рассказанное к печати. И как только врачи, которым надо было детально исследовать организм космонавта, направили его в госпиталь, мы с редакционной стенографисткой Вероникой Ивановой начали приезжать к нему и обстоятельно беседовать — по полтора-два часа в день. Времени этого, разумеется, было мало, но неумолимые медики строго следили за обусловленными сроками свиданий. И как только они истекали, вежливо, но настойчиво отбирали у нас белые халаты.
Чтобы несколько восполнить пробелы, возникавшие в изустной передаче Юрием Гагариным своего жизнеописания, мы старались сочетать эти беседы со встречами с теми, кто близко знал его по работе и в быту. Прежде всего, разумеется, с женой Валентиной Ивановной, уроженкой Оренбурга, где она и познакомилась с Юрием, тогда еще курсантом авиационного училища. Повидались и с его родителями Алексеем Ивановичем и Анной Тимофеевной — милыми людьми, жившими в небольшом домике на одной из тихих улочек Гжатска, куда семья Гагариных после войны перебралась из села Клушино. Разговаривали с сестрой космонавта Зоей, его братьями Валентином [135] и Борисом, рассматривали семейные фотографии. Так, шаг за шагом, все четче вырисовывался интересный и поучительный жизненный путь нашего молодого современника, а сам он все больше представал перед нами как душевный, сердечный, полный внутреннего обаяния человек. Именно таким мы и постарались показать Юрия Алексеевича в развернутом очерке — на целую полосу и с крупным портретом космонавта работы художника А. Яр-Кравченко, который «Правда» вскоре опубликовала.
Трудились, что называется, без устали. Каждый день, вернувшись с очередной беседы — то ли с самим Юрием Гагариным, то ли с его близкими или «космическими» однополчанами, — тут же садились писать очередную главу. Это была напряженная, но вместе с тем и весьма увлекательная работа. Мы понимали, чем быстрее завершим ее, тем скорее «Правда» начнёт публиковать записки Юрия Гагарина, которые так нужны были читателям.
Следует отметить, что наш собеседник-автор старался во всем быть предельно точным, достоверным. С одинаковой внимательностью он относился к деталям, встречавшимся как в рассказах о детстве, так и в записях бесед с академиком С. П. Королевым. Помнится, при описании одного из его полетов в Заполярье, где он служил сразу же после окончания Оренбургского авиационного училища, в подготовленной к печати главе было сказано: «Сделав левый разворот, пошел на посадку». Прочитав в гранках это место, Юрий Алексеевич исправил: «левый» на «правый».
— Понимаю, это совсем не существенно, — будто извиняясь, заметил он, — но в тот день мы все-таки летали над аэродромом не с левым, а с правым кругом...
В этом замечании весь он, Юрий Гагарин, — человек, не терпевший никакого вымысла, литературного «приглаживания» и вместе с тем умевший мыслить образно, рассказывать обо всем сочно и ярко, с меткими сравнениями.
— Лучи солнца просеивались через земную атмосферу, — так описал он увиденное в один из моментов своего полета, — окоем стал ярко-оранжевым, постепенно переходящим во все цвета радуги: в голубой, синий, фиолетовый, черный. Неописуемая цветовая гамма! — И, внося заключительный аккорд, добавил: — Как на полотнах Николая Рериха! [136]
Готовя гагаринские записки, мы с Сергеем Борзенко считали своим долгом как можно подробнее рассказать в печати и о тех людях, кто был непосредственно причастен к полету «Востока» и всем предшествовавшим ему занятиям и тренировкам Юрия Гагарина. Но даже по самым скромным подсчетам их и то оказалось несколько десятков. Как же быть? Назвать одних лишь заглавных лиц? А остальных? Без рассказа об их участии записки выглядели бы не только бледно, но и были бы недостаточно правдивыми: ведь полет человека в космос — результат творческого труда большого коллектива специалистов. И несомненно, о некоторых из них автор должен был сказать свое слово.
Не найдя выхода, обратились, за помощью к Юрию Алексеевичу. Подумав, он, правда, не без некоторого колебания, но все же остановился всего лишь на трех кандидатурах, без которых конечно же не обойтись. Это прежде всего академик Сергей Павлович Королев — Главный конструктор; Мстислав Всеволодович Келдыш — Теоретик космонавтики; дублер Юрия Гагарина по полету на «Востоке» Герман Титов, которого мы назвали Космонавтом-Два. Он и стал им, совершив суточный полет в космосе на «Востоке-2».
«Правда» начала публиковать записки Юрия Гагарина «Дорога в космос» в канун Первомая, через две недели после легендарного полета «Востока». И это стало предметом профессиональной гордости правдистов — читателям сделан своеобразный праздничный подарок. Появившись на страницах газеты, записки сразу же вызвали широкий интерес. «Даже мальчишки стоят у киосков в очереди за свежей «Правдой», — радовался Сергей Борзенко. А многие зарубежные корреспонденты, аккредитованные в Москве, специально приезжали в редакцию за гранками очередной главы для того, чтобы успеть перевести ее текст на язык своей страны и передать затем агентствам печати хотя бы в день выхода «Правды».
Публикация «Дороги в космос» в газете завершилась — такое уж получилось совпадение — в тот день, когда на ее страницах было напечатано сообщение о том, что за успехи, достигнутые в развитии ракетной промышленности, науки и техники, за успешное, осуществление первого в мире полета советского человека в космос более семи тысяч рабочих, конструкторов, ученых награждены орденами и медалями. Среди них семь человек были удостоены [137] второй медали «Серп и Молот», а девяносто пять — звания Героя Социалистического Труда. Накануне вечером, когда это сообщение еще только было поставлено в номер, нашей первой мыслью было — а что думает об этом указе Юрий Гагарин? Тут же позвонили ему домой. Валентина Ивановна ответила:
— А он уехал к родителям в Гжатск...
Вот незадача! Время-то позднее, через два часа газета должна печататься. И тут резкий звонок — на проводе Гжатск. В телефонной трубке — знакомый голос:
— Только что услышал по радио приятную новость. Если не поздно, давайте напишем заметку в газету!
— Еще не поздно, диктуйте...
И Юрий Гагарин тут же продиктовал идущие от сердца слова товарищеского поздравления награжденным. Надо ли говорить, как приятно было сдавать в срочный набор эту душевную заметку.
Заканчивая телефонный разговор, Юрий Алексеевич пригласил нас в свои родные края. Уже светало, когда, сняв с ротации сотню экземпляров только что вышедшего номера «Правды», мы с Сергеем Борзенко покатили по старой Смоленской дороге в Гжатск. Вот он, зеленый разлив полей, окруженная метелками камыша прохладная Гжать. На ней шла веселая рыбалка, и Юрий Гагарин, в трусах и майке, хлопотал у костра над ухой.
— Газету привезли?
Раскрыв «Правду», он вслух прочитал собравшимся указ о награждении исследователей просторов Вселенной и создателей космической техники. Лицо его в этот момент озарила довольная улыбка — ведь многих из них он знал, встречался с ними на тренировках, в лабораториях, на космодроме. И хотя список награжденных не был опубликован полностью, мы знали: в нем значится и лаборантка Звездного городка — Валентина Ивановна Гагарина, удостоенная ордена Ленина.
— Жаль, нет ее здесь, — смущенно говорил Юрий Гагарин, — расцеловал бы от души...
Уха сварилась. Всем налили по миске отдающего дымком, остро сдобренного луком кушанья, всех оделили ломтями ржаного хлеба. Весь день на реке было весело. Ловили рыбу, купались. Под вечер мы с Юрием Гагариным отправились побродить вдоль реки. Он был доволен днем, проведенным в родных местах. [138]
— Твой полет, Юра, собрал большой урожай, — заметил Сергей Борзенко. — Семь тысяч наград!
— Что вы! — замахал руками Юрий Гагарин, — Это семь тысяч человек своим трудом добыли мою Золотую Звезду...
По дороге он нарвал охапку полевых цветов, перевязал стеблями повилики и отдал их нам:
— Наверное, раньше увидите Валю, передайте букет от меня...
Еще продолжая печатать главы «Дороги в космос», правдисты стали готовить издание гагаринских записок отдельной книгой. Художник Николай Захаржевский сделал для нее обложку и суперобложку, снабдил все главы рисунками, фотокорреспонденты Александр Устинов, Александр Пахомов, Тимофей Мельник и другие проиллюстрировали их снимками. Обращал на себя внимание читателей снимок Павла Барашева, сделанный на моих глазах в Болгарии, — Юрий Гагарин с голубем. Предисловие написал редактор книги Н. П. Каманин.
В первое, выпущенное стотысячным тиражом издание «Дороги в космос» мы успели включить несколько страничек впечатлений автора о только что совершенных им зарубежных поездках: в Чехословакию и Болгарию. Сигнальный томик от имени всех правдистов, работавших над его записками, торжественно вручили Юрию Алексеевичу в День Воздушного Флота на Тушинском аэродроме.
Работа над книгой на этом не закончилась. Во-первых, ее тут же перевели на английский, французский, испанский, немецкий, итальянский и другие иностранные языки. А также на ряд языков народов братских республик нашей страны. Во-вторых, в течение нескольких лет при последующих переизданиях «Дорога в космос» дополнялась новыми главами. Темами их стали многочисленные зарубежные поездки, новые космические полеты еще пяти «Востоков», двух «Восходов» и, наконец, «Союза-1», где Юрий Гагарин был дублером Владимира Комарова.
Продолжая рассказывать читателям «Правды» о новых космонавтах, передавая репортажи из, районов приземления, мы с Сергеем Борзенко по-прежнему помогали автору записок «Дорога в космос» дополнять их новыми подробностями. Совсем незадолго до своей гибели, весной 1968 года, Юрий Гагарин приезжал в «Правду» — привез со своими замечаниями заключительную главу последнего [139] издания «Дороги в космос» — о выходе Алексея Леонова в открытое космическое пространство. Главу эту газета напечатала в День Космонавтики, который наш народ впервые отмечал уже без первопроходца звездных трасс. Но он, наш Юрий Гагарин, продолжает жить в каждом из полетов советских космонавтов. Живет и будет жить вечно!
II
6 августа 1961 г, в звездный океан стартовал «Восток-2». На его борту — гражданин СССР Герман Титов. Весть об этом застала нас, сопровождающих Юрия Гагарина в его заграничной поездке, в Канаде. Хорошо помнится, как теплой ночью — сказалась разница во времени между меридианами Байконура и Галифакса — на берегу лесного озера, в бревенчатом загородном доме американского промышленника и общественного деятеля Сайруса Итона, в гостях у которого остановилась наша группа, захлопали двери, раздались громкие голоса, повторявшие имя Германа Титова.
Первой мыслью Юрия Алексеевича было — передать телеграмму в Москву с приветственными словами по случаю новой победы советской науки и техники. Сообща она была составлена и тут же, несмотря на неважную слышимость, продиктована по телефону в «Правду». После этого Юрий Гагарин принялся за радиограмму уже в адрес Титова.
«Дорогой Герман, — быстро писал Юрий Алексеевич, — всем сердцем с тобой! Обнимаю тебя, дружище! Крепко целую. Уверен в успешном завершении твоего полета, который еще раз прославит нашу Родину, наш советский народ. До скорого свидания».
Как стало потом известно, на борт «Востока-2» радиограмма, пройдя полсвета, пришла в то время, когда Герман Титов находился на шестом витке вокруг Земли. [140]
Мы заторопились с вылетом на Родину. Канадские друзья, хорошо все понимая, приняли меры к тому, чтобы побыстрее организовать старт нашего Ил-18. Пилот Иван Груба, несмотря на крайне плохую погоду, поднял лайнер в воздух и, пробив облака, взял курс домой.
Летя над Атлантикой, мы помимо воли то и дело вглядывались через иллюминаторы в синее небо, словно бы в нем можно было увидеть «Восток-2». Весь маршрут от берегов Канады до Исландии, а затем над Северным морем и Скандинавией прошел в беседах о новом космическом полете, обсуждении сообщений московского радио.
В пассажирском салоне нашего Ил-18 была снята часть кресел, вместо них бортмеханики настелили несколько чехлов. Полулежа на них, мы долго разговаривали с Юрием Гагариным о задании, поставленном перед командиром «Востока-2». Оно в немалой степени отличалось от того, которое было выполнено 12 апреля. Сложность второго полета состояла прежде всего в увеличении времени пребывания в космосе — более суток. Помимо этого, перед Германом Титовым ставились и другие задачи, в частности опробование систем ручного управления кораблем.
— Никогда не думал, — доверительно сказал Юрий Гагарин, — что можно так волноваться за товарища.
...Пробыв на орбите свыше 25 часов — иными словами, совершив первый в мире суточный космический полет, — «Восток-2» приземлился примерно в тех же местах, куда в апреле вернулся Юрий Гагарин. Наш Ил-18 достиг Внуковского аэродрома почти в это же самое время. Пока самолет заправлялся горючим, я позвонил в редакцию: лететь ли на берега Волги? Мне ответили: там находятся Сергей Борзенко и Владимир Орлов, вероятно, будет более полезным остаться здесь, в Москве. Надо готовить к печати материалы, поступившие из района приземления «Востока-2».
Через несколько дней после торжественной встречи в Москве, митинга на Красной площади, правительственного приема в Большом Кремлевском дворце и пресс-конференции в белоколонном зале Московского государственного университета на Ленинских горах Германа Титова взяли под свою опеку врачи. Как и в минувшем апреле, мы с Сергеем Борзенко добились-таки разрешения на его посещения в госпитале — ведь читатели «Правды» ждали [141] появления рассказов Космонавта-Два о суточном пребывании в звездном океане.
Работа над ними протекала примерно так же, как и над записками Юрия Гагарина. Мы приезжали в госпиталь со стенографисткой. Герман Степанович диктовал свои впечатления. Через день-другой, вычитав уже литературно обработанный текст, снова приступал к диктовке. Вскоре «Правда» опубликовала серию трехколонников: «700000 километров в космосе». Позднее, дополненные автобиографическими главами и рассказом о первых зарубежных поездках, записки Г. С. Титова вышли отдельной книгой.
На одной из цветных фотографий, помещенных в книге «700 000 километров в космосе», можно было увидеть двух космонавтов, направляющихся к автобусу на стартовую площадку. Первый из них — Герман Титов, а сзади него дублер, Андриян Николаев. Автор записок сердечно сказал о нем: «Это среднего роста молодой человек, удивительно спокойный, неторопливый, скромный, умеющий мыслить самостоятельно, чем-то похожий на летчика Алексея Маресьева. Многим из нас, космонавтов, пришелся по душе этот добродушный, умный и волевой летчик, способный быстро принимать решения, последовательно мыслить. С таким можно работать целый век».
Думается, это одна из самых точных характеристик Андрияна Николаева — человека сильной натуры, отзывчивого сердца. В августе 1962 года ему выпало совершить рекордный по продолжительности — четверо суток! — полет на «Востоке-3», осуществить с Павлом Поповичем — командиром «Востока-4» — первый в мире длительный групповой полет. А через семь лет на борту «Союза-9» он вместе с бортинженером Виталием Севастьяновым вновь отправился в космический рейс, провел на орбите более 18 суток.
Мне и Сергею Борзенко не раз доводилось встречаться с Андрияном Николаевым еще задолго до первого гагаринского, космического, полета. Встречи эти происходили в различной обстановке. Случались они и в редакции «Правды», куда он приезжал по нашей просьбе. У меня по сей день хранятся записи тех бесед. Признаться, вести их было нелегко: Андриян Григорьевич по складу характера человек не очень-то разговорчивый, а тут надо было рассказывать о самом себе. Но как ни [142] был скуп на слова наш собеседник, все же удавалось его разговорить. Хорошо помнится зимний вечер, проведенный за стаканом крепкого чая, когда, всегда сдержанный, будущий Космонавт-Три с большой внутренней теплотой заговорил о своей матери — чувашской крестьянке, вырастившей в далеком селе Шоршелы своих детей.
— Вы, конечно, не поедете туда, — сказал Андриян Николаев, — трудно добираться, особенно в бездорожье...
Но мы — Сергей Борзенко, фотокорреспондент Анатолий Григорьев, еще один наш молодой журналист и я — все-таки поехали. Это было летом 1962 года, незадолго до стартов «Востока-3» и «Востока-4». В Чебоксарах нашли младшую сестру космонавта Зину, медицинского работника, раздобыли в редакции местной газеты ходкий газик и отправились на реку Цивиль. Ехали через колхозные поля и луга, пересекали леса и плантации хмеля, который выращивается в здешних местах. В Шоршелы, что означает Светлые Ключи, надо было въезжать через деревянные ворота. На Чувашии так заведено — все село живет как бы одним двором.
Подъехали к маленькой избушке. Вот в этом-то неказистом домишке и родился Андриян Николаев. Нас встретила его мать — Анна Алексеевна. Приветливо пригласила к столу, на котором сразу появилось угощение.
Поначалу несколько встревоженная неожиданным нашествием журналистов, она все же быстро нашлась, рассказала о семье. Говорила на чувашском языке, вкрапливая в разговор русские слова. Переводила младшая дочь Зина. Из этой беседы мы многое узнали о человеке, которому было суждено третьим из наших космонавтов бросить дерзкий вызов межзвездным далям.
Солнечным августовским утром мы, четверо журналистов — тассовец Александр Романов, известинец Георгий Остроумов, краснозвездовец Николай Мельников и я, — прилетели в Байконур. Готовился старт «Востока-3».
Утро 11 августа. Мы вместе с членами Государственной комиссии находимся в домике, неподалеку от стартовой площадки. За распахнутым окном видны ажурные фермы, прикрывавшие устремленный в небо корпус ракеты. Легкий ветерок доносит голоса стартовой команды, заканчивающей предполетные работы.
В назначенное время председатель Государственной комиссии открывает заседание. Сначала — доклады специалистов. [143] Первым отрапортовал о готовности начальник стартовой команды, за ним — инженеры различных систем ракеты и космического корабля. То и дело слышится; «Подтверждаю готовность агрегатов к работе». Наконец, как бы подытоживая все сказанное, звучит чуточку глуховатый голос академика С. П. Королева; «Замечаний нет. Ракета-носитель и космический корабль «Восток-3» к полету готовы!»
То и дело в репродукторе раздается голос дежурного, объявляющего оперативное время — часы и минуты, оставшиеся до старта. Солнце уже поднялось высоко, из степи повеяло горячим ветром. Вскоре он донес до нас мотив бодрой песни, которая вырывалась из окон автобуса, подкатившего к стартовой площадке. Поддерживаемый товарищами, из передней его дверцы выходит Андриян Николаев. Он — в оранжевом скафандре и белом гермошлеме. Чуточку неуклюже ступая по бетону площадки, космонавт приближается к председателю Государственной комиссии, отдает ему рапорт о готовности к полету. Наступают волнующие минуты. Юрий Гагарин и Герман Титов крепко, по-мужски, целуют Космонавта-Три. Последним обнимает его Павел Попович.
— До встречи на орбите! — весело говорит он.
— До встречи! — откликается Андриян Николаев.
Карие глаза его блестят. Всегда очень спокойный, он сейчас кажется чуточку взволнованным.
Проследив, как Андриян Николаев вошел в люк корабля, мы заинтересовались: а где же дублер? Он, оказывается, в автобусе. На нем такой же скафандр и гермошлем. Валерий Быковский полностью готов в любую минуту, если это потребуется, заменить Андрияна.
Забежал в автобус и Павел Попович. Как всегда, оживленный. Вместе с Валерием он угостил нас вишневым соком. Поочередно прикладываясь губами к тубе, распиваем космический напиток за здоровье Космонавта-Три.
— Вроде как бы посошок на дорожку! — пошутил Павел Попович.
На следующий день ему тоже в космос, вслед за Николаевым.
Цвет наших нарукавных повязок — а он у всех разный, означающий разрешение находиться возле ракеты до строго определенного времени, — напомнил: пора покидать стартовую площадку. У ворот, выводящих на шоссе, [144] — щиты с жетонами, на которых значатся номера, присвоенные каждому специалисту. Пришел — повесь жетон на поле того цвета, что и твоя нарукавная повязка; уходишь — сними его и водвори обратно на общую табельную доску. Делается это для того, чтобы дежурные знали, кто из специалистов находится на стартовой площадке.
У ракеты осталось немного людей, у них нарукавные повязки красного цвета. Вот почему на щите с красным полем — считанные жетоны. Нам пояснили: когда стартовая готовность станет исчисляться всего несколькими минутами и все уйдут в укрытие, на поле останется всего один жетон.
— Чей?
— Андрияна Николаева, — ответил дежурный. — «Космический».
— Это какой же?
— Вот этот... Номер четыреста семьдесят.
На память о стартующем в просторы Вселенной дежурный уже написал на жетоне: «Андриян Николаев. 11 августа 1962 года».
Звучат последние, предстартовые, короткие, как выстрелы, команды. Под могучим корпусом ракеты вспыхивает пламя. Ракета медленно приподнимается над стартовым устройством, на какое-то мгновение как бы зависает и, набирая скорость, устремляется ввысь. Словно огненный кинжал, она вспарывает небо, уходя все выше и выше. Незабываемое зрелище!
Радио ведет отсчет первых десятков секунд полета. А с борта «Востока-3» уже слышится серьезный голос Андрияна Николаева:
— Я — «Сокол»! Все идет нормально!
В синеве неба окончательно растаяло легкое облачко инверсионного следа, оставленного ракетой. «Сокол» сообщил: он видит землю, у него все в порядке, корабль вышел на орбиту. Новый космический полет начался! А у нас, журналистов, сразу возникла уйма дел. Надо написать и как можно быстрее передать в редакции оперативные корреспонденции. К кратким сообщениям ТАСС следует добавить живые черточки впечатлений. А их много. Стараясь отобрать главное, быстро пишем оперативки, спешим кто к телеграфным аппаратам, кто к телефону. Но все линии связи заняты. Нервничая в ожидании очереди, стараемся убедить начальство в необходимости как [145] можно быстрее передать в Москву наши корреспонденции. Наконец все улажено, первые материалы отправлены, и надо спешить на новую встречу стартовиков — теперь уже с командиром «Востока-4» Павлом Поповичем.
Утро старта «Востока-4» началось тоже с заседания Государственной комиссии. Снова прозвучали краткие доклады о готовности систем ракеты и корабля, снова Технический руководитель полета — а им был академик С. П. Королев — сообщил, что никаких замечаний нет.
К назначенному времени на стартовую площадку подкатил голубой автобус. Космонавт-Четыре, сопровождаемый Германом Титовым, которому он как члену партбюро на время полета в космос передал свои обязанности секретаря партийной организации, мешковато переступая в космическом облачении, приблизился к председателю Государственной комиссии, отрапортовал. И снова начались минуты предстартового ожидания...
Следя за последними приготовлениями ракеты к пуску, мы одновременно внимательно вслушивались в звучащий из репродуктора голос Юрия Гагарина. Он давал по радио деловые советы Павлу Поповичу. Ответы «Беркута» — таков был позывной командира «Востока-4» — звучали весело: чувствовалось, что он весь объят радостью приближающегося старта.
И вот в вихре пламени ракета врезалась в синее небо; подобно тысячеорудийному салюту, прогрохотали ее могучие двигатели.
Никто не уходил со смотровой площадки: все ждали — вот-вот поступит сообщение о встрече «Востока-3» и «Востока-4». И она произошла именно так, как было задумано. «Сокол» и «Беркут», оказавшись на близких друг к другу орбитах, немедленно установили между собой связь. Причем Павел Попович, видимо, от радости, отбросив в сторону правила радиопередачи, зашумел «Соколу»:
— Андрюша! Я здесь, рядом с тобой. Вижу твой корабль!
«Восток-3» и «Восток-4» шли в космосе на расстоянии всего лишь шести с половиной километров друг от друга. «Сокол» и «Беркут» в иллюминаторы видели космические корабли, выглядевшие словно маленькие сверкающие луны. Вернувшись на Землю, они рассказывали, какое это замечательное чувство — лететь рядом с товарищем [146] в звездном океане, где, кроме них, ни одной живой души.
Не только мы на космодроме, но и миллионы телезрителей в Советском Союзе, во многих зарубежных странах в те минуты, когда с бортов кораблей велись телевизионные передачи, могли наблюдать, как около космонавтов плавали в воздухе бортовые журналы, карандаши и другие предметы. Космонавты быстро привыкли к явлениям невесомости, делали резкие движения и при этом, к радости медиков и биологов, не ощущали неприятных симптомов.
Андриян Николаев и Павел Попович в общей сложности более 112 раз обогнули земной шар, преодолели более 4500 000 километров космического пути, выполнили научную и исследовательскую работу большого объема.
На этот раз приземление кораблей с «временной вилкой» в шесть минут произошло не на берегах Волги, а в другом, заранее заданном районе — несколько южнее Караганды. После небольшого отдыха и доклада Государственной комиссии, «звездные братья» из района приземления направились в Москву, Мы вылетели вместе с ними.
Еще в районе приземления «Востока-3» и «Востока-4» мы договорились с их командирами о том, что они выступят в «Правде» с рассказом об этом групповом полете. Через пять дней после их возвращения в Москву в газете уже появился первый материал из серии «В звездном океане».
Записки Андрияна Николаева и Павла Поповича, по мнению читателей «Правды» получились удачными. После их опубликования на страницах газеты они вошли в специальный сборник, который был выпущен в 1963 году накануне Дня космонавтики. Сигнальный экземпляр этого объемистого, богато иллюстрированного издания — «В космосе Николаев и Попович» — от имени правдистов был вручен «звездным братьям» во время предпраздничной телевизионной передачи, когда они только что возвратились из поездки в Африку и Южную Америку.
Тогда, в первые месяцы после своего полета, командиры «Востока-3» и «Востока-4» в выступлениях перед молодежью не раз говорили о том, что мечтают еще подняться в космос. Первым осуществить это желание довелось Андрияну Николаеву. В год столетия со дня рождения В. И. Ленина он вместе с бортинженером Виталием Севастьяновым [147] выполнил на корабле «Союз-9» длительный орбитальный полет. Почти три недели мы пристально следили, как этот экипаж, работая на орбите по шестнадцать часов в сутки, последовательно выполнял задания, определенные обширной программой. Самочувствие у командира и бортинженера в период всего полета было хорошим. Это подтверждали и ежедневные медико-биологические наблюдения; ровные результаты их в какой-то мере даже удивляли врачей.
Вслушиваясь во время передач с борта корабля в спокойный голос Андрияна Николаева, я невольно припомнил эпизод, случившийся в день приземления «Востока-2». Тогда кто-то сказал, что семнадцать витков вокруг планеты, сделанных Германом Титовым, — предел человеческой выносливости. Но Андриян Николаев в ответ на это убежденно заметил:
— Нет предела человеческим возможностям! Будут летать еще и пять, и десять, и пятнадцать суток. И наверное, еще больше. Все впереди!..
Отлично работавшая радио — и телевизионная связь давала возможность экипажу «Союза-9» не только сообщать на командный пункт итоги проделанного в космосе, но и вести телерепортажи, отвечать на вопросы журналистов, играть в шахматы с товарищами, находившимися на Земле, разговаривать с родными. Были и граничащие с фантастикой минуты, когда в день своего шестилетия дочь командира «Союза-9» Аленка неокрепшим детским голоском говорила по радио с отцом, видя его изображение на огромном телеэкране. Земля и космос оживленно, словно в обычной телефонной беседе, обменялись домашними новостями. И нельзя было в этот момент не подумать о том, сколь далеко шагнули вперед наша наука и техника.
На 224 витке корабля вокруг Земли микрофон взял в руки Главный конструктор «Союзов».
— Еще никто не находился в космическом полете так долго, — сказал он, поздравляя Андрияна Николаева и Виталия Севастьянова с новым достижением.
В тот день был побит рекорд продолжительности космического полета.
А рейс продолжался. На газетных полосах запестрели впечатляющие цифры: экипаж находится в космосе 350 часов... 375 часов... 400 часов... И наконец на 287 витке [148] с Земли была подана команда на сход корабля с орбиты и его посадку. Он приземлился на вспаханном поле, неподалеку от села Интумак, в 75 километрах к западу от Караганды.
Тогда, в июне 1970 года, Павел Попович, находясь на пункте управления полетом, не раз разговаривал по радио с командиром «Союза-9». Андриян Николаев сразу по голосу узнавал «Беркута», рядом с которым в августе 1962 года провел в космосе трое суток. А затем пришло время, когда они поменялись ролями: теперь уже Николаев находился на Земле, а Попович — на орбите, вначале. в кабине корабля «Союз-14», а затем и на борту пилотируемой орбитальной станции «Салют-3».
После того памятного, в 1962 году, группового полета с Андрияном Николаевым Павел Попович шестнадцать раз провожал на орбиты друзей по Звездному городку, которые успешно решали новые задачи в освоении космического пространства. Ему, человеку кипучему, тоже не терпелось внести свой вклад в эти исследования. Но, хорошо усвоив совет, высказанный как-то академиком С. П. Королевым о том, что «космос не терпит торопливости, а поэтому космонавт должен терпеливо ждать своего часа», он старался направить все силы и энергию на то, чтобы поддерживать в себе должную «космическую» форму.
Когда в 1972 году в Звездный городок вместе с Генеральным секретарем ЦК КПСС товарищем Л. И. Брежневым приезжали Первый секретарь ЦК Компартии Кубы Фидель Кастро и другие кубинские партийные и государственные деятели, в числе встречающих их был и он — командир «Востока-4». Многие кубинские товарищи хорошо знали его по поездке на остров Свободы — тогда он привез туда в подарок пахнущую хвоей русскую елку. Вот почему во время обеда они живо интересовались жизнью Павла Поповича, его семьей, планами.
— Четыре года назад я завершил учебу в Военно-воздушной инженерной академии, — рассказывал он. — Жена Марина летает на «антеях», ставит рекорды. У нашей дочери Наташи появилась маленькая сестренка — Оксана...
— А скоро ли опять в космос?
— Дывлюсь я на небо, та й думку гадаю, когда ж к дальним звездам энов я слитаю, — певучим украинским [149] говорком, перефразируя любимую песню, ответил Павел Попович.
Его сразу заблестевшие глаза подтвердили: да, он готов к новым стартам, с нетерпением ждет своего часа.
И этот день настал. Вечером 3 июля 1974 года Павел Попович поднялся в космос на «Союзе-14». Это был двадцать первый старт советских исследователей в звездный океан. Но для сидевшего в кабине рядом с командиром «Союза-14» бортинженера Юрия Артюхина — первый.
Поднявшись на орбиту, космонавты оказались примерно в трех с половиной тысячах километров от уже находившейся в космосе орбитальной научной станции «Салют-3». Умело управляя кораблем, экипаж сократил расстояние до нее на прямую видимость. А в ста метрах от станции Павел Попович отключил автоматику, взял управление в свои руки. «Союз-14» причалил к «Салюту», накрепко состыковался с ним. Космонавты перешли в этот стокубометровый «звездный дом».
Космическая система «Салют» — «Союз» полмесяца летала над планетой. За эти пятнадцать суток экипажем была проделана большая научно-исследовательская работа. Каждый день миллионы телезрителей вместе с космонавтами обживали рабочий, научный и бытовой отсеки «Салюта», видели, как Попович и Артюхин ведут наблюдения, работают с научной аппаратурой, отдыхают. На борту «Салюта» все время царили бодрый настрой, уверенность экипажа в своих силах. «Беркут» — таким вновь был позывной командира — ласково назвал ракету, выведшую корабль в космос, «Ласточкой», а орбитальную станцию — «Красавицей». Созданная умом советских конструкторов, сработанная руками инженеров и рабочих, она была поистине прекрасна и снаружи, блистающая в солнечных лучах, с крупно выведенными на борту буквами: «СССР», и внутри, щедро оснащенная уникальной научной аппаратурой. Весом более 25 тонн, объемом примерно в две железнодорожные цистерны, станция с причаленным к ней транспортным кораблем виток за витком облетала планету. А в это время экипажем последовательно выполнялась обширная программа научно-технических и медико-биологических исследований, экспериментов. Многие из них проводились впервые и дали немало новых сведений, необходимых для дальнейшего развития космонавтики. [150]
За сутки до того как «Союз-14» «отчалил» от орбитальной станции, с экипажем разговаривал по радио председатель Государственной комиссии.
— Действовали отлично, — сказал он космонавтам, — научные, народнохозяйственные эксперименты выполнены полностью.
А далее все пошло так, как и было намечено. Расстыковавшись с «Салютом-3», экипаж повел корабль к Земле. В нужный момент сработала тормозная двигательная установка. Пробыв в полете 378 часов, «Союз-14» приземлился возле Джезказгана. Туда, в казахские степи, пришло поздравление товарищей Л. И. Брежнева, Н. В. Подгорного и А. Н. Косыгина экипажу, всему коллективу, участвовавшему в подготовке и осуществлении полета орбитальной научной станции «Салют-3» и транспортного корабля «Союз-14».
«Советской наукой и техникой, героическими космонавтами, — говорилось в нем, — сделан еще один важный шаг в освоении космического пространства. Создание орбитальных научных станций и транспортных кораблей для их обслуживания открывает широкие перспективы в изучении космоса и практическом использовании полученных результатов...»
III
В моем журналистском архиве до сих пор хранится торопливо набросанный черновик корреспонденции «Задание выполню, как коммунист!» Она была напечатана в «Правде» 15 июня 1963 года — на следующий же день после старта космического корабля «Восток-5», а написана на смотровой площадке космодрома в те минуты, когда ракета, оглушительно расколов степную тишину рокотом могучих двигателей, пошла ввысь, выводя на орбиту корабль с Космонавтом-Пять — Валерием Быковским.
Наша журналистская группа прилетела тогда на космодром за несколько часов до заседания Государственной [151] комиссии, В просторном помещении собрались ученые, конструкторы, медики. Здесь же сидят и космонавты, среди них — посерьезневшие Валерий Быковский и его дублер — Борис Волынов.
Председатель Государственной комиссии — коренастый, крепко сбитый человек — объявляет повестку дня. В ней — два вопроса. По первому — слово Техническому руководителю полета. Второй докладчик — генерал Н. П. Каманин. Охарактеризовав подготовленность космонавтов, он говорит в заключение:
— Командиром космического корабля «ВосТок-5» предлагается назначить майора Быковского Валерия Федоровича.
Нам, сидящим напротив, хорошо видно, как загорелое лицо Валерия чуточку бледнеет. Оно и понятно. То, к чему он так долго себя готовил, близко к осуществлению. И когда председатель Государственной комиссии предоставляет ему слово, твердо заверяет:
— Я — комсомолец, но задание постараюсь выполнить, как коммунист!
Именно этими словами мы с Сергеем Борзенко и озаглавили свой очерк о Валерии Быковском.
Кто же он, этот Космонавт-Пять? Родился в августе тридцать четвертого года в Подмосковье. Впервые познакомился с небом, став учлетом 1-го Московского аэроклуба. А оттуда после окончания средней школы поступил в старейшее в нашей стране Качинское авиационное училище.
После окончания училища молодой летчик-истребитель был назначен в авиаполк, которым командовал бывший ведомый А. И. Покрышкина — Герой Советского Союза Георгий Голубев. Одним из первых среди молодых авиаторов части стал первоклассным специалистом. И когда ему предложили войти в группу космонавтов, с радостью согласился. С головой ушел в сложные тренировки, усердно занимался на лопинге и батуде, на «качающемся столе» и «бегущей дорожке»; испытал, что такое центрифуга, сурдокамера. За участие в подготовке гагаринского рейса Валерий Быковский был награжден Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ.
И вот настало 14 июня 1963 года, Валерий Быковский поверх голубовато-серого теплозащитного костюма, украшенного красочной эмблемой — в золотых лучах белый [152] голубь, а ниже красные буквы: «СССР», — надевает скафандр, а затем ярко-оранжевый комбинезон. На его голове — белый шлемофон и термошлем, на руках — гермоперчатки, на ногах — высокие, со шнуровкой, ботинки; поверх них — пластиковые белые чехлы. В этом космическом одеянии он кажется более рослым, крупным.
И вот наконец в репродукторах громко звучит его голос уже с борта корабля: все в порядке, самочувствие отличное. Технический руководитель полета объявляет пятнадцатиминутную готовность, потом десятиминутную, пятиминутную...
— К старту готов! — снова докладывает Валерий Быковский. — Гермошлем закрыт, перчатки надеты... Занял исходное положение...
Фермы обслуживания, словно лепестки огромного цветка, раскрываются, обнажая серебристый корпус ракеты. Рокочут мощные двигатели, устремляя ее ввысь, в голубую синь неба. И уже оттуда донесся ликующий голос космонавта:
— Все идет отлично!
Вечер и ночь, а потом и почти весь следующий день после старта мы, журналисты, провели на пункте управления полетом, где ни на минуту не прекращалась напряженная работа. Поддерживалась непрерывная связь с «Ястребом» — таков был позывной Валерия Быковского, — с Москвой и многочисленными пунктами наблюдения за полетом «Востока-5». Дежурство на пункте управления происходило посменно. Каждая группа ученых, инженеров, медиков, космонавтов возглавлялась членом Государственной комиссии. Непрерывно звонили телефоны, велась расшифровка радиограмм, графики заполнялись новыми цифрами. Они говорили об одном: все системы корабля работают нормально, самочувствие космонавта отличное.
Первые итоги полета «Востока-5» радовали. Всех нас взволновало и полученное на космодроме сообщение об открывшемся в Москве Пленуме Центрального Комитета КПСС. В нем, в частности, говорилось, что председательствующий на пленуме товарищ Л. И. Брежнев довел до его участников радиограмму, полученную с борта «Востока-5»: космонавт Быковский просит ЦК КПСС о приеме его в ряды партии. Рассмотрев эту просьбу, Центральный Комитет постановил: принять товарища Быковского в [153] члены Коммунистической партии. Надо ли говорить о том, что все мы, журналисты, в своих очередных корреспонденциях с космодрома приводили слова Космонавта-Пять, переданные им с орбиты:
— От всего сердца благодарю родную Коммунистическую партию за высокое доверие — прием меня в ряды КПСС. Я оправдаю это доверие. Задание Родины и партии будет выполнено!
Во время старта «Востока-5» не было, пожалуй, на смотровой площадке более внимательного наблюдателя, чем сидевшая рядом с нами, возле стереотрубы, стройная девушка в цветастом платьице. Вслушиваясь в звучание репродуктора, она старалась не пропустить ни слова из тех лаконичных фраз, которыми обменивались Юрий Гагарин с командного пункта и Валерий Быковский с борта космического корабля. Запрокинув голову, она дольше всех вглядывалась в синеву неба, где таял инверсионный след ракеты. Это была Валентина Терешкова, будущий командир «Востока-6».
Первое наше знакомство с ней состоялось на вечере в клубе Звездного городка. Юрий Гагарин подвел тогда нас к группе девушек, представил: «Наши небесные сестры». Одной из них и была она, Валентина.
Имя Валентины Терешковой — дочери колхозного тракториста и доярки из небольшой деревушки Масленниково, что на Ярославщине, — ставшей летчиком-космонавтом СССР, членом Центрального Комитета партии и председателем Комитета советских женщин, ныне известно всему миру. Тогда же, готовя для «Правды» о ней очерк, а затем и ее автобиографические записки, изданные книгой «Вселенная — открытый океан!», мы с Сергеем Борзенко побывали и в Масленникове, раскинувшемся на косогоре возле небольшой речушки, и на Ярославском шинном заводе, и на комбинате «Красный Перекоп», где девушка, переехав из деревни в город, работала в свое время браслетчицей и ткачихой. Были и в аэроклубе, где она выполняла свои первые прыжки с парашютом; в техникуме, который закончила; прошлись по тихой улочке 8 Марта к домику, где жила будущая космонавтка.
...Валерий Быковский находился в космосе, когда специалисты начали готовить к старту следующий корабль — «Восток-6». Его и должна была пилотировать Валентина Терешкова. [154]
На этот раз возле стартовой площадки собралось особенно много людей. Их привело сюда вполне естественное желание увидеть перед стартом первую в мире женщину-космонавта.
Наконец появилась и она со своим дублером. На Валентине Терешковой — праздничное голубое платье, белые туфли на высоких каблуках: Дублер — в платье кораллового цвета и модных черных туфельках. Глядя на элегантно одетых девушек, трудно было поверить, что они, такие хрупкие, почти воздушные, наравне с мужчинами проходили испытания на центрифугах и сурдокамерах и вот сейчас в полной мере обладают теми качествами, которых требует полет в космос.
Вся обстановка на стартовой площадке была какой-то особенной. И цветов вроде бы было больше, и теплых слов, обращенных к первой женщине, уходящей в космос, стартовики произносили несравненно больше, чем когда улетали мужчины. От всей души благодаря партию, весь народ за оказанное ей доверие, Валентина Терешкова сказала сердечные слова в адрес ученых, конструкторов, инженеров и рабочих, создавших ракету и космический корабль. Трогательным был и жест, когда она вручила букет цветов академику С. П. Королеву.
А затем девушки, быстренько переодевшись в спортивные костюмы, вместе со специалистами поднялись к вершине ракеты, чтобы еще раз заглянуть в корабль, проверить, все ли на месте в кабине, посидеть на пилотском кресле перед завтрашним стартом...
Еще утром, встретив нас, журналистов, возле гостиницы, Валя попросила, чтобы мы переписали для нее текст шуточной песенки, которая на днях хором распевалась на волейбольной площадке. Куплеты, сочиненные на мотив известной песенки «Городок наш — ничего...», понравились космонавтам и многим специалистам. В них упоминались известные всем факты из жизни на космодроме, назывались конкретные имена. Единожды исполненная, песенка быстро завоевала популярность, обрастая новыми куплетами, Так, когда Валерий Быковский ушел в космос, в нее добавились такие строки:
Валя крутит бигуди:Эти и другие незамысловатые куплеты, переписанные на листок бумаги, Валентина Терешкова взяла в кабину «Востока-6» и в свободное время напела их по радио Валерию Быковскому. Именно тогда с одной из станций наблюдения за полетом космического корабля и пришло сообщение, что в космосе слышится песня; мотив знакомый, а текст, мол, какой-то странный...
Но вернемся к солнечному утру 16 июня 1963 года — дню первого старта в космос женщины. Как волнительно было присутствовать при таком памятном событии, сообщать о нем миллионам читателей «Правды»! Пока на стартовой площадке шла заправка ракеты топливом, командир «Востока-6» и ее дублер облачились в космические одежды. Под конец этой процедуры к «гардеробной» подъехал академик С. П. Королев. Пройдя к девушкам, обживавшим свои костюмы в специальных креслах — точных копиях пилотских, — он рассказал им несколько шуточных историй и снова умчался на стартовую площадку. Удивительнейшим человеком был Сергей Павлович. Всегда предельно внимательный к людям, свою высокую требовательность он сочетал с мягкой добротой, умением вызвать у каждого хорошее настроение.
Подошло время отъезда на стартовую площадку. Командир «Востока-6» поднялась в автобус. Следом за нею — дублер. Они уселись во вращающиеся кресла, разделенные столиком.
Почти последним в автобус прыгнул и я. В нем шумно. Примостившись поближе к девушкам, Алексей Леонов включил магнитофон; Валентина Терешкова развернула свое кресло так, чтобы видеть всех: и дублера, и товарищей-космонавтов, и врачей. Кто-то затянул песню. Громко, хором пели о том, что придет время, когда «на пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы...». Но вот показалась устремленная в небо ракета...
— Пора прощаться, — сказал Герман Титов.
Первыми, конечно, распрощались девушки: коснулись гермошлемами. Затем к командиру «Востока-6» подошли сопровождающие специалисты.
Выйдя из автобуса и отрапортовав председателю Государственной комиссии о готовности к полету, Валентина Терешкова через несколько минут оказалась в лифте, унесшем ее к кораблю. И через выносное радиоустройство мы вскоре услышали ее громкий голос: [156]
— На корабле все в порядке, настроение бодрое...
Она столь четко вела предстартовую связь, что даже скуповатый на похвалы генерал Н. П. Каманин, взяв микрофон, похвалил «Чайку» — таким был позывной командира «Востока-6», — пожелал ей быть столь же бодрой и в космосе.
Пятиминутная готовность. Минутная...
— Ключ на старт!
Напряжение возрастало, словно перегрузки, испытываемые космонавтами.
— Пуск!
Никто на космодроме не смог удержаться от аплодисментов. Под них и одобрительные возгласы ракета устремилась ввысь. С огромной высоты донеслось:
— Я — «Чайка»! Настроение бодрое, самочувствие отличное! Вижу горизонт. Голубая, синяя полоса. Это Земля! Какая она красивая!
Земля, голосом Юрия Гагарина, подтвердила:
— Согласен, красивая. Машина идет отлично... Траектория расчетная...
Через несколько часов, сменившись с дежурства на командном пункте, в космодромовскую гостиницу приехал Юрий Гагарин. Переполненный впечатлениями, возбужденный...
— Как «Чайка»?
Вместо ответа Юрий Алексеевич поочередно крепко обнял нас, и мы расцеловались так же душевно, как и апрельским днем 1961 года, когда он только что возвратился с орбиты. И пожалуй, этот мужской поцелуй красноречивее всего говорил о той гордости, которая охватила тогда всех: ведь впервые в космос отправилась женщина — наша, советская!
Все дни совместного полета «Востока-5» и «Востока-6» на бортах кораблей дела обстояли хорошо, настроение у Валентины Терешковой и Валерия Быковского было отличное, сон крепкий, программа научно-технических наблюдений выполнялась строго по графику. Особенно были довольны Юрий Гагарин — как замечательно держится в космосе Валентина Терешкова, которую он опекал в предстартовые дни! — и Андриян Николаев, всей душой переживавший не только за своего дублера по «Востоку-3», но и за девушку, ставшую близкой его сердцу. Сама же она тоже была в восторге от полета. Думается, лучше всего [157] ее состояние передаст хотя бы одна страничка из записок «Вселенная — открытый океан!», где говорится:
«Подходило время отдыха. Я сообщила об этом на Землю, вызвала «Ястреба», пожелала ему спокойной ночи и поудобнее устроилась в кресле. Чтобы руки не всплывали кверху, засунула их под привязные ремни. Освещение в кабине было выключено, жалюзи иллюминаторов закрыты, и в полной темноте только слабо фосфоресцировали циферблаты приборов. Закрыв глаза, подвела итоги трудового дня. Начался он ранним утром в «домике космонавтов» на Байконуре и закончился поздним вечером на огромной высоте, что называется, рядом со звездами. Никогда еще за день я не преодолевала такого пути — 300 000 километров, да еще где — в космосе! Сколько пришлось увидеть, пережить и прочувствовать за этот день!..
Спала крепко, и ничего мне не приснилось. Глубокий сон освежил. Проснулась в положенный расписанием срок: когда «Восток-6» подходил к Камчатке. Уперлась в чашу кресла, потянулась и сразу начала физзарядку. Старательно проделанный комплекс упражнений даже заставил меня немного вспотеть. Затем умылась салфеткой, смоченной освежающей жидкостью, доложила Земле о своем самочувствии, о состоянии корабля и приступила к завтраку.
Подошел час очередного сеанса связи с космодромом. В предстоящем разговоре с Сергеем Павловичем Королевым должен был решиться вопрос о продолжении моего полета до трех суток. Ведь еще на Земле мы договорились с ним, что, если мое физическое и моральное состояние будет хорошим, длительность полета «Востока-6» можно увеличить в три раза. И сейчас я подбирала веские аргументы, которые могли бы убедить Землю в правильности предложения продолжать полет. А вдруг медики запротестуют, ссылаясь на слабость женского организма, вмешается еще кто-либо: хватит, мол, ей и одних суток. И вот слышу знакомый голос:
— «Чайка», «Чайка»! Как чувствуешь себя? У нас все в порядке...
Мне хотелось сказать в ответ многое, но я спросила о главном:
— Будем летать, как договорились?..
— Вот и хорошо, «Чаечка», — ответил Сергей Павлович. [158]
На душе сразу стало спокойно: значит, наверное, пойду на трое суток! И Земля вскоре подтвердила:
— Согласны на продолжение полета».
Да, так это и было. Государственная комиссия решила продлить полет «Востока-6» до трех суток.
Вместе с учеными, конструкторами, космонавтами мы слышали голос Валентины Терешковой и Валерия Быковского, видели их на экранах телевизоров, разговаривали с ними по радио. А в один из вечеров довелось пережить волнующие минуты, когда среди множества звезд, усыпавших небосвод, вдруг появилась еще одна. На огромной высоте она стремительно двигалась над космодромом. Это был «Восток-6». Серебристо вспыхивая лучами отраженного солнечного света, космический корабль светлым пунктиром прочертил на темном небе гигантскую трассу. Завороженно следили мы, как «Восток-6» величественно проплывал на фоне ковша Большой Медведицы; когда его трасса стала приближаться к горизонту, люди закричали:
— Счастливого пути, Валюша!
А через сутки мы улетели в район приземления «Востока-6». На командном пункте группы встречи — хорошо знакомая уже по прежним полетам деловая обстановка. Над картой-планшетом склонились специалисты. Радисты, вслушиваясь в эфир, то и дело выдают новые данные: на «Востоке-6» включена тормозная двигательная установка, космический корабль идет к Земле по расчетной траектории. И вот радостная весть: Валя Терешкова приземлилась! И вновь на командном пункте все приходит в движение. На очереди — «Восток-5». Корабль приземляется на той же параллели. И оттуда добрые вести: все в порядке! Из репродуктора слышится ликующий голос диктора — Москва оповещает о новой победе советской науки и техники.
Наконец мы крепко жмем руки Вале Терешковой. Она еще живет только что закончившимся полетом. Мы ни о чем не расспрашиваем ее, делаем только несколько фотоснимков — первых после космического рейса. Хотелось бы, конечно, сразу повидаться с Валерием Быковским, но этого, пожалуй, сделать не удастся. Он только что звонил по телефону сюда, в Караганду, поздравлял «небесную сестру», Там с ним — другая группа журналистов, возглавляемая Сергеем Борзенко, который уже передал [159] в «Правду» по бильдаппарату несколько слов, написанных Космонавтом-Пять — его своеобразный автограф по возвращении из пятисуточного космического полета.
Утром вместе с отдохнувшей «Чайкой» летим из гостеприимной Караганды на берега Волги. Туда же с целинных земель спешит Валерий Быковский. И вот они уже обнимают друг друга. Волнующий момент, Но тут в свои права вступают неумолимые медики. Они полностью завладевают вернувшимися с орбиты, строго расписывают каждый их час. Но все же для нас, журналистов, находится небольшое «окошечко», и, приехав в светлый коттедж, мы дружески беседуем с космонавтами.
В этом зале давал свое первое космическое интервью Юрий Гагарин; тут беседовал с журналистами Герман Титов; десять месяцев назад здесь же рассказывали о своем полете Андриян Николаев и Павел Попович. Теперь мы встречаемся с Валей Терешковой и Валерием Быковским.
Ведущий беседу генерал Н. П. Каманин первое слово предоставляет корреспонденту «Правды». Что и говорить, почетная обязанность от имени советских журналистов приветствовать героев космоса с новым свершением, от всего сердца поздравить Валерия Быковского с таким событием, как принятие его Центральным Комитетом КПСС в члены партии.
А на следующий день — это было 22 июня — на Ил-18 наша журналистская группа вместе с космонавтами вылетела в Москву.
Посадка во Внуково, Воздушный лайнер подруливает к новому зданию аэропорта. Валерий Быковский взволнованно делает несколько шагов по салону самолета. Валентина Терешкова в последний раз поправляет прическу. Она — в темном костюме и белых туфельках.
— Хороша, как невеста, — в один голос одобряют журналисты.
А Сергей Борзенко, намекая на казус, случившийся с Юрием Гагариным, спрашивает Космонавта-Пять: как, мол, обстоит дело со шнурками? Тот, хитровато подмигнув, показывает ногу, обутую в закрытый ботинок на глухой резинке. Опыт, как говорится, учит, история со шнурками не повторится...
Во время послеполетных медицинских исследований Валя Терешкова рвалась в родные места — в привольные [160] ярославские края. Ей хотелось увидеться с земляками, побывать там, где прошли детство и юность. И вот мы вместе с нею на Ярославщине. Сколько встреч! Сильное впечатление произвело на нас посещение шинного завода, где Валя начала свой трудовой путь. Теперь у ее станка работала другая браслетчица — молоденькая черноволосая девушка. Валя, передав работнице один из подаренных букетов, сказала:
— Дай-ка попробую, не забыла ли, как делают браслеты... — и, не боясь измазать горячей резиной нарядное платье, встала к станку, ловко проделала несколько операций.
Первая рабочая специальность не забылась: браслет получился на славу.
После этого — на «Красный Перекоп». Знакомым путем, по гулкой металлической лестнице, Валя поднялась на второй этаж, в ленторовничный цех. Встретилась со своей бывшей сменщицей — Верой Бузляновой. Они обнялись. Потом Валя накинула синий халатик, подобрала волосы и встала к своим бывшим машинам. Она так увлеклась работой, что через несколько минут первую женщину-космонавта уже нельзя было отличить от других работниц. Глядя на ее уверенные движения, на ловкие руки, проворно управлявшиеся с сотнями веретен, подумалось: как прекрасна наша действительность! Ведь у этих машин — истоки славы Вали Терешковой. Отсюда, из этого мерно гудящего цеха, начался ее путь в космос. Сюда с подзвездной орбиты она вернулась, как в родное гнездовье.
Шумно было в Ярославле в период пребывания там Валентины Терешковой. Митинги, праздничный фейерверк на берегах Волги. Весь город желал «Чайке» новых космических взлетов. И самое главное — счастья в жизни. Проявлялось это по-разному. Мы, например, обратили внимание на то, что ветровые стекла большинства ярославских автомашин почему-то украшены двумя цветными фотографиями — Вали Терешковой и... Андрияна Николаева. Земляки словно в воду глядели. Через несколько месяцев в московском Дворце бракосочетаний состоялась первая «космическая» свадьба: Валя Терешкова вышла замуж за Андрияна Николаева.
Помогая Валентине Владимировне Николаевой-Терешковой в работе над автобиографическими записками, мы [161] довольно часто бывали у нее дома — в хорошо знакомой квартире, где до женитьбы жил Андриян Николаев. Здесь почти все осталось по-прежнему: и шкафы, заполненные книгами, и обеденный стол, на котором Андриян Григорьевич выполнял чертежи академических заданий. Прибавились только сувениры из разных стран, да в комнатах появился стойкий запах духов и цветов. Расположившись в рабочем кабинете, мы прочитывали уже написанное, кое-что вычеркивали, что-то добавляли. Много спорили. Валя настойчиво отстаивала каждую свою фразу, каждое слово.
И вот в апреле 1964 года, накануне Дня космонавтики, мы привезли Валентине Владимировне несколько экземпляров только что вышедшей из печати книги «Вселенная — открытый океан!». Она очень этому обрадовалась, тут же сделала на титульных листах сердечные надписи, адресованные С. П. Королеву, своим друзьям и нам с Сергеем Борзенко. Космонавты в тот же вечер нагрянули в дом Николаевых. Поздравляя с книгой, они, подметив некоторые изменения в Валиной фигуре, одновремен желали: кто мальчика, кто девочку.
Родилась девочка. В честь матери Вали — Елены Федоровны — ее назвали Леночкой.
IV
Прошло совсем немного времени после полетов «Востока-5» и «Востока-6», а в журналистских кругах уже начали поговаривать о том, что в Звездном городке развернулась подготовка к выполнению нового задания. Предположений рождалось немало, но все они, как оказалось, были далеки от действительности. Ибо то, с чем мы вскоре встретились, прилетев в начале октября 1964 года на космодром, намного превосходило даже самые смелые наши предположения: предстояло стать свидетелями первого [162] в мире полета космического корабля с экипажем из трех человек. В него входили летчик, ученый и врач. Такой полет, естественно, должен был вписать новую, наиболее яркую страницу в летопись космонавтики.
В этой командировке неожиданности подстерегали нас на каждом шагу. Например появившись на космодроме, мы, как это делалось и раньше, составили план своей работы. В числе прочих пунктов записали и такой: побывать в «костюмерной», где происходит облачение космонавтов в их доспехи. Но присутствовавший при этом специалист усмехнулся. Пояснил: зря намечаете, ваши наметки вряд ли осуществятся. И он оказался прав. Как вскоре выяснилось, скафандров и гермошлемов у космонавтов на сей раз не будет; они полетят... в земной одежде.
Признаться, поверить в такое было трудно. Но в предстартовый день возле ракеты мы действительно увидели экипаж, одетый в синие поролоновые куртки и шерстяные серые брюки.
А наутро в такой же свободной одежде космонавты поднялись к вершине ракеты и заняли там свои рабочие места.
Члены экипажа вошли в него так, словно бы собирались не совершать многократный космический облет земного шара, а просто попутешествовать на борту комфортабельного воздушного лайнера.
Готовящийся к старту корабль получил звучное наименование «Восход». Академик С. П. Королев подробно познакомил нас с его устройством и ракетой-носителем; сначала — в похожем на храм монтажно-испытательном корпусе, а затем — уже на стартовой площадке.
Когда мы вошли в просторное здание, ракета вместе с кораблем покоилась на специальном сооружении — установщике. Возле них хлопотали специалисты. Ракета поражала своими размерами, тщательной выделкой деталей. Особенно впечатляла ее донная часть, где располагалась силовая установка первой ступени. Впадины крупных сопел наглядно подтверждали гигантскую мощность двигателей.
Сергей Павлович Королев, как всегда, уравновешенный, спокойный, внимательно выслушивал доклады специалистов. Пользуясь небольшими паузами, он коротко [163] рассказал нам о ракете. Это была увлекательнейшая лекция. Академик чуточку глуховатым голосом подробно объяснил, как работают ее основные агрегаты. Говоря, он все время окидывал влюбленными глазами махину ракеты, рождению которой отдано столько раздумий, труда, творческого горения!
А тем временем установщик, увлекаемый мотовозом, двинулся к широко распахнутым воротам — к стартовому устройству.
— В добрый путь, — задумчиво произнес Сергей Павлович. И нам: — Седьмую «дочь» провожаю.
Да, эта ракета — седьмая, на которой советские люди выйдут в космос. И если шесть из них поднимали на орбиту по одному космонавту, то эта выведет на звездную трассу сразу троих!
Пока буксировали ракету с кораблем «Восходом» на стартовую площадку, мы повели с Сергеем Павловичем неторопливый разговор о рабочих днях, об отдыхе. Как он нам рассказал, его трудовой день начинается рано.
За завтраком — просмотр газет, затем — в конструкторское бюро. Каждая минута на счету, все ее шестьдесят секунд — делу.
— А в праздники?
— Немного физической работы, — ответил Сергей Павлович. — В основном орудую лопатой: зимой расчищаю от снега дорожки, а весной и осенью копаюсь в садике. До обеда. Ну а после — книги. Вечером — телевизор или театр...
Нам с Сергеем Борзенко доводилось уже бывать в гостях у Сергея Павловича. И сейчас на космодроме я явственно представил себе небольшой садик с несколькими яблоньками и кустами смородины возле дома, в котором жил ученый. И конечно же кабинет. Он у С. П. Королева обставлен просто и строго. Наполненные книгами шкафы, несколько удобных кресел. Над массивным бюро, заменяющим письменный стол, — портрет молодого К. Э. Циолковского, фотографии ближайших помощников Сергея Павловича. А у входа в кабинет панно размером в полстены — фотографии обоих полушарий Луны. Их прислали ученому делегаты Международного конгресса астронавтов...
А «Восход» между тем уже подвезли к стартовому устройству. Умные механизмы установщика плавно подняли [164] ракету. Могучее сооружение обхватили фермы обслуживания, и по ним, словно марсовые по вантам старинного фрегата, начали подниматься специалисты. Начались последние перед заправкой топливом работы.
В конце дня Сергей Павлович, обращаясь ко мне и корреспонденту ТАСС Александру Романову, неожиданно предложил:
— Вынимайте все из карманов и — марш на корабль!
Надо ли говорить о том, что в считанные секунды мы выбросили из карманов все — блокноты, авторучки, сигареты. Отлично понимали: никакой, пусть самый безобидный, предмет, будучи случайно оброненным, не должен остаться в кабине корабля. Затерявшись, он может потом доставить немало неприятностей в полете.
Войдя в лифт, быстро достигли верхней площадки. Теперь по крутому трапу — еще немного вверх. Тут крепко посвистывал прохладный ветерок. Саша Романов чуть ли не на уши нахлобучил свой берет, а я опустил под подбородок ремешок фуражки.
Корреспондентский глаз наметан, сразу подмечает все. И сейчас мысленно фиксируем деталь: раньше, когда стартовали «Востоки», космонавт, выйдя из лифта, сразу же оказывался перед люком космического корабля. Теперь же к «Восходу» надо взбираться еще и по трапу.
— Прибыли? — искрясь белозубой улыбкой, встретил нас наверху Юрий Гагарин.
Сразу же взяв на себя роль эдакого экскурсовода, он толково рассказал об основных агрегатах кабины корабля. Что первое бросилось в глаза? Стерильная белизна поролоновой обшивки, удобство кресел космонавтов, выполненных по форме тела каждого из них. Рационально размещены и другие многочисленные предметы, которыми экипаж будет пользоваться в полете. Конструкторы немало потрудились, чтобы создать наибольшие удобства для работы и отдыха космонавтов. Это и понятно. Ведь если раньше требовалось обеспечить нужные условия для жизнедеятельности одного человека, то теперь для троих. То, что экипаж отправлялся в полет без скафандров, предъявляло, в свою очередь, жесткие требования к герметизации кабины. Принципиально по-новому сработали конструкторы и все то, что необходимо для последующего приземления корабля: оснастили «Восход» системой мягкой посадки. [165]
Внимательно слушали мы рассказ Юрия Гагарина. Записывать было нечем и не на чем, надо все запоминать. Вон то, крайнее, у дальнего борта, кресло — для врача, на среднем расположится ученый, а возле входного люка — место командира корабля. Тут же и ручка управления. Рядом — продолговатый пульт с тумблерами, приводящими в действие системы корабля. В центре видна приборная доска с «глобусом» — миниатюрным земным шаром, по которому в любую минуту можно определить, над какой точкой планеты находится корабль, сколько витков проложено вокруг Земли. Продуманно расположены контейнеры для пищи и запасов воды; по стенам — пазы для киноаппарата, фотоаппарата, аптечки, медицинской аппаратуры. Одним словом, каждый сантиметр внутрикорабельного пространства занят чем-либо нужным экипажу.
Внизу, у подножия ракеты, уже нетерпеливо толпились товарищи. А нам хотелось еще и еще раз осмотреть кабину «Восхода», во всех деталях представить, как будет работать экипаж. Но, к сожалению, пора вниз — лифт уже вознес к верхней площадке еще одну группу коллег по перу.
Итак, в космос полетят трое — летчик, ученый, врач. Мы уже многое знаем о них. Во всяком случае, жизненный путь каждого. С командиром «Востока» — Владимиром Комаровым я, например, познакомился еще в 1962 году, когда он был дублером Космонавта-Четыре и, одетый в скафандр, был готов в любую минуту заменить в кабине корабля товарища. Он родился в 1927 году в Москве. Простой рабочий человек Михаил Яковлевич Комаров и его жена Ксения Игнатьевна дали сыну образование, привили любовь к труду. Когда грянула Великая Отечественная война, отец ушел на фронт, а Владимир поступил в 1-ю Московскую авиационную спецшколу, которая вскоре эвакуировалась за Урал. В 1945 году, после победы, он стал уже курсантом авиационного училища. Закончив его, прослужил несколько лет летчиком-истребителем, затем пошел учиться в Военно-воздушную инженерную академию имени Н. Е. Жуковского. Преподаватели не раз отмечали этого слушателя — человека настойчивого, обладающего аналитическим умом и широким кругозором; прочили ему адъюнктуру. И это сбылось. Правда, не сразу. Владимира, овладевшего инженерными знаниями, влекла [166] за собой страсть неизведанного, нового. Он стал летчиком-испытателем, а чуть позже пришел в группу космонавтов.
Константин Феоктистов, в то время еще кандидат технических наук, был годом старше Владимира Комарова. Но уже имел ряд научных работ, а за участие в запуске первого в мире искусственного спутника Земли и обеспечение полета космического корабля «Восток» награжден двумя орденами Трудового Красного Знамени. Родом он из Воронежа. Великая Отечественная война застала Константина на школьной скамье. Но когда летом сорок второго года волны фашистского нашествия подкатили к его родному городу, подросток вместе со сверстниками стал добровольцем-разведчиком. Десять раз переходил он линию фронта, добывая ценные сведения о расположении вражеских укреплений, артиллерии и танков. В одной из таких вылазок юноша получил тяжелое ранение.
После войны Константин Феоктистов поступил в Высшее техническое училище имени Н. Э. Баумана. Став инженером, некоторое время работал на одном из уральских заводов, а затем, перейдя в научно-исследовательский институт, приобщился к миру экспериментов. Стремление к познанию нового привело его к энтузиастам, разрабатывавшим космическую технику.
Мне не раз доводилось видеть Константина Петровича на космодроме — то на стартовой площадке, то на командном пункте. И я убедился, что он всего себя отдавал любимому делу. Недаром товарищи называли его «одержимым». И это было довольно точным определением характера Феоктистова.
Когда же он включился в предполетные тренировки, в Звездном городке некоторые недоуменно пожимали плечами. Как же, мол, так, человек, не имеющий летных навыков, собрался в космос? Однако и самые ретивые скептики вскоре признали — ученый стойко переносит перегрузки на центрифуге, разреженность воздуха в барокамере, преуспевает в полетах на скоростной машине, в парашютных прыжках.
Третье кресло в кабине многоместного корабля для молодого врача — Бориса Егорова. На космодроме мне приятно было узнать в нем одного из тех специалистов, которые в апреле 1961 года находились в районе приземления «Востока», первыми встретили Юрия Гагарина. [167]
Правда, тогда он был еще студентом-медиком. Но, закончив институт, Борис всецело посвятил себя проблемам космической медицины — принимал участие в подготовке космонавтов к их рейсам, в обработке медико-биологических данных, полученных в процессе полетов. Особое внимание он обращал на все то, что было связано с работой вестибулярного аппарата человека. Именно этот вопрос стал темой его уже почти готовой кандидатской диссертации «Полиэффекторная оценка функционального состояния рецепторов вестибулярного аппарата». За сухими терминами отнюдь не поэтического названия угадывалась серьезная научная работа. А в полете Борис Егоров готовился собрать материал для завершающей главы диссертации о собственных ощущениях и наблюдениях, о пребывании человека в состоянии невесомости.
На космодроме во время предполетной беседы с экипажем «Восхода» мы, правдисты, передали космонавтам сувениры — портреты Карла Маркса и В. И. Ленина, а также алый бант со знамени последней баррикады Парижской коммуны. На одном из снимков — В. И. Ленин с «Правдой» в руках, сфотографированный в рабочем кабинете в канун первой годовщины Великого Октября. Портрет Карла Маркса, хранящийся в Институте марксизма-ленинизма, в свое время принадлежал В. И. Ленину; на обратной стороне фотографии рукой Ильича написаны основные даты жизни этого великого человека. Космонавты внимательно всматривались в надпись, сделанную В. И. Лениным, и в автограф Карла Маркса: «Привет и братство. Лондон. 27 июня 1880 г.».
Бережно вложив сувениры в бортжурнал «Восхода», Владимир Комаров, выражая чувства всего экипажа, сказал тогда:
— Наш корабль пронесет эти реликвии над планетой как символ великих идей марксизма-ленинизма, братства, дружбы и мира всех народов.
Забегая вперед, хочется сказать, что, заканчивая свой полет, космонавты поставили на этих фотографиях и свои автографы: «В. Комаров, К. Феоктистов, Б. Егоров. 13.Х.64. 9 час. 15 мин. Борт корабля «Восход».
Итак, ровно через три с половиной года после гагаринского полета, день в день, — 12 октября 1964 года — «Восход» стартовал. Все двадцать четыре часа, пока он виток за витком облетал планету, на борту шла напряженная [168] работа. И мы, журналисты, эти сутки провели далеко не праздно. Ведь надо было успевать на телеграф и к телефонам, чтобы передавать оперативные репортажи; бывать на командном пункте; побеседовать с председателем Государственной комиссии, со специалистами. Но никто из нас не жаловался на усталость. Да и как было жаловаться, когда на глазах происходило так много интересного! Разве, например, не глубоко волнующими были переговоры по радио с экипажем, которые вел академик С. П. Королев? Тогда его, помнится, Константин Феоктистов упрашивал дать разрешение на продолжение полета. В моем блокноте до сих пор сохранилась запись этого радиообмена между «Зарей» — командным пунктом космодрома — и «Рубином» — таков был позывной «Восхода». Привожу его дословно.
«Заря. Готовы ли к выполнению заключительной части программы?
Рубин. Экипаж готов. Хотели бы продолжить полет.
Заря. Вас понял. Но у нас не было такой договоренности...
Рубин. Увидели много интересного. Хочется расширить наблюдения.
Заря (сначала шутливо, строчкой из Шекспира). Прекрасных много есть чудес на свете, о друг Горацио! (А затем серьезно.) И все же будем выполнять программу...»
По выражению лица С. П. Королева можно было понять — ему как ученому по душе пришлась настойчивость своего коллеги, находящегося в космосе. Но решение Государственной комиссии — строго следовать программе полета — никто не имел права нарушить. И командиру корабля пришлось включить тормозную двигательную установку: «Восход» пошел к Земле.
По пеленгам, передаваемым с пунктов наблюдения, было ясно: траектория снижения корабля соответствует расчетной. А через несколько часов мы встретили экипаж «Восхода».
Наутро — первая обстоятельная беседа с космонавтами. Они пришли на нее в тех же костюмах, что были на них и в корабле, — стального цвета шерстяные рубашки и брюки; на ногах — мягкие тапочки. Все трое веселы, общительны и вместе с тем серьезны: каждому предстоял напряженный труд по обобщению сделанных наблюдений.
Разговор начался с расспросов о том, что произвело [169] на них наибольшее впечатление на первом же витке. Все сошлись на одном: запомнилась красота просторов нашей Родины — Советского Союза. Дополняя друг друга, космонавты рассказывали и о том, какими видятся на орбите звезды, Луна, Солнце. Рассказывали, как ориентировались по Большой Медведице, по созвездиям Орион, Лира, Волопас, по Юпитеру. В Южном полушарии дважды наблюдали полярное сияние — его золотистые лучи, подобно зубцам гигантской короны, разливались по всему горизонту.
Каждому члену экипажа «Восхода» программа полета определяла конкретный объем работ — на орбите надо было не только любоваться феерическими пейзажами. Константин Феоктистов, например, дорожа каждой минутой, отрабатывал способы ориентировки корабля по звездам, производил измерения их высот над видимым горизонтом. Бортврач Борис Егоров брал для исследования у товарищей анализы, измерял кровяное давление во время работы и отдыха, делал вестибулярные пробы, записывал биотоки головного мозга, определял параметры, характеризующие координацию движений. А Владимиру Комарову несколько раз пришлось браться за ручку управления кораблем, ориентируя его то по Земле, то по звездам, горизонту и Солнцу.
Хотелось расспрашивать экипаж бесконечно. Но суровые медики и на этот раз уже через несколько часов наложили на космонавтов «домашний арест». И мы их понимали — у каждого свои задачи.
Медицинские наблюдения за состоянием здоровья членов экипажа «Восхода» велись на космодроме почти целую неделю. И вот, наконец вылет в Москву. Вместе с космонавтами мы с невольной грустинкой провожали в иллюминаторы уплывающий пейзаж космодрома, обсаженный тополями «домик космонавтов», площадку возле гостиницы, где посадкой трех молодых карагачей Владимир Комаров, Константин Феоктистов и Борис Егоров заложили «аллею космонавтов».
А через несколько часов Москва в пятый раз раскрыла свои объятия героям космоса.
Приближалась 47-я годовщина Великого Октября. В канун всенародного праздника мы снова встретились с экипажем «Восхода». Владимир Комаров, Константин Феоктистов и Борис Егоров присутствовали тогда на открытии [170] памятника К. Э. Циолковскому и обелиска в честь покорителей космоса. Вместе с ними в группе товарищей по Звездному городку стояли Павел Беляев и Алексей Леонов. И никто тогда не знал, что эти двое вскоре составят экипаж корабля «Восход-2», совершат новый беспримерный подвиг в космосе.
Во время старта «Восхода» ни Павла Беляева, ни Алексея Леонова на космодроме не было. Они, как потом стало известно, были в это время заняты сложными тренировками. С согласия Алексея Леонова приведу здесь несколько записей из его дневника, которые раскроют нам суть этих тренировок.
«...Ездили в конструкторское бюро для ознакомления с новым кораблем. О нем мы уже кое-что слышали и довольно хорошо представляли себе его схему. Будет осуществляться новое задание. И это поручат кому-то из нас.
Собралась большая комиссия. Сергей Павлович Королев рассказал о задачах полета, а затем предложил мне выйти из кабины через шлюзовое устройство. Как это понимать? Как заявка на будущее? Долго надевал скафандр, занял место в корабле и по команде произвел шлюзование. Очень волновался: за мной наблюдали десятки внимательных глаз членов комиссии и моих товарищей. Волновался еще и потому, что после опробования надо было дать грамотное заключение о возможности выполнения задуманного. А задумано грандиозное: выход человека в открытый космос. Даже дух захватывает!»
«...Сформировали экипаж «Восхода-2»; командир — Павел Беляев, я — на выход. Очень рад такому сочетанию: Павел Иванович старше меня на десяток лет. Но это и хорошо — командир должен быть более опытным человеком. А кроме того, мы люди разных характеров — он молчалив, а я более общителен. Но у нас есть общее, главное — цель, и мы сделаем все, чтобы ее достичь».
«...Опять в конструкторском бюро. Вместе с Павлом Беляевым показывали процесс шлюзования членам Государственной комиссии. По одобрительной улыбке Сергея [171] Павловича можно было понять: всем понравилась схема предполагаемого опыта».
«...Прилетели на космодром, Через несколько дней — старт».
Так, еще задолго до полета, Павел Беляев и Алексей Леонов обживали свой космический корабль. Каждому из них пришлось на этом пути одолеть немало трудностей. Но сила воли и труд, самозабвенный, настойчивый, поддержка товарищей и партийной организации помогали идти к цели.
Бывало и более чем трудно. Какой же огромной верой в свои силы надо было обладать, чтобы столь стойко воспринять, например, удар судьбы, который постиг Павла Беляева уже в самом начале его тренировок. И не только воспринять, но и выстоять, выйти победителем из трагического положения. А случилось следующее.
...Выполнялись прыжки с парашютом. И вдруг в момент приземления шквальный порыв ветра швырнул одного из тренирующихся, ударил его о землю, поволок. Товарищи бросились на помощь; кто-то кинулся на купол, погасил его. Но парашютист — это был Павел Беляев — не поднялся...
Врач определил: двойной перелом левой ноги. Все в Звездном городке искренне переживали за Беляева, который и годами был постарше многих из космонавтов — родился в 1925 году — и поопытнее — как-никак бывший комэск, одиннадцать лет прослуживший на Дальнем Востоке!
Сорок суток пролежал Павел на госпитальной койке. Сколько было передумано за это томительное время! Естественно, вспоминал и свое детство, прошедшее в Челищеве — деревушке, затерявшейся в вологодских лесах, и покойного отца Ивана Парменовича — фельдшера, которому не раз приходилось сращивать вот такие же сломанные кости у деревенских пациентов. Припомнились и его советы: побольше нагрузок на больное место, это стимулирует заживление. И когда Павла Беляева выписали из [172] госпиталя домой — долечиваться, он начал потихоньку нагружать сраставшуюся кость.
— Стану, бывало, как цапля, на одну ногу, — вспоминал космонавт в разговоре, — а на плечи — гантельку. Сначала полегче, а затем и двухпудовик...
Почувствовав себя окрепшим, снова пришел в госпиталь. Сделали рентген — все срослось. Но лечение продолжалось: массажи, водные процедуры, целебные грязи. И только после этого включился в тренировки.
Своим поистине нечеловеческим упорством, железной волей в достижении намеченного Павел Беляев заслужил еще больший авторитет у товарищей. И совсем не случайно они избрали его секретарем партийной организации, которую до этого возглавлял Павел Попович.
Всеобщим любимцем в Звездном городке слыл и Алексей Леонов — бессменный редактор стенной газеты космонавтов «Нептун». Впервые мы, правдисты, познакомились с ним — отзывчивым, веселым, умным — весной 1961 года. Приехав к Юрию Гагарину с гранками главы записок «Дорога в космос», застали у него молодого человека в спортивном костюме. Юрий Алексеевич, прищурив глаза, рассматривал как раз выполненное маслом полотно; агатово-черное пространство, которое, в окружении ярких звезд, прорезал таинственный по очертаниям летательный аппарат. А внизу, в голубовато-оранжевой дымке, виднелись синие моря и зеленоватая суша. Так кисть приятеля-художника запечатлела на полотне гагаринский рассказ о полете на корабле «Восток».
Вскоре этот рисунок был опубликован в «Правде». С него, пожалуй, и началось знакомство читателей газеты с Алексеем Леоновым — будущим космонавтом, отдающим свое свободное время живописи.
«Необыкновенные пейзажи, увиденные космонавтами и переданные в рисунках, — писал о его работах Юрий Гагарин, — имеют не только познавательное, научное или эстетическое, но и глубокое философское значение. Они показывают, как необычайно многообразна и ярка природа, как расширяются наши представления о Вселенной...»
Тяга к живописи появилась у Алексея Леонова, родившегося в Сибири, в многодетной семье, еще с детства. В школе белые грибы среди зеленой травы у вихрастого Алеши получались словно живые. На его рисунки вскоре [173] обратили внимание педагоги; пристрастие мальчика к штриху, к кисти заметили и дома. Отец — бывший шахтер Архип Алексеевич, и мать — колхозница Евдокия Минаевна, подарили сыну акварель, тюбики масляной краски, альбом для рисования. С этого все и началось.
Перед окончанием средней школы две страсти боролись в душе юноши — живопись и небо. И все же тяга к авиации возобладала: Алексей поступил в летное училище, расположенное, кстати сказать, на родине великого художника Ильи Репина, чья книга «Далекое близкое» научила в свое время деревенского мальчишку разбираться в живописи.
Службу летчика-истребителя Алексей Леонов начал в ту пору, когда на орбиту был выведен первый советский искусственный спутник Земли. А спустя некоторое время молодой авиатор оказался уже в группе космонавтов.
День старта «Востока» он провел на пункте слежения, находившегося у берегов Тихого океана. Стояла солнечная погода. В радионаушниках, охвативших лобастую голову Алексея Леонова, вдруг послышался жизнерадостный гагаринский голос:
— «Заря»! Я — «Кедр»! Какова моя дорожка?
— Отличная дорожка, — отозвался Алексей Леонов, — все нормально, все в порядке...
С того дня прошло почти четыре года. И вот, в марте 1965 года мы снова прилетели на космодром, чтобы проводить в дальний путь Павла Беляева и Алексея Леонова — экипаж еще одного корабля — «Восхода-2». В предстартовый день, поднявшись на лифте к вершине ракеты, осмотрели, как и у «Восхода», его кабину. Подметили новую деталь — панель с приборами управления шлюзовым устройством.
Специалисты разъяснили: намечается выход человека в открытое космическое пространство. Он может осуществляться двояко: методом шлюзования, когда в кабине корабля сохраняется постоянство среды обитания, и путем открытия люка непосредственно в космос. В последнем случае после возвращения космонавтов в корабль надо вновь создавать условия обитания, необходимые экипажу. Способ же шлюзования хотя конструктивно и сложнее, но более перспективен. Вот почему ученые и конструкторы снабдили «Восход-2» именно шлюзовым устройством. Они же создали и новый тип скафандра, способного [174] надежно защитить человека в открытом космосе от воздействия низкого барометрического давления, перегрева или охлаждения, от действия радиации.
Именно в таких одеждах и появились Павел Беляев и Алексей Леонов на стартовой площадке. Их ослепительно белые скафандры, повитые красновато-оранжевым кантом, голубоватые шнурованные сапоги, светло-серые гермоперчатки, белые гермошлемы как нельзя лучше гармонировали со снежком, припорошившим степь. Космонавты походили на вылепленных детворой и словно бы оживших снеговиков. Будто близнецы, прошагали они по бетонным плитам, доложили председателю Государственной комиссии о готовности к полету и, поднявшись к кораблю, заняли в нем свои рабочие места.
А работа, как мы уже знали, предстояла необычная. В предстартовый день, беседуя с нами, журналистами, академик С. П. Королев сказал:
— Подобно тому как моряки, отправляясь в океанский поход, должны уметь плавать, так и космонавтам надо обладать прочными навыками свободного передвижения в звездном море. Эти навыки могут пригодиться им во многих случаях. Например, при сближении кораблей, когда вышедшие в космос люди произведут контроль стыковки или же поменяются местами. Кроме того, при дальнейшем развитии космонавтики не исключена возможность производства силами экипажа наружных ремонтных работ или выход для оказания помощи экипажу другого корабля, терпящего бедствие...
После старта «Восхода-2» мы поспешили на командный пункт. Сюда непрерывно поступала информация с борта корабля. Вскоре нам сказали: покинув рабочее место, Алексей Леонов уже «вплыл» в шлюзовую камеру. На командном пункте были четко слышны переговоры космонавтов.
— Я — «Алмаз-2», — звучал голос Алексея Леонова, — место в шлюзе занял...
— Люк шлюзовой камеры открыт. Приготовиться к выходу! — распорядился командир «Восхода-2».
— К выходу готов, — ответил Леонов. — Я — «Алмаз-2». Нахожусь на обрезе шлюза. Самочувствие отличное. Под собой вижу облачность. Море...
— «Алмаз-2», я — «Заря-1»! Что наблюдаешь? — не выдержав, вмешался в переговоры Юрий Гагарин. [175]
— Кавказ! Кавказ вижу! — немедленно откликнулся космос. — Начинаю отход...
И тут все находившиеся на командном пункте услышали то, ради чего снаряжался «Восход-2», во что было вложено столько творческих усилий! Внятно прозвучал рапорт Павла Беляева:
— Я — «Алмаз»! Человек вышел в космическое пространство! Человек вышел в космическое пространство!..
Сгрудившись возле телевизионного устройства, мы увидели, как Алексей Леонов работал в космическом океане, отталкивался от корабля, парил, раскинув руки. Это было похоже на сказку. Затаив дыхание, все следили за уверенными движениями космонавта. Выйдя из корабля над Черным морем, он как бы «прошагал» над страной и вернулся в кабину, когда «Восход-2» находился уже над Сахалином. Такое переживалось впервые. Мы были свидетелями подвига, по своей значимости предельно близкого к подвигу Юрия Гагарина. И если паренек из Гжатска первым доказал, что человек может жить и работать в космическом корабле, то другой, из Листвянки, тоже первым из землян наглядно показал — не только в корабле, но и в открытом космосе!
А на следующий день мы уже встречали на Земле героев космоса. И главный вопрос конечно же был к Алексею Леонову — о впечатлениях, вынесенных им из небывалого эксперимента — выхода в открытое космическое пространство.
— Впечатления? — задумался Алексей. — Их уйма, словами даже и передать трудно... Знаете-ка что. Вот подождите немного, и я изображу на полотне этот водопад неземных красок, яркие восходы и закаты, ослепительный кокошник Солнца, черный бархат неба с брошенными на него алмазами созвездий...
И такие картины были написаны. Изобразил Леонов и свой «космический автопортрет» — в белом скафандре, с ярко-красными буквами «СССР» на гермошлеме парит он в черном космосе над зеленеющими черноморскими берегами.
Тогда трудно было представить, что пройдет всего десять лет и мы станем свидетелями еще одного подвига Алексея Леонова. В июле 1975 года он с бортинженером Валерием Кубасовым, тоже вторично поднявшимся в космос, блестяще выполнят новое ответственное задание [176] Родины — совершат первый в мире совместный полет советского и американского космических кораблей — «Союз» и «Аполлон». Миллионы людей на всех континентах Земли увидят на экранах своих телевизоров, как, встретившись на орбите, корабли двух стран состыкуются друг с другом, а их экипажи — Алексей Леонов и Валерий Кубасов, Томас Стаффорд, Вэнс Бранд и Дональд Слейтон, — переходя из отсека в отсек, в течение нескольких суток будут плодотворно трудиться, сообща решать сложные научно-технические задачи во имя мира, во имя нашей красавицы Земли.
И тут космонавт-художник останется верен самому себе. Еще на орбите Алексей Леонов подарит своим зарубежным коллегам их портреты, выполненные в космосе. А после возвращения на Землю он запечатлит на полотне это новое, международное свершение в просторах Вселенной.
V
В командировках на космодром у нас постепенно сложился отличный от других журналистских поездок стиль работы. Возникли даже своего рода традиции. И главной из них было, пожалуй, твердо установившееся правило — все трудятся вместе, как бы в общую «копилку» информационного материала, из которой потом каждый берет то, что нужно для его очередной корреспонденции. «Мы с самого начала, — писал позднее об этом спецкор «Известий» Георгий Остроумов, — заключили между собой эдакую своеобразную «конвенцию», по которой строго запрещалось утаивание информации или наблюдений, индивидуальное их использование. Все понимали, что в противном случае наша журналистская группа будет пребывать в постоянной лихорадке. И такой «партизанский отряд» станет немалой помехой для всех, кому на космодроме придется иметь с нами дело. Короче, всю информацию — [177] в общий котел, а как с ней обращаться — дело каждого. И если судить по тому, что напечатано в газетах, такой способ не привел к стандартизации корреспонденции».
А писать каждую из них приходилось в крайне сжатые сроки, оперативно, как бы в унисон со всем происходившим на космодроме. Но это, безусловно, была самая что ни на есть журналистская работа — живая, стремительная, на газетную полосу, — работа, требовавшая корреспондентской расторопности, точной оценки обстановки, умения из обилия впечатлений выделить главное, основное и немедленно рассказать об этом читателям газеты толково, технически грамотно и так же увлекательно, как увлекательно проходил каждый новый полет. Были при этом, разумеется, и трудности — ведь всякий раз общая схема событий повторялась: предстартовый церемониал с заседанием Государственной комиссии и встречей космонавтов со специалистами возле ракеты; старт, полет, приземление, послеполетная беседа с космонавтами. И всякий раз эту схему следовало заполнить иным, нежели прежде, содержанием, найти свежие, сочные краски для описания новых событий. Повторяться ведь не пристало. Вот и приходилось семь раз подумать, прежде чем написать. Да так, чтобы не было похоже на то, что передаст в свою газету твой коллега.
Нам с Сергеем Борзенко — да и только ли нам! — в работе над материалами с космодрома в немалой степени способствовала та доброжелательность, с которой все специалисты, включая и академика С. П. Королева, относились к журналистскому труду. Сергей Павлович, например, не раз мягко, тактично советовал обратить внимание на то, что, по его мнению, было особенно важным в данном полете, в действиях космонавтов. Нередко, но опять же с большим тактом исправлял встречающиеся в черновиках корреспонденции технические погрешности, помогал развить недостаточно четко выраженную мысль. Но это отнюдь не означает, что мы теребили Сергея Павловича по любому поводу; мы обращались к нему только по принципиальным вопросам, да и сам академик высказывал свои советы по главным, коренным разделам событий.
В работе на космодроме нам, правдистам, деятельно помогал и Юрий Гагарин, в течение пяти лет провожавший в космос экипажи «Востоков» и «Восходов». Он, хорошо [178] понимая корреспондентские нужды, при любых обстоятельствах организовывал стартовые и послеполетные встречи с космонавтами, щедро делился необходимой информацией о ходе полетов, помогал проводить накоротке беседы со специалистами, охотно консультировал по вопросам, связанным с космической техникой и навигацией. Более того, «Правда» наряду с оперативными корреспонденциями своих спецкоров, нередко публиковала и присланный с космодрома довольно пространный гагаринский комментарий о товарищах, приступивших к работе на орбите. Эти его выступления, несомненно, придавали «космическим» материалам в нашей газете определенное своеобразие, выгодно отличали их от материалов, публикуемых в других изданиях.
«Правда» регулярно печатала и новогодние статьи о космонавтике за подписью профессора К. Сергеева — таков был псевдоним академика Сергея Павловича Королева. Подводя итоги минувшего года в области изучения и освоения звездного океана, статьи эти выдвигали задачи и на ближайшее будущее. Последняя из них была напечатана «Правдой» 1 января 1966 года, буквально за несколько дней до безвременной кончины этого выдающегося конструктора нашей ракетной техники, талантливого строителя межзвездных кораблей, замечательного организатора многих космических свершений Родины. «Каждый космический год, — говорилось в этой его статье, — новый шаг вперед отечественной науки по пути познания сокровенных тайн природы. Наш великий соотечественник К. Э. Циолковский писал: «Невозможное сегодня становится возможным завтра». Вся история развития космонавтики подтверждает правоту этих слов. То, что казалось несбыточным на протяжении веков, что еще вчера было лишь дерзновенной мечтой, сегодня становится реальной задачей, а завтра — свершением. Нет преград человеческой мысли!»
Когда в дни полета «Восхода-2» Сергей Павлович, беседуя на космодроме с нами, журналистами, упоминал о перспективах развития космонавтики, он, несомненно, имел в виду и те новые решения, которые уже созревали у конструкторов. Ведь С. П. Королев никогда не говорил ради красного словца, каждое высказанное им положение основывалось на прочном теоретическом фундаменте, более того, нередко было уже близко к осуществлению. Тогда, [179] помнится, академик мельком упомянул о том, что исследователи космоса в недалеком будущем станут располагать еще более усовершенствованными, чем «Восходы», многоместными кораблями. И они получили их. К сожалению, ему самому не довелось проводить на орбиту новое детище нашей космической индустрии. Возвратившись как-то из Байконура в столицу, Сергей Павлович занемог, пришлось лечь в больницу. Недуг оказался неизлечимым. И в январе 1966 года С. П. Королев ушел из жизни.
В увитом траурным крепом Колонном зале Дома Союзов у праха Сергея Павловича в почетном карауле стояли его соратники — ученые, конструкторы, инженеры, техники и рабочие. Траурную вахту несли и те, кого он лично выпустил в просторы Вселенной, — Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский, Валентина Николаева-Терешкова, Владимир Комаров, Константин Феоктистов, Борис Егоров, Павел Беляев, Алексей Леонов. Здесь были и те, кому еще только предстояло подняться в космос, чтобы приумножить достигнутое первопроходцами. И никто тогда, естественно, не мог себе даже и представить, что всего лишь год спустя трагическая случайность вырвет из семьи советских космонавтов одного из тех, к кому С. П. Королев относился с особым расположением, — Владимира Комарова.
А это случилось в апреле 1967 года. Тогда, приехав на космодром, мы узнали: предстоит испытательный полет на новом корабле «Союз-1», его поручено выполнить Герою Советского Союза Владимиру Комарову.
Что представлял собой этот экспериментальный корабль? Во-первых, он был почти на две тонны тяжелее, чем «Восток» — первенец полетов человека в космос. И размеры его оказались значительно большими: кроме приборно-агрегатного отсека он располагал еще орбитальным — для научных исследований и отдыха экипажа — и сообщающейся с ним рабочей кабиной космонавтов. Общий объем этой «двухкомнатной космической квартиры» достигал девяти кубических метров. Облаченный в теплозащитное покрытие, спускаемый аппарат «Союза» тоже имел иную, чем у «Востока», форму. Обладая аэродинамическим качеством, он обеспечивал управляемое снижение с орбиты на Землю. Корабль был снабжен несколькими ракетными двигателями. А система ориентации [180] и управления движением корабля, способная работать автоматически и вручную, позволяла проводить сближение с другими космическими аппаратами и даже стыковку с ними.
Владимир Комаров к этому полету подготовился всесторонне, детально изучил корабль, который предстояло испытать в космосе. В предстартовый день состоялась его беседа с журналистами. Он пришел на нее одетым по-домашнему — в синий тренировочный костюм. Выразительное лицо дышало уверенностью. Мне удалось сфотографировать Владимира Комарова во время беседы — этот последний его прижизненный снимок был потом опубликован «Правдой».
Вопросов, как всегда, у журналистов накопилось много. И на все космонавт отвечал с присущей ему вдумчивостью. Талантливый и смелый человек, он был готов отдать все силы выполнению задания.
В ночь на 23 апреля все, кто был на Байконуре, провожали Владимира Комарова в дальний рейс. Юрий Гагарин — кстати сказать, дублер Владимира Комарова — вместе с ним поднялся на верхнюю площадку ферм обслуживания, к люку корабля. Там они по-братски расцеловались. Перед тем как занять рабочее место в кабине, командир «Союза-1» подошел к перильцам ограждения и, озаренный прожекторным лучом, поднял руку в прощальном приветствии. А затем, сомкнув ладони, потряс ими над головой. Таким он и запомнился навсегда...
Шел обычный отсчет оперативного времени. Все больше светлело ночное небо, подернутое высокими облаками. Подуло предутренним ветерком. И тут раздалась короткая, как выстрел, команда.
— Пуск!
Стартовая площадка озарилась багровым светом. Еще несколько мгновений, и ракета, набирая скорость, ринулась в серый небосвод.
На борту корабля началась работа космонавта-испытателя. Спокойным голосом Владимир Комаров отвечал на запросы Земли, давал характеристики работе систем, сообщал свои наблюдения. Он маневрировал на орбите, вел научные эксперименты. На Землю поступали данные регистрирующей аппаратуры. Они свидетельствовали об отличном самочувствии командира «Союза-1», о нормальном [181] функционировании всего оборудования. В моем блокноте сохранилось несколько таких записей:
«8.00. 23.4. Частота пульса В. Комарова — 82, частота дыхания — 20.
10.00. 23.4. Температура в кабине «Союза-1» плюс 16, давление 750.
22.00. 23.4. В. Комаров сообщил: самочувствие отличное. Параметры кабины — в норме.
4.30. 24.4. Самочувствие и здоровье хорошие. Параметры в кабине: давление 800, температура плюс 17».
Когда программа испытаний подошла к концу, с командного пункта на «Союз-1» пошло распоряжение: совершить посадку. На девятнадцатом витке, над Африкой, были сделаны нужные приготовления — ориентировка корабля, включение тормозной двигательной установки.
— Все идет отлично, — послышался спокойный голос Владимира Комарова.
Он сообщил, как отработала тормозная двигательная установка, как произошло отделение приборного отсека. Это был его последний доклад...
Беда, как известно, не приходит одна. 29 марта 1968 года «Правда» вышла с большим портретом Юрия Гагарина в траурной рамке. В партийно-правительственном сообщении говорилось, что в результате авиационной катастрофы при выполнении тренировочного полета трагически погиб первый в мире покоритель космоса, прославленный летчик-космонавт СССР, член КПСС, депутат Верховного Совета СССР, Герой Советского Союза полковник Гагарин Юрий Алексеевич.
Какие горькие дни! Просто не укладывалось в сознании, не верилось, что нашего Юрия, того первого человека Земли, бросившего дерзкий вызов Вселенной, нет и больше не будет. Что мы никогда уже не увидим его неповторимой улыбки, не услышим бодрого, жизнерадостного голоса.
Что же случилось в тот трагический мартовский день?
...Шли обычные, плановые, учебно-тренировочные полеты — чтобы поддерживать нужную форму, каждый космонавт должен был летать. И уж кто-кто, а Юрий Гагарин не пропускал ни одного из них — все годы, прошедшие после старта «Востока», он непрерывно мечтал о том, чтобы вновь подняться в звездный океан. После трагической гибели Комарова он не раз говорил нам с Сергеем [182] Борзенко, что обязательно добьется разрешения на следующий полет, доведет до конца начатое Владимиром дело. В тот день, 27 марта, согласно плановой таблице Юрий Алексеевич должен был выполнить два учебных полета на МиГ-15 — так называемой спарке. Первый — провозной, с инструктором заслуженным летчиком-испытателем В. С. Серегиным; а второй — уже самостоятельно. В назначенный час машина вошла в пилотажную зону. Когда задание было выполнено, Юрий Гагарин сообщил на командно-диспетчерский пункт:
— Работу закончили. Беру курс 320 градусов.
С этим курсом полагалось выходить из зоны для следования к аэродрому.
Прошло несколько минут. Руководитель полетов, ожидавший появления над аэродромом самолета с Ю. А. Гагариным и В. С. Серегиным, запросил по радио:
— 625-й! Где находитесь?
Ответа не последовало. Запрос повторили:
— 625-й! Отвечайте для связи...
Но 625-й молчал. Тревожное беспокойство нарастало. Погода в районе полета несложная, топлива в баках достаточно, пилоты — люди опытные. Тогда почему же они молчат? По всем правилам летной службы, если что-либо случилось — отказ двигателя, потеря управления или еще какая беда, — экипаж должен обязательно сообщить об этом на землю. А ведь последний доклад, произнесенный звонким голосом Юрия Гагарина: «Работу закончил. Беру курс 320 градусов» — не предвещал никакой неприятности. И никто, разумеется, даже подумать не мог, что это были последние, услышанные на Земле слова Юрия Алексеевича...
Когда вышли все сроки возвращения самолета на свой аэродром, начались поиски. Запросили соседние площадки, не приземлился ли там по какой-либо причине МиГ-15. Нет, не приземлялся. Наконец почти над центром пилотажной зоны, в лесу, обнаружили большую воронку, образованную упавшей машиной, нашли ее искореженные обломки и останки летчиков...
Добрая половина номера «Правды» от 29 марта 1968 года была посвящена этой трагедии, взбудоражившей всю планету. Здесь и некрологи, подписанные руководителями Коммунистической партии и Советского правительства, учеными, полководцами, конструкторами, космонавтами. [183] И соболезнования коллективов трудящихся. И посмертная статья Юрия Гагарина — «Космическая дорога Родины». Публиковались зарубежные телеграммы с выражением скорби о погибших. И так — несколько дней, вплоть до похорон на Красной площади, у Кремлевской стены. Буквально со слезами на глазах писали в те дни» мы с Сергеем Борзенко свое слово ушедшему из жизни другу: «Для всех, кто знал Юрия Гагарина — а знало его превеликое множество людей, — он был не только первым космонавтом в мире, но и самым жизнерадостным человеком на Земле. Он любил жизнь. И, отправляясь в свой легендарный полет, на стартовой площадке, перед тем как войти в космический корабль, взглянув на жемчужно-светящиеся перистые облака, освещенные первыми лучами восходящего светила, воскликнул: «Какое жизнерадостное солнце!»
Трудно передать то горестное чувство, с которым отдавали мы последний долг Юрию Гагарину и Владимиру Серегину, неся почетный караул возле урн с их прахом, установленных в Краснознаменном зале ЦДСА имени М. В. Фрунзе. Казалось, вся Москва пришла сюда, чтобы попрощаться с погибшими. Нескончаемым потоком текла и текла человеческая река.
Похороны на Красной площади. А потом родные, близкие, товарищи собрались на устроенные по русскому обычаю поминки. Здесь вновь было сказано много добрых, идущих от сердца слов о Юрии Гагарине, его неповторимом вкладе в отечественную космонавтику, о том, какие свершения ожидают советских исследователей подзвездных просторов. И, как клятва, прозвучали стихи:
Икары гибнут на лету,VI
Случилось так, что в тот день почтения памяти Ю. А. Гагарина наши места находились неподалеку от [184] тех его товарищей по работе, имена которых еще не были известны, но именно им в недалеком будущем предстояло продолжить космическую трассу Родины. Среди них энергичной фигурой и выразительным лицом выделялся уже немолодой полковник с Золотой Звездой Героя Советского Союза на груди. Это был Георгий Береговой, с которым нас Юрий Гагарин познакомил в Звездном городке. Ничего не объясняя, он подвел однажды к нам, правдистам, этого рослого летчика и, сверкнув своей белозубой улыбкой, представил:
— Наша новая сила...
— И, как видите, — могучая, — располагающе добавил оказавшийся тут же Владимир Комаров.
Это и был будущий командир космического корабля «Союз-3». Знакомясь, мы с особым вниманием вглядывались в его загорелое, обветренное лицо. В умных, с искринкой глазах Берегового угадывалась острота мышления. С первых минут беседы он удивил нас какой-то прямо-таки одержимостью к космосу. В моем блокноте сохранились сделанные тогда рукой Георгия Берегового наброски одного из предполагаемых космических экспериментов: рядом с четкими линиями — цифры. Много цифр. Это и понятно. Ведь без математики нет летного дела, нет космонавтики.
Новый знакомый обрадовался, узнав, что Сергею Борзенко и мне приходилось бывать и на Полтавщине, где он родился; и там, где провел детство и юность — в Енакиеве и Луганске; где сражался в годы Великой Отечественной войны — на Курской дуге, на Днепре и Висле, в Румынии, Венгрии и Чехословакии. А нам, кстати, припомнилось, что во фронтовых записных книжках среди отличившихся в боях летчиков у нас значится и его имя. Он в то время сражался в авиакорпусе генерала Н. П. Каманина. И еще одно подсказала память: в номере «Правды», вышедшем незадолго до гагаринского полета, была напечатана небольшая статья, в которой рассказывалось о буднях летчиков-испытателей. Автором ее был тот же самый Георгий Береговой, вошедший в семью этих мужественных людей вскоре после победы.
Опасная и увлекательная работа летчика-испытателя всецело владела тогда будущим космонавтом. Отлично понимая, что этот вид летной службы требует особенно глубоких знаний, он поступил на заочный факультет Военно-воздушной академии, [185] который и окончил в 1956 году. Через пять лет, в марте 1961 года, Георгию Береговому было присвоено звание заслуженного летчика-испытателя.
Все, казалось, шло хорошо. Но, узнав о полете Юрия Гагарина в космос, он буквально потерял покой. Более того, у него даже возникли некоторые идеи, связанные с управлением космическими кораблями. Летчику-испытателю удалось встретиться с академиком С. П. Королевым. Тот живо заинтересовался его предположениями и в конце беседы предложил перейти в отряд космонавтов. Береговой засомневался: не поздно ли, ведь годы...
— А они не помеха, — рассеял Сергей Павлович его сомнения о возрасте. — В космонавтике, как и всюду, нужно сочетание молодой энергии с солидным опытом...
Так Георгий Береговой стал космонавтом.
...Всякий раз, бывая в Звездном городке, мы обязательно интересовались, как идут дела у Берегового. И неизменно слышали в ответ короткое: «Нормально!»
Немногословен при встречах был и он. Нам, естественно, не терпелось узнать, скоро ли придет тот «красный день», когда ракета поднимет на орбиту и его корабль? Но, взглянув в глубоко сидящие под густыми бровями глаза космонавта, сдерживали готовый вырваться вопрос, понимая: он тоже нетерпеливо ждет своего часа.
И такой час настал. Пасмурным, осенним днем 1968 года Сергей Борзенко на Байконуре обменялся с Георгием Береговым предстартовым рукопожатием. А в праздник Великого Октября на Красной площади в Москве я так же крепко обнял его, возвратившегося из четырехсуточного полета.
Родина высоко оценила подвиг командира «Союза-3», наградив его второй Золотой Звездой и присвоив звание генерал-майора авиации.
Необычность задания, поставленного на сей раз перед космонавтом, кроме того, что ему выпало первым пойти в космос после трагедии, случившейся с Владимиром Комаровым, заключалась еще и в том, что наравне с продолжением испытаний всех систем нового корабля следовало выполнить и своеобразный «космический пилотаж» — сблизиться с беспилотным «Союзом-2». И Георгий Береговой с честью выполнил эту трудную задачу!
Наступили январские дни 1969 года. Снова командировка на Байконур. Правда, на этот раз туда отправился [186] от «Правды» один Сергей Борзенко; на мою же долю выпала суматошная редакционная горячка, неизбежная в дни подготовки к космическим полетам.
Утром 14 января, за несколько минут до заседания редколлегии, по радио и телевизорам зазвучали знакомые уже позывные а на экранах появились кадры репортажа, передаваемого с космодрома. Так страна с первых же минут нового космического полета не только услышала имя командира корабля «Союз-4» Владимира Шаталова, но и узнала в нем того, о ком, как о своем дублере, совсем недавно тепло писал Георгий Береговой на страницах нашей газеты: «Высокий, золотоволосый и синеглазый, при первой встрече он чем-то напомнил мне Сергея Есенина — такое же открытое русское лицо с чуть застенчивой улыбкой. Он великолепно знает и любит космическую технику, толково разбирается во всех ее деталях».
Командир «Союза-4» Владимир Шаталов — сибиряк, родился в степном городе Петропавловске. Юность провел в Ленинграде. Учился в спецшколе Военно-Воздушных Сил. Летом 1945 года поступил в Качинское авиационное училище и провел на его аэродромах — сначала курсантом, а затем летчиком-инструктором — восемь лет. В Звездном городке появился в ту пору, когда к совместному полету готовились Валерий Быковский и Валентина Терешкова; июньские дни 1963 года, когда стартовали «Восток-5» и «Восток-6», провел на станции слежения, принимал с их бортов научно-техническую информацию. Подобной же работой занимался и во время полетов экипажей «Восходов».
И вот теперь Владимир Шаталов стартовал сам. С космодрома пришел репортаж о выходе на орбиту «Союза-4». На газетную полосу поставили и материал из координационно-вычислительного центра.
Зная дальнейшую программу полета «Союза-4» и то, что вслед за ним поднимется «Союз-5» и будет произведена их стыковка, с последующим переходом космонавтов из одного корабля на другой, мы решили сделать приятное Владимиру Шаталову — доставить в космос свежую «Правду». Но для этого не мешало бы в номере газеты, впервые направляемом «космической почтой», опубликовать несколько слов от его семьи. Тут же в Звездный помчался один из журналистов — Лев Лебедев. Он застал семью Шаталовых у телевизора. Мать — Зоя Владимировна [187] и отец — Герой Социалистического Труда Александр Борисович как раз приехали из Ленинграда погостить к сыну. Известие о полете «Союза-4» застало их, как говорится, врасплох.
— Жаль, не пришлось сказать несколько слов Владимиру, — посетовал старший Шаталов. — Но уверен, он справится с заданием! Не подведет!
Заметку с этим отцовским напутствием мы успели заверстать в том же номере газеты, где публиковались материалы о старте «Союза-4». Здесь же был напечатан и очерк о жизненном пути Владимира Шаталова. Экземпляр «Правды», отправленный ночью самолетом на космодром, Сергей Борзенко вручил экипажу «Союза-5». Это был беспрецедентный случай — газета пересылалась по адресу: Земля — космос!
...Если на «Союзе-4» был один космонавт, то «Союз-5» поднял на орбиту экипаж из трех человек — командира Бориса Волынова, бортинженера Алексея Елисеева и инженера-исследователя Евгения Хрунова.
Борис Волынов... Он тоже сибиряк, уроженец Иркутска. Детство и юность провел в городе шахтеров Прокопьевске. После окончания десятилетки поступил в авиационное училище. И бывают же такие совпадения: Борис Волынов — ровесник Юрия Гагарина, земляк Алексея Леонова, однокашник по летной школе Германа Титова, служил летчиком-истребителем на берегах Волги, в тех местах, где родилась Валентина Терешкова.
Командир «Союза-5» больше чем кто-либо другой ожидал «своей орбиты». Хотя и был одним из кандидатов на первый космический полет. Затем — дублером командиров «Востока-5», «Восхода» и «Союза-3»...
Инженер-исследователь Евгений Хрунов пришел в отряд космонавтов одновременно с Борисом Волыновым. Он был годом постарше его, родился в деревне, раскинувшейся неподалеку от знаменитого Куликова поля. Всю жизнь учился: школа-семилетка, техникум, авиационное училище, вечерний университет марксизма-ленинизма, приобщение к инженерным знаниям в академии имени Н. Е. Жуковского. А уже после полета получил диплом об окончании еще одного высшего учебного заведения — Военно-политической академии имени В. И. Ленина. [188]
Бортинженер «Союза-5» Алексей Елисеев в какой-то мере даже земляк К. Э. Циолковского. Родился неподалеку от Калуги — в Жиздре. Потом стал москвичом. Здесь учился в средней школе, а затем — в МВТУ имени Н. Э. Баумана. Когда молодой инженер, сразу же после выпуска начавший трудиться в области космонавтики, появился в Звездном городке, там быстро убедились в его твердом намерении подготовиться к полетам. И хотя он не был летчиком, все же успешно прошел полный курс специальных тренировок. В юбилейном, 1967 году его приняли в ряды партии, 50-летие Великого Октября Алексей Елисеев встретил кандидатом технических наук...
Кульминационный момент в групповом полете «Союз-4» и «Союз-5» наступил около полудня 16 января. Миллионы людей планеты могли наблюдать на экранах своих телевизоров, как проходил этот небывалый эксперимент. Корабли, управляемые Владимиром Шаталовым и Борисом Волыновым, сблизились — «причалили» друг к другу — и, жестко состыковавшись, образовали первую в мире экспериментальную орбитальную станцию. А затем Евгений Хрунов и Алексей Елисеев, надев скафандры, вышли из своего корабля в открытый космос и, проделав наружные работы, перешли на борт «Союза-4».
Экспериментальная орбитальная станция летала над планетой в течение четырех с половиной часов. После этого корабли разошлись по своим маршрутам.
Такого еще не было в космонавтике. Взлетев один, Владимир Шаталов возвратился с орбиты втроем — с Алексеем Елисеевым и Евгением Хруновым! Борис Волынов, напротив, поднявшись на орбиту втроем, приземлился один. Такое тоже произошло впервые.
Еще в тот день, когда только начался групповой полет «Союза-4» и «Союза-5», у правдистов родилась мысль издать к моменту возвращения космонавтов в Москву небольшую книгу о них. Сроки сжатые — всего несколько дней. Следовало, не прекращая текущей редакционной работы, сгруппировать и хорошо проиллюстрировать все, что публиковала «Правда» об этом полете: информационные сообщения, репортажи и очерки о космонавтах, письма, полученные от трудящихся, статьи ученых, выступления писателей, зарубежные отклики. Хлопот множество. Но [189] все трудились охотно, готовя своеобразный журналистский и рабочий подарок героям космоса.
22 января на Внуковском аэродроме в восьмой раз расстелили ковровую дорожку, по которой, направляясь с докладом к правительственной трибуне, четко прошагали Владимир Шаталов, Борис Волынов, Евгений Хрунов и Алексей Елисеев. А после этого — торжественное собрание в Кремлевском Дворце съездов. В зале — представители трудящихся столицы, инженеры и конструкторы, космонавты, их родные и близкие. В одном из рядов вижу смуглое лицо председателя Государственной комиссии. Улыбаясь, он показывает мне голубой томик только что вышедшей в свет книги «Встреча над планетой». Такие же томики в руках у многих: работа правдистов поспела ко времени!
Через несколько месяцев в Звездном городке наши космонавты тепло принимали американского астронавта Фрэнка Бормана, облетевшего на корабле «Аполлон-8» вокруг Луны. Беседа с заокеанским гостем проходила в клубе, украшенном большим панно с изображением Юрия Гагарина. Оно как бы подчеркивало: полет «Востока» проложил путь всем другим кораблям — и нашим, и зарубежным. Это, кстати, в первых же фразах своего выступления отметил и Фрэнк Борман. Он держался непринужденно, охотно рассказывал о себе:
— Я преподавал в академии, когда вы запустили первый искусственный спутник Земли. Он заставил меня задуматься о космосе. Это было за одиннадцать лет до полета «Аполлона-8». Хотелось, чтобы на сложном пути изучения космического пространства мы сотрудничали как можно крепче...
Космонавты провели гостя в свой музей, экспозиция которого заканчивалась тогда стендом о полете Владимира Шаталова, Бориса Волынова, Евгения Хрунова и Алексея Елисеева.
— А там, — показывая на еще не заполненные витрины, заметил Герман Титов, — разместим экспонаты о новых полетах.
При этом он бросил взгляд на стоявших поодаль нескольких, еще не летавших космонавтов. Фрэнк Борман, перехватив его взгляд, улыбнулся — он от души желает успеха тем, кто будет продолжать космические трассы. И думается, после того как в октябре 1969 года американские [190] газеты опубликовали портреты новых советских героев космоса, он наверняка узнал среди них тех, с кем встречался в Звездном городке.
А их было семеро — экипажи трех кораблей: «Союза-6», «Союза-7», «Союза-8», Немало пришлось нам, правдистам, потрудиться, чтобы заблаговременно подготовить о них Очерки. Некоторых космонавтов, входивших в состав экипажей, — Георгия Шонина, Виктора Горбатко, Анатолия Филипченко — мы, правда, знали давно, по прежним встречам на космодроме и в Звездном городке. В наших блокнотах сохранилось немало записей о них, сделанных, как говорится, в свое время впрок. О Владимире Шаталове и Алексее Елисееве, вторично уходящих в космос на «Союзе-8», писалось в газете совсем недавно. А вот бортинженеры Валерий Кубасов и Владислав Волков нам были знакомы меньше. Новых встреч с ними не предвиделось, а времени для готовности очерков к печати оставалось мало — журналистов уже предупредили о скором отъезде на космодром.
Что делать? И тут кто-то вспомнил: ведь оба бортинженера — выпускники Московского авиационного института имени Серго Орджоникидзе. А не поискать ли там те детали из их биографий, которые могут оказаться нужными? И они, конечно, нашлись — на стеллажах с бережно хранимыми студенческими зачетными книжками, учебными работами, отзывами педагогов. С иными из последних удалось осторожно, не называя, разумеется, истинных причин журналистской заинтересованности, поговорить об их бывших воспитанниках, узнать немало дополнительных подробностей. Словом, в день старта первого из кораблей «звездной эскадрильи» в номер «Правды», сообщавшей об этом, секретариат смог заверстать и наш очерк о командире «Союза-6» Георгии Шонине и бортинженере Валерии Кубасове.
А через сутки в космос пошел «Союз-7»; на его борту трое — командир Анатолий Филипченко, бортинженер Владислав Волков и инженер-исследователь Виктор Горбатко. И снова рядом с корреспонденцией из Байконура в газете появился очерк об экипаже корабля.
Старт «Союза-8». Он, управляемый Владимиром Шаталовым и Алексеем Елисеевым, был флагманом всей группы. Об этом экипаже «Правда» тоже опубликовала обширный материал. Мы постарались насытить его фактами [191] и событиями, происшедшими в жизни космонавтов после их первого полета: работа в Звездном городке, встречи с американскими астронавтами, поездка во Францию на Международный авиационный салон, поездка в Калугу, где в домике над Окой много лет жил и трудился теоретик космоплавания К. Э. Циолковский...
Перед стартом Владимир Шаталов от имени космонавтов, принимавших участие в новом эксперименте, передал заявление о том, что их групповой полет посвящается предстоящему 100-летнему юбилею со дня рождения Владимира Ильича Ленина. И небывалая звездная эстафета началась. Впервые в космосе одновременно оказалось три пилотируемых корабля, на орбитах согласованно трудился целый коллектив.
Три дня созвездие «Союзов» находилось в групповом полете. В число многих заданий их программы входило взаимное маневрирование на орбитах. В общей сложности они выполнили более трех десятков маневров. Корабли то сближались до визуальной видимости, то подходили друг к другу на расстояние нескольких сот метров. Это был своеобразный высший пилотаж в космосе, имеющий большое значение для решения дальнейших задач космонавтики, связанных с созданием пилотируемых орбитальных станций. Кроме того, Валерий Кубасов исследовал возможность сварки различных металлов в условиях вакуума. Вторично подобные опыты были проведены им уже вместе с американскими коллегами во время полета первой в мире международной космической системы «Союз» — «Аполлон» в июле 1975 года.
И снова встреча на Земле, радостные улыбки, море живых цветов. Торжественное собрание в Кремлевском Дворце съездов. А вот уже и родной Звездный городок. Здесь космонавты обязательно идут к памятнику Юрию Гагарину, возлагают алые цветы к его подножию, И кажется, он, первым открывший дорогу в космос, словно бы и теперь широко шагает со своими товарищами по звездному пути... [192]